Мыс Рытый

Глава вторая (основная). Рита и Лена

А поутру они проснулись. Больные они проснулись. И не потому, что выпили — выпили они не много, а вот находились по Молокону, нагрузили свои мышцы они много. Мышцы болели и ныли. И ещё ныли те, кто не ходил по Молокону — эти ныли и болели, потому что напились. Короче, утром всем было хреново. И тогда мудрый Владимир Павлович принял, как он сам говорит, «гениальное решение»: «Едем на Котельниковский в горячие источники, здоровье поправлять!» И корабль пошел туда, куда ему сказали! («Лапами грабастая»…)

Вы были на Котельниковском? Если нет, я Вам сейчас расскажу.

Короче, прямо возле берега в гравии выкопана яма. Вы можете тысячу раз мимо неё пройти, но так и не поймете, что это целебный источник — мутная вода, волны Байкала её иногда захлестывают, воняет чем-то, и всё такое. Но она — вода — там горячая и лечебная, ей богу. Рядом, естественно, строится какой-то санаторий: евроремонт, заборчик, трактора. Говорят, что он «Лужковский». Не стоит особо верить — здесь всё — то «Пугачихино», то «Лушковское», то «Шойгу». Не в этом дело. Дело в источнике. Заваливаемся мы туда, а вода там и впрямь горячая. А если ногами в ил «упереться», так там вообще — кипяток.

Мы повалялись минут двадцать, кто-то даже пивка попил (я ни то чтобы пить, курить не хотел, после тех нагрузок, что вытянул на Молоконе). А потом на корабль.

Алексеевич своих грибочков пожарил, Андреевич — рыбы. Поели, выпили… и лично я — пошел спать. Вырубился. Как отходили, помню смутно: посмотрел в иллюминатор — волны, берег куда-то «пошел», мотор тарахтит, всё в пелене какой-то. Устал я. Сил набирался. И весь день, практически проспал. Палыч, правда, попросил мою книжку и взялся её, от нечего делать, читать. А я — пожру, и спать. Проснусь, посмотрю, как ветер корабль шатает. Испугаюсь, помолюсь, погляжу на давно знакомые места в бинокль, и снова спать. Так до самого вечера, пока не пришли на мыс Покойники. Долго искали куда причалить (ветер мешал), а потом крикнули Налейкина, сказали, что уходим за мыс — он — на свой мотоцикл, где вместо люльки ящик для рыбы, а мы — на «Фрегате» за мыс. Там и встретились.

— Добрый вечер! — Налейкин был одет по форме, с кокардой.

— Здорово, Анатолий! — Андреич — наш капитан — Налейина знал давным-давно.

Налейкин громыхал сапогами по железном трапу.

— Разберитесь с пропуском, — попросил меня Владимир Павлович.

И я пошёл разбираться.

Мы присели в рубке у капитана.

Анатолий Налейкин был с женой Алёной.

Пьяный Саша-механик, которому сегодня — в пятницу тринадцатого — был день рождения, одарил хихикающую Алену яблоком, конфетами и чем-то ещё. (Имеет право!)

Налейкин важно сел и прочитал наш пропуск.

— Распишитесь, пожалуйста, — попросил я его, глядя, как Саня чего-то там рассказывает Алене.

Я помню эту женщину, когда ей было ещё девятнадцать-двадцать лет. Она «возмужала», но лицо осталось то же — как тогда из окошка. Я непроизвольно улыбнулся.

Налейкин меня тоже узнал (да и фамилия моя в пропуске), но пока молчал.

Он расписался в пропуске и начал рассказывать, что тут много медведей (шестнадцать штук он давича насчитал на поляне), а один — трехлетка — вообще обнаглел — поляков на крышу загнал! Те фотографируют его… Ничего не боится, только Костя его бензопилой и способен отпугнуть. Надо разрешение в Москве на отстрел попросить — как бы беды не было. Вон, слышишь собаки лают? Это он там шастает.

Потом Андреевич предложил всем выпить за встречу. Я отказался, я пошел спать, поблагодарив за предложение присоединиться (я пить не хотел — перегрузился на Млоконе!)

— Это вы книжку написали? — спросил меня Налейкин, когда я уже выходил из рубки.

— Я.

— А я смотрю, лицо знакомое. Я читал.

— Я знаю, — ответил я, и остановился.

Но больше ничего не последовало.

— Спокойной ночи, — пожелал я. — Ещё увидимся.

— А может?… — Налейкин кивнул на бутылку.

— Нет, спасибо. Я — спать. Завтра день будет трудный — на Рытый идем.

— На Рытый?

— В ущелье.

— А-а! Трапезников прошлый раз оттуда школьников привел.

— В смысле?

— Ну, школьников. После школы. Он всё время кого-то водит. Прошлый раз — школьников. Посадил их на корабль, а сам — обратно.

— Через ущелье Риты?

— Да. Через ущелье. А что?

— Так там же, пишут, человек не ходил.

— Ходил, Трапезников ещё тогда и двух священников провел, когда они часовню на истоке Лены освящали. Трапезников там постоянно ходит.

— То есть, оно проходимо?

— Конечно.

— А почему никто ничего не знает?

— А кто знать должен?

— Ну, не знаю. В книгах пишут — инопланетяне, медведи и всё такое.

— Не знаю — не ходил.

Налейкин испортил настроение.

— Значит, мы — не первые.

— Трапеза постоянно ходит.

— Понятно, — я протянул ему руку. — Спасибо за информацию. Я — спать.

Анатолий криво улыбнулся и пожелал мне спокойной ночи.

Зайдя в каюту к Палычу с сотоварищами, я рассказал про Трапезникова. Эта информация немного огорчила всех. Но…

Но всё равно пойдем — мы официально заявились! А если, кто и ходил, так на Земле везде кто-нибудь где-нибудь ходил. (Хотя, конечно, жаль, что мы не первые!) Посмотрим!

(Так рассудил Палыч).

Каждый из нас, конечно, нервничал, когда мы подходили к мысу Рытому. В пошлом году, стоило нам ступить на этот мыс, нас «встретила» медведица с медвежонком. Ну, и это ещё не самое главное. Чего только не написали про этот мыс, а уж тем более про ущелье. Мы же парни грамотные, читать умеем, а там: инопланетяне, полтргейс, шаровые молнии — огни святого Эльма, огромные пчелы-убийцы, духи, база НЛО, медведи-людоеды, радиация, змеи или черви ядовитые, резко поднимающийся уровень воды и затопляющий практически всё V-образное пространство, и прочие неприятности всякие, которых никому не избежать, как не старайся, и что, кто бы в ущелье не зашел, жить ему осталось максимум год (При условии, что он вообще живой оттуда выберется)! Всё это вкупе, для нас — маленьких несмышлёнок, которые вдруг рискнули пройти такое ущелье, не посоветовавшись со «всезнающими» шаманами — ТРУБА! То, что Трапезников ходил — может и это тоже замануха — кто знает? Мы нервничали. И поэтому!..

— Чё так воняет?!

Саня-механик — забегал!

Всё в дыму, туалет и душ — в пару, двигатель работает как-то странно, гудит — масло гонит!

Устранили неполадку.

Ветер. Корабль качает, хотя на небе ни облачка! Корабль качает — пристать некуда.

Конус выноса, чем, в сущности, и является мыс Рытый, не заканчивается на глади, на зеркале воды. Там, под водой — сразу семьдесят метров глубины, а потом всё больше и больше, до восьмисот, — так что конус, даже с верху огромный, а под водой — это не конус — это навал в несколько сот метров! Какая же сила «выплюнула» из ущелья этот неимоверно огромный массив каменно-песчаной смеси, чтобы получился Мыс Рытый. Куда причалить? Ни одного мало-мальски подходящего места. Ветер и волны положат корабль или камни процарапают ему днище. Ну, хоть как-то, на несколько минут причалить, чтобы мы спрыгнули, а уж потом — идите на Анютху, на отстой, пока ветер не стихнет. Ждите нас два дня здесь — на Рытом. Если не выйдем за два дня — значит, прошли. Через два дня — идите на Шартлай — мы там спустимся, если пройдем. Но пару дней ждите здесь — мало ли что!

— Понятно?

— Конечно!

Причалили. Собрались выходить. Пиздыкс! Трап вырвало, и он упал в воду! Как его вообще можно было вырвать — специально захочешь, не вырвешь. А тут, как игрушку — хлоп, и его «зализывают» волны.

— Начинается — Мыс рытый!

Час возились, чтобы поймать, поднять (тяжелая сволочь!) и ввернуть на место трап. Саша-механик выкупался после своего дня рождения, доставая и привязывая упавшую эту долбанную деталь корабля — вытрезвителя не надо. Замерз! Задубел! Промок, как цуцик.

Еле-еле установили его на место, а волны колотили наш корабль о прибрежные валуны. Пришлось «катапультироваться» на резиновой шлюпке.

Выходя на мыс Рытый, я прихватил с собой чьи-то старые шлепанцы. Тестовый поход показал, что без сменной обуви делать нечего в тайге. Ну, ни тяжеленные же кроссовки мне тащить? Прихватил шлепанцы — вернусь, верну. В прошлый раз я вязанную шапочку брал (В прошлом году. Вернул). Теперь — тапочки, всё, как и должно было быть!

Стоило мне с карабином (в третьем заезде) спрыгнуть в лодку — появились егеря! Вот их-то кто просил появляться? Я с оружием, мы в заповеднике, увидят — столько визгу будет!

Стоило появиться егерям, визг начался и без того: «Кто разрешил?! Где Ваше разрешение? Сюда приставать нельзя — запрещено! Что это за роспись? Кто это вообще расписался? Какое вы имели право, не отметившись, причалить в заповеднике? Что такое?!» Ля-ля-ля, фа-фа-фа, дю-дю-дю…

Мы им говори, что отметились уже у Налейкина. А они всё равно ни в какую: почему да почему, кто разрешил, да не положено!..

А у меня всё это время карабин лежит на дне резиновой лодке, в воде (волной захлестнуло через борт), и я его не достаю, чтобы егеря вообще не чиканулись. Но невозможно же вообще сидеть в лодке и не вылазить — это подозрительно, особенно, если учесть, что волны лодку бьют о берег, а люди почему-то упорно в ней сидят. Пришлось изловчиться и выпрыгнуть, пряча телом и рюкзаками карабин. Получилось — не заметили. Но ныть егеря не перестали и всё чего-то требовали им пояснить, почему им приходится жечь государственный бензин, вылавливая нас?

Евгений Ефимович, хоть и был человеком романтичным и сдержанным, но в этой ситуации…

Это мне напомнило фильм «Властелин Колец», первую часть. Там старый хранитель кольца (какой-то Бильбо, кажется) отдавал «своё сокровище» молодому Фродо, и вдруг, на секунду передумал! Его лицо моментально приняло звериное, страшное выражение… но через мгновение он был снова «добряком». Тоже произошло с нашим уважаемым «Кусто»!

— Ты чё разорался-то, майор?! Ты по-нормальному спросить не можешь?! Ты за кого нас принял?

— Вы не отметились! — майор выпятил грудь (а почему, собственно, майор?). — Я жгу государственный бензин, езжу здесь по морю…

— Слышали уже! — перебил его Евгений Ефимович. — А ты, на какой службе, майор? Ты же на государственной службе! Какой же ты ещё-то бензин должен жечь? Это твоя работа! Езди и проверяй! Только по-человечески! Нечего пену пускать — мы тебе не пацаны, у нас всё оплачено и разрешения есть! Не веришь — лезь на корабль, проверяй! А на нас не ори! Понял?! А то, ни дай Бог, мы заорем! Вопросы есть? (Некоторые выражения и обороты, отпущенные им в сторону проверяющих, я на всякий случай пропустил — сообщество может не одобрить).

«Майор» не нашелся что ответить, развернул лодку и направился к кораблю.

Лицо Евгения Ефимовича вновь приняло выражение «добряка».

Пошарахавшись по палубе, полепетав с Андреичем, егеря сели обратно в лодку и ушли по своим делам (снимать свои сети, как выяснилось с помощью бинокля).

— Вот они для чего государственный бензин жгут! — хмыкнул ЕЕ.

А мне пришлось разбирать и чистить в полевых условиях карабин, который захлестнула волна, то есть, ещё терять время, вместо того, чтобы быстрее двигаться — день же не резиновый!

«Полевой» шомпол, а точнее, веревочка с косичкой из конского волоса, не проходила по каналу ствола. Ну, застряла, сволочь! Видимо, нужно было сначала маслицем косичку смазать. Я намотал край веревки на подобранную палочку и попытался всё-таки вытянуть. С большим трудом мне это через какое-то время удалось.

— Фу, ты! Протянул! — я вытер пот со лба и поднял голову.

Все, затаив дыхание, смотрели на меня.

— Вот так больше делать не надо, — сказал Евгений Ефимович. — Мы же на Рытом. А если б застряла?

— Не застряла бы!

— Ну, не скажи. Мы — на Рытом. И остаться без оружия… Не делай больше так. Хорошо?

— Хорошо. Не буду.

Я спрятал чистящие принадлежности в рюкзак, проверил ещё раз карабин — всё, готов.

— Почистил?

— Почистил.

— Держи.

Мне передали пластиковый стакан с водкой.

Встав на правое колено (как читал), я брызнул водки духам, собрался и пошел. Все уже давно были готовы и только ждали меня — все пошли.

«Для начала — до скалки перед ущельем, не показывая карабин, — там разберемся — главное сейчас от егерей уйти побыстрее. А в ущелье они за нами не пойдут — испугаются. Пошли! — Владимир Павлович определил задачу. — Валентин! Вперед!»

Жарко, душно, шагать неудобно по вывороченным камням, но упорно идем, не останавливаясь. Прошли километра полтора-два, привал под желтой скалой, что справа от входа в ущелье вздымается из безлесого склона холма. Никто нас не догоняет (видимо улов в заповедных водах большой), можно расслабиться и прикинуть по карте и GPS где мы, что нас ждет дальше, и воды с удовольствием жадно попить!

