На чужой палубе

21

Пароход оживился. Первым добрым вестником возвращения его к жизни был горячий обед. Оберегая измученных матросов от ненужной траты сил, Петр Андреевич распорядился снести обед в трюм.

Появление кока с буфетчицей, нагруженных термосами и посудой, вызвало в трюме бурное оживление. Несколько голосов настойчиво требовали.

- Качать кока! Качать!…

Если б не страшная усталость матросов,пришлось бы грузному коку полетать в их крепких руках. Впрочем, он укрощал шумливых быстро: тарелку с горячим гуляшом в руки, и голодный матрос умолкал.

После обеда усталость экипажа сказалась с еще большей силой.

Матросы не могли подняться на ноги. Джим Олстон предусмотрительно дал им два часа на отдых. Матросы повалились на ящики и заснули там, где их застало приказание капитана. Еще бы! Отдых был вторым добрым вестником.

За кормой парохода вскипали первые буруны, оставляя на волнах клочья пены. Петр Андреевич следил за ними с крыла ходовой рубки со смешанным чувством радости и гордости. Управление «Гертрудой» оказалось в крепких руках Джима Олстона. Настроение экипажа поднималось на глазах. Пароход слушался руля. Ритм аварийных работ держался четкий. Пора переправляться на «Тамань». Но как заговорить об этом? Не собьет ли эта весть настроение экипажа? До чего правильно сказал Степан Дмитриевич! Трудно добраться в бурю до аварийного судна. Но уйти с него!…

Внимание Петра Андреевича привлекли два матроса на полубаке. Он вернулся в рубку, достал из ящика бинокль и подошел к окну. Нос парохода то высоко взлетал, прикрывая узкую полоску луны, то глубоко опускался, и тогда луна стремительно выскакивала над полубаком, а за ней поднималось м кипящее море. В зыбком свете северного сияния четко выделялись фигуры матросов, готовившихся отдать буксирный конец «Тамани».

В рубку вошел рулевой. С разрешения вахтенного штурмана занял место у штурвала. Еще добрая примета возвращения парохода к жизни.

Штурман показал Петру Андреевичу на рулевого и, довольный, сказал что-то. Петр Андреевич понял его, хотя не знал английского языка.

- Теперь дело пойдет! - кивнул он.

Ободренный поддержкой русского, штурман принялся горячо растолковывать ему что-то, временами останавливаясь и ожидая согласия.

Странный разговор вели они. Каждый говорил на своем языке, не знакомом другому. И тем не менее собеседники понимали друг друга.

«Гертруда» дрейфовала самостоятельно. Все настойчивее беспокоила Петра Андреевича мысль: «Пора возвращаться. Пора!» Но тут же он живо представил себе,как море захлестывает прыгающую на волнах шлюпку.Нет. Спешить не следует. Люди измотались. Пускай отдохнут.

В рубку вошли Джим Олстон с Морозовым.

Петр Андреевич искренне обрадовался, увидев Морозова.

- Отдохнул?- встретил он штурмана.

- Порядок!- Морозов солидно наклонил лобастое лицо.- Могу хоть сейчас нырять под винт.

- Уже не нырнешь.- Петр Андреевич с нескрываемым удовольствием показал в сторону штурвала.- Видишь?

Морозов внимательно осмотрел рулевого и довольно протянул.

- Да-а!

Ему хотелось спросить, как можно было хоронить заживо такой пароход, с надежной машиной, ради какой-то страховой премии? Но он вспомнил, что находится на чужой палубе,за границей Придется придержать свое возмущение до возвращения на «Тамань». Вместе с мыслью о траулере ему живо представилось, как ждут их рыбаки,какие ведут разговоры в салоне. Захотелось поскорее увидеть свою каюту, товарищей,сменить жесткую штормовую одежду на привычный китель…

Джим Олстон перевел рукоять машинного телеграфа на «Самый малый». Звонок послушно отрепетовал команду. Оставалось проверить, как «Гертруда» слушается руля.

Матрос у штурвала с напряженно-внимательным лицом перекатал руль вправо, потом влево. Делалось это сперва медленно, плавно, затем все быстрее, резче. Судно послушно выполняло команды. После получаса маневров Джим Олстон поставил «Гертруду» носом на волну и бросил рулевому:

- Так держать!

