Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия

Очерк шестой СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В НОВГОРОДЕ ПОСЛЕ СОБЫТИЙ 1136 г.

Являясь важной вехой в социально-политической истории Новгорода, события 1136 г. открывают новый этап развития общественных коллизий в волховской столице. Известная сплоченность новгородского общества, обусловленная борьбой за независимость от Киева, ослабевает по мере того, как новгородцы приобретают вожделенную «свободу в князьях». Новгородская община теперь все чаще подвержена внутреннему соперничеству, а нередко и вражде, особенно среди боярства. Столкновение бояр из-за престижных и доходных мест в управлении Новгородом проходили при деятельном участии народных масс, решающих в конечном счете исход этих столкновений. Внешне боярские свары порою вращались вокруг вопроса о том, кому из князей править в Новгородской земле. Это обстоятельство уже давно обратило на себя внимание историков. Замечено было также и воздействие межкняжеских отношений на политическую жизнь новгородского общества. Правда, исследователи по-разному определяли степень влияния этих отношений на глубину и существо социально-политических конфликтов в Новгороде.

Согласно С. М. Соловьеву, «граждане» Новгорода распадались на «приверженцев» того или иного князя,^{1} на враждующие «стороны», поддерживающие тех или иных князей.^{2} При этом историк пользовался и термином «партия».^{3} Перемены на княжеском столе сопровождались волнениями «внутренними», «народными».^{4} Эти волнения были своеобразным преломлением межкняжеских отношений на Руси и поэтому в большей мере зависели от княжеских распрей, чем от местных противоречий Усобицы князей отзывались непосредственным образом мятежами в Новгороде.^{5}

Вынужденное участие новгородцев в междоусобиях князей отмечал И. Д. Беляев. Подобно С. М. Соловьеву, он придавал существенное значение правлению Всеволода. Именно «бурное княжение Всеволода Мстиславича, продолжавшееся чуть не двадцать лет и разделившее новгородцев на партии — княжескую и народную, имело большое влияние на последующую судьбу Новгорода. С того времени Новгород много потерял своей прежней крепости и общественного единодушия».^{6} Но в отличие от С. М. Соловьева, автор «Рассказов из русской истории» старался найти внутренние причины, побуждавшие новгородцев соединяться в партии. Вполне земные и прозаические интересы способствовали образованию партии «богачей и сильных землевладельцев, которые находили для себя выгоднее подчиняться князю, чем зависеть от народного веча, и стали продавать независимость Новгорода князьями».^{7}. Это и была «княжеская» партия, готовая всегда «продавать права народа любому князю» в обмен на всякого рода выгоды. Ей противостояла «народная» партия, стоявшая на защите прав новгородских, ограждающих «самостоятельность и независимость отечества».^{8} Княжескую партию И. Д. Беляев именует суздальской.^{9}

Разделение новгородской общины XII в. на сторону «докняжеских бояр и сторону небоярскую» наблюдал В. Пассек. По словам исследователя, «обе они стояли во враждебном положении, и княжеская власть не только не могла водворить мира между двумя сторонами, но, потеряв всякую возможность на посредничество, она, сама при этом общем волнении, требовала физической опоры себе в стороне небоярской против стороны боярской, которая открыто действовала против князя…».^{10} «Докняжеские бояре» стремились сохранить «свои старинные права», поддержать «свое доисторическое значение» в ущерб княжеской власти.^{11} На чем же держалась власть князя в Новгороде? «Князь-правитель, — пишет В. Пассек, — должен был принести с собою для Новгорода право торговли в других частях Руси: это было одно из первых условий прочности его власти в Новгороде».^{12} Жажда обогащения владела новгородцами: «Бог Новгорода — золотой идол, который руководит всеми их отношениями к порядку, к власти».^{13} Эти отношения складывались под воздействием торговых интересов, связанных с южным и восточным рынками. «Раздвоение выгод Новгорода на две главнейшие ветви, на ветвь торговли с Югом и на ветвь торговли Восточной, и соперничество между князьями Южной России и Владимиро-Ростовским за первенство в распоряжении судьбами Руси и самого Новгорода выражалось в Новгороде тем же раздвоением между новгородцами: одни в этом соперничестве ясно держались Юга, другие Северо-Востока, сохраняя главную цель новгородской политики — пользоваться покровительством власти, правившей жизнею Руси, и удержать за собой разрушительную старину. Раздвоение это выражалось сменою Посадников, бегством и изгнанием, наконец, казнями и убийствами».^{14} В. Пассек еще раз подчеркивает, что «стороны Юга держались Юга потому, что имели свои главнейшие торговые выгоды на Юге, а стороны Владимиро-Ростовские в землях Владимиро-Ростовских».^{15} Он также улавливал «дух соперничества между боярскими родами» и «личные враждебные отношения» в сословии новгородского боярства.^{16} В. Пассек, таким образом, рисует несколько более сложную картину борьбы в новгородском обществе, чем его предшественники, делая акцент на торговые интересы Новгорода — «нашей Англии», по выражению автора.^{17}

Существенное влияние торговли на политическую жизнь Новгорода XII в. отмечал также А. И. Никитский, по словам которого «развитие торговой деятельности… содействовало распадению новгородского общества на две партии, на западно- и восточнорусскую». Западнорусская партия ориентировалась на южнорусских князей, а восточнорусская — на северо-восточных.^{18}

Иной подход у Н. И. Костомарова. Как и другие историки, он наблюдал в середине XII в. образование партий в Новгороде (причем точно так, как и в Южной Руси), представители которых «думали выигрывать через перемену князей у себя».^{19} Это — «партия Ольговичей» и «суздальская партия».^{20} Но, говоря о причинах столкновения партий, Н. И. Костомаров переключает внимание с внешних явлений (княжеские междоусобицы, внешнеторговые связи, поиски даней) на внутренние неурядицы, волновавшие Новгород. «Во множестве смут, происходивших по поводу князей, не видно пружин, двигавших партии, стоявшие за того или иного князя, потому что летописцы скупы на изложение побуждений. Но в некоторых подобных описаниях закрались черты, показывающие, что тут не обходилось без той же постоянной борьбы классов».^{21} Под классами Н. И. Костомаров разумел, с одной стороны, «молодших» или «черных» людей, а с другой, — «старейших» и «богатых». Между ними «беспрестанно происходили раздоры».^{22} Н. И. Костомаров, следовательно, замечает в Новгороде «не только борьбу равных партий, но и борьбу старейших с меньшими».^{23} Сословная борьба переплеталась с партийной: ею нередко пользовались «сами бояре в своих распрях друг против друга; составлялись между ними противные друг другу партии и старались привлечь на свою сторону черный народ».^{24}

Новый шаг в изучении политической борьбы в новгородском обществе сделал Н. А. Рожков, опубликовавший статью с характерным названием «Политические партии в Великом Новгороде XII–XV веков». Замысел Н. А. Рожкова состоял в том, чтобы историю «учреждений Великого Новгорода» и эволюцию его «политического строя» увязать с «партийной борьбой». Он писал: «Для понимания того исторического процесса, который совершался в вольных городах древней Руси, совершенно необходимо одушевить схему развития их политических особенностей изображением тех настроений и побуждений, под влиянием которых действовали отдельные социальные группы и их представители; необходимо облечь в плоть и кровь безличный процесс политических перемен, введя в круг изучения борьбу партий».^{25} Исходным хронологическим моментом для своего исследования историк берет княжение Всеволода Мстиславича (1117–1136). Внешними признаками борьбы партий и перевеса той или другой из них ему послужили «перемены на княжеском столе и в должности посадника».^{26} Смена враждующих князей является для Н. А. Рожкова указателем известного поворота в партийной борьбе.^{27}

По Н. А. Рожкову, XII в. «был временем, когда слагались первоначальные новгородские партии».^{28} В рассматриваемое время возникли две партии, объединявшие сторонников и противников суздальских князей. Основное ядро «суздальской партии» составляли бояре, занимавшиеся сперва торговлей, а потом — банкирской деятельностью.^{29} Н. А. Рожков именует ее аристократической.^{30} В составе партии, противной суздальским князьям, находился «простой народ», купечество и некоторая часть бояр-землевладельцев. Это — «демократическая», или «народная» партия.^{31} Может показаться странным, что в демократическую партию вошел аристократический элемент в лице землевладельческого боярства. Однако Н. А. Рожков не видит здесь ничего необычного, поскольку интересы «бояр-капиталистов» и «бояр-землевладельцев» расходились и последние были «близки к черному народу: земледелец и землевладелец всегда ближе друг к другу, чем землевладелец к лицу, обладающему движимым капиталом».

