На критических углах

XXI
ФАКТЫ — УПРЯМАЯ ВЕЩЬ

На перроне Мурманского вокзала капитана Данченко встречал Жилин, еще утром прилетевший самолетом.

Телеграмма из Масельской была получена Жилиным накануне вечером. Несмотря на просьбу Данченко выслать личное дело Левыкина с фельдсвязью, подполковник по телефону договорился с округом и, обеспечив необходимое наблюдение на месте, ночью сам выехал в Мурманск.

Данченко неоднократно отрицал все подозрения о причастности Левыкина к убийству. Шифрованная телеграмма из Масельской с настойчивым требованием личного дела Левыкина — Жилин это понимал, — разумеется, была вызвана новыми обстоятельствами дела, всплывшими где-то здесь, на станции Малые Реболы.

По дороге в Мурманск подполковник снова, вникая во все мелочи, изучил личное дело Левыкина, но, как и в первый раз, не обнаружил ничего подозрительного. Настораживало лишь одно обстоятельство — Левыкин раньше служил где-то здесь на Кольском полуострове.

Тщательно сдерживая себя, ничем не выказывая своего нетерпения, по дороге в гостиницу Жилин шутил и в разговоре не касался интересовавшей его темы.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Открыв дверь, Жилин пропустил Данченко в комнату.

— Товарищ подполковник, вы привезли личное дело техник-лейтенанта Левыкина? — как только они остались одни, спросил капитан.

— Привез, но, признаться, ничего не понимаю. Вы же категорически отвергали и, надо сказать, не бездоказательно, версию о причастности Левыкина к убийству.

— Помните, ночью я пришел к вам прямо с аэродрома и мы с вами безнадежно пытались обнаружить мою ошибку?

— Помню.

— Следственный эксперимент с Чингисом был моей ошибкой! Я дважды перешагнул через собаку, чтобы выяснить, случаен или закономерен эпизод с Левыкиным…

— Если Левыкин наблюдал за вами и понял назначение этого эксперимента, следовательно, он убил Михаила Родина.

— Такую возможность вы исключаете?

— Нет, не исключаю, — подумав, сказал Жилин. — Но давайте проверим еще раз все обстоятельства, «работающие» против этой версии. Начнем с того, что личное дело Левыкина в полном порядке, он отличный техник, рационализатор…

— Но все, что говорите вы, не противоречит версии. Хотите доказательств? Извольте! Какую характеристику подозреваемому им человеку дал Михаил Родин? «…Из наших, техников, человек чистый как стеклышко»… Так?

— Да, конечно, но… — Жилин умышленно не соглашался, противоречил, чтобы вызвать Данченко на большую доказательность, хотя сам был уверен, что они близки к истине.

— Родин был человек наблюдательный, его острое политическое зрение не оставило бы незамеченным даже маленького пятна на репутации подозреваемого им человека, — говорил Данченко. — Характеристика, приведенная вами в оправдание Левыкина, легко укладывается в определение Родина: «человек чистый как стеклышко». Дальше. Вы имеете в виду техническое предложение Левыкина. Насколько мне удалось разобраться в этом вопросе, контроль приборов не входит в круг обязательных знаний и обязанностей авиационного техника. Этим занимаются прибористы. Мог ли действительно сделать подобное предложение Левыкин, для меня лично еще не ясно. Если вы не возражаете, товарищ подполковник, надо получить в штабе описание этого прибора и переслать с нарочным в округ. Давно пора разобраться в этом вопросе с помощью специалистов. Слушаю вас дальше.

— Алиби Левыкина можно считать доказанным: в день преступления он вернулся в восемь часов вечера домой, ужинал вместе с хозяйкой и — вы знаете, в деревне принято ложиться спать с наступлением темноты — лег спать около девяти часов вечера. Ночью хозяйка вставала запаривать корм для скотины и видела Левыкина спящим.

— Шаткое алиби, товарищ подполковник, очень шаткое. Хозяйка Левыкина, устав за долгий рабочий день (она работает в овощеводческой бригаде), крепко уснула. Левыкин встал, оделся, тихо вышел из дома и уехал в город. Когда хозяйка вставала, он уже вернулся и спал сном праведника.

