На критических углах

XXII
«ДУШЕВНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

На следующий день ранним утром Данченко подъехал на машине к институту и долго звонил, пока ему открыли дверь. Вышел вахтер в заявил недовольным тоном:

— Пять часов утра, товарищ капитан, надо бы и честь знать.

Утро было чудесное, ясное, чистое. Садовое кольцо, стиснутое в этом месте каменными громадами домов, в обычное время дня ревело, точно полноводная река на каменистых порогах. А сейчас здесь было тихо и торжественно, как перед парадом на Красной площади.

Данченко улыбнулся, ему не хотелось ссориться, и он примиряюще сказал:

— Приспичит, так встанешь и с ночи. Тут на мое имя должен быть оставлен пакет.

— Как, извиняюсь, ваша фамилия?

— Данченко, Максим Фадеевич.

— Как же, Георгий Николаевич оставляли, сейчас принесу. — Он было пошел к двери, затем вернулся и спросил: — У вас, извиняюсь, документик имеется?

— Имеется, — в тон ему ответил Данченко и показал удостоверение.

Вахтер надел большие роговые очки, отчего стал похож на сановника, ознакомился с документом, вернул его владельцу, ушел и почти тотчас вернулся с пакетом и заготовленной заранее распиской.

По пути на вокзал, сидя в такси, Данченко вскрыл пакет и, пропустив всю вводную часть, прочел третий раздел акта экспертизы:

«ИССЛЕДОВАНИЕ:

На одной из фотографий, сделанных с гр. Левыкина П. И., он зафиксирован с улыбкой, обнажающей верхние зубы. Можно различить, что левый средний резец выдается вперед и поставлен несколько ниже, чем соседние с ним зубы.

При сопоставлении изображения указанных зубов с соответствующими зубами на верхней челюсти исследуемого черепа оказалось, что зубы совпадают по характеру посадки, пропорциям размеров, конфигурации, а также отмеченной выше особенностью левого среднего резца.

IV. Фотосовмещение изображений черепа, снятого в соответствующих раккурсах и масштабе, и фотоизображения головы гр. Левыкина, сделанными в фас и профиль, показало полное совпадение конфигурации костной основы черепа с участками мягких тканей, а также совпадение отдельных частей лица с соответствующими им анатомическими участками черепа (брови, нос, рот и уши).

1 См. фото NN 3, 4, 5 и 6, NN 7, 8, 9 и 10 — контроль.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ:

Совпадение представленного на исследование черепа с фотографиями головы гр. Левыкина П. И., при наличии совпадения отдельных особенностей, позволяет считать с достаточной достоверностью, что череп, поступивший на экспертизу, принадлежит телу гр. Левыкина Павла Ильича.

4 таблицы с 12-ю фотографиями прилагаются».

«Черт знает что! — подумал Данченко. — Почтенные люди, ученые, всю ночь сидели над тем, чтобы доказать преступнику, что он преступник!» — Скулы на худом веснушчатом лице Данченко угрожающе сдвинулись, и он, презрительно выпятив губу, мысленно добавил: «Надо было давно и без всякой экспертизы изолировать этого мерзавца!»

Водитель затормозил машину около Белорусского вокзала.

Было пять часов сорок семь минут утра. До отхода поезда оставалось полчаса. Только теперь Данченко вспомнил о Юльке, и ему неудержимо захотелось увидеться с нею, сказать хоть несколько слов. Но сейчас о встрече нельзя было и думать. Впереди еще восемь часов пути, и неизвестно, что может произойти за это время на аэродроме. К тому же до сих пор в этом сложном, загадочном деле не ясна роль еще одного человека — техник-лейтенанта Евсюкова…

А в это время Евсюков сидел в приемной начальника особого отдела, недоумевая, зачем его так рано вызвал подполковник Жилин. Возвращаясь с ночного дежурства в шесть часов утра, Евсюков подходил к дому, когда его встретил посыльный и передал вызов.

Сна как не бывало. До десяти часов дня Евсюков, мучимый всевозможными догадками, просидел в комнате дежурного. Посыльный из столовой принес ему завтрак. Поев без аппетита, он мрачно отодвинул тарелку и спросил:

— Это как же получается, под арестом я, что ли?

Не отрываясь от книги, куда он заносил прибывшую почту, дежурный ответил:

— Я получил приказ вызвать вас, товарищ техник-лейтенант, в особый отдел и задержать до прибытия товарища подполковника.