Борьба народной и аристократической партий существенным образом сказалась на положении князя в Новгороде. Благодаря усилиям «демократов», князь лишился права торгового суда, отданного в руки купечества, а вече стало избирать и изгонять князей. Все это резко ограничило власть князя. Вместе с тем князья сумели удержать за собой ряд существенных прав, судебных, финансовых и административных. «Сохранением этих важных прав князь XII века был почти всецело обязан содействию боярской партии, больше всего опасавшейся в это время полного торжества черных людей».^{32}

Н. А. Рожков вслед за В. Пассеком, работу которого по новгородской истории он оценивал весьма положительно, делит партии не только по социальному признаку, но и территориальному. По мнению историка, «аристократическая партия группировалась, главным образом, на правом берегу Волхова», тогда как «левый берег его, или Софийская сторона, был, очевидно, средоточием демократической партии».^{33}

Несмотря на известную прямолинейность и односторонность положений Н. А. Рожкова, они частично вошли в научный арсенал советской историографии. Принята, например, была мысль о том, что смена должностных лиц в Новгороде являлась лишь внешним выражением борьбы внутри местной социальной верхушки. «Частая смена, — пишет В. В. Мавродин, — новгородских посадников и тысяцких, о которой сообщают новгородские летописи, выдавая эту смену за результат „мятежей” и восстаний, на самом деле отражала лишь борьбу внутри боярско-купеческой олигархии».^{34}

Особую склонность к объяснению смены князей и посадников в Новгороде борьбою боярских партий питает В. Л. Янин. Исследователь полагает, что «условия, которые возникли после изгнания Всеволода в 1136 г., в сильнейшей степени способствовали углублению политических противоречий внутри новгородского боярства».^{35} Обследованный В. Л. Яниным период с 1136 г. до середины 1170-х годов наполнен «постоянной и незатихающей борьбой различных групп новгородского боярства за власть. Рассматривая ход и обстоятельства этой борьбы, можно говорить о существовании нескольких группировок, каждая из которых не обладает решительными преимуществами в борьбе. Эти группировки блокируются друг с другом и с разными князьями…».^{36} Примечательно то, что новгородские бояре, борющиеся за власть, опираются не на социальные силы в самом Новгороде, а на феодалов, сторонних новгородскому обществу, — княжеские группировки, находящиеся в постоянной взаимной вражде. Их тогда было три: «старшие Мономаховичи (Мстиславичи), связанные главным образом со Смоленском, младшие Мономаховичи (Юрьевичи) суздальской линии и черниговские князья из потомства Олега Святославича».^{37} Вот эти княжеские семейства и стали теми картами, которыми козыряли бояре в своей политической игре. Но здесь заключен парадокс, ибо князья и бояре преследовали совершенно разные цели. Первые стремились к «восстановлению монархии», а бояре — к «расширению своей власти». Значит, политика бояр имела в конечном счете антикняжескую направленность.^{38} Однако заполучить власть та или иная боярская партия могла лишь с помощью князя. Отсюда двойственность позиции бояр, приводившая порой к предательству интересов республики.^{39}

Антикняжеская борьба боярства могла быть успешной только при условии собственной консолидации и союза с народными массами, «последовательно» настроенными антикняжески.^{40} Историческая обстановка являлась таковой, что осуществить это было невозможно, особенно в последнем варианте, поскольку антагонистический характер интересов бояр и народа обозначился достаточно явственно. Поэтому вместо ограничения княжеской власти в Новгороде наблюдалось подчас временное ее усиление.^{41} Расстановка политических сил здесь в XII столетии была такова, что препятствовала перевесу какого-либо одного начала — республиканского или монархического. Вот почему Новгород в XII–XIII вв. «не был аристократической республикой в полном смысле слова, однако он не был и монархией».^{42}

Наиболее существенным изъяном концепции В. Л. Янина является, на наш взгляд, объяснение смены князей и посадников в Новгороде причинами, связанными только с внутрибоярской и межкняжеской борьбой. Лишь эпизодически, в моменты наивысшего обострения классовых противоречий исследователь выводит на историческую сцену народные массы, чтобы потом снова забыть о них. В результате новгородские бояре оказались прочнее соединены с внешними силами в лице различных князей, нежели со своим обществом.^{43} Такой подход опасен поверхностным прочтением новгородской истории рассматриваемого времени.

Это никоим образом не смущает Н. Л. Подвигину, популяризирующую идеи В. Л. Янина. Она также говорит о борьбе за власть боярских группировок, прибегавших к помощи различных князей, что оборачивалось усилением княжеской власти.^{44}

В. Ф. Андреев тоже признает существование в Новгороде второй половины XII в. боярских политических группировок, связанных с определенными княжескими династиями: «Если во внутриполитической борьбе побеждала прочерниговская группировка, то вече приглашало на княжеский престол представителя черниговской ветви княжеского рода, а посадником становился лидер победившей группировки. Положение менялось, если в городе брали верх сторонники суздальских князей».^{45}

Недавно свою версию развития социально-политической борьбы в Новгороде XII–XIII вв. предложил А. В. Петров. В основе его представлений лежит верная, по нашему мнению, мысль о доклассовой природе новгородского общества, что в значительной мере предопределяло характер социально-политических коллизий в волховской столице. В частности, важное значение имели традиционные отношения вражды и соперничества, генетически восходящие к дуальной организации архаических обществ. Борьба боярских «партий» вокруг высших государственных должностей (княжение и посадничество) разворачивалась на фоне этих отношений, принимая до 80-х годов XII в. форму борьбы городских сторон, а после указанного рубежа — борьбы концов.^{46} Характерной чертой борьбы за государственные должности «было участие в ней на стороне одной из борющихся сил новгородских князей». Поэтому вечевые группировки, притязавшие на власть, объединяли сторонников и противников той или иной княжеской линии: одни из них были привержены черниговским Ольговичам и Давидовичам, а другие — потомкам Мономаха, Юрьевичам и Мстиславичам.^{47} Вместе с тем А. В. Петров отмечает «моменты консолидированности» местного веча, когда ради общегородских интересов новгородцы выступали сплоченной организацией.^{48}

Таковы представления современных исследователей о социально-политической борьбе в Новгороде середины и второй половины XII в. В них, на наш взгляд, есть элемент переоценки сил боярских партий и группировок при смене правителей и нет должного внимания к политической деятельности новгородской общины в целом, а также народных масс, т. е. рядового свободного людства. Перевороты в княжении и посадничестве освещаются преимущественно односторонне как результат борьбы различных групп новгородского боярства за власть и государственные должности. При этом новгородские бояре нередко отрываются от других социальных слоев Новгорода. Наконец, в новейших работах не раскрыта в достаточной мере роль межкняжеской борьбы в перемещениях на новгородском княжеском столе. Попытаемся восполнить названные недостатки.

