Мы - военные инженеры

Трудности усугублялись еще и тем, что команда наша была весьма неоднородной по своему составу. В нее входили красноармейцы, уже имевшие некоторый опыт службы и работы с радиоаппаратурой, и новички. У некоторых за плечами была средняя школа, а иные имели всего три-четыре класса образования. Среди моих подчиненных были русские, украинцы, белорусы. Надо сказать, что все они имели огромное желание в самые короткие сроки и возможно лучше овладеть военной специальностью. Жажда знаний была настолько велика, что занимались ребята и в вечернее время, и в дни отдыха. Один просит нарисовать схему приемника, еще раз рассказать, каким образом радиоволны преобразуются в звуковые сигналы, которые слышны в телефонах-наушниках. Другой интересуется, какова максимальная дальность действия существующих станций и почему нельзя увеличить ее. Третий просит помочь решить задачу по электротехнике. Эти простые парни, пришедшие в армию из глухих деревень, в которых о радио никто и не слышал, всей душой тянулись к новому, настойчиво познавали технику, старались идти в ногу с жизнью.

А жизнь шла вперед. Закончилась гражданская война. Теперь стране предстояло восстанавливать и развивать промышленность, транспорт, сельское хозяйство.

Именно поэтому уже в 1920-1921 годах некоторые армии, не принимавшие непосредственного участия в боевых действиях, полностью или частично переводились на положение трудовых армий. Не расставаясь с винтовкой, красноармейцы помогали добывать топливо, убирать урожай, восстанавливать заводы, железные дороги.

23 февраля 1921 года Совет Труда и Обороны под председательством Владимира Ильича Ленина принял постановление об увольнении в бессрочный отпуск красноармейцев 1889-91 годов рождения. Постановление это касалось на первых порах лишь некоторых военных округов: Московского, Петроградского, Беломорского, и Западного фронта. Но сокращение численности армии не должно было сказаться на ее боевой готовности. В связи с этим и было решено особое внимание уделить подготовке командных кадров. Потому-то и наши Казанские курсы в то время были реорганизованы в Военно-инженерную школу.

Основные направления дальнейшего строительства армии и флота в условиях мирного времени были определены X съездом партии в развернутом решении по военному вопросу. Съезд отметил, что основой Вооруженных Сил Советского государства на ближайший период должна явиться регулярная Красная Армия, по возможности сокращенная за счет увольнения старших возрастов. Вместе с тем было признано возможным в крупных промышленных районах с пролетарским составом населения осуществить частичный переход к милицейским формированиям. Подчеркивалась необходимость увеличить рабочую прослойку в Вооруженных Силах и укрепить армию и флот коммунистами. Для этого было решено возвратить в армию ранее демобилизованных членов партии, имеющих военный стаж, обновить и укрепить аппарат военных комиссаров. Одновременно рекомендовалось особое внимание обратить на специальные технические части Красной Армии: артиллерийские, пулеметные, автобронетанковые, авиационные, инженерные.

Несколько раньше, а именно 29 января 1921 года, Реввоенсовет Республики принял постановление о реорганизации центрального военного аппарата и о создании единого Штаба РККА.

Начавшаяся реорганизация армии и флота значительно укрепила Вооруженные Силы. Однако обстановка требовала дальнейшего их усиления. 3 марта 1924 года Политбюро ЦК РКП (б) предложило комиссии ЦК совместно с Реввоенсоветом СССР разработать и представить на утверждение ЦК проект мероприятий по улучшению достояния Красной Армии. Эти предложения легли в основу военной реформы 1924-1925 годов. Примерно в то же время (в марте 1924 года) на должность заместителя председателя Реввоенсовета СССР был назначен Михаил Васильевич Фрунзе. С 1 апреля он стал по совместительству и начальником Штаба РККА.

Военная реформа предусматривала организационную перестройку и укрепление центрального, окружного и местного аппаратов управления, создание более четкой системы снабжения Вооруженных Сил, некоторое изменение организационно-штатной структуры частей и соединении, перестройку системы подготовки командирских кадров. Реформа предполагала осуществить принцип территориального строительства Красной Армии в сочетании с кадровым, определить принципы национального военного строительства и провести их в жизнь. И, наконец, решено было перейти к единоначалию.

Стоит ли удивляться, что у красноармейцев, с которыми я разместился в лагере Полтавской пехотной школы, возникали десятки вопросов.

- Что это за территориальные части? Получается, жить дома, а в армию как на службу ходить? А винтовка где будет: в хате или в казарме?

И вот уже возле палатки собирается кружок. Я рассказываю, что в кадровых частях, какой является и наш радиобатальон, красноармейцы служат весь срок непрерывно, в территориальных же они в течение пяти лет ежегодно призываются на сборы.

- А почему наш батальон не сделают территориальным?

Разъясняю, что принцип территориального формирования распространяется только на стрелковые и кавалерийские дивизии, и то не на все; технические же войска, флот и большая часть погранвойск остаются кадровыми. И тут же следует другой вопрос:

- Какие же части лучше? Кадровые или территориальные?

- Конечно, кадровые. Они готовы к бою в любой момент.

- Тогда зачем же придумали территориальные?

Растолковываю, что частичный переход к территориальным формированиям мера вынужденная: при резком сокращении армии и двухлетнем сроке службы в кадровых частях весь призывной контингент не сможет пройти военную подготовку. Достаю блокнот, делаю примерные подсчеты. Красноармейцы убеждаются, что в этом случае лишь около одной трети призывников научатся владеть оружием. Наконец приходим к выводу: территориальная система позволит быстро развернуть армию в случае нападения на нашу страну и в то же время позволяет экономить средства на подготовку резервов. Значит, это как раз то, что нам нужно сейчас.

Само собой разумеется, что для таких бесед с красноармейцами мне нужно было много читать, и в первую очередь свежие газеты. А они, к сожалению, приходили в Полтаву с большим опозданием. Вот тогда-то нам и пришла в голову мысль использовать ночные тренировки для приема сводок новостей из Москвы. Было решено записывать важнейшие сообщения и утром вывешивать их возле наших палаток. Вскоре об этом узнал начальник школы. Наша инициатива заинтересовала его. Ведь в то время о приеме московских передач в Полтаве и не помышляли. Побывав на радиостанции, Сальников обратился ко мне с просьбой передавать принятую информацию в штаб, где будут размножать сводки новостей на пишущей машинке для всего лагеря. Я, разумеется, согласился.

Однако выполнить свое обещание оказалось не так-то просто. Одно дело, когда мы работали на себя. Тут отдельные пропуски, искажения не имели существенного значения. Радист радиста всегда поймет и не осудит. Теперь же к качеству приема предъявлялись уже иные требования. Поэтому мы решили на ночное дежурство назначать одновременно двух радистов. Им предстояло вести прием параллельно. То, что не успевал записать один, улавливал другой. После окончания работы тексты объединялись, отчего полнота и точность сообщения значительно возрастали. Так наша радиостанция превратилась в источник информации для всего лагеря. Командование школы и курсанты не раз горячо благодарили нас за это.

Дни, до предела насыщенные занятиями, летели незаметно. Вечерами я иногда седлал лошадь и вместе с ездовым отправлялся в окрестности Полтавы. Там было что посмотреть. Села, хутора, утопавшие в вишневых садах, извилистая речка Ворскла, необозримые поля. Я уже не говорю о памятниках и обелисках на поле, где русские сражались со шведами. Мы поднимались на один холм, на другой, останавливались у тихой воды, прислушивались к песням, доносившимся издалека, а потом, какие-то обновленные, возвращались в лагерь уже при луне.

В один из таких вечеров, войдя в палатку, я застал у себя начальника школы. Сальников начал издалека:

- Смотрю я, Лобанов, на вашу радиотехнику и думаю: хорошая это штука! Вроде бы между делом, а как здорово помогли нам с политинформацией! Теперь каждое утро самые последние новости у меня на столе. Значит, радио будет развиваться?

- Конечно! Придет время - ив каждом крестьянском доме станут слушать передачи.

- Насчет каждого дома это вы, пожалуй, слишком. Ну а в армии как? Будет или нет аппаратура в полку, батальоне, роте? Может, только большие начальники между собой по радио будут разговаривать?

- Радио в армии найдет самое широкое применение.

- Значит, каждому командиру придется иметь с ним дело?

- Безусловно!

И только тут Сальников перешел к основной теме нашего разговора:

- Вот вы бы и познакомили курсантов с радиоаппаратурой, пока стоите по соседству. В программе этого, правда, нет, но они скоро командирами станут. Сами говорите, что в будущем без радио ни на шаг.

Я не знал, что ответить ему. Курсанты и раньше приходили к нам, чтобы познакомиться с аппаратурой, посмотреть, как радисты работают на ключе. Но экскурсии эти носили, так сказать, частный, эпизодический характер и меня, в сущности, ни к чему не обязывали. А плановые занятия - это совсем другое дело. Правда, я уже имел некоторый опыт в этом отношении и не сомневался, что смогу кое-чему научить курсантов. Однако как спланировать лекции и практические занятия? Сколько часов просить на обзорный курс? Словом, окончательного ответа начальнику школы я в этот вечер не дал, попросив время на размышление.

Принять решение мне помог наш инструктор Федор Федорович Ильюкевич. Он оказался в нашем лагере не случайно. Однажды дежурный радист доложил мне, что вышел из строя антенный амперметр. Это была первая серьезная неисправность за время нашего пребывания в лагере. Запасного прибора не имелось. Я сообщил о неисправности письменным рапортом командованию батальона в Чугуев. Оттуда для оказания помощи и прислали Федора Федоровича.

- Привезли амперметр? - был мой первый вопрос к нему. Уж очень хотелось быстрее восстановить станцию.

- К сожалению, нет, - ответил Ильюкевич. - На складе пусто. Будем что-нибудь придумывать на месте.

Сняли прибор. Вскрыли его. Обнаружилось, что оборвалась оттяжка токопроводящей нити. Где найти ее? На городских предприятиях? Но пожалуй, самое значительное из них - мельница. И вот тут Ильюкевич преподал мне еще один урок, который свидетельствовал о том, что формулы, теоретические знания и даже умение хорошо работать на исправной аппаратуре - это еще далеко не все.

- Предприятий, говорите, в Полтаве нет? А девчата на Украине еще не перевелись?

- При чем здесь девчата? - обиделся было я.

- А при том, что они, насколько я знаю, в косы шелковые ленты вплетают.

- Ну и что из того?

- Вытянем из ленты несколько волокон и, если они окажутся достаточно прочными, заменим ими оттяжку.

- Как же это я раньше не догадался?! Только зачем из ленты? Можно обычную нитку взять...

- А вот обычную-то как раз и нельзя. Хлопчатобумажная нитка гигроскопична. Будет ток проводить и менять свое натяжение под влиянием атмосферной влаги. А шелк - в самый раз.

К полтавским девчатам мы, разумеется, обращаться не стали. Шелковую ленту можно было купить в магазине. Через несколько часов амперметр, а с ним и вся радиостанция были восстановлены.

Заодно решил я посоветоваться с Федором Федоровичем и относительно предложения Сальникова: соглашаться на проведение занятий с курсантами или отказаться?

- А вы сами как думаете? - внимательно посмотрел на меня Ильюкевич.

- Вроде бы и нужно, да ведь большая дополнительная нагрузка...

- Этого бояться не следует. Летний день длинный. Давайте вместе набросаем примерный план, наметим наиболее существенные темы, подумаем, как лучше раскрыть их содержание. Заодно прикинем, каким образом можно выкроить время для занятий с курсантами.

Первую лекцию курсантам пехотной школы Федор Федорович прочитал сам. Не потому, что не доверял мне. Ему, как истинному патриоту своего батальона, хотелось задать общий тон, создать у слушателей соответствующее настроение, пробудить в них живой интерес к предмету. И должен сказать, ему это удалось в полной мере. Мне в последующем оставалось лишь поддерживать такой настрой у курсантов.

Занимались они с большим желанием, подлинной увлеченностью. Помню, сначала я оставлял в конце каждой лекции пять минут для ответа на вопросы, затем - десять. Но вскоре этого времени стало мало. Курсанты и командный состав школы, который вскоре присоединился к своим воспитанникам, интересовались буквально всем. Что такое радиоволны? Почему станция принимает только какую-то определенную передачу? От чего зависит дальность действия? Как радиоволны переносят человеческую речь и музыку?

Тщательно готовясь к занятиям, читая лекции, отвечая на бесчисленные вопросы, я вновь убеждался, что Казанская Военно-инженерная школа дала нам прочные и разносторонние знания. Снова и снова вспоминал я преподавателей и мысленно низко кланялся им. Это они, работая в неимоверно трудных условиях, привили нам любовь к технике, научили самостоятельно мыслить, трудиться творчески и вдохновенно. Они, если вдуматься по-настоящему, дали путевку в жизнь будущим военным инженерам.

В течение двух месяцев все курсанты и командный состав пехотной школы познакомились с радиотехникой в теоретическом, а в пределах возможного, и в практическом плане. Думаю, что занятия принесли им немалую пользу. Но пожалуй, в наибольшем выигрыше оказался все-таки я. За время пребывания в лагерях я почувствовал, что вырос как военный специалист, как командир. И действительно, связь с моими корреспондентами в течение всего лета поддерживалась практически бесперебойно. При существовавшей тогда аппаратуре это было солидным достижением.