— Постойте, Максим Фадеевич. Так мы можем дойти до взаимных подозрений! Левыкин воевал, награжден орденом и медалями, в полку, где он прежде служил, зарекомендовал себя как честный, дисциплинированный офицер. Не может быть, чтобы настоящий советский человек, а Левыкин мне представляется именно таким, оказался предателем! Где корни его преступления? Где социальные причины?!

— Мне кажется, что вы сами, товарищ подполковник, ответили на свой вопрос. Вы сказали «не может быть, чтобы настоящий советский человек…» Я с вами согласен: не может быть! А если он не настоящий? Если настоящего Левыкина подменил другой, опытный преступник, враг?

— Стало быть, речь идет об «опасном сходстве», о Рюи Блазе в новом варианте? Простите, Максим Фадеевич, но это приключенческая романтика!

— Нет, я не имел в виду внешнего сходства. Фотографии в документах подлинного Левыкина могли быть заменены фотоснимками подставного лица.

— Это наиболее уязвимое место вашей версии. Вы же знаете, что аттестация на руки не выдается и папка с личным делом пересылается через каналы спецсвязи. Как же мог Левыкин заменить фотографии в личном деле?

— На этот вопрос я вам отвечу после возвращения из полка, где служил Левыкин. Наш спор шел вокруг отдельных, хорошо известных фактов. Моя же версия строится на целом ряде новых, не известных вам фактов. А факты в их взаимосвязи — не только, упрямая, но и, безусловно, доказательная вещь. — Данченко вынул из портфеля чистый лист бумаги и положил на него пулю, сказав: — Вещественное доказательство, хорошо вам известное…

— Это — пуля, извлеченная из тела Михаила Родина.

— Совершенно верно, — согласился Данченко. — Вот и вторая пуля, предназначавшаяся мне, извлеченная нами из ствола березы. Но вот факт, вам еще не известный, — на листок бумаги рядом с первой и второй легла третья, точно такая же пуля. — Прочтите это заключение, товарищ подполковник, и вам многое станет ясным, — закончил он, передав Жилину акт петрозаводской СМЭ, и, чтобы не мешать, отошел к окну.

Несмотря на поздний час, на улицах города было оживленно и шумно. Думая о предстоящей поездке в полк, где служил техник, Данченко волновался: а что, если построенная им версия ошибочна и факты лишь цепь случайных совпадений? Сидя на подоконнике, Данченко наблюдал за Жилиным и терпеливо ждал, когда он закончит чтение.

Наконец Жилин закрыл «дело» и, совсем по-павловски положив на стол сжатые в кулаки кисти рук, спросил:

— Вам удалось расширить рамки следственного протокола?

— Конечно. Эти три пули, — сказал Данченко, — одного калибра. Они одинаково надпилены и отравлены соком семян строфантуса — ядом, чрезвычайно редко встречающимся в наше время. Этот факт свидетельствует о том, что все три выстрела сделаны из одного пистолета. Два выстрела сделаны в спину. Это сходство в методе убийства также дает возможность предполагать, что убийство техника Родина и неизвестного на станции Малые Реболы осуществлены одним лицом. Теперь сопоставьте следующие факты: убийство произошло между двадцать шестым декабря прошлого года и девятым января этого года; убитый не был местным жителем, так как после реставрации лица трупа, кстати отлично выполненной, убитого опознать не удалось. Можно предположить, что убитый является случайным человеком в поселке, скажем, пассажиром поезда. Но пассажирские поезда на станции Малые Реболы не останавливаются. Важный факт: вследствие заносов на перегоне Лумбушозеро — Ванзезеро третьего января на станции Малые Реболы был задержан на четыре часа семь минут скорый поезд Мурманск — Москва. Можно предположить, что неизвестный, следовавший этим поездом, и был убит на станции Малые Реболы. Для того чтобы исключить возможность опознания трупа — обратите внимание, для убийцы это было важно, — он снял даже белье с убитого и пытался до неузнаваемости изуродовать его лицо. Теперь сопоставьте факты: техник-лейтенант Левыкин прибыл в полк пятнадцатого января, а выбыл из части, где он служил, двадцать девятого декабря, и вы можете предположить, что, встретив Новый год в Мурманске, Левыкин второго января выехал по назначению скорым поездом N 15/17 и был убит на станции Малые Реболы.

