На краю земли

Глава пятая

Изувеченный фрегат, обезображенный до неузнаваемости, как человек, оставшийся без носа, дождавшись прилива, с чрезвычайной осторожностью пробирался среди подводных песчаных кос и отмелей дельты. Им управлял сосредоточенный лоцман, который отправил своих помощников вперед, чтобы те разметили повороты фарватера вехами. Затем фрегат, с трудом меняя галсы, стал подниматься вверх по реке. В конце каждого короткого галса (поскольку на уровне Пенедо река Сан-Франсиску сужалась до одной мили) нос фрегата оттаскивали шлюпки. Однако уже при свете факелов корабль пришел на место, лишь однажды задержавшись посередине фарватера в ожидании прилива. К своему величайшему удовлетворению, Джек Обри убедился, что Аллен и Лопес, владелец верфи, успели подобрать отличное дерево для нового бушприта, плотники уже вытесывают бом-утлегарь из великолепного дуба, а утром первым делом установят треногу, чтобы извлечь из гнезда сломанное основание.

— Этот Лопес мне по душе, — признался он Стивену. — Он понимает и как дорого для нас время, и необходимость тщательной обивки кожей гнезда для бушприта. Я почти не сомневаюсь, что еще до воскресенья мы выйдем в море.

— Значит, задержимся всего лишь на трое суток, — сказал Стивен. — Бедный отец Мартин. Я говорил, что мы пробудем здесь гораздо дольше, и он настроился на то, что увидит боа-констриктора, ягуара, ночную обезьяну с совиной мордой, а также соберет достаточно полную коллекцию местных жуков. Но вряд ли можно все это успеть за такое короткое время. Впрочем, я согласен с вами относительно сеньора Лопеса. Он весьма любезный, гостеприимный господин. Пригласил меня переночевать и познакомиться с одним господином из Перу, большим любителем путешествий, который тоже гостит у него. Насколько я понял, этот господин преодолел Анды и, должно быть, хорошо изучил внутренние области страны.

— Уверен, что это так, — отозвался Джек Обри. — Но я умоляю вас, Стивен, не мешайте Лопесу пораньше лечь в постель. Нельзя терять ни минуты. Представьте себе, какими мы будем раззявами, если «Норфолк» ускользнет, пока мы тут копаемся. Мы должны приняться за работу еще затемно. Совсем не хочется, чтобы завтра Лопес страдал от похмелья и недосыпа. Намекните ему, что с удовольствием станете развлекать перуанского господина, если он отправится на боковую.

Никаких намеков Лопесу не понадобилось. По-испански он разговаривал с трудом и, видя, что оба гостя прекрасно понимают друг друга, извинился под тем предлогом, что рано утром ему предстоит взяться за работу. Хозяин пожелал гостям спокойной ночи и оставил их на просторной веранде в обществе прирученных животных — мартышек трех видов, старого лысого тукана, компании сонных попугаев и какого-то косматого существа, забившегося в угол, которое могло оказаться ленивцем, муравьедом или даже ковриком для вытирания ног, если бы время от времени оно не портило воздух, громко выпуская газы и при этом всякий раз строго оглядываясь, а также удивительно изящной, маленькой голубой цапли, которая то входила, то выходила. На столе стояли две бутылки белого портвейна, в стороне от него висели два гамака. На минуту зашел Лопес, чтобы напомнить гостям о москитных сетках.

— Не скажу вам, сеньоры, чтобы у нас в Пенедо водились москиты, — пояснил он, — но следует признаться, что при переходе луны из одной фазы в другую вампиры становятся чересчур назойливыми.

Впрочем, летучие мыши им не досаждали, поскольку мыши-вампиру нужна спящая жертва, эти же собеседники (хотя хищники наблюдали за ними, вися вниз головой на стропилах) спать так и не легли. Они беседовали всю ночь напролет, наблюдая за тем, как заходит серп молодого месяца, как целая процессия крупных, ярких звезд плывет по небу. Освещенные ими, на миг показались более миролюбивые летучие мыши с размахом крыльев в два фута. Внизу, в реке, в каких-то нескольких ярдах от них, в лунном сиянии был виден след проплывающих черепах и изредка слышен плеск аллигатора. Примостившаяся на коленях Стивена мартышка с львиной гривой тихонько посапывала, не обращая внимания на продолжавшийся разговор. Собеседники обсудили злополучную карьеру Бонапарта (которой, увы, не было видно конца), неудачи Испании в Новом Свете и почти неизбежную потерю ею своих колоний.

— Хотя, когда я смотрю на чудовищ, которые выползают, чтобы вершить политику в таких местах, как Буэнос-Айрес, — произнес перуанец, — я иногда опасаюсь, что наше независимое состояние может оказаться даже хуже опеки метрополии.

На исходе ночи они вернулись к геологии Анд и трудностям, с которыми сталкиваешься при переходе через них.

— Я никогда бы не преодолел горы, если бы не вот это, — перуанец, кивнул на полупустой пакет с листьями коки, лежавший на столе. — Когда мы почти достигли вершины перевала, ветер усилился, он швырял нам в лицо град, отчего перехватывало дыхание. На такой высоте приходилось делать два вздоха, чтобы хватило сил на один шаг. Мои спутники находились в таком же состоянии, две из наших лам сдохли. Я подумал, что нам нужно возвращаться, но проводник отвел нас в нечто похожее на укрытие среди камней, достал свой мешочек с кокой и коробку лайма и пустил их по кругу. Каждый из нас пожевал шарик — мы называем его «акуллико», — и затем, без малейшего усилия взвалив на себя свои ноши, мы быстрым шагом двинулись вверх по крутому склону навстречу пурге, преодолели вершину и спустились вниз, где нас встретила более благоприятная погода.

— Ничего удивительного, — отвечал Стивен. — После того, как вы были настолько добры, что впервые дали мне «акуллико», я почувствовал, как мой ум проясняется, а душевные и физические силы увеличиваются. Ничуть не сомневаюсь, что смог бы переплыть реку, находящуюся перед нами. Однако делать этого я не намерен. Предпочитаю наслаждаться разговором с вами и моим нынешним блаженным состоянием — ни усталости, ни голода, ни сомнений, но умение понимать и обобщать, что со мною прежде редко бывало. Листья коки, сударь, самое безвредное лекарственное растение, с которым я когда-либо сталкивался. Я читал об этом средстве у Гарсилассо де ла Вега и в записках Фолкнера, но даже не подозревал, что оно обладает такой могучей силой.

— Конечно, это лучшая высокогорная кока с плоскими листьями, — заметил перуанец. — Это дар моего близкого друга, который сам ее вырастил. Теперь я всегда путешествую, имея с собой объемистый пакет с зельем самого последнего урожая. Позвольте налить вам бокал вина. Во второй бутылке еще кое-что осталось.

— Вы очень любезны, но не стоит переводить добро. После первого приятного головокружения я совершенно утратил чувство вкуса.

— Что там за шум? — воскликнул перуанец, заслышав доносившиеся с «Сюрприза» звуки дудок и громкие команды:

— На палубах! Подниматься для заступления на вахту. Иду с острым ножом и чистой совестью. Эй, на палубах! Койки вязать!

Помощники боцмана поднимали спящих на нижних палубах, и в темноте вспыхнули золотом все открытые порты фрегата.

— Побудка касается лишь морских пехотинцев, — сказал Стивен. — Они прибирают палубу до рассвета. Потому как нельзя оскорблять восходящее светило недостойным его зрелищем. Боюсь, что этот ритуал восходит к языческим суевериям.

Немного погодя звезды начали тускнеть; небо на востоке посветлело, и через несколько минут вдали, над морской гладью, показался край солнца. Непродолжительный рассвет, а затем сразу наступил долгий день. Капитан Обри вышел из каюты, а сеньор Лопес из своего дома. Встретились они на причале. Лопеса сопровождала надоедливая обезьяна, которую пришлось припугнуть, чтобы заставить вернуться домой, а Джека Обри — штурман, знавший португальский язык, а также боцман, который должен был следить за ремонтом.

Когда утро было в разгаре, работой занималась уже вся команда, вернее сказать, все, кто остался на борту, поскольку Пуллингс на баркасе и Моуэт на катере с выделенными им матросами вышли из устья реки и стояли в морском дозоре. Но и на фрегате хватило матросов. Корабль был ошвартован возле треног, и плотники верфи хлопотали на его носу. На землю летели большие гладкие щепки: плотники орудовали своими инструментами, вытесывая новый бушприт, утлегарь и бом-утлегарь. Боцман вместе с помощниками и группой самых толковых моряков снимал почти весь стоячий такелаж, чтобы натянуть его заново после установки нового бушприта. На палубе и у бортов копошилась целая армия конопатчиков. Для этих сложных операций можно было использовать лишь немногих бывших матросов «Дефендера»; но ведь грести-то они с грехом пополам могли, поэтому вместе с морскими пехотинцами их отправили к источнику, находившемуся чуть выше по течению реки, чтобы пополнить запасы воды.

— Я чувствую себя прискорбно, видя, как братья мои трудятся в поте лица, а я бездельничаю, — произнес отец Мартин.

— А я вот не чувствую, — отозвался жизнерадостный, несмотря на бессонную ночь, Стивен. — Пойдемте прогуляемся. Мне сказали, что за мангровым болотом имеется тропинка, которая ведет через лес к открытой поляне, а на поляне растет пальма, название которой я, увы, забыл. Но я помню, что на ней растут круглые пунцовые плоды. У нас мало времени, будет жаль растерять его, напрасно бия себя в грудь.

Времени было мало, но вполне достаточно для того, чтобы отца Мартина укусила ночная обезьяна с совиной мордой; причем укус был опасным, до самой кости. Дело было так: миновав мангровое болото, они шли широкой лесной тропой, с обеих сторон окруженной стеной яркой зелени, прочное основание которой составляли деревья, переплетенные ползучими и вьющимися растениями, кустами, лианами и растениями-паразитами так, что внутрь не могло проникнуть ни одно существо, кроме змеи. Оба шли, улыбаясь как дети, пораженные бесчисленным количеством разнообразных бабочек, иногда им попадались колибри. После первых десяти-двадцати минут они так привыкли к стрекоту насекомых, что перестали обращать на него внимание и шли как бы в полной тишине, встречая очень мало птиц, да и эти немногие не пели. Однако, придя на поляну, где росли разбросанные далеко друг от друга деревья, они спугнули стаю разноцветных попугаев. Там на утоптанной тропе они увидели колонну марширующих муравьев, тащивших листья. Колонна была шириной в фут и такой длинной, что не было видно ни ее начала, ни конца. Разглядывая муравьев, Стивен увидел, что они состоят из двух видов — воинов и рабочих. Из любви к науке он на глаз определил количество насекомых на квадратный фут и возможный вес ноши, чтобы тем самым приблизительно установить размер груза, переносимого армией. Однако с арифметикой у него были нелады. Он царапал заостренным прутиком цифры на широком пальмовом листе, когда услышал испуганный крик отца Мартина: крик доносился от дупла в дальнем конце поляны.

— Тише! — воскликнул доктор, нахмурясь. — Три пишем, семь в уме.

Однако вопль повторился, в нем явственно звучало страдание. Повернувшись, доктор даже издали увидел, что рука отца Мартина залита кровью. Он бросился к нему, доставая перочинный нож и крича на ходу:

— Кто вас укусил? Змея?

— Нет, — ответил отец Мартин со странным выражением восторга и боли на лице. — Это была ночная обезьяна с совиной мордой. Она выглядывала отсюда. — Он показал на дупло. — У нее была такая милая полосатая мордашка с круглыми любопытными глазами, что я рискнул…

— До самой кости прокусила, — произнес Стивен. — Ноготь-то вы как пить дать потеряете, если только останетесь живы. Пусть кровь течет, дружище, пусть течет. Не сомневаюсь, что обезьяна была бешеной; и с кровью, Бог даст, яд выйдет. А теперь я вам перевяжу руку, и мы поспешим на корабль. Рану нужно как можно раньше прижечь. А где обезьяна?

— К сожалению, она сразу же убежала. Надо было позвать вас раньше.

— Давайте последуем ее примеру. Нельзя терять ни секунды. По берегу реки бежать легче, чем по мангровому болоту. Спрячьте руку за пазуху и имейте в виду, что платок мой.

На бегу под палящим солнцем отец Мартин, тяжело дыша, произнес:

— Не всякий может похвастать тем, что его укусила ночная обезьяна с совиной мордой.

Преодолев заросли молодого бамбука, путники выбрались на песчаный берег реки, ставший шире из-за отлива. Перед ними возникли два моряка — увалень Дэвис и Толстозадый Дженкс; с угрюмым видом они сжимали подобранные на берегу палки.

— Да это же доктор! — воскликнул Дэвис, который был посообразительней приятеля. — А мы подумали, что это индейцы-людоеды.

— Или тигры, — подхватил Дженкс. — Рыщут тут в зарослях, крови нашей хотят.

