На пути в Индию. Персидский поход 1722–1723 гг.

Предисловие

«…Тако в сих краях, с помощию Божиего, фут получили, чем вас поздравляем» — на радостях писал 30 августа 1722 года Пётр I в Петербург из только что открывшего ему ворота Дербента. Поход на Каспий стал отправной точкой «Кавказских войн», — длительного процесса присоединения к России территорий от Кубани и Терека до сложившихся в XIX в. границ с Турцией и Ираном. Неудивительно, что тогда же стали появляться первые исторические описания этого предприятия[1], полковые истории[2], труды биографического жанра[3], порой содержавшие утраченные впоследствии или труднодоступные источники, и публикации документов, не потерявшие значения до нашего времени[4].

В 1951 году вышла первая и единственная в советское время монография В.П. Лысцова, посвящённая этому петровскому «проекту»[5]. Автор подробно рассмотрел предысторию военно-политической акции и её ход. Однако он сразу же подвергся критике за стремление выявить «якобы имевшие место» экономические цели петровского похода, в результате чего, по мнению рецензента, продемонстрировал не «прогрессивный характер присоединения неиранских народов», находившихся «под турецким игом и персидским гнётом», а «стремление [России] к захватам»[6]. Добротно сделанная монография, однако, не исчерпывает всех имеющихся источников. С тех пор в отечественной историографии не было отдельных исследований по теме, за исключением очерков и экскурсов в работах военно-исторической тематики[7] и в трудах, посвящённых внешней политике России XVIII столетия[8]. В последнее время вышли публикации ряда документов и статей, характеризующих положение Низового корпуса[9].

Другие аспекты пребывания российских войск и администрации в Прикаспии рассматривались в работах историков бывших советских союзных и автономных республик под углом зрения истории данного региона и народа и преимущественно с позиции совместной борьбы против турецких или иранских притязаний[10]. Появлялись подобные исследования и позднее[11], но уже с иными оценками: былые «содействие экономическому развитию» и защита «от грабежей и насилий иранских захватчиков и турецких наймитов» именуются оккупацией, а «измены сепаратистски настроенных местных феодалов» — «антиколониальными выступлениями в русской оккупационной зоне». Прежняя «помощь» со стороны России соответственно трактуется как реализация собственных планов или стремление к «порабощению» закавказских народов[12].

Однако тема отнюдь не представляется «закрытой». По печальному признанию одного из известных специалистов, «прошлое народов Кавказа превращено в мозаику воюющих между собой национальных историй. Они исполнены мифами о "нашем" великом культурном и территориальном наследии, на которое якобы покушаются соседи — "варвары", "агрессоры" и "пришельцы"»[13]. Однако более плодотворными представляются современные исторические подходы, выдвигающие на первый план новые «измерения» прошлого — военно-историческую антропологию, историю повседневности, изучение социальной психологии и представлений современников изучаемых событий.

Появившиеся в последнее время сочинения представляют собой беллетристические произведения[14]либо поверхностные обзоры, в которых, к примеру, идёт речь о планах «завоевания Южного Кавказа» в духе так называемого «завещания» Петра I; о не имевших места в действительности занятии русскими Мазандерана, столкновениях с турецкими войсками и убийстве российского посла[15]. Даже в научных работах можно встретить ошибочные утверждения о возвращении императора на юг в 1723 году и повторном занятии им Дербента[16] или о захвате Астрабада войсками корпуса[17].

Действия России на Востоке по-разному оцениваются в научной и педагогической литературе — как «военное столкновение с Персией»[18], военная помощь шахскому Ирану[19], своевременное предупреждение турецкого вторжения[20], решение национальной задачи обеспечения безопасности юго-восточных рубежей[21] или «колониальное освоение захваченных территорий» с целью завоевания Закавказья[22]. Не случайно непроработанность этого сюжета приводит к «устранению» его не только из школьных учебников, но и из академических трудов[23].

