В состав группы, которой Главное артиллерийское управление поручило провести испытания на Балтике, помимо меня входили Вениамин Львович Грановский, Константин Семенович Вульфсон и Владимир Тимофеевич Родионов. Всех их я хорошо знал. В течение пяти лет этот коллектив исследовал проблему теплообнаружения. Хотя я вел другое направление, мы неоднократно встречались на полигонах, в институте, на совещаниях.
Профессор Грановский преподавал в Московском государственном университете и параллельно с этим заведовал отделом во Всесоюзном электротехническом институте. Это был ученый-энтузиаст. В период работ по теплообнаружению Вениамина Львовича постигло страшное несчастье. Во время отпуска он вместе с женой принимал участие в альпинистском походе. Произошла катастрофа. Жена погибла, а сам он около года провел на больничной койке. Но даже в эти трудные месяцы, безмерно страдая физически и морально, профессор не переставал думать о делах. Он изучал труды по теории распространения и поглощения тепловых волн в атмосфере, рассматривал и сравнивал различные типы термоэлементов. Выписывая Грановского из больницы, врачи рекомендовали ему длительный отдых и амбулаторное лечение. Однако буквально через день он уже появился в лаборатории.
На протяжении многих лет верным соратником и другом Грановского был профессор Вульфсон. Вместе работали, вместе отдыхали. Во время альпинистского похода они тоже были рядом, и лишь счастливая случайность спасла Константина Семеновича от беды.
Третьим в нашей группе был техник Владимир Тимофеевич Родионов. Очень скромный, молчаливый человек и прекрасный работник. Руки у него были поистине золотые. Самую сложную работу он выполнял быстро, с ювелирной точностью. Иногда Родионов активно вмешивался в наши дела.
- Т-так не пол-лучится, - изрекал он и вежливо оттеснял в сторону Грановского. - Д-давайте я сам сделаю...
Итак, с помощью краснофлотцев мы быстро установили нашу аппаратуру и приступили к испытаниям. Сразу же стало ясно, что форт "К" выбран командованием флота не случайно. Это было исключительно удачное место для эксперимента. Мимо нас днем и ночью шли торговые суда. Одни следовали в Ленинградский порт, другие - обратно. Правда, в дневное время мы только проверяли и настраивали аппаратуру, так как теплообнаружители, как я уже упоминал, не могли следить за целями, когда на небосводе сияло солнце.
В нашем распоряжении было два теплообнаружителя. Один из них основной, с полутораметровым параболоидом. Второй - с диаметром зеркала 40 сантиметров. В соответствии с программой мы должны были работать одновременно и тем и другим, чтобы не просто установить, на какой дальности каждый из них обнаруживает корабль, но и выявить зависимость между практической дальностью обнаружения и размерами отражателя. Дело в том, что теоретические расчеты далеко не всегда совпадали с результатами опыта. Почему? Вот на этот-то вопрос мы и хотели получить ответ.
В ходе испытаний мы неожиданно столкнулись еще с одной загадкой. Оказалось, что крупные океанские пароходы обнаруживаются так же плохо, как и самолеты, и даже хуже. Максимальная дальность, которую нам удавалось получить, составляла всего лишь 8-9 километров. Грановский и Вульфсон вели бесконечные расчеты и пересчеты. Формулы говорили, что дальность должна быть по крайней мере вдвое большей, а таблицы, в которые заносились данные, упрямо опровергали теоретические выкладки.
Больше всех переживал Вениамин Львович. Судя по всему, приближался момент, когда предстояло окончательно перечеркнуть его пятилетний труд. А для ученого-исследователя это тяжкий момент.
- Невероятно! Совершенно невероятно! - восклицал он, сжимая голову руками. - Сколько израсходовано государственных средств! И все, кажется, напрасно. Надо было предвидеть такой финал и не обольщаться иллюзиями.
Мне вспомнилось, как возражал против дальнейших испытаний установки по морским целям профессор Грановский на совещании в ВЭИ. Казалось бы, оп, как автор разработки, должен был занимать диаметрально противоположную позицию. А Вениамин Львович решительно требовал прекращения опытов, полного и окончательного закрытия заказа.
Миновал июнь 1934 года. Он не принес ничего нового. Все то же необъяснимое расхождение между теоретическими выкладками и реальными итогами. В нашем распоряжении оставался еще месяц. Разумеется, можно было просить о продлении испытаний, но для этого нужны были веские основания. А их, объективно говоря, как раз и не находилось. Трудно предугадать, чем завершилась бы эта полоса неудач, если бы на форт "К" неожиданно не прибыл сам командующий флотом.
- Ну как? Не обижают старые морские волки моих москвичей? поинтересовался Лев Михайлович, дружески пожимая нам руки. - С питанием, размещением все в порядке? Нужна ли какая-нибудь помощь с моей стороны? Если что - не стесняйтесь.
Догадывались мы, что наведался Галлер не случайно. Видимо, каким-то образом дошли до него слухи о наших неудачах. И точно, вскоре командующий незаметно и очень тактично перевел разговор на теплообнаружители. Он осмотрел установки, потребовал таблицы и расчеты, внимательно изучил страницы, сплошь исписанные торопливой рукой профессора Грановского.
- Знаете что, Вениамин Львович, - неожиданно произнес Галлер, - мне кажется, что тут вкралась некоторая неточность. На какую температуру дымовых труб вы проектировали прибор?
- Порядка ста - ста пятидесяти градусов.
- Тогда вы, по всей вероятности, преждевременно волнуетесь. Думаю, что у торговых судов она значительно ниже. Побывайте в торговом порту, поговорите со специалистами.
Последовав совету командующего, профессор Грановский тотчас же отправился в Ленинград. В тот же день состоялась краткая беседа с портовым начальством, с инженерами. Точка зрения Галлера полностью подтвердилась. Оказалось, что на торговых судах выхлопные трубы двигателей проходят внутри декоративных кожухов. То же самое можно было сказать и о дымовых трубах. Поэтому внешняя поверхность нагревалась значительно слабее. Вывод напрашивался сам - большей дальности обнаружения мы и не могли получить.
Едва Грановский вернулся на форт, как ко мне подбежал краснофлотец с повязкой дежурного на рукаве.
- Товарищ военинженер, командующий флотом приказал позвонить.
И вот я слышу в трубке голос Льва Михайловича Галлера:
- Побывали у "купцов"? Ну и что?
Я, естественно, не вижу его лица, но мне почему-то кажется, что Лев Михайлович улыбается. Ведь, ей-богу, он знал, что скажут нам в торговом порту!
- Вот видите! Что ж, придется и мне вас порадовать. Постараемся в ближайшие дни организовать специально для испытаний выход в море военного корабля. У нас трубы будут погорячее. Недаром боцманы жалуются, что иногда краска пузырями ползет. Так что готовьтесь, настраивайте аппаратуру.
К назначенному сроку у нас все было готово. Тщательно проверили и отладили установки. Особенно внимательно настраивали усилители, которые на предыдущем этапе работали не слишком хорошо. Перед трудной ночью следовало отдохнуть, но разве до сна нам было?!
Я, захватив полотенце, ушел на наш импровизированный пляж. Вскоре ко мне присоединились и остальные члены нашей группы. Мы молча лежали на песке, подставив ласковым лучам солнца спины. "Да, нелегкая дорожка досталась нам, - думалось мне, - но другой, пожалуй, никто из нас и не хотел бы".
Где-то в центре "острова-полуострова" слышатся удары в рельс. Пора на ужин. Все так же молча идем в кают-компанию. Столы уже накрыты, но все ждут прихода командира. Это непреложный закон, традиция. Минута в минуту появляется и он.
- Прошу садиться, товарищи.
Начинается ужин. Есть, откровенно говоря, совершенно не хочется. Нервы напряжены до предела. Ведь сегодня ночью все решится. Посматриваю на Вениамина Львовича, который сидит напротив. У него, чувствуется, такое же состояние.
И вот получена телефонограмма на наше имя: "Сторожевой корабль "Тайфун" к выходу в море готов. Подтвердите возможность начала испытаний". Немедленно даем "добро". Снова ожидание. Наконец видим в полумраке огни сторожевика. Набирая ход, он поворачивает строго на запад.
Нацеливаем теплообнаружитель. Сначала приблизительно, затем более точно. Система автоматического подслеживания сразу берет цель. Дальность пять километров, шесть... Уже семь, восемь... Неужели сейчас произойдет срыв? Девять, десять... Сигнал не исчезает. Одиннадцать, двенадцать... Мы сопровождаем цель! Все дальше уходит корабль, а мы ведем его как на ниточке! Лишь на дальности четырнадцать километров наушники замолкают. И тут ночь раскалывается громовым "ура!". Мы невольно вздрагиваем от неожиданности. Оказывается, весь личный состав форта собрался неподалеку от испытательной площадки. И теперь люди ликуют вместе с нами.
Однако, на наш взгляд, радоваться еще рано. Просим командира корабля отойти подальше, развернуться и лечь на обратный курс. Что теперь скажут приборы? Вновь напряженное ожидание, и снова успех! Теплообнаружители засекают сторожевик на дальности более пятнадцати километров.
Следующий эксперимент проводим с эскадренным миноносцем "Володарский". С момента выхода эсминца на заданный курс он захватывается системой автоматического сопровождения и не теряется ею до дальности шестнадцать километров. Выясняется, что при ручном управлении установкой возможно и дальнейшее сопровождение корабля. Он окончательно исчезает на удалении двадцать два километра. Это означает, что при существующих скоростях вражеские корабли могут обнаруживаться теплообнаружителями за 30-40 минут до их подхода к объекту. Следовательно, корабельная и береговая артиллерия получали дополнительное время для подготовки к бою. Таких средств ночной разведки и наблюдения наш флот еще не имел.
Зная об итогах опыта, Галлер вторично прибыл на форт.
- Как видите, мой совет пошел на пользу, - улыбаясь, заметил он. - А вы уже капитулировать собрались! Спешить с выводами никогда нельзя. Нужно драться до конца, брать от техники все что возможно.
Непринужденный характер беседы, простота командующего располагали к дальнейшему разговору. Поэтому мы тут же попросили помочь нам в организации и проведении следующего этапа испытаний. Хотелось установить теплообнаружители на борту какого-нибудь корабля и еще раз проверить их в условиях возможных помех от разнообразных силовых, энергетических, электрических агрегатов и радиосредств судна.
Галлер с одобрением отнесся к нашим планам. Единственно, что смущало его: как мы сумеем разместить громоздкое сооружение на палубе? Ведь там и без этого тесно. Но и тут выход нашелся. Решили использовать только малый прибор. Имея некоторый опыт, накопленный в ходе предшествующих испытаний, мы могли без особого труда трансформировать полученные данные, пересчитать их применительно к большому макету. Было решено, что Грановский и Вульфсон останутся на берегу и продолжат опыты по прежней программе, мы же с Родионовым развернем аппаратуру на линкоре "Марат".
Дня через два-три за нами пришел катер. У трапа линейного корабля нас встретил старший помощник командира В. Ф. Трибуц, который в период Великой Отечественной войны уже командовал Балтийским флотом. И вновь мы были приятно поражены флотским радушием, гостеприимством. Мы быстро разместились в просторной, удобной каюте, выделенной в наше распоряжение, и приступили к монтажу аппаратуры. Сразу же нашлись добровольные помощники. Установка заинтересовала весь личный состав линкора, особенно корабельных артиллеристов. Прослышав кое-что об испытаниях, они жаждали потрогать своими руками то самое "чудо", которое позволяет обнаруживать вражеские корабли в полной темноте, не демаскируя при этом себя.
Вскоре отряд кораблей вышел в море. Изрядно штормило. Мы с Родионовым почти все время находились на одном из самых высоких мостиков корабля, где был установлен малый теплообнаружитель. Раскачивался настил под ногами, качались небо, вода. Для моряков, вероятно, такая качка была привычной. Но нас, сухопутчиков, она выматывала вконец.
Несколько дней продолжалось учение, в ходе которого мы почти не сходили с мостика. Мы обнаруживали и сопровождали корабли различных классов, всплывшие подводные лодки, паровые военные катера, спускавшиеся специально для испытаний с борта линкора. Командующий флотом во всем шел нам навстречу.
Кстати, выяснилось, что объекты могут обнаруживаться не только ночью, но и днем в моросящем дожде, утром и вечером на фоне зари. Это радовало и нас, и моряков. Ведь именно во время таких дождей и туманов резко сокращалась видимость, а следовательно, и возможность наблюдения вражеских кораблей при помощи оптических средств. Во время похода в дополнение к основной программе испытаний нами была замерена температура дымовых труб линкора, идущего полным ходом. Расчеты показали, что большим теплообнаружителем он сможет быть обнаружен на дальности 25-30 километров. Проверить эти цифры экспериментально мы, к сожалению, не могли. В составе отряда был лишь один линейный корабль - "Марат", на котором находилась наша установка.
Когда отчет о проведенных испытаниях был почти готов, нас вновь пригласил к себе командующий Балтийским флотом Лев Михайлович Галлер. Он поинтересовался, каковы же будут окончательные выводы.
- Считаю, товарищ командующий, что теплообнаружители могут быть использованы для нужд Военно-Морского Флота, - ответил я.
- У меня такое же мнение. Если сочтете возможным, то приложите, пожалуйста, к отчету и мое заключение. Быть может, мое слово тоже сыграет свою роль при решении вопроса.
Мы были бесконечно благодарны Льву Михайловичу.