Покидая лагерь пехотной школы, я тепло попрощался с Сальниковым. Он поблагодарил меня за лекции, пожелал успехов на новом месте. Мы от души пожали друг другу руки.

* * *

Воодушевленный успехом, я решил и в лагере стрелковой дивизии, куда в соответствии с планом мы перебазировались на последние две недели, организовать аналогичные занятия с командирами. Но планам моим не суждено было сбыться. В течение первого дня нам не удалось наладить связь со станциями радиополигона. Мы кое-как принимали сообщения, а нас не слышали. Вероятно, сказывался рельеф окружающей местности, а возможно, и близкий лес. Нужно было выбираться из зоны "молчания", искать новую позицию. Я уже совсем было собрался на рекогносцировку, когда дежурный радист принял срочную депешу от нашего командования из Чугуевского лагеря. В ней предписывалось немедленно свернуть станцию и прибыть в Чугуев.

Я не мог понять, в чем дело. Лишь потом выяснилось, что этот внезапный вызов был обусловлен намечавшимися штабными учениями соединений и частей Украинского военного округа. Начальник связи решил отобрать для учений наиболее подготовленные команды радистов.

Программа испытаний была довольно сложной и динамичной. Станции разместили на большом лагерном поле. По общей команде началось развертывание. Кто первым подготовится к работе? Затем - включение аппаратуры, вхождение в связь. На каждой станции одновременно проверялось два радиста: один работал на передачу, другой - на прием. После обмена радиограммами снова общая команда. Теперь нужно возможно быстрее свернуть станции и подготовиться к походу. Посредники внимательно и придирчиво фиксировали каждую ошибку, учитывали каждую минуту.

Радисты, с которыми я провел все лето в Полтаве, получили по сравнению с расчетами других станций киевского и харьковского батальонов более высокие оценки. Начальник связи округа похвалил нас и приказал прикомандировать станцию к главному штабу учений. Предстояло ехать в Чернигов.

Штабные учения проводились в обширном районе между Черниговом и Чернобылем. Темпы оперативной игры были очень высокие. Штабы соединений почти все время находились в движении. Теперь мне стало окончательно понятно, почему при инспекторской проверке такое серьезное внимание уделялось свертыванию и развертыванию радиостанций. Даже при хорошей натренированности расчета с большим трудом удавалось укладываться в установленные командованием сроки. Связь между штабами поддерживалась только по радио. Телефонисты не успевали тянуть линии. В моем распоряжении имелись две радиостанции: искровая "Телефункен" и ламповая АЛМ. Однако последняя применялась мало из-за недостаточной дальности действия. Приходилось эксплуатировать "старушку", которая довольно надежно обеспечивала двустороннюю связь на расстояние до 200 километров.

Руководство штаба было довольно работой радистов. Распоряжения передавались быстро и точно. Информация в отделы поступала своевременно. Лишь перед самым концом учений, когда мы уже прибыли в Чернобыль, едва не произошла осечка: лопнул приводной ремень двигателя. Боец-электромеханик отыскал запасной ремень, но и он оказался изношенным до предела. Все-таки попробовали поставить его на двигатель. После первых же оборотов ремень оборвался.

Меня охватило отчаяние. Но я постарался взять себя в руки. Вспомнив уроки, преподанные мне Гербановским и Ильюкевичем, начал искать выход из создавшегося положения. Отправил красноармейцев на поиски. Лишь на паровой мельнице им удалось раздобыть кусок сыромятной кожи. Сделали приводной ремень, установили его. Завели двигатель - передача проскальзывает. Казалось бы, все возможности исчерпаны. И тут мне опять вспомнились слова Федора Федоровича: "Думай, ищи, советуйся. Безвыходных ситуаций не бывает".

И действительно, вскоре появилась новая идея: прошить мягкий ремень проволокой, которая не даст ему растягиваться. Сделали. Получилось! Станция заработала вновь.

Красноармейцу, который нес ответственность за эксплуатацию агрегата питания, изрядно досталось от меня.

Да и товарищи по команде откровенно поговорили с ним. Дело тут было не в том, что оборвался злополучный ремень. Техника есть техника. Неисправности всегда могут появиться. А вот позаботиться о том, чтобы двигатель был обеспечен запасными деталями, он был обязан. Уж как ни трудно приходилось в те годы с техническим имуществом, а ремень на складе батальона наверняка нашелся бы.

Этот, казалось бы, рядовой случай заставил серьезно задуматься и меня. Ведь я не проверил свое хозяйство перед выездом на штабные учения, не подумал о возможных неисправностях.

С той поры я на многое стал смотреть иными глазами. Да, как командир, я обязан заботиться о том, чтобы у подчиненных были запасные портянки, нитки, иголки, чтобы они сполна и вовремя получали пищу, обмундирование. Но есть у меня и еще один боец - радиостанция, которая тоже требует неослабного внимания. Оставить ее без запасных частей - это все равно что забыть об обеде для красноармейцев.

Будто что-то перевернулось во мне в тот день. Аппаратура стала для меня вроде бы живым существом. Теперь я регулярно и самым тщательным образом проверял состояние всех устройств, обеспеченность радиостанции запасными деталями и расходными материалами. Того же непреклонно требовал и от подчиненных. И должен сказать, жизнь неоднократно подтверждала, что только так и следует поступать, если имеешь дело с боевой техникой.

* * *

Начался второй год моей службы в радиотелеграфном батальоне. В Киеве восстанавливались промышленные предприятия. Все лучше и лучше работал городской транспорт. Через Днепр сооружался новый мост, взамен того, который в 1920 году взорвали белополяки. В восстановлении города, наведении порядка самое активное участив принимали рабочие заводов "Арсенал", "Большевик", железнодорожники, печатники. В свободные от учебы часы и выходные дни красноармейцы батальона присоединялись к жителям города, чтобы помочь им возможно быстрее наладить нормальную жизнь.

Особенно преобразился Крещатик. Там ярко засверкали огнями витрины магазинов. К сожалению, большинство из них принадлежало нэпманам. Весной 1925 года на Подоле открылась традиционная контрактовая ярмарка с роскошными павильонами и нарядными торговыми рядами. В городе вовсю работали ночные кафе и рестораны.

Иногда становилось обидно. Мы трудимся с утра до вечера, мерзнем в казармах, на полевых занятиях, в скромных командирских квартирах, а в ресторанах рекой льется вино, ломятся от изысканных закусок столы, звучит бравурная музыка. До каких же пор это будет продолжаться?! Но комиссар, с которым мы неоднократно заводили разговор на эту тему, успокаивал нас:

- Не горюйте, товарищи. Будет и на нашей улице праздник. Неужели не понимаете, что так нужно сейчас? Видели, вчера еще одна заводская труба задымила? Как думаете, откуда государство средства на восстановление цеха взяло? Вот то-то же! В корень смотреть надо.

Несмотря на огромную занятость, мы часто посещали театры и концертные залы, еще чаще появлялись в Доме Красной Армии. Там можно было послушать интересную лекцию, доклад о текущем моменте, посидеть в читальном зале. Нас, людей военных, особенно волновали вопросы, связанные с проведением в жизнь военной реформы. Ведь нам нужно было не только разобраться во всем самим, но и суметь разъяснить основные положения красноармейцам. Поэтому каждое газетное сообщение, имеющее отношение к армии, воспринималось нами с особым интересом. А сообщений таких было много.

На Пленуме Реввоенсовета СССР в ноябре - декабре 1924 года было решено постепенно вводить в армии и на флоте единоначалие. Это означало, что в частях, которые возглавляют командиры-коммунисты, должности комиссаров упразднялись. Отныне командир становился единоличным руководителем боевой подготовки, административно-хозяйственной деятельности, всей политико-воспитательной работы. Решение это свидетельствовало о возросшей идейной зрелости командных кадров, их крепкой политической закалке.

В соответствии с планом реформы к концу 1924 года в значительной мере (примерно на 20 процентов) сократилась штатная численность центрального аппарата. Высвободившиеся при этом денежные средства пошли на повышение технической оснащенности войск. Казалось бы, все эти нововведения еще не скоро принесут свои плоды, но уже к лету 1925 года в батальон стало поступать больше запасных деталей. В распоряжении командира появились некоторые денежные суммы, которые разрешалось расходовать на ремонт аппаратуры, покупку краски, масел и другого имущества, необходимого для эксплуатации радиостанций.

Как-то незаметно подкралась вторая киевская весна. А вместе с ней вновь пришла лагерная пора. Учитывая положительный опыт прошлогодней летней учебы, командование Украинского военного округа решило снова организовать для связистов радиополигон. Однако теперь в систему радиообмена включались не только станции киевского и харьковского батальонов, но и средства радиосвязи кавалерийских корпусов, дислоцированных на Правобережной Украине. Таким образом, границы радиополигона значительно расширялись. Они охватывали Умань, Жмеринку, Гайсин, Проскуров, Староконстантинов, Бердичев. Штаб учебного полигона по-прежнему оставался в Чугуевских лагерях. Так как не из всех названных пунктов была возможна прямая связь с Чугуевом, в Киеве создавалась специальная группа с радиостанцией, которая являлась промежуточным звеном.

Я получил назначение в лагерь 17-го стрелкового корпуса, располагавшегося в районе местечка Меджибож, в двадцати километрах к востоку от Проскурова. И снова мне повезло. Корпусом командовал герой гражданской войны Ян Фрицевич Фабрициус. Я много слышал о нем раньше. Теперь мне предстояло встретиться с этим замечательным человеком.

Впервые я увидел Фабрициуса в штабном домике, куда явился доложить о прибытии радиостанции. Из-за простого канцелярского стола, в котором, как мне помнится, даже не было ящиков, навстречу мне поднялся высокий, на вид очень суровый командир. Несколько удлиненное лицо, огромные пышные усы, строгий пронизывающий взгляд.

- С кем будете поддерживать связь? Как понимаете свою основную задачу?

Я немного растерялся. Помню, пробормотал что-то вроде "обеспечивать бесперебойно, круглосуточно". А что еще сказать - не знаю. Ян Фрицевич улыбнулся:

- Да вы не смущайтесь, товарищ Лобанов. Садитесь, давайте поговорим обстоятельно, благо время пока есть.

Сказано это было как-то особенно тепло, доброжелательно. Скованность мою, внутреннее напряжение как рукой сняло. Я сидел, рассказывал и никак не мог поверить, что вот так, запросто беседую с этим прославленным человеком. Ян Фрицевич уже более двадцати лет состоял в партии, прошел через царскую каторгу, ссылку, на груди у него сияли четыре ордена Красного Знамени. Фабрициуса интересовало буквально все: хороши или нет радиостанции, имеющиеся в батальоне, в чем их недостатки и достоинства, каковы, на мой взгляд, перспективы развития этого средства связи? Потом, когда я окончательно освоился, он опять вернулся к вопросу о нашей основной задаче.

- Правильно: обеспечивать постоянную и бесперебойную связь... И все-таки, товарищ Лобанов, думается, что главное заключается в другом. - Он поднялся из-за стола, подошел вплотную ко мне. - Анализируйте, накапливайте опыт. Для вас, технического специалиста и командира, это особенно важно. Кто же, как не вы, молодые, поведет армию в будущее? Поэтому всегда смотрите вперед... А сейчас принимайтесь за дело. Развертывайте станцию. Если будут трудности - прямо ко мне.

Трудности, к сожалению, возникли в первые же дни. Несмотря на все старания, нам никак не удавалось добиться устойчивой связи со всеми станциями радиополигона. Одни из них слышали нас хорошо, другие отвратительно. Не удавалось, в отличие от прошлого лета, принимать и сводки новостей из Москвы. А ведь я рассчитывал, что лагерь в Меджибоже будет ежедневно обеспечиваться ими с помощью нашей радиостанции.

Конечно, расстояние между Москвой и нами значительно увеличилось. Но почему же тогда мы лишь эпизодически связываемся даже с кавалерийскими корпусами, расположенными сравнительно близко? Тщательно осмотрели и проверили нашу радиостанцию. Все как будто в порядке. Рассчитывать на помощь инструктора не приходилось. Нас заранее предупредили, чтобы в этом году мы полагались только на свои силы. Достаточно, дескать, ходить в молодых, надеяться на подсказку. Хоть и не очень приятно было, пошел докладывать обо всем Фабрициусу: хуже будет, если он вызовет сам и спросит, почему нет постоянной связи.

Ян Фрпцевич встретил меня, как старого знакомого.

- А, радист пришел! Ну выкладывайте, что там у вас стряслось?

Внимательно выслушав мой доклад, он сказал:

- Прежде всего, не нужно расстраиваться. Думаю, что причина все же в расстоянии. Взгляните, Лобанов, - Ян Фрицевич подошел к карте, висевшей на стене. - От нас до Москвы в полтора раза дальше, чем от Полтавы. Да и на рельеф местности обратите внимание. Он здесь совсем не тот.

- А как же связь с кавалерийскими корпусами?

- Не исключено, что у них радисты подготовлены слабо. Дело-то новое, неизведанное. Помню, рассказывали вы мне, что для более полного приема московских передач устанавливали парные дежурства на ночь. Попробуйте сделать это системой. Пусть и днем дежурят вдвоем. Тут психологию учитывать нужно. Радисты наверняка станут друг перед другом стараться: кто первым услышит, кто точнее примет текст. Вот и постарайтесь использовать это.