— Что вы тут делаете? — спросил Стивен, знавший, что оба матроса приписаны к дозорному баркасу.

— А вы слышали новость, сэр? — спросил Дэвис.

— Какую новость?

— Он ничего не слышал, — сказал Дэвис, пихнув локтем Дженкса.

— Так расскажи, — отозвался Дженкс.

Суть, извлеченная из горы словесного сора, заключалась в том, что «Норфолк» прошел мимо устья реки под незарифленными парусами, держа курс на зюйд-зюйд-вест, что капитан Пуллингс тотчас отправил баркас в Пенедо и что они с трудом отыскали фарватер. Поскольку прилив уже сошел на нет, то баркас на последнем участке так часто садился на мель, что чересчур грузным Дэвису и Дженксу, без которых можно было обойтись из-за наличия попутного ветра, велели добираться на своих двоих, наказав остерегаться тигров. Что касается мистера Моуэта, то его катер, прочно севший на песчаную банку, будет ждать, пока фрегат спустится вниз по течению.

— Баркас должен был добраться до места час назад, — предположил Дэвис. — Бьюсь об заклад, на фрегате теперь все носятся как угорелые.

Матросы действительно носились как угорелые и хлопотали как пчелы, причем под началом чрезвычайно активной матки. Обеды в капитанской каюте, кают-компании и кубрике мичманов были отменены, нижние чины довольствовались десятиминутными перекусами. Все работы по наведению внешнего лоска были прерваны; за собственный счет Джек, чтобы скорей покончить с бушпритом, нанял такую толпу плотников, что они, толкаясь, с трудом могли орудовать инструментами. С наступлением темноты работа продолжалась при свете огромных костров, разведенных на берегу; и, хотя еще многое предстояло довести до ума, Джек Обри был вполне уверен, что с вечерним приливом фрегат будет готов к плаванию.

— А вас не смущает, что это будет пятница? — спросил Стивен.

— Да неужто пятница? — вскричал капитан, который из-за жестокой спешки потерял счет дням. — Господи, и то правда. Ну, и что из того? Мы тут ни при чем, так уж получилось. Ничего страшного. Кроме того — только никому не говорите об этом, — в нашу пользу два фактора. Во-первых, «Норфолк» шел под незарифленными основными парусами, хотя мог бы поднять гораздо больше парусов, так что мы сможем его догнать, если поднапрячься. Во-вторых, приливы сейчас высокие и мы быстро и без помех выйдем в открытое море.

Ну а в-третьих, нежданно-негаданно прибыл Моуэт: матросы его баркаса чудом умудрились сняться с мели и появились в Пенедо перед самым рассветом. С их помощью — на баркасе были лучшие такелажники, — работа стала спориться куда быстрее. Новый бушприт поставили на место к половине одиннадцатого; к одиннадцати он был стянут бугелями и найтовами. Были установлены и новый утлегарь, а также все штаги и ванты. Джек Обри распорядился соединить сплеснением главный брас и, обратившись к Пуллингсу, произнес:

— Покрасочные и отделочные работы придется отложить до выхода в море. Конечно, у корабля вид неказистый, но я никогда не предполагал, что за это время мы успеем столько сделать. Попросите, пожалуйста, штурмана передать сеньору Лопесу, что мы будем рады принять его приглашение. Он знает, что мы должны расстаться с ним при смене прилива. Ей-богу, я бы не отказался от обеда, да и от бокала вина тоже!

Вина за праздничной трапезой было хоть залейся, хватало и еды (особенно черепашьего мяса). С застольными песнями дело обстояло хуже. По мнению Джека, штурман слишком громко горланил морские куплеты, которые выучил, служа на английских и американских торговых судах. Но мысли капитана были слишком заняты приближением прилива, ему было не до музыкальной критики, и, как только гардемарин, которого он поставил на дежурство у хронометров, явился доложить точное время, Джек поднялся из-за стола, сердечно поблагодарил сеньора Лопеса и вышел из дома в сопровождении Стивена и штурмана, не отозвавшись на просьбу лоцмана выпить напоследок за святого Петра.

Уровень прилива был исключительно высок, высок настолько, что мелкие волны захлестывали край набережной, поскольку большая часть прилива пришла с подветренной стороны, хотя теперь ветер сменил направление на зюйд-вестовое. После того как эта огромная масса воды начнет спадать, размышлял Джек, смотря на дальний берег, заливаемый водой, она понесет «Сюрприз» к морю со страшной скоростью. И если даже ветер будет умеренным, они все равно окажутся вдали от дельты без всякого маневрирования, поскольку благодаря высокому уровню воды им не придется следовать извивам фарватера, как это было при малой воде. Необычно высокий уровень воды имел еще одно преимущество: Стивен шагнул в лоцманскую шлюпку и с удобством расположился в ней, не упав на днище, не свалившись за борт и даже не ушибив ног. Лоцман и его помощник взялись за весла и направились к фрегату, который уже находился на фарватере, удерживаемый двумя буями на якорях, которые были изготовлены из бочек, принадлежавших верфи, и ждал лишь приказания командира, чтобы отчалить.

— Итак, мы отбыли, — заметил отец Мартин, разглядывая залитую солнцем яркую стену зелени с правого борта, мимо которой они проплывали.

— Будь это цивилизованное научное путешествие, мы могли бы задержаться недели на три, — отозвался Стивен. — Как ваша рука?

— В полном порядке, благодарю, — отвечал капеллан. — Если бы она находилась в гораздо худшем состоянии, я все равно считал бы это пустяковой платой за несколько тех дивных часов… Мэтьюрин, если вы наведете подзорную трубу на то огромное дерево на мысу и взглянете чуть вправо, то сумеете разглядеть нечто похожее на стадо обезьян.

— Я их вижу. Это ревуны. Черные ревуны.

— Ревуны, говорите? Да, несомненно. Хотелось бы, — добавил он негромким голосом, чтобы его не услышал лоцман, — чтобы этот малый не так шумел.

— Что-то он разошелся, — согласился Стивен. — Давайте пройдем вперед.

Но даже на носу, куда они перебрались, веселье лоцмана не давало им покоя: он подражал крику ягуара, издавая низкий рев. Хуже всего было то, что он вывел корабль на середину реки, откуда нельзя было подробно разглядеть ни один из берегов. Начался отлив, и судно удивительно быстро полным бакштагом понеслось под марселями и кливером. Быстро оно неслось до тех пор, пока не налетело на песчаную банку. Палуба ее наклонилась в сторону кормы, а из-под киля поднялось огромное облако ила и песка. Матросы тотчас бросились убирать паруса, а Джек Обри, выбежав из каюты, кинулся на нос с криком:

— Измерить глубину! Меряйте глубину, живо!

Перегнувшись далеко через носовой фальшборт, он стал разглядывать воду, начавшую светлеть. Корабль так глубоко врезался в банку, что дно оказалось в метре от шпрюйт-портов.

— Забросьте лот подальше, — распорядился капитан, обращаясь к старшине-рулевому в надежде, что удастся обнаружить небольшой просвет, с тем чтобы можно было стащить фрегат вбок. Никакого просвета, однако, не оказалось, и пока старшина раскачивал лот, чтобы забросить его во второй раз, Джек увидел под носом корабля кустарники и тростник. Банка оказалась настолько высокой, что растительность на ней была едва покрыта водой. Бросившись на корму, капитан увидел, что Пуллингс и Моуэт уже спускают шлюпки на воду.

— Перлинь из порта кают-компании! — крикнул он, проходя мимо.

Корма сидела в воде угрожающе низко, и перо руля, очевидно, выбило из стояка, но сейчас это не имело значения.

— Бросить лот под кормовой подзор! — скомандовал Джек Обри, и тотчас послышался плеск.

— Глубина без малого две сажени, сэр! — испуганным голосом доложил старшина.

Дело было плохо, но не безнадежно.

— Правый становой якорь в баркас, — распорядился Джек. — Верп и перлинь на красный разъездной катер. — Он перегнулся через фальшборт, чтобы понаблюдать за течением с целью определить границы банки, и увидел, что лоцман и его помощник отчаянно удирают на своем ялике, успев удалиться от фрегата на целых двести ярдов. Приказав штурману выливать за борт из бочек питьевую воду, Джек кинулся вниз, где боцман и команда плечистых матросов из обеих вахт с ритмичными возгласами подавали на корму один из новых пятнадцатидюймовых перлиней: «Раз-два, взяли, еще взяли, а ну, дружно… « Дела тут шли на лад, и, бросившись на палубу, приказывая спустить шестерку и цилиндрический буй, он успел поблагодарить Бога за то, что у него превосходные офицеры и слаженная команда.

Когда капитан спрыгнул в шестерку, верп уже был погружен в красный катер, становой якорь свешивался с кат-балки над самым баркасом; за борт выливалась пресная вода, что быстрыми темпами облегчало корабль.

Шестерка носилась взад и вперед, словно игривый щенок, в поисках глубин и надежного грунта. На первом подходящем месте Джек Обри кинул через фальшборт буй и подозвал баркас, экипаж которого греб изо всех сил с якорем на борту и перлинем позади. Приходилось выгребать против ветра и усилившегося течения. От напряжения лица гребцов побагровели, а весла опасно гнулись возле уключин. Нельзя было терять ни секунды, поскольку, как было известно любому моряку, уровень воды может упасть на тридцать футов. За последние десять минут глубина над банкой и вокруг судна уменьшилась на целых пять дюймов, так что если им не удастся сняться с мели до конца этого прилива, то на следующий раз надежды мало, поскольку уровень воды не будет таким высоким. Кроме того, была опасность, что корабль переломится надвое, когда вода из-под него уйдет.

— Навались! Дружней навались! — вопил Пуллингс на баркасе, и ему вторил Моуэт на катере: — Навались, навались!

Добравшись до цилиндрического буя, матросы баркаса со всеми предосторожностями сбросили за борт тяжелый якорь. Катер устремился туда, где находилась шестерка, с которой сообщали о том, что под ней подходящий грунт, и выбросил верп, закрепив, таким образом, становой якорь. Поднявшись в шестерке, Джек закричал в сторону фрегата:

— Пошел шпиль! На корабле, пошел шпиль! — И тотчас матросы на шканцах принялись надраивать перлинь.

Когда шлюпки вернулись, на фрегате вовсю кипела работа: барабан шпиля вращался, но очень медленно. Матросы на вымбовках тяжело дышали. Стивен и отец Мартин пытались им помочь, но, когда, поднявшись из шлюпок на палубу, матросы тоже бросились к шпилю, Джек оттолкнул Стивена и занял его место со словами: «Я тяжелее». Затем могучим голосом заревел:

— А ну, навались! Навались, ребята. Ходи веселей!

Теперь были заняты все вымбовки. Шпиль делал полные обороты, железные палы пощелкивали: перлинь вот-вот был готов лопнуть. Посмотрев на корму, Стивен убедился, что толстый трос вытянулся в струнку. Сила натяжения вдвое уменьшила его толщину.

— Дожимай! — хриплым голосом закричал Джек, выкладываясь изо всех сил. — Ходи веселей! Навались!

Но шпиль почти не вращался. Щелчок — продолжительная пауза, затем еще один щелчок.

— Ходи веселей! Ходи веселей!

Щелчки палов стали все более частыми, кок заорал: «Мы слезли с мели!» — и те, кому не хватило места у шпиля, грянули «ура». Но выяснилось, что с места сдвинулись якоря. Фрегат даже не пошевелился, а лишь глубже увяз в иле. К тому времени уровень воды в реке упал на два фута.

— Отставить! — скомандовал Джек, выпустив из рук вымбовку. — Капитан Пуллингс, — произнес он, посмотрев на реку и берега. — Думаю, что по мере продолжения отлива корабль накренится на правый борт. Всем срочно готовить подставы. Кроме того, надо отыскать на суше твердый участок для орудий, чтобы во время следующего прилива облегченный корабль смог сняться с мели.

«А может быть, — произнес он мысленно, — нам удастся сделать это при самом высоком уровне следующего сизигийного прилива. Господи, пошли нам завтра хороший прилив».

