Мы все актеры

ЕВРАЗИЙСКИЙ БОЕВИК

Киносценарий

Город Ходжент, апрель месяц. Плакучие деревья, русский храм, мечеть. Одноэтажные каменные дома позапрошлого века, белые и молчаливые. Горы водят хоровод, одна горная цепь навстречу другой. Настоящие, не рисованные, они движутся, заходят друг за друга, цепляются зубцами. Всамделишное живое солнце скачет как мяч сверху вниз и снизу вверх. Задержится в прыжке – в зените, и снова под линию горизонта, волнистую от гор. На минуту стемнеет, и снова рассвет. Церковь звонит, муэдзин кричит. На кладбище через посыпанную песком дорожку соседствуют памятники с крестом и надгробья с полумесяцем. Есть и обелиски с красной звездой. Очень красивый юноша таджик по имени Рустам с головой, недавно обритой наголо, теперь же поросшей иссиня-черной щетиной, стоит сложивши ладони лодочкой у мусульманской могилы. Далее все реплики со звездочкой идут как бы с дубляжем: русский текст погромче, таджикский тихо и не очень точно. Это такая кукла.

*РУСТАМ: Мама, я вернулся. Было не так уж опасно.

Рустам и синеглазый худой парень с забинтованным лбом ползут в камуфляже по камням, от которых отскакивают пули. По горной реке плывет чернобородый труп в зеленой суконной поддевке. Ангел смерти низко летит над берегом. У него печальное сиреневое лицо, длинные черные кудри и темно-серые крылья, раздерганные, точно облачные перья. Вот теперь он сидит, изящно обхватив себя руками, на могиле с новеньким крестом и красной звездой одновременно, напротив упокоения Рустамовой матери. В упор не видя ангела, высокая сорокалетняя женщина в черном по имени Анна Сергевна, шевеля губами, читает без конца надпись.

АННА СЕРГЕВНА: Андрей Арзамасцев. !5 февраля 1978 – 2 апреля 1998. Андрей Арзамасцев.

РУСТАМ: Анна Сергевна, я пришел… был у Вас в школе, не застал…

АННА СЕРГЕВНА: (не очень слушая): Эти перегородки до неба не доходят… ты же знаешь – нет Бога кроме Бога… обряды только разные… мы с тобой можем молиться вместе, Рустам…

Какие-то секунды недолгое виденье: стоят вчетвером на песчаной дорожке, будто на нейтральной полосе. Белый, как лист бумаги, синеглазый Андрей в том же камуфляже, теперь уже с намокшими кровью бинтами на голове. Мать Рустама в платке с блестками, повязанном назад узлом. Мертвенно бледное лицо, оттененное сросшимися густыми бровями. Анна Сергевна в трауре. Рустам в красной футболке, с чуть обросшей башкой, на которую падает луч света. Брови у него материнские. Те двое исчезли, эти двое остались. Ангел смерти перелетел на свежую мусульманскую могилу и разлегся в позе скульптуры с гробницы Медичи.

РУСТАМ: Наверно, уеду. Работы нет и не будет. Пошли, провожу Вас. Я всё помню. Хотите, прочту наизусть «скажи-ка, дядя, ведь не даром…»

АННА СЕРГЕВНА: Ты был в русской школе такой забавный… рядом с Андреем. Я-то никуда не уеду. Некуда и не к кому. Бабушка бежала с моей мамой на руках в тридцать седьмом. Они только и уцелели. Вышла тогда вторым браком за русского врача «из бывших». Бывшим отсюда дороги нет. Учим вас и лечим.

Рустам хочет взять у нее из рук сумки, она не дает. В дальнем конце кладбища расстаются, говоря друг другу что-то нам не слышное.

Рустам идет с кладбища по старой улице. Наперехват ему родственница лет тридцати пяти по имени Манзура. Останавливаются друг против друга. В отдаленье застывают как вкопанные Манзурины дочери-погодки шестнадцати и семнадцати лет. Младшая держит старшую под локоток. Обе в одинаковых шелковых одеждах с традиционным узором. Прямые платья с коротким рукавом и штаны до щиколоток. Косички, квадратные тюбетейки.

МАНЗУРА: Вернулся, Рустамджон, и дочери мои выросли. Выбирай, которую возьмешь в жены – Сафину или Мунис. Так завещала твоя покойная мать

*РУСТАМ (опустивши очи долу, несколько неопределенным тоном): Знаю, Манзура. Пора собирать деньги на свадьбу. Я попросил у отца разрешенья уехать на заработки. Пока он думает, поговори с ним по-родственному.

Мерцают быстрые кадры. Дочери Манзуры раскрывают ладони. У каждой в руке большой алмаз, от которого расходятся яркие лучи. Манзура удаляется, провожаемая почтительным поклоном предполагаемого зятя. Две юные девушки спешат за ней, летя рука об руку чуть повыше земли и перебрасываясь своими алмазами.

Медленно идущего Рустама догоняет его ровесник Али, в оранжевой кепке - с длинным козырьком и широкой резинкою сзади.

*АЛИ: Отпустил отец!!! раскололся!!!

РУСТАМ: Если мой расколется, будет чудо… всё равно как тебя тогда из плена отпустили, Али

*АЛИ: Я их командиру показал… вот… (демонстрирует татуировку под часами – звезда и полумесяц) … сказал – лля лла илля лла… (спохватывается, достает деньги)… пошли выпьем… водки, пива… в Коране про вино только сказано…

Ложатся на другой галс, шагают вместе. Муэдзин зовет к молитве. Останавливаются, оборачиваются к востоку, складывают ладони, проведя ими по щекам, шепчут. Отшептавши, продолжают путь к своей цели. Али рыщет взглядом по сторонам. Находит нищего, коленопреклоненного на коврике. Подает две одинаковые монеты – за себя и за того парня. Нищий кивает головой над соединенными ладонями, каждому юноше в отдельности.

*РУСТАМ: Это за меня закат или за Хусейна?

*АЛИ: За Хусейна… старик так понял, что за тебя. Руки, ноги целы – сам заработаешь… голова в порядке… сосчитаешь до пяти… сколько раз в день намаз сотворил. А Хусейн сейчас толком и помолиться не может.

Хусейн лежит на койке в госпитале. Глаза закрыты, лицо осунулось. На месте ног под одеялом пустое место. По стенам палаты развешаны арабские тексты из Корана. В несуществующих ногах у Хусейна сидит недвижно ангел смерти, приспустив над раненым темное крыло. Ждет своего часа. Снова улица. Идет мороженщик в белой куртке, несет деревянный ящик на ремне. Снимает его, ставит наземь. Али покупает мороженое себе и Рустаму. Едят на ходу. Висячие ветви деревьев в сквере исполняют слаженный танец. Парни раскачиваются ему в такт.

*РУСТАМ: Ты самолетом или автобусом?

*АЛИ: Полечу. Время – деньги. То есть денег-то у нас как раз и нет. За капсулу полечу.

*РУСТАМ: Берегись… будь осторожен…

*АЛИ: Над нами Аллах… Аллах акбар… в Коране про опий ничего не сказано… героин наш кормилец… ты ходил не в ту школу, Рустам.

Рустам смотрит на друга с уваженьем. Заходят в первую же забегаловку.

Аэропорт Ходжента. Ревут самолеты. В каком-то подсобном помещенье наглый местный мафиози невысокого ранга стоит перед пятерыми парнями – среди них Али. Показывает юношам с ладони пять прозрачных капсул. Зажимает их в кулаке.

*МАФИОЗИ: В Шереметьеве держитесь под руки. Подойдет человек в точно такой одежде (берется за полу своей куртки, черной с желтыми полосами на рукавах)… спросит: не нужна ли комната на пятерых? ответите: если только недорого. Пойдете с ним, и без фокусов… за то, что будет в вашем брюхе, вам во всю жизнь не расплатиться… за такие деньги убивают. Если у вас в животах рыбные кости или ореховые скорлупки, пеняйте на себя… живыми не долетите. Всё по инструкции? вчера не ели? всю неделю готовились? (Торопливо кивают.) Ну, глотайте. (Скармливает им капсулы, дает запить. Али давится.) Скорей, бестолочь... пора на шмон...

Али проглотил. Ангел смерти мерцает в углу, качает скрещенными, выставленными вперед острыми крылами. Раскрывает рот в безмолвном вопле, точно птица Алконост у Васнецова.

Интерьер старого дома в Ходженте. Глубокие арки в стенах. В каждой арке высокий медный сосуд. Младшая сестра Мунира собирает вещи Рустама. Отец плачет за столом.

ОТЕЦ: Кто меня похоронит, Рустамджон…

*РУСТАМ (пытается шутить): До декабря дотянешь? в декабре я вернусь.

*ОТЕЦ: Муниру сможем выдать только когда приведешь сюда жену. (Стук в дверь.) Мунира, открой.

Дочь уходит и возвращается одна.

*МУНИРА: Приходила мать Али… брат ее звонил… самолет приземлился… среди прибывших Али не было.

В блеклом небе медленно тянет самолет. Ангел смерти сидит на его крыле, картинно выставив колено и уронивши руки.

Пятерых задержанных парней возле трапа сажают в микроавтобус с красным крестом. Среди задержавших человек в черной куртке с желтыми полосами на рукавах.

*АЛИ (подавленным тоном): Земляк, куда нас везут?

*ЗЕМЛЯК (спокойно): На рентген, посмотреть, что у вас в животах.

*АЛИ (несколько бодрее): Там нет ничего, что показал бы рентген. Мы не глотали булавок.

*ЗЕМЛЯК (невозмутимо): Ваше счастье.

Больничная палата на пять коек. За окнами подозрительно тихо. Два ''земляка'' в одинаковых куртках дежурят, не спуская глаз с «пациентов».

*АЛИ (к одному из них, истомленным голосом): Земляк, когда нам дадут поесть?

*ЗЕМЛЯК (с издевкой): Зачем? ленч в самолете был что надо. Когда вы извергнете то, что нам нужно, вас вышвырнут вон. Отправлять домой и не подумают. Или там кормить. Или на рентген зря водить. Ваши капсулы нового образца. Их не обнаружишь. Знаем, у кого и когда брали.

*АЛИ (шепотом, товарищу по несчастью): Нас предали, земляк.

*ТОВАРИЩ (тихо): Похоже на раскол внутри одной и той же группировки… держись, Али, это может плохо обернуться… ориентироваться в такой ситуации у нас не хватит ума.

По окраинной московской улице медленно бредет Али, засунув руки в карманы. Сбоку от него выныривает человек в ненавистной куртке.

*АЛИ (устало): Дьяволы, сколько же вас? кто настоящий, кто поддельный? У меня нет этой капсулы… ее забрали в больнице, номера и адреса которой мне не дали разглядеть… клянусь Аллахом…

*ЧЕЛОВЕК В КУРТКЕ (приставляет нож к его животу): Все предатели в такой вот одежде (трясет себя за рукав куртки) умолкли навсегда… все должники уплатят свой долг… пойдешь со мной и будешь делать что я скажу.

Али повинуется. Человек в куртке уж держит в обеих руках по ножу. Один из них вкладывает в руку Али. Ангел смерти следует за ними на бреющем полете, аккуратно огибая встречных прохожих.

Ночью в Ходженте Рустам вместе с водителем икаруса прячет в багажник мешок. Скрывает его за другими вещами.

*ВОДИТЕЛЬ: Осторожно, парень. Повредим – весь автобус травкой пропахнет. У ментов на нее нюх. Будешь таскать главный груз по тропинкам в обход пунктов ГАИ. Окончательно расплатится за твой проезд тот, кто даст тебе работу.

Автобус контрабандистов идет по России, не по самому бойкому шоссе. Звучит мелодия Свиридова из музыки к пушкинской «Метели» – песня ямщика. Нананана, нанананана, нананНАна, нанананана. Не в автобусе звучит, витает где-то в полях. Рустам вдруг услыхал и начал подпевать.

РУСТАМ: …нанаНАна, нанананана…

Все оборачиваются, полный автобус таджиков-узбеков из мешаного Ходжента.

На окраинном шоссе возле будки гаишник шмонает пустой автобус.

ВОДИТЕЛЬ (тычет ему в нос бумаги): За товаром в Черкизово, на оптовый рынок… там подешевле… будем у себя подороже продавать – оправдаем рейс впятеро.