- Значит, соревнование?

- А почему бы и нет?

Вскоре комкор уехал в Москву на III съезд Советов, на котором, в частности, подводились предварительные итоги военной реформы и намечались пути дальнейшего строительства Вооруженных Сил. По возвращении в Меджибож Ян Фрицевич приказал собрать всех командиров, служивших в штабе. Естественно, что ни в домике, ни в палатке мы разместиться не смогли. Расположились прямо на зеленой лужайке. Больше часа рассказывал нам Фабрициус о работе съезда и его решениях. С огромным волнением слушали мы его. А когда он сообщил, что ЦИК и Совнаркому СССР поручено принять меры для дальнейшего оснащения армии и флота современной военной техникой, раздались дружные аплодисменты. И наверное, громче всех хлопали в ладоши краскомы-техники: радисты, саперы, артиллеристы. Так, во всяком случае, мне казалось.

- Партия и правительство заботятся об армии, о ее боевой готовности. И мы, военные люди, обязаны всегда помнить об этом, отдавать все свои силы служению Родине! - закончил выступление Фабрициус.

Неустойчивая работа радиостанции продолжала беспокоить меня. Выбрав удобный момент, я поехал в Киев, чтобы обо всем доложить командованию батальона, высказать свои соображения, получить указания на будущее.

- И что же думаете делать? - спросил Баратов, когда я рассказал ему о неустойчивой связи.

- Искать другую позицию.

- Вот и неправильно. Надо добиваться успеха в любых условиях. На войне всякое может случиться. Противник не станет спрашивать, где нам удобно развернуть радиостанцию, а где - нет. Оставайтесь на старом месте. И добивайтесь, добивайтесь...

Перед моим возвращением в лагерь командир батальона дал мне еще один совет, который как бы развивал мысль Фабрициуса о соревновании.

- Не только двух, а трех, четырех человек сажайте к аппаратуре одновременно. Ян Фрицевич правильно подметил: соревнование - стимул для повышения мастерства.

Я так и поступил. В результате, несмотря на сложные условия, к осенним маневрам Украинского военного округа мы подготовились весьма неплохо.

На время маневров меня назначили начальником радиосвязи "синей" стороны. Одновременно я должен был, как и раньше, обслуживать корпус, которым командовал Фабрициус. В мое распоряжение поступили станции еще нескольких объединений. Нужно было побывать в каждом из них, тщательно проверить состояние аппаратуры, ее готовность к маневрам, выучку личного состава. В течение двух недель я практически не покидал седла.

Меня радовало, что большинство людей, которым были доверены радиостанции, всей душой тянутся к знаниям, стремятся возможно лучше овладеть сложной военной специальностью. Но кое-где еще по-настоящему не представляли, какая роль отводится радиосвязи в армии.

Помню, встретился я в одном из кавалерийских корпусов с начальником радиостанции, который явно не понимал своих задач. Когда дело дошло до проверки состояния аппаратуры, он показал свою полную беспомощность. Антенного амперметра на месте не оказалось. Его нашли с разбитым стеклом на полу двуколки. В процессе работы не удавалось перестроить станцию с одной волны на другую.

В конечном итоге выяснилось, что ненадолго до моего приезда в корпусе проводился лагерный праздник, который включал парад кавалерийских полков. В общем строю находилась и аппаратная повозка. На заключительном этапе парада конники галопом промчались мимо трибуны. Лихой радист-кавалерист решил от них не отставать. Стоит ли после этого удивляться, что станция была выведена из строя? Пришлось срочно ремонтировать ее.

Разговор по этому поводу с командиром корпуса, имевшим за плечами богатый опыт гражданской войны, тоже не принес мне удовлетворения. Он полагал, что радиостанция - обуза для кавалеристов. "Громили белых гадов без радио, - насмешливо посматривая на меня, говорил он, - и теперь без него обойдемся!" Естественно, что при таком отношении к делу трудно было рассчитывать на поддержку и понимание.

Раньше мне казалось, что к радиотехнике повсюду относятся доброжелательно, с таким же уважением, как и в нашем радиотелеграфном батальоне. На практике оказалось, что это не совсем так. Кое-где еще не понимали той роли, которую призвано сыграть радио в военном деле, жили по старинке, вольно или невольно сопротивляясь новому. Конечно, таких людей было не так уж много, но их консерватизм - я был в этом глубоко убежден мог принести непоправимый вред. "Значит, мы, краскомы, получившие техническое образование, обязаны стать пропагандистами технической культуры в самом широком смысле этого слова", - подумал я. Этого принципа я твердо придерживался все последующие годы.

Докладывая командованию о готовности радиостанций к маневрам, я не стал скрывать, что в некоторых соединениях к радиосвязи относятся пренебрежительно. Вскоре мне стало известно, что командиры, о которых шла речь, получили серьезное внушение от командующего войсками Украинского военного округа А. И. Егорова. Его реакция на мой доклад свидетельствовала о том, что техническим средствам в Красной Армии, их сохранению и постоянной боевой готовности уделялось все больше и больше внимания.

Накануне выезда корпуса на маневры я еще раз встретился с Яном Фрицевичем Фабрициусом.

- Ну как прошло лето? Справились о трудностями? Вот и отлично. Думаю, что они тоже были для вас хорошей школой. Так как, обеспечите корпус надежной связью?

- Приложим все силы. Опыт теперь есть.

- Прекрасно, товарищ начрадио! Заранее благодарю вас.

Не стану подробно останавливаться на ходе осенних маневров. Скажу лишь, что проходили они в высоком темпе, были напряженными. Для нас, радистов, они завершились успешно. Каких-либо серьезных претензий со стороны руководства к нам не было. На разборе я последний раз видел Я. Ф. Фабрициуса. Все такой же сильный, жизнерадостный. Кто мог подумать, что через несколько лет его жизнь оборвется так трагически? В 1929 году он погиб при авиационной катастрофе в районе города Сочи. Весть об этом застала меня уже в Ленинграде. И мне тут же вспомнились встречи с ним в лагере Меджибож, наши беседы, из которых я почерпнул так много полезного и поучительного.

Вернувшись в Киев, я узнал, что за успешные действия на осенних маневрах, четкую организацию радиосвязи "синей" стороны мне объявлена благодарность. А вскоре пришла еще одна радостная весть: меня назначили заместителем командира второй роты.

Инженер - испытатель

Служба в радиобатальоне нисколько не тяготида меня. Напротив, она приносила большое моральное удовлетворение. Работа интересная, товарищи рядом замечательные. Мы уже давно научились понимать друг друга с полуслова. Возвращаешься, бывало, поздно вечером домой, чувствуешь, конечно, что изрядно устал за день, а на душе все равно радостно: аппаратура сегодня работала хорошо, красноармейцы под твоим руководством сделали еще один, пусть даже совсем крохотный, шаг вперед.

И тем не менее я начал ощущать, что мне все-таки чего-то не хватает. Пожалуй, впервые я это почувствовал еще осенью 1924 года, когда в батальон пришел Николай Яковлевич Гусев. Он был одним из первых выпускников Военно-электротехнической академии РККА. Через год к нам прибыл в качестве стажера второй военный инженер. И тот и другой регулярно проводили с командным составом занятия по радиотехнике, которая в то время стремительно развивалась. Из класса я всегда выходил совершенно ошеломленным. Вроде бы и недавно завершилась моя учеба, а уже столько нового и интересного: усилительные схемы, электровакуумные лампы иных типов. Поражала эрудиция инженеров, глубина и диапазон их знаний, умение анализировать факты, делать выводы. О таком можно было лишь мечтать!

Мечтать? А почему, собственно, только мечтать? Разве невозможно стать таким же высококвалифицированным специалистом? Для этого нужно настойчиво учиться, используя каждую свободную минуту. Однако вскоре я убедился, что помимо желания необходимы еще и учебники, техническая литература. А их в то время практически не существовало. Помню, с каким восторгом встретили мы первое учебное пособие по электровакуумным приборам, написанное инженером Б. П. Асеевым. Мы проштудировали его в батальоне от корки до корки. Проштудировали и еще раз убедились, как далеко шагнула вперед радиотехника за время, прошедшее с момента окончания нами военно-инженерных школ. Во время учебы об электровакуумных приборах мы получили только общее представление. А теперь они, в сущности, становились основой радиостанций.

Пытался я брать в библиотеке серьезные книги по математике и физике. Но в них встречалось слишком много непонятного: многоэтажные формулы, совершенно незнакомые термины. Не раз обращался я за помощью к нашим инженерам. И они терпеливо растолковывали мне, что к чему. Знания мои, безусловно, росли. Но все-таки я чувствовал, что нужна планомерная, систематическая учеба. Иного пути нет. Вот тут-то и появилась мысль о поступлении в военную академию.

Для начала поговорил с командиром роты. Он не возражал. Посоветовался с Федором Федоровичем Ильюкевичем.

- Правильно думаешь, Лобанов! - сказал он мне. - Если решил избрать техническую линию, обязательно поступай.

- Вроде бы неловко как-то получается, Федор Федорович. Всего два года прослужил - и снова учиться...

- А вот эти сомнения напрочь отбрось. Учиться нужно, пока молодой. Когда в бороде седина заиграет, какая от тебя будет отдача? Сейчас самое время.

Однако командир батальона, к которому я обратился с просьбой направить меня на учебу в академию, придерживался иного, диаметрально противоположного мнения. Это для меня было полной неожиданностью.

- Рановато, товарищ Лобанов. Сколько вам лет? Вот послужите еще годика два-три, тогда, пожалуйста, учитесь на здоровье. До чего нынче прыткая молодежь пошла! Чуть что - сразу в академию учиться...

- Разве это плохо? - невольно вырвалось у меня.

Баратов нахмурился. Не знаю, чем закончился бы наш разговор, если бы именно в этот момент в кабинет командира не зашел Ильюкевич. Он сразу понял, о чем идет речь.

- Извините, Леонид Викторович, что прерываю вас. Быть может, Лобанов придет к вам позже? Через часок, скажем? Ему нужно срочно на радиостанции кое-что проверить.

Я даже растерялся. Неотложных дел, тем более на радиостанции, у меня как будто не было. Что имеет в виду Ильюкевич? Хотел уточнить, но, встретившись с его взглядом, я четко повернулся и вышел. А часа через два Баратов сам вызвал меня.

- Никак не могу решить, Лобанов, что делать с вами. То ли на учебу отпустить, то ли на гауптвахту отправить? Ладно, пишите, рапорт, улыбнулся он, давая понять, что гауптвахта - это шутка. - Уж больно силен ваш адвокат! Начинайте готовиться к экзаменам. Но чтобы служба шла без сучка, без задоринки.

И вот наконец последний день в Киеве. Добрые пожелания друзей, сердечные напутствия.

- Ну, Михаил, ни пуха тебе, ни пера! - обнимает меня Федор Федорович Ильюкевич.

- Успеха вам, Лобанов! - Леонид Викторович Баратов, даже прощаясь, держится строго официально. Но я-то прекрасно знаю, какой это душевный, отзывчивый человек. - Вы первый из батальона едете в академию. Не посрамите нас. - И, не выдержав официального тона, шутит: - Если не поступите, выполню вторую часть своего обещания - на гауптвахту посажу.

* * *

Ленинград встретил меня неприветливо. Порывистый ветер гнал над самыми крышами домов тяжелые, набухшие влагой облака. Вероятно, поэтому и сам город показался мне каким-то серым, скучным. Расспросил у прохожих, как добраться до Петроградской стороны, и двинулся в путь.

Пройден один квартал, второй. Позади осталась Фонтанка, а впереди показались Адмиралтейская игла и купол Исаакиевского собора. Их ни с чем не спутаешь. Поворачиваю, иду по Большой Садовой. И чем дальше я шагаю, тем больше убеждаюсь, что первое впечатление о городе было обманчивым. Он все больше покоряет прямизной улиц, ширью площадей, непохожими друг на друга зданиями.

Пытаюсь мысленно сравнить Ленинград с Киевом и чувствую, что это невозможно. Здесь какая-то своя, неповторимая красота. Михайловский замок, Марсово поле, Летний сад... Когда я поднимался на Троицкий мост, выглянуло солнце. И тут же все преобразилось. Огнем вспыхнула позолота Петропавловского собора, заулыбалась зелень деревьев, выплеснула наружу свою голубизну Нева. С города точно сдернули серое покрывало.

Вот наконец и Ленинградский электротехнический институт имени В. И. Ульянова-Ленина. Нет, я не оговорился. Именно сюда лежал мой путь. Военно-электротехническая академия РККА в 1923 году была переведена из Загорска в Ленинград. На базе ее в институте и было создано военное отделение.

Кандидаты, прибывшие сдавать конкурсные экзамены, разместились в общежитии. Откровенно скажу, познакомившись с "соперниками", я приуныл. Большинство из них оказались людьми солидными, занимавшими ответственные должности, кое-кто - с ромбами. А у меня неполных три года службы в батальоне да два "кубаря". Где же мне тягаться! Невольно вспомнились слова Баратова: "Рановато, товарищ Лобанов. Послужите еще". Может, и прав был Леонид Викторович?