— На основании каких фактов вы делаете вывод, что убийство произошло между двадцать шестым декабря и девятым января? — спросил Жилин.

— По заключению медицинского эксперта петрозаводской СМЭ Чеснокова труп пробыл в воде озера менее месяца. Кроме того, это подтверждается и тем обстоятельством, что прорубь была пробита во льду двадцать шестого декабря, а обнаружен труп девятого января.

— Ваша версия, товарищ капитан, требует доказательств и вообще вызывает много всяких недоумений. Подумайте сами: убийца не мог воспользоваться тужуркой и шинелью убитого, так как при огнестрельном ранении в область предплечья должно было быть сильное кровотечение…

— Я полагаю, что все носильные вещи, принадлежащие Левыкину, преступник утопил в озере, а новое обмундирование приобрел в Москве, — оно продается в Военторге. Железнодорожник Макасов по моей просьбе организовал поиски на дне озера. С минуты на минуту я жду от него телеграммы.

Данченко убрал в портфель вещественные доказательства, «дело» и неожиданно предложил:

— Товарищ подполковник, не составите компанию? Мне нужно на телеграф, да и хочется пройтись, посмотреть город.

Жилин охотно согласился, и они вышли на улицу. Со стороны залива дул холодный, влажный ветер.

Ожидаемой телеграммы от Макасова не было. Раздосадованный, Данченко предложил пройтись в порт, затем спохватился и сказал:

— Я выспался в поезде, а вы не отдыхали, и на рассвете вам надо вылетать самолетом…

Жилин настоял на прогулке. Они отправились в порт и только к часу ночи вернулись в гостиницу.

Проснулся Данченко в пять часов утра. Жилина уже не было. Заперев замок с внешней стороны, он ключ подсунул под дверь. На столе лежала краткая записка:

«Вылетаю в четыре утра. Визит так называемого «Л-на» к майору Комову свидетельствует о том, что он готовится к решительным действиям. Торопитесь. Дорога каждая минута.

С приветом В. Жилин».

Данченко едва успел одеться и привести себя в порядок, как под окном раздался сигнал машины. Подъехав к вокзалу, он позавтракал в буфете, и спустя четверть часа машина уносила его на юг по шоссе, идущему параллельно реке Тулома. Затем шоссе рассталось с Туломой и пошло по долине Колы. Обогнув невысокую сопку, машина свернула на проселочную дорогу. Рассекая леса низкорослой северной березы, ели и сосны, дорога вела на восток. Данченко задремал и очнулся, когда водитель, затормозив машину, сказал:

— Товарищ капитан, здесь помещается штаб части.

Не без волнения Данченко вошел в кабинет командира полка. Предупрежденный из областного управления, полковник ждал его.

Навстречу Данченко поднялся высокий, уже немолодой плотный человек. Не торопясь, он внимательно просмотрел документы и, возвращая их, сказал:

— Чем могу быть полезен?

— Техник-лейтенант Левыкин Павел Ильич служил в вашем полку? — спросил Данченко, доставая из портфеля папку личного дела.

— Левыкин служил техником в третьей эскадрилье в экипаже командира второго звена старшего лейтенанта Бурмистрова, — ответил полковник, не скрывая своей настороженности.

— У меня здесь несколько фотографий. Извините, если ошибся, я в лицо Левыкина не знаю, — сказал Данченко, протягивая полковнику фотографию. — Это он?

Полковник взял фотографию, посмотрел и тотчас вернул ее, сказав:

— Ничего похожего.

— Вы в этом уверены? — настаивал Данченко.

Почувствовав его волнение, полковник снова взял фотографию, зачем-то включил настольную лампу, хотя в комнате было и без того светло, долго рассматривал изображение «Левыкина» и с раздражением бросил:

— Да что вы, товарищ капитан! Я Левыкина не знаю, что ли? — и, позвонив, сказал вошедшему дежурному: — Пошлите посыльного в комнату политпросветработы, там стоит прошлогодняя Доска почета офицеров — отличников боевой и технической подготовки. Пусть принесет срочно сюда! И вызовите ко мне начальника особого отдела майора Бессонова и командира роты связи капитана Шишко!

Повторив приказание, дежурный вышел из кабинета.

Все больше и больше волнуясь, Данченко достал из портфеля фотографию головы неизвестного, обнаруженного в озере невдалеке от станции Малые Реболы.