От берега до белой скалки, как было сказано, ходу примерно километра полтора-два, т. е., минут двадцать-тридцать. И чем дальше мы отходили от берега, чем больше было расстояние между нами и егерями, и вероятность, что они увидят карабин даже в бинокль, уменьшалась, тем больше нас тревожили другие мысли. Становилось жарко. Вокруг стрекотали кузнечики, а под ногами в сухой траве хрустели маленькие камни. Белые эдельвейсы мы пытались не давить своими шагами, но их было очень много, и это не всегда удавалось. Дорога по мысу далеко не идеальная, вся в рытвинах и небольших, заросших травой навалах камней — нужно под ноги глядеть. Тем не менее, вход в ущелье приближался. И вот тут-то пришли те самые тревожные мысли. Что нас там ждет? Лично я знал (точнее, слышал от «очевидцев» и читал), что там нам наверняка встретятся различного рода неприятности, а то и того хуже. Не даром же мыс нас с такой неохотой впустил на берег, учитывая все поломки и егерей — так это, надо полагать, цветочки, по сравнению с тем, что будет дальше. В прошлом году где-то на этом примерно месте мы встретили медведицу с медвежатами. В этом году, говорят, медведей ещё больше! Что ещё? Я шел и внимательно смотрел в траву возле ног — первое, что может быть — змеи… и клещи. Это уже «утомляло». Потом ненароком вспомнились все рассказы: огромные пчелы со «смертельным» укусом, шаровые молнии, радиация. Но, как человек опытный, каким я себя считал, в этом деле первопроходцев, я отчетливо понимал, что самая большая неприятность, это подвернутая нога. Подвернул ногу — как выбираться? А не дай Бог!.. (Даже думать не буду, чтобы не сглазить!). Медведи — вот реальная опасность — это да! В узком проходе ущелья (а мы хорошо изучили ущелье по карте) встреча с косолапым ничего хорошего не сулит. Помнится, как в Баргузинском заповеднике, медведи, сколько не ори, специально выходят на голос посмотреть, что там за дебилы «на ужин зовут»? Здесь, скорее всего, тоже самое, — они здесь не пуганые, раз люди не ходят в ущелье, более того, — здесь тоже заповедник. Говорили же ещё в девяносто втором пастухи, что все коровы и лошади, которые в ущелье зашли, не возвращались — медвежий угол. А те, которых мы видели гниющими на берегу в то далекое время — разве не подтверждение их слов? Медведи, ох уж эти медведи?! Что делать, если выскочит? Что делать? — стрелять! Выскочит, без разговоров буду стрелять — плевать, что заповедник! После разберемся. Да и кто пойдет в ущелье смотреть, настрелял я там медведей или нет? Так что, коль уж тащу карабин, так стрелять буду — зря что ль на меня мужики надеются? Лишь бы не сейчас, ни сразу — а то на канонаду егеря точно сбегутся, а им потом докажи, что ты «не хотел». И «звериный оскал» Ефимыча здесь не поможет. Вот — тоже метаморфоза Рытого: добрейший человек может превратится… Хорошо, что мы с ним в одной команде! Что-то мне всё это «Сталкера» напоминает: я и хруст травы под ногами слышу, и как егеря рыбу вытаскивают из сетей, и птицы не поют, и в команде у нас тоже есть писатель-неудачник, ищущий новых ощущений, и вместо гайки с марлевой вязочкой у нас Валюха с рюкзаком и сигареткой вперед, как заводной, «летит». Всё, как в кино. Сам себе наворачиваю? Возможно. Но пытаюсь-таки шутить. Мне когда страшно или неуютно — я всегда пытаюсь шутить. Не плакать же? Вот. И сам с собой разговариваю. Тоже — вот. Молодец! Но с медведями, всё же, держи ухо востро! А инопланетяне? Инопланетяне — это даже интересно! Вот уж кто меня меньше всего беспокоит — так это инопланетяне. Очень любопытно, если что. Посмотрю, что это такое, если появятся. Специально, во время ночевки буду во все глаза и уши смотреть, чтобы их увидеть. Да, хоть бы тарелочку маленькую засечь — а то, всё никак не получается. Миллион человек на Байкале «видели» тарелки, а я — нет! Не порядок! Ну, всё — хорош шугаться! Кажется, к скалке подходим, сейчас перекурим, сориентируемся по карте, как мои товарищи любят с помощью GPS, и рванем по бездорожью в самую клоаку! Прорвемся! А другого выхода нет — только вперед, потом ещё внукам будем рассказывать, что и как было! Всё — спокойно, Первопроходимец, всё нормально будет, не буксуй.

Пот течет ручьем — не вру, мы действительно выжимали майки! Алексеевичу хреново (он вчера зря так активно праздновал день рождение механика!), и мешок у него самый нелегкий. Но он идет, кряхтит и, если спросить: «Как ты, Алексеич?», отвечает: «Ничё-ничё — нормально-нормально!». Но видно же, что скоро его сердечко щелкнет… (Тьфу, тьфу, тьфу — чего я несу? — только этого не хватало! Нахер ты вообще пил, Алексеич?! Как бы самого спасателя спасать не пришлось. Тьфу-тьфу-тьфу, ещё раз! Не думай о плохом.)

Как пишется в журналах «GEO», я — волнуюсь. Конечно, волнуюсь! Алексеич всё отстает, а вполне возможно, что в каждом кусте по медведю — они там от жары прячутся и валяются, отдыхают со своими бабами и ребятишками. Алексеич, сокращая дистанцию, попрет напролом, их потревожит, и тогда!.. Я иду настороже, оглядываюсь, ищу глазами белую панамку старика между трепещущей листвы, и в открытую, «поигрываю» карабином! Внимательно смотрю я и по впередистоящим кустам — что-то же должно случиться — Мыс Рытый это, или что?! Тут — не балуй! Заходим в ущелье!

Я жалел старика, на сердце его грешил. Мы все его ждали, теряя время. А лишь после выяснилось, что… «Он с собой две бутылки пива взял!» — сказали нам на корабле после возвращения. А! Ясно! Вот что было причиной отставаний! Так что, граждане-туристы, если найдете в кустах в самом начале ущелья реки Риты бутылку-другую из-под пива — не судите нас строго — не углядели мы, каюсь! А Алексеичу действительно хреново очень было, и правильно он сделал, что пару бутылочек для опохмелки взял — он-то свой организм знает. Не было бы у него пива, что тогда? Нормально-нормально, Алексеич! Кто тебя осудит — сами такие же. А ты — имеешь право.

Когда со стороны моря смотришь на ущелье Мыса Рытый — идти туда совсем не хочется. Особенно, если в непогоду или в шторм если смотришь на ущелье. Скалы стоят, острые, как бритва, четко вертикальные и высоченные, как душки капкана, как дверцы ловушки насторожены! Кажется, они только и ждут нелепого путника, чтобы захватить его, и чтобы навеки он исчез в этом жутком месте, в этой западне! Но!

Но стоило пройти нам эти «пружины капкана» в виде двух противоположных утесов-скал, которых шаманы называют братьями Азмэ и Алмэ (так кажется?), как мы попали в «Булонский лес»! Тополя, вековые реликтовые тополя росли в ущелье! Птицы разноголосо пели. Речка Рита неглубокая, чистая и юркая, журчала, омывая стены каньона; солнце искрилось в её водах и в молодой листве деревьев. Здесь не было могучих и грозных сосен, угнетенных лиственниц и всего такого, что заполняет другие ущелья, что является неотъемлемой частью Сибирской тайги, и что должно было быть и здесь, но здесь этого не было. (Все эти «эндемики» Сибири росли лишь высоко на склонах гор, ближе к ледникам, но не в распадках). Яркий день, радостные солнечные зайчики на гладких стенах прижимов, одуренно голубое небо — солнце, лето, жара, кайф, отличное настроение и красивейшие пейзажи! Сюда нельзя пускать туристов — всё загадят — правы шаманы — святое, необычное место — не пускайте сюда никого, и сожгите мою книгу, чтобы никто не попер смотреть то, о чем я только что накалякал! И еще: не верьте, что батыры дрались на Рытом за обладание ущельем, как охотничьим угодьем, чтобы добывать здесь соболя и белку — откуда соболь и белка в тополях? И вообще, мне кажется, что все, кто что-либо про Рытый писавший и утверждавший, что он в это ущелье ходил — лукавит. Я нигде не строчки не видел про тополя — а не заметить их, не обратить на это внимание — невозможно! Тополя, молодые осинки… и камни, застрявшие на уровне человеческого роста в их ветвях и между стволов. Потоки, значит, тут действительно, бурные бывают! Но тополя не заметить — не возможно! А это удивляет тех, кто это видит!

После Молокона путь по реке Риты мне кажется не сложным. Конечно, каньон становится всё у’же, и путь становится всё круче и круче, и нам порой приходится лазать по огромным камням и перепрыгивать реку туда-сюда-обратно по курумнику. Иногда мы выходим на склон и идем по звериной тропе — разные способы преодоления пространства. Но «Гениальное решение» Палыча прогнать нас вначале по другой реке, чтобы «разогреть» нужные группы мышц, а уж после «кидаться» в ущелье Риты, было как нельзя очень полезным. Академик — чего тут скажешь! Да! После Молокона (задолбал уже этот Молокон!) здесь идти совсем не сложно (пока, не сложно). Но это «пока» продлится ли до вечера?

На всем протяжении пути я не курил — мне даже не хотелось курить. На всем протяжении пути я искал следы или что-нибудь, что говорило бы, что здесь до нас были люди — и не находил! Ни бычка, ни бутылки, ни ниточки, ни старого костровища — ничего! Справедливости ради скажу, что в реке мы нашли кусок резины — старый, стлевший кусок. Но он мог попасть сюда с весенним потоком, или с соседних гор, или с верховья, или откуда угодно — ни факт, что здесь его «специально» потеряли. И что это за изделие было — невозможно понять: ни сапог, ни камера, ни что другое. Даже, не презерватив, если кто об этом спросит. Просто, стлевший черный кусок резины, застрявший в потоке реки меж камней. Всё! Больше ничего!

Однако повод для размышления есть! Всё равно же, ничего не происходит. Река — вон, как круто вверх пошла — сплошные навороты камней. Вряд ли здесь медведи будут кувыркаться. А что — идиоты что ли? Кому надо? Я вообще думаю, что здесь только маленькие медведи и гасятся от свирепых больших. «Наш» прошлогодний медвежонок — ему сейчас года два, небось? — он, наверное, здесь и гадит. (Иногда попадается помётик). А большим что здесь делать — кормовая база ноль. А для юных — спасение. Рыбы в река тоже, судя по всему, ноль. Но не будем отвлекаться — откуда здесь резина? И что это, от чего?

Версий несколько.

А) Могли ли здесь сплавляться туристы? Исключено! Ни та река, чтобы по ней сплавляться. Значит — это не кусок резиновой лодки или плота. Но, если все-таки это — он, то занесло его сюда с верховьев Лены — там все сплавляются, а паводки тут бывают — ой-ё-ёй! Может, как-то и затянуло в эту реку. Другого — не дано с точки зрения сплава. Однозначно!

Б) Может это чей-то сапог? Может. Чей? Трапезников потерял? Или те, кого он водил: школьники, священнослужители? В принципе, может. Но сразу два вопроса: Как человек пошел в одном сапоге? И почему сапог бросили, а не сожгли или с собой не забрали — Трапезников не позволил бы «сорить» в этих местах! И если на первый вопрос есть ответ: «С ним поделились друзья, дав ему что-то из запасной обуви», то на второй вопрос — ответа нет. Трапезников бы не позволил сорить! Это тоже однозначно! Значит, сапог сюда попал случайно — его тоже потоком занесло.

В) Что там — наверху? База НЛО? Зачем им резина? А если там просто какие-то «установки» стоят? Может быть и так. Тогда, попав с бокового тока, этот кусок резины «лично» здесь находится — человек — его хозяин — здесь не был. Опять же версия паводка или бурных дождей. Это нормально — это то, что надо, это значит, что ещё ничего не доказывает про посещения этих мест другими (кроме Трапезникова и тех, кого он, возможно, водил) людьми.

Г) И самое интересное под литерой «Г». Это уже, чисто, чтобы время сократить. Версия — «Презерватив»! Судя по размерам — это очень большой самец должен быть. Ящер какой-нибудь. Хотя, ящеры — они каждый год свои яйца откладываю — зачем им презерватив? — им надевать его некуда. Ящер — отпадает. Инопланетянин? Не приведи, такого встретить! Отметаем эту версию сразу же! Тфу-тфу-тфу, через левое плечо. Медведь-гигант? Это уже теплее. Тогда, почему черного цвета? Траур? Видимо, что-то случилось? И сразу после такого вопроса возникает в памяти: «Есть у меня один могильничек!.. За сущие копейки!» — лицо Вадика Галыгина, волосатого и хитрого. Непроизвольно улыбнувшись, «добиваешь» версию вопросом: «Зачем медведям предохраняться?» Нет, версия с презервативом — тоже не прокатывает. Значит, остается только весенний поток или жуткий ливень! На том и остановимся! Перекур.

К вечеру мы уже ничего плохого не ждали от этого места. Нам оно даже очень нравилось. Примерно десять-двенадцать километров — тополиная роща — чего тут плохого? Мы фотографировали и фотографировали — хорошо, что аппараты цифровые — пленки пришлось бы тащить кулей шесть, не меньше! А на ночевку мы остановились на «стрелке» реки, на высоте 1177, где был, как специально для нас, ровный берег в небольших зарослях ольхи, сломанный тополь, водопад (как уже бывало) напротив и, каким-то чудом оказавшийся здесь розовый камень кубической формы с острыми углами, высотой ровно такой, чтобы стать фуршетным столом. Как он тут оказался, да ещё такой острый, когда в округе все камни «облизала» река? Розовый стол точно на стрелке, перед водопадом, на высоте именно 1177, у разбитого (видимо, молнией) огромного тополя — ну, ни мистика ли?! Вот тебе и Рытый! Думайте, чего хотите.