Но какой-то внутренний голос твердил: "Не торопись сдаваться! Постарайся как можно лучше выдержать экзамены".

К счастью, для меня все окончилось благополучно, хотя из 80 человек было принято всего 12. В их числе оказался и я. В Киев полетели две телеграммы: одна - товарищам по батальону, другая - жене. Я сообщал ей, что можно выезжать в Ленинград.

Учеба на военном отделении совпала по времени с годами первой пятилетки. Газеты ежедневно приносили добрые вести. Все громче звучал патриотический призыв: "Пятилетку в четыре года!"

Мы старались возможно лучше учиться, но этого нам казалось мало. Хотелось скорее применить полученные знания на практике. Вот тогда-то и возникла мысль пройти весь курс обучения за четыре года вместо пяти.

Вначале командование и ректорат института отнеслись к нашей идее с недоверием. Но потом этот вопрос изучили более детально, и в конечном итоге наш "встречный" план был утвержден.

Заниматься приходилось очень много, но мы не жаловались. У нас были прекрасные преподаватели. Лекции по военным дисциплинам читали и видные военачальники, в их числе - М. Н. Тухачевский. Он читал курс "Основы стратегии". В ту пору Тухачевский командовал Ленинградским военным округом. Несмотря на огромную занятость, он приезжал к нам, будущим военным инженерам, чтобы поделиться своим богатым опытом, разобрать и детально проанализировать в нашем присутствии крупнейшие операции минувших войн.

За время учебы на военном отделении Ленинградского электротехнического института мы четыре раза выезжали на полигоны, заводы, в научно-исследовательские институты.

Свою последнюю, дополнительную, производственную практику (она была организована по нашей просьбе, так как курс, рассчитанный на пять лет, мы прошли меньше чем за четыре года) я провел на полигоне в Евпатории и на заводе "Электроприбор" в Ленинграде.

Каждый день дополнительной практики приносил нам огромную пользу. Мы знакомились с современным производством, его особенностями и принципами организации, воочию убеждались, что от чертежа конструктора до готового механизма лежит долгий и трудный путь.

Многое приоткрылось нам за это время и из области взаимоотношений. Мы убедились, например, что руководителю очень важно найти общий язык с рабочими, техниками, инженерами, подобрать к каждому из них свой особый ключик. Подберешь - все будет хорошо, не сумеешь - непременно наткнешься на глухую стену, разрушить которую будет не так-то просто.

Сложнее, чем мы думали, оказались взаимоотношения между заказчиками и производственниками. Раньше мы считали: заказчик требует, завод выполняет. На деле же все было куда сложнее. Требования - требованиями, но еще, как выяснилось, нужно суметь доказать, убедить, всесторонне обосновать свои запросы. Не сделаешь этого - всегда найдутся веские аргументы для возражений: так, дескать, не получится, а об этом и думать нечего.

Заключительная практика принесла мне неоценимую пользу. В годы последующей службы, когда мне приходилось сталкиваться с самыми разнообразными вопросами организации производства вооружения и освоения его новых образцов, я неоднократно вспоминал эти последние месяцы учебы на военном отделении Ленинградского электротехнического института.

Итак, в июле 1930 года моя учеба закончилась. У меня в кармане рядом с дипломом инженера-электрика уже лежало назначение к новому месту службы. Начальник акустической лаборатории научно-испытательного инженерного полигона - так именовалась моя должность.

На этом полигоне мне приходилось бывать и раньше, в частности, во время учебно-производственной практики 1928-1929 годов. Управление, основные отделы, лаборатории и мастерские размещались, главным образом, в старых, обветшалых зданиях, в которых до революции была какая-то небольшая фабрика. Некоторые службы располагались в шести километрах от центральной базы - в бывшей княжеской усадьбе. Когда я прибыл сюда после окончания учебы, мне сразу бросилось в глаза, что на полигоне довольно широким фронтом идет строительство. Возводилось несколько жилых домов для инженерно-технического состава, некоторые бытовые учреждения.

Выяснилось, что акустическая лаборатория, которую мне надлежало возглавить, также размещается в новостройке - двухкомнатной рубленой избушке. По соседству с ней находился деревянный сарай. Небольшой участок был огорожен забором. На этой площадке стояли отечественные и иностранные звукоулавливатели. В мастерской (она же и лаборатория) - несколько измерительных приборов, столярный верстак, скудный набор инструментов. Вот, пожалуй, и все, чем располагал я для своей "научной" деятельности.

Не окажу, что назначение на этот полигон обрадовало меня. В принципе я нисколько не возражал против исследовательской работы, связанной с испытанием вооружения. Не смущала меня и низкая техническая оснащенность лаборатории, определенные житейские неудобства. Меня волновало другое: та область военной техники, в которой предстояло работать, - звукоулавливатели и прожекторы - казалась не очень перспективной. Ну какие здесь могут быть проблемы? Ни в самой идее обнаружения самолетов по звуку, ни в техническом воплощении ее я не видел абсолютно ничего интересного. Примерно так я и сказал начальнику полигона, когда речь зашла о моей работе.

- Вы не правы, товарищ Лобанов, - спокойно ответил он мне. - Никогда не делайте скоропалительных выводов. Что, в сущности, вы сейчас знаете о принципах звукообнаружения? Ведь институт дал вам лишь общие понятия об этой проблеме. Тщательно изучите отчеты по испытаниям, которые проводились у нас. Познакомьтесь с записками своего предшественника. Думаю, что тогда кое-что для вас прояснится. Кстати, - вдруг добавил он, - не забудьте обратиться и к военно-исторической литературе. Там тоже может встретиться нечто любопытное.

Разговор с начальником полигона заронил в душу сомнения. Быть может, я действительно не во всем разобрался? Но для чего мне, инженеру, историческая литература? Тем не менее я последовал совету и засел за книги и отчеты.

Сотни печатных и рукописных страниц были прочитаны мной, прежде чем начала вырисовываться истинная картина. И как ни парадоксально, именно краткий очерк истории развития вооружения дал мне ключ к правильному пониманию многих проблем. Я убедился, что в развитии военной техники существуют определенные закономерности. Действительно, в руках человека появляется меч. Вскоре, как средство защиты от него, рождаются щит, кольчуга, шлем. Возникают крепостные стены - создаются орудия для их разрушения или преодоления. И так постоянно. Одно средство вооруженной борьбы неизменно влечет за собой появление другого, противодействующего.

Особенно характерным в этом отношении был, пожалуй, опыт империалистической войны 1914-1918 годов. Как известно, в начальный период ни одной из сторон не удавалось добиться решающих успехов. Война приняла затяжной характер. Армии зарылись в землю, укрылись в окопах, глубоких блиндажах. Передний край воюющие стороны опутали колючей проволокой. В таких условиях прорвать оборонительные позиции противника было очень трудно. Тогда в ход пошли отравляющие вещества. Но вскоре на фронте появились и контрсредства - противогазы, снижающие эффективность воздействия нового, химического оружия.

В сентябре 1916 года на поля сражений Западного театра военных действий вышли бронированные чудовища, передвигавшиеся на гусеницах. Они без особого труда преодолевали проволочные заграждения, окопы, уничтожали огневые точки и артиллерийские позиции. Казалось, нет силы, которая могла бы остановить эти подвижные, наводившие страх крепости. Однако очень скоро военные специалисты приспособили для борьбы с танками существовавшие пушки. Затем были созданы специальные артиллерийские системы, которые были более подвижны, скорострельны, имели особые прицелы, позволявшие вести огонь прямой наводкой.

С первых дней империалистической войны над полем боя появились самолеты. Первоначально авиация решала задачи разведывательного характера.

Стремление воспрепятствовать разведывательным полетам заставило воюющие стороны вооружить летательные аппараты. Теперь в воздухе то и дело вспыхивали яростные схватки. Так появилась истребительная авиация. Одновременно с этим для борьбы с самолетами начали использовать артиллерию, пулеметы. В свою очередь авиаторы стали брать на борт бомбы, чтобы не только наблюдать, но и разрушать укрепления, уничтожать склады, мосты, скопления войск. К концу войны возникла бомбардировочная авиация. Она стала наносить ощутимые удары по административным и промышленным центрам в тылу противника.

Нужно отметить, что до определенного времени средства противовоздушной обороны развивались достаточно быстро и становились весьма эффективными. Так, к примеру, за четыре года войны (1914-1918 гг.) только на Западном театре военных действий было уничтожено несколько тысяч самолетов. Цифры эти говорят сами за себя. Как же складывалась обстановка в послевоенные годы? Какие изменения претерпели авиация и средства противовоздушной обороны?

Вот тут-то и возникли своеобразные "ножницы" между средствами нападения и средствами защиты. Авиация развивалась невиданными темпами. Возрастали высоты и скорости полета самолетов. Разумеется, одновременно совершенствовались вооружение истребителей, зенитные системы. В войсках противовоздушной обороны начали появляться специальные приборы управления артиллерийским зенитным огнем, называемые сокращенно ПУАЗО. Они делали огонь пушек более точным, эффективным. Однако для того чтобы атаковать вражеский самолет в воздухе или прицельно обстрелять с земли, его нужно было прежде всего обнаружить. Ведь невозможно вести бой с противником, если неизвестно, где он находится.

В прежние годы проблема заблаговременного обнаружения самолетов решалась сравнительно просто. Наблюдатель, в распоряжении которого имелся бинокль или какой-нибудь другой оптический прибор, мог без особого труда заметить воздушную цель и сообщить по телефону о ее приближении зенитчикам или летчикам-истребителям. Действительно, все просто и ясно. Но по мере того как росли скорости самолетов, задача усложнялась. Все меньше времени оставалось для того, чтобы передать донесение, объявить тревогу, изготовиться к стрельбе, поднять навстречу врагу истребители. Кроме того, авиация становилась попросту дерзкой. Она научилась летать в облаках, над ними, ночью.

В таких условиях оптические средства, которые, кстати, позволяли определять координаты цели с высокой степенью точности, оказывались бесполезными. Появилась мысль использовать для освещения воздушных целей прожекторы. Но воплотить эту идею в жизнь было нелегко. Во-первых, снова могли помешать облака. Во-вторых, найти и осветить самолет даже в чистом ночном небе было так же трудно, как разыскать иголку в стоге сена, тем более что время на это отводилось весьма ограниченное. Позвольте, возразят мне, ведь прожектористы могут ориентироваться по шуму двигателей. Да, могут, но уж слишком приблизительно. Все равно придется обшаривать узким световым лучом изрядный участок неба. Вот тогда и возникла идея обнаружения самолетов по звуку с помощью специальных приборов.

Все это в общих чертах, так сказать в пределах академического курса, мне было известно и раньше. Но теперь, внимательно изучая документы, знакомясь с отчетами, которые были в моем распоряжении, я начинал понимать, что эта область военной техники имеет первостепенное значение, что она пока еще находится в начальной стадии развития. Следовательно, предстоит большая работа, н я смогу стать ее активным участником.

Я убедился, что проблеме звукоулавливания за рубежом и в нашей стране уделяется самое серьезное внимание. Над созданием приборов, которые могут обнаруживать самолет по звуку двигателей, с той или иной степенью точности определять координаты целей, работало сразу несколько организаций. В их число входили Центральная радиолаборатория (ЦРЛ), Всесоюзный электротехнический институт (ВЭИ). Разработки велись также в Военной артиллерийской академии, в Научно-исследовательской лаборатории артиллерийского приборостроения Главного артиллерийского управления (НИЛАП ГАУ).

На подмосковном полигоне, где я служил, отечественные звукоулавливатели испытывались в 1929 и 1930 годах. В ходе испытаний выяснилось, что существующие приборы позволяют обнаруживать самолет на дальности до 25 километров. По тому времени это было большим достижением. Однако выявились и негативные стороны. В частности, оказалось, что истинное направление на самолет и направление, которое дает звукоулавливатель, несколько отличаются друг от друга. Прибор отставал от оптических визиров. При этом чем больше была дальность до самолета, тем значительней ошибка. Причину этого явления удалось установить довольно быстро. Звук распространяется в воздухе сравнительно с небольшой скоростью - 330 метров в секунду. Значит, за то время, пока звуковые колебания доходят до рупоров звукоулавливателей, самолет успевает переместиться на некоторое расстояние. Требовалось разработать какой-то способ, позволяющий устранить это запаздывание.

Вторая проблема, с которой столкнулись испытатели, заключалась в ощутимом влиянии ветра на дальность и точность обнаружения самолета. Во-первых, ветер сносил звук в сторону, за счет чего возникала дополнительная погрешность в определении координат. Во-вторых, наличие ветра очень сильно сказывалось на дальности обнаружения. Я уже упоминал, что во время испытаний удавалось обнаруживать самолет на расстоянии до 25 километров, но такие результаты мы могли получить лишь при безветрии. При ветре возникали помехи, которые "маскировали" шум самолета. Когда скорость ветра достигала 10 метров в секунду, даже отлично подготовленные красноармейцы-слухачи, работавшие на звукоулавливателе, не могли обнаружить воздушную цель.

