На богомолье

3

Старый аппарат искусственной вентиляции вонял газовой смесью как неисправный бензовоз. Анестезиолог сидел рядом с больным на неудобной табуретке, одним глазом наблюдал, как ходит вверх и вниз, дыша за больного, гармошка аппарата тридцатилетней давности, а другим глазом читал книжку. Операционная сестра, маленькая, юркая Лизавета Васильевна, поджав губы в ниточку, раздраженно перебирала на столике хирургические инструменты. Никто не знал, сколько Лизавете Васильевне лет, но сама она иногда с удовольствием рассказывала, как девчонкой была медсестрой во фронтовом госпитале. Сам Дмитрий Сергеевич, взмыленный, с залитым потом лбом, ожесточенно орудовал в операционном поле. Якушев подошел и, закрыв рот воротником халата, заглянул Диме через плечо.

— Что ты так долго?

— П-п-пришлось р-рану р-р-расшивать. — Дмитрий Сергеевич с детства заикался. В обычное время это почти не было заметно. Когда же он волновался, заикание происходило на каждом слове.

— Почему?

— Я у-уже н-на к-к-кожу с-с-стал ш-швы н-н-накладывать, а Л-л-л-лизавета в-в-вдруг г-говорит: «М-м-м-м-москита о-одного н-н-не х-х-хватает…»

Москитами назывались небольшие кровоостанавливающие зажимы.

— Так ты все назад расшил? Москит ищешь?

— Н-ну да! Н-найти н-не могу! У-уже все по третьему р-р-разу п-п-проверил!

— Слушай, может, ты его в желудок зашил?

— Ч-что я, д-дурак, ч-что ли? Н-нету там!

— А смотрел?

— Я п-п-прощупал. Н-не буду же я а-анастомоз р-р-рас-шивать!

Якушев, стараясь не дышать в рану, склонился над ней.

— Ну, покажи анастомоз!

Дмитрий Сергеевич показал. Соединение стенки желудка с двенадцатиперстной кишкой было выполнено безупречно.

Анестезиолог поднял голову от книжки и вопросительно посмотрел на хирургов:

— Долго у вас еще? А то у меня уже заднее место к табуретке пристыло!

Якушев посмотрел на операционную сестру.

— А что я могу сделать? — нарочито громко сказала она. — У меня перед операцией по счету было двадцать москитов, а теперь — девятнадцать! Считайте сами!

Александр Петрович подошел к столику, пальцем пересчитал все зажимы. Действительно, общее их количество было девятнадцать — четыре чистых, пятнадцать в крови — использованных на операции. Одного не хватало.

— Н-ну нет его в животе! Ч-черт его знает, куда он подевался! — От бессилия из горла Дмитрия Сергеевича доносились не слова, а какое-то птичье клекотание.

— В тазике смотрели?

Сбоку от операционного стола стоял эмалированный тазик, накрытый пакетом для мусора, куда хирург кидал испачканные марлевые тампоны.

— Сама не смотрела! Я под стол лазать не могу, у меня радикулит! — еще более сердито заявила Лизавета Васильевна. — А Машка смотрела. Два раза тазик вытряхивала! — Машка была операционная санитарка.

— А сейчас она где?

— В отделение усвистела. Все в отпусках, так она за троих работает!

Якушев вздохнул и поволок к себе металлическую мусорницу с педалью, стоящую у стены, довольно далеко от операционного стола.

— А в этой смотрели?

— К-как з-зажим так д-д-далеко м-м-может ок-к-казаться? — вытаращился Дима из-под маски на Якушева. Он стоял и не знал, на что решиться. В ране зажима не было, но и заканчивать операцию было страшно. Куда-то ведь должен был деться этот москит?

— А вы не ошиблись при первом подсчете? Может, их и было только девятнадцать? — неуверенно подал голос со своего места анестезиолог. Он не любил и побаивался операционной сестры.

— Я в операционной работаю тридцатый год, молодой человек! — веско заметила ему в ответ Лизавета Васильевна. — И до двадцати считать еще не разучилась!

Анестезиолог опустил глаза и опять уткнулся в свою книжку. Конечно, он считал, что операцию уже давно пора было заканчивать, но решил пока молчать.

Якушев отволок мусорницу в угол, приподнял вставленный в нее резервуар и осторожно заглянул внутрь. Клочки ваты, какие-то бумажки, осколки ампулы из-под лекарства — обычный больничный мусор горкой лежал на дне. Якушев ногой подпихнул мусорницу к двери и одним движением перевернул ее на пол. Анестезиолог из любопытства тоже приподнялся со своего места. В кучке использованных бинтов вертикально стоял москит с зажатым в браншах сигаретным окурком.

— Да вот же он! — с видом фокусника показал Александр Петрович всем присутствующим.

— Я, слава Богу, еще в своем уме! Ничего не путаю! — перекрестилась на аппарат искусственного дыхания Лизавета Васильевна.

— Это я, дурак, решил покурить, пока больному наркоз давали! — вдруг вспомнил Дмитрий Сергеевич и с радостью, что ситуация наконец прояснилась, стал с удвоенной быстротой ушивать рану.