— Скажите… — начал было он, но, постучав, вошел невысокого роста, удивительно молодой для своего звания капитан:

— Товарищ полковник, командир роты связи капитан Шишко по вашему приказанию прибыл!

— Знакомьтесь, — представил вошедшего полковник. — Федор Шишко, офицеры зовут его не Федор, а «Федик» за страсть к фотографии. Вот, товарищ капитан уверяет меня, что на этой фотографии изображен техник Левыкин, — сказал полковник, показывая снимок.

Капитан Шишко посмотрел на фотографию, улыбнулся и сказал:

— Что вы, товарищ капитан, у меня портретов Павла Левыкина больше десятка. Хотите, принесу? Они здесь, в лаборатории, — и, получив разрешение полковника, Шишко вышел.

— Этот человек вам не знаком? — спросил Данченко, протягивая командиру полка фотографию головы трупа.

Скептически улыбаясь, полковник взял фотографию и поднес ее близко к лампе. Улыбка сбежала с его лица, он внимательно посмотрел на Данченко, затем вновь на фотографию и. спросил:

— Что с ним?

— С кем?

— С Левыкиным?

— А вы не ошибаетесь, здесь действительно изображен Левыкин?

— Нет, я не ошибаюсь. Это Левыкин…

Постучав, вошел капитан Шишко и положил перед Данченко стопку фотографий. Быстро перевернув лицом вниз лежащий на столе снимок головы трупа, он взял принесенные капитаном фотографии и стал внимательно их рассматривать. Сомнений быть не могло — на станции Малые Реболы был убит техник-лейтенант Левыкин.

— Я могу взять с собой все эти фотографии? — спросил Данченко.

— Если это нужно, пожалуйста. У меня остались негативы, и я могу сделать другие отпечатки.

Наступила неловкая пауза. Чувствуя, что он здесь лишний, Шишко обратился к полковнику:

— Разрешите идти?

— Идите, товарищ капитан, — отпустил его полковник.

Шишко вышел. Но почти в ту же минуту, постучав, вошел майор Бессонов, человек лет сорока, со следами сильных ожогов на лице. Полковник представил их друг другу; майор сел напротив и, скользнув взглядом по фотографиям в руке Данченко, сказал:

— Слушаю вас, товарищ капитан.

— Меня интересует, товарищ майор, не было ли в вашем отделе каких-нибудь происшествий при упаковке и отправке почты между четвертым и двенадцатым числом января месяца этого года? — спросил Данченко.

Майор покраснел, шрамы от ожогов на его лице стали еще бледнее. Вынув пачку «Беломора», он достал папиросу, не спеша размял ее и, не найдя в карманах спичек, положил в пепельницу.

— Происшествие было, — сказал он и повторил: — К сожалению, было. В субботу восьмого января экспедитор спецсвязи старшина сверхсрочной службы Храмцов вез почту на железнодорожную станцию. В Тайбольском лесу экспедитора и сидящего за рулем солдата с такой силой сбросило с мотоцикла, что они потеряли сознание. Когда Храмцов и водитель пришли в себя, вечерело. Ручные часы Храмцова были похищены, и определить точно, сколько они пробыли без сознания, Храмцов не мог. При свете фары он проверил почту: прошивка пакетов и сургучные печати были целы. Мотоцикл также не пострадал. Храмцов принял решение доставить почту на вокзал в отделение спецсвязи. Сотрудники спецсвязи, как вы знаете, при приемке тщательно проверяют все пакеты, однако почта была принята без замечаний. Кроме часов, у Храмцова похитили двести рублей денег, авторучку и меховые кожаные перчатки. Впоследствии я выезжал на место и проверил показания Храмцова и водителя. На стволах деревьев по обе стороны дороги я обнаружил следы от веревки и отпечатки на снегу ног, обутых в галоши. На расстоянии пятнадцати метров в кустах я нашел две маски, еще сильно пахнувшие хлороформом. В связи со случившимся я запросил всех адресатов, но претензий не было. Акт о нападении на экспедитора спецсвязи был составлен мною и представителем линейной милиции. Копия имеется у меня в отделе.

— Личное дело техник-лейтенанта Левыкина было отправлено с этой почтой? — спросил Данченко.

— Да, с этой.