Незадолго до моего назначения на испытательный полигон выявился еще один казус. Дело в том, что попытка как-то усилить шум авиационных двигателей, принимаемый звукоулавливателем, привела к созданию специальных ламповых схем. Совершенно неожиданно они повели себя самым загадочным образом. Иногда работали хорошо, а иногда вдруг начинали капризничать. И что любопытно, спустя некоторое время их характеристики восстанавливались сами по себе. А это, пожалуй, для исследователя самое худшее. Если неизвестна причина дефекта, устранение его может затянуться до той поры, пока какая-то случайность не натолкнет на правильную мысль. А такое могло случиться через месяц, два...

Недели через три начальник полигона вновь пригласил меня к себе.

- Как, товарищ Лобанов, ознакомились с отчетами? И каково впечатление? По-прежнему считаете, что это направление не заслуживает вашего внимания?

Как мне показалось, слово "вашего" он произнес с особым нажимом.

- Извините, я ошибался тогда.

- Извиняться не нужно, а что поняли - хорошо. Будущий исследователь должен уметь признавать свои ошибки. А сейчас оформляйте документы и поезжайте в Ленинград. Будете там участвовать в испытаниях...

И вот снова передо мной вокзал, площадь, широкий проспект. Опять низкое серое небо над головой, моросящий осенний дождик. Однако за годы учебы город стал мне родным и близким. Я чувствовал себя здесь как дома.

По приезде в Ленинград начались бесконечные поездки на заводы, на Комендантский аэродром, в Гатчину, где базировалась одна из авиационных частей, которой предстояло обеспечивать испытания самолетами. Согласование планов, разработка взаимоприемлемых маршрутов, переговоры с представителями промышленности, научных учреждений. Так, в хлопотах, пробегал день за днем. Наконец все неувязки устранены, можно начинать испытания.

Раструбы звукоулавливателей смотрят вперед и чуть вверх. На головах красноармейцев-слухачей специальные шлемы с наушниками. Рядом развернута радиостанция для поддержания постоянной связи с самолетом. Тут же на переносном столике таблицы, которые будут заполняться нами в ходе очередного эксперимента.

- Самолет в воздухе! - докладывает радист. - Пройден ориентир номер один.

Машинально бросаю взгляд на карту, где жирной линией прочерчен маршрут. Впрочем, расположение ориентиров я прекрасно помню и так. Номер один - на расстоянии пятидесяти километров. Слухачи, естественно, еще ничего не слышат. Дальность до самолета им не сообщается. Только в этом случае можно получить объективные данные.

- Пройден второй ориентир!

Это уже значительно ближе. Скоро можно ждать первой засечки. И точно, один из слухачей встрепенулся, глаза его загорелись азартным огоньком. Вот он подает условный знак товарищу. Оба медленно, осторожно поворачивают маховички наводки, нащупывая направление на самолет.

- Дальность двадцать два... Двадцать... Восемнадцать...

Радист, поддерживающий связь с самолетом, все чаще называет цифры. Правильно, так и предусмотрено программой испытаний. Чувствую, что парень волнуется не меньше меня. Его голос звучит все более напряженно, словно струна, которую натягивают. И тут, когда, казалось бы, всякая надежда потеряна, слухачи почти одновременно докладывают:

- Слышу! Цель в воздухе!

В таблицах появляются первые записи: азимут, угол места. Один бланк заполнен, за ним второй, третий... А вечером, когда набирается целая стопка разграфленных бумажек, начинаем подсчитывать, вычерчивать графики, анализировать, прокладывать на карте акустический курс, сравнивать его с истинным. Видим, что некоторые данные совпадают с результатами прошлых испытаний, в чем-то проявляются различия. И сразу вопрос: почему, в чем причина? На него обязательно нужно найти ответ. Иначе дальнейшие опыты теряют всякий смысл. Исключительно напряженная, но в то же время интересная, я бы сказал, захватывающая работа.

Во время испытаний звукоулавливателя под Ленинградом я познакомился с профессором Сергеем Яковлевичем Соколовым, известным ученым, видным специалистом в области акустики. Помню, однажды на испытательной площадке, в тот момент, когда мы, злые как черт, устраняли очередную неполадку в электроакустической схеме звукоулавливателя, появился очень высокий, крепко сложенный человек. Элегантное, отлично сшитое демисезонное пальто, шляпа с мягкими полями, кожаные перчатки - все это было как-то непривычно для нас. Зная, что посторонним сюда попасть невозможно, я принял незнакомца за уполномоченного какого-нибудь наркомата и хотел было представиться по всей форме. Но он остановил меня:

- Не отвлекайтесь, пожалуйста, делайте свое дело.

Лишь после того как неисправность была устранена, незнакомец подошел к прибору:

- Теперь можно и поговорить. Я - профессор Соколов, прошу любить и жаловать...

О Сергее Яковлевиче я, разумеется, слышал и раньше. Его подпись стояла под многими документами, которые я изучал на полигоне и в ЦРЛ. Профессор заставил меня наиподробнейшим образом рассказать о последних экспериментах, поинтересовался, каких результатов добились московские специалисты. Ему хотелось знать буквально каждую мелочь. Если мои ответы удовлетворяли Сергея Яковлевича, он не скрывал радости. Если же я что-то недоговаривал, высказывался неопределенно, он тут же хмурился:

- Так не пойдет, товарищ Лобанов! Что значит "мне кажется"? Вам не казаться, вы знать должны. В любой работе нужна точность, а в исследовательской - особенно.

В сущности мягкий, добрый человек, Соколов становился колючим и резким, когда собеседник начинал "вилять". Профессор был непримирим, требователен, когда речь шла о науке, о статистических данных, накопленных во время испытаний. Тут Сергей Яковлевич не признавал компромиссов. Либо "да", либо "нет". С ним можно было или соглашаться, или спорить. Профессор никогда не обижался на возражения. Но он не терпел угодничества.

Собеседники, которые заглядывали в лицо, пытаясь угадать, что думает по этому поводу сам Сергей Яковлевич, вызывали в нем отвращение.

У профессора Соколова я научился многому, и прежде всего точности, аккуратности, умению замечать и анализировать каждую мелочь. Расскажу всего лишь об одном случае, происшедшем там же, под Ленинградом.

Я уже упоминал, что электронные усилители шума, которые использовались в звукоулавливателях, вели себя крайне неустойчиво. Иной раз включаешь аппаратуру рано утром, а она не работает. При этом точно знаешь, что накануне все было в полном порядке. Через два-три часа параметры сами собой приходят к норме. По этой причине несколько раз срывались запланированные на утренние часы вылеты самолетов. И вот однажды блок снова забарахлил. Замерили одно из сопротивлений в схеме. Величина его оказалась значительно меньше той, которая должна быть.

- Будем перепаивать? - спрашиваю ведущего инженера ЦРЛ.

- А куда же денешься? - отвечает он.

В этот момент меня куда-то вызвали. Когда через час я возвратился обратно, то увидел, что блок стоит на прежнем месте. Неужели успели заменить сопротивление и произвести настройку? Или еще не начинали работу?

- Еще раз замерили, - объясняет техник, - сопротивление нормальное. Чего же зря менять?..

Снова берем прибор, подключаем его к блоку. Смотрю на стрелку и глазам не верю. Действительно, сейчас показания совсем иные, такие, как и должны быть. Подаем питание на весь усилитель. Аппаратура работает безукоризненно. Просто чудеса какие-то! Возвращаемся в домик, чтобы немного согреться. Прошу рассказать все по порядку.

- Да, как и всегда, товарищ военинженер, сняли блок, принесли, поставили. Я нужное сопротивление в ящике искал, а он, - техник кивнул на красноармейца, - паяльник разогревал, чтобы быстрее было. Потом усилитель с табурета на стол подняли. Здесь, сами видите, светлее, удобнее. Перед тем как паять, решил еще раз померить. А оно в норме...

И вдруг в голове молнией вспыхнула мысль.

- Где табуретка стояла?

Техник с удивлением вскидывает на меня глаза.

- Там же, где и сейчас. Возле печки.

Протягиваю руку и сразу чувствую приятное тепло. Неужели ларчик открывается так просто?

Проводим опыт, не предусмотренный программой. При очередном отказе блока не пытаемся ремонтировать его, а просушиваем у жарко натопленной печи. Результаты поразительные. Характеристики схемы быстро восстанавливаются. Приходим к выводу, что под воздействием атмосферной влаги сопротивления этого типа начинают менять свою величину. Ставим вопрос перед промышленностью об использовании в усилителях сопротивлений, которые бы не так боялись влаги.

После возвращения из Ленинграда я сразу же с головой окунулся в работу. Сменив сапоги на валенки, облачившись в теплый полушубок, день проводил у звукоулавливателей, ночь - возле прожекторов. И в этом не было ничего удивительного. Модернизировались прежние образцы приборов, появлялись новые. Каждый из них нужно было всесторонне проверить, выявить сильные и слабые стороны аппаратуры, дать какие-то рекомендации по устранению дефектов.

В Центральной радиолаборатории, например, был создан трехметровый параболоид с микрофонной группой в фокусе зеркала и электрическим усилением шума самолета. Во Всесоюзном электротехническом институте разработали приборы с пятиметровым параболоидом и рупором-резонатором, имевшим диаметр входного отверстия полтора метра. В Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского работали над оригинальной схемой дифференциально-интерференционного пеленгатора (ДИП), в котором предполагалось использовать четыре пары чувствительных микрофонов. Они должны были включаться таким образом, чтобы шум ветра взаимно компенсировался. В Научно-исследовательской лаборатории артиллерийского приборостроения конструировался звукоулавливатель с резонансными акустическими системами, позволяющий обнаруживать самолеты по узким, но наиболее интенсивным участкам звукового спектра шума моторов, как бы отрезая полезный сигнал от помех, возникавших вследствие ветра. Словом, нам, полигонщикам, скучать не приходилось.

Вскоре к нашим повседневным делам прибавилась еще одна забота. Начальник вооружений РККА И. П. Уборевич приказал выделить инженеров для проведения занятий по военно-инженерной подготовке со студентами Московского энергетического института. Лекции, которые приходилось читать, приносили мне большое удовлетворение. Но нагрузка, конечно, на плечи ложилась колоссальная. Посудите сами: с девяти утра до пяти - работа на полигоне. Затем с семи до одиннадцати - занятия в МЭИ. Домой из Москвы возвращались что-то около двух часов ночи. И так через день. В свободные вечера, естественно, нужно было серьезно готовиться, много читать. Но как бы трудно ни приходилось, я был доволен. Работа поглощала меня целиком, давала силы, энергию, удовлетворение.

Как-то у нас выдался особенно трудный день. Мороз закрутил свирепый, да еще с ветерком. А мы все равно "слушаем" небо, благо оно безоблачное и самолеты летают. Правда, высоких результатов не ждем, потому что помехи сильные от ветра в наушники лезут. Решили сделать перерыв. Зашли в палатку, чтобы перекурить и хотя бы немного согреться. Стоим вокруг раскаленной печки, тянем к ней озябшие руки и блаженствуем. Минут десять, наверное, прошло, не больше. И вдруг кто-то говорит:

- Товарищи, а ведь ветер-то вроде стих!

Прислушались - действительно. Быстро побросали окурки в печь - и на улицу. Оказывается, ничего подобного. Дует, проклятый, как и раньше. Даже, пожалуй, сильнее стал. Подойдешь к звукоулавливателю, и слышно, как звенят на ветру металлические раструбы. Вернулись в палатку - тишина! Кто-то в шутку предложил натянуть брезентовый чехол над всей испытательной площадкой. Дескать, и теплее будет, и ветер усмирим. Сначала мы посмеялись над этим, а потом серьезно задумались. Что, если и правда попробовать?

Дом, конечно, строить не стали. А большую брезентовую палатку соорудили и "спрятали" в нее звукоулавливатель. И поразительно: помехи от ветра почти совершенно исчезли! Правда, и шум двигателей стал слышен хуже, но все же какое-то перераспределение энергии в пользу нужного нам сигнала произошло. Поделились своим открытием с разработчиками. Они сразу же заинтересовались. От идеи соорудить шатер над установкой пришлось отказаться. Нельзя было допустить, чтобы шумы от самолетного двигателя поглощались брезентом. Ведь дальность обнаружения и без того была невелика. Однако сообща стали думать, что можно предпринять для снижения уровня паразитных шумов.

Прошло некоторое время, и на нашем полигоне появился необычный звукоулавливатель. Внешне он вроде бы ничем не отличался от своих собратьев. Но стенки рупоров у него были изготовлены не из металла, а из брезента. Мы с нетерпением ждали испытаний, которые должны были подтвердить или опровергнуть пашу догадку, и тщательно готовились к ним. Испытания прошли успешно. Вибрация стенок исчезла, и слухачи больше не жаловались на характерный "металлический" фон.

Затем на передних кромках раскрывов звукоприемников установили специальные обтекатели. Их по нашим чертежам изготовили на протезном заводе. Уровень паразитных шумов снизился еще больше. А вскоре на площадке акустической станции появился звукоулавливатель, сконструированный и изготовленный в Англии. Все увидели, что рупоры на нем из брезента. Следовательно, не только мы пришли к выводу, что металл лучше заменить другим материалом.

