На острие меча

Глава седьмая. Плавание на «Вежливом полицейском»

Солнце грело плечи Квинна. Он принюхался к ветру, в котором чувствовался слабый запах солёной воды и растительности. Потом с силой высморкался. Если не считать заботливо навязанной минхеером ван т’Зелфде простуды, он наслаждался этим часом, как не мог себе позволить уже много месяцев.

Они подняли якорь ещё до восхода солнца, отчалив dt Сент–Маартенсгата напротив большой церкви, и теперь легко скользили мимо крошечных гаваней и корабельных верфей, которые усеивали оба берега реки за пределами города. Но постепенно правый берег становился более диким, заросшим тростником и деревьями. Иногда виднелись небольшие пляжи. Если не замечать зданий на северном берегу, то можно было вообразить, что очутился в двенадцатом веке. И впервые эта мысль подействовала на Квинна успокаивающе.

Дирк ван дер Хорне был рулевым, но выполнял свои обязанности без видимых усилий и с такой лёгкостью, что казался таким же бесполезным пассажиром, как и его последний гость. Вообще весь экипаж «Вежливого полицейского», теперь гревшийся на солнце, не проявлял никакой склонности к тяжёлой работе.

Круглолицый Баумгарде, с мощными плечами и широкой грудью, откровенно спал. Вначале его лохматая светловолосая голова лежала на коленях Кемпа, но когда этот энтузиаст полностью погрузился в своё хобби, то спящему пришлось довольствоваться досками палубы. Кемп любовно держал в руках новую кинокамеру. До сих пор он ещё не использовал своё сокровище. Ему было достаточно просто сидеть, скрестив ноги, и непрерывно осматривать этот великолепный прибор.

Перо Йориса Маартенса рывками металось по листу бумаги. Иногда в работе наступали долгие паузы, сочинитель смотрел на берег и хмурился. Непонятно, чем заслужил однообразный пейзаж такое хмурое выражение лица. Йорис был старше всех на корабле, на его левой руке заметен полукруглый шрам. Когда рука двигается над бумагой, хорошо видны побелевшие стежки. Квинн гадал, где Йорис был ранен.

— За музой следует ухаживать, — разнёсся по палубе насмешливый голос Дирка. — Вы должны понять, что Йорис — большой человек. Он пишет для газет, и зачастую издатели бывают настолько одурачены, что печатают его излияния. А теперь он хочет попробовать написать книгу, хотя ничего на ней не заработает!

— Да ну? — Йорис поднял голову. — Неужели я так неудачно продаю свои творения, ты, остроязыкий? То, что пишет Йорис Маартенс, должно быть прочитано…

— Но заплатят ли за написанное? — слова Баумгарде сменили храп. Однако задал он этот вопрос, не открывая глаз.

— Бездельник! — Йорис пнул широкое плечо приятеля большим коричневым пальцем ноги, видневшимся через дыру в сандалиях. — Когда три года назад ты отбивался от мух под пальмами в этих твоих джунглях или плавал по мутным рекам, ты был рад отвлечься от неприятностей и прочесть что–нибудь новое, написанное Маартенсом!

— Вот как? Тогда тебе следует навестить меня в этих джунглях и посмотреть, как живут настоящие мужчины. Мне говорили, что в пальмовых рощах ещё встречаются дикие звери. Возможно, их ты и очаруешь своими словами…

— А Кемп поедет с тобой и запечатлеет все твои приключения, — добавил с насмешкой Дирк.

Кемп как раз нацелил пустую камеру на вымазанные грязью водоросли. Улыбнувшись, он посмотрел на остальных.

— Кемп будет рад отправиться куда угодно, господа. Но куда он может пойти? У нас есть Баумгарде. Раньше мы считали, что ему хватит мозгов выбраться из канала, если он в него случайно упадёт…

— Баумгарде, — прервал его со спокойным выражением тяжелого лица этот достойный путешественник, по–прежнему не открывая глаз, — Баумгарде очень умён, мои друзья. Он знал, что спрос на инженеров будет всегда…

Свободной рукой Кемп схватил за светлые волосы лежащего приятеля, приподнял его голову и снова опустил на выскобленные доски палубы.

— Но это не результат твоего ума, носорог. Ты только выбрал самый лёгкий путь. Ты родился с головой, в которой удерживаются только числа и больше ничего. И поэтому теперь именно ты отправляешься за море, а мы должны сидеть, подвернув хвосты, и думать, есть ли у нас вообще будущее.