То, что нас сюда Рытый «пропустил» дало нам право (и повод) выпить коньячка. (И водочки немножко — она осталась после «брызганья» на самом мысе, когда мы сошли на берег с корабля). Поужинали, посушили вещи у костра, полюбовались вечереющим небом, и пошли спать — посмотрим, как ночь проходит в, так называемом, «проклятом» месте. Посмотрим! Пока повода для беспокойства не было. Необычное место — кто спорит? Но плохое ли оно? Вот это — очень спорный вопрос. Ну, поглядим, «что ночь грядущий нам готовит»?!

— Валь, подбросишь дров в костер, чтобы ночью не потух?

— Конечно.

— Ну, давай, брат! Я — спать!

— Давай!

Ночь прошла спокойно. Никто вокруг не бегал, не орал, не улюлюкал — не о чем было беспокоиться — мы просто «мирно» спали.

То, что река была рядом, то, что водопад шумел в распадке напротив, то, что иногда задувал шальной ветерок и шелестел листвой, было причиной и следствием каких-то звуков. Я, разумеется, прислушивался в темное, чтобы попытаться уловить нечто необычное. И мне иногда «слышались» голоса детей, лай собак, какие-то обрывки музыки, и много что ещё. Но это — не в счет! При желании, любой из нас может журчание реки, шум ветра и водопада «превратить» в любые звуки. «Настраиваешь» на определенную волну свою фантазию — и всё! Можешь рассказывать всем, что в ущелье Риты ты слышал голоса инопланетян. Ничего подобного — журчание воды, водопад и ветер! Надеюсь, этими строками я сразу предупредил различные вопросы, типа: «Ну, и как там ночью? Страшно? Слышал что-нибудь?» Слышал. Обычные звуки тайги.

Утром, рано, наскоро позавтракав, мы двинулись в путь. Осталось нам совсем немного, судя по карте, но то, что осталось — не самое простое.

Менее чем через километр мы уткнулись в стену. Река здесь раздваивалась. Один, более тонкий исток падал между камней слева, второй — по правую сторону стены, но он был более напорист и многоводен. Судя по всему, здесь заканчивается «Булонский лес» — наша тополиная роща. Стена-скала покрыта кедровым стлаником, как все пространство по боковым подъемам и там далее, на водоразделе, выше, у истока Риты. Что ж, будем обходить стену.

Валентин логично предположил, что по узкому и менее водному потоку подниматься будет легче, и пошел по левому рукаву. Мы направились за ним. На нас налетели несметные полчища комаров! На стену подниматься было трудно — не сложно, а трудно: крутой подъем, скользкие камни потока и заросли кедрового стланика. Но, выйдя на плато, мы поняли, что это только цветочки — впереди подъем к водоразделу. Может, нужно было идти по правому рукаву? Может там была какая-нибудь звериная тропа, или тропа Трапезникова, или может быть там вообще полегче продираться сквозь заросли гибких веток, может там и вовсе путь легче? Кто знает? Легко рассуждать, когда ты идешь вторым или третьим или шестым. Первому сложнее. Если он идет по тропе, всем кажется, так и надо. Если он потерял тропу, все в душе злятся на него — как можно было тропу потерять? А если вообще нет никакой тропы, то всем кажется, что он ни туда забрел. Но Валя опытный первопроходец, и обязательно должен нас куда-нибудь вывести. А куда выводить? Вот склон, поднимемся на него, и всё — ущелье позади, а впереди останется только исток Лены. Но как туда продраться?

Заросли стланика хреновая штука! Ветки-хлысты гибкие, но, легко отогнув их, ты вдруг чувствуешь «откат», и они тебя почти сбивают с ног. Кто не ходил по дебрям стланика, тот не поймет. Кто ходил — тому объяснять не надо. А тут в руках ещё карабин. Нужно пролазить через заросли, и следить, чтобы ствол твоего оружия не был направлен в сторону человека. А как? Человеки кругом — мельтешат меж кустов — идем-то змейкой, постоянно каждый выискивает хоть какую-то «щель» для себя между упрямых веток. Получается, что карабин — это такой четырехкилограммовый, чертовски неудобный спортивный снаряд, что-то наподобие гантели, который нужно раз тысячу отжать каждой рукой, пока доберёшься до верха. Да ещё отжимать эту «гантель» нужно с определенными правилами, которые называются «техника безопасности при использовании, владении и переносе огнестрельного оружия в условиях непролазной тайги». Дополнительный кайф!

Почти на водоразделе мы нашли старую ржавую банку — ну вот, хоть какое-то доказательство, что здесь бывал человек. Однако, на самом верху — ещё не означает, что этот человек уходил в ущелье, может, он здесь ягоду собирал — кустов смородины хватает и брусникой всё «засеяно». Короче, нам очень хочется, чтобы считалось, что кроме нас — не было некого там, в низу, в каньоне легендарной, овеянной мифами и сплетнями реки.

— А Трапезников?

— Что, Трапезников? Ну, Трапезников! Где он тут священников проводил? В рясах что ли?

— Почему бы, и нет?

— Ну, Трапезников — Трапезников — Это его работа! Мы-то — официально заявились! Значит — мы первые! Или есть другие мнения? — Владимир Павлович посмотрел на всех.

Других мнений не было.

— Ну, вот! Имеем право! — добавил он.

Кто бы возражал? LET IT BE!

Всё! выползли на верх! Кончился стланик! «Дыра» ущелья, такая же неприглядная и непривлекательная, как вход со стороны моря, — уже под нами. Теперь понятно, почему мало кому хочется в неё «нырять» — там должно быть жутко и страшно, там должна подстерегать смертельная опасность, туда ходить нельзя — табу! «Куда?! Остановись, несчастный! Стой, тебе говорят!» Такова видимость!

Теперь, сидя над каньоном, наконец-то закурив, мы рассуждаем, что же может быть в действительности опасного там — внизу. И на ум приходит лишь одно, но, как нам кажется, наиболее верное объяснение. Если пойдет хотя бы небольшой дождь, вода, стекая с боковых ручьев и водопадов, резко наполняет реку, а плато, которое мы только что пролезли, какое-то время, видимо, дождевую воду копит и держит, а потом она, прогнув ветви стланика, срывается вниз, и ужасным потоком летит по узкому ущелью. Получается: вода ни только с боков углубляет реку, но и огромный поток с верховьев смывает всё на своем пути, и если кто остался в каньоне в это время — тому несдобровать! Помните, камни между стволов и в ветвях тополей, о которых я вскольз упомянул? Вот — всё к тому и идет, всё от этого исходит. Нам повезло — полтора дня ни капельки с неба. А вот сидим, курим, а дождь собрался и пошёл! Сейчас там будет светопредставление! А мы уже прошли! Повезло! Спасибо, Рытый, — пропустил! Ну, всё — пошли где-нибудь найдем воду, и уже пообедаем на маленьком ручейке, питающем теперь великую Лену. «Готовность — пять минут!» — командует Палыч, мы встаем и закидываем на себя рюкзаки — кормильцев-лентяев, сидящих на наших шеях, фигурально выражаясь. Мы — первопроходцы! Как не крути, мы — молодцы! Настроение хорошее, хоть и серо всё в этом мире от туч и хлябанья болот. (Шлеп по щеке — и 15.07.2007. ещё одного комара не стало!)

Что еще сказать про каньон реки Рыты?

Ощущение такое, что просто открылись ворота: ну, идите! Вас не напугал «пожар» в машинном отделении, вам нипочем физическая невозможность спуститься на берег, вас не остановили представители власти — вы всё стерпели, и доказали, что очень хотите. Хорошо! Ворота открыты — заходите!

В других местах что-то всё время было: усталость, раздражение, оводы, змеи, битое стекло, бурные потоки, небольшие ушибы, травмы, свежий медвежий помет, и шум его «хозяина» в кустах — всякая чепуха. А здесь — ничего! Абсолютно ничего! Тишина, спокойствие, умиротворение. Воздух — не иначе — лечебный! (Радиация? Может быть!) Речка журчит среди необыкновенных, неестественно цветных камней в тополиной реликтовой роще. И вкус воды у реки — тоже необыкновенный! И небо — необыкновенное! И скалы каньона — необыкновенные! И травы, и листья, и снова камни — всё, как в сказке! Да — камни, камни, камни кругом!..

Из такой груды нагромождения камней, я, какую хочешь, зависимость выведу, любую историю сочиню: будет и календарь, и посадочный маяк, и древнее городище, и акрополь — чего хочешь! Про «рисунки» на камнях — я и не говорю — обработав их в «фотошопе», можно обнаружить «азбуку» инопланетян либо их послания-письмена нам — землянам. Всё, что угодно — была бы фантазия, «фотошоп» и народная молва, что «там что-то есть!» — придания седых веков далеких. Утверждать это, как один из первопроходцев, — имею право! Как имею право — наврать! Чтобы вокруг имени своего мифов нагнать, и запугать тех, кто хочет прогуляться по ущелью «с девочками и с баяном». Воспользуюсь ли им? Подумаю! В общем-то, я уже всё Вам рассказал. Верить или нет — ваше право. А мы — сделали, чего хотели. И нам — просто открылись ВРАТА! Нам — Повезло. Спасибо, РЫТЫЙ!

Поехали дальше!

Разведя костер у небольшого озера, пообедав, допив остатки водки из той бутылки, которую начали мы на мысу, пригубили на ночевке и донесли сюда — до конца маршрута, отдохнув, как следует (дождик то капал, то прекращался, особо нам не мешая), мы потихоньку собрались и пошли дальше — к нужному нам (судя по карте) истоку Лены. Сегодня спешить уже некуда, найдем подходящее место, разобьем лагерь, «подлатаемся», а завтра, налегке, сгоняем к действительному истоку, сделаем замеры и записи, отметим его на карте и приклеим табличку, которую в этом году Валя не позабыл, а уж потом пойдем искать наш «Фрегат». Но это будет потом, а пока мы, не спеша, идем по белому полю ягеля, петляя меж карликовых березок, и любуемся великолепными видами.

Плато (теперь он справа от нас) над ущельем Риты почти ровное и лысое, согласно крупномасштабной карте. А холмы, как вышки — одинаковой высоты, что трудно не заметить. Само плато со стороны Байкала и ущелья — неприступная скала и завалы, а со стороны Лены — заросшие густым кедровым стлаником крутые подъемы. Чтобы подняться на плато, нужно специальных несколько дней. Для любопытных, это привлекательное место. Но, если задуматься, поднимешься — и что увидишь? Посадочную полосу НЛО? Ракетную межконтинентальную установку, которую охраняют вышки-холмы и парни в камуфляже с большими бицепсами? А может там вертолетная площадка для международного трафика запрещенного зелья — места-то глухие. Зачем тебе это видеть? — иди себе дальше спокойно — ты своё дело сделал — пугайся медведей и не суй нос, куда собака…

Через час или два или три или четыре (шли мы долго, перекуривали много, никуда не торопились) мы нашли классное место на берегу «Лены», если позволите назвать этот неширокий ручей, который легко перейдет в брод пятилетний мальчишка с пластмассовой машинкой на ниточке. И лениво, но основательно обустроили место ночевки (двух ночевок).

Сидя у костра, от нечего делать, мы просматривали в бинокль все ближайшие холмы и поглядывали в карту, прикидывая, что нас ждет завтра. Выяснилось, что ничего особенного не ждет — километров восемь пути по «реке», примерно за ближайшим склоном река делает поворот вправо, а там — рукой подать — из восьми, четыре останется. Никаких трудностей — завалов нет, практически тундра, ягель и всю дорогу лишь небольшой подъем. Можно, конечно, встретить медведя. Но и к этому мы давно готовы. Звери в тайге они появляются как: идешь-идешь, вдруг — О-па! — стоит! Откуда? Никого же не было! А стоит! Ещё и с ландшафтом сливается. Всегда, почему-то, кажется, что зверь — будь то медведь, олень, коза, да кто угодно — мокрый. Почему так? Может, правда, они потеют? Вроде, не должны! Может, их шкура так лосниться от сала и сытости. Не знаю. Но не об этом хочется сказать. Главное вот в чём: Он-то тебя уже давно слышал и видел, а ты его увидел невзначай, и сразу испугался, остановился, и начал ускоренно думать, кто это? а, поняв кто, прикидывать — что делать?… насторожился, скажем так (хотя, порой бывает и сердечко колотится, и ещё кое-что бывает — смотря кого увидишь!). Поэтому, бродя по тайге, будьте настороже — неровен час… Здесь ещё непролазная тайга — одно слово — заповедник. Оглянитесь!

Интересно, как незнакомая местность искривляет пространство. Мы смотрели в бинокль на холмы, которые казались очень далекими, и в каждом необычном или темном камне нам казался зверь: медведь или олень. Завтра мы узнаем, что эти холмики совсем близко, совсем маленькие и камушки, которые нам казались зверями, есть всего лишь камушки. Но в незнакомой местности, когда тебе ещё предстоит идти за поворот, всё кажется большим, значимым и немного опасным. Вечером следующего дня все эти холмы будут… впрочем, они будут в тумане… Не будем спешить, читаем, как оно было…

Утро. Часов семь, наверное (я часы на корабле оставил — должен же был что-то оставить). Подъем, завтрак, и быстро в путь. Как всегда! Вот, Палыч — раскачиваться не дает — такой уж у него характер. Встал, поел, собрался! Погода прекрасная, пошли!

Перешли ручей-реку.

Сразу за рекой оказался лагерь геологов: зимовьё, сарай, приспособления какие-то и тропы во всех направлениях — пешие и конные. Мы вчера до него совсем немного не дошли. Жаль — в зимовье ночевать лучше, чем в палатке. Хотя, если зимовье всё уделанное, то лучше в палатке, чем всю ночь «вынюхивать» запахи гнилого дерева и разложившихся отходов человеческой жизнедеятельности. Спорный вопрос. Валя — геолог от Бога — сразу определил — «наш брат стоял»! Естественно — кто ж ещё? Покуда у нас были другие планы, в зимовье сворачивать не стали — на обратном пути разведаем что там. Чуть дальше — 800 метров, как и утверждал Валентин — будет ещё одно строение с шиферной крышей.

И оно появилось.

— О, — сказал Валентин, — склад ВВ.

— Что такое «ВВ»?