Изгнав в 1136 г. князя Всеволода Мстиславича, новгородцы пригласили к себе Святослава Ольговича из Чернигова.^{49} Эту затею нельзя правильно понять без учета того, что происходило накануне в «Русской земле», где разыгрались княжеские усобицы. Они-то, по выражению С. М. Соловьева, и «отозвались на севере, в Новгороде Великом».^{50} Столкнулись два главных противника, втянувшие в «котору» других князей. Это — киевский Ярополк и черниговский Всеволод. Последний разбил Ярополка при Супое и вынудил его заключить выгодный для себя мир.^{51} Конечно, то была не простая потасовка князей, поскольку за ними стояли земские силы Киева и Чернигова. Новгородцы внимательно следили за тем, как разворачивались события в «Русской земле», и даже пытались посредничать между враждующими. Незадолго до рокового для князя Всеволода Мстиславича 1136 г. «ходи Мирослав посадник из Новагорода мирить кыян с церниговьци, и приде, не успев ницто же; сильно бо възмялася вся земля Русская; Яропълк к собе зваше новъгородьце, а церниговьскыи князь к собе; и бишася, и поможе бог Олговицю с церниговчи, и многы кыяны исеце, а другыя изма руками. И не то бяше зло, нъ более поъяста копити вои и Половче и все».^{52} Победителем, стало быть, оказался Всеволод Ольгович, которому, по словам новгородского летописца, сам бог помогал. И это — не пустая фраза или риторический оборот. Люди древней Руси верили в то, что побеждал в межкняжеских войнах тот, кому сопутствовало благоволение богов, на чьей стороне находился бог, а значит и правда.^{53} Одержавший крупную победу князь пользовался высокой репутацией, распространявшейся и на его ближайших родичей. Надо было ожидать, что новгородцы отдадут предпочтение Всеволоду Ольговичу и примут от него князя. Так оно и случилось. С. М. Соловьев тонко почувствовал данную ситуацию. Он писал: «Князья не помирились при посредничестве новгородцев, но каждый стал переманивать их на свою сторону, давать им, следовательно, право выбора. Новгородцы не замедлят воспользоваться этим правом, но кого же выберут они? Кому бог поможет, на чьей стороне останется победа? Бог помог Ольговичам при Супое, и противники Мономаховича Всеволода воспользовались этим, чтоб восстать против него».^{54} Тут необходимо добавить, что противником Мстиславича явилась, собственно, вся новгородская община, по крайней мере внешне, ибо «приятели» неугодного новгородцам князя, понимая свою слабость, помалкивали. Поэтому приезд в Новгород Святослава Ольговича нужно рассматривать как волеизъявление если не всего, то подавляющего числа новгородцев, а не какой-то отдельной «партии» или группировки бояр. Этим, вероятно, и объясняется тот факт, что приход Святослава в Новгород не сопровождался немедленной сменой посадника. Им оставался некоторое время (не менее полугода) Костянтин Микульчич, избранный на посадничество в 1135 г. И только после бегства в марте 1137 г. Костянтина и «инех добрых мужь неколико» к Всеволоду новгородцы «въдаша посадницити Якуну Мирославицю».^{55}

Характеризуя обстановку в Новгороде после «отставки» Всеволода, С. М. Соловьев говорил: «Изгнание Сына Мстиславова и принятие Ольговича не могло пройти спокойно в Новгороде, потому что оставалась сильная сторона, приверженная к Мстиславичам: Новгород разодрался, как разодралась Русская земля, по выражению летописца. В год прибытия Святослава Ольговича (1136) уже встречаем известие о смуте: какого-то Юрия Жирославича, вероятно, приверженца Всеволодова, сбросили с моста».^{56} Накал политических страстей замечает и В. Л. Янин. «Весь период посадничества Якуна Мирославича, — пишет он, — протекает в обстановке ожесточенной политической борьбы между сторонниками изгнанного Всеволода и нового князя Святослава. Уже в сентябре 1136 г. новгородцы расправляются с каким-то Гюргием Жирославичем, а в самом начале 1137 г. „милостьници Всеволожи” совершают покушение на Святослава Ольговича».^{57} На самом же деле расправа с Юрием Жирославичем и покушение на жизнь князя Святослава имели место во время посадничества не Якуна Мирославича, а Костянтина Микульчича. Что касается убийства Юрия Жирославича, то у нас нет оснований ставить ее в связь с борьбой против княжения Святослава Ольговича. Слишком скупа для этого летописная запись, которая констатирует лишь факт казни Юрия, не давая никаких пояснений на сей счет. По нашим наблюдениям, первые месяцы правления в Новгороде Святослава Ольговича проходили при относительном спокойствии жителей волховской столицы. Но в конце 1136 — начале 1137 г. раздоры но поводу княжения Святослава Ольговича стали проявляться все более явственно. Однако противники Святослава оказались на грани поражения, чреватого для них огромными неприятностями. Поэтому они во главе с посадником Костянтином и побежали из Новгорода. К посадничьей власти пришел Якун Мирославич, входивший в круг доброхотов черниговского князя, что укрепило положение последнего. И все же через год с небольшим Святослава, «сына Ольгова», новгородцы «выгнаша» из своего города. Причина его изгнания заключалась не столько в том, что того хотела «античерниговская партия», сколько в том, что княжение Святослава не дало новгородцам внешнего и внутреннего мира. У них, по свидетельству летописца, «не бе мира с пльсковици, ни с сужьдальци, ни с смольняны, ни с полоцяны, ни с кыяны». Размирье с соседними волостями отрицательно сказывалось на подвозе хлеба в Новгород, отчего хлебные цены повысились: «И стоя все лето осмьнъка великая по 7 резан». К тому же начались знамения, которым наши предки придавали особое значение. Так, в марте 1138 г. «бысть гром велии, яко слышахом чисто, вь истьбе седяще». Все это и предопределило падение Святослава.^{58} Согласно Новгородской летописи изгнанного Святослава «яша на пути смолняне и стрежахуть его на Смядине в манастыри».^{59} В Ипатьевской же летописи содержится иная версия, по которой смольняне «прияша» Ольговича.^{60} Трудно сказать, какая из летописных версий справедлива. Но ясно одно: новгородцы и смольняне действовали с некоторой осторожностью, с оглядкой на южные дела, «жидуще оправы Яропълку с Всеволодкомь».^{61} Неизвестность исхода борьбы Ярополка Владимировича со Всеволодом Ольговичем побудили, видимо, новгородцев обратиться с приглашением на княжение к Юрию Долгорукому. Тот откликнулся на их зов и послал в Новгород своего сына Ростислава. Подоплеку перемен на новгородском княжеском столе верно угадал С. М. Соловьев. Он отмечал, что «Новгород, сообразуясь с переменою, последовавшею на юге в пользу Ольговичей, сменяет Мономаховича; будучи приведен этою сменою в затруднительное положение, он находит средство выйти из него без воеда себе и унижения: он может примириться с Мономаховичами, не имея нужды принимать опять Мстиславича; он может отдаться в покровительство Юрия ростовского, взять себе в князья его сына; Юрий защитит его от Ольговичей, как ближайший сосед, и примирит с Мономаховичами, избавив от унижения принять Святополка, т. е. признать торжество псковичей; наконец призвание Юрьевича примиряло в Новгороде все стороны; для приверженцев племени Мономаха он был внук его, для врагов Всеволода он не был Мстиславичем; расчет был верен, и Ростислав Юрьевич призван на стол новгородский, а Святославу Ольговичу указан путь из Новгорода».^{62}