Анестезиолог облегченно вздохнул, покрутил головой, воздев глаза к небу, закрыл свою книжку и убавил количество смеси, поступающей из аппарата. Теперь наступал его час работы. Операции подходил конец.

— Слушай, Дима! — сказал в направлении операционного стола Якушев, выметая остатки мусора в коридор и там уже отправляя их в контейнер. — В приемном тебя еще девочка дожидается с аппендицитом.

— В огороде полно работы, а от вас не уйдешь! — возмутилась операционная сестра. — Чья девчонка-то?

— Не из нашего района. Из богомольцев.

— Угораздило же ее!

Анестезиолог тоже мечтал, как минут через тридцать, выведя больного из наркоза и отвезя его в палату, он усядется в ординаторской у окна со стаканом крепкого чая, домашним пирогом, который положила ему на вечер жена, и дочитает в покое свою книжку. Но не повезло. К тому же если аппендицит осложненный…

— Причем скорее всего аппендицит у нее флегмонозный и с ограниченным перитонитом, — подтвердил его опасения Якушев.

— Н-носят этих богомольцев черти на нашу г-голову! — заметил, не прекращая орудовать кривой иглой и зажимом, Дмитрий Сергеевич.

— Еще у них и полиса нет! — просветил до конца обстановку Якушев.

— Так что ж теперь без полиса — помирать? — вдруг возмутилась со своего места Лизавета Васильевна. — Мы тридцать лет без полисов работали и больных всех лечили, дай Бог каждому! А теперь придумали какие-то полиса, а в больнице все хуже и хуже! Ни порядка нет, ни лекарств! Инструменты как в шестидесятых годах закупили, так с ними и работаем!..

Доктора решили воздержаться от разговоров, и Александр Петрович вышел из операционной, чтобы пойти посмотреть анализы девочки. До автобуса оставалось сорок минут, но сумка у него была уже приготовлена и стояла в ординаторской, идти же до автостанции от больницы было всего минут пять.

— Ну, где анализы? — спросил он у фельдшерицы Анны Ивановны, входя в приемный покой.

Девочка с закрытыми глазами лежала на кушетке, будто спала, женщина с сыном сидели на скамейке в коридоре. Анализ крови подтвердил предположение Якушева.

— Зайдите сюда! — позвал он Марию. — У дочери вашей острый аппендицит. Ее надо оперировать. Операция без полиса стоит денег. — Он замолчал.

Мария сначала смотрела на доктора непонимающим взглядом, но вдруг лицо ее изменилось, покраснело от гнева, и из глотки вырвался крик:

— Ты это нарочно подстроил, безбожник! Ты все придумал, чтобы деньги с нас получить! Нет у Сашеньки никакого аппендицита! И денег у нас нет! Вставай, доченька! Пойдем отсюда скорее! Богу помолимся, все и пройдет! Другие-то небось уже до храма дошли и ноженьки у престола преклонили, а мы все здесь с этими нехристями колупаемся! Чтоб вам всем пусто было над бедной женщиной и дитем измываться!

Александр Петрович выслушал эту тираду молча, пристально разглядывая свои ногти. Потом посмотрел на Марию, взглянул на часы.

— Вот что, тетка! — сказал он спокойно и властно, как привык разговаривать с больными, а не с работниками бухгалтерии. — У меня сейчас автобус, и я уезжаю в отпуск. Здесь остается второй хирург, он сейчас работает в операционной. Если ты еще голову не совсем потеряла и хоть что-нибудь соображаешь, дожидайся его и умоляй прооперировать девочку. Если же ты совсем без головы, то тогда забирай ребенка и отправляйся куда хочешь. Загубишь дочку — сама будешь виновата. Я тебе все сказал.

Александр Петрович встал и пошел из комнаты. Пятнадцать минут у него было на то, чтобы забрать свою сумку и успеть на станцию. Времени терять больше было нельзя. Сунув свой легонький кошелек в нагрудный карман рубашки, Якушев подхватил свой нехитрый багаж, посмотрелся в зеркало на удачу и побежал по лестнице к выходу. Быстрым шагом прошел он по коридору мимо лежащей на скамейке Саши, на ходу прощаясь, махнул рукой фельдшерице Анне Ивановне и уже было откинул марлевую простыню, закрывавшую вход на улицу, как почувствовал, что кто-то схватил его сзади за брюки. В недоумении — зацепился за что-то? — Якушев обернулся. Перед ним на коленях рыдала Мария.

— Ты чего это, тетка? Вставай! — в смятении отпрянул от нее Александр Петрович.

— Доктор! Спаси мою дочку! Сделай ей какой-нибудь укол! — хрипло, как зверь, зарыдала богомолка и протянула к нему узловатые руки.

— Там же наверху остался второй врач! Сейчас закончит операцию и придет! — Якушев попытался стряхнуть с себя цепляющуюся женщину, но оказалось, что это не так просто. — Анна Ивановна! — что было силы заорал врач. — Ну что это такое! Не день сегодня, а наказание! Помогите хоть вы отодрать ее от меня! Я же на автобус опаздываю!