— Склад Взрывчатых Веществ. По технологии его строят в восьмистах метрах от лагеря и обязательно с шиферной крышей, — Валя всё знает.

Его мы тоже пропустили, сворачивая за холм по течению реки направо.

— А почему обязательно с шиферной крышей?

— Так взрывчатка же! Она, это самое, не имеет право промокнуть! На вертолетах, но шифер завозили… раньше. По технологии, — объяснил мне непросвещенному Валентин.

— Понятно, значит, если в тайге дом с шифером, то это склад ВВ!

— Именно так.

Вот, товарищи-туристы! Если Вам попадется в глухомани зимовье с шиферной крышей — будьте осторожны — это склад ВВ, скорее всего. И уж если вы решили растопить костерок и подбросить кусочек «пластилина», найденного в этом зимовье, не обижайтесь, если он вдруг как… пизьдякнет (извиняюсь за выражение, но пишу это специально в таком виде, чтобы вы запомнили навсегда!) Мало ли — какой-нибудь пластид, толуол или динамит там окажется! Не рискуйте, очень Вас прошу! И резко дверь у таких «домиков» не открывайте! А вдруг взрывчатку вообще не вывезли? Забыли! Так тоже бывает.

А мы идем дальше, фотографируя и любуясь плоскими просторами и белым ягелем — красота, чего не говори! «Хрусь-хруст» — под ногами. Пахнет болотными травами. Солнышко греет. Ветерок обдувает нежно…

Впереди между деревьев мелькнуло что-то рыжее!

— Зверь! — встал, как вкопанный, Валентин.

Я шел третьим за ним и ВП. Машинально я сделал шаг и оказался перед Палычем. Лишь после этого я увидел, что межу деревьев красуется изюбрь. Грациозный (иначе не скажешь), рыжий, пугливый олень остановился, оглядываясь, выбирая, куда бы ему смыться. Довольно долго — несколько секунд — он крутил своей безрогой башкой.

— Изюбриха, — я опустил карабин.

— Не путайтесь под ногами! — раздался голос Палыча у меня над головой — он пытался достать фотоаппарат.

Я отступил на «свое» место.

Услышав человеческий голос, олениха метнулась в кусты — и больше её мы не видели.

Когда (через минуту) мы двинулись дальше, я спросил:

— А что значит «не мешайтесь под ногами?»

— «Не путайтесь», — поправил меня Палыч.

— Ну, хорошо — «не путайтесь», пусть так. Что это значит?

— Фотографировать мешаешь — это самое, обзор закрыл! — оглянувшись на ходу, пояснил мне-тупому Валентин.

— Спасибо, Валя! Вообще-то я думал, что это медведь.

— Да какой же это медведь?! — Валя разговаривал со мной, посмеиваясь. — Видно же, что, это самое, изюбрь. Рыжий же. Медведь!.. — хихикнул он.

— А я думал — медведь, когда ты крикнул: «Зверь».

— Да изюбрь — видно же сразу. Это самое…

— Короче, завидуйте молча! — перебил я Валю. — Я, как нормальный человек с ружьем, завидев опасность, бросился прикрывать грудью руководителя группы. Откуда я знал, что это олень? А если б Миша? А мне — «Не мешайтесь под ногами!»

— «Не путайтесь», — ещё раз уточнили сверху.

— Какая разница?! — я плюнул в белый, хрустящий под ногами ягель. — Не ценят нас — бдительных охранников!.. и спасателей! Правильно я говорю, Алексеич? — я повернулся к представителю «Спасательной службы», шагающему последним с моим рюкзачком.

(Мы шли налегке, взяли лишь один рюкзак с пропитанием — мой. Его тащил Алексеевич. Я тащил карабин).

Улыбнулся Николай Алексеевич… «но ничего старику не ответила рыбка»…

Через пару километров — привал. Классное место — маленькая скала и небольшой снежник «замыкают» юную Лену. Мы остановились, фото всех немыслимых ракурсов и видов. Здесь даже стланик, высотой всего в двадцать сантиметров, но весь в шишках — торопится природа разродиться, пока лето, пока тепло. Сбросив рюкзаки, потянувшись, кто курил — закурили, кто не курил — достали бутылочку с водичкой. Заодно, опять сверились по картам и GPS (а как без них?) куда путь держать. Стало ясно, что исток Лены где-то вон там — один из двух рукавов, что спускаются с горки километрах в трех перед нами. В бинокль Палыч определился, что с правого, видимого нам ручья, не должно быть основного русла — суховато. Скорее всего, основное русло — в левом истоке. Но нам его плохо видно — холм прикрывает. Подойдем ближе — увидим. «Оно там!» — так решил Палыч. И мы встали и пошли проверять его предположение.

1000-летний коньяк, разбавленный 20-тилетним — этим мы отметили нахождение и официальное регистрирование истока Лены (высота 1670). Их было два — два последних рукава, которые оба могли стать официальными истоками реки. Пришлось разделиться, что обследовать оба. Владимир Павлович с Валентином пошли по левому (если против течения смотреть, как мы поднимались) рукаву, а Евгений Ефимович с Андреем Валентиновичем отправились по правому ручью. Мы с Николаем Алексеевичем остались на развилке дожидаться обе группы, чтобы потом с одной из них совершить восхождение к действительному, на их взгляд, истоку. Еще внизу, глядя в бинокль, если Вы помните, Владимир Павлович решил, что верный тот, по которому он сейчас пошел. Евгений Ефимович наоборот был уверен в том, что правильный исток тот, по которому они с Андреем Валентиновичем отправились. Теперь осталось дождаться спорщиков и выяснить, кто прав.

Скинув обувь, мы с Алексеичем валялись в траве, греясь на солнышке и «кайфуя» под голубым малооблачным небом. Немножко вздремнули.

Первыми вернулись Палыч с Валентином.

— 1648 метров, — объявил Владимир Павлович, показывая показания GPS. — Посмотрим, что у них там.

Минут через десять появилась вторая группа.

— Сколько? — сразу задал вопрос Владимир Палыч.

— 1670 — это небольшое озерцо, но есть и выше, но там вода потом уходит под камни.

— Нужен постоянный, действительный ток, — сказал Владимир Павлович.

— Тогда — 1670, - ответил Евгений Ефимович.

Владимир Павлович задумался, что-то высчитывая в уме.

— Завидую вам! — вдруг произнес Евгений Ефимович. — Вы увидите и тот, и другой исток. А нам придется довольствоваться только одним.

— Это самое, — заулыбался Валентин, — это точно! Мы оба увидим!

Владимир Павлович оторвал взгляд от GPS и тоже разулыбался.

— Да, получается, мы с Валей все истоки Лены увидим.

— Получается так, — вздохнул Евгений Ефимович. — Повезло вам.

Я непроизвольно засмеялся:

— Да Вы, батенька, дипломат! — обратился я к Евгению Ефимовичу. — Очень остроумно — всё ненавязчиво объяснили Владимиру Павловичу. В коем веке, он оказался неправ, а Вы ему: «Повезло Вам!» Очень остроумно. И Палычу не обидно, и заодно он теперь знает, что все истоки увидит, и что ему повезло больше, чем другим, и спор вроде он не напрасно «проиграл». Технично, Евгений Ефимович! Очень технично! Четыре балла!

Все поняли сказанное, хмыкнули и расцвели в улыбках. Понял и Владимир Палыч, довольно кивая. А ЕЕ хитро поглядел на меня… Чем ещё больше рассмешил.

А уж когда поднялись к небольшой луже, когда приклеили табличку (моего имени, к сожалению, там не оказалось, но сфотографироваться на фоне её вместе со всеми, мне было позволено), уж тогда мы «сбрызнули» победу 1000-летним коньяком. (Палычу бутылку его подарили, откопав где-то в захоронениях или со дна морского подняв — я, к сожалению, не запомнил тогда. Правда это или нет — решайте сами. Мне-то наплевать — я его пил на халяву, и во славу победителей, и не спрашивал. А если Вы спросите: «Чем отличается?» Я отвечу: «Не понял». Я же не знаю, в каких пропорциях его разводили. К тому же Палыч сказал, что когда его привезли, это был почти что гель, почти твердый. Я — не сомневаюсь. А Вы… Решайте сами! А что ещё из «съестного» может храниться тысячу лет?).

— За победу!

Тут же над нами пролетело два бомбардировщика — как ждали. Таких самолетов в России всего шестнадцать (по данным рядом стоящих знатоков). Два из них — над нами!

— Обратите внимание, произнес Владимир Павлович, поглядывая на часы, — ровно тринадцать ноль-ноль.

— И самолеты, как по заказу…

— Дежурят.

— Ровно час!

— Н-да, — согласился Старшой. — И ещё магия цифр: Сегодня шестнадцатое ноль седьмого, а исток мы нашли на высоте шестнадцать семьдесят — цифры те же, и комбинация почти такая же. А?

— Н-да! — теперь согласились все, — интересно получилось!

Каждый задумался на несколько секунд, поглядывая на часы и в небо, прикидывая комбинацию цифр — 13.00. Но никуда 13 и 00 не влазело.

— Давайте я лучше ракету запущу, — предложил я.

— Имеете право! — все оторвались от циферблатов.

И я выпустил ракету.

Ракета, в честь открытия истока, обожгла мне ладонь. Кожа стала, как у подпаленной свиньи. Но не было больно, как и не было после волдыря или другого признака ожога. Чудеса!

«Выжжжжж, — зашипела ракета, уходя вверх. — Бдах!» — хлопнула она в голубизне неба.

— Хорошо, что самолеты уже пролетели! А то бы сейчас как дали ответный залп! — своеобразно пошутил Андрей Валентинович.

— И стало бы русло реки Лены ещё на полкилометра больше — по диаметру воронки!

— Нет уж — пусть летят они по своим делам — не надо нам ответного залпа!

— Ну, как скажите, Владимир Павлович. Может, чайку?

Мы решили попить чайку. И запалили костер на этом месте — это теперь НАШЕ место! Но не успели, как следует развести огонь и вскипятить воду, грянула гроза, и нас залило дождем — хорошим дождем! Если вспомнить, что утором погода была благодать, то и оделись мы соответственно — всё легкое и не для дождя. А тут — как дало! Мы поспешили обратно в лагерь. Но как изменилась природа! Вместо веселого, летнего дня всё стало по-осеннему хмурым и мерзким. Нас заливали струи воды, и скоро мы должны замерзнуть, судя по всему. Поэтому, не останавливаясь — домой, домой, домой. Обратный путь был быстрым, но очень склизким. Хотелось быстрее в лагерь, и переодеться в палатке. Здесь нет пасмурного неба — мы на горе. Мы в самой туче! Ничего не видно — все в тумане, точнее, внутри тучи. Все холмы, которые мы разглядывали вчера в бинокль, теперь перестали существовать — белая пелена, молоко и мир сузился до неимоверно маленьких размеров — только твои ноги внизу мелькают по мокрым растениям, да товарищи — позади и впереди неровно дышат. А по бокам — хлябь, сырость и пелена густого тумана. Одежда — насквозь! Спина мерзнет — рюкзаков-то нет! С рукавов капает. По лицу текут струи, как под душем. Из «непромокаемых» ботинок выдавливается мелкая пена при каждом шаге. Хуже — не бывает! Куда подевалось радостное солнышко? Где летняя жара? Во — уже склад ВВ. Через восемьсот метров будет зимовьё. Плевать — не до них! Быстрей домой!

Перед самым лагерем гроза ушла, и одежда «запарила». На теле не успеет высохнуть — придется опять сушить! Запарила уже!

— А куда у нас опять подевался Николай Алексеевич?

Николай Алексеевич вернулся из «разведки» в зимовье геологов. Он, все-таки, мимо не прошел. Он притащил пластиковую бутылку с солью и разорванную пачку чая.

— Там всё разворочено, — сказал он. — Тушенка на полу… Но бомбажная. Вот соль нашел, и чай собрал рассыпанный. Лет двадцать там никого не было.

— Ну не двадцать, — усомнился я. — Двадцать лет назад пластиковых бутылок тут и в помине не было. Мы с Вовой пятнадцать лет назад по Байкалу шли с армейскими фляжками. Были бы тогда пластиковые бутылки, фляжки бы мы не брали.

Ещё он притащил газеты 1989 года издания — Советские. Это его и сбило с толку. Газеты мы с интересом читали. Теперь всё это кажется юмором. А сколько тогда судеб решалась?!

— О, — произнес Евгений Ефимович, — «Восточно-Сибирская правда». Знаешь такую? — обратился он ко мне.

— Ещё бы! Посмотрите, кто главный редактор.

Вопросы были сняты.

И снова хлынул дождь.

Все быстро «катапультировались» по палаткам, прихватив с собой недосушенные вещи.

Я заполз в свою. Сырые шмотки утрамбовал ногами в дальний угол, чтобы со спальником не соприкасались — потом, даст Бог, досушу.

Время в мокрой палатке противно и неизбежно медленно тянется. Снаружи по пологу колотит монотонный дождь, внутри всё отсырело от конденсата. Неудобно постоянно лежать на спине и смотреть в серый полог, и чего-то ждать. Чего ждать? Скорей бы вечер! А зачем? Что будет, что изменится вечером? Ещё только три часа, до вечера — как до луны, а… что потом? Ужин? Ну, ужин. Сублиматы, которые и в глотку-то не лезут, и чай без сахара, и орехи с сушеными бананами уже достали… Так что, от вечера особо ждать нечего, особенно, если дождь к тому времени не закончится. Но всё же, хочется, чтобы быстрее наступил вечер — стемнеет, а там посмотрим — может, усну. Хотя, если похолодает к вечеру, станет тоскливо и одиноко. Чем же заняться?

В такой обстановке опытный путешественник гонит от себя липкие мысли о прошлом (вспоминается что кто-то когда-то его предал, изменил, чего-то не додал, подставил, не понял и не оценил, и прочая чепуха, не имеющая ровным счетом теперь уже никакого значения), и начинает «развлекаться», как умеет.

«Куда я задевал блокнот? Вечно, когда он нужен, его — хрен найдешь! С другой стороны — в таком положении что-то карябать на сырых страницах не очень удобно. Ладно, оставим блокнот. Надо было газету взять почитать. Хотя, чего там читать?»