В Киеве меж тем сменились князья. После смерти Ярополка в 1139 г. киевский стол захватил Всеволод Ольгович. Юрий Долгорукий не хотел «попустить» Киев Всеволоду и, приехав в Смоленск, стал звать оттуда новгородцев в поход на Ольговича. Но те «не послушаша его. И тьгда бежа Ростислав Смоленьску к отцю из Новагорода», а Юрий, разгневавшись, отправился обратно в Суздаль, «възя Новый търг».^{63} Бегство Ростислава из Новгорода скорее было обусловлено отказом новгородцев в помощи отцу против занявшего киевский стол Всеволода, чем кознями так называемой «прочерниговской партии».^{64} Новгородский стол опустел, что развязало политические страсти в городе: «Бе мятежь Новегороде». Решено было снова принять князем Святослава Ольговича: «И послашася новгородци Кыеву по Святослава по Олговиця, заходивъше роте».^{65} Видно, решение это далось не просто, ибо пришлось его скрепить присягой («ротой»), принятой, наверное, на вечевом сходе. Всеволод, конечно, знал о «политической нестабильности» в Новгороде и поэтому требовал гарантий со стороны новгородцев. Довольно любопытным в этой связи является известие Лаврентьевской летописи: «Пустиша Новгородци Гюргевича от собе, а ко Всеволоду пустиша дети свое в тали, рекуще пусти к нам Святослава».^{66} Новгородцы, следовательно, в качестве заложников отправили в Киев собственных детей. И Святослав «вниде» в город. Здесь в качестве посадника он встретил старого своего «приятеля» Якуна Мирославича, который оставался на этой должности и при Ростиславе Юрьевиче.^{67} В. Л. Янин следующим образом объясняет этот факт: «С политической точки зрения союз с Суздалем означает компромисс между сторонниками Чернигова и сторонниками Мстиславичей. Отражением этого компромисса между прочим являются сохранение посадничества за Якуном Мирославичем в период изгнания Святослава Ольговича, а также… политическая непоследовательность в этот период».^{68} Это, конечно, догадка. С большей уверенностью мы можем говорить о том, что между сменяемостью посадников и переменами на новгородском княжеском столе не было столь жесткой зависимости (о которой рассуждают В. Л. Янин, Н. Л. Подвигина и другие исследователи). Отсюда заключаем, что в судьбах посадничества и княжения главную роль играла новгородская община в целом, а не отдельные группы («партии») бояр, как кажется упомянутым ученым.

Повторное княжение Святослава Ольговича в Новгороде началось с гонений на недругов князя. Новгородцы, если судить по некоторым летописным нюансам, воспринимали эти гонения как злое, противное небесным силам деяние. Недаром непосредственно перед рассказом о пострадавших от Святослава новгородских мужах помещено известие о мрачном знамении: 20 марта 1140 г. «бысть знамение в солнчи, и толико оста его, якоже бываеть месяць 4 днии, и пакы до захода напълнися».^{69} А далее говорится о том, что «поточиша Кыеву к Всеволоду Коснятина Микулъциця, и пакы по нем инех муж 6, оковавъше, Полюда Къснятиниця, Дьмьяна, инех колико».^{70} Кое-кому удалось спастись бегством и укрыться в Суздале. Положение Святослава в городе было шатким. И вот тут, по словам новгородского летописателя, «придоша ис Кыева от Всеволода по брата Святослава вести Кыеву; „а сына моего, рече, приимите собе князя”. И яко послаша епископа по сына его и много лепьших людии…». Приведенное летописное известие побудило В. Л. Янина к далеко идущим заключениям: «Спустя каких-нибудь три года после восстания 1136 г. практически возрождается старая схема взаимоотношений с великокняжеской властью: новгородский князь Святослав — родной брат киевского князя и его ближайший союзник. Эта ситуация создает условия для активного вмешательства великого князя в новгородские дела, но она также ведет и к обострению антикняжеской борьбы. Оба указанные следствия хорошо видны в событиях 1141 г., когда Всеволод Ольгович отзывает Святослава из Новгорода и пытается вместо него навязать своего сына».^{71} В. Л. Янин почему-то не учитывает свидетельства других летописей, по-иному освещающих события 1141 г. Лаврентьевская летопись, например, сообщает: «Новгородци выгнаша Святослава и ко Всеволоду прислаша епископа с мужи своими, рекуще дай нам сын свои, а Святослава не хочем».^{72} С большей подробностью повествует о происшествиях в Новгороде Ипатьевская летопись: «Выгнаша Новгородци Гюргевича Ростислава и испросиша у Всеволода брата Святослава в Новъгород и посадише и Новегороде. По мале же времени почаша въставити Новгородци у вечи на Святослава про его злобу. Он же узрев, оже въставають на нь Новгородьци, посла к брату Всеволоду, река ему тягота, брате, в людех сих, а не хочю в них быти, а кого тобе любо, того поели». Пока Всеволод собирался отправить в Новгород на княжение своего сына вместе с новгородскими «лепшими мужами», находящимися в Киеве, новгородцы «в вечи» стали избивать «прятеле Святославле про его насилье». Тогда перепуганный князь «бежа и с женою, и с дружиною своею на Полтеск Смоленьску, и се слышав, Всеволод не пусти сына своего Святослава, ни мужии Новгородьскых, иже то бы привел к собе». Новгородцы направили в Киев новую депутацию: «Прислаша Новгородци епископа с мужи своими к Всеволоду, рекуче дай нам сын твои, а Святослава, брата твоего, не хочем, и посла к ним сын свои…» Но новгородцы передумали и сказали Всеволоду: «Не хочем сына твоего, ни брата, (но хочем) племени Володимеря».^{73} Они просили дать им Всеволодова шурина, князя Святополка Мстиславича, брата изгнанного из Новгорода в 1136 г. Всеволода Мстиславича. Ольгович же не хотел «перепустити Новагорода Володимерь племени».^{74}

Сравнивая свидетельства Ипатьевской и Лаврентьевской летописей с Новгородской Первой летописью, убеждаемся, что новгородский летописец сгладил острые углы и перенес вину с новгородцев на Всеволода, изобразив его инициатором смены князей на местном столе, но тут же проговорился, рассказав о том, как Святослав, «боявъся новгородьць», бежал «отаи в ноць».^{75}

Можно предположить, что новгородцы, не стерпев «злобы» и «насилья» Святослава, выпроводили его с бечестьем от себя. И Всеволод Ольгович не имел сил ни воспрепятствовать изгнанию брата, ни посадить вместо него на княжение своего сына. О каком тогда «вмешательстве в новгородские дела» великого князя киевского или «возрождении старой схемы взаимоотношений с великокняжеской властью» может идти речь? Надуманность подобных рассуждений очевидна. Столь же искусственным представляется тезис об «антикняжеской борьбе» новгородцев. Именно отсутствие князя в городе («и седеша бес князя 9 месяць»^{76}) не устраивало население Новгорода, о чем узнаем из Ипатьевской летописи, где говорится о том, что новгородцы, «не стерпяче бес князя седети, и ни жито к ним не идяше ни отколе же, и послаша Гюргеви мужи своя, и пояша Ростислава Гюргевича, и посадиша Новгородьци с великою честью Новегороде…».^{77} Новгородцы, следовательно, боролись не против князей и княжеской власти вообще, а против конкретных правителей, которые по тем или иным обстоятельствам их не устраивали. Вот почему эту борьбу нельзя называть антикняжеской, как это нередко делает В. Л. Янин.