— Но посуди сам, я же ночь работал, устал, спать хочу, — возразил Евсюков.

— А вы, товарищ техник-лейтенант, не стесняйтесь. Вот вам шинель. Ложитесь здесь на диване и отдыхайте, — предложил дежурный.

Евсюков лег на диван и накрылся с головой шинелью. Но сон не шел. С каждой минутой беспокойство росло, в голову приходили мысли одна горше другой. Его бросало то в жар, то в холод.

Только в шесть часов вечера Евсюков услышал, как к домику особого отдела подъехала машина. Он узнал «газик» подполковника и, вскочив с дивана, оправил на себе тужурку. Когда подполковник Жилин и капитан Данченко, сухо ответив на его приветствие, прошли в кабинет, Евсюков уже был в достаточной мере «подготовлен» для того, чтобы серьезный разговор с ним не принял затяжного характера.

Ожидая вызова из кабинета начальника отдела, он беспокойно ерзал на стуле. Но прошло еще много времени, прежде чем подполковник вспомнил о Евсюкове.

После доклада капитана Данченко о результатах командировки в Мурманскую область был разработан в нескольких вариантах оперативный план. «Левыкина» надо было брать сегодня же и со всеми предосторожностями: преступник был вооружен, и каждое ранение, даже касательное, могло привести к смерти.

Во время оперативного совещания из округа с фельдсвязью прибыло заключение специалистов; по изобретенному «Левыкиным» прибору:

«Заявленный техник-лейтенантом Левыкиным П, И. так называемый КАНАП — контролер авианавигационных приборов — представляет собой точную компиляцию прибора АГФ-2, описанного в журнале «Авиэйшен тэхник ньюс».

Остается непонятным, каким образом Левыкин мог заимствовать точную схему, расчет и описание этого прибора, если номер журнала со статьей о АГФ-2 вышел по ту сторону Атлантики в июне месяце, а Левыкин сделал опытный экземпляр прибора в феврале этого же года?

Инженер-полковник Н. Никольский».

— Эта история с КАНАПом мне представляется так, — пояснил Жилин. — Снаряжая агента для переброски через границу, хозяева снабдили его схемой АГФ-2. Расчет был простой: для того, чтобы легче проникнуть в среду советских людей, агент зарекомендует себя с лучшей стороны, сделав интересное техническое предложение. Да! — вспомнил подполковник. — А что же Макасов так и не обнаружил в озере одежды Левыкина?

— Простите, Василий Михайлович, забыл! Телеграмму Макасова мне из Мурманска переслали в Москву. Вот она:

«ИЗ ОДЕЖДЫ КУПИЛ ВСЕ ЧТО ПОЛАГАЕТСЯ НЕ ХВАТАЕТ НОСОК — МАКАСОВ».

— Молодец! Даже текст составил так, чтобы не возбудить излишнего интереса работников телеграфа, — похвалил подполковник и, посмотрев на часы, позвонил в приемную. — «Интересно, что сейчас делает «Левыкин»?

Вошел старший сержант и на вопрос подполковника доложил:

— Левыкин работал до двух часов на регламентных работах. Обедал в технической столовой. С трех часов находится у себя на квартире в Нижних Липках.

Но уже через полчаса, проверяя наблюдение за домом в Нижних Липках, капитан Данченко обнаружил, что так называемый «Левыкин» давно скрылся из дома.

Когда пришла хозяйка и, недовольно ворча, стала мыть посуду, жилец проснулся от грохота тарелок, послеобеденный сон был нарушен, и вышел на хозяйскую половину.

— Что это вы, Александра Тимофеевна, чертыхаетесь? — спросил он сочувственно и, взяв из ее рук полотенце, стал вытирать мокрые тарелки.

— Будешь чертыхаться! — бросила она, начищая медный чайник толченым кирпичом. — Солдат в огороде целую грядку помидор помял. Лежит на грядках и галок считает! А у меня помидоры знатные — «Алпатьевские»! Я ему: «Ты чего на моем огороде делаешь?» А он: «Девушку одну жду. Любушку свою дожидаюсь…» — говорит! Его, черта, любовь разбирает, а у меня пять кустов томатов погибло…

— Забыли, Александра Тимофеевна, были молоды, небось сами на свидание бегали, — сказал жилец, не скрывая своей озабоченности, подошел к окну и осторожно, из-за занавески, стал всматриваться в дальние кусты томатов.