Цифры остаются цифрами, а мнение командующего флотом, всеми уважаемого человека, крупного специалиста, было для нас очень ценно. Закончив подготовку доклада, мы распрощались с моряками и выехали в Москву.
Чуть ли не в день приезда в столицу меня вызвал к себе начальник Главного артиллерийского управления Николай Алексеевич Ефимов. Все документы еще шли из Кронштадта спецпочтой, но он не хотел дожидаться.
- Слышал, товарищ Лобанов, что есть успехи. Можете хотя бы основные цифры доложить на память?
Еще бы! Мне казалось, что цифры эти навечно запечатлелись у меня в голове.
- Какова дальность обнаружения эсминца? - задал первый вопрос Ефимов.
- Максимальная - порядка шестнадцати километров.
- Подводной лодки?
- Три-четыре километра.
- Парового катера?
- Около пяти. Если установка обнаруживает корабль на дальности более десяти километров, то это как раз говорит о его принадлежности к Военно-Морскому Флоту.
- Значит, если я правильно понял, одновременно решается и другая задача - производится опознавание? Получается, что теплообнаружители различают "купцов" и военные корабли? А за счет чего это происходит?
Я коротко рассказал о неодинаковом тепловом излучении труб, о том, как мы чуть было не попали впросак.
Результатами испытаний Н. А. Ефимов был очень доволен и без промедлений доложил о них Тухачевскому. Тот распорядился, чтобы вся документация, отчеты, заключения были переданы командованию военно-морских сил для дальнейшего использования в интересах флота.
Таким образом, хотя первоначальная задача так и не была решена, труды наши не пропали даром. Забегая вперед, скажу, что во время Великой Отечественной войны теплообнаружители успешно применялись на кораблях и в частях береговой обороны.
Сразу же после окончания испытаний приказом М. Н. Тухачевского участникам эксперимента на Балтике была объявлена благодарность, а в 1941 году профессорам В. Л. Грановскому и К. С. Вульфсону, инженерам В. Т. Родионову и Н. Д. Смирнову была присуждена Государственная премия.
Поиски продолжаются
Итак, летом 1934 года испытания теплообнаружителей завершились. Военные моряки получили в свое распоряжение "всевидящее око", новое средство для обнаружения вражеских кораблей. Правда, приборы требовали еще окончательной доводки. Но это, как говорится, было уже делом времени. Никто не сомневался, что отдельные недостатки, выявленные в процессе экспериментов, можно устранить.
Однако радость наша была неполной. Она омрачалась тем, что первоначальная цель - создание устройства для обнаружения самолетов - так и не была достигнута. Мы не могли, не имели права ждать какого-то чуда, которое существенно изменит боевые качества звукоулавливателей. Нужно было продолжать поиск, причем продолжать его в ином, принципиально новом направлении. Нам было это ясно и раньше, задолго до того, как мы завершили испытания теплообнаружителя на Балтике.
Еще в 1929-1930 годах инженеры Военно-технического управления М. А. Федосенко и Г. С. Гойлов пришли к выводу, что есть резон попытаться использовать для обнаружения самолетов радиоволны. Ведь они хорошо распространялись в атмосфере как днем, так и ночью, причем распространялись практически со скоростью света. Это позволяло предполагать, что ошибки в определении угловых координат и дальности (по сравнению с акустическими средствами) значительно уменьшатся. Было известно также, что металлические предметы хорошо отражают электромагнитную энергию.
Так постепенно выкристаллизовывалась мысль о создании устройства, в котором источником информации о воздушных целях служили бы радиоволны. Уже в 1930 году, разрабатывая по указанию Начальника вооружений РККА И. П. Уборевича перспективный план оснащения Красной Армии новыми средствами связи, инженерной техникой и средствами ПВО, Военно-техническое управление включило в него мероприятия, предусматривающие организацию исследований радиотехнических методов обнаружения самолетов.
Летом 1931 года, когда я служил еще на полигоне, меня вызвали в Москву на заседание научно-технического комитета ВТУ. В информационном докладе Мирона Архиповича Федосенко шла речь о результатах исследований Всесоюзного электротехнического института и Центральной радиолаборатории в области акустических средств обнаружения самолетов, о первых опытах с теплообнаружителями. Вдруг я услышал, что Федосенко заговорил о чем-то новом.
- Работы по радиообнаружению самолетов начались чисто условно, докладывал Мирон Архипович. - До сих пор нам не удается найти научное учреждение, которое согласилось бы заняться этой проблемой вплотную...
Радиообнаружение? Я невольно встрепенулся. Вопрос этот мне до сих пор представлялся чисто теоретическим. А тут, оказывается, намечены какие-то практические шаги. Все с большим интересом слушали Федосенко.
- Таким образом, - закончил он, вытирая платком бритую голову, внутри проблемы радиообнаружения существует еще одна проблема сугубо организационного плана - поиск людей, которые готовы работать в этой области.
Возвращаясь на полигон, я продолжал размышлять над сообщением Мирона Архиповича. Мне хотелось расспросить его обо всем подробно. Но на этот раз случай не представился. Я с нетерпением стал ждать приезда Федосенко на полигон (он наведывался к нам довольно часто). Как только Мирон Архипович появился на нашей испытательной площадке, я тут же подошел к нему. Федосенко выслушал мои вопросы, но отвечать не стал, в упор посмотрел на меня и, как бы прикидывая что-то, сказал:
- Вот что, Михаил Михайлович, приезжайте послезавтра в Москву. Там мы и поговорим на эту тему.
Не скрою, ответ Мирона Архиповича несколько озадачил меня. Однако все прояснилось через день, когда мы встретились с ним в научно-техническом комитете.
- Садитесь, - пригласил Федосенко, указывая на стул. - Итак, вас интересует, как ученые относятся к радиообнаружению. Постараюсь наиподробнейшим образом ознакомить вас с некоторыми, я бы сказал, нюансами.
Он рассказывал неторопливо, обстоятельно. И с каждой минутой я все больше убеждался, что в Москву он меня пригласил неспроста.
- Руководство Военно-технического управления поручает вам, Михаил Михайлович, продолжить поиск организации, которая возьмет на себя хотя бы начальные разработки и исследования.
- Мне? Почему же именно мне?
Мирон Архипович, поняв мое недоумение, пояснил:
- Вы знаете кое-кого из связистов. Попробуйте убедить их. Возможно, вам повезет в каком-либо другом научном институте. Этими вопросами еще никто не занимался.
Я долго раздумывал, прежде чем решился сделать первый шаг. Видимо, начинать все же нужно было со связистов. Радиосредства, как ни говори, - их стихия. К тому же я действительно знал кое-кого в Научно-испытательном исследовательском институте связи (НИИИС) РККА. В 1928 году я проходил там практику. Институт имел хорошую техническую базу, опытных специалистов. Почему бы не обратиться к ним? Если сами не возьмутся, то хотя бы посоветуют, куда направиться дальше.
Начальник института внимательно выслушал меня.
- Слов нет, товарищ Лобанов, проблема важная и, безусловно, интересная. Но вот так, сразу я лично не могу сказать ни "да", ни "нет". Давайте соберем начальников отделов, посоветуемся с ними.
Минут через пятнадцать все были в сборе. Я коротко изложил суть предложения, подчеркнул, какое большое значение имеют эти исследования для обороны страны. Когда я закончил, на некоторое время воцарилась тишина.
- Да, товарищ Лобанов, задали вы нам задачку. Вроде бы надо ее решать, но только как? С какой стороны к ней подступиться?
- Мы считаем, что нужно идти по двум направлениям, а именно: увеличивать мощность передатчиков и повышать чувствительность приемных устройств, - ответил я.
И снова молчание. Наконец поднимается начальник одного из ведущих отделов.
- Я бы сказал, что идея в принципе правильная. Но пока, к сожалению, она неосуществима. Что значит повысить мощность передатчика? Нужны соответствующие генераторные лампы. А где их взять? Для такого диапазона волн промышленность их еще не выпускает.
- Да и не только в лампах дело, - поддерживает его сосед. - Каким образом, например, мыслится создание узконаправленного луча? Ведь без него никак не обойтись.
- Вы же знаете, что в этой области уже ведутся работы, - попытался возразить я.
- Ведутся... Мало ли что где ведется. Результатов-то положительных еще нет. И неизвестно, будут ли.
Я чувствовал, что постепенно между нами вырастает невидимая стена. В целом идею радиообнаружения все поддерживали, но ссылались на отсутствие нужной технической базы, опыта, недостаточную теоретическую разработку отдельных вопросов. В конечном итоге инженеры института пришли к такому выводу - сейчас заниматься проблемой радиообнаружения еще рано.
В то время мы действительно еще многого не имели: не было генераторных ламп, высокочувствительных приемников, остро направленных антенн. Но ведь само собой ничто не делается. Нельзя же было дожидаться, пока радиотехника поднимется на новую, качественно иную ступень. Я был убежден, что необходимо немедленно начинать исследовательские работы. Только тогда по-настоящему станет ясно, чего не хватает. Такой же точки зрения придерживались и мои коллеги - военные инженеры ГАУ.
Мой доклад о неудачных переговорах Мирон Архипович Федосенко выслушал вроде бы спокойно. Только нервное постукивание кончиками пальцев по столу выдавало его волнение.
- Теперь поняли, Михаил Михайлович, как встречают наши замыслы? И обижаться на людей, в сущности, нельзя. У них своих хлопот полон рот. А искать все равно нужно. И мы будем искать!
Следующим учреждением, в которое я обратился от имени Главного артиллерийского управления, был Всесоюзный электротехнический институт. В нем уже проводились исследовательские работы по акустическим средствам обнаружения самолетов и аппаратуре теплообнаружения. В тридцатые годы этот институт был одной из крупнейших научно-исследовательских организаций в Советском Союзе. В составе института, в частности, существовал отдел ультракоротких волн, который возглавлял профессор, в будущем академик, Борис Алексеевич Введенский.
Администрация института не возражала против предложения ГАУ, но последнее слово оставалось за Борисом Алексеевичем. Его мнение ценилось очень высоко. Опытный радиофизик, человек с необыкновенно широким диапазоном знаний, он пользовался непререкаемым авторитетом в ученом мире. Борис Алексеевич внимательно выслушал меня.
- Извините, батенька мой, но вы торопитесь. Рановато в эти дебри забираться. Сейчас не осилим, и пробовать не хочу. Тут на одном энтузиазме далеко не уедешь. Вот, пожалуй, годочков через пяток...
- Но, Борис Алексеевич, радиообнаружители нужны армии не через пять лет, а значительно раньше.
- Понимаю, батенька мой, все понимаю. Но постарайтесь и вы понять меня. В науке и технике существуют определенные закономерности. Вы думаете, что человечество случайно начало с каменного топора? Уверяю вас, наши далекие предки не отказались бы от паровой машины, телефона, электрического освещения в пещерах. Просто они не могли создать этого в то время. Я, конечно, утрирую, но, батенька мой, вы тоже требуете невозможного.
При обсуждении вопроса присутствовал профессор А. Г. Аренберг. Он был солидарен с Введенским.
Борис Алексеевич поднялся из-за стола и, добродушно улыбаясь, широко развел руками: дескать, рад бы помочь, но при всем желании не могу.
А мне было совсем не до улыбок. Помимо воли в душу закрадывались сомнения. Может быть, и впрямь еще рано? Но я старался отбросить их. Пусть даже и правы ученые со своей точки зрения. Однако мы, военные инженеры, не имеем права ждать. И вновь начинались телефонные звонки, поездки, переговоры.
Отправляясь во Всесоюзный электротехнический институт, я надеялся, что разговор с профессором Введенским поможет сдвинуть дело с мертвой точки. Надеждам моим не суждено было сбыться. Более того, авторитет профессора Введенского обернулся против нас.
Приезжаешь, бывало, в какое-нибудь учреждение, начинаешь убеждать людей. И вдруг вопрос:
- С профессором Введенским советовались? И каково же его мнение? Пока воздерживается? Да, проблема серьезная Г Мы, пожалуй, тут еще обсудим, подумаем.
После этого, собственно говоря, можно было уже и не заходить. При следующем посещении я обычно слышал: "Уж если профессор Введенский считает, что рано..."
И все же у меня состоялась еще одна встреча с Борисом Алексеевичем. Я пустил в ход все козыри, сослался даже на авторитет Тухачевского. Профессор Введенский внимательно выслушал меня.
- Я глубоко уважаю товарища Тухачевского. Он выдающийся стратег, но...
- Вы ведь тоже стратег в радиофизике, Борис Алексеевич, вам и карты в руки. Неужели не верите в возможности радиотехники?
- Верю! Но, батенька мой, рано начинать эти работы. Говоря военным языком, нельзя переходить в наступление, не обеспечив себя всем необходимым. При такой ситуации наступление может обернуться поражением. А радиообнаружением будем заниматься. Только пока без договоров и обязательств по срокам.
Итак, два института отклонили предложение ГАУ. Было решено начать переговоры с руководством Главного управления электрослаботочной промышленности, в ведении которого находились институты и лаборатории радиотехнического профиля.
К тому времени я уже работал в Москве, в Управлении военных приборов, которое входило в состав ГАУ, и продолжал заниматься вопросами радиообнаружения. Поэтому к начальнику Главного управления электрослаботочной промышленности А. Л. Лютову командировали именно меня. С Лютовым мы были хорошо знакомы еще по Военно-инженерной школе в Казани. Он также считал работы по радиообнаружению самолетов преждевременными, однако обещал, что главк не станет возражать против заключения официального договора, если Главное артиллерийское управление найдет организацию, находящуюся в его ведении, которая была бы способна начать исследования.