Гаишник вынимает из документов вложенные туда деньги, привычно прячет в карман.

По прорубленной-протоптанной тропе Рустам обносит мешок с анашой. Спереди и сзади по тропе жизни идут его спутники со своей поклажей. Неслышно повторяют суры на этот случай – на случай опасности.

*ПАРЕНЬ ВПЕРЕДИ (оборачиваясь к Рустаму): Что у тебя, земляк? у меня курага.

*РУСТАМ: У меня инжир.

*ПАРЕНЬ: Курага тяжеле. Инжир суше.

Черкизово. Автобус стоит. Рустам выходит, пошатываясь. Подымает глаза на олимпийские гостиницы.

Старый пароход у берегов Нового света. Статуя свободы в лучах.

Мешок с анашой быстро утаскивают какие-то двое.

*ВОДИТЕЛЬ (Рустаму): Кончай глазеть, парень. Пошли.

Рустам и шофер возле стенда с обувью. На узких полочках черные сапожки с узкими каблуками и рыжие кружевные кожаные босоножки. Перед стендом усатый Тохир, лет сорока пяти, мрачноватый, похожий на Джагу.

ТОХИР (шоферу): Знаю, знаю… соседи… чуть моложе моего старшего… всё дрались… ведь я здесь давно… дети без отца выросли… русская жена у меня тут… вот такая же ее дочь… уже разведена, с ребенком… замужем года не прожила… всё не по закону… да теперь уж и у нас… возьму, конечно… заплачу… отработает… (Достает деньги, протягивает шоферу; к Рустаму): Переночуешь у меня в Салтыковке, там посмотрим.

В электричке сидят Тохир с Рустамом Уткнулись в газеты. У Рустама от волненья газета вверх ногами. Идет мент, переворачивает газету Рустама. Берет под козырек.

МЕНТ: Ваши документы.

*ТОХИР: А еще выпускник русской школы… не разбираешь, где у газеты голова, где ноги. (Достает деньги.)

Рустам мечется возле стенда с обувью, пристает к прохожим женщинам.

РУСТАМ: Уважаемая, к Вашему платью пойдут рыжие босоножки… девушка, у нас сапожки на стройные ножки…

Девушка с загорелой поясницей удаляется, перебирает длинными ногами, раскачивает короткую джинсовую юбку. На миг возникают будто снизу увиденные девичьи ноги в белых носочках, босоножках и шелковых таджикских штанах. Потом такое же шелковое платье и нежное лицо Сафины, старшей дочери Манзуры, в том же ракурсе. Мягкий подбородок, волнистые черные волосы под тюбетейкой. Пушистые брови сплошным жгутом.

*ТОХИР (появляется): Стоишь столпом, пялишься на девушек… должен крутиться, как грешник на мосту через огненный ров. Лучше бы я поберег место для родственника. Давай сюда выручку, собирай товар, вези на склад. Не задерживайся, а то опустят переборки – будешь метаться хуже пойманной птицы. Найдешь меня в кафе, где были с утра. Дорогу запомнил?

*РУСТАМ: Да, уважаемый Тохир.

*ТОХИР: Шевелись, я пошел, у меня дела с нашими.

Люди сплошной стеной спешат в одном направленье. За их спиной падают с глухим стуком железные рифленые переборки. Рустам отклоняется от общего потока и попадает в китайский сектор. Тут никто никуда не торопится, все заняты кто чем. Желтолицый повар в белом колпаке склонился над кипящим котлом, мешает варево. Рустам втягивает носом запах, морщится. Подходят двое узкоглазых, бледные и вялые. Показывают, будто колются в вену. Просят жестами морфия. Рустам качает головой. В руках у одного из наркоманов появляется нож. Откуда-то сбоку выскакивает человек по имени Иннокентий Александрыч, худой, седой и длиннобородый.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (к морфинистам): Чжэгэ жень мэйю со яоцю дэ. (К Рустаму): Натарс, бача.

Сначала исчезает нож, потом и сами нападавшие.

РУСТАМ: Я не успел даже испугаться.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: А, так ты хорошо говоришь по-русски. Тут, видишь ли, как в Китае – все люди китайцы. Инородное тело сразу заметно. Со всего рынка массовый исход, а здесь никакого свертыванья дел не наблюдается. Бурная вечерняя жизнь только начинается, тайная ночная еще впереди. Обделывают свои наркоделишки. Вспыхнет сора – не сообразишь, куда бежать. До выхода далеко, и все они друг другу свои. Пойдем, пока не влипли.

Сидят в тесной двухкомнатной квартирке панельного дома. Пьют зеленый чай с пахлавой.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Тебе придется долго заучивать, как меня зовут. Иннокентий Александрыч. Китайский, таджикский и еще кучу языков знаю оттого, что по профессии я востоковед – специалист по Востоку. Восток дело тонкое… требует специального изученья. Район, где мы с тобой находимся, зовется Преображенка. Живу под монастырскими стенами. Сам видишь, как близко от твоего рынка. Там суета, а здесь лист не шелохнется.

РУСТАМ (протягивает руку к стеллажу, берет арабскую книгу, раскрывает): Я по-арабски красиво написать могу только бобо, остальное кое-как. Читаю быстро. Бобо учил. Можно, я почитаю? (Что-то бубнит, слышное лишь ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ)

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: У твоего хозяина есть мобильник? номер знаешь? (Рустам показывает ладонь – там записано. ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ пододвигает ему телефонный аппарат). Скажи, что переночуешь у меня и утром придешь на рынок. Дам тебе книги на фарси.

*РУСТАМ (набирает номер): Уважаемый Тохир, я переночую у одного ученого человека, которого называют ВОСТОКОВЕД. Не гневайтесь, уважаемый Тохир, я завтра приду на склад ровно в шесть (кладет трубку).

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Этого ученого человека в сорок восьмом посадили вместе с другими такими же учеными людьми. Репрессировали целую науку. Факультет остался только у вас в Душанбе. Вы упорно пользовались двумя письменностями – кириллицей, как все соседние советские народы, и одновременно арабскими буквами. Подыми голову, Рустам – ты хранитель древней культуры. Пройденная тобой русская школа пригодится. Мы соберем твои документы и подадим на истфак МГУ. Беру тебя в ученики. Отсчет твоего ученичества пойдет с сегодняшнего дня.

Интерьер средневековой арабской школы. Узкие высокие окна, ковер на полу, изреченья на стенах. Рустам в халате и квадратной тюбетейке сидит на полу, сложивши ладони. ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в халате и тюрбане, с длинной халдейской бородой, пишет ему на дощечке арабские цифры: 1, 2. 3…

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ и Рустам выходят как потерянные из гуманитарного корпуса МГУ.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Я-то думал… СНГ, русская школа, блестяще сданные экзамены… служба в пограничных войсках под российским командованьем… и вдруг – платное обученье…

РУСТАМ: Учитель, всё уже договорено… по воскресеньям работаю грузчиком на складе в Черкизове… вечерами мою посуду в кафе, где проводит время уважаемый Тохир… потом убираю зданье и территорию… ем у них на кухне остатки…

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: … и ночуешь у меня… о' кей… выкрутимся.

Солнечной золотой осенью Рустам, ростом во весь кадр – красная футболка и непокрытая голова – средь шумного рынка толкает тележку, груженную обувью. Навстречь ему выбегают две хохлушки в венках, клетчатых плахтах и кованых сапожках. Заграждают путь.

ХОХЛУШКИ (хором): Посмотри на нас, красивый Рустам… кто из нас получит твоё сокровище?

Рустам опускает глаза и правит тележку наобум. Хохлушки освобождают дорогу. Теперь выскакивают две молдаванки, в тканых юбках, вышитых рубахах и платках.

МОЛДАВАНКИ (вместе): Мы ль не хороши, красавец Рустам! Кому ты отдашь свой драгоценный алмаз?

Рустам не внемлет, набычившись везет свою поклажу. Возле стенда Тохира начинает разгружаться.

*ТОХИР: Парень, ты нуждаешься в наставленье. Избранный тобой путь неверен. Твой новый хозяин - мудрец, однако мудрость в этом мире ничего не стоит.

*РУСТАМ: Простите меня, уважаемый Тохир… Фирдуси получил за Шахнаме гроши, но многие века ученые люди всех стран переводят его труд.

*Т0ХИР: Это хорошо, парень, что ты чтишь родной язык. Однако ученостью сыт не будешь. Женись на моей приемной дочке, и я тебе дам торговую точку.

На станции Салтыковка в палисаднике возле дома приемная дочь Тохира ловит за рубашонку чуть держащегося на ногах сына.

ПРИЕМНАЯ ДОЧКА: Куда, блин? вот я тебе, блин, дам поджопника!

*РУСТАМ (возле стенда Тохира): Нет, уважаемый Тохир, мена должна быть равной. Ваша уважаемая приемная дочь уже побывала замужем, и отец не даст мне разрешенья на этот брак. Я не пойду против воли отца и наших обычаев. Как бы ни повел себя муж Вашей уважаемой дочери, она по-прежнему принадлежит лишь ему.

*ТОХИР (вздыхает): Да, парень, не спорю… и моя жена в Ходженте должна меня ждать несмотря ни на что… Аллах и впрямь умудрил тебя ранней мудростью. А всё ж, пока ты сидишь тут за партой, Манзура просватала старшую дочь за соседского сына Фархода.

Солнечный свет меркнет, будто напряженье село в сети у господа Бога.

Фарход и Сафина в брачных одеждах за столом, окруженные гостями. Наемный певец сидит на столе, круглоплечий и круглоголовый. Инструмент его рубаб - с длинным грифом. Музыкант далеко отставляет руку, как на иранских миниатюрах. Звучит его игра и две записи его голоса в унисон. Погромче русский текст, потише – таджикский, соответствие приблизительное.

*ПЕВЕЦ: Фарход прискакал на арабском коне за красавицею Сафиной!

Фарход и Сафина протягивают друг другу руки с одинаково сияющими алмазами.

*ПЕВЕЦ: Играй, рубаб, для невесты, пока не настала ночь. Отдай свой алмаз, Сафина – спою тебе шашмаком.

Осенний вечер, хмурая слякоть, московская улица. Рустам бредет с рынка. Покупает жестянку пива, пьет. Сталкивается носом к носу с Али. Тот одет в черную куртку с желтыми полосами на рукавах.

*РУСТАМ ( с трудом соображает): Думал, уже тебя не увижу…

*АЛИ: (выбрасывает вперед руку): Не приближайся… не говори со мною… не кличь беду на себя…

Поспешно проходит мимо. Ангел смерти летит вослед, держит нож, что Али тогда дали.

Чуть свет новобрачная, раньше всех поднявшись, согласно обычаю своими руками готовит плов на всю свадьбу. В поддержку и прославленье ей певец исполняет сложенный специально для этого случая песенный цикл четырнадцатого века ''Шашмаком''. Опять сидит с ногами на бесконечном столе. Нам виден его крепкий загривок.

*ПЕВЕЦ:

Готовь нам плов, новобрачная,

Губы твои как цветок.

Вчера это был бутон,

Сегодня бутон раскрылся,

Для твоего супруга,

Для него одного.

Четырнадцать лет учил

Я для тебя эти песни.

Шесть циклов выучил я –

Учись послушанью и ты.

Сделай, Сафина, плов

В знак своего служенья

Двум сотням гостей, уснувших

В новом доме твоем.

Опустив ресницы, Сафина режет на другом конце стола гору желтой моркови. Устав, раскрывает ладони, но там уж нет алмаза – он отдан.

Мчатся тучи, вьются тучи. Холодный ветер треплет синие тенты в Черкизове. Али в своей зловещей куртке идет по рынку, собирая дань. Подходит к Тохиру.

*ТОХИР: Я, земляк, тебя знаю… мальчишкой ты дрался с моим старшим… как твое имя, парень? напомни, я забыл… (Али показывает нож) … дьявол, у тебя теперь нет имени… неважно, как тебя называли в детстве… сейчас твое имя – рэкетир… а лучше – змеиная куртка. (Ангел смерти возникает за плечами Али. Тохир поспешно отдает ему деньги).

Снежное шоу. Снег еще ранний, снежинка к снежинке. Рустам идет с молодежным рюкзачком, передергивает озябшими плечами. Глядит на новое зданье музыкального детского театра, на плохо различимую во тьме легкую скульптурную фигурку. На большие черные яблони, на чугунные решетки университетской территории. На луну, пробирающуюся сквозь волнистые туманы. Опускает глаза перед редкими интеллигентными прохожими. Звучит та же мелодия Свиридова, которой он тогда подпевал. Звучит спокойно и сильно.