Но фельдшерица, которая минуту назад спокойно сидела за своим столом, сейчас будто нарочно куда-то провалилась. Вся больница молчала как вымершая, и только Мария рыдала надсадно, словно мужик.

— Вставай же, тетка! — взмолился Александр Петрович. — Ну что ты меня держишь! Этим твоему горю не поможешь! — Он стал отрывать от себя цепкие руки женщины.

— Да посмотри сам! Умирает она, ягодка моя ненаглядная! Укол ей сделай!

Машинально Якушев повернулся в сторону девочки. Действительно, за какие-нибудь полчаса лицо девочки изменилось почти неузнаваемо. Кожа ее теперь приобрела серо-зеленый цвет, черты лица заострились, под глазами расплылись темные круги.

— Пусти! — грубо заорал Якушев на женщину и, оттолкнув ее, подошел к Саше.

Лоб у нее теперь горел, но ни тени румянца не было на щеках.

— Ивановна! — что было силы заорал он. Фельдшерица, будто все время была в коридоре, заглянула в кабинет. — Давай пустой бланк истории болезни!

Анна Ивановна, несмотря на полноту, резво подбежала к столу и вынула тонкую пачку листов.

— Никакие уколы твоей девочке не помогут. Расписывайся вот здесь, что согласна на операцию! — Якушев ткнул Марии в лицо пустой бланк и шариковую ручку.

— А если умрет?! Может, лучше таблеточки? — В глазах у той заметались ужас и отчаяние, она так и продолжала ползти по комнате на коленях и, по всей видимости, не вполне владела собой.

— Мамочка, не надо! Не отдавай меня на небо! Я боюсь! — вдруг в голос закричала Саша.

— Ой, Сашенька, дитятко! Что же нам делать? Ой, Боженька нас оставил! — запричитала Мария. Чистые листы истории болезни рассыпались на полу.

— Ду-ра! — в отчаянии закричал над ней Якушев. — Соглашайся на операцию! — Голос у Якушева стал вдруг тонким от отчаяния, от человеческой тупости.

— У нас доктора хорошие! — включилась вдруг, возмущенно рокоча, фельдшерица. — Вылечат тебя, и пойдете со своей мамкой туда, куда шли!

Анна Ивановна стала гладить девочку по голове и выразительно смотрела на Марию. Та молчала, не зная, на что ей решиться.

— Позвоните Диме, что его ждут, — сказал устало Якушев и поднял свою сумку. — Счастливо оставаться! — Он опять кивнул фельдшерице и, стараясь не смотреть больше на девочку, направился к выходу.

— Не уходи! — Мария, будто решившись, вдруг кинулась ему наперерез, будто черная птица, разрывая пуговицы платья у себя на груди. — Вот деньги, возьми! Только спаси дочку!

Откуда-то из-за полувысохших, двух когда-то округлых сокровищ достала она смятый платок и развернула его торопливо, дрожащими руками. Несколько купюр по пятьдесят и одна в сто рублей лежали там.

«Уходи! — сказал себе Якушев. — Зачем ты стоишь?» Но ноги его будто приросли к месту.

— Вот, возьми! — Лицо Марии болезненно скорчилось. — Я на свечки хотела да на милостыню пожертвовать в храм…

— Ах на храм! А детям купить пожрать не хотела? — Якушев в ярости схватил деньги, сунул себе в карман, в сердцах опять стукнул сумкой об пол. — И башмаки сыну тоже купить не хотела?

Фельдшерица сидела за столом, опустив глаза.

— Ивановна! Готовь девочку! Прооперирую я ее! Провались в тартарары этот отпуск, и автобус, и весь этот идиотский народ!

Анна Ивановна хитровато прищурилась, улыбнулась и павой выплыла из-за стола.

— Ну, мамочка, успокойтесь! — сказала она присущим ей успокаивающе властным тоном, уводя Марию в коридор. — С дочкой все будет хорошо. Идите устраивайтесь на ночлег. А то пока туда да сюда, операция кончится, а вам с мальчиком и спать негде! И на дворе уже ночь, а мы ночевать в больницу родственников не пускаем.

Но Мария, конечно, не сделала ни шагу, пока забившуюся из последних сил Сашу Анна Ивановна не унесла наверх. Туда же ушел и доктор Якушев, волоча по полу свою сумку.

Дима с удивлением посмотрел на него по дороге из операционной.

— Сам, что ли, будешь оперировать? Раздумал ехать?

Якушев кивнул ему:

— Сам!

— Ну, ни пуха! — И Дима с облегчением поскакал в ординаторскую, а единственный на всю больницу анестезиолог, вздыхая и матеря свою работу и жизнь, уговаривал Сашу чуть-чуть полежать, говорил, что больно совсем не будет и что он сделает ей только один укольчик, а потом покажет красивые сны. Мария же, осознав до конца, что ничего больше от нее не зависит, отыскала в больничном садике сына и, взяв его за руку, повела искать им обоим ночлег.