— А ты окно раскрой да шугани его хорошенько! — в сердцах бросила хозяйка.

— Нельзя. Кусты все равно не подымешь, а девушку спугнешь, — через плечо ответил жилец и, конечно, рассмотрел солдатскую пилотку на самой дальней грядке огорода.

Не спеша, что-то насвистывая, он перешел на свою половину. Здесь окно выходило на дорогу. Задернув занавеску, «Левыкин» стал внимательно изучать забор дома по ту сторону дороги. Вечерело. На дорогу и забор ложились густые, черные тени. Долго он наблюдал за противоположной стороной, но ничего не мог обнаружить. На помощь ему пришел случай: по дороге с деловым, озабоченным видом бежал щенок, вдруг он испуганно остановился и, глядя на забор, залился надсадным лаем. Проследив за щенком, «Левыкин» обнаружил в доске забора круглое отверстие от выпавшего сучка. На какое-то мгновение в этом отверстии блеснул человеческий глаз.

— Если меня, Павел, будет кто спрашивать — я только до правления! — крикнула хозяйка и вышла из дома, хлопнув дверью.

Решение созрело быстро. Дом смотрел фасадом на дорогу, тыльной стороной — в огороды, правая стена была глухая, в левой из чуланчика в густой молодой ольшаник выходило подслеповатое окошечко.

«Левыкин» включил в своей комнате свет и некоторое время с книгой в руках постоял у окна. «Зарегистрировался», — подумал он. Его тень четко вырисовывалась на ситцевой занавеске. Затем он взял стул и сел возле окна, проверив в осколке зеркала отражение тени на занавеске.

Когда возле наблюдавшего на траву опустился капитан Данченко, шел восьмой час.

— Докладывает рядовой Имашев. За время наблюдения никаких происшествий не случилось! — шепотом отрапортовал наблюдающий.

Данченко взглянул через отверстие в заборе на дом и увидел освещенное окно,

— С девятнадцати часов тридцати семи минут читает книгу. Видите, товарищ капитан, тень. Это плечо, — пояснил Имашев.

Но тень в окне была неподвижна.

Человек, читающий книгу, должен же переворачивать страницы!

— Рядовой Имашев, подойдите к дому и постучите в окно. Если окно откроет техник-лейтенант Левыкин, спросите: «Нет ли у вас лейтенанта Цехового?» Скажите, что срочно вызывает штаб.

Так же тихо повторив приказание, Имашев вышел из сада через калитку, перешел улицу и постучал в окно. Постучал во второй раз…

Охваченный тревогой, Данченко перешел улицу, поднялся на крыльцо дома и потянул за дверную ручку. Дверь оказалась открытой. Включив карманный фонарь, он вошел в дом. Из-за перегородки, где жил «Левыкин», падал свет. Осторожно капитан открыл дверь и, увидев тужурку, висящую на рамочной антенне возле окна, понял все. На хозяйской половине створки окна были закрыты на шпингалет. Осматривая дом, Данченко набрел на кладовую. Осветив фонарем стены, он увидел веревку, привязанную к потолочной балке и спущенную в окно. Капитан сбежал с крыльца, обогнул угол дома и обнаружил в ольшанике на серой мягкой земле свежие следы человека…

Тем временем подполковник Жилин вел допрос Евсюкова.

— Вы утверждаете, что записка, переданная майору Комову лейтенантом Левыкиным, была получена вами от неизвестного лица вместе с большим пакетом сигарет «Астра»? — спросил подполковник.

— Да, утверждаю, — с облегчением вздохнув, ответил Евсюков.

— Вы утверждаете, что автор анонимной записки вам не известен?

— Утверждаю, — уже улыбаясь, ответил Евсюков.

— Я бы вам посоветовал не пытаться путать следствие, — продолжал подполковник. — По заключению специальной графической экспертизы этот почерк, Евсюков, ваш.

На лице Евсюкова появилось выражение такого искреннего удивления, что Жилин на мгновение и сам усомнился в правильности подобных выводов.

— Это написано вами лично? — спросил подполковник, показывая Евсюкову его автобиографию.

— Да, автобиографию писал я…

— А эту записку писал неизвестный вам человек? — усмехнувшись, спросил подполковник.