Ростислава Юрьевича новгородцы приняли вынужденно. Но едва они услышали, «яко… Святопълк идеть к ним съ всеми людьми их, и яша Ростислава, и въсадиша в епископль двор, седевъша 4 месяца. В то же лето (1142) въниде Святопълк Новугороду, 19 апреля; и пустиша Ростислава к отцю».^{78} Всеволод Ольгович, согласившись, наконец, дать новгородцам в князья Святополка, выбрал из двух зол меньшее: княжение в Новгороде своего шурина для него было предпочтительнее, чем княжение Ростислава — сына враждебного ему Юрия Долгорукого.^{79} А чем управлялись новгородцы, настаивая на приезде к ним Святополка? В. Л. Янин верно, на наш взгляд, уловил мотивы их поведения: «Наиболее желательным претендентом на новгородский стол, иными словами, претендентом, пользовавшимся наиболее сильной поддержкой в Новгороде, был родной брат изгнанного в 1136 г. Всеволода Святополк Мстиславич, преимуществом которого было его изгойство. В случае его избрания на новгородский стол он мог бы стать князем, независимым от Киева и сильного Суздаля».^{80} Приняв это наблюдение В. Л. Янина, подчеркнем, что оно как раз и опровергает мысль о «партийных» пружинах действия механизма смены князей в Новгороде, указывая на общие интересы новгородской общины как главный рычаг княжеских переворотов в волховской столице. В том же направлении ведут нас перемены в посадничестве, имевшие место на протяжении княжения Святополка Мстиславича.

После бегства Святослава Ольговича в 1141 г. из Новгорода и экзекуции, учиненной над Якуном Мирославичем, посадничество перешло к Судиле. Он был избран посадником в отсутствие князя. Отсюда В. Л. Янин сделал вывод: «До приглашения князя ему принадлежали обе власти — посадничья и княжеская».^{81} Думаем, это невозможно, поскольку для того, чтобы располагать княжеской властью, надо было принадлежать к княжескому роду. Точно так же, чтобы стать посадником, необходимо было принадлежать к боярству. Нельзя забывать об особенностях представлений о власти на Руси той поры, пронизанных архаическими воззрениями, свойственными древним обществам. «Человек — это всегда конкретный представитель определенной социальной группы, общественного статуса, присущего данной группе, и от этого статуса зависит общественная оценка человека».^{82} Принадлежность к группе являлась также мерилом человеческих возможностей. Вот почему осуществлять княжескую власть мог только князь, но не боярин, даже если он находился в должности посадника. В противном случае не понять, отчего новгородцы так настойчиво искали себе князей.

Посадничество Судилы не прервалось с приходом Ростислава Юрьевича; оно продолжалось и с вокняжением в Новгороде Святополка Мстиславича. Но в 1144 г. новгородцы «дата посадницьство Нежате Твьрдятицю».^{83} В 1146 г. посадничество у Нежаты было отнято и передано Костянтину Микульчичу, после смерти которого посадником стал опять Судила Иванкович.^{84} В. Л. Янину «причины перемен в посадничестве не ясны, так как посадничество вяский раз переходит к кандидатам одной и той же античерниговской группировки. Вполне вероятно, что перечисленные посадники в действительности и не составляли единой группировки, а лишь внешне были объединены совместной борьбой против сторонников черниговской ориентации».^{85} Последнее соображение делает беспочвенным утверждение о тесной связи смены посадников с переменами на княжеском столе, происходящими якобы, как правило, в результате борьбы боярских группировок, рвущихся к власти. Чтобы выйти из трудного положения, В. Л. Янин вынужден предположить «существование временной античерниговской коалиции разнородных боярских групп».^{86} Однако есть возможность взглянуть на вопрос проще и в соответствии с летописными известиями. Уходу с посадничества Судилы предшествовали стихийные бедствия. Летописная статья, помеченная 1143 г., начинается таким сообщением: «Стояше вся осенина дъждева, от Госпожина дни до Корочюна, тепло, дъжг; и бы вода велика вельми в Волхове и всюде, сено и дръва разнесе; озеро морози в нощь, и растьрза ветр, и вънесе в Волхово, и поломи мост, 4 городне отинудь безнатбе занесе».^{87} В следующем году «погоре Хълм весь и церкы святого Илье». На фоне этих бедствий Судила и был отстранен от посадничества. И все же несчастья продолжались. В 1145 г. «стояста 2 недели пълне, яко искря гуце, тепле велми, переже жатвы; потомь наиде дъжгь, яко не видехом ясна дни ни до зимы; и много бы уйме житъ и сена не уделаша; а вода бы больши третьяго лета на ту осень; а на зиму не бысть снега велика, ни ясна дни, и до марта».^{88} Вскоре новгородцы избрали нового посадника. Упомянутые перемены в посадничестве, по нашему мнению, были обусловлены бедами, о которых говорит новгородский летописец. Для подобного предположения есть определенные основания.

В древности люди наделяли правителей способностью управлять природой, вызывать дождь или засуху. Поэтому, когда выпадало слишком мало или много дождей, виновными считались вожди, которых либо низлагали, либо умерщвляли. Неурожаи, порождавшие голод, неудачные войны, пожары воспринимались как неоспоримое свидетельство дурных качеств правителя, не справляющегося со своими обязанностями по обеспечению безопасности и благосостояния общества. Такого рода представления существовали у множества народов мира.^{89} Их элементы находим и в общественном сознании новгородцев. Конечно, в них нет прямого тождества с верованиями древних, но сходство, хотя и весьма отдаленное, здесь присутствует.

Таким образом, смещение с посадничества Судилы и Нежаты надо рассматривать как средство, с помощью которого новгородцы, следуя языческим традициям, пытались покончить со стихийными бедствиями и восстановить благоденствие своей общины.^{90} С аналогичной практикой обращения новгородцев с правителями мы уже встречались; будем наблюдать ее и позже.^{91}

Святополк Мстиславич княжил в Новгороде до 1148 г., когда «приела Изяслав ис Кыева сына своего Ярослава, и прияша новгородьци, а Святопълка выведе злобы его ради».^{92} Неизвестно, в чем заключалась «злоба» князя. Ясно, только, что новгородцы расстались с ним без сожаления. Весной 1154 г. они изгнали князя Ярослава и «въведоша» Ростислава Мстиславича, брата выведенного из Новгорода в 1148 г. Святополка. Однако в ноябре 1154 г. умер в Киеве великий князь Изяслав, и Ростислав поспешил туда, оставив вместо себя в Новгороде сына своего Давыда. И тогда «възнегодоваша новгородци, зане не створи им ряду, нъ боле раздьра, и показаша путь, по немь сынови его». А затем «послаша владыку Нифонта съ передьними мужи к Гюргеви по сын, и въведоша Мьстнслава, сына Гюргева».^{93}

Обращение к Юрию было, по всей видимости, следствием изменения внешнеполитической обстановки, произошедшей со смертью Изяслава Мстиславича, много раз защищавшего Новгород от Юрия Долгорукого, который нападал на Новгородские земли, блокировал торговлю новгородских купцов с соседними волостями, ближними и дальними, загораживал пути, ведущие к данникам, отнимал у новгородцев дани. «Се стрыи мои Гюргии из Ростова, — говорил Изяслав, — обидить мои Новгород и дани от них отоимал и на путех им пакости дееть, а хочю поити на нь».^{94} Ипатьевская летопись запечатлела яркие сцены пребывания Изяслава в Новгороде в 1148 г. Отстояв обедню в св. Софии, князь послал «подвоискеи и бириче по улицам кликати, зовучи ко князю на обед от мала и до велика, и тако обедавше веселишася радостью великою, честью разидошася в своя домы, на утрии же день послав Изяслав на Ярославль двор и повеле звонити, и тако Новгородци и Плесковичи снидошас на вече и рече им: „Се, братье, сын мои вы прислалися есте ко мне, оже вы обидить стрыи мои Гюрги на есьм пришел семо оставя Рускую землю вас деля и ваших деля обид, а гадайте на нь, братье, како на нь поити, а любо с ним мир возмем, пакы ли с ним ратью кончаимы”. Они же рекоша: „Ты наш князь, ты наш Володимир, ты наш Мьстислав, ради с тобою идем своих деля обид”. И тако разоидошася».^{95} Состоялся поход, во время которого много зла «сотвориша» юрьевой волости.^{96} После смерти Изяслава князь Юрий стал для Новгорода еще более опасен. К тому же перед Юрием открывалась реальная возможность занять киевский стол. Сообразив все это, новгородцы и «послаша к Гюргеви» за князем.