Каморка как коробка в университетском общежитье на Воробьевке. Полным-полна коробушка, и всё подваливают.

ЮНОША В КИПЕ: На голову, блин, не садитесь.

ПАРЕНЬ С ВОЛОСАМИ, КРАШЕННЫМИ В ОРАНЖЕВЫЙ ЦВЕТ: В телефонную будку влезает до сорока человек… согласно книге рекордов Гиннеса…

ДЕВУШКА С ПРЯМЫМ ПРОБОРОМ: Это в чью? в нашу или в ихнюю? я что-то не догнала.

БЕЛОКУРАЯ ДЕВУШКА С ДРЕДАМИ: Ладно, в тесноте – не в обиде.

РУСТАМ (подвыпивши, размахивает руками): Будущее за Россией… не за кем-либо еще, а именно за ней… гениальней нет народа… это моя страна… я ей принадлежу… моё гражданство будет честным… (Его успокаивают, оглаживают, усаживают.)

Рустам моет посуду в задней комнате кафе рядом с черкизовским рынком. Пар стоит над оцинкованной ванной, в которой он ворочает жирные тарелки. В обеденном помещенье сидят одни мужчины, таджики и узбеки. Рустам выходит туда, собирает со столов грязную посуду.

*ТОХИР (Рустаму): Парень, сегодня пришел автобус. Тебе письмо от отца.

Отдает письмо Рустаму. Тот уходит к себе в посудомоечный чулан. Вертит конверт в руках. Вздыхает и, не распечатав, прячет в карман. Снова выходит за посудой.

*ТОХИР (опять к нему): Ты не ответил ни на одно письмо из дому, парень… не посылаешь денег… платное обученье – слишком большая роскошь. Твой отец написал мне (показывает вскрытый конверт). Приказывает, чтоб ты немедленно вернулся. Собирается женить тебя на младшей дочери Манзуры. То, что я задолжал тебе, отправлю твоему отцу. Он уж готовится к свадьбе… да, на сентябрь.

Цветет урюк на алой заре, дует ветер со снежных гор. Мунис, дочь Манзуры, по ветру шлет лепестки.

*МУНИС: Спеши домой, прекрасный Рустам. Когда твоя мать умирала, она сказала при всей родне – Рустам, возьми дочь Манзуры. Только отпраздновали с опозданьем твое обрезанье. Мне было семь, а Сафине восемь – обе уже красивы. Ты сказал твердо – да, мужской разговор. Сафина полгода как замужем – скоро ли наша свадьба? Не навлеки на меня позора – я исполняла всё, что велит мулла. Не надевала чуждой одежды. Не говорила с мужчинами, кроме отца и братьев. Фотографировалась однажды, и то на паспорт. Если меня опозоришь, я с горя умру. Не перейти тебе огненный ров после смерти с таким грехом на душе. Спеши, Рустамджон, на свадьбу, чтоб не застать похорон.

Ветер дохнул на деревце и унес лепестки. Голое, оно тянет к северу темные ветки. Вслед за ветром к северу тянет руки Мунис.

Рустам сидит в квартире на Преображенке, обложившись книгами. ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в кресле, накрывшись пледом, щурит глаза на лампу.

РУСТАМ: Учитель, настанет ли время, когда я смогу любить и Россию, и свой народ? будут ли снова жить они вместе? что же мне делать? я никого, ничего не хочу предавать.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: То, что ты и делаешь… учиться, понять до конца обе традиции… единственное лекарство от ксенофобии… больше ничем горю не поможешь.

В обеденном зале Рустамова кафе сдвинуто несколько столов. Сидят шестеро мужчин в змеиных куртках.

*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Тут безопаснее… пока собираемся здесь, потом будет видно. (Показывает хозяину, стоящему за стойкой, на Рустама.) Это кто?

*ХОЗЯИН: Тохир привел… соседский сын, играл с его детьми… не то дрался.

*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Ладно. (К Рустаму): Парень, ты глух и нем. Понял?

Играет ножом. Ангел смерти садиться во главу стола, берет пустой стакан, опрокидывает с жадностью.

*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Ну, так чей родственник у нас чернорабочим в белорусском посольстве?

*ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Мой племянник.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ и Рустам в музее восточных культур у Никитских ворот. Зал пуст, они вдвоем любуются персидским ковром во всю стену.

РУСТАМ: Учитель, я давно хотел спросить – отчего в Коране не сказано про водку, пиво, опий, анашу? мои земляки отказываются лишь от виноградного вина.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (замявшись): Видишь ли, Рустам… мудрецы, писавшие вашу священную книгу, связали свои запреты с теми соблазнами, о которых были осведомлены. Остальные искушенья возникли позднее и в тексте Корана не отражены.

РУСТАМ: Я не привык думать о Коране как о книге, написанной рукою человека. Но теперь полагаю, что Вы правы, учитель.

И. А. (с улыбкой): Ты так и не выучил моего имени- отчества, Рустам. Я тоже учусь у тебя… мне с тобой интересно. Я стар, в экспедиции уже не езжу. Если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету. Восток припожаловал ко мне на Преображенку собственной персоной.

Возле панельного дома на Преображенке спит у раскрытых шатров усталый караван. Верблюды лежат, свесив на сторону отощавшие горбы. Бедуин забыл наезды, ворошит уголья костра, догорающего в песочнице. Один верблюд встал на ноги, плюется в окно первого этажа, из которого высунулся ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в ночном колпаке.

Рустам останавливает тележку перед стендом Тохира. Там сегодня торгует молодая сероглазая женщина безо всякого следа надежды в лице.

РУСТАМ: Не Вы ли приемная дочь уважаемого Тохира? когда он привел меня однажды к себе ночевать, вся семья уже спала, и ушли мы рано.

ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ну, я… это я там храпела в соседней комнате.

РУСТАМ: Уважаемый Тохир заказал двадцать коробок босоножек ''Билитис''. Пополам – двадцать пять и двадцать пять с половиной.

ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ну?

РУСТАМ: Примите, пожалуйста. И распишитесь вот здесь.

ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Перебьешься. Я всё и так помню. У меня не голова, а дворец советов.

РУСТАМ: Хорошо. Я помечу у себя, чтоб не ошибиться.

Пишет маркером на картонке: 20 БЛ.

ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ты, это, с русским языком поосторожней… я могу на свой счет принять… мне как раз двадцать.

РУСТАМ: Мне двадцать один. Я чем-то провинился перед русским языком? это не нарочно. Хотите, я прочту… разграблен пышный караван, и над телами христиан чертит круги ночная птица… кажется, опять неудачно.

ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ладно… какой с тебя спрос… еще не въехал. Пойдем, перекусим в тенечке. Меня, если хочешь знать, зовут Лена… а тебя Рустам.

Отходят два шага в тень стенда, садятся на ящик. Лена достает из другого ящика пакет с едой. И тут начинается что-то неописуемое. Люди негромко передают друг другу какое-то сообщенье. Сначала пытаются наскоро сложить товар в клетчатые мешки из синтетической рогожи. Слышны выстрелы, очень близко. Бросают всё. Беспорядочное бегство.

РУСТАМ: Разборка. Не выходи из-за стенда.

Валит еще два оставленных соседских, получается шалаш. Затаскивает туда Лену, залезает сам. Толпа бегущих редеет и иссякает. Проносятся четверо в змеиных куртках, стреляя в спины отставших. Всё стихает. Ангел смерти проходит один, усталый. Прихрамывает, крылья висят кое-как. Рустам с Леной вылезают из укрылища. Возле импровизированного шалаша лежит человек.

РУСТАМ: Жив. Надо скорей везти к выходу. Могут выстрелить откуда угодно, но делать нечего. Тебя тоже тут нельзя оставлять. Обуви у нас остатки, давай как-нибудь.

Кладут раненого на тележку, заставляют коробками с обувью, прикрывают рогожей.

Уже близко к выходу, людей ни души. Рустам везет тележку, Лена придерживает, чтоб всё это не развалилось.

РАНЕНЫЙ ПАРЕНЬ: Горячо… жжет.

ЛЕНА: Терпи, казак, атаман будешь. Ты что, случайно попал в заварушку?

ПАРЕНЬ: Кой черт случайно… было дело, да не выгорело… они, блин, знали, за кем гнались… а народ так, дуриком побежал… бараны, блин.

ЛЕНА: Передел территории. Чикаго, блин. Тридцатые годы.

РУСТАМ: Похоже, сейчас берут верх змеиные куртки.

ПАРЕНЬ: Как ты их, блин, припечатал… змеи и есть.

РУСТАМ: Не я, а мой бывший хозяин…ее вот отчим… ему патент.

ПАРЕНЬ: Мне всё равно… пусть твое будет. А вас, ребята-девчонки, я запомнил… сектор Г, стенд 264. Без этого нельзя… чай, примечай, отколь чайки летят. Меня звать Алехой. Всю Россию я объехал – с Алехой, даже в Турции бывал. Вот ты и есть турок… ладно, мне по фигу… будешь братан… чурка так чурка… где наша не пропадала, с кем не сидела… с пятнадцати лет, небось . Ты, значит, Рустам, а это Лена твоя… слышал, как вы переговаривались, пока воз везли… не боись, братан, пальцем ее не трону… расшибитесь в доску – мне не завидно. Последняя сука буду.

ЛЕНА: Закрой варежку, кровь хлыще. Вон ворота.

Снимает без стесненья колготки, перетягивает ими руку парня. Парень вскакивает, как Ванька-встанька, накидывает на плечо рогожку.

АЛЕХА: Адью, мерси (исчезает).

МЕНТ (к Рустаму и Лене, даже не взяв под козырек): Пройдемте в отделенье.

В отделенье милиции Лена беспокойно поглядывает в окно на тележку. Рустам еле косит туда глазами.

МЕНТ (Рустаму, разглядывая студбилет): Студент… зачем на рынке оказался?

РУСТАМ: Ботинки хотел купить

МЕНТ: Покажи деньги. (Рустам показывает, мент забирает. Лене, смотря в паспорт): Подмосковная прописка… товар Ваш? продавщица? (Лена кивает.) А этот тип откуда взялся?

ЛЕНА: Помог довезти… я хозяина пуще стрельбы боюсь… без товара не уйду.

МЕНТ: Ладно, пусть хозяин придет… с договором об аренде торговой точки. Вы двое ступайте… тележку с товаром оставьте.

Рустам медлит, Лена тянет его за рукав.

Мунис в европейском платье на дискотеке. Ноги подламываются на высоченных каблуках. Подходит парень по имени Алишер.

*АЛИШЕР: Мунис, тебе тут не место. Наши девушки здесь не бывают. Откуда это платье, туфли? так и домой не пустят. Пойдем со мной… ты как сестра мне… я спасу тебя… возьму замуж, если окажется, что ты еще никого не знала… скорей, не то выйдет сплетня… скорей, Мунис.

*МУНИС: Нет… я тебе не верю… себе не верю… никому не верю. Всё, что творится в Черкизове, известно у нас, и наоборот. Рустам любит женщину с ребенком, ее зовут Лена, они как одно существо. Ступай, Алишер. Я положу свой алмаз на наковальню, и пусть его разобьют.

Мокрая осенняя листва под стенами Преображенского монастыря. Лена затыкает поролоном окошко в кабинете ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ У нее новое лицо, будто актрису заменили в сериале.

ЛЕНА: Какие-то вы оба… не как все.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: От такой же слышу.

ЛЕНА: Я-то что… мать всю жизнь была непутевая… яблочко от яблони недалёко падает. Я в восемнадцать расписалась, в девятнадцать развелась.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Нет, нет… если хочешь знать мое стороннее мненье, в тебе есть что любить… очень даже есть.

ЛЕНА: Сейчас, может, и есть, а раньше не было. С кем поведешься, от того и переползет.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Я не шучу. Ты человек апостольского склада, способный всё оставить и следовать за тем, кто тебя позвал.

ЛЕНА: Ну куда я от ребенка… никуда.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (поет немного надтреснутым голосом, с отменной артистичностью): Но младенец в ко-олыбе-ели, слы-ы-ышишь? слышишь, пла-ачет, пла-ачет и-и зовет. Не смущай, не смущай мою ду-у-у-ушу.