Можно сказать, возвратился ни с чем. Куда же теперь направить свои стопы? И тут возникла мысль обратиться к директору и сотрудникам Центральной радиолаборатории, попытаться переключить этот коллектив с акустических рельсов на проблему радиообнаружения. Руководство ГАУ поддержало меня.
И вот жена снова собирает небольшой, уже изрядно потрепанный чемодан. Она привыкла к моим бесконечным странствиям. Помню, как-то прикинули мы с ней, сколько времени бываем вместе и сколько врозь. Получилось, что в среднем видимся через два дня на третий. Вот она, "спокойная жизнь" военного инженера!
Ленинград, вопреки обыкновению, встретил меня ясным, тихим утром. Первые трамваи, покинув парк, разбегались по городу. Стрелочник на привокзальной площади то и дело поднимался со складного стула, чтобы железным ломиком перевести стрелку. Быстро оформляю номер в гостинице, перекусываю в буфете. Звоню директору ЦРЛ, чтобы договориться о встрече.
- Сегодня в четырнадцать? Обязательно буду!
Догоняю уже тронувшийся трамвай, вскакиваю в последний вагон. На конечной остановке выхожу и только тогда догадываюсь взглянуть на часы. Оказывается, нет еще и одиннадцати. Вот что значит нетерпение! Ну ничего, будет время повидаться с радистами в лаборатории, ознакомиться с отчетом об испытаниях инфразвукового обнаружителя.
Ровно в два часа дня, как и было условлено, вхожу в кабинет директора ЦРЛ Дмитрия Никитовича Румянцева. Дмитрий Никитович был известен в кругу ученых как опытный руководитель, умелый организатор, человек кристально честный и принципиальный.
- Итак, Михаил Михайлович, с чем пожаловали на этот раз? - начал он, усаживая меня в кресло. - Какую-нибудь новую идею привезли? Беспокойный народ военные инженеры.
- Не имеем права оставаться спокойными. Вы же знаете, каковы результаты испытаний звукоулавливателей и теплообнаружителей.
- Знаю. Потому и спрашиваю. Давайте-ка сразу карты на стол. Ко мне особого подхода не требуется. Дипломат я никудышный.
Что-то было в нем такое, что располагало к полной откровенности. Я, как на исповеди, рассказал Румянцеву о всех наших злоключениях и неудачах. Он слушал меня молча, не перебивая и не переспрашивая.
- Значит, говорите, все отказываются? - Дмитрий Никитович улыбнулся. А мы не откажемся! Не имеем права оставаться в стороне! Это я вам как коммунист говорю. Сейчас я познакомлю вас с инженером Коровиным, который, на мой взгляд, сумеет сдвинуть дело с мертвой точки. С ним и обсудите технические детали, разработаете проект договора. Согласны?
Что я мог ответить ему? Разумеется, согласен! Главное, что требовалось сейчас, - это решительный толчок, запускающий импульс. Необходимо получить какие-то конкретные данные, свидетельствующие о том, что идея радиообнаружения самолетов заслуживает серьезного внимания и может быть воплощена в жизнь при существующем уровне развития науки и техники.
Юрий Константинович Коровин, с которым меня в тот же день познакомил директор ЦРЛ, оказался скромным, застенчивым человеком. Среднего роста, чуть сутуловатый, в очках, он держался с чувством собственного достоинства, о чем бы ни заходила речь, говорил спокойно, неторопливо. При первой встрече Коровин показался мне несколько флегматичным. А это невольно настораживало. Ведь для инженера-экспериментатора нужны не только знания, но и подлинная увлеченность делом, энтузиазм. Очень скоро я с радостью убедился, что эти качества в полной мере присущи инженеру Коровину. За внешним спокойствием Юрия Константиновича скрывались необыкновенная энергия и неиссякаемый оптимизм. Да, Дмитрий Никитович Румянцев прекрасно знал своих сотрудников, их возможности, особенности характера. Лучшей кандидатуры, чем инженер Коровин, найти, пожалуй, было невозможно.
Должен признаться, что оптимизм Юрия Константиновича оправдывался не всегда. Случалось, что прогорали мы и со сроками, и с качественными характеристиками наших приборов. Тогда нам обоим, конечно, попадало от старших начальников. И тем не менее именно глубокая вера инженера Коровина в успех вела нас вперед. Он был убежден, что невозможного не существует, и настойчиво шел к намеченной цели.
Впрочем, я несколько забегаю вперед. Наши первые встречи с Юрием Константиновичем носили организационный характер. Нужно было решить, что надлежит сделать в первую очередь. Мы сошлись на одном: необходим эксперимент, который подтвердил бы реальность идеи радиообнаружения.
В научно-технической литературе не было каких-либо исчерпывающих сведений о способности электромагнитных волн отражаться от различных поверхностей, стоящих да их пути. Знали мы о наблюдениях А. С. Попова, Г. Герца, американских ученых А. Тейлора и Л. Юнга, но они не давали ответа на вопрос о возможности использования радиоволн для обнаружения самолетов. А нас интересовала именно эта, практическая сторона проблемы. В конечном итоге было решено использовать для эксперимента уже имевшуюся аппаратуру, изготовленную ранее в ЦРЛ.
Аппаратура эта состояла из радиопередатчика непрерывного излучения, работавшего на волне длиной 50 - 60 сантиметров. Его мощность была не велика и составляла всего 0,2 ватта. В комплект входил регенеративный приемник, имевший достаточно высокую для того времени чувствительность. Параболические зеркала-антенны, диаметр каждой из которых достигал двух метров, пришлось срочно изготавливать в мастерских ЦРЛ.
Следует еще раз подчеркнуть, что все эти устройства по первоначальному замыслу не предназначались для радиообнаружения воздушных целей (исключение составляли антенны). Но даже без специальной установки мы решились на проведение опытов и, надо сказать, надеялись на успех.
Для окончательного согласования плана работ мы с Юрием Константиновичем встретились с директором ЦРЛ. Дмитрий Никитович внимательно выслушал нас.
- Значит, к подписанию договора все готово? - спросил он. - Так за чем же дело стало? В добрый путь, товарищи инженеры! Если какая-либо помощь потребуется лично от меня, всегда к вашим услугам. Знатную мы завариваем кашу. Предвижу, что не все пойдет гладко. Так что давайте договоримся: не стесняйтесь, заходите в любое время. Моя поддержка будет всегда обеспечена. Если мы в течение нескольких лет не сумели решить проблему обнаружения самолетов с помощью акустических средств, то нужно искать иное направление. Мы не имеем права оставаться в долгу перед партией и народом.
В октябре 1933 года между Главным артиллерийским управлением, полномочным "послом" которого являлся я, и Центральной радиолабораторией был заключен официальный договор. Он стал первым юридическим документом, положившим начало планомерным научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам по радиолокации в нашей стране. Это было большой победой и величайшим праздником для нас, военных инженеров.
В день подписания договора, радостный, возбужденный, я подошел к Юрию Константиновичу.
- Ну, теперь все в порядке! Можно приступать к работам. Когда же начнем?
Юрий Константинович по обыкновению снял очки, протер их, взглянул на часы.
- Михаил Михайлович, вы извините, но уже пятый час. И я что-то устал сегодня. Так что, если не возражаете, давайте начнем завтра с утра.
В этом был весь инженер Коровин!
На следующий день развернули аппаратуру. В качестве отражающей поверхности использовался экран из листовой латуни площадью один квадратный метр. Некоторое время вообще не удавалось получить отраженный сигнал. Мешало излучение передатчика. Оно, попадая непосредственно в приемную антенну, создавало такой мощный фон, что обнаружить отраженные радиоволны не было никакой возможности.
Первые неудачи не обескуражили Юрия Константиновича и его помощников. С раннего утра до позднего вечера возились они на импровизированной испытательной площадке. Меняли взаимное расположение передатчика и приемника, устанавливали дополнительные экраны, препятствующие распространению электромагнитной энергии в нежелательных направлениях, вновь и вновь настраивали аппаратуру, стремясь нащупать оптимальный режим. Да, именно нащупать, потому что какого-то конкретного опыта, расчетных данных еще не существовало. И в конечном итоге отраженный сигнал появился! Он был слабеньким, едва различимым на фоне помех, однако факт оставался фактом: сигнал существовал!
Затем перешли к опытам с латунной сеткой, площадь которой достигала 10 квадратных метров. Она, как выяснилось, тоже отражала электромагнитные волны. Удалось установить некоторые количественные соотношения между размерами объекта и мощностью отраженного сигнала. А это уже многое значило. Теперь можно было хотя бы приблизительно говорить о характеристиках передатчика и приемника, которые потребуются для обнаружения самолета с помощью радиоволн.
Я не имел возможности постоянно находиться в Ленинграде и принимать непосредственное участие во всех испытаниях. В то время мне приходилось еще много заниматься теплообнаружителями. Но вопросы радиолокации все больше и больше увлекали меня.
Миновал ноябрь. Работы в Ленинграде шли успешно, однако пока они носили подготовительный характер. Окончательный ответ на интересующие нас вопросы мы могли получить только после испытаний аппаратуры по реальным самолетам. А к этим испытаниям инженер Коровин еще не приступал.
Все с большей тревогой посматривал я на календарь. Ведь в договоре с ЦРЛ был оговорен срок завершения опыта - 1 января 1934 года. К этому времени мы были обязаны получить конкретные данные. Да, именно обязаны. В те дни мне часто вспоминались слова Дмитрия Никитовича Румянцева о нашем долге перед партией и народом.
Где-то в середине декабря начальная стадия испытаний была завершена. Теперь предстоял самый важный и ответственный этап - работа по самолету. Я обратился к Мирону Архиповичу Федосенко, который в то время возглавлял один из секторов научно-технического отдела ГАУ и был моим непосредственным начальником, с просьбой командировать меня в Ленинград. Но он отказал, мотивируя свое решение большой загрузкой инженеров управления.
- Еще успеете побывать на испытаниях. Не думайте, что получится с первого раза. Это было бы слишком хорошо.
В тот день, когда по плану намеревались поднять самолет, резко ухудшилась погода. Мы получили от Коровина уведомление, что испытания переносятся на двое суток. Когда подошел этот срок, снова ничего не получилось. В ГАУ пришла телеграмма, из которой следовало, что в Ленинграде свирепствует пурга. Естественно, что в таких условиях летчики не могли выполнить задания. Снова пришлось отодвинуть дату решающего опыта.
Прямо скажу, нервничал в эти дни изрядно. Разбираясь в бумагах, суммируя цифры, анализируя итоги работы предприятий и учреждений, связанных с Управлением военных приборов ГАУ договорными обязательствами, я не мог ни на минуту забыть о предстоящем опыте. Перед глазами неотступно стояли антенны ленинградской установки, неторопливый Юрий Константинович Коровин, знакомое здание ЦРЛ на Каменном острове. Что-то делается там сейчас? Не помню случая, чтобы когда-то раньше я волновался так сильно.
Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Ведь в данном случае речь шла не об обычных испытаниях нового прибора. Там допускались временные срывы. Не удалось сейчас, получится завтра, через неделю, через месяц. От результатов же эксперимента в Ленинграде зависело решение большого и принципиального вопроса: развертывать работы в области радиолокации или откладывать их на неопределенный срок.
Мы с нетерпением ждали сообщения от Юрия Константиновича. Увы, он не преподнес нам новогоднего подарка. Но и не разочаровал. Все по-прежнему упиралось в нелетную погоду. Лишь 4 января 1934 года мы получили от Коровина очередную телеграмму, из которой следовало, что первый опыт по обнаружению реального самолета с помощью радиоволн проведен. О результатах, естественно, ничего не сообщалось. Сведения носили секретный характер. В тот же вечер я выехал в Ленинград.
Ранним утром 5 января, облеченный полномочиями для дальнейших переговоров и заключения нового договора с ЦРЛ, я уже был на Каменном острове. Сразу же встретился с Коровиным. Вроде бы совсем немного времени прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз, но замечаю, что Юрий Константинович очень устал.
Коровин подробно рассказал мне, как проходил опыт, показал таблицы и протоколы. События развивались таким образом.
В последней декаде минувшего года, полностью готовая к проведению испытаний, аппаратура была установлена на территории Гребного порта на берегу Финского залива. Имелась договоренность с авиаторами, были согласованы программа и методика эксперимента. А потом... Потом в буквальном смысле этого слова сидели у моря и ждали погоды. Инженер Коровин и его помощники почти круглосуточно дежурили возле установки, надеясь, что вот-вот улучшится видимость, стихнет ветер. Но разбушевавшаяся стихия не желала подчиняться нашим планам. У нее, видимо, существовали свои графики. Словом, вплоть до 3 января сделать ничего не удавалось.
3 января наконец метеорологические условия улучшились. Благодаря настойчивости "тихого" Юрия Константиновича в еще не до конца очистившемся от туч небе появился долгожданный самолет. Это был гидроплан, поставленный на лыжи.
Ввиду того что направление излучения передатчика оставалось постоянным, летчики сделали несколько заходов со стороны моря, причем каждый раз с нового направления. Когда самолет попадал в зону облучения электромагнитной энергией, приемники улавливали слабый отраженный сигнал. Он фиксировался с помощью наушников, в которых прослушивались характерные пульсации звука. Правда, "слышать" воздушную цель удавалось на небольшой дальности, всего на расстоянии 600-700 метров. Но и это была уже победа. Ведь задача заключалась в том, чтобы практически доказать возможность радиообнаружения. И задача эта была успешно решена инженерами ЦРЛ во главе с Юрием Константиновичем Коровиным. Я от души поздравил его с успехом. В течение января опыты по самолету были повторены еще несколько раз.