Между 1148 и 1155 гг. на новгородском столе, как мы знаем, поменялось несколько князей: Святополк Мстиславич, Ярослав Изяславич, Ростислав Мстиславич и Мстислав Юрьевич. При всех названных князьях посадником оставался Судила Иванкович, избранный на должность за год (1147) до ухода Святополка и лишенный ее через год (1156) после прихода Мстислава.^{97} Факт примечательный, свидетельствующий об отсутствии непосредственной зависимости перемен в княжении и посадничестве, а следовательно, и обусловленности занятия княжеского стола борьбою боярских «партий».

Согнав в 1156 г. Судилу с посадничества, новгородцы избрали на его место Якуна Мирославича. В. Л. Янин посвящает этому событию следующий комментарий: «На первый взгляд, это весьма неожиданное сочетание: сын Юрия Долгорукого оказывается в союзе с врагом Юрия — Якуном, подвергшимся за 15 лет до того публичному позору, избитым, закованным в цепи и жившим из милости на дворе суздальских князей. Однако мы уже видели, что за прошедшее с тех пор время политические привязанности враждующих боярских группировок заметно изменились. Судила, в 1141 г. выступавший на стороне суздальского князя, уже в 1142 г. поддерживает Мстиславичей, когда их союз с Суздалем прекратил существование. Такую же эволюцию пережил и Нежата, вместе с Судилой стоявший на стороне Юрия Долгорукого, когда тот выступал против черниговских князей, и порвавший с ним, когда Юрий стал поддерживать черниговцев. Коль скоро обстоятельства привели к падению в Новгороде Мстиславичей, вместе с ними должны были утратить власть и все группы боярства, выступавшие в их поддержку, а к власти должен был прийти тот круг, с которым связан Якун Мирославич. В то же время приход Якуна к власти может быть результатом и более глубоких причин. Его выдвижением посадничеству придавался тот закономерный характер, который лежит в основе этого института, — характер боярской власти, противостоящей власти князя».^{98} В. Л. Янин, как видим, неоднозначно толкует причины «прихода Якуна к власти». Эта неоднозначность идет, на наш взгляд, не столько от противоречивости исторической действительности, сколько от противоречия ее концепции историка. В частности, не согласуется с ней идея противостояния боярской посадничьей власти княжеской, ибо посадничество дополняло княжение, а отнюдь не противостояло ему. Князь в Древней Руси не являлся еще монархом и представлял собой высшее лицо в системе общинной власти.^{99} В Новгороде XII в. княжение и посадничество — органы республиканской власти, действующие слаженно, а не в противовес друг другу. Разумеется, это не исключало конфликты между отдельными князьями и посадниками. Но нельзя вражду лиц превращать в противоборство институтов.

Быстро меняющиеся «политические привязанности» претендентов в посадники, фиксируемые В. Л. Яниным, подрывают идею о существовании в Новгороде изучаемого времени устойчивых боярских групп, придерживающихся определенной политической ориентации, выступающих на стороне какой-нибудь отдельной княжеской линии. На фоне столь головокружительной политической эволюции, которую, скажем, пережил Судила, эти группы теряют рельефность, ускользая от взора исследователя. Тем не менее В. Л. Янин пишет: «В ходе столкновений 1136–1157 гг. четко (разрядка наша. — И.Ф.) определяются две основные группы новгородского боярства. Одна, которую представляет Якун Мирославич, стремится к союзу с черниговскими князьями, заключая для поддержания этого союза соглашения с Суздалем и Мстиславичами. Другая — с Судилой, Нежатой и Костянтином Микульчичем — является античерниговской группировкой и также последовательно вступает в соглашение с Суздалем и Мстиславичами».^{100} В. Л. Янину вторит Н. Л. Подвигина: «Проанализировав сообщения летописи о событиях середины XII в., можно заметить, что в этот период на политической арене оказываются две основные группы новгородского боярства — прочерниговская и античерниговская, между которыми ведется ожесточенная борьба. Первая, выразителем интересов которой был Якун Мирославич, стремилась к союзу с черниговскими князьями, периодически заключала союз то с Суздалем, то с Мстиславичами. Вторая группировка, которую представляли Судило, Нежата и Костянтин Микульчич, выступала против Чернигова и так же последовательно вступала в соглашение и с Суздалем и с Мстиславичами».^{101} Эти построения нельзя признать исторически достоверными. В самом деле, что на практике означает заключение союза группой Якуна или Судилы — Нежаты — Костянтина то с Суздалем, то с Мстиславичами? Это, как правило, означает, что в Новгороде на княжеский стол садится ставленник Юрия Долгорукого или кто-то из Мстиславичей. Но тогда возникает вопрос, почему вокняжение в Новгороде представителя нечерниговской княжеской линии следует рассматривать как поддержку черниговских князей или же как проявление негативного отношения к ним. Не правильнее ли было бы считать, что новгородцы в одном случае склонились на сторону Мстиславичей, а в другом — на сторону суздальских князей. К тому же черниговские князья не являлись постоянно сплоченной корпорацией, разделяясь на Ольговичей и Давыдовичей, находившихся порой во взаимной вражде. С ними попеременно, от случая к случаю, вступали в союз Мстиславичи и Юрий Долгорукий.^{102} Уже это обстоятельство, не говоря об иных, должно предостеречь от «четких» разграничений новгородского боярства на прочерниговскую и античерниговскую группировки.