ЛЕНА: Вот и я говорю… вы оба какие-то не такие.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: А я говорю – ты не таковская. Поговорили, называется.

Рустам и Лена, взявшись за руки, подходят к дому на Преображенке. Спешат, сворачивают уже к подъезду. Из темноты выныривает Алеха.

АЛЕХА: Голубки… я на рынок-то не хожу… он не наш сейчас… до поры. Что так бежите? времени на личную жизнь не хватает? угадал?

ЛЕНА: Да нет… хотим навестить одного старика.

Старик, не будь плох, уж высунулся в окошко и, незамеченный, слушает.

АЛЕХА: Знаю… видел дедушку… проследил за вами дважды от рынка.

ЛЕНА: Какого хрена? Тебе вроде бы добро сделали. Сказал тогда – адью, мерси… стало быть, адью… проваливай… на кой ты нам сдался.

АЛЕХА: Ага… адью… адъютант… прощайте, тетенька!

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (из окна): Ты, парень, шибко грамотный. Заходи, коли так нужно. Не стой столбом.

Сидят. Алеха в кресле-качалке, ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ с Леной на диване. Рустам на ковре у Лениных колен.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Ну так что?

АЛЕХА (качается): Где-то мне надо пересидеть. Возле материного дома топтун, дружков забрали, а бабы мои все пуганые. Их с двух сторон достают – менты и змеиные куртки.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Намек понял. Ладно, поживи, у нас неплохо, а я на тебя погляжу… каких только людей у нашего царя нет. Займешь ту комнату, большую… когда они тут (кивает на Лену и Рустама), тебе остается кухня. Там широкая лавка с шерстяным ковром… можешь и полежать.

АЛЕХА: Ладно, я пока добрый.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Скорее я.

АЛЕХА: Это мы потом рассудим, дедуля, кто добрей… лично я очень даже могу озвереть.

РУСТАМ (взрывается): Учитель, гоните его… я их тут уже разглядел, блатных… они не знают, что такое благодарность.

ЛЕНА: В шею… Иннокентий Александрыч, в шею гоните!

Алеха показывает нож. Рустам тоже.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (Рустаму): Уж и с ножом… тоже мне пацифист.

АЛЕХА (прячет нож, открывает ногой дверь): Попомните меня, голубки… адью, старый сводник… (распаляется) …кровью харкать будете!

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: М-да… непересекающиеся миры.

Рустам в темноте идет по улице. Снова снег, фонари, и ставшая родной свиридовская мелодия играет с Рустамом: то подойдет поближе, то отлетит куда-то вдаль. Улица время от времени превращается в проезжий тракт, фонари в верстовые столбы, а освещенные окна многоэтажных домов в дрожащие огни печальных деревень. Рустам не вдруг замечает, что рядом с ним идет Али.

*АЛИ: Рустам, с Мунис неладно. Пошла плохая слава, и не зря… пришлось уехать в Москву. Здесь дела еще хуже. Ну, в общем, она с нашими… (берет себя за рукав) …ну, понимаешь, принадлежит всякому, кто в такой куртке.

Как из-под земли вырастает Алеха.

АЛЕХА (Рустаму): Голубок… ты, оказывается, со змеями водишься… голубку вроде бы не пристало, а? я это запомнил… слышишь, голубок?

Сидят вдвоем – ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ И Рустам. Смотрят фотографии, привезенные ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ из экспедиций.

РУСТАМ: Учитель, я становлюсь всё более русским… угадываю, что сейчас должны сказать, сделать Вы. Лена…даже Алеха. Всё чаще удивляюсь поступкам Тохира, Али… Мунис. На мне всё больше вины перед своими. Пропасть разверзается… будто материки отъезжают друг от друга… мне страшно.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Это называется – обрусеть. Что поделаешь… выход в открытый мир для тебя реальней всего через Россию. Ты отчалил… прыгать за борт поздно.

РУСТАМ: Но вы… мы… Россия – кто мы? насколько принадлежим Европе и насколько Азии? откуда взялась любовь, начавшаяся еще в пути? отчалил я или, напротив, причалил?

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Мой умненький-разумненький Рустам! Ты всегда задаешь вопросы, очень похожие на ответы. Не перерезай своей пуповины. Азиатчина – составная часть нашей русскости. Ты – очень совершенный приемник… ловишь еще слабый сигнал… первым почувствовал притягательную силу воскресшей России…

Морской паром, пыхтя, под крики чаек отчаливает в тумане от берега, на котором остаются отец Рустама, Мунира, Манзура, Сафина, ждущая ребенка, Фарход, обнимающий ее за плечи, Мунис в европейской одежде с крашеными волосами, Алишер, важный располневший Тохир, водитель автобуса, Али и еще несколько змеиных курток, с различным оружьем, от ножа до автомата Калашникова. На борту Анна Сергевна в сером платье, Иннокентий Александрыч, замотанный шарфом, четверо студентов из общежитья, Лена с тяжелым сынишкой на руках, Алеха и гоняющийся за ним по всему парому знакомый зрителям мент. Рустам в одних шароварах возле поручней парома работает против двигателя – изо всех сил тянет канат, пытаясь сократить пропасть, где пенится под винтом вода. Его фигура всё растет в кадре и остается одна с канатом, обжигающим ладони, напряженными мускулами, запрокинутой головой и крупными каплями пота на лбу. Вдруг – плечи его отшатнулись, руки начали выбирать канат. Земля сдвинулась, пошла, как гора к Магомету. Выпуская дым из трубы, не ахти какой современный паром тащит, явно тащит в кадре землю, с которой Рустаму столь трудно расстаться.

В Рустамовом кафе сидит Мунис со змеиными куртками. Среди них Али.

*МУНИС (кокетничает): Парни, зачем вы одинаково одеваетесь? я вас перепутаю. (Уже серьезней): И ментам вас так проще выловить… и Алехиным дружкам подстрелить.

*ПАРЕНЬ, СИДЯЩИЙ РЯДОМ: Мы никого не боимся… пусть нас боятся.

Рустам, опустив глаза, собирает со столов посуду.

*МУНИС (неожиданно, Рустаму): Ты меня никогда не любил… ты любил Сафину, и то издали.

*ПАРЕНЬ, СИДЯЩИЙ РЯДОМ: Такая как ты должна побольше молчать.

Рустам увозит тележку.

В Салтыковке весна. Тохир вышвыривает в зеленеющий палисадник Ленины одежки вперемешку с детскими игрушками.

ТОХИР: Иди гуляй… дочь гулящей матери… сюда не приходи.

ЛЕНИНА МАТЬ (затаскивает вещички обратно): Сам ты отсюда пойдешь, таракан усатый!

Лена молча стоит в сенях. Испуганный сынок обнимает ее колени.

В темноте Рустам подходит к кафе. Ему преграждает путь Алеха.

АЛЕХА: Опять я тебя, голубок, выследил… идешь, ворон считаешь… привел меня еще вчера к ихнему логову. Ты у них шестерка… посуду моешь… даже убивать неинтересно. Кроме шуток: укажешь мне их главаря… хочу живьем взять. Коли что не так, Лена твоя – грёбаная покойница.

РУСТАМ: Я не разбираюсь в иерархии уголовного мира. И предательство – не мое ремесло.

АЛЕХА: Каких слов набрался… студент… на третий курс, блин, перешел… всё, блин, про тебя знаю. (Озлился.) Сутки срока… не на того покажешь – смотри. Лену само собой… и тебя живым дружкам в руки отдам. Их уж повыпустили… они у меня мастера… сам знаешь, каких дел.

В кафе на кухне. Посередине большая плита. Бритоголовый повар в белой куртке колдует над ней. Мунис у него под носом таскает изюм. Входит Рустам.

*РУСТАМ (наклоняется к Мунис, шепотом): Поговорить надо.

*МУНИС (громко и нагло): Надоели русские женщины?

*РУСТАМ (так же тихо): Алеха всех вас выследил… ходит рядом.

*ПОВАР (вострит ухо): Что, что? а ну-ка повтори!

Алеха разбивает стекло, отдергивает занавеску. Стреляет в Рустама. Мунис успевает его заслонить и падает. Алеха исчезает. Врываются змеиные куртки.

*ПОВАР (встает из-за плиты, отряхивается, показывает на Рустама): Парень вроде бы хотел предупредить.

*ГЛАВАРЬ (выступает вперед, глядит подозрительно): Предупредить? а разве он что-то знает? двойная игра? ну-ну. Тебе, парень, придется мне кое-что рассказать… и лучше поточней.

На убитую Мунис никто не обращает вниманья. Ангел смерти берет свою добычу и улетает, укачивая ее, как ребенка.

Большая – любовная – комната в квартире на Преображенке. Рустам положил голову Лене на колени

РУСТАМ: Давай уедем… бросим всё… университет… втроем уедем… с Мишей.

ЛЕНА: Нет… еще чего… бегать от них… много чести. Здесь вон как всё закрутилось… и в другом месте закрутится. Просто люди такие бывают… невезучие… с ними вечно что-нибудь.

Стоят вдвоем спиной к спине на маленьком, тесном земном шаре, здоровенная кривизна поверхности которого ощутима у них под ногами. Держатся обеими руками за руки. Подбирают ноги к ногам друг друга, будто от подступающей вплотную воды. Вдруг сегмент шара под их ступнями заметно распрямляется. Появляется нечто вроде линии горизонта. Кругозор стремительно ширится, просматривается несказанная красота земли, уже гораздо дальше, чем положено. Разомкнув руки, наши двое оборачиваются к югу, где встают, как счастья вестники, горы синие вдали. Там шустро катится подмигивающее им солнце.

В комнату, где сидят влюбленные, без стука врывается растрепанный ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Ничего не нужно выдумывать… всё сладилось. Я тряхнул стариной… организовал экспедицию по мало исследованному отрезку великого шелкового пути. Дело решилось… бумаги подписаны… сейчас звонили… я получил под это грант. Рустам будет моим ассистентом, а ты, Лена, разнорабочей – на всё про всё. Вылетаем в среду, пока наш общий друг отсиживается после очередного убийства – у очередной бабенки. В Ходженте к нам присоединится мой младший коллега из Душанбе. Четвертушка таджикской крови в нем есть… говорит свободно. Сыграет роль ходатая перед твоим отцом, Рустам… расскажет кой-какие легенды о тебе… с моих слов. Лену пока предъявлять не будем… как бы чего не вышло. Прилетим в Москву – увидим… может, на рынке само собой расхлебалось… волки от испуга скушали друг друга. В общем, собираем подарки в Ходжент.

В ответ этому монологу звучит громкое продолжительное ура.

Сидят у Рустамова отца – двое ученых мужей и Рустам.

*ОТЕЦ РУСТАМА (плачет): Сын, не читающий писем отца… я выдал твою сестру без тебя и остался один в этом доме.

Остальные трое молчат, пряча подальше зачетку Рустама, которой думали похвалиться.

На кладбище в Ходженте могила с полумесяцем и красной звездой. Написано кириллицей: Хусейн Джамалов, 24.04.1978 – 19.08.1998. Ангел смерти с притворно постным видом поправляет на ней бумажные цветочки. Рустам, наделенный теперь высшим знаньем, прекрасно его видит и прямо к нему адресуется.

РУСТАМ: Ты не ангел, ты демон… скажи, исчадье сумрачных миров, кто тебе еще нужен? за кем ты прилетишь? каким оружьем с тобой сразиться?

Ангел смерти, жеманно улыбаясь, протягивает Рустаму бумажный цветок. Рустам резко отпрянул. Цветок на глазах осыпает линялые лепестки.

Вечер в горах – рериховский пейзаж. На развалинах сторожевой башни сидят ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в шортах, Рустам и Лена. Чуть поодаль джип и две палатки. Лена бинтует старику эластичными бинтами ноги со вздувшимися венами. Старик вместе с Рустамом смотрит меняющиеся небесные миражи. На вершинах загораются звезды, от хребта к хребту шатаются высокие облачные фигуры.

РУСТАМ: Тихо в мире, словно что-то готовится. (Его товарищи безмолвствуют. Пауза.) Крыша мира… (безо всякого перехода) …крыша мира поехала.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Должно быть, ты прав… но здесь единственное место, где этого не ощущаешь… (тоже без перехода) …знаешь, если существует жизнь после жизни, я найду способ подать тебе знак.