Серьёзное утверждение и справедливое. «Каково будущее моих попутчиков», — неожиданно подумал Квинн. Индонезия потеряна. Тысячи и тысячи людей, много лет проживших за морем, — и где до них жило не одно поколение их предков, — выброшены назад, на переполненную родину, где на всех не хватает ни работы, ни земли. Баумгарде действительно повезло, если он нашёл работу в Вест–Индии, потому что дома будущее его товарищей безнадёжно.

— Видите ли, — повернулся Дирк к Квинну, — мы родились с опозданием лет на сто. Меня учили тому, чтобы я мог служить на Яве. Йорису обещали место на островах, верно?

Писатель пожал плечами.

— Обещали, да. Но это обещание было дано давно и далеко отсюда. Я тогда ещё учился в школе. А потом началась война — и паф! — он щёлкнул пальцами. — Вот что я вам скажу, — он повернулся к приятелям. — Мы могли бы стать пиратами. Взять немецкий патрульный корабль и…

Кемп устало вздохнул, как будто начался давно надоевший ему спор.

— В Де Бисбоше, конечно?

Дирк ядовито добавил:

— Так мы выиграли войну, мои мальчики!

Губы Йориса изогнулись, как будто он попробовал что–то горькое. Он печально рассмеялся.

— Итак, воспоминания старого солдата уже наскучили…

— Пожалейте невежественного иностранца, — впервые вмешался Квинн. — Что такое Де Бисбош?

— Ага, — Дирк улыбнулся. — Он твой, друг Йорис. Развей его невежество в этом вопросе, но не нужно подробностей, прошу тебя.

Йорис загорелым пальцем указал на юг, на дикое пространство грязи, камышей и растительности.

— Там Де Бисбош. В своё время он поглотил множество гораздо более сильных умов, чем те, что собрались здесь. Это болото, прорезанное сетью ручьёв. Когда–то эти дороги, водные дороги, были для нас очень важны. По ним подпольщики добирались до союзников, разведчики проникали в страну и выбирались из неё, лётчики возвращались на родину, приходили лекарства и боеприпасы. У нас был целый флот из маленьких каноэ, и путешествия совершались по ночам. Ещё у нас были «эйки» — лодки побольше, в которых в случае необходимости можно было жить…

— И где мы держали пленных немцев, — прервал его Кемп, снова занявшийся своей камерой. — Веркендам был центром, где находился один из главных «перекрёстков». Интересный исторический период… но теперь это в прошлом.

— Да, с ним покончено, как с додо или с Ост–Индской компанией[7], — сонно добавил Баумгарде.

Покончено ли? Квинн почему–то сомневался.

— Возможно, нам снова придётся пройти этими дорогами, — Дирк отказался от легкомысленного тона и заговорил серьёзно. — Если придут Другие. Йорис закрыл ручку.

— Следующее поколение вполне может жить в подземных пещерах, если мы вообще не взорвёмся, — почти весело заметил он. — Но это замечательный мир — на девяносто девять и девять состоящий из грязи…

— А мы цепляемся за оставшуюся десятую часть…

— Оптимист и мечтатель, — Йорис усмехнулся, глядя на хозяина яхты, и принялся перечитывать написанное.

Водная дорога в Хертогенбош не была пустынной. Моторные торговцы, направлявшиеся к Рейну, поднимали волны; их короткие трубы и высокие надстройки придавали им странный облик. «Вежливый полицейский» покачивался на этих волнах. Яхте приходилось постоянно уступать дорогу буксирам, которые тянули за собой бесконечные ряды речных барж.

Перед прибытием в Горинхем им посигналили с такого буксира. Мужчина в капитанской фуражке махал рукой, а Йорис и остальные на яхте вскочили и ответили ему. Квинн прекрасно рассмотрел лицо капитана. Небрежный наклон фуражки и звездоподобный шрам на левой щеке невозможно забыть. Это Корни Смитс, один из тех, кого он, по настоянию ван Норриса, должен знать.

Дирк взглянул на часы.

— Вовремя, — спокойно заметил он.

Йорис кивнул.

— Как всегда. Доброго ему пути!