В официальном отчете, направленном в ГАУ месяц спустя, так говорилось об итогах испытаний: "Пеленгация самолетов на дециметровых волнах возможна при высокочастотных мощностях порядка десятков ватт на волпе 10-20 сантиметров на расстоянии 8-10 километров. Вывод основан на результатах, полученных с мощностью 0,2 ватта на волне 50 сантиметров".
Я до сих пор хорошо помню эти документы. И не случайно. Ведь 3 января 1934 года впервые была экспериментально доказана возможность радиообнаружения самолета с помощью отраженной от него электромагнитной энергии. Я бы назвал этот день днем рождения отечественной радиолокации.
Детально разобравшись во всем, мы с Юрием Константиновичем отложили бумаги. Да, не напрасны были поиски. Значит, курс на радиотехнические средства обнаружения взят правильно. Тут же отправились к Румянцеву. Он, разумеется, обо всем уже знал.
- Дмитрий Никитович, - начал я после взаимных приветствий и поздравлений, - хочу от имени ГАУ предложить ЦРЛ договор на продолжение работ в области радиообнаружения самолетов. Как вы на это смотрите? Если принципиальных возражений нет, то детали можно будет обсудить позже...
- А вы что же думали, Михаил Михайлович, остановимся на достигнутом? Ни в коем случае! Уж если первый раз не испугались, то теперь, когда получены удовлетворительные результаты, сам бог велел.
Тут же в общих чертах намечаем основное направление разработок и экспериментов. Оно совершенно очевидно: добиваться больших дальностей, высокой точности пеленгации. Юрий Константинович получает задание подготовить перспективный план и проект нового договора.
Я не скрываю от Румянцева и Коровина, что у нас, военных инженеров, есть намерение привлечь к исследованиям в данной области и другие научные организации. И тут исключительно ярко проявляется прекрасная черта Дмитрия Никитовича - умение решать тот или иной вопрос с государственных, партийных позиций.
- Ну и правильно! - восклицает он. - Чем больше народу будет задействовано, тем быстрее решим проблему. А что касается славы, то тут уж как нибудь сочтемся. Не в ней главное...
Только один день ушел у меня на то, чтобы ознакомиться с результатами опыта, проведенного Ю. К. Коровиным и его коллегами. Утром 6 января я уже поднимался по лестнице здания, в котором располагался Ленинградский электрофизический институт (ЛЭФИ). Меня принял сам академик Александр Алексеевич Чернышев, возглавлявший тогда это научное учреждение. Признаюсь, беседа поначалу складывалась не совсем так, как хотелось бы. С некоторыми вариациями повторялось то, что я уже слышал неоднократно.
- На каком основании ГАУ считает, что радиообнаружение возможно? Вы что-нибудь читали по этому поводу? Располагаете какими-либо научными данными?
- Нет, Александр Алексеевич, в литературе об этом пока ничего не сказано.
- Что же вас тогда воодушевляет? - спросил Чернышев, явно намереваясь перейти в решительное наступление. - Интуиция? Может быть, волевое решение вашего начальства?
Александр Алексеевич с интересом посматривал на меня. Что, дескать, сумеет возразить ему этот самоуверенный военный инженер.
- Ну так что же? Интуиция или волевое решение? - еще раз переспросил он.
- До недавнего времени - и то, и другое. Ведь мы несем ответственность за обеспечение войск противовоздушной обороны средствами обнаружения. Приходилось опираться на эти довольно шаткие аргументы. Но теперь у нас появилась твердая уверенность, что проблему нужно решать с помощью радио. И не только нужно, но и можно.
- На чем же основывается ваша, с позволения сказать, уверенность?
- На результатах опыта, который по нашему заданию провели в ЦРЛ.
Брови у Александра Алексеевича удивленно полезли вверх.
- Я что-то ничего не слышал об этом. Расскажите, пожалуйста, если не затруднит.
Я начал рассказывать. И чем дольше я говорил, тем внимательнее слушал меня академик Чернышев. Изредка он задавал уточняющие вопросы. Наконец, когда речь зашла об итогах последнего эксперимента, он развел руками.
- Ничего не скажешь, предприимчивые и дотошные люди военные инженеры. Интересно, очень интересно! Я должен все тщательно обдумать. Приходите завтра. Мы еще раз обстоятельно потолкуем.
С нетерпением и тревогой я ожидал, каков будет окончательный ответ академика Чернышева. Когда мы снова встретились с ним, он, не задавая мне никаких вопросов, пожалуй, даже немного торжественно, произнес:
- Я весь вечер думал над предложением ГАУ. Сделал некоторые расчеты и считаю, что работу можно начинать. Давайте обсудим техническое задание и подготовим договор.
Я не верил своим ушам. Казалось, что если я и получу согласие на участие ЛЭФИ в разработках, то это произойдет не сразу, а после всевозможных консультаций, совещаний, обсуждений. И вдруг - такой крутой поворот.
- Как вы полагаете, Александр Алексеевич, в какой срок институт сможет решить эту задачу? - спросил я.
- Поработаем - увидим. Стоит ли сейчас загадывать?
11 января 1934 года, меньше чем через неделю, договор между ГАУ и ЛЭФИ был подписан. Он предусматривал проведение работ по созданию станций радиообнаружения самолетов, которые были бы способны обеспечить наведение на цель зенитных прожекторов. В последующем предполагались разработки в другом направлении - создание станций для зенитной артиллерии. Непосредственным руководителем группы назначался начальник радиосектора института весьма опытный и знающий инженер Б. К. Шембель. Общее руководство исследованиями и разработками академик Чернышев оставлял за собой.
Итак, работы начинались и в ЛЭФИ. А как же обстояли дела в ЦРЛ? И там наши планы осуществлялись успешно. 14 февраля мы подписали новый договор, который предусматривал проведение исследований для создания в ближайшие два-три года опытного макета зенитного радиообнаружителя самолетов и проверки его в полевых условиях. На 1934 год ставилась более ограниченная, но тем не менее очень сложная задача: разработать проект станции, обеспечивающей стрельбу зенитной артиллерии по цели, освещенной прожектором. Иными словами, речь шла о создании устройства, способного заменить звукоулавливатель.
Не буду вдаваться в технические детали проектов, работу над которыми начали сотрудники ЦРЛ и ЛЭФИ. Скажу лишь, что трудностей было чрезвычайно много. С помощью каких антенн наиболее целесообразно формировать узконаправленное излучение? Где взять достаточно мощные генераторные лампы, способные стабильно работать в дециметровом диапазоне волн? В процессе проектирования вдруг выяснилось, что нужные элементы вообще пока не выпускаются промышленностью. Их делали непосредственно в лабораториях, тут же испытывали, изменяли конструкцию, снова ставили на стенд. И так до тех пор, пока не удавалось получить что-то приемлемое. Словом, трудности возникали на каждом шагу. Но дело сдвинулось с мертвой точки, а это было самое главное.
В 1936 году после смерти С. С. Каменева на должность начальника Управления ПВО РККА был назначен командарм 2 ранга Александр Игнатьевич Седякин. Он пришел в Красную гвардию в первые дни ее создания, в 1917 году стал членом партии большевиков. Во время гражданской войны Седякин участвовал в боях на Восточном, Юго-Восточном и Карельском фронтах, во время подавления Кронштадтского мятежа командовал южной группировкой войск 7-й армии, штурмовавшей крепость со стороны Ораниенбаума. После окончания гражданской войны Александр Игнатьевич занимал ответственные посты в центральном аппарате Наркомата обороны, возглавлял Военно-техническую академию РККА.
Александр Игнатьевич в короткий срок изучил организацию системы ПВО, детально ознакомился с вооружением и боевой техникой. Он прекрасно понимал, какое огромное значение для обеспечения безопасности страны: имеет четкое управление средствами противовоздушной обороны, понимал, что многое зависит от качества вооружения, его тактических и технических возможностей.
Но пожалуй, все же основное внимание новый начальник Управления ПВО уделял людям, с которыми работал. Седякин не терпел верхоглядства и неряшливости. Во всем - будь то большое задание или сравнительно несложное одноразовое поручение - он требовал абсолютной добросовестности, аккуратности и глубокого знания дела.
Познакомившись с подчиненными и убедившись, что некоторые из них весьма поверхностно знают вооружение и технические средства, которые имеются в войсках ПВО, Александр Игнатьевич связался с начальником ГАУ Николаем Алексеевичем Ефимовым.
- Хотелось бы, чтобы ваши ведущие инженеры чаще бывали у нас. Мой народ не слишком хорошо знает вооружение. Да и мне лично тоже хотелось бы уточнить некоторые вопросы.
Разумеется, такую инициативу мы могли лишь приветствовать. Укрепление контактов с Управлением ПВО имело большое значение. Мне неоднократно довелось побывать там, в частности и у самого Седякина. Высокий, стройный, подтянутый, он всегда приветливо встречал нас.
- Итак, товарищ Лобанов, сегодня мы собирались побеседовать о звукоулавливателях? Я в вашем распоряжении.
Александр Игнатьевич усаживался за стол, раскрывал толстую тетрадь, брал в руки карандаш. У него существовало твердое правило: обязательно делать заметки. Случалось, он останавливал меня, просил повторить ту или иную мысль:
- Извините, но, пожалуйста, еще раз. Что-то не все уловил.
Настойчиво работая над углублением и расширением собственных технических знаний, Александр Игнатьевич неуклонно требовал того же и от специалистов Управления ПВО.
Он обратился к руководству ГАУ с просьбой посодействовать в организации месячных сборов для работников его управления на предприятиях, которые выпускали вооружение для войск противовоздушной обороны. Ему хотелось, чтобы конструкторы и производственники поделились опытом, а наше управление приняло участие в разработке программы. Разумеется, мы с радостью пошли навстречу и сделали все зависящее от нас.
Сборы прошли успешно. В них принимали участие все командиры управления, за исключением тех, кто входил в состав оперативной группы. Удалось побывать на многих предприятиях, изучить устройство боевой техники, познакомиться с некоторыми теоретическими аспектами. В заключение был устроен строгий и всесторонний экзамен, причем со многими беседовал сам Александр Игнатьевич.
Ему хотелось видеть в своих подчиненных высококвалифицированных специалистов, безгранично преданных Делу.
- Мне не нужны неспособные люди. С чем они могут прийти в войска? Чему могут научить? - неоднократно повторял Александр Игнатьевич. По-человечески их можно пожалеть, но там, где речь идет об интересах армии, нужно быть непреклонным.
Авторитет А. И. Седякина в глазах инженеров ГАУ еще более возрос после того, как он, наиподробнейшим образом ознакомившись со штатным вооружением войск ПВО, проявил живой интерес к новым разработкам и научным исследованиям, проводившимся по нашим заданиям.
Позже мы неоднократно убеждались в том, что если командарм Седякин поддерживал какую-то идею, то воплотить ее в жизнь было значительно проще.
Несколько забегая вперед, хочу рассказать еще об одном периоде, во время которого я работал непосредственно с Александром Игнатьевичем Седякиным.
В августе - сентябре 1937 года по инициативе и под непосредственным руководством А. И. Седякина под Ленинградом проходили крупные опытные учения. Их конечная цель заключалась в отработке и практической проверке войсковых наставлений, которые определяли основные способы стрельбы зенитной артиллерии по ненаблюдаемым целям с применением звукоулавливателей. Параллельно уточнялись возможности истребительной авиации в борьбе с самолетами противника в световых полях, созданных прожекторами.
К этому времени значительное место в моей службе уже занимали вопросы, связанные с развитием средств радиообнаружения. И тем не менее звукоулавливатели и прожекторы по-прежнему оставались в ведении нашего отдела. Таким образом, учения имели прямое отношение к моей работе и, естественно, представляли для ГАУ большой интерес.
Не стану подробно останавливаться на ходе учений. Они проходили организованно, напряженно. В заключение А. И. Седякин с большим знанием дела подвел итоги. Он не скрывал, что звукоулавливатели и прожекторы не в полной мере удовлетворяют войска ПВО, однако вывод сделал такой: пока нет других средств обнаружения самолетов, нужно учиться с максимальным эффектом использовать существующие.
Планом учений предусматривалась однодневная пауза. И Александр Игнатьевич попросил меня организовать встречу в Ленинграде с учеными и конструкторами, работающими в области радиолокации.
Я сопровождал командарма Седякина в НИИ-9. Этот научно-исследовательский институт был создан осенью 1935 года на базе ЛЭФИ. Директором его был назначен Н. И. Смирнов, член партии с 1905 года, прекрасный организатор. Научным руководителем стал профессор М. А. Бонч-Бруевич, известный советский радиоспециалист, сыгравший большую роль в развитии отечественной радиотехники.
Свободным у нас был всего один день. Поэтому мы сразу поехали в Островки, где располагались испытательные площадки института. Нам продемонстрировали макеты радиообнаружителей. Несколько раз в воздух поднимались легкие самолеты. Командарм, вооружившись наушниками, сам садился к аппаратуре, чтобы услышать вибрирующий звук отраженного сигнала.
Солнце уже опустилось за лес, а Седякин все задавал и задавал вопросы. Кстати, здесь впервые зашла речь о возможности создания помех радиолокационным станциям. Тему эту затронул Бонч-Бруевич. Александр Игнатьевич поддержал его.