Евсюков посмотрел записку, и на его лице появилась снисходительная улыбка взрослого человека, пытающегося втолковать школьнику решение простой арифметической задачи.

— Товарищ подполковник, — сказал Евсюков, — так эту же записку писал я.

— Вы же утверждали, что эту записку, так же как и утерянную вами, писало неизвестное вам лицо.

— Все правильно, товарищ подполковник, те записки писало неизвестное лицо, а эту записку писал я. Это копия. Там сверху так и написано «копия».

— Где написано «копия»? — спросил подполковник, показывая записку.

— Вот, здесь, в правом углу, было написано, вот видите, тут кусочек листа оторван, — объяснил Евсюков.

— Почему же вы не передали майору Комову оригинал записки?

— Нет, почему? Я передал оригинал, а Левыкин, наверное, перепутал и…

— Расскажите подробно, при каких обстоятельствах вы передали эту записку Левыкину?

— Когда я все рассказал Левыкину, спрашиваю: что делать? Он и говорит: «Дело серьезное, надо эту записку передать замполиту, пускай начальство разберется». Ну, мы пошли ко мне, я ему даю эту записку, а он: «Знаешь, Марк, мы эту записку отдадим, и у нас на руках ничего не останется, а что-нибудь случится — потом доказывай. Садись, говорит, пиши копию». Ну, я сел, написал, отдал ему оригинал и копию, а он, наверное, нечаянно перепутал и вместо оригинала передал копию…

— Нечаянно перепутал, а слово «копия» умышленно оторвал? На какой бумаге был написан оригинал записки?

— На желтой. Я такую бумагу видел в санчасти…

— Как думаете, Евсюков, зачем я вызвал вас в особый отдел?

— Думаю, насчет вот этой… записки, — не очень уверенно ответил Евсюков.

— Вы подозреваетесь в причастности к убийству техник-лейтенанта Родина. Ряд косвенных улик свидетельствуют против вас. Для того чтобы помочь следствию раскрыть это преступление, вы должны говорить правду и только правду. Каждая новая ложь или попытка уйти от ответа — запутает и ухудшит ваше и без того скверное положение.

Попросив разрешение, Евсюков вынул пачку «Астры» и закурил. Руки его дрожали.

— С кем вы встречались двенадцатого июля в девять часов пятьдесят минут, когда отлучались из ресторана «Сухум»? — спросил подполковник.

— Я встречался с Павлом Левыкиным.

— Расскажите подробно об этой встрече.

— Это было в субботу. Утром на аэродроме я попросил у Левыкина взаймы. Павел сказал, что у него с собой денег нет, но что в городском сквере он может со мной встретиться в десять часов вечера и передаст мне деньги. Левыкин человек точный. Около десяти часов вечера я спустился из ресторана в сквер и встретился с Левыкиным…

— Ну? Что же вы замолчали? О чем говорили с Левыкиным? Расскажите подробно, — настаивал подполковник.

— Я ему сказал, что вот, мол, сижу в «Сухуме» с Астаховым, ужинаю. Левыкин похвалил меня за чуткость, он так и сказал: «Это, Марк, с твоей стороны проявление чуткости к живому человеку». Я рассказал, что Астахову срочно нужно две тысячи, деньги большие, а взять их негде. Тогда мне Левыкин говорит: «Я своему командиру и больше, чем две тысячи, доверю, но не хочу, чтобы он знал, что деньги даю я. На, говорит, две тысячи, отдай Астахову, но для порядка возьми расписку, а то, говорит, ты, Евсюков… Ну, словом, любишь «заложить», а я должен знать, что деньги попали в надежные руки».

— Позже, в сквере, вы передали эти деньги Астахову. Когда он писал расписку, вы светили ему карманным фонарем. Так?

— Так…

— А что еще вам говорил об Астахове Левыкин?

— Ничего…

— А вы припомните, это очень важно, — настаивал подполковник.

Наступила пауза. Евсюков долго тер ладонью вспотевший лоб, но так ничего и не вспомнив, закурил от первой вторую сигарету.

— Вам не говорил Левыкин, чтобы вы чаще встречались с Астаховым, ссужали бы его деньгами?

— Говорил! — вспомнил Евсюков. — «Одиночество, — говорил Левыкин, — может плохо повлиять на Астахова. Со мной у командира отношения официальные, а ты у него в друзьях ходишь…»

— Душевный человек Левыкин! — усмехнувшись, сказал Жилин.