Квинн не стал задавать вопросов. Но теперь он вдвойне уверился, что те, кто сейчас плыл с ним, связаны с организацией, представленной в Дордрехте йонквроув и минхеером т’Зелфде. Американец заключил, что он в надёжных руках и может позволить себе не волноваться и плыть по течению, как река, которая несёт их к городу с названием, от которого язык можно сломать.

Показался Коринхем, и Кемп зарядил камеру. Он принялся снимать деревья, за вершинами которых виднелись древние бастионы над гаванью, заполненной небольшими судами.

— Прекрасное зрелище, — нарушил немного погодя молчание Дирк. — Если вы посмотрите направо, мой американский друг, то увидите сразу за рядом тополей подлинный древний замок — Левенштейн.

— Он должен быть особенно интересен для ученого, — добавил Йорис, — потому что именно из него в семнадцатом веке сбежал Гуго Гроций[8]*, создатель международного права. Сбежал, спрятавшись в ящике с книгами…

— Единственное разумное использование библиотеки, о котором мне приходилось слышать, — заметил Баумгарде. — Но не очень приятное путешествие: на книгах неудобно лежать.

Квинн с сомнением разглядывал отдалённый Левенштейн. Простуда усилилась, и он был рад, что его не приглашают на берег для экскурсии.

Со временем «Вежливый полицейский» прошёл шлюзы в Анделе. Все поели и легли спать. Дирк покачал головой, глядя на насыпи с примостившимися на них деревнями, на участки, затапливаемые морем, где росли причудливо изогнутые растения, на низкие красные крыши фабрик с высокими трубами. Мимо непрерывно плыли баржи, пустые и нагруженные песком.

Потом показался второй укреплённый город со стенами, поросшими деревьями, — Хейсден, и Кемп снова принялся снимать. Ещё один шлюз в Бокхевене вывел их в реку Дизе и к Хертогенбошу.

Тут группа распалась. Кемп со своей камерой и с очень плохо упакованными личными вещами, о которых он, по–видимому, совсем не заботился, высадился вместе с методичным Баумгарде, который перед высадкой надел тщательно выглаженный костюм и стал похож на промышленного магната, уже лет пять возглавляющего совет директоров. Но попрощались они с остальными членами группы весьма небрежно.

Квинн начинал подозревать, что в плавании «Вежливого полицейского» было нечто большее, чем заметно на поверхности. У четверых столь разных путников такие небрежные и привычные манеры, какие появляются только после многих совместных кампаний. Йорис Маартенс вынес на берег помятый рюкзак и потрёпанный чемоданчик, который очень отдалённо напоминал такой же в багаже Квинна. А ван дер Хорне не взял ничего, кроме вещей самого Квинна. На пристани их поджидала машина, и шофёр приветствовал Дирка.

— Вам понравится замок, — Йорис отпихнул свой чемоданчик, чтобы разместить поудобнее ноги в неуклюжих башмаках на толстой подошве. — Не забудь показать Андерсу темницу, Дирк. Конечно, она сейчас уже не соединяется со рвом, но это никоим образом не уменьшает её исторической ценности…

— Мой отец, — заметил Дирк, — несомненно, отнесётся к вам, как к редчайшей находке, которую я когда–либо привозил домой. Он пишет историю рода ван дер Хорне и, насколько мне известно, даже разбирается в путанице четырнадцатого века. Это время, когда у наших предков были очень странные идеи относительно личности и собственности их не так хорошо вооружённых соседей. Темница восходит как раз к этому периоду, и не могу избавиться от мысли, что время от времени её использовали по назначению. Вы обязательно должны её увидеть. Но из когтей моего почтенного родителя мы вас спасём: когда речь заходит о его хобби, он может говорить бесконечно…

— С другой стороны, — вмешался Йорис, — кухней ван дер Хорне командует повариха, лёгкость руки и изысканность вкуса которой уступают только толщине её талии. Гурманы высоко ценят приглашение к столу ван дер Хорне.

— Я потрясён своей удачей, — обрёл дар речи Квинн. — Темница и повариха!

Замок ван дер Хорне состоял из скучных одинаковых казарм и более древней и гораздо менее приветливой средневековой крепости.

— Уютно, верно? — спросил наследник, когда машина остановилась у ворот. — Более уродливого здания во всей провинции не найдёшь! — с гордостью добавил он.