И тогда я вспомнил, что один мудрый и известный философ, типа Шопенгауэра, утверждал, что умный человек, когда есть время, не читает, а размышляет. Я решил, что я умный человек, и начал размышлять… вспоминать и сочинять всякую фигню.

Первое, что пришло на ум — рассказ Сальвадора Дали. Сальвадор писал (кажется, в «Дневнике одного гения» — я не фиксирую прочитанных книжек и не записываю их краткое содержание — я просто пропитываюсь прочитанным, а потом считаю, что и я такого же мнения): (Примерно так — не дословно, естественно) «Нет ничего проще, как написать сценарий к фильму, который запомнили бы все! Я уже писал такой сценарий вместе с Бонюэлем. Это заняло сорок минут, но фильм запомнили на века — „Андалузский пёс“. Хотите, я прямо сейчас Вам расскажу, что нужно снимать?» Ему ответили: «Да!». «Хорошо! Представьте, Альпы, только что сошла лавина, всё белым-бело, снег, холод, крик ребенка: „Помогите!“ Где-то в снегу, под лавиной кричит девочка. Она задыхается! Снег давит её! Ей остались считанные минуты! Что делать? Кто поможет? Крупным планом: несется сербернар с бочонком рома на ошейнике. Он упрямо и натружено скачками пытается пробраться к слышащемуся крику! „Помогите!“ — задыхается девочка. Сербернар бежит, скачет сквозь глубокий снег — упрямо, нацелено, бочонок с ромом бьет его по груди, качаясь при каждом прыжке. „Помогите!“ — голос всё тише и тише. Крупные планы: глаза сербернара, его дыхание с паром, его упругая шерсть, снег отлетает от лап при каждом прыжке — он спешит, спешит, чтобы успеть. „Помогите!“ — уже, почти, шёпот. Сербернар копает снег. Быстро копает, как он умет, как его учили — чтобы успеть, пока девочка не задохнулась. Потом он ныряет в дыру, которую выкопал, вытаскивает за воротник маленькую, несчастную девочку, вытаскивает её наружу из лавины… Набрасывается на неё и съедает! Хруст, кровь на снегу, девочка уже не орет, а воет и хрипит! Потом — резко тишина — сдохла! Всё! Облизывается. Он её сожрал! Ну, разве такое не запомнится?!»

Мне, конечно, далеко до Сальвадора Дали, но и я в приступе лени начинаю «импровизировать». Приступ Лени — ПреступЛение! А? Ну, чем не хорош каламбур?! Улыбаясь, я начинаю продолжать: Мы вышли на мыс в выходные (в субботу). Выходные — значит, выходим. Сейчас началась новая неделя (понедельник). Неделя — неделание. Во! Как интересно! Вспомнился Фоменко и Носовский. Неделя — ничего не делаем, выходные — выходим дань собирать! В нашем случае — просто выходим, чтобы выйти из ущелья. А теперь — неделание ничего — палатка, дождь и тихое сумасшествие среди тайги, болот и ягеля. (Размышления на эту тему могут занять несколько часов!) Или вот ещё: Пиджак для хиппи. Хипарям что надо? Чтобы на них обращали внимание, и чтобы они всех раздражали. Особый упор они всегда делали на одежду. Пиджак для хиппи: телесного цвета кожа, с синими прожилками вен, с угрями на спине (некоторые уже выдавлены, и кровь гадко размазана) Можно и фурункул куда-нибудь присобачить. Или парочку. Пошлую наколку, вместо броши. И уж для полной мерзости — впереди соски, а под мышками — волосы! Фу, какая гадость! Зато хиппи — хиппуют! Или вот ещё: к тебе пришла пьяная подруга… Размышляя про это, я уснул.

Безделье, точнее, «ничегонеделание», также скрашивают какие-нибудь рассказы. Не важно про что, главное, чтобы они были. Еще лучше — беседа. И чтобы было с кем поговорить… или поспорить. Ох, как «горит» время во время споров!.. Просто за ушами свистят минуты и часы!

Я проснулся, когда спор между Евгением Ефимовичем и Андреем Валентиновичем был в самом разгаре. Дождь прошел, видимо, давно. Выползая из палатки, прихватив сигаретки и кружку, я ещё толком не понимал, чего это они так разошлись? Набрав чайку, закурив, я присел на поваленный ствол у костра и навострил уши.

— Так ты мне скажи, История, по-твоему, это не наука?! — спрашивал АВ.

— Не наука, я считаю, — отвечал ЕЕ.

— То есть, всё, что было описано, исследовано и доказано — всё это не соответствует действительности? Так что ли?

— Ну, не совсем не соответствует, кое-что соответствует, но в целом факты подгоняются под идеологию, под политический взгляд правящей верхушки страны. И необязательно мы говоримо о нашей стране — любой страны. Как выгодно и надо, так и преподносится, так называемая, история.

— То есть, если я тебя правильно понял, — нет истории! Нет Древней Греции, Рима……

— История-то есть, другое дело как она преподносится в данный, отдельно взятый период времени. Сто лет назад говорили так. Сегодня, когда есть цифровые технологии и спектральный анализ — эдак. Каждый автор, желая прославиться, пишет по-своему. Каждый «ученый-историк» доказывает, что он прав. И не важно, так ли это на самом деле? «Историку» нужно имя. Он чего угодно докажет, лишь бы угодить тем, кто подтвердит защиту его диссертации или научной работы — а тут, как вы знаете, без политики не обойтись. Вот и получаем мы политизированную «историю»…

— Жень, ты писал диссертацию?

— Я — нет. Но какая разница. Кому не известно, что кандидатский минимум включал в себя «Научный коммунизм»? Заметьте — «Научный»! И где сейчас коммунизм?

— Это совсем другое дело…

— Это — не другое дело! Это то, о чем мы говорим. Кандидатская по физике или химии, а «Научный коммунизм» сдать обязательно нужно! «Каждый обязан знать свою „Историю“!» Ни так?

— Мы уходим от темы! «История» — это наука или нет?! Вот, что мы пока выясняем.

— Мы не выясняем, мы пока рассуждаем…

Наклонив голову, покуривая, я с интересом слушал спорщиков.

Иногда своё слово вставлял Владимир Павлович, давая точные формулировки, как из энциклопедии, что означают понятия «Наука», «История» и прочее, прочее, прочее, чего мой маленький умишко может выслушать и понять, но процитировать дословно — не способен. Можно, конечно, заглянуть в словари, но там (я более чем уверен) будут именно те же слова, что произнес Палыч, причем, до последней буквы и запятой, совпадающие со сказанным. В словари лезть лень. Но слушать их было интересно. Один доказывал свою точку зрения, второй опровергал её и настаивал на обратном. Они спорили порой довольно агрессивно, чаще — остроумно, но всегда точно понимая что именно говорят. Андрей Валентинович, в силу своих профессиональных навыков, задавал вопросы, которые исключали возможность после увильнуть. Евгений Ефимович дипломатично обходил такие постановки и отвечал, что он ведет беседу, высказывает свою точку зрения на данную проблему, и не более того, и не готов однозначно отвечать, как на допросе. Если кому-то не нравится, как он формулирует свою мысль, пусть его поправят или не слушают вообще, но уж если решили опровергнуть его слова, то не стоит загонять его в угол однозначными «Да-Нет». Вопросы, в которых уже есть ответ и иного не дано, ему не кажутся правильными во время данной беседы. Зачем утверждать то, в чем все здесь сидящие — не специалисты, а лишь любители, хотя и довольно начитанные? Палыч вставлял, что ай нет — здесь два академика: из них, один — ученый-математик (коим являлся Андрей Валентинович), второй — «наш покорный слуга» — он сам. Евгения Ефимовича это не смущало и ровным счетом ничего не говорило. Ну, математик и геолог-минеролог, а причем тут История?… И все начиналось сначала.

Я курил уже далеко не первую сигарету, а они все никак не могли решить свою «проблему». Главное-то, что цели в таком споре нет, нет результата, нет победителя. Никто ничего никому не докажет! Зато — время убьют и мозгами поработают. В лесу, на природе, когда делать нечего — наверное, это нормальное занятие.

— Это такая интеллектуальная игра, — после объяснил мне Евгений Ефимович. — Есть тема и собеседники. Каждый отстаивает свою точку зрения, даже если она официально неправильная. Интересно иногда получается, что тот, кто заведомо неправ, логично объясняет свой взгляд! Иногда так далеко заходишь!.. Мы дома часто в такие игры играем.

Чем бы дитя не тешилось… «Дома играем!» Странно. Хотел бы я посмотреть, как мы дома с Вовунькой в такие игры играем. Или с… Да, с кем угодно! Наши беседы, под водку и пиво, совсем о другом. И заканчиваются, как правило, вызовом тачки: «Шо, они уехали?» «Да!» «Номер запомнила?» «Да — 38 Рус!»…

А что ещё делать в тайге, когда накрапывает нудный дождь?

Вещи бы надо просушить, пока дождик не сильный.

Я вытянул из палатки своё тряпье. За них зацепился один пакетик…

— Смотрите, какая у меня штука есть! — я, развесив над огнем сырую одежду, достал из кармана этот небольшой полиэтиленовый пакет. На нем надпись: «Автономный источник тепла».

— Что это?

— Сам ещё толком не знаю. Купил вот. Говорят, хорошая штука. Два пакетика, а стоит-то всего девяносто рублей.

— Каждый?

— Пара.

— И как она работает?

— Не зная ёще, проверю — расскажу…

Каждый покрутил пакетик в руках.

Валентин с Алексеевичем подозрительно как-то копошились у своей палатки.

— Чего у вас там?

— Палатка протекает. Все промокло — полный полог воды — сплошная лужа. Спальники все промочили.

Они выкидывали из палатки всё, что там было. И выжимали.

Хреново дело, когда палатка протекает. Надо что-то придумывать, пока светло. Ночью уже придумывать будет некогда, особенно в дождь. А к утру мужики, в лучшем случае, простынут. Долго ли? В сыром-то…

У меня в рюкзаке было, так называемое, космическое одеяло — такая большая бело-желтая золотинка. В инструкции написано, что если хочешь согреться, обернись белой стороной к телу, если хочешь охладиться — желтой к телу. В данном случае, мне показалось, что она сгодиться стать дополнительным покрытием поверх Валиной палатки. Я достал её из рюкзака и протянул Валентину.

— На, брат. Накрой палатку сверху — может, чуток поможет. Вот у меня ещё и шнур есть — пригодиться.

Золотинка оказалась коротковатой.

Поднялся Андрей Валентинович, молча заполз в свою палатку, и достал откуда-то точно такое же одеяло, только немецкого производства (у меня — китайская золотинка, но они даже по цвету отличаются, хотя предназначены для одного и того же).

Два одеяла, практически, металлических — это уже дело. Валентин с Николаем Алексеевичем соорудили дополнительный навес, и (как выяснилось утром), больше палатка не протекала. Голь на выдумки хитра. А тут ещё такие «подручные» средства иностранного производства!

— Удивили, Андрей Валентинович, — сказал я. — И откуда у вас всё есть? Как, у Паспорту.

АВ улыбался, не разжимая губ, но глаза его довольно искрились. Еще днем он мне показывал ручку, способную писать даже под водой. А до этого, на истоке, он достал и специальный клей, и резиновые перчатки. Я тогда первый раз вспомнил про Паспорту. И вот — опять! Удивили, удивили — ничего не скажешь. Четыре балла!

Ночью было холодно. Что ж, значит пришло время испытать «автономный источник тепла». Где он? Разорвав в темноте пакет, встряхнув и размяв порошкообразное содержимое, я почувствовал ладонями, как «приходит» тепло из этой маленькой подушечки. Говорили мне, что самое лучшее, такую подушечку надеть между первой и второй парой носков, чтобы ступни грела. Вот только корячиться ночью в спальном мешке совсем не хочется. Собственно говоря, и так, стоило ладоням почувствовать тепло, как по всему телу пробежал «ток», и похорошело замерзающей тушке. Помню, как-то в армии, на гауптвахте, зимой закрыли нас в холодную камеру, в которой лишь еле-еле и кое-как грела маленькая труба отопления. Так мы — человек пять солдат — всю ночь стояли, держась за этот автономный источник тепла, и думали, что греемся. Вот тогда мы испытали такой же эффект, когда через ладони по всему телу проходила «тоненькая струйка» тока, и нам казалось, что не холодно. А ноги? Ноги прыгали и шевелились, чтобы не замерзнуть. Теперь вместо трубы у меня в руке был небольшой мешочек с каким-то химическим реактивом гораздо большей температуры. Куда его деть, если не под носки. Положил в нагрудный карман. Через пару минут «сердцу» стало жарко. Тогда, решив не «напрягать» своё сердечко, я зажал мешочек-подушечку между ног (но не там, где можно подумать, а гораздо ниже — в районе коленей) и спокойно уснул до утра.

Проснувшись утром в сырой палатке, первое, что появляется перед глазами — напившийся кровью комар, нагло и смело сидящий на потолке. Моей кровью! Моментальная реакция — раздавить гада! Комаров, мошек, жучков всяких — да любую живность и пакость — в палатках безжалостно давят! Вот и тут, первая реакция — раздавить! Но застегнут спальный мешок, и тепло там в нём, внутри, и руки вытаскивать не охота — лень с утра даже шевелиться, на бок перевернуться лень. А тут — дави! Руки-то так и чешутся… а заспанный, рассудительный Мозг им говорит: «Зачем? Чего он уже такого тебе сделает, чтобы его давить? Он же уже напился твоей крови. Раздавишь — палатку только испачкаешь. Какой смысл? Да к тому же, это не комар, а комариха. Ей рожать надо, потомство выращивать, детей кормить — вот она, рискуя жизнью, и лезет в палатки, чтобы крови отсосать и потом потомство развести. А теперь уже всё — она своего добилась, тебе больше больно не сделает, а, раздавив её, ты убьешь ни одну жизнь, а целое поколение комаров! К тому же, ты сегодня-завтра уйдешь от сюда. Так что комары, которые вылупятся, благодаря твой крови, тебе тоже будут не опасны. Кроме того, заметь, „благодаря твоей крови“ — может, это будут твои кровные братья?!.. И сестры! Так зачем же вытаскивать руки из теплого мешка, чтобы испачкать полог палатки собственной кровью? Пусть живет! Те, которые будут жужжать всю ночь — вне сомнений, гады — дави их безжалостно! А этого — зачем? А? Понимаешь?»

