На дне декабря

На зимний город, тихий и печальный,

течет луна — тяжелая вода.

Сомнительный полет трансперсональный

приму за аксиому — и тогда

сквозь лунный обод, чуточку овальный,

в пустые бездны проскользну — туда,

где зев ее зеленый, слюдяной,

как зеркало, охотится за мной.

Луна блажит — неведомо о чем —

над миром ледяным. Но если сутью

считать развертку крыльев за плечом,

не белизной, а оловом и ртутью

мерцающих — давайте иссечем

каналы слуха, превратив в лоскутья.

В них лунная тоскует амальгама —

ей не дается солнечная гамма.

Гудящим тембром вспарывает душу

ее фагот, сходя на инфразвук

и затухая между ребер глуше,

чем сердца отлетающего стук.

Сказать по правде, я немного трушу,

но нити ариадниной из рук

не выпускаю — и по злому льду

под перьями свинцовыми бреду.

Твою обузу чую на спине,

Пегас, неумолимая лошадка —

свинец, и олово, и ртуть втройне

гнетут, вминая в плоскость без остатка.

Быть может, лунный диск доверит мне

неощутимый смысл миропорядка?

Как пренатальных страхов подоплека,

дрожит архетипическое око!

Под этим фосфорическим прицелом

я распадусь на тысячу монад —

я звук и слух, я белое на белом,

и ледяной огонь, и звездный сад,

и парапет, где с видом обалделым

коты оцепенелые сидят,

не зная, в слюдяной уставясь глаз,

что он и я — одно на этот раз.

Луна поет. Ее раскрытый рот —

большое «О», серебряная глотка,

магнитный ход, свистящий световод,

нуль-перелет, спланированный четко.

……………………………

Рвануть бы! …за спиной моей сомкнет

разрыв четырехмерная решетка,

и, тяжким снегом падая за ворот,

свинец и ртуть укроют спящий город.