РУСТАМ (вроде бы и не слышит): Меня отпустили собраться с мыслями… и я собрался.

ЛЕНА (подымает голову от ног старика): Я – что… я вместе с вами.

ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Нет уж, давайте порознь… ложитесь спать, мы сегодня в пять поднялись. Вон мой ученый коллега десятый сон видит (кивает на палатку). Еще чуть-чуть посижу… и к нему под бок. Наше путешествие в страну Востока было удачным. Хватит одной такой находки… (любовно гладит обломок копья, воткнувшегося между камнями – на нем выбиты письмена) …твой трофей, Рустам… ты обнаружил… я так и записал в журнале. Расшифровывать будем в Москве… тут не всё однозначно. Подстережем тень воина… он был знатен. Спокойной ночи.

Раннее утро. Рустам вылезает из палатки. Из ущелья плывет туман. Облачный столб встает во весь рост совсем рядом, идет прямо в небо.

РУСТАМ: Лена… (она высовывает голову) …вон, вон, смотри… уходит! (Бросаются к развалинам, поднимают бездыханное тело, привалившееся к стене.) Он сам! сам пошел! знал дорогу… ангел смерти не прилетал! (Лена смотрит уже не на учителя, а на Рустама – в своем ли он уме.)

УЧЕНЫЙ КОЛЛЕГА (подбегает, кричит срывающимся фальцетом): В таком возрасте не ездят в экспедиции… в таком малом составе… на такие маленькие деньги… такое безумие!

Там, куда ушла гигантская фигура, загорается ослепительным сияньем снежная вершина.

Рустам с двумя рюкзаками – большой сзади, поменьше спереди – отпирает дверь на Преображенке. Понурая Лена пока поставила свой рюкзак – средний – на площадку. Входят. В кресле-качалке сидит Алеха, помахивает надорванным конвертом.

АЛЕХА: Замочили деда… ну, молодцы… вот и завещаньице нашлось… найдутся и свидетели. Слышали под окном, как вы сговаривались. (Наши двое, побросавши рюкзаки, вылетают во двор; Алеха возникает в окне – одна рука с конвертом, другая с пушкой.) Стоять! чурка, взять конверт! по-быстрому оформить квартиру на себя… мне тут другие наследнички без надобности. Будем втроем жить… тихо-мирно. Кормить меня будете… (озлился) …ноги мыть мне станете и эту воду пить! И чтоб никаких тут деток! (Дразнится): Мишенька, Мишенька!

Из кустов выскакивает Али, стреляет прямо в лицо Алехе из пушки с глушителем. Алеха падает, как фигурка в тире за рампу. Ангел смерти сидит на подоконнике, свесив к зрителю босые пятки. Демонстративно считает про себя, загибая пальцы. Пошел уже на вторую руку.

РУСТАМ (обращаясь к нему): Учителя не считай… он не твой… он не там, где все остальные. (Лена опять подозрительно глядит на своего возлюбленного.) А за мучителя спасибо… хотя что я говорю… (поворачивается) …*тебе спасибо, Али-ока!

*АЛИ (наставляет на Рустама дуло пушки): Не подходи… стрелять буду… я здесь не ради твоего спасенья. Сейчас подъедут наши… отвезем тело в лес… сожжем вместе с машиной. Ради Аллаха – прячьтесь… я обязан вас замочить как очевидцев…

Рустам тянет упирающуюся Лену в соседний подъезд. Скрип тормозов. На полном ходу останавливается старая машина volvo. Выходят двое в змеиных куртках. Идут безошибочно туда, куда нужно. Выносят тяжело провисший свернутый персидский ковер. Грузятся, отбывают.

На базаре возле стенда Тохира он сам, Лена и Рустам со своей неизменной тележкой.

*ТОХИР: Тебе привалило счастье, парень. Ни у кого нет московской квартиры – у тебя есть московская квартира. Похоже, Аллах благоволит тебе. Он знает, кому надо жить и кому умирать.

*РУСТАМ (отрешенно0: Да, уважаемый Тохир… и кому куда идти после смерти.

*ТОХИР: Вот и я говорю – кому надо жить и с кем надо жить. Когда жениться и на ком жениться. Манзура отдала Сафину другому, потому что ты медлил с выбором. Манзуру не в чем винить – ей пора было позаботиться о старшей дочери. Тебе же она оставила младшую, как и следовало поступить. Не будем говорить о том, что случилось потом. (Лена внимательно слушает, по именам догадываясь о предмете разговора.) Суть дела такова – ты лишен возможности исполнить волю покойной матери. Так сделай благодеянье… женись на моей приемной дочери… возьми ее в дом, хоть она того и не стоит.

ЛЕНА (по интонации поняв, до чего Тохир договорился): Не лезьте не в свое дело (поворачивается спиной).

*РУСТАМ: Многоуважаемый Тохир… Вы великодушно повторили свое предложенье. Я успел поумнеть… принимаю его теперь с почтеньем и радостью… только напишите сами отцу.

ЛЕНА: Что? скажи по-русски…

РУСТАМ: Я просил уважаемого Тохира дать согласье на наш брак. Обещал усыновить Мишку, если не будет отказа со стороны его отца. В любом случае буду растить твоего сына в любви.

На рынке начинается шоу, приуроченное к счастливому событью. Презренные Рустамом хохлушки и молдаванки в национальных костюмах отплясывают, размахивают вышитыми рушниками, время от времени утирая ими слезы. Сквозь толпу пробирается человек в полосатом халате и чалме. Несет на цепочке жестянку, в которой что-то курится. Кадит на мусульманские торговые точки, за что в его кадильницу бросают монеты. Уважаемый Тохир, подстелив картонку, стоит на голове, хоть кровь прилила к его усатой физиономии. Змеиные куртки построили спортивную пирамиду, как на детских утренниках советских времен. Главарь венчает ее, изображая самолетик, а ушастый русский парень с советским гербом на футболке дирижирует красным флажком вместо палочки.

ПАРЕНЬ С ФЛАЖКОМ: Даешь дружбу народов! через СНГ к СССР!

Человек в чалме обкуривает его из своей жестянки. Парень бросает туда вместо монеты флажок, тот горит ясным огнем.

Сентябрь, теплая ночь. Возле дома на Преображенке пятеро змеиных курток.

*ГЛАВАРЬ: Он еще ничего оформлять не начал… наши проверили… временная прописка у него тут, и всё. Сейчас схватим ребенка, припугнем мать. Уничтожим завещанье, выкинем их… только чтоб без свидетелей. Потом будем разбираться… дадим кому надо на лапу… наша будет квартирка.

Городят свою спортивную пирамиду. Главарь-самолетик светит фонариком в окно. Рустам, Лена и Мишка не просыпаются. Зато с пола, будто кобры при звуках флейты заклинателя, поднимают головы человек двенадцать неудобно ночующих таджиков, в том числе знакомый зрителю водитель автобуса.

*ВОДИТЕЛЬ АВТОБУСА: Мальчишки балуются, блин… не дают, блин, отдохнуть… не спал толком с самого Ходжента… сейчас, блин, выйду.

Спортивная пирамида мигом рассыпается.

В Ходженте отец Рустама ужинает в обществе ангела смерти. Отец ест чечевичную похлебку, ангел отпивает маленькими глотками из пустого стакана.

*ОТЕЦ: Я рад тебе… устал… вот сейчас доем суп. Сегодня хорошо получился… я без Муниры научился.

Ангел, махнув на него рукой, улетает прочь.

Опять зима, опять снега. Лена одевает Мишку в садик. Повязывает шарфом покойного старика. Показывает на фотографию ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в этом шарфе.

ЛЕНА: Это твой дедушка… у тебя был очень умный дедушка.

МИШКА: Миша у-умный… папа у-умный… а мама у-умненькая!

Выходят во двор. К ним пристраивается парень.

ЛЕНА: Чего надо? Мы спешим.

ПАРЕНЬ: Алеху помнишь?

ЛЕНА: Ну? Говори скорей… я с девяти работаю.

ПАРЕНЬ: Меня когда в следственную посадили – он у вас жил. Сказал: не расколешься – через полгода выйдешь… и прямо сюда… вот, пришел.

ЛЕНА: Господи, да что вам тут – медом помазано?

ПАРЕНЬ: Алеху-то шлепнули… считай – я за него. Не Алеха, а Ленька… привыкнешь. (Задевает ветку, роняет шапку – на голове глубокая, плохо затянувшаяся рана.) Ты, это, не смотри… они меня раскалывали… не раскололи.

ЛЕНА (сует ему ключи): Номер квартиры знаешь? (Ленька кивает.) Иди, я раньше мужа вернусь… поешь там чего найдешь.

Вечером в квартире на Преображенке Ленька качает Мишку на ноге.

ЛЕНЬКА: Поехали с орехами… поскакали с пирогами.

СТУДЕНТКА (некогда с прямым пробором, ныне обритая наголо и в кришнаитском одеянье): Лена, неужто политических до сих пор так избивают?

СТУДЕНТ (прежде в кипе, теперь с короткой деловой стрижкой, при галстуке, к Леньке): Я по убежденьям анархист, но исламский терроризм, не при Рустаме будь сказано – это слишком.

ДРУГАЯ СТУДЕНТКА (раньше с дредами, сейчас – коса в локоть толщиной): Выпьем за новое гражданство Рустама…

ДРУГОЙ СТУДЕНТ (когда-то оранжевоволосый, а сегодня всего лишь с самурайской прической): …и за всё отсюда вытекающее… бесплатное обученье… именную стипендию.. ассистенство на кафедре.

ЛЕНЬКА: Ребята, мне надо уколоться… плохо мне. (Немая сцена.)

НОВОЯВЛЕННАЯ КРИШНАИТКА (поспешно достает из сумочки шприц; тоном состраданья): Сейчас, сейчас.

Еще одна немая сцена. Кришнаитка, оглядев притихших товарищей, прячет шприц и ампулу обратно в сумочку. Ленька замирает, смеживши веки. Приваливается в угол дивана подле уже спящего Мишки.

СТУДЕНТ С САМУРАЙСКОЙ ПРИЧЕСКОЙ: Так он политический или нет? какова, собственно, его партийная принадлежность?

РУСТАМ: Русская мафия… нижние чины.

СТУДЕНТКА С КОСОЙ: Ага, козья ностра.

СТУДЕНТ С ГАЛСТУКОМ: If I know anything about anything, состоящие на службе у наркобизнеса наркотиков не употребляют… или-или.

ЛЕНА: Хрен его знает… шестерка. Но битье вынес и своих не сдал.

САМУРАЙ: Попробуй сдай. До Преображенки не дошел бы. Что будем делать?

СТУДЕНТ С ГАЛСТУКОМ: Организуем вынос тела.

СТУДЕНТКА С КОСОЙ: Это идея.

Кришнаитка отворяет дверь. Студентка с косой стоит на стрёме. Рустам одевает и обувает Леньку. Студент с галстуком и самурай вытаскивают его вдвоем за руки и за ноги во двор, сажают на скамью под фонарь. Рустам нахлобучивает ему шапку. Лена укладывает Мишку в кроватку. Все снова собираются вместе. Недолгое молчанье.

САМУРАЙ: Так мы хотели выпить.

Во дворе слышен приглушенный выстрел. Рустам бросается в переднюю.

ЛЕНА (держится за ручку двери): Не ходи… уже не поможешь… они стреляют в упор.

СТУДЕНТКА С КОСОЙ: Кто?

РУСТАМ: Таджикская наркомафия… или общемусульманская… не знаю… какое-то ее боковое ответвленье… не очень сильное.

Более продолжительное молчанье. Ангел смерти проходит по комнате. Отняв у Лены дверную ручку, отворяет дверь и тает на лестнице.

В Ходженте Сафина поет над засыпающей дочерью. Под абажуром болтается праздная электролампочка. Горит керосиновая лампа, подвешенная к потолку.

*САФИНА:

Спи, Лола, твоего отца зовут Фарход.

Спи, Лола, его имя не Рустам.

Спи, Лола, мать льет слезы над тобою.

Входит рано состарившаяся, подслеповатая и глуховатая свекровь.

*СВЕКРОВЬ (приставив ладонь к уху): Что ты поешь, дочка? Я слышу – красивая песня, только слов не разберу.

*САФИНА (погромче, на ухо свекрови): Очень хорошая песня, матушка… про двух девушек, как они выходили замуж за двоих джигитов.