— Добрый, внимательный человек! — не замечая иронии, согласился Евсюков.

Подполковник взглянул на часы. До операции оставалось час тридцать минут.

Этой ночью по таблице были запланированы вылеты на новых машинах с целью тренировки к полетам в сложных условиях.

Перед полетом Геннадий хотел закончить письмо к матери. Это было первое письмо после горьких раздумий. Сказать нужно было многое, и, казалось, тесные строчки не вмещали всех мыслей и чувств…

Не стучась, в комнату вошел «Левыкин». Он остановился в дверях и, убедившись в том, что Геннадий один, уверенно спросил:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите?

От настольной лампы под зеленым абажуром на их руки падал яркий белый свет и зеленый на лица. Руки техника были неспокойны, он перекладывал из ладони в ладонь карманный фонарь, которым пользовался в прихожей. Лицо его было непроницаемо-спокойным, и только в глазах, настороженных и недобрых, прыгали зеленоватые отсветы лампы.

— Вы мой командир, Геннадий, простите, что называю вас по имени, но… Я люблю вас и не могу оставаться равнодушным к вашей судьбе. Однажды я уже доказал это…

— Например? — удивленный, спросил Астахов.

— Когда в критический момент вам понадобились деньги, помните, это был долг чести, офицерской чести. Я дал вам через Евсюкова две тысячи.

Астахов почувствовал, как краска стыда заливает его щеки.

— Вы пришли напомнить об этом? — спросил он, не глядя на техника.

— Нет. Я упомянул об этом только потому, чтобы вы знали — перед вами друг. А дружба требует взаимного доверия.

Этот неожиданный визит раздражал его. Астахов встал и, посмотрев на часы, холодно сказал:

— Через сорок минут автобус уходит на аэродром.

— У нас еще есть время. Садитесь. Я должен сообщить вам нечто важное. Приехал следователь военного трибунала. Дежурный особого отдела, сержант Поляков, случайно слышал разговор следователя с подполковником Жилиным. Есть санкция военного прокурора на ваш арест в связи с убийством инженера Каншина.

Астахов опустился на стул.

— Вы были в состоянии опьянения. Убийство не преднамеренное — ревность, состояние аффекта, но… Самое малое, что вас ожидает, это десять лет тюрьмы. Сегодня ваш последний вылет и посадка… — После паузы он повторил: — Последние… — Это было сказано так, что у него самого на глаза навернулись слезы — старый актерский прием, когда собственная интонация жалости исторгает готовую, «дежурную» слезу.

Заметив на глазах техника слезы, Астахов благодарно пожал его руку.

— Да… — многозначительно выдохнул «Левыкин». — Я понимаю… Летчик, полный сил и энергии, человек, полюбивший небо, — получает клочок этого неба за козырьком тюремной решетки. Не сотни километров от горизонта до горизонта, а пять шагов, ограниченных камерой, пять вперед и пять назад, словно зверь в клетке…

Наступила еще более тягостная, почти ощутимая тишина, затем резкий, звенящий свист самолета послышался над их головами. Они оба подошли к окну. Это штурман полка вылетел на разведку погоды. Оставляя белый инверсионный след в потемневшем предвечернем небе, набирая высоту, самолет скрылся за горизонтом.

— Что делать? — Астахову казалось, что он только подумал, но не сказал этого вслух.

— Что делать? — повторил техник и после паузы нерешительно добавил: — Выход, пожалуй, и можно было бы найти, но… — Безнадежно махнув рукой, он отошел от окна и опустился на прежнее место.

Астахов выжидательно повернулся к нему лицом.

— Выход есть, но… — Как бы в нерешительности он остановился.

— Где же этот выход? — без всякой надежды спросил Астахов.

— Нужна смелость, решительность и…

— Да говорите же! — не выдержал он.