«Бывали такие моменты, моя душенька, — писал Диане Стивен, указав на письме: „С берегов реки Сан-Франсиску“, — когда ты была не слишком довольна Джеком Обри. Но если бы ты понаблюдала за ним эти последние две недели, то, я уверен, признала бы в нем героические качества и известное великодушие. Как я тебе уже сообщал, пьяный лоцман посадил корабль на мель посередине реки на пике самого высокого прилива, и, стараясь изо всех сил, мы не смогли стащить судно, оно даже не сдвинулось с места. Не удалось снять его с мели и во время следующего прилива, уровень которого был недостаточно высоким, чтобы фрегат мог оторваться от илистого дна. После этого оставалась лишь одна надежда на смену луны, когда бывает сизигийный прилив — самый высокий. Мысль эта нас утешала, но с каждым днем наша добыча удалялась от нас на сотню-другую миль. От этой добычи зависят счастье Джека, его карьера и репутация. Вдобавок ко всем напастям, не было никакой уверенности в том, что следующий сизигийный прилив достигнет необычайно высокого уровня того прилива, во время которого „Сюрприз“ оказался на мели. Однако за все это время я ни разу не услышал от Джека ни одной жалобы, возгласа „Черт бы все побрал!“ или одного из тех более крепких выражений, которые так часто слышишь на корабле и которые он походя изрекает по сущим пустякам. Конечно же, он заставлял всех выкладываться целыми днями, поскольку надо было свезти на берег все орудия наряду с бессчетным количеством провизии и других припасов. А при отливе пришлось отрыть канал под днищем корабля, чтобы легче было стащить его с мели в нужный момент. Надо было подвесить и перо руля. Я не помню, чтобы во время всех этих работ он хотя бы раз выругался или кого-то отчитал. Самое любопытное было в том, что это его спокойствие буквально завораживало матросов. Они, нервничая, поглядывали на него и продолжали выполнять свои обязанности с поразительной добросовестностью. То же относилось и к отцу Мартину, и ко мне. В первые дни, когда корабль следовало разгрузить как можно быстрее для того, чтобы его корпус не покоробился или не переломился во время квадратурного прилива, все умелые матросы использовались для работы с пушками, а отцу Мартину, казначею и мне доверили шестерку (противная лодчонка), чтобы буксировать на ней к берегу тяжелые бочки. Уверяю тебя, мы постоянно ощущали на себе бесстрастный, решительный и повелительный капитанский взгляд. Ощущали его на каждом шагу и робели, как школяры.

Однако через несколько дней нас освободили от трудовой повинности — с кровоточащими руками и, без сомнения, надорванными спинами, но освободили, поскольку больше не оставалось не требующей особых навыков работы. Должен признаться, что последняя неделя была особенно сносной. Это единственная известная мне тропическая река, не зараженная москитами, хотя совсем рядом имеются обширные болота с изобилием птиц. Представь себе, если можешь, дорогая, розовую колпицу; кроме того, там в изобилии всевозможные растения. Я редко видел более счастливого человека, чем мой друг отец Мартин в те дни. По его мнению, можно было совершить такой вояж лишь ради жесткокрылых. Но, помимо того, что он собрал коллекцию чрезвычайно интересных жуков, он также видел боа, что было одним из его заветных желаний. Мы гуляли по дикому лесу, беседуя о ягуарах, когда нас сбил с ног какой-то предмет, который я принял за тяжелый сук или кусок лианы. Однако эта лиана извивалась с такой силой, что я тотчас понял, что на самом деле на нас с дерева упала огромная змея. Но змея эта сама так перепугалась, что стала метаться во все стороны. Я увидел, что отец Мартин держится за нее обеими руками, и принялся втолковывать ему, что его поведение опрометчиво, необдуманно, неразумно. Мне следовало бы напомнить ему о судьбе Лаокоона, но змея, сжав мою шею хвостом, заставила меня замолчать. Задыхаясь, отец капеллан объяснил мне, что это боа — а боа удивительно миролюбивые создания, — и он хочет только взглянуть на его рудиментарные конечности, после чего отпустит его, не причинив Божьей твари никакого вреда. Тут бедное существо опомнилось и рванулось (если только подобное слово применимо к такой толстой и почти бесконечно длинной рептилии). Змея решительно освободилась из объятий отца капеллана и стрелой взвилась вверх. Больше мы ее не видели. Судя по яркой окраске и смущенному состоянию ума, рептилия, должно быть, недавно сменила кожу. Самое замечательное то, что мы ежедневно производим опыты над растениями, которые напоминают листья куки, или коки, и которые подарил мне один перуанский путешественник. Стоит пожевать их самое непродолжительное время, как удивительным образом обостряются умственные способности, приходит какое-то радостное чувство, отступают голод и жажда. У меня имеется значительный запас таких листьев, потому что, думаю, это зелье поможет мне отделаться от одной моей пагубной привычки. Возможно, ты заметила, что для борьбы с бессонницей и некоторыми другими недугами я использую настойку опиума, и привычка эта становится досадной. Не думаю, что речь идет о злоупотреблении, тем более о пристрастии, и все-таки у меня появилось нечто вроде потребности, наподобие потребности в табаке. Мне хотелось бы от нее отделаться, и я думаю, что эти ценные листья окажут нужное воздействие. Их свойства поистине поражают меня, и я вложу в письмо несколько листиков, чтобы ты смогла испытать их на себе. В период особенно тяжелой работы и волнений я предложил их Джеку, но он сказал, что если они помогают обходиться без сна и пищи, то они ему не нужны: в эти напряженнейшие дни ему нужны сон и еда. Короче говоря, он ни за какие коврижки не станет принимать никаких снадобий до тех пор, пока корабль не окажется на плаву.

Теперь фрегат на плаву — опрятный, щеголеватый, не имеющий никаких повреждений. Во время сизигийного прилива, наступившего прошлым вечером, его буквально сорвало с банки, вернее острова. Но при этом мы потеряли якорь. На его поиски ушло столько времени, что приходится ждать следующего прилива, когда великолепный сеньор Лопес, Бог даст, выведет нас в открытое море. Я хотел было прибавить: «если он успеет», но в тот момент, когда мое перо застыло в воздухе, за изгибом реки я увидел его шлюпку. Теперь он на борту нашего судна, и после того, как он выведет нас из устья, я вручу ему это письмо».

— Вручу ли? — произнес он вслух, перечитав свое послание.

Тон его был ошибочен, пожалуй, оскорбительно ошибочен. Предполагалось, будто между ним и его женой нет никаких размолвок, и сознание такого предположения придавало письму элемент фальши, досадной искусственности. Стивен медленно скомкал письмо, разглядывая изящное суденышко, шедшее фарватером мимо злополучного острова. Но потом, наблюдая, как это суденышко швартуется у борта фрегата, и думая о том, что не увидит суши до тех пор, пока не окажется в Тихом океане, он разгладил листок и приписал: «Бог знает, когда придет к тебе это письмо, но, случись это рано или поздно, оно послужит залогом моей любви к тебе».

«Сюрприз» потерял шестнадцать суток, которые следовало наверстать; и хотя «Норфолк», вероятно, двигался на юг с крейсерской скоростью с целью сэкономить припасы, запасные детали рангоута и сберечь паруса, он вряд ли делал меньше пяти узлов, даже если брал на ночь двойные рифы на марселях. Следовательно, разрыв между ними составлял две тысячи миль.

По этой причине фрегату было необходимо спешить вовсю. Высадив лоцмана, «Сюрприз» поставил все паруса, какие только можно. В этом не было ничего необычного: командира «Сюрприза» всегда, в продолжение почти всей его карьеры, поджимало время, вечная гонка стала его естественным состоянием. Досуг в море был таким же ненормальным явлением, как искусственно вызванный штиль. И все же, при всей спешке, Джек не собирался доводить команду до предела, как это случалось, когда его целью становился корабль, находившийся в поле зрения или за линией горизонта: тогда он с чистой совестью мог рискнуть сломанной стеньгой. Но капитан вовсе не намеревался превращать преследование в рискованную гонку, помня, что впереди его ждет Тихий океан, где не найдешь ни одного судового поставщика, не говоря о доке. Он снова возблагодарил Провидение за то, что оно послало ему таких офицеров, как Пуллингс и Моуэт, которые заставят фрегат идти вперед ночью и днем с решимостью и энергией, не уступающими его собственным.

— Наконец-то мы сможем снова заняться морским ремеслом, — произнес он с удовлетворением, когда фрегат вышел в Южную Атлантику крутым бейдевиндом, воспользовавшись норд-остом — поистине морским ветром, в котором не ощущалось ни единого из запахов земли. — Возможно, нам удастся привести корабль в приличный вид — из развалины, пригодной лишь на слом. До чего же не хочется жаться к суше, — добавил он, посмотрев в сторону Бразилии — бледной полоски земли, видневшейся в западной части горизонта еле-еле, но все-таки недостаточно далеко для моряка дальнего плавания, худший враг которого — подветренный берег. — «Морской простор, где волны месяц осыпают поцелуями, не по душе мне», — процитировал он Моуэта, но затем, подумав, что судьба, возможно, воспримет эти слова как вызов, схватился за кофель-нагель и сказал: — Разумеется, я говорю это фигурально.

Джек не принадлежал к тем ретивым служакам, которые считали, что образцовое судно — это то, на котором стеньги заменяют на пять секунд быстрее, чем на остальных кораблях, стоящих в гавани, где медь изделий сияет ярче солнца в любое время и в любую погоду, где гардемарины носят белые панталоны в обтяжку, шляпу набекрень и высокие сапоги с отворотами, украшенными галуном и золотой кисточкой, хотя не понятно, как в такой обуви брать рифы; где ядра, сложенные на стеллажах, тщательно красятся чернью, а закопченные дужки суповых бачков драят до серебристого блеска. Но он любил, чтобы медные детали на «Сюрпризе» были начищены, а окрашенные поверхности выглядели сносно. Его старшему офицеру это нравилось еще больше, и, как это ни странно, нижние чины, которым приходилось выполнять всю эту бесконечную черную работу, были вполне с ними согласны. Именно к ней они привыкли и ценили то, к чему привыкли, хотя задолго до рассвета и до завтрака им приходилось ползать по мокрой палубе, пропесочивая ее и шлифуя камнем; они не роптали, даже если им приходилось орудовать кистью, когда атлантическая зыбь валяла фрегат с борта на борт и с носа на корму так, что его с трудом удерживали на курсе четыре матроса, стоявшие на штурвале. Большая часть вахтенных в это время находились рядом, чтобы в случае нужды прийти на помощь. Подобное случалось нечасто, поскольку, как правило, ветры были по отношению к кораблю не добрее, чем в начале вояжа. Не раз суеверные моряки косились на Холлома, этого пожирателя ветра, из-за его удачного плавания в личных водах старшего канонира.

«Сюрприз» на всех парусах мчался на юг, распространяя вокруг себя запах свежей краски. Как только краска высыхала, чувствовался еще и острый, волнующий запах порохового дыма. Редко случалось, чтобы вечерняя поверка проходила без стрельб хотя бы из мушкетов. Еще реже дело обходилось без артиллерийских учений. По словам Джека, чем хуже погода, тем больше проку от них, поскольку вряд ли вы столкнетесь с противником, когда на море тишь да благодать. Кроме того, полезно вовремя выяснить, как человек весом под двести пятьдесят фунтов сможет устоять на подпрыгивающей у него под ногами палубе. Существовали две основные причины бурной капитанской деятельности. Во-первых, Джек Обри искренне наслаждался жизнью: у него был жизнерадостный сангвинический характер, его печень и легкие находились в отличной форме, и если окружающий мир не относился к нему довольно немилосердно, что время от времени случалось, то он просыпался с радостным настроением и предчувствием счастливого дня. А поскольку он получал такое удовольствие от жизни, он намеревался прожить как можно дольше, и ему казалось, чтобы достичь этого, следовало в бою отвечать на два неприятельских бортовых залпа тремя своими, причем смертельно точными. Вторая причина, тесно связанная с первой, заключалась в том, что в его представлении образцовый корабль — это прежде всего сильная, опытная команда, которая способна превзойти противника умением маневрировать и стрелять, корабль, где дисциплина дружит с удачей, — словом, боевая единица, которая должна побеждать приблизительно равного по силе противника. Увлекаемый теплым Бразильским течением, градус за градусом фрегат уходил на юг. Они миновали тропик Козерога еще до того, как успел установиться отмечаемый ударами рынды, размеренный распорядок дня, какой существует на судах с незапамятных времен. Свежевыкрашенный корабль радовал взор, медные детали были вычищены до блеска во время вынужденного докования; на мачтах фрегат нес паруса, соответствующие хорошей погоде, и, освещенный с кормы солнцем, в оперении верхних и нижних лиселей, имел необыкновенно элегантный вид. Гардемарины получили представление о прошедшем неопределенном времени в греческом языке, абсолютном аблативе, а также о началах сферической тригонометрии. Этим наукам они внимали без особого воодушевления, зато с интересом изучали вместе с Бонденом подковообразный сплесень note 23 или какие-то другие необыкновенные узлы, которые они учились вязать с Шустрым Дудлом — матросом, который, будучи совершенно косноязычным, никогда ничего не объяснял, но показывал, что нужно делать, по нескольку раз, проявляя великое терпение. Бывало, он раз десять показывал, как нужно заделывать юферс в штаг катера, не произнося ни единого слова. Остальную часть дня они почти не видели отца Мартина; иногда казалось, что капеллан, как и его ученики, рад откреститься от синусов, тангенсов и секансов. На самом же деле все свободные часы он систематизировал свою обширную, хоть и собранную в спешке коллекцию бразильских жесткокрылых. Только теперь он смог оценить это богатство — многообразие новых видов, родов и даже семейств. Они со Стивеном рассчитывали на несколько счастливых, спокойных месяцев, которые можно будет посвятить классификации этих существ, хотя Стивен не испытывал особого пристрастия к жукам, да и служебные обязанности (а также нежелание упустить из виду какую-нибудь пролетающую птицу или проплывающего кита) зачастую отвлекали доктора от ученых трудов.

