На посошок

С улыбкой щедрою, как лето With Smiles as Wide as Summer (1961)

– Эгегей! Подождите меня!

Зов. Эхо. Зов. Эхо. Все тише и тише.

Топот босых мальчишеских ног, похожий на стук падающих яблок.

Уильям Смит продолжал бежать. Не потому, что он мог бы угнаться за остальными, – просто он не хотел признаваться самому себе, что его маленькие ножки отстают от его желаний.

Пронзительно крича, он сбегал по склону оврага, находившегося в самом центре Гринтауна, и, выискивая спрятавшихся мальчишек, заглядывал в пустые шалаши с болтающимся на ветру пологом из мешковины. Он исследовал вырытые в склоне пещеры, но находил в них только остывшие угли. Он бродил по ручью, распугивая обитавших в нем раков, спешивших вернуться в свои норы.

– Погодите! Скоро я стану старше, чем вы, тогда посмотрим!

– Посмотрим, – вторил ему бездонный туннель под улицей Вязов.

Уилл рухнул наземь. Каждое лето одно и то же. Он бежит что есть сил, но не может угнаться за другими. Во всем городке не было ни одного мальчишки, чья тень была бы такой же длины, как и его собственная. Ему было шесть, знакомым его либо всего три (смотреть не на что), либо целых девять (на такой головокружительной высоте снег не тает даже летом). Пытаясь нагнать девятилетних, нужно было еще постараться не попасться трехлеткам. Он уселся на камень и заплакал.

– Ну и ладно! Мне до них и дела нет!

И тут знойную тишь нарушил донесшийся откуда-то издалека шум игры и веселых проказ. Он осторожно встал и, прячась в тени, прошел немного по берегу ручья, взобрался на соседний холмик, прополз под кустами и посмотрел вниз.

На маленькой полянке, находившейся в самом центре оврага, играли девятеро мальчишек.

Они носились кругами, оглашая звонким криком всю округу, вертелись, кувыркались, скакали, гонялись друг за другом и плясали, радуясь летнему теплу и свету.

Они не видели Уильяма, и потому он успел вспомнить, где он мог видеть каждого из них. Вон тот жил в доме на улице Вязов, другого он видел в сапожной мастерской на Кленовой аллее, третьего – возле почтового ящика, висевшего рядом со зданием театра «Элита».

И, о чудо из чудес, всем им было по шесть лет! Поглощенные игрой, они не замечали его.

– Эй! – крикнул Уилл.

Беготня прекратилась. Мальчишки замерли и настороженно уставились на него. Боязливо моргая, они ожидали, пока он заговорит.

– Можно с вами поиграть? – спросил он тихо.

Они посмотрели на него блестящими и темными, как патока, глазами и заулыбались. И улыбки их были щедрыми, как лето.

Уилл подобрал с земли палку, бросил ее к дальнему концу оврага и закричал что было сил:

– Лови!

Мальчишки дружно ринулись за нею, поднимая клубы пыли.

Вскоре один из них вернулся назад с палкой в зубах. Он поклонился и бросил палку к ногам Уилла.

– Спасибо, – сказал Уилл.

Все мальчишки уже стояли возле него, приплясывая, в ожидании нового броска. Глядя на них, Уилл подумал, что кошки – это, конечно, девчонки, он всегда это знал, а вот собаки – ты только посмотри, все лето впереди, и мы будем здесь вместе, ведь собаки – это, конечно, мальчишки!

Они звонко лаяли. Они улыбались.

– Вы – мои друзья, верно? Мы будем встречаться каждый день, правда?

Они помахивали хвостами. Они скулили.

– А теперь – призовая кость!

Мальчишки задрожали мелкой дрожью.

– Призовая кость!

Он зашвырнул палку на десять миллионов миль. Мальчишки бросились за ней, и он подумал, не важно, может, это взрослые собаки, может, у них уже есть щенки, все равно все собаки – мальчишки, никакой другой зверь на свете так не похож на меня, на папу, на деда! И вдруг он сорвался с места и с тявканьем, с лаем побежал вслед за всеми, громко шлепая ногами по земле, перепрыгивая через мокрые пни, и вот уже вся стая, все десятеро, с воем мчится в неведомые дали.