Он подошел к молчаливо наблюдавшему за ним Петру Андреевичу и протянул руку.

- Что ж!… Мне остается поблагодарить вас и ваших людей за самоотверженную и умелую помощь.

- А мне…- Петр Андреевич ответил на рукопожатие и выпрямился. Но стоило ему взглянуть в открытое радушное лицо Джима Олстона, и он увидел, насколько неуместен сейчас официальный тон.

- Я рад, что познакомился с опытным изобретательным моряком, с отличным экипажем. Остается, с вашего разрешения…

- Не спешите,- остановил его Джим Олстон.- Вам предстоит нелегкая переправа. Дайте вашим людям отдохнуть.- Он перехватил устремленный на него пристальный взгляд собеседника и улыбнулся.- У вас такой вид,будто вы хотите что-то сказать и не решаетесь.

- Пожалуй,- согласился Петр Андреевич.- Не решаюсь.

- А вы смелее,- дружелюбно поощрил его Джим Олстон.

- Как можно ошибиться в человеке,- осторожно начал Петр Андреевич.

- Вы имеете в виду капитана?- В голосе Джима Олстона прозвучало недовольство.

- Нет. Я говорю о вас. Меня удивила ваша нерешительность, безучастность ко всему, что происходило с пароходом…

- Безучастность?- повторил Джим Олстон.- Это не совсем точно. Безучастность,равнодушие… не в моем характере.Волею обстоятельств я вынужден был держаться безучастно,пассивно.Вы удивлены? Понимаю вас. Но, думаю, что и вы меня поймете.

Он прошелся по рубке, затем отвел своих слушателей в сторону от рулевого и вахтенного штурмана и заговорил- тихо, медленно, будто отбирая из множества нахлынувших мыслей самое важное.

- Полгода назад меня уволили с работы.Ни одна компания не брала меня.За что? Будучи капитаном,я допустил у себя на судне забастовку. Не удивляйтесь. Мы многого не понимаем у вас.Но и вы неважно разбираетесь в том,что делается у нас. Напоминаю вам, что капитан на судне- полномочный представитель компании.Он обязан соблюдать ее интересы,как свои собственные, а иногда даже в ущерб своим личным. Меня взяли на «Гертруду», полагая, что я достаточно потрепан и укрощен.Да так оно и было. Я пришел сюда с единственным желанием: ни во что не вмешиваться и ничем не интересоваться, кроме своих прямых служебных обязанностей. А получилось…- Он вздохнул и произнес другим тоном: - Интересно, какой аттестат даст мне «Меркурий»?

- А вы переходите к нам,в Советский Союз,- с юношеской непосредственностью предложил Морозов.- Сколько у нас работает…

Он перехватил вопросительный взгляд Петра Андреевича и осекся.

- В Советский Союз! - на суховатом лице Джима Олстона появилась мягкая отеческая улыбка.- Как бы вам объяснить мое положение?.Представьте себе, что загорелся дом, где вы родились, выросли, живете с семьей много лет. Что вы станете делать?

- Стану… тушить пожар,- ответил Морозов, уже понимая, куда клонит собеседник.

- Тушить пожар,- повторил Джим Олстон.- А вы предлагаете мне, когда в моем родном доме горит,бросить все- родных, друзей- и укрыться под прочной крышей Советского Союза.Нет.Я буду тушить пожар в своем доме. Как? Не знаю. Но буду тушить. Возможно, я останусь без работы. Возможно, из старшего помощника превращусь во второго, а то и в третьего. Все возможно. Зато я отправлю фотокопии посмертного письма Ричарда О'Доновена в газеты. Пускай читатели заглянут в грязную кухню боссов.

- Но кто же его напечатает? - воскликнул Морозов.- Газеты принадлежат тоже боссам.

- Боссы есть разные,-возразил Джим Олстон.- Они грызутся между собой.И как еще грызутся. Судовладельцы на стену полезут, если такое письмо появится в газете.Зато страховые боссы… ухватятся за него.А они… зубасты.Очень зубасты!

Джим Олстон замолк - на него выжидательно смотрел вахтенный штурман. Капитан подошел к нему, и они склонились над картой.