— И более холодного, — напомнил ему Йорис. — Но будьте благодарны, Андерс, что приехали сюда не в середине зимы, когда, задержавшись в коридоре, сразу превращаешься в ледышку. Зимой лучше передвигаться из комнаты в комнату трусцой.

Через несколько минут Квинн стоял перед тусклым зеркалом в спальне с высоким потолком и забранными деревянными панелями стенами. В зеркале отражались две ступеньки, ведущие к возвышению, на котором стояло не что иное, как королевская кровать. Её тяжёлые занавеси были задёрнуты. Чихнув дважды, Квинн подумал, что, может, эти занавеси ночью защитят от сквозняков. За время последних лихорадочных событий он потерял способность удивляться. Теперь Квинна не удивляло даже королевское ложе, и если бы он неожиданно оказался на дне темницы, то тоже не удивился бы. Очевидно, он уже достиг нужной степени отчуждённости, необходимой для тайного агента.

Конечно, он пока не столкнулся с двумя обязательными атрибутами этой жизни: отравленным кофе и отравленной сигаретой, и, насколько ему известно, у него нет двухдюймовой ленты микрофильма, который необходим… скажем… Коруму Тысячелицому. Квинн рассмеялся, закашлялся и, услышав стук в дверь, сказал:

— Войдите.

Дирк критически оглядел своего гостя.

— Ну, вы ещё не совсем посинели. Американцы поддерживают свою репутацию: вы один из тех, кого у вас называют крутыми. Не хотите ли перекусить? Сейчас моего отца можно оторвать от книг, а мама с сестрой в Дени Хааге, так что женщин ждать не придётся. Ха! Йорис…

Крепыш Маартенс нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Когда они присоединились к нему в коридоре, он двинулся почти трусцой, как и предлагал раньше. Лестничный пролёт, по которому стражники могли бы подниматься строем по десять в ряд, своими полированными, не прикрытыми ковром ступенями привёл в просторный зал, увешанный множеством булав, мечей и щитов. В одном конце его размещался камин, такой большой, что вполне мог вместить целиком ствол дерева. А горел в нём чисто символический огонь, почти потерявшийся в пещере очага.

У камина, протянув руки к огню, стоял невысокий человек в слегка потёртом и потрёпанном на рукавах бархатном пиджаке цвета красного вина и с серебристым хохолком на голове, как у какаду. Услышав шаги по каменному полу, человек быстро повернулся.

— Goeden Avond, Mijnheeren, — начал он мягким голосом, в котором слышались те же насмешливые нотки, что и у сына. Но тут же он слегка нахмурился, словно сердясь на собственную забывчивость, и легко перешёл на правильный английский, почти без акцента.

— Добрый вечер, господа.

— Это Квинн Андерс, отец, — представил гостя Дирк.

— Квинн, это мой отец, граф ван дер Хорне.

— Приятно познакомиться, мистер Андерс. И вас приветствую, Йорис, — он кивнул Маартенсу. — Но, мистер Андерс, — граф снова повернулся к американцу, — сын сказал мне, что ваш отец — доктор Андерс. Это для меня огромная радость. В моей библиотеке есть книги вашего отца «Орден рыцарей святого Иосифа» и «Исследования по проблемам военной тактики тевтонских рыцарей». Это блестящие работы. Я сам отправил ему небольшой комментарий относительно ордена тамплиеров: один из ван дер Хорне в тринадцатом веке вступил в этот орден. Я вам покажу…

— Отец! — Дирк слегка коснулся бархатного рукава. — Нам надо поесть.

Граф с искренним удивлением посмотрел на сына, потом рассмеялся.

— Сбросил старика с его конька, а? Но ты прав. Есть время для науки и время для еды. Давайте поедим!

Еду подавали на одном конце длинного полированного стола, и пища, как и обещал Йорис, оказалась превосходной. Квинн с удовольствием ел, отвечая на поток вопросов графа, и обнаружил, что рассказывает о рукописи, которая привела его за море.

Граф ван дер Хорне положил нож и вилку.

— Род Стернлитцев! Это нелегкая задача. Вы знаете, у них никого не осталось…

— Действительно, после исчезновения последнего герцога. Но книга об Одокаре почти завершена. Мой отец получил доступ к документам в собрании Хаггермана. Мне нужно только кое–что закончить, навестить развалины башни… Из–за войны отцу приходилось работать только с фотографиями и рисунками, а это не всегда даёт всё необходимое.