— Сегодня, — техник посмотрел на часы, — примерно через пятьдесят минут ваш вылет на «спарке» в зону. Вы должны совершить посадку на грунт возле совхоза «Ясный», взять меня в заднюю кабину, взлететь и курсом на запад…

— Левыкин, вы предлагаете мне… Почувствовав угрожающую интонацию в голосе летчика, «Левыкин» говорил с такой силой убеждения, что невольно Астахов стал вслушиваться в его слова:

— Здесь ждет вас позор и тюрьма. От вас откажутся все — друзья, товарищи, мать. Даже Лена Устинова не простит вам убийство из-за ревности. Вы больше никогда, слышите, никогда не узнаете радость полета, и каждый звук летящего в небе самолета будет всю жизнь вызывать у вас щемящее чувство своей неполноценности. А там, на Западе, вас ждет почет, слава, деньги! За деньги там можно купить все — счастье! В конце концов — все покупается и продается! Вы талантливый летчик! Вы молоды и полны сил! Мир у ваших ног, и нужно лишь немного мужества, чтобы выбраться на поверхность. Быть сверху! Вы подумайте, какое это счастье быть сверху! Над людьми! Над массой! Быть вольным человеком, у ног которого — мир! слава! деньги!

Каждое слово доходило до Астахова, как пощечина. Он понял, что все то, что ему сейчас предлагал этот человек, он заслужил ценою своих ошибок. Никогда он не посмел бы сказать нечто подобное Бушуеву, Кузьмину, Николаеву Саше… Опершись обеими руками о стол и закрыв глаза, Астахов спросил:

— Что я для этого должен сделать? — Голос его не слушался, был глухим и хриплым.

— Я уже сказал: сесть на грунт у совхоза «Ясный». Южнее идет подвесная высоковольтная линия передачи — отличный ориентир. Севернее — луга совхоза. Садитесь с зажженной фарой. Я буду ждать вас. Вы сбросите фонарь…

— До полей совхоза «Ясный» двадцать километров. Как вы успеете туда добраться? — перебил его Астахов.

— Я воспользуюсь мотоциклом Евсюкова. Вы сбросите фонарь, и я…

— Вы знаете, что в задней кабине будет летчик Николаев! — снова перебил его Астахов.

— Придется вам передать по внутренней связи Николаеву, что идете на вынужденную посадку, скажем, отказал бустер. Остальное предоставьте мне. С Николаевым я сумею договориться. Проследите за тем, чтобы вам поставили подвесные баки. При наборе высоты экономьте горючее. Курс и все остальные данные я сообщу вам позже.

«Левыкин» взглянул на часы. Времени оставалось мало. Протянув Астахову руку, он сказал:

— Я выйду раньше. Через пять минут идите к штабу, вы еще успеете на автобус. Я не говорю, почему я вам набиваюсь в попутчики, у нас еще будет время для дружеской беседы. Но помните: если меня задержат, расписка летчика Астахова, обнаруженная у меня, сыграет зловещую роль в вашей и без того неудачно сложившейся жизни. Помните, я жду вас, Астахов!

Он вышел из комнаты. Внизу хлопнула дверь. На лестничной клетке Астахов прислушался: Левыкин мог дожидаться его внизу, чтобы проследить за тем, куда направится летчик. Астахов спустился вниз и пошел по направлению к штабу. За небольшим сосновым лесом тропинка вела вниз, в балочку. Он спустился по тропинке, лег в траву, снял фуражку и осмотрелся. Никого не увидев, он балочкой побежал в сторону, огибая гарнизонный городок слева, по направлению к особому отделу.

В это время подле домика особого отдела затормозил «Москвич» городского архитектора.

Постучав, в кабинет вошел майор Комов и вызвал подполковника Жилина. На несколько минут Евсюков остался один. За это время он успел передумать многое и все-таки не мог понять одного — в какой взаимосвязи находится убийство Родина и все эти вопросы подполковника по поводу того, что говорил Левыкин.

Подполковник вошел в кабинет и предложил Евсюкову пока пройти в маленькую, раньше незамеченную им комнату. Через обитую войлоком и клеенкой дверь из кабинета не было слышно ни звука.

А в кабинете происходили странные вещи: в сопровождении Комова вошел Аркадий Аркадьевич Шутов. Он был взволнован и в то же время растерян.

— Прошу вас, Аркадий Аркадьевич, еще раз все рассказать подполковнику, — сказал Комов.

— Я просто считаю это своим долгом! — начал он высоким стилем и театральным жестом откинул со лба нависшую прядь длинных волос. — Понимаете, товарищ подполковник, сегодня утром сажусь за письменный стол, открываю том «Итальянская архитектура эпохи Возрождения» и вдруг между страниц нахожу вот этот опус! — Он положил перед Жилиным уже знакомую нам записку Нонне от «друга». — Вызываю дочь, спрашиваю, что это такое? А это дитя современности с эдакой, знаете, гарольдовской улыбкой отвечает: «Это мое личное дело!» Нет, вы подумайте — убийство и шантаж — ее личное дело! И это наша, советская молодежь!..