Автор стремился представить документированный рассказ о первой большой внешнеполитической акции Российской империи за пределами традиционной сферы её влияния. Персидский (или, как предлагали его называть некоторые историки, Каспийский) поход Петра I 1722–1723 годов стал попыткой реализации имперских задач внешней политики. Кроме того, петровский марш на Восток стал началом длительного процесса присоединения Кавказа. Не вдаваясь в споры о природе и содержании событий «Кавказской войны» в её привычных рамках, нам кажется справедливым мнение о наличии не одной, а нескольких таких войн в период с 1722 года до подавления последнего большого восстания в Чечне и Дагестане в 1878-м. А ещё точнее, не столько собственно войн, сколько сцепления разнохарактерных и разновременных конфликтов — внутреннего развития горских обществ, их сопротивления российскому продвижению на Кавказ, борьбы российских властей с набегами, межэтнических столкновений и непрерывных усобиц, наконец, столкновения различных цивилизаций и борьбы за раздел Закавказья между великими державами[24].

Об устойчивом интересе к данной проблематике говорит появление в последнее время диссертаций по различным проблемам истории Кавказского региона и его взаимоотношений с Россией в XVIII веке[25]. Свидетельством того, что подобная задача назрела, стало появление исследования дагестанского историка Н.Д. Чекулаева о российском присутствии на берегах Каспия в 1722–1735 годах, подготовленного на основе документов из фондов дагестанских архивов[26].

Наша работа базируется на материалах центральных архивов, которые в значительной части ещё не вводились в научный оборот и способны добавить новые штрихи в освещение и понимание масштабной военно-политической акции петровской эпохи.

Это прежде всего документы Архива внешней политики Российской империи — указы и рескрипты дипломатическим представителям и командованию Низового корпуса, реляции и доношения последних о положении дел в завоёванных провинциях; переписка с турецкими и иранскими властями; рапорты о состоянии армии, в том числе черновой журнал похода 1722 года. Данные материалы дополняются и отчасти дублируются документами, отложившимися в фонде императорского Кабинета в Российском государственном архиве древних актов; бумаги Сената отражают процесс комплектования, снабжения и финансирования войск; дела из других коллекций содержат дипломатическую и частную переписку командующих корпусом, астраханского губернатора А.П. Волынского, информацию о доходах и расходах российской администрации на завоёванных территориях.

Документы Военной коллегии из Российского государственного военно-исторического архива содержат подробные данные о формировании контингента российских войск в Иране и их действиях по подавлению сопротивления местного населения. В РГАДА и РГВИА хранятся карты российских владений в Иране, составленные военными инженерами XVIII века.

Специфика источниковой базы состоит в том, что автору и читателю приходится иметь дело, с одной стороны, преимущественно с указами монарха и Коллегии иностранных дел, с другой — с доношениями и рапортами командования Низового корпуса. Эти документы «генеральского» уровня адекватно охватывают масштаб происходивших событий и освещают направление (или изменение) политического курса в отношении «новозавоёванных провинций», но в меньшей степени отражают повседневную жизнь солдат и офицеров и их контакты с местным населением. Многие из стоявших в Дагестане, Азербайджане и Гиляне полков были в XVIII веке расформированы, и их архивы исчезли. Практически не сохранились бумаги военных органов управления в Иране — местных провинциальных и судных канцелярий: после ухода в 1735 году российских войск с Кавказа и из Ирана они, скорее всего, были утрачены за ненадобностью. Содержавшаяся в них информация лишь частично входила в доношения вышестоящих лиц или прилагалась к ним. К сожалению, нет и сопоставимого с ними комплекса документов местного происхождения, что неизбежно обедняет исследование.

Многие же события из жизни российских солдат и офицеров на Востоке вообще не фиксировались документально и оставались только в памяти очевидцев и участников в виде семейных преданий, легенд и анекдотов. У поглощённых службой людей первой половины XVIII столетия ещё не появилась потребность вести дневники и писать воспоминания. Тем более ценными являются немногие подобные документы, исходившие от лиц с иным уровнем образования и культурными традициями, например мемуары участника похода 1722 года капитана артиллерии Питера Генри Брюса — двоюродного племянника знаменитого сподвижника Петра I генерала Якова Брюса[27].