*СВЕКРОВЬ: Да, да, отдадим когда-нибудь и нашу Лолу… я отсюда не вижу… она не спит? Спой еще.

*САФИНА (с рыданьями в голосе):

Спи, Лола твоего отца зовут Фарход.

Спи, Лола, его имя не Рустам.

Спи, Лола, мать льет слезы над тобою.

*СВЕКРОВЬ (под конец что-то расслышала): Почему плачешь, дочка?

*САФИНА (почти кричит): Думаю, как наша птичка улетит из дому. (Потише): Ну вот, она уже спит.

Лена поправляет одеяльце на спящем Мишке. Рустам подвязывает веревочкой к старинной хрустальной люстре ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ плюшевого медвежонка- парашютиста.

РУСТАМ: Завтра проснется – увидит.

ЛЕНА: Это из-за меня черно-желтые снова тут крутятся… надо было Леньку не пускать.

РУСТАМ: И Алеху раненого не подбирать? Или наоборот – Леньку из тепла под снег не тащить… Алеху ожесточенного от учителя не отстранять?

ЛЕНА: Ага, чтоб он раскаялся, как Кудеяр-атаман. Знаешь, я доспела… давай уедем… куда глаза глядят.

РУСТАМ: Плохо без учителя… некому развязать узел.

Люстра мигает. Рустам и Лена подымают головы. Завязанная Рустамом веревка методично развязывается, аккуратно растягивая узел. Освобожденный медвежонок, немного потоптавшись и попутешествовав в воздухе, спускается прямо в Мишкину кроватку.

Снова весна. Пригрело солнышко, обсох асфальт возле университетского спортивного манежа на Воробьевке. Во второй половине дня здесь наркотусовка гуманитарных факультетов. С солнечной стороны зданье плотно облеплено студентами, подпирающими спиной облупленную стену. Вокруг слоняются по крайней мере столько же неприкаянных. У недавней кришнаитки волосы отрасли и выкрашены «под дуршлаг». Она теперь в брюках и короткой замшевой куртке ягодного цвета. К ней уже присоединился бывший самурай. Сейчас стрижка ежиком, серая безрукавка, вся в карманах – поверх футболки с надписью: I love Сola.

ДЕВУШКА В ЯГОДНОЙ КУРТКЕ: Сколько у тебя дома? у меня два грамма.

ЛЮБИТЕЛЬ КОЛЫ: Не помню… надо посмотреть.

ЯГОДКА: Поехали, посмотрим.

ЛЮБИТЕЛЬ КОЛЫ (мнется): Лучше к тебе… у меня не то есть, не то нету… потеряем время.

Проходят, держась друг за друга, два парня и две девушки.

ЧЕТВЕРО (скандируют):

Будем нюхать порошок,

Будет всё хорошо.

На краю теплого тротуара сидит молодой человек. Полная девушка в ненарядном платье лежит головой у него на коленях.

ПОЛНАЯ ДЕВУШКА:

Каждый камень может быть прекрасен,

Если жить медлительно в тюрьме.

Подходит Али без своей змеиной униформы, одет под студента.

АЛИ (уже очень прилично говорит по-русски): У меня дешево… без посредников… прямо с рейса.

Его окружают и полностью скрывают алчущие. Некто с бицепсами раздвигает круг.

НЕКТО С БИЦЕПСАМИ: Я тебя тут первый и последний раз вижу… понял? Здесь всё схвачено.

Али не заставляет его повторять дважды. Несется рысью мимо одного из гуманитарных корпусов. Парень с бицепсами – за ним, наступая ему на пятки. Навстречу им Рустам. Али бросается к бывшему другу. Парень с бицепсами сразу затесался в толпу студентов и исчез.

РУСТАМ: Али-ока, кто тебя преследовал? (Тот не отвечает.) Во всяком случае, я рад, что ты сменил одежду.

*АЛИ: Нет… всё по-прежнему. Уходи скорей… на тебе подозренье в связях с другой группировкой. Теперь уже мне опасно с тобой говорить. (Поспешно удаляется.)

Алишер сидит в квартире на Преображенке. Лена наливает гостю тарелку супа. Они вдвоем. Алишер откровенничает.

АЛИШЕР: Я ему говорил – ты мне как сестра, Мунис… пойдем со мной… он мне говорил – я тебе не верю, Алишер… (вылавливает из тарелки капсулу с героином, вскакивает, держа ложку в руке) …где? где? (Снимает с ложки шматок капусты, показывает Лене.) Где?

ЛЕНА: Капуста? Она вялая была, я из нее скорей щи сварила.

АЛИШЕР (хватается за голову): Один раз муж мог кусать… один раз сын мог кусать.

Ангел смерти синтезируется из воздуха. Деловито отодвигает стул Рустама, садится и воцаряется за столом, раскинув руки и крыла.

ЛЕНА (разглядывает капсулу): Ну, понятно… ее туда вживили прямо на грядке… пока кочан не завился. Голь на выдумки хитра.

Входит Рустам с двухлитровой бутылкой пива ''Клинское''. Лена молча демонстрирует ему капсулу, облепленную вареной капустой.

*АЛИШЕР: Мне велели передать кочан капусты Али.

*РУСТАМ: Ищи его сам. Я не хочу этим (забирает у Лены капсулу) заниматься.

Отдает капсулу Алишеру. Хмуро ставит пиво на стол. Шугает ангела смерти, будто голубя, нетерпеливым жестом. Тот живо аннигилируется. Люстра трепещет подвесками, как осинка листьями, и мелодично позванивает. Лена молча выливает щи Алишера обратно в кастрюлю, уносит ее.

Дом Лениной матери в Салтыковке. Она поит чаем Алишера.

АЛИШЕР: Я ему говорю – ты мне как сестра, Мунис… он мне говорит – я тебе не верю, Алишер.

Входит Тохир.

ЛЕНИНА МАТЬ: Вот, Тохир, парень спрашивает твоего земляка Али.

*ТОХИР: Парень, я тебя помню… ты дрался с моим старшим.

*АЛИШЕР: С Вашим старшим дрался весь Ходжент, уважаемый Тохир.

*ТОХИР: Так ты ищешь Али с нашей улицы? того, что приехал три года назад? (Алишер кивает.) Знаю, знаю… он тоже дрался с моим… (печально замолкает). Считай, что ты нашел Али… он живет у своего дяди Мухтара… тот перебрался сюда на год раньше. Сейчас пойдешь… (высовывается в уже знакомый зрителю, теперь совсем летний палисадник) …пойдешь вон до того переулка, свернешь, будет облезлый голубой домик.

В облезлом голубом домике пол в сенях провалился. Замков нет. Алишер щелкнул выключателем – никакого эффекта. Ржавая плитка с открытой спиралью, грязная посуда. Алишер садится спиной к окну за стол, кладет на него вытянутые руки. Ангел смерти сел напротив в точно такой же позе. Но Алишеру видеть его не дано. Мерцают кадры: то ангел, в упор глядящий на Алишера, то пустая облупленная стена в глубине комнаты.

Дом главаря змеиных курток в Салтыковке. Кирпичный забор в полтора человечьих роста, поверх него три ряда колючей проволоки. Хозяин сидит под деревцем в плетеном кресле. Мухтар - с проседью, в шелковой тенниске, стрижет машинкой газон.

*ХОЗЯИН: Ко мне, Мухтар! (Тот повинуется.) Где твой племянник?

*МУХТАР: Ждет. (Подзывает рукой Али.)

*ХОЗЯИН: Али, мне донесли – тебе везут кочан капусты. Ты покойник, если подтвердится, что пытаешься наладить свой канал.

*АЛИ: Хозяин, меня подставили… если ко мне придут – притащу сюда в наручниках… допытаемся, кто подослал.

*ХОЗЯИН (колеблется): Провокация? хотят сорвать нам оптовую поставку? может быть. Ступай… ты пока свободен.

На таможне в Домодедове.

ТАМОЖЕННИК (перерывает ящик с молодой капустой): В капусте, говорят, находят деток.

Разрезает один кочан, второй. Нажимает кнопку, ящик едет дальше.

Алишер всё сидит, ждет Али. Задремывает, клюет носом.

*АЛИШЕР (во сне): Я ей сказал – Мунис, ты как звезда на небе… (вскидывается, ровно кто толкнул; ясно видит перед собой застывшим кадром ангела смерти) …о, подожди, дай сотворить намаз!

Приглушенный выстрел из окна – в затылок. Алишер валится под стол.

Рождественский сочельник в доме на Преображенке. Настоящая елка со звездой, на ней горят настоящие свечки. Тихо звучит ребиковский вальс – так, неизвестно откуда. Под люстрой от подымающегося теплого воздуха кружится старинный стеклянный ангел. Мишка что-то мастерит из детского пластмассового конструктора. Рустам самозабвенно переписывает с экспедиционных фотографий фрагменты настенных надписей. Лена наливает борщ Фарходу. В половник попадает маленькая белёсая морковка. Лена беспокойно вытаскивает ее и, разглядев, съедает.

ФАРХОД (показывает Лене снимки детей): Лола… Заир… надо много денег. Работаю на завод тротуарной плитки… двадцать таджики… пять вагончики… холодно.

ЛЕНА: Ешь, пока горячее… детки хорошие.

ФАРХОД: Магомет пророк… Мусо пророк… завтра день пророк Иссо. Магомет сказал: нет Бога кроме Бога. Рустам сказал: у нас один Бог, разные книги. Рустам мудрец… Рустам будет учитель.

ЛЕНА: Твоими устами да мед бы пить.

ФАРХОД: Без выходных работаем - только завтра не работаем. Завтра Рустам придет измайловский зверинец. Все хотят слушать.

ЛЕНА: Ага, львы и тигры.

ФАРХОД: Зверей нет… завод.

МИШКА: Жалко.

Лена гасит те свечи, что догорели. Почти все уже погашены. Уводит Мишку, тот машет рукой. Незаженная люстра начинает трепыхаться и позванивать. Рустам подымает голову. Вместо стеклянного рождественского ангела на какое-то мгновенье возникает ангел смерти.

Первый день Рождества, ранние сумерки. Низко стоит зеленоватая вечерняя звезда. Дверь вагончика-бытовки распахнута, из нее валит пар. Набились, как сельди в бочку. Рустам говорит тихо, почти уткнувшись в лица слушателей.

*РУСТАМ: Мы тоже чтим пророка Иссо – он искупил чужие грехи.

Тиха сегодня земля христиан – слушайте тишину.

(С удивленьем прислушивается к непонятно откуда возникшему шуму. Высовывается в дверь и, залюбовавшись звездой, продолжает чуть громче.)

Это звезда пророка Иссо – стоит над домом, где он рожден.

(Шум нарастает. Пробегает молодой таджик. Потерял башмак, драпает по снегу в одном.)

Парень, куда? подбери башмак.

*МОЛОДОЙ ТАДЖИК: Бритоголовые здесь!

Ворота дрожат от ударов, наконец не выдерживают. Вваливаются полсотни человек. Скинхедов всего пять-шесть, остальные просто заводские рабочие. Впереди ангел смерти и здоровенный наголо обритый детина в тулупе, распахнутом на голой груди, где сияет преувеличенных размеров золотой крест. Все с железными арматурными прутьями, включая ангела.

РУСТАМ (в бытовке, по мобильному): SOS… ноль один… МЧС… милиция…

Скорей на улицу Измайловского Зверинца!

*ТАДЖИКИ (галдят):

Не надо милиции… лучше скрыться…

Фальшивая регистрация… депортация…

Рустам в одной красной футболке выходит на крыльцо вагончика – он уж осажден вражднбной толпой.

СКИНХЕД С КРЕСТОМ (оглядев Рустама):

Вы, черножопые всё загадили.

Вас, черножопых, пора давить

Рустам спускается со ступенек, становится один перед нападающими. Недоброе молчанье.

РУСТАМ:

Крестоносцы в этот день не сражались.

Не омрачайте святого дня.

Фарход выскакивает из бытовки, становится за спиной Рустама. Ангел смерти поднимает арматурный прут, точно жезл. Рустам хватается за прут широко расставленными руками. Ангел тоже берется второй рукой за прут. Борются со страшным напряженьем, две фигуры во весь кадр. Потом эта картинка слетает в правый нижний угол экрана и остается там как окно. В кадре теперь огромная фигура скинхеда с крестом. Он замахивается железным прутом. Удар приходится на голову Фархода.