- Это очень важное направление, которое нельзя упускать из виду, сказал он. - Вспомните об извечной борьбе снаряда и брони.
Беседа продолжалась и на обратном пути в Ленинград. Когда подъехали к гостинице "Астория", где у Александра Игнатьевича был номер, он пригласил меня подняться к нему.
- Давайте вместе поужинаем и поговорим еще часок. Завтра уже не будет времени.
Мы просидели до поздней ночи. Речь шла и о звукоулавливателях, и о прожекторах, по главным образом - о радиолокации, ее применении для обнаружения самолетов, управления огнем зенитной артиллерии.
- Нам очень нужна крепкая противовоздушная оборона. Вы только взгляните, - Александр Игнатьевич подошел к окну, - вот перед нами Исаакиевский собор, рядом - Адмиралтейство. За ними заводы, фабрики, дома, в которых живут люди. И все это может превратиться в руины, если мы не убережем небо от врага. Будущие поколения никогда не простят нам этого.
Он замолчал, продолжая задумчиво смотреть в окно, за которым плыла тишина ночного города.
- Знаете что, товарищ Лобанов, подготовьте, пожалуйста, вместе с руководством НИИ-9 обстоятельный доклад о состоянии радиолокации. Укажите, что сделано, что тормозит работу. Нужно ставить вопрос перед правительством. Постараюсь сделать все, что от меня зависит.
Стрелка часов давно уже сделала по циферблату один круг, второй, третий. А беседа все продолжалась. С Александром Игнатьевичем можно было говорить до бесконечности. За окнами уже занимался серый рассвет, когда он вдруг спохватился.
- Ну, я совсем заговорил вас, товарищ Лобанов. Пора отдыхать.
Я поднялся с дивана, на котором сидел, и взял было в руки фуражку.
- Куда это вы собрались?
- К себе в гостиницу, товарищ командарм.
- Не выдумывайте, пожалуйста. Транспорт уже или, точнее, еще не ходит. Останетесь у меня. Я сейчас распоряжусь, чтобы вам постелили на диване.
- Неудобно как-то, товарищ командарм...
- Оставьте, что же здесь неудобного? Ложитесь, а я еще немного посижу, поработаю.
Я лег, но долго не мог заснуть. Сколько интересных, ценных мыслей высказал Александр Игнатьевич в нашей беседе. Как близко принимал он к сердцу интересы Красной Армии, войск противовоздушной обороны. Сильный, несгибаемый человек...
Накануне войны
Работы по созданию аппаратуры для радиообнаружения самолетов развернулись одновременно в ЦРЛ и ЛЭФИ. В июле 1934 года ЦРЛ представила ГАУ эскизный проект пеленгатора. После тщательного изучения и внесения частных поправок он был утвержден. На его основе к середине следующего года был изготовлен экспериментальный макет. Институтские испытания показали, что новый прибор позволяет обнаруживать легкий самолет на дальности около трех километров. Хотя цифра эта сама по себе была не велика, но прогресс был налицо.
К сожалению, вскрылись и существенные недостатки. Они, главным образом, сводились к нестабильной работе излучающего и приемного устройств. Это объяснялось невысоким качеством генераторных и усилительных радиоламп, большинство из которых изготавливалось непосредственно в лаборатории, где не было нужного технологического оборудования. Теперь было ясно, на что следует направить усилия ученых и конструкторов.
Несколько успешнее продвигались дела в Ленинградском электрофизическом институте. Работами там, как я уже упоминал, руководил Б. К. Шембель. Буквально за несколько месяцев, прошедших после заключения договора, сотрудники ЛЭФИ спроектировали пять вариантов генераторов, работавших на дециметровых волнах. В лабораториях и кабинетах ученых шли теоретические исследования, направленные на создание принципиально новых генераторных ламп - магнетронов.
В 1934-1935 годах в ЛЭФИ изготовили экспериментальную модель радиообнаружителя. Вначале ее установили прямо на крыше здания института. Представьте себе две параболические антенны, диаметр каждой из которых достигал двух метров. Они закреплены на общем брусе, способном поворачиваться в горизонтальной плоскости. Приемник и передатчик смонтированы у основания антенн и соединены с ними специальными фидерными линиями.
Первые же испытания показали, что макет обладает достаточно высокой чувствительностью, причем выяснилось это совершенно случайно. Однажды при наладке аппаратуры были зафиксированы какие-то непонятные сигналы. Разработчики твердо знали, что самолетов поблизости нет. И тем не менее прибор явно показывал, что в зоне облучения находятся какие-то подвижные объекты. В чем дело? Перед антеннами абсолютно чистое небо. Когда же установку развернули в противоположную сторону, она перестала принимать электромагнитную энергию.
- Таинственные сигналы с Марса! - пошутил кто-то.
Лишь через несколько минут один из сотрудников обратил внимание на ласточек, которые стремительно носились взад и вперед на расстоянии 100-150 метров от установки. Их-то, как выяснилось, и "увидел" радиообнаружитель.
Что же касается самолета, то маленький У-2 удавалось стабильно обнаруживать на дальностях порядка 5-6 километров. Разумеется, зенитную артиллерию это не могло удовлетворить. Звукоулавливатели при всем их несовершенстве имели лучшие характеристики. Но нельзя было забывать и другое: пока проводились только первые, прикидочные опыты. В то же время если раньше мы добивались начала исследований в области радиолокации, то теперь речь уже шла о реализации идей, о создании достаточно надежной аппаратуры, которую можно было бы запустить в серийное производство, принять на вооружение Красной Армии.
Обстановка в мире становилась все тревожнее. Германия, Италия и Япония, уже не скрывая своих намерений, готовились к новой войне. В 1935 году гитлеровское правительство ввело всеобщую воинскую повинность. Военные расходы Японии достигли 44,5 процента государственного бюджета. Муссолини недвусмысленно намекал на возрождение Италии в границах Древней Римской империи. Руководящие круги Франции и Англии заняли позицию невмешательства, которая способствовала развитию агрессивных устремлений. В начале октября 1935 года итальянская армия вторглась в Абиссинию. Это были уже не угрозы, а прямая агрессия.
Каждое утро я с волнением развертывал свежий номер "Правды". Что-то произошло за минувшие сутки? С каждым днем становилось все очевиднее, что Германия готовится к нападению на Советский Союз.
В те годы партия и правительство предприняли ряд мер по укреплению обороноспособности страны, оснащению армии и флота новой техникой. Уже в феврале 1933 года в своем приветствии в связи с пятнадцатой годовщиной Красной Армии ЦК ВКП(б) напоминал командирам, политработникам и красноармейцам об усилении военной опасности: "Пролетарии вооружают Красную Армию новой могучей военной техникой. Ваше дело, товарищи, овладеть этой техникой, научиться в совершенстве управлять и действовать теми новейшими машинами и орудиями, которые созданы руками трудящихся СССР". Проводя курс на увеличение технической оснащенности армии и флота, партия считала эту проблему делом первостепенной важности.
Исходя из указаний XVII съезда партии, Совет Труда и Обороны принял ряд решений, направленных на дальнейшее развитие Вооруженных Сил, резкое расширение производства вооружения. Оборонная промышленность в годы второй пятилетки развивалась значительно быстрее других отраслей. Выпуск радиоаппаратуры, например, намечалось увеличить в 3 раза, приборов - в 5,5 раза.
В начале 1936 года Политбюро поручило Г. К. Орджоникидзе взять под особый контроль оборонную промышленность. В связи с ростом военной опасности мы были вынуждены в несколько раз увеличить ассигнование средств на оборону. Некоторые научно-исследовательские институты полностью переключились на военную тематику. В частности, как я уже упоминал, и Ленинградский электрофизический институт, который вел работы по созданию средств радиообнаружения самолетов, осенью 1935 года преобразовали в НИИ-9.
Наряду с техническим перевооружением проходила и организационная перестройка Красной Армии. Основное направление заключалось в изменении принципа комплектования. В период с 1935 по 1937 год территориальные части постепенно вновь превращались в кадровые. Объяснялось это прежде всего тем, что сложная военная техника, поступающая в войска, требовала серьезного и систематического изучения. Новыми видами оружия невозможно было овладеть во время краткосрочных сборов, проходивших на базе территориальных дивизий.
Существенные изменения произошли и в высших органах военного управления. Народный комиссариат по Военным и Морским делам был преобразован в Народный комиссариат обороны СССР. Наркомом обороны стал К. Е. Ворошилов, его заместителями - Я, Б. Гамарник и М. Н. Тухачевский. Вскоре после этого было принято решение преобразовать Штаб РККА в Генеральный штаб Красной Армии. Начальником его стал А. И. Егоров. В конце 1937 года образовался Народный комиссариат Военно-Морского Флота, возглавляемый П. А. Смирновым. В военных округах, на флотах и в армиях учреждались военные советы.
Значительно возросло число военно-учебных заведений, готовивших командные кадры для войск. Партийные и комсомольские организации направляли в военные училища своих лучших питомцев. Многие юноши и девушки занимались в клубах и кружках Осоавиахима, изучали военные специальности.
Большое внимание стало уделяться военно-технической и специальной подготовке политработников. Если в прежние годы их функции заключались в основном в проведении воспитательной работы с личным составом, то теперь вопрос стоял иначе. Хорошо знать вооружение, уметь руководить людьми в бою, чтобы в случае необходимости заменить командира, - такие требования предъявлялись к политработникам всех степеней.
В сентябре 1935 года ЦК ВКП(б) одобрил новое Положение о прохождении службы командным и начальствующим составом Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Постановление о введении персональных военных званий. Каждый из нас аттестовался заново. Разумеется, при этом учитывался опыт работы. Я стал именоваться военным инженером 2 ранга.
Обязанности у инженеров-вооруженцев ГАУ были многогранными. Через нас проходила масса заказов на новое вооружение и приборы. На первый взгляд может показаться, что нет здесь особых сложностей. Велика ли премудрость подготовить и заключить договор? Допустим, в области радиолокации, где все еще неизведанно, могут возникать какие-то сомнения. А другое вооружение? Существуют заводы, способные выпускать его. Есть предприятия, обеспечивающие комплектующими агрегатами. И тем не менее...
На моем столе - груда бумаг: донесения из округов с выводами об эксплуатационной надежности приборов. Внимательно всматриваюсь в колонки цифр, вчитываюсь в текст. Тут., пожалуй, товарищи из войск поторопились с заключением о конструктивном недостатке. А здесь в отказах механизма улавливается определенная закономерность, В чем причина? Ошибка в расчетах? Тогда придется вести разговор с конструкторами. Технологический брак? В этом случае строгий спрос с представителя военной приемки. Обязательно нужно выяснить истинную причину. Обвожу подозрительные цифры и делаю пометку в тетради.
Немал" времени у нас по-прежнему занимал просмотр иностранных журналов, из которых можно было почерпнуть информацию о состоянии и развитии данной области вооружения за рубежом. Надо сказать, что к этой информации мы относились довольно осторожно, учитывали, что заграничные фирмы любят саморекламу. У них все самое лучшее, а в Испании наши истребители успешно дерутся с "юнкерсами" и "фиатами".
Особое внимание обращалось на сообщения в прессе о перспективах развития военной техники за рубежом. Они чаще всего были отрывочны, противоречивы. После кропотливой работы картина прояснялась. Можно было примерно сказать, чем будет располагать враг через 3-4 года. Наша задача позаботиться о том, чтобы к этому времени в нашей армии были контрсредства. Следовательно, инженеры-вооруженцы обязаны смотреть вперед, уметь прогнозировать, вырабатывать задания на разработку новых видов вооружения.
Наконец ориентиры намечены. Выяснилось, скажем, что для войск противовоздушной обороны будут нужны приборы, обеспечивающие стрельбу зенитной артиллерии по самолетам, летящим на высоте 10 километров со скоростью 150 метров в секунду. Можно пойти по линии модернизации существующей аппаратуры. А можно заняться разработкой новых устройств. Какой вариант лучше? И на этот вопрос ждут ответа от военного инженера.
Как правило, вырабатывалось несколько решений. Из них выбиралось оптимальное. Его вписывали в жесткие финансовые рамки. Лишь после этого начинался наиболее ответственный этап - разработка технических заданий и тактико-технических требований. Первые предназначались для тех, кто будет вести научную работу и исследования, вторые - для конструкторов и испытателей.
А кто определяет номенклатуру запасных частей, устанавливает ресурс до среднего и капитального ремонта? Какие масла целесообразно применять летом, а какие зимой? Как часто следует проводить профилактику агрегатов и механизмов? И эти вопросы решали инженеры-вооруженцы.
Наряду с разработкой технической документации, подготовкой и заключением договоров мы по-прежнему выезжали на полигоны и в войска для участия в проведении испытаний, постоянно держали связь с заводами, конструкторскими и научно-исследовательскими учреждениями, контролировали выполнение уже размещенных заказов, собирали статистические данные о вооружении и приборах, которые находились на вооружении войск.
К великому сожалению, иногда нам приходилось заниматься и делами другого рода. Однажды меня вызвал к себе начальник Главного артиллерийского управления Н. А. Ефимов. У Николая Алексеевича я неоднократно бывал и прежде. Он периодически приглашал к себе ведущих инженеров, чтобы заслушать их подробный доклад. Как правило, такие доклады мы делали дважды в год: в самом начале года, непосредственно после завершения договорной кампании, и летом, когда можно было уже что-то сказать о предварительных результатах разработок и исследований.
Такая система позволяла начальнику ГАУ постоянно быть в курсе решаемых вопросов, изучать новые образцы вооружения, обстоятельно и всесторонне знакомиться со своими сотрудниками.
