На богомолье

7

— Ну и где эта мамаша-богомолка? — спросила утром дежурная медсестра у работницы больничной кухни, раздающей больным тарелки с манной кашей.

— А я откуда знаю? — угрюмым басом отозвалась та и стала со стуком разливать жидкий чай в мутные стаканы.

— Приехали на богомолье, девчонка в больнице, где сын — неизвестно… Кажется, ведь еще и сын у этой женщины есть?

— Молится с матерью, наверное, — высказала предположение ходячая больная, подошедшая за чаем с личной расписной кружкой.

— Про нашу икону теперь во всех газетах пишут и по телевизору в утренних новостях показывали! — с мечтательным видом произнесла медсестра.

— На, отнеси девчонке-то кашу! — протянула ей мелкую тарелку с голубой каемочкой буфетчица. — Ее сегодня вроде кормить разрешили. Ей и надо-то с гулькин нос!

— Да она ж не из нашего района!

— У меня все равно каша осталась. — Буфетчица лениво перевалилась на полных ногах, поставила рядом с тарелкой наполненный наполовину стакан с чаем, положила рядом кусок белого хлеба и, посомневавшись, добавила на него кругляшок масла.

— Масло ей точно нельзя! — сказала медсестра и понесла тарелку Саше в палату, а кусочек масла захватила своей ложкой женщина с расписной кружкой. — У нас в палате бабулька лежит, так я ей отдам! — сказала она. — Пусть бабка попитается хоть сколь, пока в больнице!

— Да… много у нас напитаешься! — презрительно пробурчала буфетчица, стряхнула на пол крошки с подноса и медленно поплыла к себе в раздаточную. Женщина унеслась в палату, а медсестра, затолкав Саше в рот три ложки каши, пошла за свой столик раскладывать таблетки к обеду.

Мария же в это время настойчиво заглядывала в дверь больничной кухни.

— Девочки-голубушки! — совсем другим уже голосом сказала она, увидев, что в пустующее до этого помещение вплыла сестра-хозяйка. Анна Ивановна, фельдшерица, точно бы удивилась, увидев, что замызганная и еще вчера с протянутой рукой стоящая богомолка теперь говорит и держится совершенно по-другому. — Я тут курицу принесла, разрешите в вашей кастрюльке сварить! А то мы не местные, пристанища у нас своего нет, а несколько дней надобно продержаться!

Сестра-хозяйка уставилась на Марию, но появившаяся в кухне следом буфетчица пояснила:

— Да это те самые, с богомолья. Деваться им некуда, а есть что-то надо! — И, воспользовавшись тем, что сестра-хозяйка молчала, приоткрыв рот, сказала Марии: — Давай сюда твою курицу. Я сама сварю, а тебя не пущу, не положено в кухне быть посторонним!

Мария протянула свой сверток буфетчице и хотела уже по привычке с благодарностью перекрестить всех присутствующих, но вдруг остановилась, с полпути опустив руку, сжала губы и вышла на улицу.

Дальше дела у Марии пошли и совсем неплохо. Сестра-хозяйка вместе с буфетчицей, отведав наваристого бульона (куда его девать? Больше двух дней все равно держать нельзя, а поесть всем хватило — и Саше, и Сережке, и самой Марии, и даже угостить добрых людей осталось), пошли делегацией к старшей сестре больницы и уговорили ее взять Марию на должность санитарки, пока ее девочка не поправится. Старшая сестра сначала ни за что не соглашалась по причине того, что у Марии не было медицинской книжки. Но две настойчивые женщины (а наши женщины обычно не останавливаются перед препятствиями, если хотят пробить какое-нибудь дело — освоение космоса, строительство железной дороги, торговлю импортными шмотками на рынках) все-таки уговорили местного рентгенолога сделать Марии флюорографию, чтобы убедиться, что туберкулеза у нее нет, и пришли с этим снимком снова к старшей медсестре. Та, ни слова больше не говоря, подмахнула у главного врача заявление о приеме на работу и торжественно вручила Марии ведро и тряпку.

Ух, какой чистотой засияли полы, подоконники, стены и окна на вверенном Марии пространстве! А когда она вечером наконец приняла душ, перестирала в больничной подсобке свои и Сережкины нехитрые шмотки и легла в кладовой хоть на застиранную, но чистую простыню на узкий больничный топчан, а помытый Сережка, набегавшись до полусмерти, уже спал на постеленной ему рядом больничной раскладушке, Мария почувствовала себя почти счастливой.

И через две недели, когда Саше разрешили поехать домой, провожать Марию с детьми за палисадник вышла чуть не вся районная больница. Фельдшерица Анна Ивановна торжественно вынесла Марии полиэтиленовую сумку, в каких челночники обычно перевозят свой товар. В ней аккуратно лежали сложенные детские вещи, собранные больными и персоналом для ее детей. В них были и теплый костюмчик для будущего первоклассника Сережи, и для него же зимнее пальто, и старая, но еще местами пушистая меховая шапка. Для Саши кто-то принес шерстяную кофточку, платье, совсем немножко потрепанную куклу Барби с платиновыми волосами и несколько книжек, а самой Марии вручили авоську с едой на дорогу. Больные рассказывали друг другу, какая замечательная она сиделка, а старшая сестра с некоторой грустью думала, что штатных постоянных санитарок ни за что не заставишь убирать так, как это делала из благодарности к людям Мария. Старший бухгалтер, правда, все-таки не выйдя из-за своего стола, сама отсчитала ей положенную зарплату за полмесяца, и хоть сумма была до смешного мала, Мария с гордостью спрятала эти деньги в свой белый платок, который уже не повязала на голову, а убрала подальше в рюкзак.

И вот когда нагруженная вещами Мария с двумя детьми, следующими за ней по бокам, снова пошла знакомой уже дорогой от больницы на автостанцию, почти вся больница закричала ей вдогонку:

— До свидания! Приезжайте молиться еще!

И даже молодой доктор Дима, на прощание пожавший выздоровевшей Саше руку, выглянул на крик из окна ординаторской, почесал старым пинцетом в затылке, закурил дешевую сигарету и сказал себе: «Черт знает что происходит! Богомольцы какие-то!»

А счастливая Мария, даже не посмотрев в сторону монастыря, в котором, кстати, уже опять начала воцаряться дремавшая веками тишина, шла и не смахивала со щек слезы гордости от того, что чуть не впервые в жизни она сумела быть полезной сразу многим людям и показать, что не зря, ох, далеко не зря, существуют на свете и маленькая травинка, и червячок, и букашка.

«Может быть, когда-нибудь и приеду! — шептала она еле слышно. — Вот наведу порядок у себя в огороде и приеду!»

— Мам, ты чего? — посмотрел на нее удивленный Сережка, краем уха слышавший ее шепоток.

— Ничего, сынок! Ничего! Просто говорю, что дома дел нас ждет много-много! И мы будем с тобой очень стараться! Ведь будем?

— Будем! — торжественно пообещал ее сын.

Июль, декабрь 2004 г.