*ФАРХОД: Мама… Сафина… Лола… Заир… (Падает.)

Опять во весь экран Рустам с ангелом. Ангел уступает прут Рустаму, отступает за спины погромщиков. Погромщики прячут свои прутья за спины и сами пытаются спрятаться за спины товарищей.

ПОГРОМЩИКИ (негромко): Хватит… пускай запомнят… пойдем.

Вываливаются на улицу. Их голоса затихают. Невдалеке слышны сирены милицейских машин.

В проходной завода мент смотрит паспорт молодого таджика, так и не нашедшего второго ботинка. Рустам стоит на пороге за спиной мента.

МЕНТ (звонит по телефону): Квартира девять, Якорная шесть? Живет кто-либо из Таджикистана? Нет? депортация. Пять лет без права въезда.

Кладет трубку. Ставит штамп в паспорт. Таджик поджимает ногу в драном носке.

РУСТАМ: А убитого депортируют?

МЕНТ (не расслышал): Что?

РУСТАМ: Тело отправят на родину?

МЕНТ (Рустаму): Ты можешь идти… чего стоишь?

Мать Фархода сидит на полу. Закрыла ладонями и без того глухие уши, опустила сморщенные веки на глаза, и без того еле зрячие. Раскачивается из стороны в сторону, тихо поднывая.

МАТЬ ФАРХОДА: А-ах… а-ах…

Сафина ходит взад-вперед по комнате, простирая к ней руки.

*САФИНА:

Матушка, снова родите мне молодого Фархода.

Верните его мне ценою страшных мучений.

Вам больше жизнь не нужна – родите опять Фархода.

Матушка, приведите Фархода обратно на землю.

Я стану любить Фархода больше дневного света.

Я никогда не взгляну в лицо другого мужчины.

Я никогда не вспомню другого мужского имени.

Матушка, Вы одна можете всё исправить.

Свекровь протягивает руки к невестке, сама ища помощи и защиты.

Фирменный магазин детской обуви. Февральский вечер, время перед закрытьем. За стеклянными дверьми темно. Посреди зала дерево Корнея Чуковского, увешанное башмачками. Лена – продавщица в униформе: синий халат с вышитым башмачком.

ЛЕНА (роется в коробках, бормочет): Лоле красные на пуговках… Заиру шерстяные, подшитые кожей. (Входит мужик в грязной телогрейке.) Вам чего? мы закрываемся.

МУЖИК: Считай до трех. Двоих моих корешей спихнула… Алеху, Лешку… вот те третий… Толя я.

ЛЕНА: Ну и что? Толя и Толя.

ТОЛЯ: Обовшивел я… на вокзалах-то… мне бы помыться.

ЛЕНА: Кто о чем – а вшивый о бане. Ладно, поговорим. Выйди, посиди на лавочке… там, возле качелей. А то тут детям вшей напустишь.

ТОЛЯ: Детям вшей не надо. Меня во как заедали в пеленках… мать в лагере родила. Барак был для мамок… все вши туда… у детей кожица тонкая.

ЛЕНА: Пошел, куда послала. Сейчас приду.

Наголо остриженный Толя в красной футболке Рустама и тренировочных штанах завалился без задних ног. Спит без постели на хозяйской тахте. Мишка в пижамке серьезно перечитывает афишку «Синей птицы».

МИШКА: Пес Тило…

ЛЕНА: Пошли, пошли… баиньки.

Забирает его. Возвращается.

РУСТАМ (смотрит на люстру, где мягко покачиваются, играя бликами, подвески): Душа света… учитель весь ушел в свет.

ЛЕНА (кивает на Толю): Опять я не выдержала… как его вши в пеленках заели… в бараке для мамок.

РСТАМ: Я уж привык к России. Она такая и есть… вроде тебя.

ЛЕНА: Угу… юродивая.

Толя – мусорщик. Ходит в оранжевой куртке и рукавицах по стриженому газону возле олимпийских гостиниц. Накалывает бумажки на острие палки, спускает в мешок. Подходят двое в змеиных куртках, берут его в коробочку.

ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Говори, кто тебя послал к Рустаму.

ТОЛЯ: Алеха дал адресок, когда мы с Ленькой садились. Только вам ни Алехи, ни Леньки уж не достать. Их давно Господь на место определил – в самое пекло. А с Рустама вашего взятки гладки… чурка, да еще блажной… и вы тоже чурки.

ВТОРОЙ ЗМЕЙ: Молчи… говорить будешь, когда спросим… докладывать, кто у него бывает.

ТОЛЯ: Опоздали, кумовья. Я второй день в общежитье.

«Кумовья» дают Толе по уху.

Общежитье для мусорщиков. В комнате семеро «чурок» и один Толя.

ТОЛЯ (любовно разглаживает рабочие рукавицы): В тюрьме шито… сразу видно… да что вы понимаете. Одно слово – чурки. (Свирепеет.) Встать! («Чурки» вскакивают возле кроватей.) Надеть униформу! (Кидаются к оранжевым жилетам.) Взять рабочий инвентарь! (Хватают палки с железными наконечниками.) Сесть-встать… сесть-встать… сесть-встать! («Чурки» повинуются.)

Весна пришла, не обманула. Четверо студентов, товарищей Рустама по группе, уже в полном сборе под стенами манежа на Воробьевке. Правда, стаж у них разный. Все они продолжают эволюционировать, сохраняя тем не менее какие-то достаточные для идентификации черты.

Юноша в кипе, после с галстуком, нынче носит ковбойскую шляпу со шнурком. Стабильно еврей – голубоглазый брюнет.

Оранжевоволосый, трансформировавшийся в самурая, далее остриженный ежиком, был одет в футболку с надписью «I love Cola». Сейчас – зачес и конфуцианская бородка. Неизменно курнос, кареглаз и веснушчат.

Девушка с прямым пробором, сделавшаяся кришнаиткой и ради того остригшаяся наголо, в дальнейшем покрасила отросшие волосы «под дуршлаг», ходила в куртке ягодного цвета. Сегодня – небрежная самодельная стрижка, залысины на висках. Однако всегда сероглаза и высоколоба.

Блондинка -дреды, потом коса до пояса – теперь короткая стрижка и темные очки. Эта хранит на лице тонкие длинные губы.

КОВБОЙСКАЯ ШЛЯПА: С востоковеденья всегда был отсев… девять-то человек да не выпустят… уж как-нибудь… оставь немножко.

КОНФУЦИАНСКАЯ БОРОДКА (передает ему раскуренный чинарик с марихуаной): Держи.

ВЫСОКОЛОБАЯ ДЕВУШКА С ЗАЛЫСИНАМИ): По Китаю что хошь… а по Тибету всё закрытое.

ЧЕРНЫЕ ОЧКИ: Вон…гляди… пошел!

Устремляются за Али, мелькнувшим в змеиной куртке – довольно далеко. Вслед ему потянулась целая процессия.

Позади столовой гуманитарных факультетов, на задворках астрономического института имени Штейнберга, при входе в его поэтичный парк Али ведет свой торг. Со стороны столовой приближается парень с бицепсами, пасущий университетскую наркотусовку – пушка наготове.

ПАРЕНЬ С БИЦЕПСАМИ: Кому было сказано?

Студентка с залысинами делает нервное движенье, будто порываясь бежать, но не въезжая – куда. Пуля угодила в ее умную продолговатую голову. Девушка падает на дорожку. Али и стрелявший в него смываются.

ДЕВУШКА С ЗАЛЫСИНАМИ (к своим троим друзьям, склонившимся над нею): Мне всё равно пришлось бы… уже втянулась.

Ангел смерти спешит из парка. Отнимает ее у товарищей, удаляется по тропинке с добычей на руках, танцуя вальс. Появляется между двумя башенками с телескопами на крыше астрономического института, похожего на замок. Там продолжает танец, кружа свою жертву. Длинная прозрачная терракотовая юбка развевается на весеннем ветру. Внизу деревья в зеленом пуху и решетка сада.

Стоят шеренгою восемь человек, защитивших дипломы по отделенью востоковеденья. Пятеро юношей, все в костюмах и при галстуках. Из них трое известны зрителю – Рустам и двое его друзей. Три строго одетые девушки, в том числе тонкогубая, что впервые появилась в кадре с дредами.

ДЕКАН ИСТФАКА: Особо отмечена работа Рустама Таджибаева «Миграция народов по территории современного Таджикистана с XI по XIII век». Она отослана на общеуниверситетский конкурс, и автор ее получил рекомендацию в аспирантуру.

В квартире на Преображенке празднует окончанье университета вся группа востоковеденья.

ВЕСНУШЧАТЫЙ ПАРЕНЬ (бывший самурай): За Рустама! За победу на общеуниверситетском конкурсе и грант!

ТОНКОГУБАЯ ДЕВУШКА: За Лену! За десятого (поперхнулась, продолжает уже не так весело) …девятого члена нашей группы.

Под окном какой-то стук. Лена выглядывает. Видит Толю, свалившегося вместе с трухлявым пеньком, на который он было влез.

ЛЕНА: Ты чего тут стучишь, Толя?

ТОЛЯ (смущенно): И правда стучу. Только стучать-то мне нечего… материала нет. Они меня прижали… змеиные куртки… их тогда твой чурка так припечатал… при Алехе. Алеха мне в тот же день рассказал. А вечером меня забрали. Ну уж я их по всей тюрьме ославил… змей…их теперь все наши так зовут… с чуркиной легкой руки.

ЛЕНА: Наши - это кто?

ТОЛЯ: Нашего пахана ребята… много будешь знать – скоро состаришься. Где наш пахан прошел – там чуркам делать нечего.

ЛЕНА: Что ж он тебя не оборонит?

ТОЛЯ: Он сейчас в отсидке… ненадолго… так надо.

ЛЕНА: Надо – значит надо.

КРИКИ В КОМНАТЕ: Мы уже налили! кончай разговоры!

ТОЛЯ: Ты, мамка, напиши мне на бумажке, только покрупней, кто у вас сегодня… чтоб я от себя не выдумывал. А то плету что придется… они уж с утра меня трясли… иди, говорят, посмотри. Сама знаешь – мое общежитье в двух шагах.

ЛЕНА: Как не знать… я ж тебя туда и устроила.

ОРУТ ИЗ ОКНА: Хватит уже! иди!

ТОЛЯ: Завтра, сказали, бить будут.

ЛЕНА: Писать некогда, запоминай: восемь человек гостей (быстро поправляется) …семеро… из университета. Подожди, сейчас пирога тебе дам.

Метнулась в комнаату, протянула ему кусок пирога и опять исчезла. Толя ест пирог на поваленном пне. Потом громоздится на него, напрягается, вслушивается.

ГОЛОСА РЕБЯТ: Пьем память Иннокентия Александрыча… не чокаться. Светлая была личность… помолчим под живой люстрой.

Толя тянет шею. Видит, как затрепетала зажженная люстра под потолком. Слышит в тишине легкий звон.

Утром на газоне человек-змея держит Толю за ворот оранжевого жилета.

ТОЛЯ: Они люстру слушали… все молчали… у них там передатчик.

ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Один раз врешь… какой передатчик? Теперь мобильник… не нужно передатчик.

Наподдает Толе для порядка. Толя вытягивается во фрунт и ест ''чурку'' глазами. Поодаль стоит второй в такой же куртке. Попробуй не вытянись.

Рустамова отца нынче навестил гость, что появляется всё чаще и чаще – ангел смерти. Сидят за столом друг против друга. В тарелке у хозяина пустовато. Гость обрывает лепестки голубой розы в пиалу с водой. Отпивает воду, предварительно сдув лепестки к другому краю пиалы.

*ОТЕЦ РУСТАМА: Мой сын станет мудрецом… учился десять лет, потом еще пять… теперь его оставили учиться еще на три года. Я подожду, пока он выучится… можно?

Ангел снисходительно улыбается.

В интерьере средневековой школы, где некогда ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в халдейском обличье учил с юным Рустамом арабские цифры, теперь сам Рустам в халате, в чалме и с бородой поучает троих юношей. Те сидят на полу в халатах и тюбетейках, почтительно сложивши ладони.

*РУСТАМ: Земля покоится на трех слонах.

Дождливое осеннее утро. Рустам ведет Мишку в школу. У того на спине рюкзачок с прицепленным сзади старым медвежонком-парашютистом.