Хиггинс как ассистент при хирургических операциях все больше не удовлетворял Стивена. Вне всякого сомнения, этот человек виртуозно рвал зубы, но во всем остальном по части медицины и хирургии был дремучим невеждой, да еще к тому же дерзким и заносчивым.

Кроме того, он злоупотреблял доверчивостью простодушных матросов. Конечно, и Стивену, чтобы успокоить мнительных, приходилось прибегать к своего рода надувательствам, предписывая безвредные, но и бесполезный лекарства; однако Хиггинс переходил всякие границы, прибегая к снадобьям, не очень-то полезным для здоровья. Кроме того, он начал получать незаконные доходы как от больных, так и от тех, кто просто хотел поваляться какое-то время в лазарете, наслаждаясь бездельем. Поэтому доктор решил сам заботиться обо всех пациентах, ограничив обязанности Хиггинса удалением зубов. При этом он знал, что ему не удастся окончательно покончить с частной, вернее тайной, практикой своего помощника, поскольку матросы были верны своей натуре. Во всяком случае, Стивен следил за тем, чтобы их не травили, и запирал у себя в шкафчике наиболее опасные лекарства. До полудня Стивен осматривал фок-мачтовых матросов, затем в сопровождении Джека Обри осмотрел больных в лазарете. Что касается офицеров, то они обычно записывались на прием через фельдшера. Но так происходило не всегда, особенно когда шла речь о сотрапезниках из кают-компании, поэтому Стивен ничуть не удивился, услышав стук в дверь спустя несколько дней после того, как они вышли из Пенедо. Дело в том, что несколько офицеров и унтер-офицеров все еще страдали желудком, объевшись черепашьим мясом и тропическими фруктами. Но, оказывается, это была миссис Хорнер, пришедшая в тот момент, когда все матросы находились на палубе, поскольку «Сюрприз» лег в дрейф, чтобы опросить «купца», шедшего со стороны Ла-Платы. Когда он предложил осмотреть ее в кают-компании в присутствии мужа, она отказалась. Она также не хотела, чтобы при осмотре присутствовала миссис Лэмб или жена сержанта. По правде говоря, продолжительный осмотр не понадобился: было и так ясно, что миссис Хорнер беременна. Когда Стивен сообщил ей об этом, она сказала:

— Да. И не от Хорнера. Вы знаете о его слабости, доктор, он сам мне признался, что советовался с вами. Забеременела я не от него, и если он об этом узнает, он меня убьет. Он человек ужасный. Если я не освобожусь от плода, он меня убьет. — После продолжительного молчания она прошептала: — Он меня убьет.

— Очень жаль, — отвечал Стивен. — Не стану делать вид, будто не понимаю, чего вы от меня хотите, но этого не произойдет. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но только не это. Вы должны попытаться… — Тут воображение изменило ему. Он замолчал, уставившись в пол, понимая, в какую она попала беду и какое испытала разочарование.

— Да, я знаю его, — сказала миссис Хорнер мертвенным голосом. — Он меня убьет…

Через несколько секунд она, по крайней мере внешне, пришла в себя и поднялась, оправив передник: жалкая, немощная и еще такая юная.

— Прежде чем вы уйдете, — произнес доктор, — я должен сказать вам две вещи. Во-первых, всякое вмешательство в ход природного процесса чрезвычайно опасно. Во-вторых, природа сама нарушает свои законы, поскольку более одной беременности из десяти оканчиваются естественным выкидышем. Надеюсь, вы будете заходить ко мне по крайней мере раз в неделю. Возможно, вы будете чувствовать себя не вполне хорошо, и тогда, пожалуй, придется как-то вас взбадривать.

Было очевидно, что она вряд ли слышала, что он говорит, хотя сделала книксен после того, как доктор замолчал. Выходя из каюты, молодая женщина пробормотала:

— Он меня убьет.

«Пожалуй, так оно и будет», — подумал Стивен спустя несколько минут. Он вышел на палубу, чтобы отделаться от неприятного чувства и послушать, о чем рассказывает «купец». В нескольких футах от него на продольном мостике стоял как всегда хмурый старший канонир — могучего телосложения мужчина с длинными, неловкими руками.

Стивен пришел слишком поздно и застал лишь семафорный обмен любезностями между расходящимися разными галсами кораблями, разделенными уже четвертью мили аквамаринового, покрытого белыми барашками моря. Пуллингс сообщил ему, что полученные новости самые неутешительные: «Норфолк» не заходил в устье реки Ла-Плата, что могло бы сэкономить «Сюрпризу» по крайней мере несколько сотен миль, но проследовал прежним курсом. Капитан одного баркаса из Монтевидео сообщил, что видел американца где-то возле сорокового градуса южной широты, а значит, воспользовавшись попутными ветрами, он значительно оторвался от них.

— Единственная наша надежда теперь, — сказал Моуэт, — это встретить какое-нибудь судно, которое видело, как американец перевооружается, скажем, в порту Дезир, прежде чем направиться к мысу Горн. Иначе нам наверняка придется последовать за ним в Тихий океан. И еще неизвестно, удастся ли нам тогда отыскать эту иголку в стоге сена.

— Но ведь мистер Аллен знает все убежища наших китобоев, а китобои — единственная цель «Норфолка»!

— Конечно. Но за последние годы границы китобойного промысла переместились далеко на юг и запад, и если мы не захватим американца у берегов стран, где бывал наш штурман — у побережья Чили, Перу, Галапагосских островов, Мексики и Калифорнии… Если фрегат ушел на запад на три тысячи миль, а то и больше, то как мы его вообще сможем отыскать в этих водах? В тех краях не ведется торговля, там не встретишь «купца», который мог бы сообщить о замеченном американце, не найдешь порта, где можно было бы услышать какие-то известия о нем. Для этого нужна необыкновенная удача, а удачи в этом окаянном вояже нас пока не балуют.

Корабль шел все дальше и дальше на юг, но ни одного судна не попалось ему навстречу. Дни превращались в недели, а гладкое, как зеркало, море оставалось пустынным. И все это время дули слабые, переменные, иногда приносящие жуткий запах гнили ветры. Хуже всего было то, что они были слабые. Три ночи подряд Джеку снился один и тот же сон: будто бы ему достался конь, у которого так разъезжались копыта, что седок то и дело касался обеими ногами земли, и люди смотрели на него с неодобрением и даже откровенным презрением. Всякий раз он просыпался в поту, испытывая чувство тревоги.

Постепенно воздух и море становились холоднее, и каждый день во время полуденных астрономических наблюдений солнце удалялось, по крайней мере, на градус от линии зенита. К этому времени все гардемарины научились довольно точно определять его высоту. Джек Обри с удовлетворением наблюдал за тем, как они вычисляют местоположение корабля к югу от экватора и к западу от Гринвича, а иногда вызывал их к себе, чтобы послушать отрывок из оды на латинском языке (в настоящее время они терзали бедного Горация) или склонение греческого существительного.

— Если завтра все они утонут, — заметил он, обращаясь к Стивену, — то их отцы не смогут упрекнуть меня в том, что я не выполнил своего долга по отношению к ним. Когда я сам был зеленым юнцом, никому не было дела до того, верна или нет моя прокладка курса, что же до моих занятий латинским или греческим…

Джек почти ежедневно приглашал их поочередно к своему столу — как завтрак, так и обед со своим капитаном делили один или два юных моряка.

Во время этого продолжительного, медленного перехода у всех появилась уйма времени, и возобновились обычные приглашения к столу, иногда становившиеся несколько однообразными: капитан обедал вместе с офицерами в кают-компании; тем, кому положено трапезовать в кают-компании, поочередно обедали в капитанской каюте; а мичманы по одному и по двое трапезовали то тут, то там. Чем дальше на юг уходил фрегат, тем более скудным становился стол. Оба кока старались, как могли, но личные припасы сходили на нет. Понтий Пилат — кают-компанейский петух — все еще кукарекал, когда на шканцы выносили клетки с птицами, и его куры время от времени несли яйца; коза Аспазия самоотверженно давала молоко для священного ритуала кофепития в капитанской каюте, но последняя овца сдохла чуть южнее сороковой параллели: она была острижена — нет, скорее обрита для ее же блага вблизи экватора и не смогла выдержать резкого похолодания. Настал день, когда даже на капитанском столе появилась солонина. Джек Обри извинился за изменения в меню, поскольку приглашал гостей «разделить вместе с ним баранье седло», но капеллан возразил:

— Ну что вы, что вы! Такой вкусной соленой свинины с таким изумительным сочетанием ост-индских специй я еще никогда не ел. Но даже если бы подали самую простую кашу, какую едят в пост, все равно это был бы пир. Дело в том, что этим утром, сэр, в половине девятого, я впервые в жизни увидел пингвина! Как уверяет меня доктор, это был королевский пингвин, который плыл рядом с кораблем с чрезвычайно большой скоростью и изяществом. Он словно летел по волнам!

Действительно, «Сюрприз» оказался на границе вод Тихого, Атлантического и Индийского океанов: эти воды непрерывным потоком устремляются вокруг света, и в них водится значительное количество морских обитателей крайнего юга. Совершенно неожиданно изменились цвет, температура и даже характер моря. Крупные альбатросы тут еще не встречались, но можно было ждать появления буревестников, вилохвостых качурок, китовых птиц и, разумеется, множества пингвинов. На следующий день после этой перемены капеллан со Стивеном вылезли из теплых коек, едва заслышав знакомый звук: это драили камнем палубу высоко у них над головами. Звук этот скорее ощущался, чем слышался, так же как ощущалась легкая вибрация корпуса и тугих снастей. Он ощущался и в кают-компании, где буфетчик оделил каждого миской горячей каши. К этому времени — отец Мартин успел умыться и даже побриться при свете сальной казначейской свечи — на востоке показалась бледная серая полоса. Вниз спустился Хани с босыми, покрасневшими от холодной, мокрой палубы ногами, чтобы в тепле надеть чулки и башмаки. Он сообщил им, что через пять минут лопатами и швабрами сгонят с палубы воду и что ночной моросящий дождь прекратился:

— Ветер от норд-оста с попутной волной. Но по-прежнему очень холодно. Если подождете, то после завтрака, судя по тошнотворной вони, будет вяленая треска.

Оба ответили отрицательно, предпочитая выйти на палубу до того, как будет подана команда убрать койки в эти сетчатые штуковины вдоль бортов, которые так мешают вести наблюдения. Они поднимутся наверх, как только палубы как следует просохнут…

— Сэр! Сэр! — закричал босоногий Кэлами, спустившись вниз. — Там, рядом с нами, огромный, здоровенный кит.

Кит действительно оказался рядом и был в самом деле огромен. Это был кашалот с гигантской, словно обрубленной головой, который находился на траверзе рус-леней. Темное тело могучего животного достигало семидесяти пяти или восьмидесяти футов в длину, производя впечатление спокойной силы. Рядом с ним фрегат казался скорее баркасом. Верхняя часть его головы и туловища находилась над поверхностью воды, и из дыхала била толстая белая струя пара. Она была направлена вверх и вперед. За это время можно было досчитать до трех. После небольшой паузы животное ненадолго опустило голову в воду, затем подняло ее и снова пустило струю пара. Вновь и вновь повторяя эти действия, кашалот плыл рядом с кораблем, регулируя скорость легкими колебательными движениями огромного горизонтального хвоста. До тела, погруженного в прозрачную, свинцового оттенка воду, казалось, можно было достать рукой. Оно было одинаково хорошо видно как над, так и под поверхностью моря. Доктор и капеллан, словно зачарованные, стояли у поручней и молча наблюдали за кашалотом.

— Это и есть один из тех самых быков на восемьдесят бочек, — заметил штурман, стоявший рядом со Стивеном. — Может, даже на девяносто. Мы их называем вожаками, хотя обычно они разгуливают в одиночку.

— Похоже на то, что он ничуть не встревожен, — прошептал Стивен.

— Действительно. Уверен, что он глух. Я встречал старых кашалотов, которые были не только глухи, но и слепы на оба глаза, хотя казалось, что с ними все в порядке. Но, пожалуй, ему нравится находиться в обществе. Так бывает со многими китами-одиночками, как и с дельфинами. Скоро он уйдет под воду, он достаточно надышался, и теперь… — Но речь штурмана внезапно прервал звук мушкетного выстрела, нарушившего тишину. Бросив взгляд вдоль фальшборта, Стивен увидел офицера морской пехоты, не успевшего снять ночной колпак, с дымящимся ружьем в руках и широкой идиотской улыбкой на лице. Голова кита погрузилась в бурлящую воду, и животное, изогнув дугой огромную спину и подняв хвост, на долю секунды повисло над поверхностью воды и камнем пошло ко дну.

Стивен посмотрел вдаль, чтобы не проявить охватившую его ярость, и тут ему предстало необычное для этого времени дня зрелище: на мостике стояла миссис Лэмб, жена плотника. Она ждала, когда воцарится тишина, и поспешила к врачу.