Должен отметить, что все предложения инженеров-испытателей и их замечания - если они, конечно, вели к улучшению тактических или технических характеристик приборов - быстро проводились в жизнь благодаря постоянному и тесному контакту с представителями промышленных предприятий, конструкторских организации, научных лабораторий и институтов. Эти представители были частыми гостями на полигоне. Вместе с нами работали многие специалисты исследовательских коллективов. Хорошо помню В. К. Иофе, Я. М. Гуревича, А. И. Ширского, А. И. Боброва и многих других.

Анатолий Илларионович Данилевский, например, разрабатывал для наших звукоулавливателей специальные микрофоны. Они должны были как бы настраиваться на определенные частоты: "открываться" для шума самолета и быть менее чувствительными ко всем остальным шумам. Внешне спокойный, неторопливый, Анатолий Илларионович неузнаваемо преображался, когда дело доходило до испытаний. Сам собирал экспериментальные схемы, сам крутил ручки звукового генератора, настраивая блок.

Если что-то не получалось, он на минуту замирал, пощипывая коротко подстриженные усики, а потом снова порывисто брался за паяльник. Анатолий Илларионович приезжал к нам и зимой, и летом; работал он не только днем, но и ночью. Успокаивался Данилевский только тогда, когда находил разгадку, убеждался в правильности или ошибочности своего предположения.

Полной противоположностью ему по складу характера были молодые инженеры Василий Матвеевич Малинин и Владимир Николаевич Романов. Первый из них проектировал устройства и схемы для наших приборов, рассчитывал их. Второй был конструктором и материализовал идеи своего коллеги и друга. Его задача заключалась в том, чтобы придать эскизным наброскам производственную определенность: наиболее рационально разместить детали на платах, "втиснуть" их в требуемые габариты и так далее. Естественно, что между ними частенько возникали споры. Но спорили они в какой-то особенной, сверхинтеллигентной манере.

- Я вас уверяю, дорогой Василий Матвеевич, что это оптимальный вариант конструкторской схемы. По меньшей мере уже десять прикидок сделано...

- Вы очень огорчаете меня, уважаемый Владимир Николаевич. А я-то, чудак, по наивности полагал, что вы непревзойденный специалист в области конструирования! Может быть, попробуете еще разок! Сделайте это ради меня...

И Романов прикидывал еще и еще раз конструктивные варианты, чтобы удовлетворить просьбу своего коллеги, который, разумеется, руководствовался только интересами дела...

Заканчивалась моя вторая полигонная зима. Днем солнце иногда пригревало совсем по-весеннему. Ночью снова подмораживало. С крыш свисали могучие сосульки, за которыми настойчиво охотились ребятишки: кто сумеет сбить ледяшкой самую большую? А мы рано утром по-прежнему отправлялись на свою площадку, чтобы включить приборы, разложить таблицы.

Испытания звукоулавливателей продолжались. Только со стороны могло показаться, что изо дня в день мы занимаемся одним и тем же. Постепенно накапливались очень важные статистические данные. Теперь мы могли уже более определенно сказать, как зависят дальность обнаружения и точность определения координат самолета от высоты и скорости его полета, каким образом влияют на характеристики ветер, температура и влажность воздуха. И не просто сказать, но и обосновать свои выводы конкретными цифрами. Увы, нужно признать, что и выводы и цифры нас не очень-то радовали.

Да, к началу 1932 года мы могли утверждать, что ветер существенно влияет на работу звукоулавливателей. В нашем распоряжении были данные, позволявшие установить некоторые количественные соотношения и связи. Я уже упоминал, что удалось сделать определенные практические шаги для уменьшения влияния ветра. Инженер Н. А. Раков, который занимался теорией звукоулавливающих систем, вывел формулу суммарных ошибок определения угловых координат. Для увеличения точности создали специальные счетно-решающие приборы - корректоры, учитывающие и в значительной мере исправляющие ошибки. Удалось повысить эксплуатационную надежность аппаратуры, что было немаловажным фактором. Мы явно двигались вперед, по значительно медленнее, чем этого хотелось. До желаемых результатов было еще очень далеко. И самое главное - расстояние, на котором удавалось обнаружить самолет, по-прежнему оставалось слишком малым - те же 20-25 километров. Это особенно огорчало нас, потому что авиация бурно развивалась. Своеобразные "ножницы" между возможностями средств нападения и средств обороны не только сохранялись, по, пожалуй, даже увеличивались.

Проблему увеличения дальности обнаружения самолета с помощью звукоулавливателей мы пытались решать не только техническими средствами. В ходе испытаний мы обратили внимание на тот факт, что результаты иной раз зависят от индивидуальных качеств слухачей. Одни красноармейцы имели большую остроту слуха, другие - меньшую. Естественно, что перед началом обучения проводился специальный отбор, в котором принимали участие врачи. И тем не менее какая-то разница между номерами расчета все же существовала.

Вот тут-то и появилась мысль использовать для работы на звукоулавливателях людей с особенно острым слухом. Было известно, что им обладают слепые. Всевозможные звуки - для них источник дополнительной информации. Однако тут же возникло сомнение: имеем ли мы право обращаться к ним за помощью? Будет ли это допустимо с моральной, с этической точки зрения?

Очень осторожно и деликатно поговорили с одним из слепых. Он без колебаний согласился на эксперимент. Мало того, когда мы приехали за ним в назначенный день, нас обступили его товарищи по несчастью.

- Мы тоже хотим попробовать. Будем рады, если сможем помочь Красной Армии, укреплению обороны страны. И не стесняйтесь. Если мы не можем научиться стрелять, то научите нас обнаруживать самолеты.

Мы провели несколько экспериментов, заменив штатных слухачей слепыми. Вначале положительных результатов добиться не удалось. Затем, после нескольких тренировок, мы получили более высокие, чем раньше, данные. Однако дальше эксперимента дело не пошло. В конце концов, нельзя же было делать ставку на комплектование всех расчетов звукоулавливателей слепыми. Нужно было искать другие пути увеличения дальности обнаружения самолетов.

Во время службы на полигоне мне и моим товарищам пришлось заниматься звукоулавливателями не только в чистом, так сказать, виде. Еще в 1931 году были созданы опытные образцы новой системы "Прожзвук". Она состояла из крупногабаритного звукоулавливателя и полутораметрового прожектора, которые соединялись друг с другом при помощи синхронной передачи. Идея этого устройства заключалась в следующем. Звукоулавливатель обнаруживает самолет по шуму моторов и сопровождает его. Прожектор автоматически разворачивается в том же направлении. В определенный момент включается световой луч, в пределах которого должен оказаться самолет. Тогда в действие вступают истребители или зенитная артиллерия.

Казалось бы, принцип правильный. Сочетание прожектора и звукоулавливателя позволит успешно решать задачи противовоздушной обороны в ночное время. Однако на практике все получалось не так гладко.

В марте 1932 года на полигоне мы провели целую серию испытаний новой установки. Результаты, получаемые нами, значительно отличались от расчетных. Как и предполагалось, прожекторы наводились синхронно со звукоулавливателем. Однако, когда включался луч, далеко не всегда в небе вспыхивала желанная серебристая звездочка обнаруженного самолета. Конечно, со звукоулавливателем прожектористы чувствовали себя куда увереннее. И тем не менее вероятность освещения воздушной цели "с выстрела" не превышала 50-60 процентов, причем данные эти соответствовали самым благоприятным метеорологическим условиям: безветренной погоде, хорошей акустической прозрачности воздуха. А вдруг ветер? Вдруг над головой появятся самые обыкновенные облака? Чем тогда сможет помочь "Прожзвук" зенитчикам и летчикам?

В июне того же года на нашем полигоне руководителям Красной Армии демонстрировались новые образцы вооружения и военного имущества. Они были разработаны промышленностью по заданиям Военно-технического и Военно-хозяйственного управлений РККА. Тщательно и всесторонне готовились мы к приезду высокой комиссии. Нужно было обстоятельно обдумать наши доклады о военной технике, взвесить каждое слово. Нас заранее предупредили, что доклады должны быть лаконичными, четкими и абсолютно объективными. А доложить коротко и ясно - это не так просто, как может показаться на первый взгляд.

И вот точно в назначенный день и час, на полигон прибыл весь руководящий состав Реввоенсовета Республики во главе с Народным комиссаром обороны К. Е. Ворошиловым. Участников осмотра было много, поэтому они разделились на три группы. Первую из них возглавлял сам Климент Ефремович, вторую - М. Н. Тухачевский, третью - С. М. Буденный. Группы последовательно переходили с одной площадки на другую. На каждой из них заслушивался доклад военного инженера-испытателя. Затем начинался осмотр техники или имущества. По вечерам члены Реввоенсовета собирались все вместе, чтобы обменяться мнениями и принять то или иное решение.

Мне особенно запомнилась группа, которую возглавлял Тухачевский. В нее входили И. П. Уборевич, А. И. Корк, Н. А. Ефимов и другие. Все они очень внимательно слушали наши пояснения, вдумчиво относились к каждому слову. Малейшая неточность тут же замечалась. Так, например, при осмотре средств связи, когда речь зашла о новом радиопеленгаторе, Уборевич неожиданно прервал доклад инженера.

- Почему вы неправильно информируете нас о точности? На учениях войск Белорусского военного округа такой прибор испытывался и работал лучше, точнее.

Лицо инженера-связиста залилось краской. Он знал, что радиопеленгатор на учениях показал результаты, которые несколько превысили расчетные, но упоминать об этом не стал, полагая, что пока существенного значения это не имеет. Пришлось извиниться и внести поправку.

Мой доклад о системе "Прожзвук" и легком звукоулавливателе, испытания которого мы завершили, был выслушан с большим вниманием. Особенно детально расспрашивал меня Тухачевский. Отвечая ему, я все больше и больше убеждался, что он не только выдающийся знаток тактики и стратегии, но и человек, глубоко разбирающийся в технике.

- Вот вы говорите, товарищ военинженер, что аппаратура далека от совершенства. Вывод правильный. И очень хорошо, что вы объективно оцениваете наши достижения. А что дальше делать? Чем воевать будем, если грянет бой? Другой-то пока у нас нет... - И, обращаясь к сопровождавшим его, добавил: - Видимо, придется принимать на вооружение эту технику. А над чем наши военные инженеры думают работать дальше? Эффективность противовоздушной обороны надо повышать. Этого требуют интересы Родины.

Я ответил, что ведутся исследования, связанные с обнаружением самолетов по тепловому излучению; кроме того, перед учеными ставится вопрос о разработке радиотехнических методов обнаружения летящих самолетов. Тухачевский одобрительно кивал головой.

- Вот это начинание полностью одобряю! - прервал он меня. - Считаю, что оно и должно быть главным направлением в вашей деятельности.

Пожелав нам успехов, Тухачевский направился к следующему образцу нового вооружения. А я был буквально ошеломлен его эрудицией, умением заглянуть в завтрашний день, увидеть перспективы развития военной техники.

Через несколько минут ко мне подошел председатель секции средств ПВО в научно-техническом комитете Военно-технического управления РККА М. А. Федосенко.

- Хорошо, что такой авторитетный военачальник, как Тухачевский, поддерживает нас, - сказал он. - Чувствую,, что нам придется выдержать еще немало сражений, но будем всегда помнить, что мы не одни.

Вскоре система "Прожзвук" и легкий звукоулавливатель были приняты на вооружение Красной Армии.

Широкие горизонты

Вскоре после того как на полигоне побывал руководящий состав Реввоенсовета Республики, которому мы демонстрировали проходившее испытания вооружение, пришло известие о том, что принято решение передать все разработки, связанные с развитием и совершенствованием технических средств обнаружения самолетов, в ведение Главного артиллерийского управления (ГАУ). Должен заметить, что в прежние годы этими вопросами занималось Военно-техническое управление РККА. Решение о переподчинении диктовалось жизнью. И вот почему.

Во-первых, Военно-техническое управление занималось слишком многими и к тому же весьма разнообразными видами боевой техники, специмущества и приборов. Во-вторых, и это было, пожалуй, основным, в тот период начинались широкие работы по созданию более совершенных образцов зенитной артиллерии, которые предполагалось использовать в комплексе с приборами управления огнем и различными системами обнаружения воздушных целей. Вполне естественно, что для успешного решения этих сложных задач, весьма многогранных и объемных, требовалось объединение общих усилий, какое-то централизованное руководство.

В том же 1932 году в системе Наркомата обороны было создано еще одно управление - Управление военных приборов, которое включалось в состав ГАУ. Во вновь созданное управление из Военно-технического управления РККА перевели некоторых опытных военных инженеров, занимавшихся прожекторами и звукоулавливателями: М. А. Федосенко, Г. С. Гойлова, П. И. Григорьева, Ф. Г. Метлина, Б. Г. Леонова, Н. Н. Духонина и других.

Совершенно неожиданно для меня на полигон пришел приказ и о моем назначении в ГАУ. Собственно, какие-то разговоры о возможном переводе велись и раньше, но они носили общий характер. "Зачем, в сущности, может понадобиться солидному центральному управлению молодой инженер?" - думалось мне. Правда, к тому времени у меня в петлицах уже появилась вторая "шпала", но вот что касается опыта работы, тем более руководящей... Однако начальство рассудило иначе. Приказ был подписан без каких-либо дополнительных согласований со мной.

Не стану скрывать, расставался я с полигоном не без грусти. Но приказ есть приказ.