Рука соглашается, останавливается на полпути, и лениво расслабляется, падая куда-то на место.

А разум на радостях начинает попутно рассуждать об эко-туризме и (по-буддистски) о том, что все твари земные — братья наши небесные, и жить тоже очень хотят!

… Через какое-то время, собирая палатку, я совершенно забыл про неё (про комариху) и, видимо, задавил впопыхах. Но это уже совсем другая история. И разум тогда уже не был заспанным и ленивым — он хотел побыстрее собрать палатку и свалить отсюда на берег Байкала, на «Фрегат» пить пиво… а до комара ему и дело не было, наплевать ему было на комара!

Пока не пошел дождь (а всё вокруг в тумане), мы быстро скидали наши полусухие вещи в рюкзаки, разобрали лагерь, перекусили, чем могли, и отправились в путь по высокой мокрой траве. Через пять минут нашли конную тропу, вихляющую между деревьев параллельно реке, и настроение улучшилось — по такой дорожке к Байкалу можно шагать посвистывая.

На поляне стояли два огромных лося с большими лопатами рогов.

— Лоси! — я машинально схватился за карабин, так как в первую секунду и не поймешь, что за зверь перед тобой возник — просто темное пятно, а уж кто это — фокусируется позже. — Фотографируйте!

Не успели мои спутники достать фотоаппараты, звери растворились в кустах. Только рога поверх веток выдавали, что лоси ещё не ушли.

Андрей Валентинович щелкнул пару раз «для профилактики». Лоси вновь вышли из кустов, поглазели, услышали наши голоса и, перекидывая «театрально» свои длинные конечности, ускакали куда-то по своим делам.

— Успели? — спросил я у АВ, кивая на фотоаппарат.

— Далеко. Но, кажется, что-то успел. Дома разгляжу.

— Ну, хоть так.

Андрей Валентинович улыбнулся глазами, не разжимая губ.

Тропинка «нырнула» в реку.

Ну, вот кони — они же сволочи, по идее-то! Вот они же!.. Им не надо лапки сушить, они идут — бац — в воду залезли, переправились и вышли на той стороне, где посчитали нужным. А люди идут по их тропе, подходят к реке — и где тут переправляться? Начинаются метания по берегу. Переправились, нашли-таки эту «конью» тропу, а она — опять в воду! И вновь метания!

— Надо вдоль склона идти! — предложил Алексеич. — Там, наверняка, тропа есть.

— Сходите, проверьте, — Владимир Павлович стягивал рюкзак. — А мы вас здесь подождем.

И пошел Алексеич проверять своё предположение. (Он один у нас на сдельщине).

Тропинку нашел, но звериную. Зато, она идет по склону, а далее, скорее всего, на реке прижим. Тропинка в этом случае пригодиться.

Все поднялись, не дав отдышаться Алексеичу, и пошли к склону.

Действительно, прижим. Действительно, пригодилась. А виды-то какие! Где карта? Где GPS? Где мы сейчас?

— Вот, это самое, примерно тут, — Валентин крутил головой, сверяя увиденных холмы с линиями карты.

— Да, где-то тут, — согласился ВП.

— Я, это самое, предлагаю сейчас пойти вот так, — Валя провел по карте пальцем.

— Давайте посмотрим, — Владимир Павлович стал прикидывать.

Они минут пять обсуждали что-то там, пока остальные «жгли пленку», сверху снимая верховья Лены.

— Всё, я принимаю гениальное решение! — объявил Владимир Павлович. — Идем вот по этому распадку и выходим вот сюда.

Многие бросились смотреть на карту, куда это мы идем и куда выходим. Многие, да не все. Не нравилась мне эта геологическая идея идти куда-то «вот по этому распадку». Я постарался высказаться.

— Может, мужики, пойдем по тропе. Дойдем до главной — туристской. Она, говорят, торная и сухая. А уж по ней выйдем на Покойники. Не нравится мне идея с тропы сворачивать.

— Так, это самое, мы крюк делаем километров восемь. А так — на прямую. Сократим. Вот здесь по ручью к Байкалу выйдем.

— «Вот здесь по ручью», Валя, ты выйдешь к Байкалу знаешь куда? Там такие отвесы! Ты не помнишь, какие там скалы? Мы же вчера там проходили. Помнишь? Там — сплошняком стена! Чего здесь придумывать — люди не зря тропу натоптали!

— Та тропа идет к истоку, к, это самое… к часовне. Поэтому её и натоптали.

— Тропа была, когда часовни в помине не было. Давайте по тропе! — я обращался за помощью ко всем. — Мужики, я точно говорю, пошли по тропе.

— Всё! Готовность — три минуты. Идем в распадок. Валентин, ты готов? — Владимир Павлович когда от своих гениальных решений отказывался?

Я подчинился воле большинства и их авторитета. Правда, когда я поднимался, я смачно плюнул в траву, как умею! А уж после рюкзак напялил.

Валя усиленно крутил головой, прикидывая, как лучше нам идти.

— Веди, Сусанин! — сказал я, проходя мимо. — Чё потерял?

И Сусанин повел!

Мы долго петляли по тайге.

Тайга, конечно, в этих местах красивая, но когда по ней носишься в поисках какого-то распадка или ручья, и не находишь его — не до красоты! Вот, если бы остановились и бивак разбили, — тогда да! А так… Шли, вроде бы правильно, только то, что нарисовано на карте, никак не появлялось. Остановки стали чаще, чтобы свериться и зафиксировать, а после и вовсе каждые двести-триста метров мы начали «приваливаться». А как ещё? Деревья — стеной, ни одного ориентира, а GPS упорно показывает, что мы ходим «челноком».

На одном из таких привалов я не выдержал.

— Дозвольте слово молвить? — попросил я.

— Давайте, — Владимир Павлович оторвался от карты и посмотрел на меня.

— Я конечно парень колхозный, — из далека пришлось заворачивать. — В нашей деревне GPS никто никогда не видел, но, право-слово, по тайге мне доводилось хаживать. Я как думаю? Короткий путь — он не самый легкий и быстрый. Не будем мозги е… компостировать — пошли, вернемся, выйдем на тропу. Ну и что, что крюк? Зато надежная тропа. Чего мы выиграли, пока петляли?

— Мы не петляли.

— Ну, хорошо — не петляли. «Змейкой» ходили. Мы, в нашей деревне, по лесу так и ходим — знаем куда надо, и ищем тропу. А здесь тропы — все к Байкалу ведут. Или я не прав?

— Может, по Шартлаю спустимся? — кто-то предложил.

— Так, это самое, всё равно возвращаться надо. Я в воду больше не полезу! С моими ногами!.. И спина!.. Я в воду не полезу! Я возвращаться не буду! — Валя закурил вторую.

— Во, как?! — для меня это была новость. — То есть, Валя, если все решат, что возвращаемся — ты остаешься. У нас у всех так? То есть, если я решу, что эта тропа мне не подходит — могу не идти? Не понял? Мы вместе принимаем решения или каждый выбирается, как умеет?

— Не горячитесь, — Владимир Павлович посмотрел на часы. — На Шартлай мы не пойдем. Возвращаться — тоже нет смысла — мы уже далеко ушли. Будем искать здесь дорогу. Попробуем выйти вот сюда.

Он ещё раз ткнул в карту, и опять почти все в неё посмотрели.

— Ну, как знаете! — а что ещё оставалось говорить? — Лишь бы дождя не было.

Небо, то прояснялось, то затягивало. Теперь его — небо, похоже, надолго затянуло. Пахло травами — а это первый признак дождя.

— Давайте тогда хоть идти, а не падать на траву каждые сто метров, — всё что мог, я предложил.

— Да, это хорошее предложение.

— Ну, хоть что-то, — буркнул я и взвалил свой мешок на спину.

Мы пошли.

И дождь пошел! Хороший дождь!

И я иду, и рассуждаю, чтобы не злиться на Валю, который тянет нас непонятно куда по моим представлениям:

«Вот мне сорок с небольшим хвостиком лет. А вот мужики — каждому — под шестьдесят. Валюха только на пятерку меня старше… А остальные… Палычу, Ефимычу — скоро шестьдесят. Валентинычу и Алексеичу — уже. Они идут! Идут, не буксуют, идут, за Валюхой идут! Пусть, даже понимают, что что-то не совсем правильно, но идут. Нахера, спрашивается? У них — команда (не считая Алексеича). Они знают друг друга тысячу лет — поэтому идут. Был бы я с Вовунькой — тоже бы спокойно шел. Интересно, через пятнадцать лет, когда мне будет столько же, сколько им сейчас, буду я так ходить по тайге или нет? Я — младше их. Стало быть — моложе, сильнее. Люди — пенсионного возраста. Старики, грубо говоря. Но идут! Откуда здоровье? В башке! В башке здоровье! Прав Вова — сила в голове! Ну, попробуй, возьми шестидесятилетних с нашего Постышева, и отправь их в этот бурелом. Через час — трое сдохнут, двое обосрубятся от усталости и жалости к себе, остальные — не пойдут. А эти — прут, как танки! Палыч — здоровый, как скала! Идет, потеет, вытирает пот со лба и говорит: „Имеете право!“ А если опасность или преграда — так первый ныряет в поток! Андрей Валентинович — титановый наш — вот характер и стойкость! (Леща кидаю? Ничего подобного! После такой операции — я любого уважать буду и первым руку подам, если он хотя бы километр пройдет на своих двоих!) Евгений Ефимович — двадцатилетним не советую проверять его на прочность! И это у него ещё только тренировка — все отдыхают, отхаркиваются, а он любуется природой — „усталость“ — он даже такого слова не знает! Алексеич — тот вообще без стокилограммового рюкзака в тайгу не ходит — легенд я про него наслушался. Валя — сигарета в зубах, а он скачет по камням, как сайгак — здоровья — на семерых. (Сайгаки по камням не скачут, но в словосочетании „горные козлы“ есть нечто обидное, что к Валентину не относится!) И тут такой я — доходяга! Нет, конечно, если бы я был старшим группы, а вокруг все младше меня лет на пятнадцать, я бы, естественно, нашел что им сказать. „Готовность — пять минут!“, „Идем в распадок!“, „Имеете право!“… Но самый молодой сегодня — я. Вроде бы — обидно! Но с другой стороны — почему я здесь? Они же меня держат за самого известного проходца Байкала. Значит — надеются. Значит — верят! Если что — у меня пушка, и я не подвиду. Значит — я их безопасность, если не считать Алексеича. Так чего ты буксуешь? Иди, и будь горд, что с этими „парнями“ в одной „связке“. Придет тебе шестидесятник — вспомнишь, как с этими шел. Доживи ещё! Не спейся! И не ожирей! Выше голову, малыш! На тебя люди надеются! А Валя — чуток заблудился — бывает — он же, тоже, не волшебник, а только учится — смотри, какие травы впереди! Какие озера!»… Ё-маЁ!..

Вот только болота нам не хватало! Мы уткнулись в болото.

Спрятавшись от проливного ливня (который нас уже порядком «уделал») на пригорке под лапами ели, всё учащенно дышали.

Пока все дышали, неугомонный Алексеевич пробежался и… о счастье! — нашел тропу.

— Встаем?

— Встаем.

— Жрать охота!

— Выйдем куда-нибудь — там пожрем.

— Хорошо.

— Ну, раз хорошо, тогда — пошли!

Через час тропа, по мокрому и теперь же скользкому ягелю, по краю болотины, привела нас к старому разрушенному зимовью. Крыша зимовья провалилась и раздавила печурку, деревья проросли сквозь лаги, но запчасти капканов и груда пустых бутылок, как и положено, валялись везде. Когда-то оно грело путников, теперь оно только воняет плесенью и гнилью — рассадник комаров. Зато от него идет старая тропка. По ней, глядишь, и выползем из зарослей. Тоскливо! Но надежда есть!

Покормив кровососов, вспомнив и порассуждав о том, что здесь не всегда был заповедник, а потому и охотничье зимовьё, промокшие до нитки и голодные, мы двинулись дальше, надеясь выйти к туристской тропе, а уж там приготовить обед. По ней мы спокойно выйдем на Покойники. А покуда остались время и силы, нужно идти до неё — до этой туристской, будь она неладна, тропы. В крайнем случае — прямо на ней и заночуем! (Лучше, если она будет ладной — я погорячился!)

— Всё, вперед!

Неожиданно, обогнув бугорок, мы выходим к чудному озеру, на той стороне которого стоит крепкое зимовье с шиферной крышей.

— Опачки! Склад ВВ или жилой? — я присмотрелся к трубе. Дыма не было, но лес за трубой «извивался» — значит, печка топится. — Там люди…

Не успел я это произнести, из дверей дома вышла женщина в камуфляжной одежде. Посмотрела на нас…и снова зашла.

Я мигом скинул карабин и, замотав его в желтую противодождевую накидку рюкзака, приторочил сбоку своей ноши. Так он в глаза не бросается, и умный человек, даже если и поймет, что это оружие, вопросов не задаст. А вот если у тебя на плече пушка, а ты в заповеднике — грех не спросить, какого хера вы тут с оружием бродите? Так что из вежливости, по умолчанию, я убрал с глаз долой ствол, и теперь уже спокойно подходил к усадьбе.

Из дверей вышли двое: та же женщина и лысый бородатый мужик в свитере.

Мы поздоровались и попытались объясниться… Но первый вопрос был: «Ваше разрешение?»

— Мы его на корабле оставили.

— Не понял? — мужик поднял брови. — Вы ходите по заповеднику без разрешения?

— У нас есть разрешение, но оно на корабле.

— Оно должно быть у вас всегда с собой — это заповедник!

— Вы не Трапезников случайно? — спросил я, пытаясь сбить тон и показать, что мы кой-кого всё же знаем.