— Доктор, пожалуйста, пойдемте со мной. Миссис Хорнер совсем плоха.

Она действительно была плоха. Согнувшаяся пополам на койке, с желтым, залитым потом лицом, с волосами, разметавшимися по щекам, она пыталась задержать дыхание, чтобы справиться с болью. В углу каюты с растерянным видом стоял ее муж. Жена сержанта, опустившись на колени, утешала больную:

— Ну, потерпите, дорогуша, потерпите.

В то утро Стивену было не до миссис Хорнер, но, едва войдя в каюту, он без слов понял, что произошло: ей сделали аборт. Миссис Лэмб знала об этом, но остальные не знали, и в перерывах между приступами боли единственное желание миссис Хорнер заключалось в том, чтобы выпроводить их из помещения.

— Мне нужен свет и воздух, два таза горячей воды и несколько полотенец, — повелительным голосом произнес Стивен. — Миссис Лэмб будет мне помогать. Для остальных тут нет места.

Произведя беглый осмотр и решив неотложные проблемы, доктор поспешил к себе за медицинским набором. По пути он столкнулся со своим помощником — Хиггинсу некуда было деваться, и он отступил в сторону, чтобы пропустить доктора. Тот взял его за локоть, подвел к решетке так, чтобы на лицо Хиггинса падал свет, и сказал:

— Мистер Хиггинс, мистер Хиггинс, вас повесят, если я ее не спасу. Вы наглый, подлый, злобный, невежественный идиот, а теперь еще и убийца в придачу. — Хиггинс умел постоять за себя, когда его припирали к стенке, но в водянистых глазах Стивена была столько змеиной ярости, что он лишь понурил голову, не найдясь с ответом.

Несколько позднее, оказавшись в лазарете, одном из немногих мест на корабле, где можно было говорить, не опасаясь быть подслушанным, Стивен обнаружил там старшего канонира, который спросил, что за недуг приключился с его женой, каков характер ее заболевания.

— У нее женская болезнь, — ответил Стивен, — причем довольно распространенная. Однако случай сложный, боюсь, дела ее очень плохи. Единственная надежда на крепость ее организма. Сколько лет миссис Хорнер?

— Девятнадцать.

— И все-таки вы должны быть готовы ко всему. Возможно, она справится с лихорадкой, а возможно, и нет.

— Это не из-за меня? — тихим голосом спросил офицер. — Не из-за того, ну, вы знаете, что я имею в виду?

— Нет, — отвечал Стивен. — Вы тут совершенно ни при чем. — Он посмотрел на его потемневшее, угрюмое и жесткое лицо. «Неужели он способен на привязанность? — подумал доктор. — Любовь? Какое-то нежное чувство? Или в нем лишь говорит гордыня, забота о своей собственности?» Доктор не нашел ответа, но на следующий день рано утром, когда ему пришлось сообщить Хорнеру, что больной не стало лучше, у Стивена появилось ощущение, что после первого шока главным чувством старшего канонира стал гнев — весь мир был виновен в том, что его жена осмелилась заболеть. Это открытие ничуть не удивило доктора: за долгие годы медицинской практики на берегу ему встречалось множество мужей и даже любовников, которых злила болезнь женщины, будто единственной причиной болезни было желание подложить им свинью. Вместо сочувствия они испытывали раздражение.

Рассвет не спешил, задерживаемый мелким дождем из идущих с норд-оста туч. Когда же развиднелось и исчезла пелена дождя на зюйд-весте, послышался крик впередсмотрящего:

— На палубе! По правой скуле парус!

Джек Обри, сидевший у себя в каюте и подносивший к губам первую чашку кофе, услышал этот вопль. Стукнув чашкой об стол и пролив половину кофе, он кинулся на палубу.

— Эй, на мачте! — крикнул он. — Где ты его увидел?

— Сейчас ничего не вижу, сэр, — отозвался наблюдатель. — Судно, по-моему, находилось в направлении один румб по правой скуле с корпусом, видимым над горизонтом. Мне кажется, оно шло в крутой бейдевинд галсом левого борта.

— Наденьте же, сэр! — сердито закричал Киллик, поспешив за капитаном и протянув ему штормовой плащ с капюшоном, так называемую Магелланову куртку. — Надевайте. Что я, бегать буду за вами, что ли? Я всю ночь ее чинил, черт бы ее побрал, — недовольно бормотал вестовой.

— Спасибо, Киллик, — рассеянно отозвался Джек Обри, надевая капюшон на непокрытую голову. Затем громко скомандовал:

— По местам! Брамсели и всепогодные лисели ставить!

Других парусов и не требовалось. По команде капитана марсовые устремились вверх, ванты с обоих бортов почернели от множества людей. Не успел боцман свистнуть в дудку, как паруса были подняты и расправлены с чрезвычайной быстротой. После того как «Сюрприз» резво помчался вперед, вздымая буруны, впередсмотрящий снова доложил о том, что видит парусник, который успел совершить поворот через фордевинд и теперь держит курс на чистый зюйд.

— Мистер Блекни, — обратился Джек Обри к юному гардемарину, насквозь промокшему от дождя, но розовому от возбуждения. — Живо на фок-мачту с подзорной трубой. Будете докладывать, что видите.

Действительно, судно совершило поворот через фордевинд, докладывал гардемарин: он увидел его кильватерную струю, которая увеличивалась на глазах.

Даже находясь на шканцах, Джек Обри и остальные моряки, столпившиеся возле подветренного фальшборта, могли различить силуэт судна, появившегося вдалеке из серой мглы. Но это было лишь бледное пятно, не более того.

— А вы не видите «вороньего гнезда»? — допытывался капитан.

— Никак нет, сэр, — отвечал юноша после продолжительной паузы. — Уверен, «вороньего гнезда» на нем нет.

Все офицеры одновременно улыбнулись. Всякий парусник, встреченный в здешних водах, почти наверняка должен быть китобойным судном или же военным кораблем. Но ни одно китобойное судно не выйдет в море без «вороньего гнезда». Это важный и наиболее заметный элемент его оснастки. Следовательно, перед ними военный корабль. Возможно, с «Норфолком» тоже случилась какая-то беда или он попал в сильный шторм. Возможно, ему пришлось ремонтироваться в каком-то тайном южном убежище. Вполне возможно, что всего лишь в нескольких милях с подветренной стороны от них находится неуловимый американец.

— На палубе! — громко, но разочарованно доложил впередсмотрящий. — Это всего лишь бриг.

Радостного волнения как не бывало. Конечно, ну конечно же, это пакетбот, бриг «Даная», вспомнили все. Судя по тому, как недалеко он от них ушел, бриг двигался чрезвычайно медленно. Конечно, он повернул вспять и кинулся удирать на всех парусах, не зная, что ему повстречался именно «Сюрприз».

— Черт бы его побрал, — произнес Джек, обращаясь к Пуллингсу. — Несомненно, мы его допросим. Давайте поднимем короткий вымпел, как только они сумеют его разглядеть. Но не раньше. Незачем трепать впустую дорогую ткань. — С этими словами он вернулся к своему кофе. Узнав, что доктор Мэтьюрин занят с пациентом, покончив с кофе, капитан в одиночестве принялся за трапезу.

Но «Даная» вела себя как-то странно. Очевидно, она не поверила сразу флагу «Сюрприза», как и полагалось в таком случае. Но настораживало то, что она не ответила удовлетворительным образом и на секретный сигнал, хотя видимость стала достаточной. Еще одно подозрительное обстоятельство: она стала понемногу приводиться к ветру — словно для того, чтобы оторваться от них, поднимая на бизань-мачте через продолжительные промежутки времени непонятные сигналы. «Даная» была великолепным ходоком, как и следовало ожидать от пакетбота; неся большую парусность, она удалялась от «Сюрприза».

Пуллингс отправил в капитанскую каюту вестового с целью сообщить, что ему не по душе эта игра в кошки-мышки, и Джек Обри вернулся на палубу. Держа в руке кусочек тоста, он разглядывал бриг. Тот верно сообщил свои позывные, нес нужный флаг, а теперь поднял семафор «Везу срочные донесения». Сигнал означал, что бриг не только не остановится, но и не позволит, чтобы его остановили. Однако секретный сигнал вызывал сомнения: прочитать его было невозможно: едва подняв флажный набор, его тотчас же опускали.

— Повторите приказание, — произнес Джек. — И произведите предупредительный выстрел.

Аккуратно положив тост на станину каронады, капитан принялся разглядывать «Данаю» в подзорную трубу Моуэта. На судне царили неразбериха и суета. Набор флагов то поднимался, то опускался вновь, фал то и дело заедало. И вновь важный семафор исчез, прежде чем его успели прочесть. Джек Обри сам не раз прибегал к таким уверткам, чтобы сберечь несколько драгоценных минут во время преследования. Такого рода неполадки были неубедительны для такого хорошего ходока, как «Даная»; их следовало сочетать с неумелым управлением, взятием рифов и развязавшимися сезнями. Нет, нет, так не пойдет. Бриг захвачен. Он находится в неприятельских руках и пытается оторваться от них.

Джек Обри быстро оценил обстановку — скорость ветра, течения, месторасположение пакетбота — и произнес:

— Свистать команду на завтрак, а затем мы приведемся к ветру. Если бриг захвачен, как я предполагаю, и если нам удастся захватить его, то вы, Пуллингс, отведете его домой.

— Благодарю вас, сэр, — отозвался Пуллингс с широкой улыбкой. С карьерной точки зрения такое решение командира устраивало его как нельзя лучше. Славой в сражении он себя не покроет: своим вооружением пакетбот значительно уступает фрегату и поэтому в схватку не вступит; но это ничего не значит, поскольку слава славе рознь. Офицер, приведший ценный приз, вновь захваченный у противника, будет располагать убедительным доказательством своего рвения и удачливости, что является важным качеством, когда речь зайдет о предоставлении ему должности.

— Правда, с ним придется повозиться, — заметил Джек, разглядывая бриг из-под ладони, защищавшей его глаза от солнца. — Можете сообщить об этом доктору. Он любит хорошую погоню.

— А где же доктор? — немного погодя спросил капитан, когда «Сюрприз» под всеми парусами мчался на юг, являя собой великолепное зрелище.

— Видите ли, сэр, — отвечал Пуллингс. — Похоже на то, что он всю ночь был на ногах: жена старшего канонира приболела. И теперь они с отцом капелланом мирно греются у печки в кают-компании, раскладывая своих жуков. Но доктор говорит, что если ему прикажут подняться и наслаждаться холодным дождем, а то и мокрым снегом, не говоря о штормовом ветре, то он, разумеется, с радостью повинуется.

Джек Обри легко представил себе и те мятежные заявления, которые Пуллингс не рискнул передать. Он произнес:

— Надо попросить Киллика сшить доктору Магелланову куртку. А вестовой мистера Мэтьюрина не в ладах с иголкой. Жена старшего канонира, говорите? Бедняжка. Думаю, она что-то съела. Но лучшего врача ей не найти. Помните, как он выскреб мозги бедного мистера Дея на шканцах старушки «Софи», а потом положил их на место? Эй, на носу, приподнимите на полсажени фор-стаксель!

Все внимание моряков «Сюрприза» было сосредоточено на бриге. Экипаж фрегата, начиная с капитана и кончая последним матросом, работал как один человек. Редко когда приходилось отдавать команду, использовались любая попутная волна, любое изменение ветра, то и дело регулировали кливеры и стаксели; брасы находились в умелых, чутких руках. Моряки «Сюрприза» были охочи до призов; у них было гораздо больше опыта по их захвату, чем у многих других экипажей; их аппетит рос с каждым удачно взятым «купцом», военным кораблем или заново захваченным бывшим своим судном. И теперь пиратская сторона их характера была особенно отчетливо видна. Хотя могло показаться, что ничего нельзя добавить к сочетанию охотничьего инстинкта с сильным желанием заработать денег, но в данном случае команду подгоняло еще и желание помочь капитану Пуллингсу. Конечно же, все слышали обещание Джека Обри. И это заставляло моряков работать с удвоенной силой, хотя «Даная» шла так резво и так хорошо управлялась, что, имея отрыв в пять миль, она имела шанс скрыться под покровом ночи. Но бледное солнце находилось еще высоко над горизонтом, когда бригу пришлось лечь в дрейф и, спустив марсели, оказаться у подветренного борта фрегата.

— Передайте доктору, что он должен подняться на палубу, нравится ему это или нет, — заявил Джек и, когда Стивен появился, сказал ему: — Вот пакетбот, о котором нам сообщили. Но его, должно быть, захватили люди с «Норфолка», поскольку бригом распоряжается призовая команда. К нам направляется американский офицер. Каковы ваши намерения?