Вскоре началась моя служба на новом месте. Каждое утро подходил я теперь к старинному зданию на Красной площади. В этом доме помимо Главного артиллерийского управления размещались Управление связи, Инженерное управление, Военно-химическое управление, Управление военно-морских сил и еще некоторые службы и отделы Наркомата обороны.

Должность моя именовалась очень длинно и мудрено: начальник секции средств обнаружения научно-технического отдела Управления военных приборов ГАУ. К нам стекались сведения об испытаниях военной техники нашего профиля, которые мы должны были тщательно анализировать. По отношению к промышленности, производившей для армии вооружение и боевую технику, мы являлись заказчиками. Это обязывало нас разрабатывать и согласовывать тактико-технические требования на все приборы и устройства. Через нас решались вопросы оснащения войск той техникой, которую принимали на вооружение и начинали выпускать серийно. На основании данных об эксплуатации вооружения в частях и подразделениях мы вносили предложения об усовершенствовании, доработке некоторых образцов.

Довольно часто нам приходилось выезжать в командировки на заводы, в научно-исследовательские институты, на испытательные полигоны. Я на практике убедился, что военному инженеру очень нужны личные контакты с разработчиками, конструкторами, представителями промышленности. В разговорах, беседах быстрее налаживается взаимопонимание, улаживаются частные разногласия. Никакая переписка не может дать такого эффекта.

Должен заметить, что бумаги у нас вообще не пользовались большой популярностью. И линия эта исходила от начальника Управления военных приборов Александра Григорьевича Орлова. Он не отрицал необходимости служебной переписки вообще, но считал, что она должна быть сведена к минимуму. Александр Григорьевич также предпочитал личные контакты с представителями наркоматов, промышленности, конструкторских бюро, научных институтов. Его поездки на заводы были не исключением, а правилом. Иной раз только разложишь на столе документы, как резко открывается дверь.

- Вы на месте, Лобанов? Вот и хорошо! Ну-ка складывайте свою канцелярию. Я буду ждать в машине.

А через пять минут мы уже едем по Москве. Искрится на солнце снег, ярко вспыхивают отраженным светом лобовые стекла встречных автомобилей. Александр Григорьевич, запахнув кожаное пальто и подняв воротник, некоторое время молчит. Потом поворачивается ко мне:

- Привыкаете, Лобанов? Не жалеете о переводе с полигона? Вот и ладно! Здесь, сами понимаете, горизонты пошире. Подождите, еще не так размахнемся!

Машина резко тормозит у поворота. Проезд по улице закрыт. Еще месяц назад здесь ничего не было, а сейчас - забор, на котором написано: "Строительство метрополитена". Из ворот выезжает тяжело осевший на задние колеса грузовик. Откуда-то доносится четкая дробь отбойных молотков. Разворачиваемся, едем кругом. И снова встречаем машины с кирпичом, бревнами, тесом. Растет Москва, хорошеет, благоустраивается!

В заводской проходной быстро оформляем пропуска. Несколько слов с директором, главным инженером - и сразу в цех, который выполняет один из наших заказов. Александр Григорьевич берет со стеллажа готовую деталь, внимательно рассматривает ее и вдруг хмурится:

- Что-то здесь не то. Жидковата, на мой взгляд. Неужели мы ее в таком виде утвердили к производству? Где военпред? Пусть немедленно явится ко мне с чертежами этого узла.

Вскоре выяснилось, что без ведома управления, но с согласия представителя военной приемки в конструкцию злополучного кронштейна внесли незначительные изменения, которые отрицательно сказались на его качестве. Давать такое согласие военпред не имел права. И если бы не своевременное вмешательство Александра Григорьевича, пришлось бы переделывать большую партию деталей.

За время совместной службы с Орловым я очень многому научился у него. Юрист по образованию, он был человеком исключительно эрудированным. Возглавив коллектив военных инженеров, Александр Григорьевич быстро завоевал авторитет. Глубоко и всесторонне зная правовую сторону дела, он в короткий срок наладил контакты с наркоматами, руководителями ведущих предприятий, институтов. На совещаниях Орлов держался с достоинством, независимо. Нас поражало его умение веско аргументировать каждый свой довод, корректно и в то же время непреклонно отстаивать интересы Главного артиллерийского управления. Словом, Александр Григорьевич был для всех нас примером принципиальности, выдержки, настойчивости.

При решении самых сложных вопросов Орлов всегда оказывался на высоте. Смелости и решительности ему было не занимать. Это касалось как больших, принципиальных вопросов, так и мелочей. Александр Григорьевич, например, со всей строгостью боролся за неуклонное выполнение существующего распорядка дня. Стремление некоторых сотрудников задерживаться до поздней ночи он расценивал как неумение решать служебные вопросы в отведенное для этого время. Сделав замечание раз-другой, Орлов не останавливался и перед взысканием.

Александр Григорьевич отлично понимал, что руководитель обязан знать специфику того дела, которым занимается. Он настойчиво изучал техническую литературу, знакомился с организацией производства. Спустя некоторое время Орлов подготовил специальное пособие для войск, в котором популярно рассказывалось об устройстве приборов, их назначении, эксплуатационных характеристиках. Пособие было написано на хорошем профессиональном уровне. Так излагать материал мог только опытный инженер, незаурядный специалист в области военных приборов.

Суровая требовательность Орлова не мешала ему оставаться чутким, отзывчивым человеком. Он мог вместе со всеми нами отправиться в театр, на концерт, в плавательный бассейн, открывшийся в Москве. Александр Григорьевич плавал замечательно. А ведь у него была ампутирована нога. Он потерял ее во время гражданской войны. Орлов никогда не жаловался на боль или усталость. Чуть прихрамывал, иногда брал с собой палочку - вот и все. И если бы не бассейн, никто из нас так и не узнал бы о последствиях его тяжелого ранения.

К сожалению, примерно через год нам пришлось расстаться с Александром Григорьевичем. Его назначили помощником военного атташе во Францию, а еще через некоторое время перевели военным атташе в Германию. Мы тепло проводили нашего мудрого наставника, доброго старшего товарища к новому месту службы.

* * *

Первый же год службы в Управлении военных приборов ГАУ убедил меня, что слова Александра Григорьевича Орлова о широких горизонтах имеют глубокий смысл. Слов нет, работа на испытательном полигоне была увлекательной, интересной. Но все-таки она носила односторонний характер. Я, например, занимался звукоулавливателями, мой друг и старший товарищ Борис Леонов - прожекторами. Было известно, что создаются и другие средства обнаружения. Отдельные сведения проникали и к нам, однако они были столь отрывочными и краткими, что мы не могли представить себе даже общую картину.

Здесь, в Москве, все выглядело по-другому. В нашем распоряжении имелись документы, изучая которые, мы знакомились с проводившимися разработками. Бывая на заводах и в институтах, военные инженеры видели, как замыслы ученых и конструкторов воплощались в металл и электрические схемы. И наконец, - что являлось самым главным, как мне кажется, - каждый из нас в большей или меньшей степени принимал участие в разработках и испытаниях новых или модернизированных средств обнаружения самолетов, которые проводились на полигонах. Лично для меня эта сторона служебной деятельности представлялась наиболее интересной и значимой.

Помню, одна из самых первых и очень ответственных моих командировок по заданию Управления военных приборов как раз и была связана с испытаниями, проходившими в районе Евпатории. По распоряжению начальника ГАУ Николая Алексеевича Ефимова сюда доставили все виды приборов и устройств, которые предназначались для обнаружения воздушных целей. Некоторые из них уже были приняты на вооружение. Их установили на полигоне для того, чтобы можно было сравнить тактико-технические характеристики новых и старых образцов. Некоторые системы находились в заключительной стадии разработки и требовали окончательной доводки при работе по самолету.

Я увидел здесь наряду со знакомыми мне звукоулавливателями и прожекторами такие устройства, как теплообнаружитель, о котором раньше мне почти ничего не было известно, дифференциально-интерференционный пеленгатор, установку для пассивного подслушивания. Всего набралось что-то около шестнадцати различных систем.

Задача заключалась в том, чтобы в ходе испытаний получить данные, которые позволили бы объективно сравнить между собой тактико-технические характеристики различных приборов, выявить достоинства и недостатки каждого из них, определить возможность и целесообразность их использования для обнаружения самолетов. Программа была обширной, сложной, с большим объемом математической обработки данных. Для выполнения задания в назначенные сроки (а они были весьма сжатыми) приходилось напряженно трудиться с раннего утра до позднего вечера, прихватывая иной раз и значительную часть ночи.

Принцип проведения испытаний оставался прежним. В назначенный час с аэродрома поднимался самолет, который летал на заданной высоте, по строго определенному маршруту. С ним непрерывно поддерживалась радиосвязь. Те же таблицы с бесконечными цифрами, те же попытки засечь цель на максимально возможной дальности, тот же порядок подсчета ошибок в определении угловых координат. И снова поправки на скорость, направление ветра, температуру воздуха, влажность. Казалось бы, что все это - повторение пройденного. Проектные организации, наше управление имели достаточно статистических данных, на основании которых можно было сделать определенные выводы. Но данные эти собирались в разных местах, разными людьми. Естественно, что могли остаться неучтенными какие-то отличия в условиях. Нельзя было исключать и фактор субъективности при оценке полученных результатов.

Теперь все обстояло иначе. Образно говоря, под все итоги подводился общий знаменатель. Если в небе появлялись облака, то они появлялись одновременно для всех технических средств. Если поднимался ветер, то и он был "общим". Тщательно анализируя полученные данные, сравнивая и оценивая их, мы могли достаточно объективно сказать, на что может рассчитывать Красная Армия сегодня, какое из направлений является наиболее перспективным с точки зрения завтрашнего дня. Проводимые испытания, в сущности, мыслились как генеральная проверка акустических и электроакустических средств обнаружения самолетов. В зависимости от итогов Главное артиллерийское управление должно было определить стратегию дальнейших научных исследований в этом направлении.

Увы, и на этот раз результаты не радовали. Дальности обнаружения самолетов, ошибки в определении угловых координат - все было примерно таким же, как и прежде. Мой доклад о завершении испытаний восприняли в Москве без энтузиазма. Особенно переживал неудачу заместитель начальника Управления военных приборов Владимир Давидович Грендаль. Будучи по образованию военным инженером-технологом, Владимир Давидович имел богатейший опыт артиллериста-практика. Наряду с этим он обладал глубокими и разносторонними теоретическими знаниями. Артиллерийскую академию Грендаль окончил еще в 1911 году, он имел ученую степень доктора военных паук, звание профессора. Феноменальная память Владимира Давидовича, его высокая требовательность заставляли нас особенно тщательно готовиться к докладам. Грендаля нельзя было назвать придирчивым, однако точность и аккуратность он ценил превыше всего. Владимир Давидович никогда не повышал голоса, говорил спокойно, размеренно. Но сам всегда волновался, когда приходилось делать замечание кому-нибудь из подчиненных. Иногда подобные разговоры кончались для него сердечным приступом. Мы старались беречь Владимира Давидовича, ограждать его от излишних волнений. Однако сделать это было не так-то просто. Он часто выезжал в институты, конструкторские бюро, на полигоны и непременно ввязывался в острые споры. Говорил Грендаль увлеченно, излагая только самое главное. Я до сих пор восхищаюсь его умением четко и лаконично формулировать свои мысли.

Доклад о результатах испытаний средств обнаружения самолетов в Крыму, хотя общие выводы его и были неутешительными, произвел на Грендаля неплохое впечатление.

- Вижу, товарищ Лобанов, что в этих вопросах вы разбираетесь. Вот только признайтесь откровенно, что звукоулавливатели вам ближе, чем теплообнаружители.

Пришлось согласиться с Владимиром Давидовичем. Несомненно, теплообнаружители были для меня пока что "чужими". Ведь на полигоне, где проходила моя служба до назначения в ГАУ, я ими фактически не занимался. Читал, разумеется, изучал отдельные документы, но все это давало лишь примерное представление о проблеме.

- Как вы смотрите, если мы предложим вам более основательно заняться этими вопросами?

- От звукоулавливателей мы как будто взяли все, что возможно на сегодняшний день, - ответил я. - Но я не берусь судить, насколько перспективны теплообнаружители...

- Вот-вот! - оживился Грендаль. - Многие подходят с такой меркой: перспективное - давай сюда, есть какие-то сомнения - пусть другие занимаются. А вы постарайтесь и теплообнаружитель сделать перспективным, а главное - эффективным прибором. Войска противовоздушной обороны большое спасибо скажут. Согласитесь, рациональное зерно в этой идее существует. Добейтесь, чтобы оно проросло, дало сильные и живучие всходы. Справитесь с этой задачей - честь вам и хвала!

- А если не справлюсь? - помимо воли вырвалось у меня. - Если окажется, что теплообнаружители непригодны для ПВО?

- В науке иногда и поражение оборачивается победой. Потерпим неудачу, станем искать другие пути. Мы и сейчас их ищем. А пока, на мой взгляд, ставить на этих установках крест еще рановато. Звукоулавливатели и прожекторы не забывайте, но и над моим предложением подумайте.