МИШКА:

Ласточки пропали,

А вчера с зарей

Всё грачи летали

Да как сеть мелькали

Вон над той горой.

Анна Сергевна стоит у доски в классе ходжентской школы. Окна распахнуты, на полу квадраты солнца, птичка сидит на подоконнике. Таджикских детей в русской школе теперь довольно много. Все ребята легко одеты.

АННА СЕРГЕВНА:

С вечера всё спится,

На дворе темно.

Лист сухой валится,

Ночью ветер злится

Да стучит в окно.

Мокрый палисадник возле дома Лениной матери. Валится сухой лист, ветер с дождем стучат в низкое оконце. Ленина мать выходит в платке, накинутом на голову и плечи поверх ситцевого платья. Выплескивает ведро.

Рустам дергает вверх Мишкину лапку, чтоб он перепрыгнул через лужу.

РУСТАМ: Выйдешь поневоле – тяжело, хоть плачь… нет, нам с тобой не тяжело, нам с тобой уютно.

Поправляет на Мишке рюкзачок. Звучит привязавшаяся к Рустаму свиридовская мелодия – утешно и тепло. Подходят к школе. На крыльце стоит то Анна Сергевна, то другая, молодая учительница.

РУСТАМ: Анна Сергевна… то есть Лидия Иванна… мы не опоздали?

Ленина мать, Мишкина бабушка, задержалась на пороге. Дождь стучит в пустое ведро.

На газоне возле олимпийских гостиниц мокрая жухлая листва. Толя докладывает что-то змеиным курткам. Нам не слышно, они от зрителя далеко. Змееныши отходят от Толи. Один из них на прощанье показывает ему кулак. К Толе приближается знакомый зрителю парень с бицепсами.

ПАРЕНЬ С БИЦЕПСАМИ: Ты, недоумок, я тебя знаю… ты Ваньки Шестопала шестерка… почему, мразь этакая, со змеями разговаривал?

ТОЛЯ: С-спрашивали про черный ход в гостиницу… я не показал… они осерчали… а что Ванька?

ПАРЕНЬ С БИЦЕПСАМИ (сам, по-видимому, не выше семерки, но не упускает случая покуражиться): Еще интересуется, тля. Шестопал, к твоему сведенью, вчера вышел… если что, тебя к ногтю.

Идет Рустам. Видит обоих. Парень с бицепсами отворачивается и проходит.

РУСТАМ: Вот, отвел сына в школу, зашел тебя проведать. Лена яблочко прислала… материно… из Салтыковки. А этого молодчика (кивает в ту сторону, куда ушел парень с бицепсами) я видел… знаю где.

ТОЛЯ (не особо думая, с кем разговаривает): Ладно… свои, небось, лучше чурок. Ванька Шестопал вчера вышел. (На лице Рустама обозначается вопрос.) Пахан это наш. Крыша у меня теперь. Больше мне под твоими окнами шею не тянуть. Спи спокойно, дорогой товарищ. (Закусывает яблоко.)

Рустам отходит несколько шагов. На него как коршуны падают трое. Один зажимает рот, двое заталкивают в машину.

Подвал без окон. Лампы дневного света. Ванька Шестопал сидит в кожаном кресле. Зеркальные очки, холеные волосы. Не скажешь, что из тюрьмы. Скажешь, что с курорта. Двое, что заталкивали Рустама в машину, ставят его перед паханом.

ШЕСТОПАЛ (своим): Ступайте. (Рустаму): По-твоему, кто я?

РУСТАМ: Думаю – Ванька Шестопал.

ШЕСТОПАЛ: Правильно думаешь. Рассказывай, что знаешь. Как братан мой Алеха погиб, как Ленька. И кому на тебя Толян стучал. А я буду делать выводы.

РУСТАМ: Знаю, что русские напрасно ушли с нашей земли. Знаю, что мои земляки как брошенные дети. Знаю, что в героине смерть и вырожденье. Знаю, что делающих на этом деньги покарает Бог, как его ни назови. Знаю, что могу пойти к Нему прямо отсюда. Знаю, что мы с тобой в глубоком бункере. Тридцать девять ступенек с завязанными глазами. Но учитель мой ушел не весь. Быть может, я узнаю тайну раньше тебя.

ШЕСТОПАЛ (ревниво): Ты в чужое-то не лезь… Христа перед Пилатом из себя не корчи… доиграешься. (Кричит): Толян! (Вталкивают немного побитого Толю.) Чего там про люстру?

ТОЛЯ: Люстру они слушали… звенела… отзывалась на имя…

ШЕСТОПАЛ: Чье? (Толя силится вспомнить.)

РУСТАМ: Учителя.

ШЕСТОПАЛ (раздраженно): Тьфу… Богом убитый… Тебя даже убивать неинтересно.

РУСТАМ: Алеха тоже так говорил… в другом контексте.

ШЕСТОПАЛ: Парни! (Входят те же двое.) Чурке завязать глаза, отвезти в Черкизово и вытолкать в шею. Толю пока придержать.

Растрепанный Рустам подбегает к школе.

РУСТАМ: Я не опоздал, Лидия Иванна?

ЛИДИЯ ИВАННА: Да нет… вон он куртку надевает.

В ходжентской школе еще открыты окна, ученики все с короткими рукавами.

АННА СЕРГЕВНА (у доски, увлеченно): Тогда Гринев ответил Пугачеву…

Ребята исподтишка стреляют друг в друга жеваной бумагой.

На рынке в Черкизове Али подходит к Тохиру.

*ТОХИР: Змееныш… мало тебя бил мой старший.

Взглянув в жесткие глаза Али, поспешно отдает деньги. Из-за стенда напротив Тахирова выходит один из тех парней, что заталкивали Рустама в машину и ставили на ковер. Целится из пушки в затылок Али. А он в это время быстро наклоняется и трогает кожу рыжих мужских ботинок – понравились. Тохир видит дуло, открывает рот. Пуля прямо туда залетела. Тохир падает, Али смывается, а убийца Тохира и не думает.

Паническое бегство с рынка. Бросают товар.

БЕГУЩИЕ: Ванька в Москве… Ванька Шестопал.

Проносится человек в змеиной куртке, сдирает ее на ходу, отрывая рукава, и бросает в лужу. Ангел смерти со смехом подбирает.

Ранние сумерки в Салтыковке. Ленина мать кладет пятаки на глаза Тохира. Лена раскатывает тесто. Рустам чистит картошку. Ангел смерти лупит крутые яйца артистичными руками. Стучит каждым яичком о крышку гроба.

РУСТАМ: Старшего зовут Далер. Всегда любил драться. Его сейчас в Ходженте нанимают для разборок. (Слышен мощный выстрел.) Из гранатомета… берут приступом дом змеиного главаря.

В сгущающейся темноте братва Шестопала лезет через образовавшийся пролом в стене. Бегают по дому, зажигают свет – никого. Змеи уползли.

Утро. В облупленном голубом домике хлопает открытая дверь. Уважаемый Мухтар лежит на полу с дыркой в черепе. Мышка горюет над ним. Ангел смерти уходит с брюзгливым видом врача, которому не дали спокойно позавтракать. В издевку надел белую шапочку и прихватил старинный чемоданчик с красным крестом.

Чуть подморозило поверх темной опавшей листвы. Али шагает по лесной дороге. Не в змеиной куртке – в обычной утепленной джинсовке. Выходит на захолустную шоссейку. Останавливает жигуленка. Сразу вынимает тысячу рублей.

АЛИ: На Казанку… на любую станцию.

Весенняя экспедиция на Памир, возглавляемая Рустамом. Цветут высокогорные луга. Пешком по каменистой дороге поднимаются Рустам, сильный драчливый Далер и трое однокашников Рустама, много раз появлявшихся в кадре.

*РУСТАМ: Далер, возьми у Вики рюкзак, она еле ползет. Устанешь – не будешь ко всем задираться, когда придем в селенье на той стороне. И следи за дорогой, не пропусти тропинки наверх. Башня будет видна сразу за перевалом.

Далер, бурча себе под нос, берет рюкзак у тонкогубой девушки Вики. Вешает его спереди. В досаде бьет рюкзак с обеих сторон кулаками. Долго бьет.

Возле одноэтажного каменного дома Рустамова отца. К садовой ограде, сложенной из неотесанного камня, подходят с рюкзаками Рустам и Далер.

*ДАЛЕР: Мы пришли на неделю раньше… уважаемый Собир обрадуется. (Пинает ногой скулящего пса.) Чего не радуешься?

Ангел смерти встает на пороге. Прикладывает палец к губам в знак молчанья. Медленно тает. Из дома выходит Мунира.

*МУНИРА (брату): Ты опоздал… его три дня как положили в землю… мы тебе звонили на мобильный… ты был с той стороны хребта… там не берет… хорошо, что вы повидались меньше месяца назад.

Гигантская фигура Рустама уперлась руками в горный хребет.

*ГОЛОС ОТЦА: Рустам… убери гору… я хочу еще раз услыхать твой голос по телефону. Ты так редко звонил мне из Москвы, Рустамджон.

Рустам шатает гору, слышен гул лавин. Они катятся с вершины двумя снежными клубками.

В Салтыковке Лена выпускает Мишку в палисадник,

МИШКА: Мама, сколько бывает дедушек?

ЛЕНА: Вообще говоря – у каждого человека по два. А у тебя было аж трое. Дедушка Собир, дедушка Тохир и дедушка Иннокентий.

МИШКА: И все-все умерли? (Лена кивает.) Хоть бы один остался… ну, этот, добавочный… который живет в люстре.

ЛЕНИНА МАТЬ (выглядывает из оконца – занавески с петушками, цветущие гераньки): Да полно тебе, Миша, сказки сказывать. Вот она я, твоя бабка. Погости маненько у бабки-то… тебя редко когда залучишь.

Мишка в Салтыковке спит на кровати с кружевным подзором. Ему снятся трое странных дедушек, не родных ему по крови, но вошедших в его, Мишкину жизнь. Дедушки-таджики сидят в квартире на Преображенке, в халатах и чалмах. Забились в разные углы дивана и важничают. Эти кадры мерцают вперемешку с милым зрелищем спящего Мишки.

ДЕДУШКА ТОХИР (к дедушке Собиру, сердито топорща черные усы): Уважаемый Собир… моему Далеру ничего не стоит поколотить Вашего Рустама. (Становится на голову возле дивана.)

ДЕДУШКА СОБИР (обиженным голосом): Уважаемый Тохир… мой Рустам в экспедиции был начальником Вашего Далера. (Снимает с ног стоящего на голове дедушки Тохира узорчатые востроносые туфли, бросает их на пол.)

ДЕДУШКА ИННОКЕНТИЙ (спускается с люстры в виде стеклянного ангела, подбирает туфли уважаемого Тохира, аккуратно надевает на его торчащие кверху ноги – задом наперед): Взрослые люди не дерутся. (Запнулся.) Ох, неправда… дерутся, еще как.

Тихий сентябрьский вечер. Рустам идет домой мимо Преображенского монастыря. Под старыми стенами, под желтеющими тополями – ни души. Али встает у него на пути с пушкой в вытянутых руках.

*АЛИ: Ни с места… я видел тебя… ты выходил из машины… тебе отворил дверцу парень Ваньки Шестопала. Предатель… наши давно тебя подозревали… поганый христианин… как ты проповедовал в вагончике… мне рассказывали. Читай суру, если еще помнишь.

*РУСТАМ: Али-ока… наши пути разошлись лишь потому, что ты летел самолетом, а я ехал автобусом. Я никого не предавал… брось оружье, Али-ока. (Делает шаг ему навстречу. Али стреляет.)

Весь экран становится красным. Потом появляется горный пейзаж. Розовеющая снежная вершина, куда ушел учитель – в точности тот же абрис. Над нею замкнутым венчиком – с дюжину облачных столпов, такой небесный Стонхэндж. К вершине трудно бредет одинокая фигура. Прямо рядом с нами слышен голос Рустама, без таджикского фона-дубляжа.

РУСТАМ (с мукой и сомненьем):

Брат мой… ты метко стрелял, не промазал,

А я еще не готов идти.

Анна Сергевна! где небо в алмазах?

Я не знаю пути…

Из-за вершины встает солнце, луч ложится Рустаму под ноги. Теперь его фигура занимает весь экран. Ступни тяжело проламывают наст, губы запеклись, обожженные солнцем глаза устремлены к вершине.