— Товарищ Шутов, вы разговариваете в таком раздраженном тоне, словно я или подполковник ответственны за воспитание вашей дочери! — резко сказал Комов и добавил: — Я думаю, что Нонна Аркадьевна к советской молодежи имеет очень отдаленное отношение.

Весь как-то поникнув и утратив свой обличительный пыл, Шутов уже просто, по-человечески, сказал:

— Жена была такая же взбалмошная, ушла от меня. Девчонка пяти лет осталась без матери. Я целые дни не бываю дома, воспитывала ее сестра жены, тоже, знаете, дамочка — мозги набекрень. Дочь прожила у нее шесть лет, уехала Настей, а вернулась Нонной…

— Я бы просил вас быть ближе к основной теме нашего разговора, — напомнил подполковник.

— Самое ужасное, что она послушала этого неизвестного «друга» и написала Астахову письмо…

— Где сейчас ваша дочь? — спросил Жилин.

— Как ни упиралась, привез. Сидит в машине, — ответил Шутов.

— Пригласите ее сюда, в кабинет.

— Пожалуйста, — со вздохом сказал Шутов и вышел из кабинета.

Подполковник вызвал Евсюкова и, показав ему письмо, принесенное Шутовым, сказал:

— Этот почерк вам незнаком?

— Знаком и почерк и бумага! — выпалил Евсюков. — Оба раза я получал записки, написанные этой рукой, на такой же самой бумаге.

— Хорошо. Пройдите в эту комнату, вы еще нам понадобитесь, — сказал подполковник и, проводив Евсюкова, плотно притворил за ним дверь.

Пока еще плохо разбираясь в происходящем, не задавая никаких вопросов, Комов сидел в стороне, наблюдая за Жилиным.

Вошла Нонна. Она была в черном платье, черной шляпке с вуалеткой, опущенной на глаза. Это был кокетливый траур.

— . Садитесь, — сухо сказал подполковник и, откровенно рассматривая Нонну, заметил: — Вы в трауре?

— Да.

— Позвольте спросить, по ком?

— По другу. Хорошему, милому другу.

— Его имя, отчество и фамилия?

— Это обязательно?

— Обязательно.

— Евгений Владимирович Каншин.

— Где он работал?

— Он был главным инженером завода «Металлоштамп».

— Вы были на похоронах, отдали последний долг покойному?

— Нет. Покойнику это все равно, а меня похороны очень расстраивают.

— Когда умер инженер Каншин?

— Он был убит двадцать пятого числа, в парадном дома семнадцать по Октябрьской улице.

Жилин снял трубку телефона:

— «Байкал»? Дайте город. Город? Три пятьдесят пять. Майор Демин? Это подполковник Жилин, здравствуйте. Расскажите, Захар Герасимович, при каких обстоятельствах был убит инженер Каншин? Двадцать пятого числа. Как, ничего не знаете? В парадном дома номер семнадцать по Октябрьской улице. Интересно. У вас там под рукой есть список городских телефонов? Посмотрите, пожалуйста, телефон главного инженера завода «Металлоштамп»…

Наступила пауза, во время которой, скрывая свое беспокойство, Нонна прикладывала к глазам тонкий кружевной платочек, пахнущий крепкими духами.

— Как говорите? — переспросил подполковник. — Один семьдесят восемь? Спасибо. — Нажав на рычаг телефона, Жилин дал отбой и спросил: — «Байкал»? Дайте город. Один семьдесят восемь! Это кабинет главного инженера? Кто со мной говорит? Как вы сказали? Каншин? Евгений Владимирович? Ну, здравствуйте! С вами говорит подполковник Жилин. Вы могли бы меня завтра принять, товарищ Каншин? Вот и отлично! Буду в первой половине дня. — Положив на рычаг трубку, он сказал Нонне: — А покойничек-то ваш жив!

Лицо Нонны покрылось красными пятнами. Теребя платочек в руках, она порвала кружево, откашлялась, как певица перед ответственной арией, но так ничего и не сказав, вышла из кабинета. Столкнувшись с ней в дверях, в кабинет вошел Астахов и, тяжело дыша, прислонился к стене.