О подобных встречах нас всегда предупреждали заранее. Мы тщательно готовились к ним, чертили схемы и таблицы. Иногда, если позволяли габариты изделия, привозили с завода опытный образец. Сейчас же вызов был полной неожиданностью.
Войдя в кабинет, я сразу почувствовал, что произошло что-то неладное. Николай Алексеевич, вопреки обыкновению, даже не предложил мне сесть. Здесь же был Иван Филимонович Сакриер, возглавивший после А. Г. Орлова Управление военных приборов.
- Доложите, что делается сейчас в области радиообнаружения. С какими организациями заключены договоры? Каковы предварительные итоги?
В голосе Ефимова звучала тревога, которая передалась и мне. Что произошло? Ведь совсем недавно я отчитывался по данным вопросам. Тем не менее я начал докладывать.
- У вас есть уверенность, что работы приведут к желаемым результатам?
Я ничего не мог понять. Казалось бы, опытами Коровина всем сомнениям положен конец. Последующие исследования, которые проходили в ЦРЛ и ЛЭФИ, подтвердили результаты, полученные им. И вдруг - такой оборот...
Николай Алексеевич подошел к двери и плотно притворил ее. Затем повернулся ко мне и пристально посмотрел в глаза.
- Итак, насколько я понял, вы, Лобанов, уверены в своей правоте. Именно поэтому я и не стану скрывать, что складывается очень серьезное положение. Нас всех, - он сделал жест в сторону Ивана Филимоновича, обвиняют чуть ли не во вредительстве. Короче, в Наркомат поступил доклад, в котором работы по радиообнаружению называют шарлатанством. Под сомнение ставятся результаты опытов, проводившихся в Ленинграде. Автор письма авторитетный и достаточно влиятельный человек. Фамилию пока называть не буду.
До сих пор не могу понять, как это получилось, но неожиданно для самого себя эту фамилию вслух произнес я. Ефимов удивленно вскинул на меня глаза и насторожился.
- Откуда вам это известно? Догадка или есть какие-нибудь основания?
Прямы" оснований у меня, конечно, не было. Просто вспомнились некоторые подробности переговоров, которые в свое время велись со связистами.
На следующее утро я решит выяснить, как родился этот злополучный доклад. Первым, к кому я обратился, был Михаил Васильевич Шулейкин главный инженер Управления связи РККА и научный консультант НИИИС. Когда я рассказал ему о цели визита, он просто не поверил мне.
- Послушайте, Михаил Михайлович, вы понимаете, что говорите? Можно не соглашаться, спорить, приводить какие-то{1} доводы. Можно, наконец, упрямо, вопреки логике отстаивать свою ошибочную точку зрения. Такое тоже бывает. Но чтобы вот таким образом рубить с плеча - в голове не укладывается!
Я великом и полностью был согласен с ним. И тем не менее факт оставался фактом: доклад существовал. Для того чтобы без помех продолжать работы по созданию средств радиообнаружения, его нужно было опровергнуть. Как ни странно, но копию документа нам удалось достать без особого труда. Прочитав бумагу, Михаил Васильевич схватился за голову.
- Поразительно? Какое невежество, какое верхоглядство! Таких людей на пушечный выстрел нельзя подпускать к науке и военной технике.
Выяснилось и другое. Документ основывался на результатах конкретного "эксперимента". Он, кстати, был проведен без ведома Шулейкина и других опытных специалистов. Поэтому при подготовке испытания была допущена "незначительная" ошибка: самолет не облучали электромагнитной энергией, а пытались уловить электромагнитные излучения его бортового электрооборудования. Естественно, что из этого ничего не вышло.
Мою информацию по этому вопросу начальник ГАУ воспринял с удовлетворением.
- Ну, слава богу? Теперь наверняка отобьемся. Продолжайте спокойно работать, товарищ Лобанов. Подготовьте справку по этому поводу. Буду докладывать Тухачевскому.
Еще не раз нам приходилось сталкиваться с явным или скрытым противодействием. Должен сказать, что подобные ситуации, конечно, не шли на пользу дела, выбивали людей из колеи, мешали нашей планомерной работе, но остановить ее не могли. Продолжал исследования Юрий Константинович Коровин. Он был переведен из ЦРЛ в Центральную военно-индустриальную радиолабораторию (ЦВИРЛ), где и продолжал опыты, настойчиво стремясь устранить недостатки, выявленные при испытаниях первого макета, увеличить дальность обнаружения самолета. К 1937 году коллектив ЦВИРЛ создал прибор, который "видел" воздушную цель на расстоянии до 11километров. Однако добиться стабильной работы приемного и передающего устройств так и не удалось. Аппаратура стала надежнее, но еще не в такой степени, которая предусматривалась заданием.
К концу 1938 года стало очевидно, что другие коллективы, ведущие аналогичные исследования, обгоняют ЦВИРЛ. Встал вопрос о целесообразности дальнейших работ в этой лаборатории. Вскоре они были прекращены. Неудача? Да, но не провал. Ведь именно Ю. К. Коровин со своими товарищами провел первые опыты, которые дали нужный толчок. Теперь эстафетная палочка была передана другим. Они несли ее к финишу, хотя путь предстоял еще долгий и трудный.
Наибольших успехов добились ученые и инженеры НИИ-9. Согласно договору с ГАУ, они должны были уже в 1935-1936 годах создать новый экспериментальный радиообнаружитель для зенитной артиллерии. И не только создать, но я провести испытания на одном из полигонов. В этот период мне часто приходилось встречаться с Михаилом Александровичем Бонч-Бруевичем.
- Чем порадуете? - спрашивал я при очередном визите.
- Отличной погодой! - улыбался в ответ Михаил Александрович.
- А кроме нее? - допытывался я.
- Да вот, кажется, неплохой полигон строим. Будет где аппаратуру испытывать.
- Важно, чтобы сама аппаратура была.
- Будет и она, - успокаивал Михаил Александрович. - А пока, быть может, съездим вместе, посмотрим, как строятся сооружения первой очереди?
И мы отправлялись на полигон... Строить его начали, как только НИИ-9 приступил к исследованиям по заданиям ГАУ. Именно тогда и встал вопрос о том, где будет испытываться радиоаппаратура. Мы могли, конечно, предложить радистам любой из наших полигонов. Но территориально они располагались довольно далеко от Ленинграда. К тому же большинство разработок велось закрытым порядком. Разместив на имевшихся полигонах радиоаппаратуру, мы невольно раскрыли бы некоторые свои секреты.
Как же поступить? Руководители НИИ-9 произвели финансовые прикидки и пришли к выводу, что есть смысл оборудовать испытательные площадки где-нибудь неподалеку от Ленинграда. Выбранное место должно было удовлетворять целому ряду специфических условий. Требовалось исключить возможность индустриальных помех, обеспечить максимальную скрытность экспериментов, создать по возможности благоприятные условия для работы инженерно-технического состава.
Поиски подходящего места продолжались довольно долго. В 30 километрах к северо-западу от Ленинграда проходила граница с Финляндией. Юг и юго-запад - сплошные дачные места, лагеря военных училищ, довольно крупные поселки и города: Красное Село, Гатчина, Пушкин, Павловск. На западе, сразу же за Петергофом, находилась пограничная зона. Отсюда до границы с Эстонией было около 100 километров.
Ничего существенного не дали поездки рекогносцировочных групп и в восточном направлении. Там сразу же за пригородной зоной начиналось царство болот. Как раз в это время совершенно неожиданное предложение внес Михаил Александрович Бонч-Бруевич. Читая книгу М. И. Пыляева "Забытое прошлое окрестностей Петербурга", он обратил внимание на то, что примерно в 40 километрах от города, на берегу Невы, находилась небольшая усадьба, принадлежавшая некогда князю Потемкину. Она называлась "Островки".
Михаил Александрович поделился своими соображениями с директором института Н. И. Смирновым и уговорил его съездить посмотреть Островки. По общему мнению, лучшего и желать было нельзя. От города близко, большой лесной массив, удобный для маскировки строительства и последующих работ. Неподалеку от Островков проходило шоссе, чуть дальше - железная дорога. В Ленинград можно было добраться и по Неве.
Ходатайство об отчуждении земель и передаче их в ведение НИИ-9 направили Андрею Александровичу Жданову. Он, зная, какое большое значение для обороны имеют работы института, немедленно дал соответствующее распоряжение.
С тех пор Михаил Александрович Бонч-Бруевич, пользуясь правом первооткрывателя, неизменно считал полигон в Островках своим детищем. И у него для этого были все основания. Научный руководитель института вложил в этот полигон душу. Под его руководством шло оборудование лабораторий, площадок, хранилищ.
Непосредственным исполнителем работ был А. Г. Громов, исключительно трудолюбивый и энергичный инженер. Всякий раз, когда мы приезжали в Островки, он с удовольствием и гордостью показывал свое хозяйство. Восстанавливался и переоборудовался небольшой дворец Потемкина. Росли здания, в которых должны были разместиться лаборатории. В глубоких траншеях закладывались кабели, водопроводные трубы. Прямо на территории полигона сооружалась взлетно-посадочная полоса для легких самолетов, которые смогли бы подниматься по первому требованию испытателей. Полигон оборудовался основательно, с учетом современных требований.
Нужно сказать, что он действительно сыграл большую роль при испытании средств радиообнаружения. К сожалению, эта прекрасная научно-испытательная база во время Великой Отечественной войны оказалась в зоне военных действий и была полностью разрушена.
Быстро строился и оборудовался испытательный полигон. Но аппаратура для обнаружения самолетов, к общей радости, создавалась еще быстрее. В сентябре 1936 года на одном из полигонов ГАУ (строительные работы в Островках еще не были завершены) появился радиоискатель "Буря". Предстояло выяснить, какими тактико-техническими характеристиками обладает это устройство. Я немедленно выехал к месту испытаний.
Бориса Константиновича Шембеля нашел, разумеется, возле установки. На повозке звукоулавливателя возвышались две параболические антенны. Они были сравнительно невелики. Здесь же размещались излучающее устройство с магнетронным генератором, работавшим на волне около 25 сантиметров, и приемник суперрегенеративного типа. Это были технические новшества, которые еще только пробивали себе дорогу. Значительное место на вращающемся основании занимали аккумуляторы и преобразователи.
Борис Константинович предложил немедленно приступить к делу. Естественно, что я не возражал. В течение нескольких часов совместно с инженерами-испытателями полигона К. Н. Томилиным и В. А. Калачевым мы уточнили программу. Договорились с летчиками, которые должны были обеспечить нас полетами, распределили обязанности.
И вот первый вылет. С самолетом поддерживается устойчивая связь. Он ложится на заданный курс. Напряженно слушаем, пытаясь уловить в наушниках характерный звук, свидетельствующий о том, что установка принимает отраженный сигнал. Вроде бы есть... Честное слово, есть! В таблицу заносится первая цифра. Она радует. Дальность обнаружения почти 10 километров. Однако результат нужно проверить.
Снова самолет на курсе. И опять тревожное ожидание: появится сигнал или нет? А если появится, то какова будет дальность обнаружения? Хорошо бы подтвердить первоначальную цифру. Трудно передать, что в такие минуты переживают инженеры-конструкторы и инженеры-испытатели. Ведь во время испытаний подводятся итоги многомесячного труда десятков людей, целых коллективов.
Есть засечка! Получаем примерно ту же цифру, что и в первый раз. Это хорошо. Заполняем бесчисленные графы таблиц. Ведь нас интересует не только дальность обнаружения, но и точность определения угловых координат, надежность работы аппаратуры радиоискателя. И он, к нашей радости, уверенно сопровождает цель. А вот и наш Р-5. Он пролетает над испытательной площадкой, приветливо покачивая крыльями. Даем команду на разворот. Теперь нужно получить те же самые данные по удаляющемуся самолету.
- Летчик запрашивает, потребуется ли еще заход, - докладывает радист.
- Конечно, потребуется! И не один, а, может быть, сто один.
Гоняем самолет до тех пор, пока у него не кончается горючее. Пилот, как потом выясняется, с трудом дотягивает до аэродрома. Связываемся по телефону с командованием, просим заправить машину и вновь поднять ее в воздух.
- Прогноз погоды неважный, - отвечают нам. - Через час-полтора ожидается плотная облачность, порывистый ветер.
- Вот и чудесно! - радуемся мы.
- Что же здесь хорошего? - удивляются на том конце провода.
Летчикам действительно трудно понять, почему мы в восторге от хмурого неба. А нам нужно проверить установку в самых разнообразных условиях. И чем они сложнее, тем лучше для дела.
Поворчав, авиаторы соглашаются. Место в кабине занимает один из самых опытных пилотов. Но даже ему трудно выдерживать курс. Сильный боковой ветер сносит самолет в сторону. Низкие облака полностью закрыли небо. А в наушниках есть сигнал. Чудодейственный луч, пробивая тучи, отражается от фюзеляжа, крыльев, хвостового оперения и возвращается к приемнику.
Работаем и днем и ночью, в безоблачную и в пасмурную погоду. По ходу дела Б. К. Шембель вносит в аппаратуру некоторые изменения. Попутно выясняется, что при различных курсах самолета отраженный сигнал имеет неодинаковую интенсивность. Это очень важная деталь, которую непременно нужно учесть при последующих разработках. Кроме того, Борис Константинович замечает, что радиоволны отражаются от гор, находящихся на удалении почти 100 километров. Не означает ли это, что и самолеты можно обнаруживать на такой же дальности?