— Подождите!

Граф ударил ладонью по столу с такой силой, что тарелки подпрыгнули.

— Хендрикс! — обратился он через плечо к слуге, который подавал блюда. — Иди в кабинет и принеси синюю книгу с пятого стеллажа слева у камина, с четвёртой полки.

Он снова повернулся к Квинну.

— Возможно, я смогу немного вам помочь. Мне кажется, род Стернлитцев вымер не окончательно…

— Но я считал, что герцог… — начал Квинн. Граф нетерпеливо кивнул.

— Да, герцог пропал в пустыне и он не был женат. Но в любой семье существует ещё женская линия… Ага, спасибо, Хендрикс. Ja, это как раз нужный том. — Он начал торопливо перелистывать толстые жёлтые страницы. — Я был прав, — голос его звучал торжествующе. — Тётя Матильда…

— Что! — Дирк даже пролил немного вина из бокала, который поднёс к губам. — Только не тётя Матильда, отец! Неужели ты пошлёшь невинного путника в такое паломничество?

— Дирк! — в голосе графа звучала укоризна. — Твоя двоюродная бабушка — очень умная женщина, к тому же она хранительница семейной истории. Её мать была младшей сестрой последнего герцога Стернлитца. Возможно, она согласится принять минхеера Андерса, так как он занят серьёзным историческим исследованием, фрейле Матильда ван т’Оостенберг, минхеер, живёт сейчас в Шато дю Дам вблизи Маастрихта. Я сам напишу ей о вашем деле, и она, может быть, согласится вас принять…

Квинн объявил, что больше всего на свете ему хочется быть принятым этой грозной фрейле Матильдой. И весь остаток вечера прошёл в разговоре с графом. В течение последующих двух дней Квинн навестил знаменитое подземелье и прочие заведения в подвале старого замка, с искренней благодарностью принял пять рекомендательных писем, включая письмо к тёте Матильде, наслаждался пищей, вкуснее которой никогда не ел, и окончательно расстался с простудой. Он не знал, когда уедет из замка ван дер Хорне. Но утром в понедельник ему сказали, что он вместе с Йорисом поедет в Маастрихт.

Дирк и граф, который по такому случаю оторвался от своих занятий, долго махали им вслед. И хотя машина Маартенса не походила на роскошный автомобиль, доставивший их к ван дер Хорне, ехала она довольно уверенно.

Квинн узнал, что Йорис едет в провинцию Лимбург по своим журналистским делам, надеясь прославиться в кругах газетчиков, и не прочь был поговорить об этом.

— Может быть, вы даже в Америке читали о Хансе ван Меенерене, — начал он.

— Это тот художник, который так искусно подделывал Вермеера, что одурачил всех экспертов?

— Вот именно. С 1936 по 1946 годы он написал шесть полотен. И это были настоящие Вермееры — так клялись эксперты. Несколько картин он продал нацистам. Поэтому после войны его предали суду за коллаборацинизм. Тогда он рассказал правду о своей работе. И ^тобы доказать свою правоту, написал в тюрьме ещё одну картину — её тоже невозможно было отличить от подлинного Вермеера, и все критики признавали её настоящей. Я еду в Маастрихт, потому что мне кажется: ван Меенерен рассказал не всё, что знал, и некоторые Вермееры здесь совсем не Вермееры.

Остальная часть поездки прошла без происшествий, и Квинн снял номер в отеле, который порекомендовал Йорис. Они договорились вместе пообедать, и Квинн решил больше в этот день ни с кем не встречаться, а провести его, как турист.

Но когда он снова вышел в вестибюль гостиницы, его стремление к миру и спокойствию было основательно поколеблено. Должно быть, только что пришёл поезд или самолёт, потому что у стойки он увидел небольшую группу вновь прибывших. И с краю этой группы, глядя по сторонам с откровенным интересом иностранца, стоял высокий человек. Его серая шляпа и пальто были американскими до последней нитки, и, когда он повернул голову, Квинн встретился с ним глазами. Во взгляде незнакомца не почувствовалось и намёка на то, что он узнал его. Квинн только надеялся, что и он вёл себя так же. Потому что перед ним стоял Лоренс Кейн — человек, к которому обращался ван Норрис в случае, когда необходимо устранить неприятности.