Правление Мстислава Юрьевича в Новгороде закончилось в 1157 г. Летописец сообщает некоторые подробности смещения князя: «Бысть котора зла в людех, и въсташа на князя Мьстислава на Гюргевиця, и начаша изгонити из Новагорода, търговыи же пол сташа в оружии по немь; и съвадишася братья, и мост переимаша на Вълхове, и сташа сторожи у городьных ворот, а друзии на ономь полу, малы же и кръви не прольяша межи собою. И тъгда вънидоста Ростиславиця, Святослав и Давыд; и на ту нощь бежа Мьстислав из города. По трьх днех въниде Ростислав сам, и сънидошася братья, и не бысть зла ничто же».^{103} Что побудило часть новгородцев выступить против Мстислава? С. М. Соловьев дал такой ответ на этот вопрос: «Утверждение самого Юрия на столе киевском утвердило и сына его на столе новгородском. Но… Юрий недолго был спокоен в Киеве, недолго спокойствие могло сохраняться и в Новгороде: союз всех Мстиславичей и Давыдовича против Юрия, как видно, послужил знаком к восстанию стороны Мстиславичей и в Новгороде».^{104} У нас нет уверенности в том, что летописец излагает последовательность событий в полном соответствии с их действительным ходом. Поэтому не исключено, что, помимо неспокойного положения Юрия в Киеве, о чем говорит С. М. Соловьев, к изгнанию Мстислава новгородцев подтолкнуло известие о смерти Долгорукого. Ведь, несмотря на изменения в отношениях Новгорода с князьями после 1136 г., новгородцы по давней традиции еще считались с саном великого князя киевского. В «Истории Российской» В. Н. Татищева в этой связи приведен интересный эпизод переговоров суздальского князя с Новгородом. Дело было в 1148 г. «Новгородцы, видя великие распри и несогласия междо князи, а Юрий ростовский, непрестанно на области их нападая, разорял, купцов грабил и своих не пусчал, послали епископа Нифонта и с ним бояр знатных ко Юрию в Суздаль просить о мире. Юрий же, приав епископа с честию, и по просьбе его торжан всех с ним отпустил. А о мире договориться не могли, понеже Юрий требовал, чтоб новгородцы ему ротою обсченародною утвердили, дабы им, взяв сына его на княжение, и впредь, кроме того наследников, не принимать. А новгородцы в том стояли, что они Владимиру, отцу его, и потом старейшему брату его Мстиславу о наследниках его роту дали и пременить без тяжкого греха не могут; наипаче же, что Новгород издревле принадлежит великому князю, и если Юрий будет на великом княжении в Киеве, тогда будет и Новгород в его воли, кого хочет, того им даст».^{105} Действительно, с великими киевскими князьями, которым правление в поднепровской столице давало старейшинство над другими князьями, новгородцы считались, что видно на примере Всеволода Ольговича, Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого.^{106} Но это не было подчинение Киеву, которое мы наблюдали до 1136 г. Поэтому трудно согласиться с В. Л. Яниным, когда он рассуждает о «реставрации старых порядков, конец которым был положен восстанием 1136 г.», в период правления Мстиславичей в Киеве. Довод у автора тот, что «князья уходят из Новгорода по своему желанию или по желанию великого князя. Договор с Новгородом как будто не имеет для них значения».^{107} Но существо «старых порядков» состояло не в нарушении ряда с Новгородом тем или иным правителем, а в наместническом характере власти присылаемых из Киева князей. Именно с наместничеством на новгородском столе было покончено в первую очередь событиями 1136 г., после которых оно на протяжении всего домонгольского периода не возобновлялось, возродившись лишь в эпоху формирования Московского государства.

Рассказ летописца о «которе» в Новгороде в 1157 г. ценен тем, что показывает причастность к переменам на княжеском столе широких масс новгородцев. Конечно, мы вправе предположить и активные действия бояр, возглавлявших в качестве местных лидеров эти массы. Но решающую роль в событиях следует отвести все-таки народу. Политическую борьбу боярства можно сравнить с обертоном, придающим основному тону народных движений дополнительный оттенок и окраску. Драматизм столкновения в Новгороде 1157 г. заключался в расколе народа на две противоборствующие части, причем разделение легло по сторонам — Софийской и Торговой. Перед нами первое и единственное летописное свидетельство о социально-политической борьбе и соперничестве двух сторон Новгорода в XII в. В. Л. Янин и Н. Л. Подвигина усматривают в нем «первое указание на территориальную принадлежность боярских группировок».^{108} А. В. Петрова оно привело к мысли о том, что «прослеживаемая в Новгороде с 30-х годов XII в. борьба двух вечевых „партий” — „античерниговской” и „прочерниговской” — за посадничество (и за княжеский стол) являлась борьбой двух сторон волховской столицы».^{109} Истоки противостояния новгородских сторон А. В. Петров относит «к первобытной традиции деления поселений на дуальные половины, находящиеся в ритуальной вражде и соперничестве друг с другом. Во взаимоотношениях новгородских сторон отчетливо проступают следы архаического противостояния дуальных фратрий».^{110} Историк обнаружил очень существенную деталь, обогащающую наши представления о социально-политической борьбе в Новгороде XII столетия. И в этом его заслуга. Но не стоит, как нам думается, борьбу и соперничество сторон превращать в принцип, затмевающий другие, не менее важные, элементы, представленные в политических коллизиях того времени. Что касается «территориальной принадлежности боярских группировок» в плане симпатий к князьям, то она весьма условна, поскольку, согласно собственному признанию В. Л. Янина, «политические привязанности отдельных боярских групп могли резко меняться».^{111}

Межволостные и межкняжеские отношения все сильнее втягивали в свой водоворот Новгород, вынуждая его принимать участие в делах различных земель, расположенных иногда далеко от Новгородской волости. В 1146 г., например, новгородцы во главе с воеводой Неревином ходили походом на Галич, помогая «кыяном».^{112} Под 1159 г. Ипатьевская летопись повествует о том, как Ростислав Мстиславич послал к Рогволоду полоцкому «два сына в помочь, Романа и Рюрика, и Внезда и Смолняны и Новгородци и Плесковичи и сам бяше пошел, но вороти и Аркад, епископ Новгородьскии, ида ис Киева».^{113} Новгородцы, случалось, играли важную роль в княжеских переговорах, предметом которых являлись крупнейшие вопросы, в том числе относящиеся к замещению княжеского стола в Киеве. Выразительное известие на сей счет, помеченное тем же 1159 г., читаем в Ипатьевской летописи. Князья-союзники Мстислав, Владимир и Ярослав «послаша Ростислава Смоленьску, вабячи и Киеву на стол, целовали бо бяху к нему хрест преже, яко тобе его ищем. Ростислав же посла к ним Ивана Ручечника и Якуна, от Смолнян мужа и от Новгородець».^{114} Участие представителя новгородцев Якуна в столь важном посольстве говорит об отношениях приязни и сотрудничества в данный момент между Ростиславом и жителями Новгорода. Именно этим согласием, а не попыткой «возрождения антиреспубликанской схемы взаимоотношения Новгорода и князя», как полагает В. Л. Янин,^{115} надо объяснять вокняжение у новгородцев ростиславова сына Святослава. Однако оно скоро нарушилось, что, конечно же, не могло не сказаться на судьбе Ростислава. И вот в 1160 г. «прияша новгородьци Ростиславиця Святослава, и поправиша и в Ладогу, а княгыню въпустиша в манастырь святыя Варвары, а дружину его в погреб въсажаша; и въведоша Мьстислава Ростиславиця, вънука Гюргева… и ведоша Святослава в Ладогу, и оттоле бежа в Смолньск».^{116} Изгнание Святослава Ростиславича, как это запечатлено в летописном рассказе, — дело рук всех новгородцев, а не боярских группировок или «партий».^{117}