Более месяца продолжались испытания. В Москву мы возвращались с победой. Эксперимент показал, что характеристики радиообнаружителя лучше, чем звукоулавливателей, состоявших на вооружении войск ПВО. Самолет Р-5 уверенно обнаруживался на дальности 10-11 километров, причем (и это самое главное) в любое время суток, при ясной и облачной погоде. Две угловые координаты определялись также с достаточной точностью. Ветер, в отличие от акустических средств обнаружения, на работу установки практически никакого влияния не оказывал.
После подведения итогов было решено продолжать работы по усовершенствованию этого радиообнаружителя. На 1937 год, в частности, перед институтом ставилась задача увеличить дальность обнаружения, точность определения угловых координат, обеспечить более надежный поиск, повысить эксплуатационную надежность. Несколько позже на повестку дня был поставлен и еще один вопрос: разработка радиодальномера. Дело в том, что "Буря" указывала только направление на самолет и не определяла, на каком удалении он находится. А без третьей координаты зенитная артиллерия могла вести лишь заградительный огонь.
К 1939 году сотрудниками НИИ-9 были созданы радиоискатели Б-2 и Б-3. Они явились усовершенствованными вариантами "Бури". На полигонных испытаниях эти установки обнаруживали самолеты на дальностях до 20 километров, определяя их угловые координаты в 1,5-3 раза точнее, чем звукоулавливатели. Чуть позже были созданы еще более совершенные установки "Мимас" и "Стрелец". Последняя использовалась в качестве радиодальномера. Таким образом, зенитная артиллерия получала возможность вести с помощью радиосредств не только заградительный, но и прицельный огонь.
Учитывая все это, Главное артиллерийское управление обратилось в Комитет Обороны при Совете Народных Комиссаров СССР с предложением создать промышленный (опытный) образец зенитного радиолокатора для войск ПВО. В апреле 1940 года соответствующее решение было принято. Для того чтобы подтвердить реальность требований ГАУ к заводу-изготовителю, были проведены дополнительные испытания макета "Мимас", который должен был стать основой для промышленности.
И вновь мы волновались. На сей раз все прошло хорошо. Скоростной бомбардировщик типа "СБ" обнаруживался радиолокационной установкой на расстоянии до 30 километров. Это вполне удовлетворяло зенитную артиллерию. В состав комплекта аппаратуры, получившего условное наименование "Луна", кроме установки типа "Мимас" должен был входить радиодальномер типа "Стрелец", позволявший определять дальность с точностью до 150 метров. Первый образец нового прибора предполагалось выпустить весной 1941 года.
Было бы неправильным полагать, что работы по развитию радиолокационных средств велись только в ЦРЛ и НИИ-9. Над решением этой проблемы трудились и другие научно-исследовательские учреждения, причем некоторые из них не имели прямого отношения к ГАУ.
Коллектив сотрудников Ленинградского физико-технического института под руководством Юрия Борисовича Кобзарева, к примеру, создал по заданию Управления ПВО РККА макет радиолокационной станции дальнего обнаружения самолетов для службы ВНОС ПВО. В отличие от установок, с которыми мне довелось иметь дело, она работала не в непрерывном, а в импульсном режиме и на испытаниях в 1938 году показала поистине потрясающие для того времени результаты. Кто бы мог подумать, что самолет, летящий на высоте 1500 метров, можно обнаруживать на расстоянии до 50 километров!
Каким образом удалось добиться таких характеристик? Нам, инженерам ГАУ, было известно, что данная радиолокационная станция работала на метровых волнах. Быть может, именно этот диапазон наиболее перспективен? Не следует ли коллективам, которые работают по заданиям ГАУ, избрать такой же путь? Можно ли использовать импульсный метод радиолокации для зенитной артиллерии? По всему чувствовалось, что пришла пора обменяться опытом, найти какую-то общую точку зрения по поводу дальнейших разработок.
Именно с этой целью по предложению ГАУ в сентябре 1938 года в НИИ-9 была созвана научно-техническая конференция по вопросам радиообнаружения. В ее работе приняли участие многие видные ученые.
У входа в зал заседаний встречаю Юрия Борисовича Кобзарева. Пожимаем друг другу руки. Я от души поздравляю его с достигнутыми успехами. Ведь станция для дальнего обнаружения самолетов - его детище. Через минуту к нам присоединяется Борис Алексеевич Введенский.
- Вот мы и собрались все вместе, батеньки мои! Давно бы пора. А то оторваны друг от друга и ведать не ведаем, что у соседей делается.
Борис Алексеевич, конечно, несколько сгущал краски. Взаимная информация существовала. Но была в его словах и доля истины. Ведь порой становились известны лишь конечные результаты той или иной разработки. А иногда какая-то мелочь тормозила исследования. Знать бы о ней - сразу ощутимый бросок вперед, экономия многих месяцев. Но, к сожалению, не было у нас в те годы единого центра, куда стекались бы нужные сведения. Инженеры-вооруженцы ГАУ, например, заботились о создании радиолокационных станций для нужд зенитной артиллерии и прожекторных войск. По заданию Управления ПВО РККА в течение трех лет велись опыты по дальнему обнаружению самолетов. С 1937 года но решению Наркома обороны эти работы были переданы из Управления ПВО в Управление связи. Связисты начали эксперименты по своей линии. Разумеется, каждое из этих направлений имело свою специфику, но не вызывало сомнений и то, что теоретическая основа, многие практические аспекты могли бы быть общими. Хотелось, чтобы конференция помогла объединить усилия.
Все чаще посматриваю на часы. До начала заседания остаются считанные минуты. Подходит Юрий Константинович Коровин. Он все такой же невозмутимый, спокойный. Привычным жестом поправляет очки и спрашивает:
- Скоро начинаем? Успею в буфете чаю выпить? Завтрак у меня что-то не получился.
Трель звонка, приглашающего всех участников конференции в зал, заставила его отказаться от этого намерения.
Конференцию открывает академик Михаил Васильевич Шулейкин. Он коротко информирует участников о задачах и целях данного форума, останавливается на трудностях, которые возникли в НИИ-9, рассказывает об успехе ЛФТИ и предлагает обсудить планы дальнейшего развития средств радиообиаружения.
Выступает Михаил Александрович Бонч-Бруевич. Коротко, но предельно четко он рассказывает о работах института, не скрывает частных неудач, скупыми штрихами рисует планы на ближайшее будущее. Юрий Борисович Кобзарев доказывает, что для обнаружения самолетов на больших дальностях нужна аппаратура, работающая на метровых волнах. На классной доске, установленной в зале, появляются формулы, схемы. Однако он не возражает и против работ НИИ-9 и ЦВИРЛ, которые пытаются добиться успеха на более коротких волнах.
Более того, подойдя ко мне во время перерыва, когда все мы вышли в парк, Юрий Борисович сказал:
- Коллектив НИИ-9 не должен отказываться от дециметрового диапазона. Проигрыш в дальности будет полностью компенсирован точностью определения координат. А в целом советую переходить к импульсному методу. Будущее - за ним.
Рядом с нами по усыпанной золотистыми листьями Дорожке шагал Борис Алексеевич Введенский. Он включился в нашу беседу. Когда Юрий Борисович отошел, Введенский весело воскликнул:
- Молодец, Кобзарев! Объективно подходит к делу. Свое хвалит, но и чужое не хает.
Нас догнали Шулейкин и Бонч-Бруевич. Михаил Васильевич обращается сразу ко всем:
- Опять, наверное, о науке? Так зачерстветь можно. Ну-ка, давайте наперегонки вон до того дерева! А Лобанов будет арбитром. Раз, два... три!
И все трое срываются с места. Первым финиширует Михаил Васильевич, за ним - Михаил Александрович, последним - Борис Алексеевич.
- Не люблю торопиться, - тяжело дыша, оправдывается он. - Мои килограммы не так-то просто перемещать с места на место.
Звучит звонок. Снова слушаем интереснейшую информацию о разработках, которые ведутся в научных учреждениях. Конечно, за время конференции не расскажешь обо всем. До ее участников доводятся лишь общие сведения. Но все чаще слышатся в перерывах фразы: "Нужно будет побывать у них. Кажется, интересная мысль высказана".
Мне думается, что научно-техническая конференция, проходившая в Ленинграде, стала очень важной вехой в развитии отечественной радиолокации.
В 1937 году Управление военных приборов ГАУ было расформировано, и наш отдел зенитного вооружения влился в состав Артиллерийского комитета ГАУ Арткома, как его сокращенно называли. Естественно, что мы продолжали заниматься радиосредствами, имевшими лишь непосредственное отношение к нашему профилю, то есть к зенитной артиллерии.
Сразу же после реорганизации секцию, а затем отдел зенитного вооружения возглавил Вячеслав Иванович Фохт. Затем его сменил Петр Борисович Траубе. И в 1938 году моим непосредственным начальником стал Артур Артурович Гюннер. Все они были исключительно знающими артиллеристами и трудолюбивыми людьми. Мы стремились им всячески подражать и многому научились у них. Фохт, Траубе и Гюннер внесли большой вклад в создание зенитной артиллерии малого и среднего калибров, которая в Великой Отечественной войне зарекомендовала себя по всем тактико-техническим и эксплуатационным показателям с самой лучшей стороны.
К концу 1937 года группа инженеров НИИИС РККА, которую возглавил Д. С. Стогов, создала оригинальную систему для обнаружения самолетов. Она получила условное наименование "Ревень". Связисты предлагали оснастить новыми установками посты ВНОС, расположенные непосредственно у государственных границ.
К разработкам, которые вели связисты, наш отдел никакого отношения не имел. И тем не менее я совершенно неожиданно оказался участником испытаний "Ревеня". А получилось это так.
Однажды, незадолго до конца рабочего дня, меня вызвали к Г. И. Кулику, который в 1937 году сменил Н. А. Ефимова на посту начальника ГАУ, а в 1939 году стал заместителем Наркома обороны. Еще в приемной я увидел начальника Управления связи РККА Ивана Андреевича Найденова. Он тоже явился по вызову к тому же часу. Честно говоря, меня это удивило. Но как только мы вошли в кабинет, все разом прояснилось.
- Что вы, Лобанов, знаете о "Ревене"? - спросил Кулик.
- Знаком лишь в общих чертах.
Заместитель наркома досадливо поморщился.
- А впрочем, это даже хорошо, что не знаете. Со стороны будет виднее, - продолжал Кулик. - Включаю вас в состав комиссии, которая будет испытывать "Ревень".
- Но...
- Никаких "но"! - Кулик не терпел возражений. - Оформляйте документы и отправляйтесь.
Он поднялся из-за стола, давая этим понять, что разговор окончен. Я четко повернулся и вышел. Вскоре появился и Найденов.
- Не огорчайтесь, товарищ Лобанов. Для меня это тоже неожиданность.
- Неожиданности бывают разные. Тут своих дел невпроворот. Скажите хоть, где будут испытания, кто в них участвует?
- Под Киевом. Прочтите вот этот приказ, подписанный Куликом, и все станет ясно.
Через несколько дней я был в Киеве. Чтобы вспомнить прошлое, пошел бродить по улицам и закоулкам. Я узнавал и не узнавал их. Вот она, Лавра... Напротив - старинные здания крепостного штаба. А нашего радиотелеграфного батальона здесь уже нет. Вот Крещатик. Но выглядит он совершенно иначе. Вроде бы шире, просторнее стал. Кругом чистота, образцовый порядок. По асфальтированным мостовым неторопливо, словно огромные жуки, ползут машины-поливалки. Ребятишки шумной ватагой бегут следом, пытаясь ухватить повисшую в водяной пыли веселую радугу. Вот сюда, если мне не изменяет память, мы ходили на лекции. На этом углу назначали свидания. Неужели все это было пятнадцать лет назад?..
В Киеве мне предстояло детально ознакомиться с устройством "Ревеня", до конца попять, в чем его сильные и слабые стороны. Ведь государственные испытания - это либо путевка в жизнь, либо суровый приговор новому образцу, причем чаще всего этот приговор обжалованию не подлежит. Поэтому ответственность на членов государственной комиссии ложится огромная. Ошибаться нельзя. Объективность, помноженная на знания и опыт, - вот что в первую очередь необходимо испытателю.
Система "Ревень" оказалась довольно простой. Она включала в себя несколько передающих и приемных станций, которые располагались на одной линии. С помощью специальных антенн между установками создавалась своеобразная радиозавеса, невидимый барьер из электромагнитной энергии. Если целей в пространстве не было, в приемник попадала лишь волна, излучаемая передатчиком. Стоило в пределах "запретной" зоны появиться самолету, как возникал дополнительный отраженный сигнал, который складывался с основным. Суммарный сигнал преобразовывался в приемнике и поступал на записывающее устройство, где и фиксировался на бумажной ленте. Как ни проста была система, а действовала она достаточно надежно.
Ранним утром члены комиссии разъезжались по точкам, для того чтобы наблюдать за работой аппаратуры и контролировать действия обслуживающего персонала. Точки располагались друг от друга на расстоянии до 35 километров. В неизвестное для всех, кроме членов комиссии, время в воздух поднимались самолеты. Задача расчета заключалась в том, чтобы засечь момент, когда какой-нибудь из них пересечет радиозавесу.
Должен сказать, что в подавляющем большинстве случаев это удавалось сделать. Но установка не давала ответа на вопрос о дальности до цели, высоте ее полета, угловых координатах, скорости. Проблема решалась по принципу "Да" или "Нет". Это, конечно, было очень серьезным недостатком. И тем не менее факт нарушения границы вражеским самолетом мог быть зафиксирован.