— Нет, я заместитель директора заповедника Мельников.

— О…

— Академик Полеванов, — представился Палыч, перебив меня. — У нас действительно есть разрешение, но мы его оставили на корабле. В прошлом году корабль оштрафовали за то, что он стоял без разрешения. В этом году мы специально на корабле его оставили…

— Нам Налейкин уже отметку поставил, — теперь я перебил Палыча. — Будем выходить, он ещё раз отметит.

— А откуда вы идете? — недоверчиво пока ещё смотрел бородач.

— Через мыс Рытый поднялись по ущелью, нашли новый исток Лены и вот сюда вышли, — успел вставить Палыч.

— Налейкин не мог вам отметку поставить — нет его на Рытом! — скривил улыбку товарищ Мельников.

— А он нам не на Рытом поставил — он в Покойниках поставил. Мы с Севера шли, два или три дня назад к нему заходил, — всё ещё пытаясь объяснить суть дела непонятливому заместителю директора заповедника, снова втиснулся я. — Поверьте, у нас есть разрешение.

— На каком корабле вы пришли?

— На «Фрегате»! — хором ответили мы.

Лицо мужика изменилось, он улыбнулся, открыл дверь дома и сказал совершенно другим тоном: «Проходите, отогрейтесь, сейчас чаёк вскипит!»

— Вы Андреича знаете? — спросил Палыч, наклоняясь, чтобы пройти во внутрь дома.

— Знаю, он два дня назад в Покойниках стоял. Налейкин его заправлял…

— А он — Налейкина, — съехидничал я.

Мужик улыбнулся, поняв, о чём это.

— Мы сами позавчера оттуда вернулись — тридцать килограммов продуктов в гору тащили… на карачках. Так что, чайку я вам налью, а вот…

— Нет-нет, нам ничего не надо — обогреемся и — всё… а чаек — это хорошо. Хотите, мы вам продуктов дадим?

Хозяева переглянулись. Они, явно, хотели.

— Сейчас, — Палыч поднялся. — Где наши сублиматы?

Он пошел на выход, чтобы достать из оставленных на улице рюкзаков наши сублиматы. Но на выходе, не рассчитав высоту дверного косяка, он так сильно, жестко (с хрустом) ударился о дверь, что даже у нас голова заболела.

Возникла долгая, немая пауза, в течение которой бедный Палыч мужественно терпел боль, сильно зажимая ушиб на голове и, одновременно, пытаясь растереть место удара.

Когда он выдохнул, выдохнули все.

И все бросились к своим мешкам за сублиматами.

— Вот так всегда! — Палыч поднимал и опускал брови. — Всегда рассчитать высоту не могу.

Он круговыми движениями пальцев потирал голову, чуть выше лба.

— Осторожней надо, — сказал хозяин. — Больно?

— Больно, — Палыч посмотрел на него, не понимая, зачем он говорит об осторожности — коню понятно. — Но вернемся к сублиматам.

Мы завалили егерей своими пакетами. А они на радостях выставили перед нами котел с гречкой и тушенкой, а Палычу позволено было пить чай с сахаром.

Потом Палыч одарил их всех, как он любит, дорогими и значимыми подарками: женщине фонарик на 25 часов беспрерывной работы с мигалкой, а мужику — швейцарский, классный нож с миллионом всяких дополнительных прибамбасов — от шила до ножниц. Все остались довольны. Особенно, продуктами!

Прощались мы уже, как друзья.

Егеря объяснили нам, как быстрее выйти на тропу, посоветовали быть осторожными, потому что там, в низу у медведей сейчас свадьба, и они бегают, пугают людей («Мы позавчера сами на них наткнулись — они сейчас активные, сразу не уходят — пришлось покричать!»). Хорошенький рассказ! Никто «не заметил» что у меня ствол торчит из-под накидки. И мы пожали друг другу руки.

Удалившись за озеро, когда нас было уже почти не видно, я вытянул карабин из накидки, зарядил и закинул на плечо — бережёного Бог бережёт.

Потом я вдруг врубился и непроизвольно улыбнулся:

— А знаете, уважаемые, почему его настроение изменилось, когда он узнал про «Фрегат»?

— Почему? — все притормозили, слушая ответ.

— А потому что сам Мельник давал нам разрешение на проход — его роспись стоит на бумаге. Он сам её подписывал!

Все улыбнулись.

— А хижина у него хорошая. Хижина Мельника — из бывшего склада ВВ. Правильно я говорю, брат мой старшой Валюха?

— Абсолютно верно — это бывший склад геологов — это самое, я узнавал.

— Я слышал.

Я действительно слышал, как Мельник объяснял, что это зимовье переделано из склада геологов. Все это слышали, хоть и ели в то время хозяйскую кашу. Валя молодец — он узнавал. Благодаря ему, мы наткнулись на заветную тропу.

Вначале (с горы) тропа была очень крутая. Но завалы выпилены, а где надо — щебень уложен. (Как они тут свою жрачку тащили?) Но чем ближе к берегу, тем больше опасность выхода медведя на тропу — лес, который был внизу под обрывом, стал «дотягиваться» до уровня тропы — тропа становилась более пологой, сглаживаясь с рельефом. Я крутил головой, постоянно, будучи на стороже — на «свадьбу» у нас приглашений не было!

Пару раз приходилось «перекуривать» — «не на сдельщине же»!

— Геологам приходится по этим горам лазать, брать пробы каждые пятьсот метров — удивил меня сообщением ВП.

«Бедные геологи, — думал я. — И хочется же вам ползать по таким крутым склонам. Хорошо, что мы-то вниз идем!»

Примерно на середине пути, практически на самом побережье, у подножья горы с которой мы сошли — бивак: столик, скамейки из бревен, место для костра. Надо полагать, это для усыпления бдительности несмышленых туристов, идущих с берега: как бы, вы уже прошли полпути, ещё столько же осталось, но вы ни сном — ни духом, что вторая-то половина крутая, очень крутая, и вам придется карабкаться, чуть ли не ползком. «Ну, что — отдохнули? Ну, с Богом!»

Первый выход на связь. 20.00. — как договаривались, но не разу ранее не получилось. Может, в этот раз получится, очень хочется, чтобы «Фрегат» ждал нас не на Шартлае, а здесь — на метеостанции, на мысе Покойники. А он должен быть на Шартлае. Нам спускаться ещё час-полтора, если выйдем на связь, скажем, чтобы шел к нам, в Покойники. («Мы слезли с Лены, скоро будем на Покойниках!» — кто-то пошутил). К тому времени, как мы выйдем на берег, «Фрегат» должен как раз подойти. Скинули мешки, закинули антенну на сосну, настроили волну: «Линия Один, линия Один, я линия Два! Как слышите меня, приём?» В микрофоне шипение и щелканье. Опять: «Линия Один, линия Один!..» и так десять минут без перерыва.

Когда уставший, да ещё промоченный перед этим сибирскими дождями, скидываешь со спины рюкзак, то через несколько минут тебя начинает бить озноб — от сырости и усталости организма. Так что, связь связью, а нужно идти, хотя бы для того, чтобы согреться. Всё, мы готовы собрать бесполезную рацию и спускаться дальше.

— Ну, они хоть услышали тебя? — спросил Палыч у Валентина (он у нас выходец на связь).

— Ну, это самое, включение какое-то было. Я сказал, что мы идем на Покойники.

— На всякий случай, нужно сказать, что следующий сеанс связи через час — в 21.00. — Палыч вытирал пот со лба. — Скажите им это Валентин.

Валя успел несколько раз добавить сиё дополнение в шуршащий эфир, прежде чем смотать «удочки». Всем нам показалось, что это бесполезная была затея — ещё раз останавливаться и закидывать антенну никому не хотелось. Если нас слышали, то и так придут на Покойники, а если нет, то и в девять на связь никто не выйдет — уговора такого ранее не было. Но что делать? Палыч сказал: «Люминь!» — значит, «Люминь!» Пошли.

Я забрал котелок у Валентина, чтобы приторочить его к своему рюкзаку, сделав его выше — когда выйдем на егерский кордон и метеостанцию, не гоже появляться в заповеднике с оружием. Высокий рюкзак поможет мне срыть карабин, обмотанный желтой противодождевой накидкой, как я делал это у хижины Мельника. А пока карабин может пригодиться — не ровен час, мишка выскочит — я ещё помнил рассказ Налейкина, как трехгодовалый «глупый» медведь поляков на крышу загнал прямо на метеостанции. Если это чмо выпрыгнет из-за кустов, придется стрелять (хотя бы в воздух, чтобы отпугнуть, а то Налейкин говорит, что тот вообще ничего, кроме бензопилы не боится).

Послышался шум мотора — кажется, машина идет на встречу (мы уже вышли на какую-то дорогу) Меж кустов показался «Уазик». Сбросив рюкзак, я принялся быстрее заматывать в накидку (и маскировать) карабин. Мужики, прикрывая мое «грязное» дело, остановили Уазик и, обступив его, начали расспрашивать о чем-то шофера. Когда я закончил и подошел к ним, я узнал Налейкина, сидевшего за рулем, и услышал только последнюю часть беседы:

— Далеко ещё до метеостанции?

— Ну…

— Нет-нет, нас не надо подвозить — мы сами дойдем. Просто, сколько ещё?

— Ну, ребята. Учитывая, сколько вы сегодня уже прошагали, осталось совсем немного. Я сейчас поляков увезу и вернусь. Идите по дороге, не сворачивайте.

И он, кивнув мне «здрасти», умчался вверх по дороге, которая, по моим подсчетам, должна кончиться метров через пятьсот.

— Куда это он их повез? Спросил я у Евгения Ефимовича.

— К биваку видимо, — ответил тот.

— Тут дороги-то осталось.

— А что ему — они платят, он возит.

Я засмеялся — мне пришла в голову веселая мысль.

— А где гаишники? Ездят тут всякие без номеров, без поворотников!.. Дорога есть, автотранспорт, а ни светофоров, ни знаков, ни гаишников.

— Да уж, — согласился ЕЕ — Единственная машина весь мыс. Её и не существует, наверное, вовсе. Собрал из всего, что было, теперь ездит.

— Губернатор острова Борнео Толя Налейкин на своем автотранспорте возит по заповедным местам иностранных туристов. Красота! Чтоб я так жил, как он мучается! «Техосмотр когда последний раз проходили? А? Пройдемте, товарищ!»

Евгений Ефимович устало улыбался:

— Да уж, только техосмотра ему и не хватало.

Слева из ничего появились кони! Я поначалу от неожиданности схватился за оружие! Но потом, поняв, что это только кони, успокоился, хотя молоток мой колотил в груди. Как его успокоить? А вот так: «Раз кони спокойно стоят, значит, мишки рядом нету — они бы зачуяли». Это успокоило «молоток».

В девять мы уже почти вышли на берег. С моря дул холодный ветерок. Сбрасывать рюкзаки с мокрых спин было мало приятного. Но Палыч настоя на связи, хоть ему и поясняли, что это бесполезное дело. К тому же выяснилось (я не слышал, пока возился с карабином), что Налейкин сообщил, что «Фрегат» до вчерашнего дня стоял здесь, а вчера ушел на Рытый.

— Зачем на Рытый? — не понял я. — Мы же ему говорили ждать нас на Шартлае.

— Налейкин сказал, что он ушел на Рытый.

— Да нет, — вставил Валентин. — Он, это самое, на Шартлае — Налейкин перепутал.

— Да нет же, — подтвердил Андрей Валентинович. — Налевайкин сказал, что корабль ушел на Рытый.

— На хера? — не унимался я.

— Кто его знает.

— Тем более, нужно на связь выходить — пусть сюда идет, — сказал Владимир Павлович.

— Если они нас не слышали, то в девять на связь никто не выедет, — пытались объяснить Владимиру Павловичу.

— Выйдут, — утверждал тот. — Валентин, доставайте рацию!

И пришлось сбрасывать рюкзаки!

Пока Валя, покуривая, лениво информировал в микрофон «Линию Один», что он «Линия Два, прием», мы живо обсуждали, на хера «Фрегат» поперся (если он действительно поперся) на Рытый? Версий было несколько:

а) Корабль никуда не поперся, и он на Шартлае — перепутал Налейкин;

б) Там все ужрались (вместе с Налейкиным ещё здесь вчера) и всё перепутали;

в) Придем на метеостанцию — узнаем, может. Валя докричится в свою беспонтовую рацию;

г) Дежавю — такое уже было в прошлом году, почем бы и в этом не повториться?

Остановились сразу на всех версиях.

Валя «линию Один» не докричался.

Уныло, устало, еле-еле, замерзшие мы пошли на метеостанцию: приедет Налейкин — разберемся. А пока бы хоть отогреться. (Ещё была вероятность погреться в баньке — должен же Налейкин сделать выводы из моих написаний прошлых лет).

Жарко было — воду хлебали ведрами, потели. (На Молоконе и на Рите) Дождь шёл — потели сильно, но воды почти не пили, один раз у старого, развалившегося зимовья. Даже в бутылки не набирали. Хотя теряли влагу куда больше! Почему?

Метеостанция. Знакомое убогое место.

Тоскливый дом — типа гостиница с надписью «Солнечная». После поляков стол завалин пакетиками с «их» супами и что-то протухшее в кружке. На полу навалены матрацы, одеяла, подушки. Побеленные стены. Надпись в облачной рамке сине-красного цвета на желтом фоне: «Галя ты мой свет, без тебя мне жизни нет!» («Я это запомню и, если разрешите, воспользуюсь — мою жену тоже Галя зовут», — почти серьезно говорил Полеванов пьяному автору этих строк, некому Косте, когда мы чуть позже остались одни в этом доме, и надо было как-то развлекаться и время коротать). Вообще, комната с надписью на стене была когда-то женской комнатой: бледно розовым покрашено окно и косяк двери. Наверное, Костя любил свою Галю. «Город заманил!» — сказал он Палычу, когда тот спросил, где сейчас Галя? Палыч даже вздохнул — жаль парня.