— Вам не удалось определить, сколько времени старшина Храмцов был без сознания?

— Около двух часов…

— Посмотрите, что за эти два часа успел сделать «грабитель» с делом Левыкина, — сказал Данченко, подвигая к Бессонову папку.

Увидев на анкете Левыкина фотографию, Бессонов вскинул глаза на Данченко, затем вытащил из вклеенного конверта еще две фотографии, сверил их с первой и, увидев на обороте гербовые печати, растерянно произнес:

— Этого не может быть!..

Полковник взял со стола снимок головы трупа и, положив перед майором, с горечью сказал:

— Все может быть.

Постучав, вошел дежурный с большим прямоугольным стендом в руках, по указанию полковника поставил его на стулья, прислонив к стене, и ушел.

На Доске почета была фотография техник-лейтенанта Левыкина размером восемнадцать на двадцать четыре. Он был сфотографирован в фас с улыбкой и по-мальчишечьи торчащим вихром. Наклеенная на картон с косым срезом, фотография была по углам прибита к щиту мебельными гвоздями. Перочинным ножом Данченко легко снял портрет и положил в портфель.

— Товарищ майор, я хотел бы иметь копию акта по делу об «ограблении» экспедитора спецсвязи Храмцова, — сказал Данченко.

— Когда вы уезжаете? — спросил Бессонов.

— Сегодня вечером я должен быть в Москве. — ответил Данченко.

Бессонов молча вышел из кабинета.

— Вся эта история его так огорошила, что теперь он не скоро придет в норму, — как бы оправдывая его состояние, сказал полковник.

Уже через полчаса Данченко выехал в Мурманск, а в шесть часов вечера со Внуковского аэродрома подъезжал к Москве.

Получив телеграмму из Мурманска от Жилина, кандидат медицинских наук Клубицкий, врач Чесноков и несколько сотрудников института поджидали Данченко, который явился с опозданием на целый час.

Клубицкий принял Данченко у себя в кабинете в своей привычной позе, обхватив руками колено. Он откинулся на спинку кресла и выжидательно посмотрел на капитана.

Они отлично понимали друг друга — за несколько часов надо было осуществить экспертизу, требующую в нормальных условиях нескольких дней упорного труда. Выражение лица Клубицкого не предвещало ничего доброго. Широкие, слегка нависающие брови, острый взгляд светло-карих глаз, мясистый нос с нервными подвижными ноздрями, седеющая, подстриженная бородка, усы и вся эта поза делали его похожим на Пана — мифического бога лесов. Данченко отлично знал неспокойный нрав Клубицкого, его самолюбивый, обидчивый характер и, глядя на него, рассчитывал: «На какой кривой надо подъехать, чтобы Клубицкий сделал экспертизу в небывало короткий срок?»

А Клубицкий смотрел на Данченко, на прищуренный с хитринкой взгляд его серых глаз и думал: «У человека просыпается совесть, хочет заставить меня проработать ночь и стесняется сказать об этом». Все обстоятельства дела ему были известны от Чеснокова. Словоохотливый доктор рассказал все, что знал, и даже то, о чем только догадывался. Не выдержав, Клубицкий по-юношески заразительно рассмеялся и сказал:

— Ну ладно, товарищ капитан, фотографии привезли?

— Привез, — вздохнул с облегчением Данченко и достал из портфеля фотографии. — Но, Георгий Николаевич…

— Понимаю, — перебил его Клубицкий. — Выстрелить экспертизу за полчаса?!

— Ну не за полчаса, к утру хотя бы, — умоляюще сказал Данченко и протянул Клубицкому фотографии.

Перебирая фотографии, Клубицкий давал им профессиональную оценку:

— Профиль — хорошо, очень выгодно для наложения, улыбка — отлично, резцы верхних зубов характерны, это облегчит экспертизу, — и, захватив снимки, он направился к двери, вернулся и, прощаясь с Данченко, сказал: — Идите спать. Оставьте свой телефон. Я разбужу вас, как только экспертиза будет закончена.

Данченко поехал в гостиницу «Москва». Ему повезло — он быстро получил комнату. Позвонив в институт, капитан сообщил Клубицкому номер телефона, разделся, лег в постель, забыв выключить радиодинамик, и под звуки «легкой музыки» уснул богатырским сном.