— Может быть, мы побеседуем после того, как вы с ним поговорите? — отозвался Стивен, который не любил делать заявления при посторонних. — Я рад, что вы захватили судно, не открыв по нему орудийного огня. Я даже не представлял себе, что преследование проходит так успешно. Мы с отцом Мартином ожидали, что, прежде чем все кончится, будет много грохота и беготни. — Доктор взглянул на «Данаю»: немногочисленные моряки, шумно обнимающиеся на полубаке пакетбота с матросами «Сюрприза», были, очевидно, узниками, которые совершенно неожиданно для себя обрели свободу. Те, что находились на шкафуте, выглядели чрезвычайно подавленными и уставшими — прежде чем в свою очередь угодить в плен, им пришлось целый день поднимать и натягивать тросы, ставить паруса, затем снова убирать их. Совершенно очевидно, это была неприятельская призовая команда. Их командир — моложавый лейтенант, — скрывая свои чувства под маской невозмутимости, поднялся на борт фрегата и, отсалютовав находившимся на шканцах, протянул Джеку Обри свою шпагу.

— Нет, сэр, вы должны оставить ее у себя, — покачав головой, произнес Джек. — Клянусь честью, вы проявили себя с лучшей стороны.

— Думаю, нам удалось бы уйти, — отозвался лейтенант, — не потеряй мы столько парусов южнее мыса Горн и будь у нас более решительная и надежная команда. Но, во всяком случае, для нас нет бесчестья в том, что нас захватил столь прославленный ходок.

— Пожалуй, нам обоим не мешало бы перекусить, — сказал Джек Обри, ведя американца к себе в каюту. Обернувшись через плечо, он добавил: — Капитан Пуллингс, действуйте.

Капитан Пуллингс действовал очень умело. Он подвел пакетбот как можно ближе к фрегату, чтобы произвести замену экипажа до того, как стемнеет и почти наверняка воцарится ненастье. Прежде чем вернуться к своим подвесным койкам, Стивен и отец Мартин понаблюдали за снующими шлюпками, которые, раскачиваясь на свежеющих волнах, доставляли на «Данаю» матросов и морских пехотинцев с «Сюрприза», привозя на обратном пути бывших узников и американцев. На борту фрегата оказался и длинноногий мичман, державший в руках шканечные журналы и бумаги «Данаи».

— Вот ее судовые документы, — произнес капитан Обри, когда к нему пришел Стивен, с которым он хотел посовещаться. — Разумеется, многого мы из них не узнаем, поскольку английские записи прекратились после того, как судно было захвачено. Все остальное — это сухие сведения о курсе и погодных условиях, при которых они плыли дальше. В основном погодные условия были неблагоприятными. Однако пленные успели сообщить нам кое-какие сведения. Поскольку их, как и пакетбот, захватили по эту сторону мыса Горн, то они не знают наверняка, находится ли «Норфолк» по-прежнему в Тихом океане, однако им известно, что в Южной Атлантике он захватил два наших китобойных судна, возвращавшихся домой. Одно из них занималось промыслом целых три года, и все бочки в его трюмах были наполнены ворванью. Вот черновик рапорта, который Том Пуллингс захватит с собой. Из него вы сразу все поймете. Может быть, вы подправите стиль там, где сочтете нужным. Стивен взглянул на знакомую шапку:

«Сюрприз», в море

(ветер с норд-оста, умеренное волнение)

49° 35'S, 63° 11'W

Милорд!

Честь имею уведомить вашу светлость о том, что… и затем произнес:

— Прежде чем я прочту эту бумагу, ответьте мне на следующий вопрос. Если на борту пакетбота мы обнаружим сокровища, то где бы они находились в большей безопасности — у нас или у Тома?

— Что касается сокровищ, то, боюсь, капитан «Норфолка» тотчас наложил на них руку. Два железных сундука, набитых золотом, — шутка ли! Неужели вы полагаете, что они оставили бы это добро без присмотра? Да боже упаси! Я бы на их месте этого не допустил, ха-ха-ха!

— Предположим, что на судне есть тайник, где спрятаны документы, ценные документы, — терпеливо продолжал втолковывать Стивен, подвинув свой стул к Джеку и по-прежнему не повышая голоса. — Где бумаги будут в большей безопасности — у него или у нас?

Джек вскинул на доктора понимающие глаза:

— Каперы — вот в чем беда! На этом бриге Том может уйти от большинства военных кораблей, если только погода не испортится. Но начиная с Вест-Индии ему могут угрожать каперы — как французские, так и американские. Некоторые из них очень хорошие ходоки, а у него всего несколько пушчонок и мушкетов, да горстка людей. Риск нарваться на капера, конечно, не слишком велик в бескрайнем океане, однако должен сказать, что ваши таинственные бумаги у нас были бы в большей сохранности.

— Тогда не будете ли вы добры, пока не стемнело, последовать за мной на пакетбот, чтобы осмотреть место, где находились сундуки?

— Хорошо, — отозвался Джек. — Мне в любом случае хочется взглянуть на судно. Сумку захватить?

— Полагаю, что нет, — отвечал Стивен. — Но точная линейка нам пригодится.

Доктору было не по себе. Деньги всегда плохо влияли на его умственные способности, зачастую так запутывая ждущий решения вопрос, что он превращался в очень опасную проблему. Стивену весьма не понравилось то, каким образом ему сообщили о тайнике на «Данае», а воспоминание о письмах, в которых сэр Джозеф сообщал ему о мрачной, тревожной атмосфере, царящей в Лондоне, усугубило его пессимизм, и при этих изменившихся обстоятельствах он поддался соблазну махнуть на все рукой. В инструкциях не указывалось, как он должен действовать в нынешней обстановке, так что, как бы доктор ни поступил, любое его решение могло быть признано неверным. Но если он вовсе ничего не предпримет, а пакетбот еще раз захватят, то он будет выглядеть круглым дураком, если не изменником. А ну как выяснится, что тайник пуст? Что, если какие-то крысы добрались до этих бумаг? Что, если плененный мистер Каннингем сам окажется крысой?

Такие мысли вертелись в голове у доктора, пока он обшаривал длинную нишу в переборке каюты, где некогда обретался со своим багажом мистер Каннингем. Отверстия для болтов, которыми крепили ящики, были там хорошо видны. Испытывая известного рода облегчение, Стивен обратился к Джеку:

— Несчастные придурки дали мне неверные инструкции. Тут нет ничего. Возможно, так даже лучше.

— Вы разрешите мне взглянуть на эту бумагу? — спросил капитан.

— Да ради бога. Но тут написано черным по белому: «Нажать на третий болт под полкой на бакборте в трех футах девяти дюймах от переборки».

— Стивен, — заметил Джек. — По-моему, вы смотрите на полку, находящуюся на штирборте.

— Черт бы вас побрал, Джек! — воскликнул доктор. — Разве это не левая рука у меня? — продолжал он, подняв руку. — А то, что находится на левой, или невезучей, стороне, называется бакбортом.

— Вы забыли, что мы повернулись, — возразил Джек Обри. — Видите ли, мы сейчас обращены лицом к корме. Вы сказали: третий болт? — Нащупав металлическую головку, капитан нажал на нее, и тотчас же с громким стуком из выемки выпал металлический ящик. Ударившись углом о палубу, он открылся. Поставив наземь фонарь, Джек нагнулся, чтобы собрать вывалившиеся пачки ассигнаций и другие бумаги. Сгребая деньги, он воскликнул: — Бог любит нас! Что может… — Но тут же осекся и молча собрал пачки. Стивен окинул их беглым взглядом и, озабоченно покачав головой, снова уложил деньги в ящик.

— Самое лучшее — опечатать все это добро и отдать вам на хранение. Может, вы сами отнесете ящик на «Сюрприз»? А то вы знаете мою привычку падать из шлюпки в воду.

Оказавшись в капитанской каюте, Стивен растопил воск, прижал к нему гравированный брелок и, прикрепив к ящику клочок бумаги, протянул его капитану со словами:

— Тут указано имя получателя на тот случай, если со мной что-нибудь случится.

— Чертовски тяжелая ответственность, — с серьезным видом произнес Джек Обри, принимая ящик.

— Бывает ответственность и потяжелее, мой дорогой, — возразил Стивен. — Мне нужно навестить своих пациентов.

— Кстати, — отозвался Джек, — я вижу в списке больных имя жены старшего канонира. Надеюсь, ей стало лучше?

— Лучше? Ничего подобного, — выразительно ответил доктор.

— Жаль, — сказал капитан. — Может, навестить ее, принести цыпленка или бутылку портвейна? Или и то и другое?

— Послушайте, — оборвал его Стивен. — Я не уверен, что она выживет.

— О господи! — воскликнул Джек Обри. — Я не представлял себе, что ее дела так плохи. Надеюсь, вы каким-то образом можете ей помочь?

— Что касается помощи, — ответил доктор, — то я рассчитываю лишь на ее молодой организм. Ей всего девятнадцать, бедняжке, а в девятнадцать можно пройти через ад, чистилище и вернуться на грешную землю. Скажите, Том Пуллингс сразу покинет нас?

— Нет. Он останется с нами до утра. У меня много писанины.

— Мне тоже надо написать хотя бы одно письмо, — сказал Стивен. — Если смогу, то приду помочь вам разобраться с захваченной почтой, — добавил он, зная отвращение, которое питал капитан к чтению чужой корреспонденции, невзирая на ценность содержащихся в ней сведений. — Нам предстоит хлопотная ночь.

Ночь оказалась не только хлопотной, но и бессонной, зато им удалось обнаружить письмо некоего офицера по имени Калеб Гилл, где был описан предполагаемый маршрут «Норфолка» до самых Галапагосских островов. Достигнув этой точки, фрегат должен был повернуть на запад, чтобы попасть «в персональный рай моего дядюшки Палмера, куда мы хотим доставить шайку колонистов, которые желают оказаться как можно дальше от своих земляков». Под дядюшкой Палмером, очевидно, подразумевался капитан «Норфолка». Что же касается его «персонального рая», то он мог оказаться в любой точке Тихого океана. Однако, сравнивая даты, точки координат и мореходные качества «Норфолка», о которых он узнал от китобоев, Джек Обри был почти уверен, что встретится с неприятельским фрегатом гораздо раньше, чем тот достигнет Галапагосского архипелага; вероятнее всего это произойдет у острова Хуан-Фернандес, где американец намеревался заправиться топливом и водой, или же поблизости от Вальпараисо, где он собирался ремонтироваться. Все это вполне устраивало бы Стивена, если бы не два пациента, ставших его головной болью. Одним из них был его старый друг Джо Плейс, который упал с трапа и, ударившись головой о рым-болт, проломил себе череп. Вторым — миссис Хорнер, которой его лечение никак не помогало.

— Меня удивляет, что наши моряки могут переходить с одного судна на другое и плыть на нем, не изучив его особенностей, — заметил отец Мартин, наблюдая со Стивеном, как, описав длинную дугу и повернувшись носом к норд-норд-осту, от них удаляется «Даная». Между тем «Сюрприз» продолжал идти курсом зюйд-ост.

— Как мне объяснили, рангоут и такелаж на всех судах одинаковы, — отвечал доктор. — Мореход разбирается в кораблях, как мы в скелетах позвоночных. Как мне представляется, на бриге некоторые тросы протянуты вперед, а на трехмачтовике они направлены назад. Однако для моряка это представляет не большую загадку, чем для анатома разнообразие желудков у жвачных животных или необычное строение нижней челюсти у ревуна. Однако я хотел сказать вовсе не это. Я знаю о вашем благочестивом намерении навестить жену старшего канонира. Однако, в связи с ее возбужденным состоянием и крайней физической слабостью, я должен просить вас воздержаться от визита до тех пор, пока не произойдет некоторое улучшение. Я запретил появляться у нее даже супругу. Но в то же время буду рад, если вы окажете мне помощь при проведении довольно сложной операции. Ее надо делать безотлагательно, как только рассветет. Речь идет о депрессивном переломе. Я должен произвести трепанацию черепа бедняге Плейсу, и непременно сегодня. Говорят, что предстоит ненастная погода, а нам, естественно, не нужны пляшущая палуба и качающийся как маятник пациент. У меня имеется усовершенствованный трефин системы Лавуазье — самый совершенный инструмент с великолепной режущей кромкой. Если не возражаете, то вы можете крутить ручку!

Команда «Сюрприза», как большинство моряков в целом, была охоча до кровавых зрелищ. Матросам нравилось наблюдать за хирургическими операциями почти так же, как захватывать призы. И они понимали, что вскрыть череп далеко не так просто, как оттяпать руку или ногу. Такому пациенту нужно не только выжить, но еще и не повредиться в уме. Но уж тогда он станет как новенький: с серебряной заплатой на черепе и анекдотической историей, которая будет сопровождать его и его друзей до могилы.

Такую операцию доктор Мэтьюрин однажды уже проводил на палубе в открытом море при ярком солнечном свете, и многие видели ее. Теперь моряки вновь наблюдали за тем, как доктор проводит такую же операцию. Все было видно как на ладони: с Джо Плейса сняли скальп, обнажили череп, медленно вращая ручку инструмента, со скрежетом вырезали круглый кусок кости, затем оружейник расплющил монету в три шиллинга и привинтил ее к черепу, а заплату закрыли скальпом, который капеллан аккуратно пришил на место.