Тоска, если смотреть из окна на серый Байкал. Волны лижут камни, ветер вечно дует, никого в море нет — хоть вешайся! Но печь нагрела стену, и я прижался к ней спиной! Хорошо всё же в доме, пусть даже и в таком, — куда лучше, чем в палатке!

Прижавшись спиной к теплой стене, я закрыл глаза.

Всё-таки какой это кайф… Нет, ни так! Какая благодать, вот так прижаться усталому, прозябшему путнику спиной к теплой побеленной стене. Пусть дом неказист и стар, пусть немного воняет чем-то тухленьким, пусть на полу навалены вещи и пол давно не подметался, пусть всё — но какая благодать, выйдя из тайги, прижаться к теплой стене. Там за окном вечереет, и ветер рвет короткие волны, метая их пенные брызги на галечный берег. Там сейчас холодно и неуютно. Единственное, что спасло бы нас в такую погоду — огромный костер. Но мы бы не стали дотягивать себя до такого состояния, когда морозит не от холода, а от усталости. Мы давно бы уже разбили лагерь и завалились у костра, попивать чаёк. Однако, зная, что здесь, на метеостанции мы найдем крышу и стены, мы шли упорно, долго и целеустремленно. И вот дошли. Но всё равно морозит, и даже представить страшно, что сейчас делать вне стен и крыши. Алексеича жалко, как он сейчас там?…

— Вы у нас спасатель, — сказал Владимир Павлович, обращаясь к Николаю Алексеевичу, — спасайте нас.

— Всегда готов, — ответил старик, вытягивая из рюкзака тапочки. (Свои сапоги он поставил к печке сушиться). — Что нужно сделать?

— Нужно с хозяином до «Фрегата» съездить. Тащите корабль сюда, нечего ему там до утра стоять.

— Прямо сейчас? — не понял Алескеевич.

— А чего тянуть?

Старик посмотрел в окно. На море шторм, холод и лодочка «хозяина» железная — хороший хозяин собаку в такую погоду из дома не выпускает, а тут…

Алексеич вздохнул, запихал обратно пластиковые шлепанцы и пошел одевать сапоги.

Через десять минут лодка прыгала по волнам, унося беднягу Алексеевича и обнадеженного дармовой «дозаправкой» Налейкина, куда-то в ночь, в холод, к Рытому, за которым прятался «Фрегат», за сорок километров по бурлящему морю. Никто из нас не хотел бы оказаться сейчас на месте Алексеевича, но то, что он часа через два будет на корабле водочкой греться, давало нам повод думать, что ему не так уж плохо. Хотя, какой там «не так уж»… Ладно, зато корабль придет. Может, он вообще на Шартлае, тогда им и ехать-то минут сорок. Куда денешься — будем ждать! Тем более что они уже уехали.

Отогнав налетевшие было печальные мысли, мы все немного решили покемарить, пока нагревается банька.

На дверях, в которые упирается кровать, «Дикая Орхидея» в прозрачных на лобке трусишках, заманчиво изгибалась над днями недели июля давно прошедшего года. Легко представить, как много грез она кому-то подарила в этой тоскливой вселенной! А ведь предназначение календаря ещё и в том, чтоб точно знать, когда покос!

Мокрые носки, майки, штаны — всё над печкой, над котелком, в котором скоро забурлит вода, чтобы мы смогли приготовить чай. А где заварка? Нет заварки! Отдали всё Мельнику, как оказалось. Заварили какой-то местный «Курильский» чай. Получилась какая-то лажа в котелке — поверх плавали, похожие на опилки, соломинки, которые не заваривались и не тонули. Но, добавив пачку «Колдрекса», мы добились некого вкуса, и кипяток пошел за милый мой!

Костя «пригласил» нас ещё в «не остывшую баню», как он выразился, («дамы мылись недавно перед вашим приходом»). Банька была не очень-то, мягко говоря. Пол холодноват, и горло першило от едкого дыма, который проникал в парилку, стоило дунуть ветерку. А ветерок всё сильнее дул и дул (как там наши на лодке?) Но и то хорошо — как-никак, согрела банька и грязь недельную отмыла.

Валентин увлеченно рассказывал ЕЕ, как он у себя дома сделал дверь в бане. Долго, внятно и подробно объяснял, как «мастер» вместо деревянных клинышков прикрутил поперечины металлическими саморезами. «Теперь пришлось дверь разбирать, это самое, переделывать». Евгений Ефимович зачем-то задавал встречные вопросы, понуждая Валю ещё более подробно всё описывать, а сам, тем не менее, внимательно слушал. Он, вообще, умеет слушать.

Я слушать утомился, и ушел!

Ботинки безнадежно не просыхают!

ЕЕ сказал: «Ботинки говорят о многом. Где был их хозяин, как жил, чем занимался, что за человек. Ботинки говорят о многом!» Он прав, его «прошлогодние» ботинки, теперь с заплаткой, могли бы рассказать, как в прошлом году их хозяин штурмовал горы на Шартлае. А о чем могут рассказать лакированные коры? Или рваные кеды? Или остроносые «турецкие» ботики «стильных пацанов»? Наверняка, о многом. Характер хозяина даже в стоптанности ботинок проявляется. Говорят, можно узнать, некоторые болезни по сношенности каблука. Так ли это? Опытный следопыт узнает пол и возраст животного по следам, почему бы, не вычислить ангину по ботинкам? Шутка? Куда уж там — остроглазое наблюдение. Сфотографируйте свою обувь — посмеетесь через десяток лет, в чём вы ходили. Ботинки говорят о многом!

Мы уже крепко спали, когда раздался грохот открывающейся двери, звон бутылок и пьяные голоса наших «ходоков».

— Просыпайтесь! Хорош спать! Мы приехали! — Налейкин здесь был хозяином, и ему положено было орать. — Вставайте, надо отметить знакомство!

Нехотя, почти все поднялись. Мне вставать было — в лом. Я решил не бухать — желания нет, спать охота. Да и о чем сейчас говорить? К тому же, я здесь со всеми знаком! И я рубанулся дальше.

Бедные мои компаньоны. Им тоже не хотелось бухать, а спать хотелось очень, но законы гостеприимства гнали их к столу. Кряхтя, все расселись. Налили (это было слышно). Они говорили слова благодарности хозяину за приют, за тепло за баню, хвалили дом и его гостеприимство… А он почему-то наглел и говорил, чтобы Костя принес ему зачем-то какой-то его пистолет, и что он всем, если надо, покажет, кто здесь хозяин! Но Костя пистолет не нес, поэтому напряжение, возникшее было после таких слов, спало. Вновь стали благодарить хозяина… А он опять чему-то был не доволен. Всё это порядком начинало надоедать, и я хотел было выйти, но решив, что мой приход только подхлестнет новые темы для разговоров и продлит время пьянки, остался. Оставалось ждать, когда это всем надоест или когда хозяин угомониться. К счастью, напился наш хозяин довольно быстро, и кое-как ушел. Все мои компаньоны облегченно выдохнули и разошлись по койкам, досматривать сны. Но не надолго…

Рассвело, и вновь появился Налейкин.

Палыч, как настоящий командир, взял его на себя. Он встал, молча прошел к столу, достал бутылку и налил себе и хозяину. У них завязалась беседа. Палыч говорил, что именно нужно сделать, чтобы жизнь в заповеднике и на метеостанции стала совсем другой. И правильные вещи он говорил. Да вот только хозяин его почти не слушал.

Зато мы все слушали. Это было бесплатное «радио» шоу! Как такое пропустить?!

— Тебе нужно поставить здесь космическую тарелку! — говорил Владимир Павлович, заменив слово «спутниковую» на «космическую» (Налейкин, как мне кажется, вообще не понимал, что это за тарелка).

А ведь и вправду, с телевизором, как окно в мир прорубили бы. Может, их жизнь с Алёной приобрела бы какой-то цвет? Палыч обещал дать денег на тарелку. Налейкин ерепенился и говорил, что и сам может заработать. «Но нахер она нужна?»

— Нужна, нужна, обязательно нужна. Ты увидишь, как все изменится. Ты же здесь всё знаешь. Такие красоты у тебя, а даже телевизора нет! Поставь, обязательно поставь! Хочешь, я помогу.

Налейкин мычал и задавал вопросы не в тему:

— Ты в Тибете был?

— Нет.

— А Мишка Степанцов — был.

— Ну и что? К тебе люди сами едут — Байкал же! Здесь такая природа и атмосфера. Люди мечтают быть на Байкале! А как ты живешь? Ну, напиши книгу про Байкал, ты же много знаешь. Напиши, я помогу — будут к тебе приезжать люди — всё изменится. Понимаешь?

— А ты чё — деловой что ли?

Палыч решил смягчить.

— Ну, за хозяев! — предложил он.

Выпили.

Пауза (видимо закусывали).

Потом беседа продолжилась, где Палыч ещё раз попытался убедить Налейкина, что на его кордоне, где он с начала основания заповедника работает, можно всё изменить — всё изменить к лучшему. И вновь предлагал свою помощь.

— А ты что, хохлятское отродие? — вылепил Налейкин, поняв вдруг, что его собеседник произносит «г», как «х».

И тут ещё Палыч сдержался и вежливо объяснил нахалу, что он родился в Харькове.

Услышав слово «Харьков», Налейкин что-то только ему известное вспомнил и уточнил:

— А я бурят!

Он мало походил на бурята, но Палыч согласился — бурят, да бурят.

— Я бурят! — настаивал Налейкин. — А ты хохлятская отродие! Деловой, да? Такой деловой? Чё, думаешь, ты такой деловой? Хохлятская рожа!

Слушатели из соседних комнат затаили дыхание — решали: выйти и выкинуть Налейкина или ещё подождать, чтобы уж потом ещё и… по полной программе?

Палыч (видимо, замахнув) вдруг спокойно так, но твердо и членораздельно говорит «Губернатору мыса Покойники»:

— Ещё раз нахамишь, я дам тебе в морду! Хочешь получить в торец? А? Ещё раз нахамишь — получишь в торец! Понял? Получишь в торец! Точно тебе говорю!

В ответ — молчание.

«Он понимает, он понимает, профессор!» — пронеслось в головах слушателей, как кадр из фильма «Собачье сердце».

«Шариков», судя по всему, действительно всё понял и «поджал хвост»! А профессор, уловив это дело, расправил плечи, стукнул кулаком по столу: «Получишь в торец»! Теперь он был хозяином положения. Никакой пистолет теперь Налейкину не поможет — Палыч «навалился» на беднягу! Всё, что он говорил до этого добрым тоном, стало говориться по-другому и боле доходчиво, объясняя хозяину, что живет он, в сущности, как свинья. И если он ничего не хочет менять — хрен ему кто поможет, и само ничего не изменится. Ему помощь предлагают, дело говорят, советы дают, а он хамит! Причем, не уважая возраст и положение собеседника, произносит мерзкие слова, за которые, не будь он здесь хозяином, получил бы давно и много! Воспитание и законы гостеприимства не позволяют это сделать! «Слушай, чего тебе говорят! И вникай! Всё польза!» Вот теперь до Налейкина дошло, он расстроился, выпил и ушел. Наконец-то и у Палыча выдалась минутка (или часок) отдохнуть. Закрыв дверь за хозяином, Палыч тяжело пошел к кровати. Слушатели расслабились. Концерт окончен!

Когда все проснулись, выяснилось что Налейкин вернулся, и пил уже тихо и в одиночестве, пока не пришло время всем вставать и уходить на корабль.

Он тяжело и печально сидел.

Собрав вещи, я вышел из «своей» комнаты чего-нибудь перекусить, пока другие собираются. На столе стояла тушенка и пиво. Где они достали такую тушенку? Тушенка с капустой, морковкой, луком и другой жухлой травой! Гадость полная! Но и это лучше, чем сублиматы! Я зацепил грязной вилкой кусочек мяса и закусил им пиво.

— А ты зачем так про меня написал? — вдруг спросил Налейкин.

— Не понял? — я посмотрел на печального человека. — Что-то ни так? Я что-то соврал?

— Ты плохо про меня написал, — Налейкин нахмурился. — Сам-то такой же.

Толя-Толя! Ты намекал, что и я сейчас живу с женщиной, которая меня на двадцать лет моложе.

— Да, здесь ты прав. Сам — такой же, — согласился я. — А всё остальное?

— А что остальное? — не понял Налейкин.

А действительно, что остальное? Во всем остальном Налейкин в моей книжке выглядел даже очень неплохо — зимовье нам своё «предоставил», потом ещё спрашивал, как дела. Ну, девчонка у него была молодая. А ведь живут же до сих пор — ей теперь тридцать пять, а лицо не изменилось — я её сразу узнал. Значит, всё дело только в том, что я написал о разнице в двадцать лет. Хорошо! Но когда тебе двадцать восемь, то здесь понятно, что сорокалетние кажутся стариками — сейчас они такими не кажутся. Что ж тогда, прости, Налейкин, за ту книжку. А за эту — я в следующей извинюсь!.. Если «космическую» тарелку поставишь и бухать прекратишь!.. Или если я сам сопьюсь! До новых встреч, губернатор!

Уходя в «кипящее» море от дома Налейкина с надписью «Солнечная», ощущаешь, что мир ещё не пропал. Зато, пропала тоска! Ни то что, когда из его окна глядишь на пустынный берег, холодное море и черную гору далекого Святого Носа. А что там ему ещё делать? Каждый корабль — новость из Мира — ждешь его, как подарка (яблочки, конфеты для Алены) и дармовую возможность бухануть. Он здесь главный! Можно и поссорится с пассажирами корабля, показать свои права: «Ты чё, деловой, что ли?! Костя, где мой пистолет?» Палыч забыл у него свою «лыжную палку». Во — тоже подарок! Все что-нибудь забывают. Вот только зачем ему эта палка нужна? Хотя, в хозяйстве всё сгодится! Тоска там, в «Солнечной» И непроглядная вечная безнадега. Да ещё обнаглевший молодой медведь на крышу людей загоняет!

Кажется — аллес! Приключения окончены! Осталось поваляться на солнышке недельку и попить пивка, вспоминая наши переходы. Впереди — Чивыркуй, Ушканьи, Ольхон. Впереди штормило Море!