На даче

XV

Когда прошел часовой поезд, мелькнув вдали игрушечной лентой вагонов, а затем, минут через пять, у калитки сада показались покатые круглые плечи и блеснул на солнце цилиндр, Леокадия, студент и Чебыкин сидели втроем на скамейке, адмирал, вытащив с террасы качалку, читал газеты, а Сашенька одна задумчиво прогуливалась по дорожке.

И по тому, что Сашенька ходила одна, по той манере, с какой она, выделывая маленькие грациозные шаги, поднималась и опускалась на цыпочках и при этом с едва заметной улыбкой смотрела вниз на кончики своих туфель, было видно, что она ждет больше всех. На белом, точно эмалевом лице, без малейшего румянца, горели яркие, определенные, слишком законченные губы, волосы с начесами на ушах казались слишком плотной и черной массой, и голова Сашеньки походила на голову фарфоровой японской куколки. Над ушами были приколоты желтые хризантемы, по поводу которых Сашенька еще утром выдержала горячую битву с адмиралом. И только студент, принявший ее сторону и доказавший адмиралу, как дважды два -- четыре, что с врагом нужно сражаться посредством пушек, боевых талантов и народного образования, а не дамских причесок, отвоевал ей хризантемы.

Фон Бринкман, стоя в калитке с приподнятым цилиндром в руке, изобразил на лице растерянность, недоумение, как будто хотел показать, что он заблудился между скамейкой, где сидела Леокадия, качалкой адмирала и расхаживающей по дорожке Сашенькой. Но так как Сашенька была ближе всех, он подошел к ней, делая вид, что в то же время отступает, как бы ослепленный. Взяв протянутые пальчики и задержав их в своей руке, он закричал издали адмиралу:

-- Ваше превосходительство! С вашей стороны положительно непатриотично иметь в лице своей старшей дочери такую очаровательную японочку. Гм, да, -- продолжал он, пожирая Сашеньку глазами, -- совершенно непатриотично. Это, знаете ли, пахнет изменой отечеству.

Адмирал, подходивший в это время к фон Бринкману, как будто обрадовался и сказал:

-- А вы думаете, я сам этого не нахожу? Так вот подите же с ними. Говорят, что пушками надо врага, а не прическами... Ха-ха-ха! Ну, здравствуйте.

-- Положительно непатриотично, -- твердил фон Бринкман и наконец выпустил Сашенъкину руку, чтобы поздороваться с адмиралом.

На скамейке, где сидели Леокадия, студент и Чебыкин и куда гость направил свои шаги, произошло некоторое замешательство. Чебыкин хотел привстать, но студент крепко держал его за рукав, и, только когда фон Бринкман подошел вплотную и уже здоровался с Леокадией, Чебыкину удалось освободиться. В двух шагах от начальника, одетого по последней английской картинке, вытянутая фигура в мятом светло-коричневом пиджаке и неизменном розовом галстуке казалась убогой и жалкой. А студент в синей косоворотке, сидевший по-прежнему развалившись на скамейке, снисходительно смотрел на фон Бринкмана в очки. Начальник канцелярии пожимал Леокадии пальцы и говорил:

-- Вот Леокадия Васильевна не заодно с внешними врагами...

-- Модест Николаевич, вы куда? -- в то же время громко спрашивал студент.

-- Я-с?.. По причине... так сказать, никуда.

-- Тогда чего же вы вскочили, сидите себе.

Фон Бринкман протянул студенту руку и сказал преувеличенно любезно и фамильярно:

-- Здравствуйте, господин будущий профессор.

-- Ну, какой из меня получится профессор, -- не поднимаясь с места, спокойно возразил студент, -- если целый месяц я не могу, например, втолковать Модесту Николаевичу такой простой вещи, что у коллежского регистратора и статского советника, когда они едут на велосипедах или сидят рядом в театре, совершенно одинаковые права.

Фон Бринкман, до сих пор не замечавший Чебыкина, быстро повернулся, процедил сквозь губы что-то похожее на: "Ммн... асс... вы" -- и подал ему свою горячую, полную руку, которую тотчас же и выдернул обратно.

Для Чебыкина началась форменная пытка. Студент не отпускал его от себя ни на шаг, обед предвиделся нескоро, и все ходили в разных направлениях по саду. Фон Бринкман говорил банальные комплименты барышням, адмирал раскатисто смеялся, гимназист, прибежавший с поля, вертелся тут же. И казалось, что в саду не семь, а двадцать человек народу, причем самым лишним и самым ненужным чувствовал себя Чебыкин. Студент, забрав его под руку, водил взад и вперед по дорожкам, все время стараясь встретиться с фон Бринкманом. В голове у Чебыкина стояла какая-то толчея. Он не понимал вопросов студента, отвечал на них ничего не выражающими отрывистыми словами, и все время ему было стыдно своего костюма, и со стыдом и ужасом он гнал от себя навязчивые, дерзкие и самонадеянные мысли, с которыми проснулся сегодня. Чебыкин взглядывал на Сашеньку, с которой несколько часов тому назад, во сне, он шел по бесконечной аллее и которая теперь, воздушно ступая на носках, гуляла под ручку с фон Бринкманом и смеялась кокетливо-капризным смехом. И он невольно отводил глаза, и простодушная, искренняя мысль, что он -- ничтожество в сравнении с своим начальником, красивым, великолепно одетым, пахнущим дорогими духами, точила его сердце.

Только когда закончились приготовления к обеду и горничная в белом чепчике появилась на ступеньках террасы, Чебыкину удалось незаметно проскользнуть к себе в палисадник. И в первый раз, быть может, за целый год Чебыкин сел обедать без аппетита, и все время, пока он обедал, ему почему-то было стыдно раскрытых окон.

С террасы доносился Сашенькин смех, медовый баритон фон Бринкман а и ядовитый, притворно хладнокровный голос студента. Но, против обыкновения, Чебыкин боялся вслушиваться в разговор. Пообедав, он закрыл окна, опустил шторы и ничком бросился на кровать. И долго он пролежал без сна, без мыслей, без тоски, без горечи, с чувством тупого отвращения к жизни и к самому себе.