Было бы неправильным полагать, что проблема тепло-обнаружения возникла лишь в 1932 году, когда возможности звукоулавливателей были вроде бы полностью исчерпаны. Этим вопросом начали заниматься значительно раньше. Еще в 1929 году было замечено, что полет самолета сопровождается не только шумом двигателей, но и тепловым излучением. Нельзя ли использовать это явление для обнаружения воздушных целей? Первым военным инженером, поставившим этот вопрос перед учеными и конструкторами, был Мирон Архипович Федосенко. От него я принимал площадку для испытания звукоулавливателей на полигоне. А позже он стал моим непосредственным начальником в Управлении военных приборов ГАУ.

В 1926-1931 годах Мирон Архипович активно участвовал в разработке нескольких образцов акустических приборов. С его мнением считались и военные и гражданские специалисты. Советское правительство предоставило ему возможность побывать за рубежом. Он посетил заводы в США, Англии, Германии, Австрии. Именно по его инициативе были закуплены и присланы на полигон иностранные звукоулавливатели. Отдавая максимум усилий акустическим средствам, многое делая для их развития, Федосенко настойчиво искал и другие пути решения проблемы обнаружения самолетов.

В 1929 году по настоянию Федосенко вопрос об исследовании возможности обнаружения летящих самолетов по тепловому излучению двигателей был поставлен Военно-техническим управлением РККА перед Всесоюзным электротехническим институтом. Обосновывая свою точку зрения, Мирон Архипович исходил из следующего. Во-первых, самолет в любых условиях будет являться источником теплового излучения. Оно неизбежно станет возрастать с увеличением мощности двигателей и их числа. Во-вторых, тепловые волны распространяются в атмосфере значительно быстрее звука. Отсюда следовало предположение, что повысится точность пеленгации. И наконец, последнее: прибор будет прост. Он должен иметь лишь приемное устройство и простейший индикатор.

Вскоре первый образец теплообнаружителя был создан. Конструктивно он был похож на зенитный прожектор, в котором стеклянное зеркало заменили металлическим. Разумеется, было убрано и защитное стекло. В фокусе параболоида вместо источника света установили чувствительный термоэлемент, который преобразовывал тепловые волны в электрический ток. Далее сигнал усиливался и после дополнительных преобразований, как и в акустических приборах, подавался на обыкновенные телефоны-наушники. Интенсивность сигнала достигала максимума, когда операторы или электроавтоматическая система наводки совмещали оптическую ось установки с направлением на самолет. Вот и все. Получался своеобразный "прожектор наоборот". В прожекторе излучалась световая энергия, в тенлообнаружителе принималась тепловая.

Однако первая же практическая проверка новой установки в полигонных условиях показала, что даже до звукоулавливателя, который никто из нас не считал шедевром, ей еще далеко. Принцип сам по себе не опровергался. Самолет обнаруживался по тепловому излучению двигателей. Но даже многомоторный бомбардировщик удавалось засечь на дальности, не превышающей десять - двенадцать километров. Мы были уверены, что в будущем ее удастся увеличить. Ведь на первых порах приходилось иметь дело с простейшим макетом, в котором не все было доведено до совершенства. Многое можно было улучшить. Поэтому тут же на испытательной площадке руководитель работы профессор В. Л. Грановский и его помощники выдвигали новые идеи, производили приблизительные прикидки и расчеты.

- Если размеры зеркала увеличить вдвое, то поток тепловой энергии возрастет...

Из кармана комбинезона извлекалась логарифмическая линейка, на утоптанной земле первой попавшейся железкой писались формулы, чертились графики. Мы забывали о палящем солнце, духоте. Цифры, цифры и снова цифры...

Помню, однажды во время испытаний произошел такой случай. Как обычно, с аэродрома поднялся тяжелый бомбардировщик. Набрал высоту, лег на заданный курс. Зная, что до рубежа, на котором он может быть обнаружен, еще далеко, мы курили возле палатки. И вдруг крик оператора:

- Есть цель!

В первый момент мы подумали, что он разыгрывает нас. Подбежали к установке, отобрали у него наушники. Действительно, слышен сигнал. Запрашиваем у радистов дальность - докладывают совершенно невероятную цифру. Она превышает обычный результат в несколько раз. Просим связаться с самолетом повторно, немедленно уточнить его местоположение. Все точно, дальность обнаружения фантастическая. Для проверки просим летчиков повторить заход по тому же курсу. Теперь, разумеется, сами берем на себя обязанности операторов. Сигнал слышен!

Торопливо заполняем таблицы, торжественно подписываем протокол. Решаем в следующую ночь повторить опыт и немедленно даем заявку на аэродром. Можно отправляться на отдых, но разве кто помышляет о нем сейчас?! Радость бьет через край. Недавние спорщики обнимаются, похлопывают друг друга по плечам. Спать никому не хочется. Впервые замечаем, какая чудесная сегодня ночь!

И правда, ночь замечательная. Темный небосвод усыпан бесчисленными звездами. Легкий ветерок тянет с моря. Неправдоподобно яркая луна заливает все вокруг мягким, таинственным светом. Давно не приходилось видеть такой лунищи! Невольно приходит в голову мысль, что в свое время люди непременно доберутся туда, полетят, быть может, к звездам. Вот только когда это будет?

Луна... Какое-то сомнение заползает в душу. Оно пока еще неясное, смутное. Но с каждым мгновением овладевает мной все больше. Неужели могло случиться такое? Нужно немедленно выяснить. Тут же связываемся с дежурным на аэродроме, чтобы проверить, нет ли в воздухе случайных самолетов. Их нет. Включаем аппаратуру, разворачиваем установку в сторону серебристого диска, нахально сияющего в небе, и... слышим в наушниках знакомый сигнал. Пробуем отвернуть зеркало теплообнаружителя влево, вправо. Здесь тишина. Напрашивается вывод: направление на самолет совпадало во время эксперимента с направлением на луну. Отсюда и ложное заключение о дальности обнаружения.

- Ничего, товарищи, не расстраивайтесь. Ведь мы опровергли пословицу "Светит, да не греет", - пытается пошутить кто-то из нас, но шутку не подхватывают.

Да, оказывается, и луна греет. Очередная неудача, досадная ошибка. Сколько их еще будет? Впрочем, на этот вопрос никто не сможет ответить. Я, например, неоднократно убеждался, что работа инженера-испытателя связана не столько с радостями, сколько с разочарованиями.

Испытания теплообнаружителей, которые проводились в 1932-1933 годах, шли трудно. Редкий цикл работ обходился без каких-либо сюрпризов. Прежде всего выяснилось, что установка способна обнаруживать самолеты только ночью, да и то лишь на фоне безоблачного неба. Облака создавали помехи, близкие по своему тепловому диапазону к излучению самолетных двигателей. Изрядное время пришлось затратить на изучение этой проблемы и поиск путей выхода из тупика. Удалось разработать и создать специальные фильтры. Уровень помех несколько снизился, но одновременно упала дальность обнаружения, которая и без того была мала.

Вопрос стоял очень серьезно. Имеет ли смысл продолжать работы? Тут мнения разделились. Одни полагали, что испытания и исследования в этом направлении следует продолжать, добиваясь увеличения дальности обнаружения. Днем, дескать, самолеты можно засечь и прежним способом, то есть при помощи хорошо зарекомендовавших себя оптических средств.

Другие считали, что такое половинчатое решение вопроса не отвечает интересам Красной Армии. По их мнению, следовало сосредоточить усилия на создании универсальной установки, которая будет успешно работать в любое время суток, при всякой погоде. На совещаниях, где подводились итоги очередного этапа испытаний и намечались планы на будущее, разгорались бурные споры между сторонниками двух этих направлений.

К лету 1933 года стало окончательно ясно, что тепло-обнаружители при существовавшем в то время уровне развития науки и техники не могут быть использованы для поиска самолетов. Тактические и технические характеристики этих устройств оказались не лучше, чем у звукоулавливателей. Горькое заключение, по дальнейшая трата сил и государственных средств представлялась нецелесообразной. Оставалось подготовить итоговые документы и сдать папки с делами в архив.

И все же инженеры-вооруженцы ГАУ решили попытаться найти практическое применение созданным приборам, использовать их в интересах Красной Армии. С этой целью были организованы дополнительные испытания. Объектами обнаружения вместо самолетов стали наземные цели: танки, автомашины. Но и здесь не удалось получить обнадеживающих результатов. Танк Т-26, к примеру, обнаруживался "в хвост", то есть со стороны основного источника тепла глушителя двигателя, на дистанции 1000-1200 метров. Автомобили и войсковые подразделения, естественно, обнаруживались на еще меньших дальностях. Если же между прибором и объектом наблюдения существовали препятствия - лес, кустарник, постройки, обнаружение становилось вообще невозможным. Таким образом, установки, улавливающие тепловую энергию, оказались малоэффективными и при разведке наземных целей.

Однако проблемой теплообнаружения заинтересовались моряки. Собственно, инициатива вновь исходила от ГАУ. Когда о предложении провести испытания на море доложили Начальнику морских сил РККА В. М. Орлову, он немедленно дал согласие, рекомендовав провести эксперимент на Балтике. Руководителем испытаний командование ГАУ назначило меня.

Командующий Балтийским флотом Лев Михайлович Галлер любезно принял меня сразу же по прибытии в Кронштадт. На вид суровый и строгий, он встретил "сухопутного" инженера исключительно доброжелательно.

- Слышал, слышал, что ни в воздухе, ни на земле у вас не получилось. Что ж, давайте общими усилиями будем ловить фортуну на морских просторах.

О Галлере я много слышал и раньше. Говорили о нем как об исключительно волевом, требовательном командире, прекрасном знатоке морского дела. Умел он, в случае необходимости, строго спросить с подчиненных, но и научить их многому мог. Особенно ценил Лев Михайлович людей инициативных, деятельных, смелых. И сам был точно таким же. Уважал он добрые морские традиции, свято хранил их, но в то же время любая свежая мысль немедленно привлекала его внимание. Работы Галлера но тактике и стратегии отличались необыкновенной глубиной и широтой мышления. Их автор мог детально проанализировать любой вопрос, сделать обобщения и выводы. При этом Лев Михайлович не смущался, если его взгляды расходились с общепринятыми. Не исключено, что именно его доброжелательное отношение к новаторам и было учтено Начальником морских сил РККА при решении вопроса о месте испытаний.

Я начал было докладывать Льву Михайловичу о нашей экспериментальной установке, о полученных результатах. Но он тут же прервал меня:

- Не нужно, товарищ Лобанов. Расскажете, когда привезут аппаратуру. Кстати, я не думаю, чтобы у вас были основания для пессимизма.

Высокий, худощавый, он поднялся из-за стола и шагнул к одному из шкафов с книгами. Их в кабинете Галлера было великое множество: морские атласы, труды выдающихся флотоводцев, самая разнообразная техническая литература, книги по истории и искусству. Полки были забиты до предела, но Лев Михайлович, протянув руку, сразу же достал нужный ему помер журнала "Морской сборник".

- Взгляните, что пишут по этому поводу англичане. Они тоже пытались обнаруживать самолеты с помощью тепловых систем. У них в таблицах почти те же цифры, что и у вас. Некоторые показатели чуть выше, другие чуть ниже.

Я был настолько поражен его словами, что в первый момент не мог ничего ответить. Командующий флотом, видный морской военачальник - и такая осведомленность в вопросах, не имеющих, казалось бы, прямого отношения к его служебной деятельности. Каким же огромным должен быть диапазон знаний человека, чтобы он мог вот так свободно и непринужденно вести беседу о новейших технических проблемах!

А Лев Михайлович тем временем спокойно продолжал:

- Судя по всему, за границей решили прекратить испытания. Ну и пусть. А мы обязательно продолжим. Верю, понимаете, верю, что рано или поздно добьемся положительных результатов.

На следующий день программа испытаний обсуждалась с работниками оперативного отдела. Мы сказали им о своих нуждах. Прежде всего нам требовалось максимальное количество проходящих мимо судов, по которым можно было бы проверить теплообнаружители. Чем больше будет накоплено данных, тем убедительнее станет статистика. Кроме того, установки хотелось расположить неподалеку от какой-нибудь стационарной точки флота. Это позволило бы иметь постоянную связь со штабом, а через него - с Москвой.

Моряки отнеслись к нашим просьбам с полным пониманием. Они рекомендовали нам разместиться на территории форта "К". Галлер, к которому мы явились с докладом, тут же утвердил решение и пожелал успехов в работе.

И вот в июне 1934 года мы очутились на форте "К". Представьте себе небольшой клочок земли. Артиллерийские орудия за броневыми плитами, снарядные погреба, служебные и жилые помещения для командного состава и краснофлотцев укрыты земляными насыпями. Долгое время мы не могли решить, остров это или полуостров, так как лишь узкая каменистая коса соединяла форт с островом Котлин. Однако стоило подняться даже небольшому ветру, особенно западному, как волны начинали заливать перемычку. В такие дни мы имели полное право именовать себя островитянами.

Хозяева форта встретили нас радушно, с традиционным морским гостеприимством. Нам немедленно помогли разгрузить оборудование и разместиться в специально выделенной комнате. Впрочем, сразу же пришлось привыкать к новой терминологии. Комната теперь именовалась кубриком, столовая - кают-компанией, повар - коком. В кают-компании сразу же появился стол для нашей бригады. На нем - новенькие столовые приборы, графин с клюквенным напитком. Словом, все было сделано для того, чтобы мы сразу почувствовали себя полноправными членами небольшой, но дружной семьи.