Зрелище было что надо — все видели, как побледнел капитан, а вслед за ним и Баррет Бонден — двоюродный брат пациента, как по шее Джо текла кровь, как выглянули на белый свет мозги — такое не каждый день увидишь, поэтому матросы старались не упустить из виду ни единой подробности. Такой в самом буквальном смысле слова анатомический театр был единственным развлечением за долгое время, и для некоторых оно оказалось последним. Штормовая погода, которую предсказало появлений длинной, крупной зыби, идущей с зюйд-веста, падение барометра и угрожающий вид неба, обрушилась на них много раньше и с гораздо большей силой, чем они ожидали.

Однако «Сюрприз» был удачно спроектированным кораблем, с хорошими мореходными качествами, он был оснащен предохранителями бакштагов, брасов, вант и, разумеется, целой системой оттяжек. Бегучий такелаж был надежен, полный набор штормовых парусов заранее привязан, брам-стеньги опущены на палубу. Хотя ветер был очень крепким и нес с собой затрудняющие видимость дождь и мокрый снег, а кроме того, вначале он дул против волнения, создавая невероятную толчею, его нельзя было назвать жестоким, так что фрегат под зарифленными марселями мчался на юг с огромной скоростью в тучах брызг, то и дело врезаясь в зеленые волны: палубы были постоянно залиты водой, и передвигаться по судну можно было, лишь держась за спасательные леера, натянутые от носа к корме.

Шторм бушевал два дня и три ночи, тучи едва не задевали верхушки мачт, но на третий день небо прояснилось, и удалось произвести надежную полуденную съемку координат. К своему большому удовольствию, Джек убедился, что они находятся гораздо южнее, чем он предполагал и можно было судить по счислению: до острова Статен оставалось рукой подать.

Джек Обри долго совещался с Алленом, разложив на столе карты. На них были указаны разные долготы для множества труднодоступных островов, рифов и мысов. А над палубой в это время до самого юта трепыхалась мокрая одежда, которую пытались просушить в лучах бледного вечернего солнца. Джек вновь и вновь пытал штурмана о точности наблюдений капитана Колнета, и всякий раз Аллен утверждал, что готов в этом поклясться на Евангелии.

— Он же был учеником Кука, сэр, и всегда возил с собой пару арнольдовских хронометров, которыми пользовался постоянно. Они никогда не останавливались, погрешность между наблюдениями не превышала десяти секунд. Это было установлено, когда мы, возвращаясь домой, шли южнее острова Святой Елены.

— Пара арнольдовских хронометров? Отлично, мистер Аллен, — отозвался наконец-то удовлетворенный Джек Обри. — Тогда давайте проложим курс на мыс Сент-Джон. Когда пойдете на нос, передайте мистеру Мэтьюрину, что я буду сопровождать его во время вечернего обхода больных.

— Вижу, Стивен, — сказал Джек, обращаясь к доктору, который пришел за ним, — что у вас сегодня чертовски длинный список больных.

— Обычная картина: растяжения связок, повреждения пальцев и переломы, — отозвался Стивен. — Я им говорю: «У меня для вас запасных рук нет. Если вам в ближайшие два часа придется лезть на мачту, вы должны вылить свой мерзкий грог в шпигат». Но говорить им это — все равно что ставить мертвецу припарки. Прыгают, как хвостатые обезьяны, по вантам и падают с них, как бананы с пальмы. Естественно, как только начинается шторм, лазарет наполняется.

— Это меня не удивляет. Расскажите лучше о миссис Хорнер. Я часто думал о ней, когда нас так немилосердно кидало во все стороны.

— Она этого не замечала, поскольку все это время находилась в забытьи, во всяком случае подвесные койки великолепно приспособлены для пациентов, находящихся в море. Могу, пожалуй, сказать, что она справилась с горячкой — правда, мне пришлось побрить ей голову — и хотя ей грозит умственное расстройство, молодой организм, Бог даст, поможет ей преодолеть недуг.

Войдя без предупреждения в каюту старшего канонира, Джек не увидел в больной никаких признаков ни крепости, ни молодости. Если бы не предупреждение Стивена, то ее серое лицо и огромные круги под глазами были бы для него признаками близкой смерти. Миссис Хорнер с трудом нашла в себе силы взять косынку и обмотать ее вокруг голого черепа, при этом с укором посмотрев на доктора, и произнести: «Спасибо, сэр», когда капитан сказал, что она выглядит гораздо лучше и ей следует поскорее поправиться ради молодежи, которая очень скучает по ней, и, разумеется, ради мистера Хорнера. Он хотел было добавить, что «остров Хуан-Фернандес вернет ей румянец», но заметил, что доктор прижал палец к губам, и осознал, что разговаривает с миссис Хорнер так, словно это корабль, находящийся на значительном расстоянии, да еще с наветренного борта.

В лазарете он почувствовал себя гораздо легче, поскольку знал, как ободрить каждого в зависимости от характера и возраста. Обойдя несколько коек, Джек шутливо обратился к Плейсу, который приходил в себя после трепанации:

— Что ж, Плейс, хоть какая-то польза получилась. Во всяком случае, никто не сможет сказать: «Бедняга Плейс, нет у него за душой ни шиллинга!»

— Что вы имеете в виду, сэр? — спросил Плейс, прищурив глаз, и заранее заулыбался.

— А то, что к твоей голове привинчены сразу три шиллинга, ха-ха-ха! — засмеялся капитан.

— Вы совсем как Шекспир, — заметил Стивен, возвращаясь вместе с Джеком в его каюту.

— Многие из тех, кто читает мои письма и депеши, говорят то же самое, — отозвался капитан. — А что заставило вас сказать мне это именно сейчас?

— Потому что шуты в пьесах Шекспира любят изрекать остроты, которые бьют прямо по черепу. Вам только надо прибавить: выходи за меня, да поживей или же: пошел-ка подальше, пока сифилис не схватил. Это же Гаммон чистой воды или Бэкон, да кто угодно.

— Это зависть в вас говорит, — отозвался Джек. — Как насчет того, чтобы немного помузицировать вечером?

— Очень хотелось бы. Только играть я буду неважно, ибо утомлен до изнеможения, как говорит наш американский пленник.

— Но послушайте, Стивен, мы тоже говорим: утомлен до изнеможения.

— Да неужто? А я и не знал. Во всяком случае, мы не произносим этих слов с гнусавым колониальным акцентом, напоминающим звук извозчичьего рожка на дублинской набережной. Оказывается, он в близком родстве с любезнейшим капитаном Лоренсом, с которым мы познакомились в Бостоне.

— Ну да, тем самым, который захватил Моуэта, командовавшего «Пикоком», и был так учтив с ним. Я намерен проявить все знаки внимания по отношению к этому молодому человеку и пригласил его с мичманом завтра отобедать со мной. Стивен, вы не возражаете, если мы обойдемся без обычного плавленого сыра? Его осталось совсем немного, хватит только для моих гостей.

Оба принялись играть без сыра на столе; играли до глубокой ночи, пока голова Стивена не упала на инструмент в промежутке между двумя частями исполняемого произведения. Доктор извинился и, полусонный, уполз к себе. Велев принести стакан грога, Джек опустошил его, повязал шерстяной шарф, связанный женой и сохранивший тепло и любовь ее рук, хотя и испорченный бразильскими мышами, дополнил гардероб штормовой курткой и вышел на палубу. Недавно пробило семь склянок первой вахты, шел мелкий дождь, дежурил Мейтленд. После того как глаза привыкли к темноте, Джек посмотрел на доску с записями показаний лага и пройденного расстояния. «Сюрприз» шел точно по курсу, но гораздо быстрее, чем он ожидал. Где-то в темноте с подветренного борта находился остров Статен. Он видел гравюры с изображениями его скалистых берегов, помещенные в «Вояже» Ансона, и не испытывал ни малейшего желания приблизиться к нему: ему не хотелось оказаться подхваченным мощными течениями и свирепыми приливными волнами, которые омывали оконечность Южной Америки, устремляясь в пролив Лемэр.

— Взять на гитовы прямой фок и следовать вдоль линии больших глубин, — скомандовал капитан.

Спустя несколько минут начался обычный ритуал измерения глубин: слышался всплеск тяжелого лота, заброшенного далеко вперед, крик «Берегись!», перемещавшийся к корме после того, как каждый из матросов, выстроившихся вдоль борта, бросал в воду последние шлаги диплотлиня, пока тот не оказывался в руках старшины у бизань-мачты, который докладывал показания диплота вахтенному мичману и кричал: «Готово!». После этого диплот передавался на нос, и процедура повторялась.

— Отставить! — скомандовал Джек Обри, когда пробило восемь склянок и розовые со сна мичманы во главе со штурманом сменили полуночную вахту. — Спокойной ночи, мистер Мейтленд. Мистер Аллен, я полагаю, что мы находимся мористее мыса Сент-Джон. Глубины немного больше сотни саженей, они плавно уменьшаются. Что вы на это скажете?

— Что же, сэр, — отозвался штурман. — Думаю, нам надо вмазать сало в лот и продолжать делать замеры глубин до тех пор, пока мы не окажемся где-то на девяноста саженях с белым ракушечником на дне.

Ударили в рынду один раз. Два. Наконец старшина доложил, поднеся диплот к фонарю:

— Девяносто пять саженей и белый ракушечник, сэр.

С чувством облегчения Джек Обри приказал выбираться на ветер. После того как «Сюрприз», отвернув, пошел прочь от коварного подветренного берега, по-прежнему двигаясь на юг, он со спокойной душой мог пойти к себе в каюту и лечь спать.

Едва рассвело, капитан снова был на палубе. День выдался ясный, ветер крепчал и дул порывами, без всякой системы; море было взволновано, небо обложено тучами. Ни с подветренной стороны, ни со всех остальных земля не просматривалась. Штурману после ночной вахты не помешало бы лечь спать, но он вместе с капитаном прокладывал курс, следуя которым корабль должен был обогнуть мыс Горн, не слишком удаляясь от берега, чтобы использовать переменные прибрежные ветры — сейчас они дули с норда и норд-оста. Это вполне устраивало их обоих.

В это время гости капитанской каюты доедали остатки хозяйского сыра под неодобрительными взглядами Киллика и его черного как уголь помощника. Недовольство на чернокожем, обычно светящемся белозубой улыбкой лице производит весьма неприятное впечатление. Обед прошел не слишком гладко. Обстоятельства не располагали к задушевному застолью; кроме того, жизнерадостный, улыбчивый и разговорчивый Джек, каким его знали друзья, предстал в совсем другом образе — высокого, внушительного, облаченного в великолепный мундир капитана, на лице которого отпечатались годы почти абсолютной власти. Именно так капитан принимал у себя двух американских офицеров, которым до него было расти и расти. Он и сам не предполагал, что может так измениться. Поэтому все расстались с хорошо скрытым чувством облегчения. Узники отправились в кают-компанию вместе со своими сотрапезниками Моуэтом и отцом Мартином, а Джек пошел прогуляться на шканцы.

Он убедился, что «Сюрприз» следует прежним курсом, хотя, судя по хмурому небу, вряд ли он будет идти им долго. Штурман все еще находился на палубе и время от времени оглядывал в подзорную трубу горизонт от правой скулы до траверза. Рядом с ним стояло несколько любопытных моряков, поскольку прошел слух, что если видимость не ухудшится, то приблизительно в это время может появиться мыс Горн.

Слух оказался справедливым: расхаживая по шканцам протяженностью в семнадцать ярдов, Джек не успел пройти и одной трети мили из целых трех, предписанных ему Стивеном для борьбы с тучностью, как впередсмотрящий закричал, что видит землю. Мейтленд, Говард и все здоровые гардемарины полезли на грот-мачту, чтобы получше разглядеть ее. Вскоре землю можно было наблюдать с палубы. Это был поистине мрачный край земли: торчавшая из пучины черная скала, о подножье которой вал за валом разбивались волны могучего прибоя.

На палубе прибавилось зевак, в их числе были доктор и капеллан. «Они выглядят так, будто никогда и не нюхали моря. Настоящие шпаки, бедняги», — сочувственно подумал Джек Обри, качая головой. Обратившись к любопытствующим, он заверил их, что это действительно мыс Горн, и разрешил им взглянуть на него в свою подзорную трубу. Отец Мартин был в полном восторге. Взирая на грозные отроги, разбиваясь о которые волны вздымали пену до невероятной высоты, он произнес:

— Следовательно, этот прибой, эти буруны уже и есть Тихий океан!

— Некоторые называют его Великим Южным морем, — ответил Джек Обри, — разрешая ему называться Тихим океаном лишь начиная с сороковой параллели. Но, мне кажется, он везде достаточно буйный.

— Во всяком случае, сэр, — продолжал отец Мартин, — то, что находится за этой чертой, это же край земли, другой океан, другое полушарие, какое это счастье!