- Сложный у них переплет,парень,- сказал Петр Андреевич Морозову.- Сразу не разберешься. Отложим-ка мы это дело до возвращения на «Тамань». А пока пройдем в радиорубку.

Петр Андреевич доложил по рации Степану Дмитриевичу о состоянии парохода и принятом решении оставить «Гертруду», получил в ответ «добро» и облегченно вздохнул. Но странно… Сейчас, когда он мог в любую минуту расстаться с чужой палубой,у него вдруг появилось тягостное ощущение,будто он забыл нечто очень важное, без чего нельзя сесть в шлюпку, вернуться на траулер. Петр Андреевич напрягал память,перебирая все, что делалось на пароходе. В трюме работы идут слаженно, четко. Руля пароход слушается отлично. В машинном отделении делать нечего. Еще покойный Ричард О'Доновен сказал, что машина- единственное, что действует на «Гертруде» безотказно. Даже негодяй боцман посажен. Но что же тогда забыто?

Петр Андреевич взглянул на часы. Можно поднимать Алешу и Ивана Акимовича. Отдохнули.Мысль о близящемся возвращении на траулер напомнила о забытом. Надо проститься с экипажем «Гертруды»,с теми, кто пошел за таманцами в трюм, вместе с ними делили тревоги, опасность и первые жгучие радости удачи. В голове уже зарождалось простое и сердечное обращение к матросам. Надо начать с морского братства и перейти к рабочей дружбе, что преодолевает границы, различие в языках, нравах… Мысль подстраивалась к мысли? легко…

Петр Андреевич заторопился, пожал на прощание руку радиооператору и обернулся к Морозову.

- Пойдем. Надо проститься с народом.

В слабо освещенном трюме матросы не сразу заметили таманцев. Лишь Беллерсхайм издали приветливо помахал рукой и знаками пригласил: присоединяйтесь, помогайте. Но стоило Морозову объявить, что сейчас они возвращаются на траулер,как работы приостановили.Матросы устремились со всех сторон к таманцам. Петра Андреевича и Морозова затискали в объятиях, крепко, до хруста в суставах, жали им руки, хлопали по плечам. В сплошном гомоне невозможно было понять ни слова. Впрочем, сияющие глаза, такие выразительные на грязных, давно небритых лицах, говорили больше, чем могли выразить любые слова. Особенно приятно было это Петру Андреевичу. Лучше объясняться самому знаками, чем выслушивать переводчика.

Петр Андреевич и Морозов с трудом вырвались из крепких матросских рук. Напутствуемые добрыми пожеланиями, скрылись они в шахте, ведущей к лазовому люку. Уже поднимаясь по отвесному трапу, Петр Андреевич вспомнил: речи о морском братстве и рабочей дружбе он так и не произнес. А зачем она? Такие чувства, как дружба, признательность, понятны без слов. Незатихающий внизу гул голосов подтвердил эту мысль, породил в груди хорошее теплое чувство к оставленным в трюме людям.

Но особенно тронуло таманцев прощание с ранеными и обмороженными в матросском салоне. Перевязанные, накормленные и даже умытые, они тянулись к отъезжающим.Каждому хотелось сказать на прощание нечто значительное, запоминающееся надолго, на всю жизнь. Некоторые просили на память сувениры. Были и такие, что сами дарили. В кармане Петра Андреевича, несмотря на его сопротивление, лежал складной матросский нож и какие-то безделушки. Морозова уговорили взять на память акваланг и гидрокомбинезон, в которых он спускался на гребной вал «Гертруды».

На счастье, в кармане у Морозова оказались мелкие монеты. На всех монет не хватило. Петр Андреевич пожертвовал своим шарфом- разорвал его на сувениры.

Прощание затянулось,а Митчелл все еще не выпускал руку Домнушки, гладил ее своей большой шершавой ладонью,не отрывая взгляда от лица спасительницы, словно хотел запомнить каждую черточку женщины, имени которой даже не знал, а называл ее просто «русская».

Трудно было прервать их, но все же пришлось Петру Андреевичу напомнить о близящемся расставании.

- Все!- произнес он мягко, будто извиняясь за вмешательство перед Митчеллом. И обратился к Морозову.- Поднимай наших орлов.