Под деревянной железнодорожной эстакадой они застыли. Над ними, сверкая, как стальной бог в гневе своем, пронесся поезд, дальше, дальше, и исчез, мерцая вдали. Его голос долго еще отдавался сладким шумом у них в костях. Потом они стояли на опустевших путях, разглядывая черные лужицы расплавившейся от полуденного жара смолы. Глаза их были полны света. Его летние друзья показывали друг другу свои розовые языки, висящие свободно, как распущенные галстуки.

Они услышали странный гул, похожий на жужжание огромного пчелиного роя, и увидели прямо над собой огромную опору линии электропередач, голубоватые провода которой уходили далеко на юг и на север.

Уилл взобрался на основание вышки и посмотрел вниз.

Ребята исчезли.

– Эгей! – крикнул он. Мальчишки откликнулись: – Гав!

Они купались в прохладной тени огромного, лениво шелестевшего листвой дерева. Прячась в зеленой тени, ползли они, широко раскинув ноги и прижимаясь животом к земле, поливая друг друга очередями заливистого лая из своих глоток-автоматов. Хватит! – крикнул Уилл.

Мальчишки выбрались из озера тени, подбежали к телеграфному столбу и оросили его желтым, отсалютовав ногами, после чего помчались, продолжая салютовать всю дорогу, к настоящему озеру. Там они долго плавали, молча плавали по-собачьи.

Какая-то тайна была разлита на этом берегу в шепоте волн, в цвете неба, в которое они всматривались, обсыхая на раскаленном песке.

И Уилл понял, что это самое лучшее лето в его жизни. Подобное просто не могло повториться. Для этих его летних друзей – да, и следующее лето, и еще одно будут точно такими же, так же будут они валяться здесь на песке, и вода будет такой же прохладной, а солнце таким же жарким. Но он, Уилл, станет через год старше и обзаведется, наверное, настоящими друзьями, которые удержат его, отвлекут от этого блаженного ничегонеделанья, бесцельного, безоблачного времени, без начала и конца, на этом пустынном берегу с этими необученными и без слов принимающими его друзьями. Эти мальчишки, эти вечные мальчишки, вечно будут бежать по краю земли, пока земля вертится. Но себя, бегущего вместе с ними, он не видел по крайней мере дальше чем послезавтра.

Наконец Уилли встал. И пока его команда салютовала деревьям, он, подражая приятелям во всех отношениях, написал желтым на песке свое имя. Не повезло девчонкам, подумал он, старательно выводя завитушки букв.

Мальчишки залаяли и набросали причудливыми узорами песок на влажный автограф. Затем, гордые своими успехами в области каллиграфии, все вместе понеслись к городу. К тому времени, когда они оказались возле его дома, солнце уже начинало клониться к горизонту. Он поднялся на крыльцо и сказал, обращаясь к стоявшим на лужайке своим независимым спутникам, этим бродягам:

– Это мой дом, видите? Завтра поиграем снова!

Уилл стоял в дверях, на душе было тепло. В одной руке он держал легкие туфли, другой рукой он мог бы удержать всю свою жизнь, чувствовал он, она была тоже легкой, он бы не вывихнул руку и даже не оттянул бы пальцев. Он знал, что от него пахнет псиной. Но от них пахло мальчишками.

– Пока! До завтра!

Собачья стая дружно залаяла и бросилась в погоню за воображаемым кроликом.

– Завтра! – крикнул он им вслед.

И послезавтра, и еще день.

Он видел их улыбки, щедрые, как лето, светящиеся в тени деревьев.

Наконец, удерживая на собственном лице улыбку так же легко, как он удерживал в одной руке туфли, а в другой всю жизнь, он пробрался в самом счастливом настроении в темную холодную кладовку со съестным и, пробуя то одно, то другое, не дал счастью угаснуть.