— Отчего это всем так хочется обогнуть мыс именно сегодня? — спросил Стивен.

— Оттого, что есть опасность перемены погоды, — отозвался Джек. — Как вы должны помнить по плаванию на «Леопарде», в этих краях господствуют западные ветры. Но если нам удастся проскочить мимо мыса Горн, вместе с островом Диего-Рамирес, и продвинуться еще на несколько градусов, то западные ветры могут дуть, сколько им заблагорассудится. Мы все равно сумеем добраться до побережья Чили, оставив этот злополучный угол в дураках. Но дело в том, что, прежде чем мы обогнем его, зюйд-вестовый или даже сильный вестовый ветер может преградить нам путь. На этом мысу ничего страшнее зюйд-веста для нас нет.

Солнце зашло за багровые тучи. Бриз совсем стих. Между сменами ветров течение Мыса подхватило корабль и с большой скоростью потащило его на восток. В начале «собачьей вахты» на фрегат с диким воем обрушился зюйд-вестовый ветер.

Вой этот редко затихал в последующие дни и недели. Иногда ветер достигал такой силы, что мачты трещали, он ни разу не понизился до уровня, который в обычное время считался просто опасным, хотя теперь «просто опасный» ветер воспринимался бы как ласковый бриз.

Первые три дня Джек Обри старался изо всех сил сохранить, насколько можно, величину западного отшествия, используя ветер для того, чтобы добраться до шестидесятых широт. Моряки жестоко страдали от холода, а корабль — ото льда на палубе, деталях рангоута и такелаже. Паруса, залубеневшие от ледяных брызг, становились жесткими, как доски; тросы застревали в блоках. Фрегат продолжал идти все дальше на юг, несмотря на опасность рокового столкновения с айсбергом в ночное время. Он двигался на юг в надежде на перемену; но когда эта перемена наступила, то оказалось, что она к худшему. Западный ветер обрушился на них с немыслимой яростью, гигантские валы, мчавшиеся на восток, росли на глазах. Их разделенные серо-зелеными ложбинами вершины, с которых ветер срывал гребни, находились на расстоянии в четверть мили друг от друга. Фрегату ничего не оставалось, как лечь в дрейф. Но наступил такой день, когда вся поверхность моря — и высокие, как горы, волны, и ложбины между ними — превратилась в месиво воздуха и воды; и корабль погнало под косым фор-марселем в сторону от нужного курса. Каждый час этой кошмарной гонки означал целый день трудоемкого лавирования против ветра с тем, чтобы вернуть утраченные позиции. Хотя «Сюрпризу» и большинству его моряков были не в диковинку гигантские волны высоких южных широт — зловещих сороковых и еще более жестоких пятидесятых, — они не привыкли к тому, чтобы продвигаться или пытаться продвигаться им навстречу. Волны были настолько велики, что фрегат, шедший к ним носом, вел себя как ялик. Имея длину в сорок ярдов, он не мог уместиться между валами и двигался, отчаянно раскачиваясь во все стороны, съезжал с них, словно детские салазки с горы.

Доктор Мэтьюрин едва не погиб. Он собирался спуститься вниз (правда, неохотно, поскольку вокруг судна он насчитал не менее семи альбатросов), но тут заметил, что боцманский кот умывается на второй ступени трапа. Убедившись со временем, что его никто не собирается морить голодом, обижать или швырять за борт, он перестал заискивать и ласкаться. Бросив на доктора дерзкий взгляд, кот продолжал умываться.

— Это самый наглый из всех когда-либо виденных мной котов, — сердито произнес Стивен, перешагивая через него. Кот прыгнул в сторону, и в этот момент «Сюрприз» врезался в зеленую водяную гору. Бушприт фрегата задрался ввысь, и доктора, потерявшего равновесие, швырнуло вперед. К несчастью, палубная решетка была снята, и он с большой высоты упал на груду угля, который намеревались поднять с помощью горденя, чтобы использовать для подвесных камельков.

Кости доктора остались целы, но он получил множество ушибов и ссадин. Все это было очень некстати. В тот же вечер, в период затишья между двумя штормами, которые несли дождь с градом, бьющим как ружейная дробь, Джек Обри приказал убрать фор и грот-марсели. На палубе находились две вахты, которые работали с гитовами (снастями, стягивавшими «пузо» паруса) и шкотами обоих парусов. И тут гитовы и снасти почти одновременно порвались. Поскольку шкоты были наполовину подняты, то паруса тотчас разорвались по швам. Грот-марсель захлопал с такой силой, что брам-стеньга тотчас бы упала, если бы Моуэт, боцман, Бонден и Уорли — старшина марсовых с тремя помощниками — не поднялись на мачту, не спустили обледенелый рей и не отрезали парус вплотную к рифам. Уорли стоял на перте подветренного рея, но соскользнул и тотчас исчез в ужасных волнах. В это время фор-марсель разорвался в клочья, а грот наполнился ветром и стал со страшной силой хлестать по сторонам. Моряки, прилагая к этому все силы, зачастую по пояс в бурлящей воде, спустили рей в крайнее левое положение. Затем они спустили и фока-рей, после чего принялись привязывать к стрелам шлюпки, которые едва не оторвало. Все это время «Сюрприз» дрейфовал, неся одну лишь бизань. В конце концов морякам удалось выполнить работу, после чего они принялись латать и сплеснивать поврежденный такелаж. Покалечившихся товарищей они благополучно спустили в лазарет.

После того как на корабле был наведен хоть какой-то порядок, Джек Обри тоже спустился во владения доктора Мэтьюрина.

— Как Дженкинс? — спросил он.

— Сомневаюсь, что он выживет, — отозвался Стивен. — Вся грудная клетка раздавлена… А Роджерса, по-видимому, ждет ампутация. Что с вами? — спросил он, указывая на руку капитана, обмотанную платком.

— Ногти вырвало, только и всего. Заметил не сразу.

С точки зрения моряков дела у них пошли на лад: ценой непрестанного труда удалось продвинуться в нужном направлении, и хотя ветер упорно продолжал дуть с веста, были дни, когда им удавалось лавировать, а не отстаиваться, теряя из-за встречного течения драгоценное расстояние. Но с медицинской точки зрения дела были плохи. Одежда моряков не успевала просыхать, сами они страшно зябли и зачастую пребывали в угнетенном состоянии духа. К своему ужасу, у некоторых Стивен заметил первые признаки цинги. На борту был только лимонный сок, а не лимоны, которые были бы гораздо полезнее, тем более что сок, как он подозревал, был поддельный. Доктор ухаживал за больными, удачно ампутировал раздробленную руку Роджерса и принялся за лечение новых пациентов. Хотя отец Мартин, фельдшер Прат — ласковый, смахивающий на педераста молодой человек — и миссис Лэмб были для него большим подспорьем в заботах о больных (чего нельзя было сказать о Хиггинсе), Стивену крепко доставалось. С капитаном он виделся редко, потому что тот почти неизменно находился на палубе или спал мертвецким сном. Доктор сам дивился тому, как ему недоставало их скромных трапез в кают-компании: вся живность, кроме бессмертной Аспазии, пошла в котел; все личные запасы были съедены или владельцами, или плесенью, и теперь моряки довольствовались скудным пайком, который хоть и не радовал желудок, но уничтожался быстро. Когда нельзя было растопить плиту на камбузе, приходилось всухомятку жевать сухари с тонкими ломтиками солонины. Стивен совсем вымотался, все его тело болело, доктора постоянно тревожили мысли о Диане — мучили предчувствия и плохие сны. На его счастье, у него были листья коки — этого волшебного растения, которое придавало ему сил днем и заставляло забыть о голоде и настойке опиума ночью, даруя отдохновение во мраке.

Какое-то время он проводил в обществе миссис Хорнер. Сначала, когда ему пришлось наблюдать за нею чуть ли не ежечасно, это было необходимо, а затем вошло в привычку, отчасти потому, что у старшего канонира было сплетенное из веревок подвесное кресло — единственный предмет корабельной меблировки, от которой у Стивена не болели избитые члены, а отчасти оттого, что он просто привязался к ней. Ничто он не ценил в женщине так высоко, как мужество, а мужества миссис Хорнер было не занимать. Она никогда не жалела себя, ни на что не сетовала, а когда ее схватывал жесточайший приступ боли, она издавала сердитый звук, чуть ли не рычание, и только.

Миссис Хорнер давно прониклась доверием к доктору и призналась в чувстве, которое испытывала к Холлому. Они намеревались вместе сбежать и открыть что-то вроде мореходной школы. Она будет готовить, вести хозяйство, чинить одежду, как делала это для судовых гapдемаринов. Поначалу, слушая ее слова, произносимые чуть ли не шепотом, Стивен решил, что она говорит это в забытьи. Он не возражал и ласково утешал ее. Позднее, запретив ей эти неуместные речи, он обнаружил, что молодая женщина давно заметила его симпатию к ней и его строгие слова пропускает мимо ушей.

Что касается Холлома, то он с тех пор, как миссис Хорнер слегла, был сам не свой. Соблюдая внешние приличия, он не мог постоянно справляться о ее здоровье, по его просьбе это делали гардемарины, которые ежедневно спрашивали у доктора, как чувствует себя больная, и тотчас передавали слова Стивена несчастному любовнику. Хотя мичман робел перед Стивеном, раза два он все же притворился больным, чтобы расспросить его о ней. Но доктор на такие вопросы не отвечал. Он отпустил помощника штурмана, дав ему какого-то синего порошка, слабительного из александрийского листа и магнезии, и сообщив, что относительно своих пациентов может сказать лишь, живы они или мертвы, чем на корню пресек желание Холлома вызвать его на откровенность.

По мере того как «Сюрприз» медленно продвигался на северо-запад, в более теплые края, шел на поправку и молодой организм миссис Хорнер. С началом весны она почувствовала себя лучше — настолько, что Холлом нашел возможность видеться с ней. Он стал гораздо веселей, и в тесной треугольной каюте, которую он делил с писарем, Хиггинсом и мичманом-американцем, иногда вновь стали раздаваться его пение или звон гитары.

На второй день после бури, когда стало возможным поставить прямые паруса и незарифленные марсели, старший канонир — меткий гарпунер и человек, предпочитающий живые мишени — убил тюленя, который высунул из воды любопытную морду. Стивен вырезал тюленью печень для своих цинготных пациентов и перед вечерним обходом понес первую порцию миссис Хорнер. Застав свою подопечную страстно целующейся с Холломом, доктор чрезвычайно сердитым голосом сказал:

— Покиньте помещение, сэр. Сию же минуту покиньте помещение, вам говорят. — Обращаясь к миссис Хорнер, походившей на перепуганного мальчика с ежиком коротких волос и пунцовым от конфуза лицом, которое было краснее, чем во время горячки, он произнес: — Съешьте, мадам. Сейчас же съешьте. — Положив тарелку ей на живот, он вышел из каюты. Холлом стоял с другой стороны двери, и Стивен бросил ему в лицо резкие слова: — То, что вы рискуете, это ваше дело, но я не потерплю, чтобы пострадал мой пациент. Я не позволю губить ее здоровье. Я доложу о вас капитану.

Произнося эти слова, он устыдился их праведного пафоса и удивился прозвучавшей в них откровенной ревности. Тут же доктор заметил, что направленный на него взгляд Холлома наполняется ужасом. Оглянувшись, он увидел могучую фигуру Джека Обри, заполнившую проход. Подобно многим рослым, сильным людям, Джек передвигался почти неслышно.

— О чем это вы собираетесь доложить капитану? — спросил он с улыбкой.

— О том, что миссис Хорнер чувствует себя гораздо лучше, — нашелся с ответом Стивен.

— Сердечно рад слышать это, — отвечал капитан. — Я как раз искал вас, чтоб вместе с вами нанести ей визит. Для всех болящих у меня хорошие новости. Наконец-то мы взяли курс на норд-норд-вест; ветер дует нам с левой раковины, и мы идем, постоянно развивая скорость одиннадцать узлов. Хотя я не могу сию минуту обещать молочных рек в кисельных берегах, но, во всяком случае, есть возможность очень скоро оказаться в теплых краях и спать на сухих постелях.

Оказавшись в капитанской каюте, Стивен принялся потихоньку настраивать свою виолончель, думая при этом: «Несомненно, это была обыкновенная ревность, да в придачу неодобрение ее выбора: малый ее не стоит — грош ему цена в базарный день, — vox et praeterea nihil note 24, хотя vox у него превосходный. Впрочем, мужчины редко бывают достойны своих женщин». Джек Обри прервал эти мысли:

— Я не хотел заранее их обнадеживать, но если и дальше все пойдет как надо, а, судя по всему, именно так оно и пойдет, то недели через две мы должны добраться до островов Хуан-Фернандес. Признаю, переход был медленный и трудный, но вполне возможно, что «Норфолку» досталось еще больше. Не исключаю и того, — продолжал он задумчивым тоном, будто пытаясь убедить себя, — что на этом архипелаге мы его и накроем.