Поэтому на заключительном этапе испытаний, когда пришла пора делать окончательные выводы, все члены государственной комиссии высказались за принятие системы "Ревень" на вооружение.
Заключение комиссии было рассмотрено и утверждено в соответствующих инстанциях. Уже в сентябре 1939 года Народный комиссар обороны подписал приказ, которым было определено, что радиоулавливатель самолетов РУС-1 ("Ревень") является штатным вооружением войск противовоздушной обороны. Должен заметить, что зимой того же года система прошла боевую проверку непосредственно во фронтовых условиях на Карельском перешейке. Правда, финская авиация не проявляла особой активности. Наше превосходство в воздухе было очевидным. Однако отдельные самолеты, пытавшиеся проникнуть на нашу территорию, своевременно обнаруживались и уничтожались.
К началу Великой Отечественной войны промышленность успела выпустить 45 комплектов РУС-1, которые успешно использовались в войсках ПВО в Прибалтике, на Дальнем Востоке и в Закавказье.
* * *
Международная обстановка продолжала накаляться. В Европе бушевала война. Японские милитаристы прощупывали прочность наших восточных границ. Красная Армия, выполняя освободительную миссию, вступила на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии.
Партия и правительство делали все возможное для укрепления оборонной мощи страны. Мы, военные люди, чувствовали это особенно хорошо. Новые и новые закалы на вооружение поступали в промышленность через ГАУ. О том, что существует какой-то распорядок дня, начало и конец работы, мы стали постепенно забывать. Порой засиживались далеко за полночь. Выходишь, бывало, на тихие, пустынные улицы где-то во втором или третьем часу ночи и чувствуешь, что пошатывает от усталости. Невольно вспоминаешь те времена, когда нам доставалось от Орлова за малейшую задержку в кабинете после окончания рабочего дня. А теперь... Что поделаешь, иначе нельзя. Сегодня все измеряется другими мерками.
Действительно, в 1934 году были проведены успешные опыты по радиообнаружению самолета. В 1939 году на вооружение принята первая система. Промежуток времени порядка пяти лет. Много это или мало? Практика показывала, что на разработку образцов обычного вооружения, в которых не было ничего принципиально нового, уходили годы. Мы же фактически начинали с нуля. И радиолокатор, пусть еще не идеальный, уже существовал. Когда же появятся следующие?
26 июля 1940 года приказом Народного комиссара обороны на вооружение войск ПВО принимается первая импульсная радиолокационная станция РУС-2. Она способна обнаруживать самолеты на дальности до 150 километров. Это настоящий триумф! Спустя год сотрудникам ЛФТИ Ю. Б. Кобзареву, П. А. Погорслко и Н. Я. Чернецову присуждается Государственная премия. Казалось бы, уж теперь никто не сомневался в успехах радиолокации. И тем не менее нам пришлось выдержать еще один, пожалуй самый трудный, бой. Чтобы ввести читателей в курс дела, я вынужден несколько вернуться назад.
Главное артиллерийское управление постоянно поддерживало тесные контакты с Артиллерийской академией имени Ф. Э. Дзержинского. И это вполне естественно. К мнению ученых прислушивались руководители оборонной промышленности, известные конструкторы. Ни одно совещание в ГАУ или в других заинтересованных организациях не проходило без участия специалистов академии.
Наш отдел особенно тесно контактировал с кафедрами зенитной артиллерии и акустических военных приборов. Испытывая и усовершенствуя звукоулавливатели, мы всегда советовались с сотрудниками соответствующей кафедры, поручали им отдельные исследования и разработки. И нужно сказать, отношения наши складывались наилучшим образом. В частности, коллектив кафедры, возглавляемой профессором Н. Я. Головиным, сконструировал несколько экспериментальных звукоулавливателей, в том числе оригинальный дифференциально-интерференционный пеленгатор ДИП. По мнению авторов, он являлся высшим техническим достижением времени в данной области военной техники. Однако полигонные испытания прибора, в которых мне довелось участвовать, показали несостоятельность этих утверждений. По своим данным ДИП не превосходил обычные звукоулавливатели. После этого ГАУ уже не выдавало академии заданий на разработку акустических средств для обнаружения самолетов. Как ни убеждали мы акустиков, что наиболее перспективны радиотехнические методы, что именно ими и нужно заниматься, они оставались верны себе.
Справедливости ради необходимо отметить, что коллектив кафедры добился заметных успехов в создании звукометрических приборов для засечки орудий и минометов по звуку выстрела. Известно, что такие станции во время Великой Отечественной войны сыграли определенную роль при обнаружении вражеских батарей. Однако акустики считали, что и самолеты могут быть обнаружены только их аппаратурой. Мы были бы очень рады заполучить такие установки для войск противовоздушной обороны. Но практически сделать ничего не удавалось.
В июне 1939 года Артиллерийская академия имени Ф. Э. Дзержинского организовала и провела научную конференцию по оценке состояния и развития артиллерийского вооружения. Одним из докладчиков на конференции был профессор Головин. Он весьма скептически оценил состояние военных акустических приборов.
Далее обсуждалось предложение кафедры о создании в системе Наркомата обороны специального института акустических военных приборов, который взял бы на себя разработку средств обнаружения самолетов.
- Что думают по этому поводу представители ГАУ? - спросил начальник академии комкор А. Н. Сивков.
Поднялся начальник отдела зенитного вооружения Арткома Артур Артурович Гюннер.
- Вреда от этого большого не будет, но и пользы тоже, - спокойно произнес он.
Предложение об организации института отклонили. Но акустики продолжали доказывать свое. Летом 1940 года в Артиллерийской академии собрался расширенный ученый совет, на котором вновь скрестились шпаги. Среди приглашенных были видные ученые академик Н. Д. Папалекси и профессор Н. Н. Андреев, председатель Арткома генерал-полковник артиллерии В. Д. Грендаль, инспектор Комитета Обороны при СНК СССР подполковник А. П. Корнецкий, некоторые инженеры, научные работники, занимавшиеся как акустикой, так и радио.
Истекший год вновь подтвердил правильность наших позиций, а в докладе профессора Головина все те же мотивы: акустика несправедливо забыта, радиообнаружение - фантастика. Когда начались прения, на трибуну первым поднялся Николай Николаевич Андреев.
- Я, как известно, акустик, - начал Николай Николаевич. - И я верю в акустику... Да, верю и горжусь ею! Она много сделала и еще сделает для нужд обороны. Однако радисты добились несомненных успехов. Они обнаруживают самолеты за десятки километров. А что можем предложить Красной Армии мы, акустики? Пока что, к сожалению, ничего конкретного.
Академик Папалекси был еще более краток.
- Целиком и полностью согласен с уважаемым Николаем Николаевичем. НИИ-9 и другие организации, работающие в области радиообнаружения самолетов, находятся на правильном пути. И наши военные инженеры тоже.
В зале воцарилась тишина. Грендаль шепнул мне:
- Берите слово, Лобанов.
Я встал. Говорить было трудно. Стараясь не делать каких-либо выводов, я сопоставил данные акустических и радиотехнических средств обнаружения. Сравнение было, несомненно, в пользу последних. Когда я закончил свое выступление, слово взял начальник академии.
- Товарищи, я прошу извинить меня, но дальнейшее обсуждение затронутого вопроса, вероятно, бессмысленно. Кажется, все ясно, - сказал он и тут же закрыл заседание.
В ГАУ мы возвращались с генерал-полковником Грендалем пешком. Хотелось немного развеяться после совещания. Когда мы проходили по улице Разина, Владимир Давидович обернулся ко мне и с улыбкой сказал:
- Мы одержали сегодня очень важную победу.
Да, это было несомненно так, точка зрения военных инженеров-вооруженцев полностью подтвердилась.
В час испытаний
Быстро шагаю по знакомым улицам. Каблуки запыленных сапог глубоко вдавливаются в вязкий, мягкий асфальт. Солнце печет немилосердно. Безумно хочется пить. Знаю, что вот сейчас за углом будет киоск, в котором торгуют газированной водой. Всего за пятнадцать копеек можно получить стакан с лимонным, малиновым или клубничным сиропом. Впрочем, можно ли? Такой уверенности нет. Уж слишком резкая грань пролегла между привычным "вчера" и тревожным "сегодня".
Да, всего лишь три дня минуло с того воскресенья, когда началась война, а Москва изменилась неузнаваемо. Куда ни глянешь - всюду заклеенные крест-накрест полосками бумаги оконные стекла. Возле подъездов жилых домов дежурят строгие женщины с красными повязками на рукавах. На чердаках и лестничных площадках спешно оборудуются пожарные посты. На улицах то и дело появляются не очень стройные колонны новобранцев. У некоторых в руках маленькие чемоданчики, у большинства за плечами вещевые мешки.
Уже третий день идут напряженные бои. Фашистская авиация бомбила Киев, Минск, Каунас, Вильнюс и многие другие города. Невольно поднимаю голову. Неужели и над Москвой могут появиться вражеские самолеты? И, словно отвечая на мой вопрос, на площадь из переулка выплывает аэростат воздушного заграждения. Его, будто гигантское животное, ведут на поводках красноармейцы. Молча расступаются люди. Милиционер резко вскидывает вверх руку, останавливая транспорт.
А вот и заветный киоск с газировкой. Торгует, как обычно, но перед ним выстроилась довольно солидная очередь. Обидно, в моем распоряжении чуть больше часа. Нужно побывать дома, взять все необходимое. Пока удалось лишь пару раз позвонить по телефону. А пить все-таки очень хочется. Невольно замедляю шаг.
- Товарищ командир, вам воды? Подходите без очереди. - Продавщица протягивает мне наполненный стакан.
Пожилая дама в старомодной шляпке, которой предназначалась газировка, вскидывает на меня удивленный взгляд и тут же любезно улыбается.
- Да-да, конечно, какой может быть разговор! Пейте на здоровье...
Выпив стакан воды, снова пускаюсь в путь по знакомым и в то же время ставшим совершенно другими московским улицам.
Нам, инженерам-вооруженцам ГАУ, никогда не приходилось сетовать на недостаток работы. С началом войны нагрузка удвоилась, если не утроилась. В соответствии с заранее разработанными планами сотни и тысячи предприятий переключались на выпуск военной продукции.
Единые чертежи на все виды артиллерийского, минометного и стрелкового вооружения, на боеприпасы к ним, различные приборы и приспособления, находившиеся в нашем ведении, хранились в ГАУ. Никто не имел права вносить в них изменения, поправки. Первоочередная задача ГАУ заключалась в том, чтобы немедленно обеспечить полными комплектами этих чертежей все предприятия, которые переходили на военный профиль. Нужно отметить, что часть из них в первые же месяцы войны была эвакуирована. Разыскать их через соответствующие наркоматы, установить связь, организовать доставку технической документации - все это возлагалось на Главное артиллерийское управление.
Своевременная поставка технической документации была далеко не единственной нашей заботой. ГАУ являлось не только заказывающим, по и снабжающим органом. Сотни эшелонов с артиллерийскими орудиями, минометами, боеприпасами ежедневно двигались к фронтовым базам и складам. За движением каждого такого эшелона, а порой и отдельного, особенно важного вагона нужно было внимательно следить, всеми силами "проталкивать" их к месту назначения. Новый начальник Главного артиллерийского управления генерал-полковник артиллерии Н. Д. Яковлев, прибывший к нам в первый же день войны, требовал от начальников отделов абсолютно точных и оперативных сведений обо всем, что касалось вооружения и боеприпасов. Учетные данные проверялись и обновлялись не реже двух раз в сутки.
В послевоенные годы мы нередко встречались с Николаем Дмитриевичем Яковлевым во внеслужебной обстановке. И он часто вспоминал о том, как выручали его хорошо проверенные цифры во время докладов Верховному Главнокомандующему. Случалось, что кто-нибудь из командующих фронтами поднимал вопрос о недостатке вооружения, боеприпасов, требовал дополнительных поставок. Если имелась хоть малейшая возможность, Николай Дмитриевич всегда шел навстречу. Но чаще всего этого сделать было нельзя. Тогда приходилось доказывать, убеждать, приводить конкретные цифры. Товарищ Сталин тут же проверял точность докладов начальника ГАУ. Убедившись, что они соответствуют действительности, Верховный Главнокомандующий обычно говорил:
- У меня нет оснований сомневаться в словах товарища Яковлева. Если он утверждает, что больше дать невозможно, значит, так оно и есть.
Было еще одно важнейшее направление в работе ГАУ, о котором нельзя не упомянуть. Дело в том, что артиллерийские боеприпасы поступали от промышленности в виде "полуфабрикатов": отдельно снаряды, гильзы, пороха, взрыватели. Окончательная сборка производилась в стационарных базах или в подвижных артиллерийских снаряжательных мастерских (ПАСМ). Располагались последние, как правило, в железнодорожных вагонах. В одном осуществлялось химическое травление гильз, в другом - подготовка снарядов, в третьем развеска зарядов, в четвертом - сборка. Каждый такой железнодорожный состав имел свою электростанцию, котельную, ремонтно-механический цех. Подобные арсеналы на колесах действовали на многих участках фронта под Москвой, Ленинградом, Сталинградом. Перемещаясь с места на место, они искусно уходили от бомбовых ударов фашистской авиации. Сотни, тысячи ящиков с боеприпасами ежедневно отправляли ПАСМы на огневые позиции. Деятельность большинства подвижных артиллерийских снаряжательных мастерских направлялась и контролировалась непосредственно ГАУ.