Более опасными для Новгорода были политические притязания Андрея Боголюбского, нежели Ростислава Мстиславича. Довольно откровенно Андрей однажды заявил новгородцам: «Хочю искати Новагорода и добром и лихом, а хрест есте были целовали ко мне на том, яко имети мене князем собе, а мне вам хотети».^{118} Жителей Новгорода сильно встревожили эти слова, «и оттоле начашас Новгородци мясти и вече начаша часто творити».^{119} Но нельзя сказать, что угроза князя слишком уж напугала Новгород, парализовав его волю. Новгородцы не раз показывали свой норов Андрею, и тот вынужден был отступать. Когда по изгнании Святослава они обратились к нему с просьбой прислать князя, «Андреи же поча даяти им Мстислава, брата своего, они же его не всхотеша и посла к ним сыновця своего Мстислава Ростиславича».^{120} Властолюбивый правитель затаил обиду на новгородцев и, видимо, в пику им сговорился о новгородском княжении с киевским великим князем Ростиславом, в результате чего Мстислав Ростиславич покинул Новгород, а изгнанный годом раньше Святослав был принят опять «на всей воли его»,^{121} т. е. на условиях, продиктованных прибывшим князем. То был чувствительный удар по новгородской «воле в князьях».^{122} Похоже, что одним из условий Святослава являлась смена посадников. Нежата, враждебно настроенный по отношению к возвратившемуся князю и доставивший ему немало неприятностей прежде, потерял посадничество. На его место сел Захарий.^{123} «Горько и непривычно, — писал по этому поводу И. Д. Беляев, — было новгородцам видеть у себя князя не на их воле и не по народному избранию, чего у них прежде не бывало. Да и Святослав, в прежнее время уступчивый, теперь стал действовать иначе; он, вероятно по согласию с Андреем Боголюбским, начал править Новгородом именно по своей воле, а не по воле вольных Новгородцев».^{124} Отношения Святослава с новгородцами достигли такой степени напряженности, что потребовалось вмешательство его отца Ростислава,^{125} который в 1166 г. «на зиму приде ис Кыева на Лукы, и позва новгородьце на поряд: огнищане, гридь, купьце вячьшее».^{126} Но умиротворить новгородцев он не успел, ибо «ту ся разболе сам, и воротися опять, и преставися на пути». Правда, Ипатьевская летопись рассказывает о некоторых позитивных результатах «поряда»: «Посла (Ростислав. — И.Ф.) сыну Святославу Новугороду, веля ему възъехати противу собе на Лукы, бе бо уже Ростислав нездравуя велми, и ту снимася на Луках с сыном и с Новгородци, и целоваша Новгородци хрест к Ростиславу на том, якоже имети сына его собе князем, а иного князя не искати, оли ся с ним смертью розлучити, и много даров взя у сына и у Новгородець и оттуде възвратися Смоленску».^{127} Достойно внимания то, что Ростислав получил от новгородцев обещание, скрепленное крестоцелованием, держать у себя на княжении Святослава до смертного часа. Если до переломных событий 1136 г. новгородцы сами были заинтересованы в том, чтобы у них князья сидели как можно дольше, то теперь это чаще соответствовало стремлениям князей.

Кончина Ростислава означала для сына крушение планов, связанных с новгородским княжением. Святослав, понимая, что дни правления его сочтены, «выиде из Новагорода на Лукы, и приела в Новъгород, яко „не хоцю у вас княжити”. Новгородьци же целовавъше святую Богородицю, яко „не хоцем его”, идоша прогнать его с Лук».^{128} Здесь действует новгородская община в целом. Она не лишена противоречий, о чем догадываемся по «целованию св. Богородице», т. е. мере, призванной сплотить новгородцев в предстоящей борьбе с ненавистным князем. Несомненно, что все это происходило на вече. Там же было решено отправить посольство в Киев к Мстиславу Изяславичу «по сын». Святослав меж тем, поддержанный Андреем Боголюбским, сжег Новый торг и села окрестные разорил. Конфликт приобрел межволостной характер, когда Андрей «сложился» на Новгород «с смолняны и с полоцяны, и пути заяша, и сълы изьмаша новгородьскыя вьсьде». Коалиционные силы хотели Новгороду навязать Святослава: «Нету вам князя иного, разве Святослава». Активизировались «приятели» Святослава в самом Новгороде. Их новгородцы жестоко покарали: «И убиша Захарию посадника и Неревина и Несду бириця, яко творяхуть е перевет дрьжаще к Святославу». Вместо казненного Захарии посадником стал Якун. Но князя все не было. «И седеша новъгородци бес князя от Сменя дни до велика дни о Якуне, жьдуче от Мьстислава сына».^{129} Бескняжие в Новгороде продолжалось не меньше семи месяцев.^{130} Наконец, 14 апреля 1168 г. князь Роман Мстиславич вошел в город, «и ради быша новгородьци своему хотению».^{131} Новгород на этот раз устоял в борьбе с Андреем Боголюбским. Однако в 1169 г. «самовластец» Суздальской земли собрал большую рать и двинул ее на Новгород: «Придоша под Новъгорд суждальци с Андреевицемь, Роман и Мьстислав с смольняны и с торопьцяны, муромци и рязаньци с двема князьма, полоцьскыи князь с полоцяны, и вся земля просто Руськая. Новгородьци же сташа твьрдо о князи Романе о Мьстиславлици, о Изяславли вънуце, и о посаднице о Якуне, и устроиша острог около города».^{132} Единство и сплоченность новгородцев помогли одержать победу над врагом. Внешняя опасность заставила их прекратить внутренние раздоры и выступить монолитно. Не дрогнув перед несметным вражеским войском, новгородцы оказались беспомощны перед экономической блокадой, устроенной князем Андреем, перерезавшим торговые пути, по которым в Новгород поступал хлеб. Настало тяжкое время. «Бысть дорогъвь Новегороде: и купляху кадь ръжи по 4 гривне, а хлеб по 2 ногате, а мед по 10 кун пуд. И съдумавъше новъгородьци показаша путь князю Роману, а сами послаша к Андрееви по мир на всей воли своей».^{133} Отказав Роману в княжении, новгородское вече из политических соображений, очевидно, избрало также и нового посадника Жирослава.^{134}

Описанные события указывают на один из мощных рычагов княжеских переворотов в Новгороде середины и второй половины XII в., приводимый в движение силами, находящимися вне новгородского общества, в сфере межкняжеских и межволостных отношений, вторгавшихся во внутреннюю жизнь новгородцев.

Андрей Боголюбский дал новгородцам в князья Рюрика Ростиславича, брата досаждавшего им Святослава Ростиславича. Требование относительно заключения мира на «всей воле» новгородской оказалось пустой декларацией. Рюрик, едва появившись в Новгороде, «отя посадницьство у Жирослава и выгна и из города». Это было, вероятно, не санкционированное Андреем самоуправство. Жирослав «иде Суждалю к Ондрееви». Положение Рюрика в Новгороде ухудшилось, и он вскоре ушел из него. Новгородцы же послали «к Ондрею по князь; и приела Жирослава посадницить с муже своими». Вслед за Жирославом «приде Новугороду князь Гюрги Андреевиць, Гюргев внук».^{135}

Вокняжение в Новгороде. малолетнего Юрия, хозяйничанье в нем суздальских мужей И. Д. Беляев истолковал как учреждение здесь власти наместника.^{136} Похоже, что историк был недалек от истины. Перед новгородцами в самом деле замаячила перспектива стеснения их права «свободы в князьях» и возрождения на новгородском столе наместничества. Смерть Андрея избавила их от этой участи.

Какие выводы можно сделать на основе произведенного нами анализа социально-политической борьбы в Новгороде за период с 1136 г. до начала 70-х годов? Несомненным является соперничество новгородских бояр из-за власти, престижных и доходных государственных должностей. Ради своих целей они объединяются в группы, блокируются с тем или иным князем. И все же боярские группировки были весьма неустойчивы, поскольку политические привязанности бояр менялись. Поэтому говорить о каких-нибудь четко оформленных группах или партиях новгородского боярства с постоянной ориентацией на определенные княжеские линии нет достаточных оснований. В лучшем случае можно допустить элементы такого порядка, не сложившиеся, однако, в отлаженную систему. Внутрибоярская борьба, хотя и оказывала влияние на замещение высших государственных постов Новгородской республики, но, чтобы та или иная смена правителя состоялась, необходимо было волеизъявление масс новгородцев, которые в конечном итоге решали, кому стать местным князем и посадником. Именно новгородская община распоряжалась княжеским столом и посадничеством. И только суетливость бояр вокруг должностей князя и посадника породила у ряда историков иллюзию, будто одни бояре управляли всем этим процессом. Существенную роль в персональных переменах на княжеском столе и посадничестве играли также внешние факторы: межкняжеские и межволостные отношения, войны.