На пути в Индию. Персидский поход 1722–1723 гг.

Марш на Дербент

5 августа, оставив в ретраншементе полторы тысячи больных под охраной трёхсот солдат и 1 500 казаков, армия двинулась на юг вдоль побережья моря. Сам государь император изволил ехать верхом перед гвардией. На подходе к реке Сулак к армии присоединились украинские казаки во главе с миргородским полковником Даниилом Апостолом. Неглубокий Сулак оказался трудным для переправы из-за илистого дна. Опять пришлось задержаться — готовить плоты и паромы. В лагерь прибыл крупнейший владетель Северного Дагестана[55] — тарковский шамхал Адиль-Гирей. На следующий день он был принят Петром и передал войскам 616 быков с повозками-арбами, а царю подарил трёх персидских лошадей. Следом явились костековский и аксаевский владетели.

Несколько дней войска и «тягости» переправлялись через Сулак. «Сия переправа зело трудна была, ибо только люди, артиллерия, амуниция провиант и рухлядь [были на плотах], а лошади, волы и верблюды, телеги и коляски вплавь все; а и люди до пояса раздеты были ради разлития реки… чего для до паромов доходить посуху было невозможно, также на камышовых плотах для мокроты оных едва не по пояс люди стояли», — записал в походном журнале сам Пётр I.

11 августа начался марш по безводнон местности (именно в этих краях спустя почти 150 лет снимался знаменитый советский «истерн» «Белое солнце пустыни»). Люди шамхала вырыли на пути следования армии десяток колодцев, однако, как отметил император, воды в них оказывалось «зело мало и вода мутная, и тако армея почитай сутки была вся [без воды], понеже мало её получали». Капитан Питер Брюс рассказывал, как мучила его жара, как гибли от отсутствия фуража и непривычного подножного корма лошади. Попытки найти пастбище заканчивались потерей скота, который угоняло местное население; Брюс таким образом лишился трёх коней. Государь не давал офицерам расслабляться: заметив, что не все они возглавляют свои команды, а оружие везут в повозках, он приказал виновным маршировать пешком по жаре с четырьмя ружьями на плечах[56].

13 августа Пётр посетил резиденцию шамхала в Тарках, где получил от хозяина в подарок «серого аргамака» с окованным золотом седлом и отдарился золотыми часами. Своё гостеприимство Адиль-Гирей оценил дорого — через два дня он письменно попросил передать ему «в надзирание» Дербент и Баку, «повсегодное» жалованье и семь деревень в «Мескурской земле» и Ширване, якобы пожалованных ему шахом[57].

Подошедшие войска поставили памятник походу — пирамиду из камней: «носили всяк по одному камню, сколко солдат и людей в обозе ни было». Пока подтягивались все полки (драгуны Кропотова прибыли только 15 августа «пред полуднем»), прибывшие в Таркиде депутаты из Дербента заявили Петру, что получили его манифест «со удовольствием и покорным благодарением» и готовы принять русские войска. Император послал в Дербент подполковника Г. Наумова с командой из 271 солдата «для осмотрения пути, дабы в переправах продолжения в марше не было».

Встречи и подарки вовсе не означали подчинения местных феодалов российской власти. Указ «утемишского владения жителям» за подписью главнокомандующего генерал-адмирала Ф.М. Апраксина был написан лично императором: «Понеже все горские владелцы сами прибежали и протекции у моего государя просили и что потребно на войско его величества давали, а ваши салтаны по се время ничем не отозвались, того ради сим вам объявляетца, чтоб вы прислали старшин 5 или б человек для принятия указов, и когда сие учините, то вам никакого разорения не будет. Буде же преслушаете, то с вами яко с неприятели поступлено будет»[58]. Однако вместо «старшин» к вышедшим к реке Инчхе-озень русским частям явился обезображенный проводник-кумык, ранее вместе с есаулом Иваном Маневским и тремя казаками отправленный к утемишскому султану Махмуду. Он, по словам Питера Брюса, рассказал, что казаки «в его присутствии были преданы смерти жестоким и варварским образом; султан повелел ему передать государю, что с каждым из его людей, которые попадут в руки султана, будет сделано то же самое. Что касается же конференции (то есть встречи. — И.К.), то они готовы её иметь с саблями в руках».

В тот же день русская армия была атакована войсками султана: «19-го показались татары со стороны гор, около 12 тысяч человек, и хотели исполнить свои угрозы; поскольку мы были начеку со времени возвращения проводника, армия немедленно стала под ружьё, не разбирая палатки, и его величество лично пошёл на врага со своей дивизией, которая состояла из шести батальонов, приказывая, чтобы только часть армии следовала за ним. После нашего приближения к подножию холма мы прилежно стреляли друг в друга без большого ущерба с обеих сторон, и поскольку они занимали высокую позицию, мы не могли использовать наши орудия. Император, поняв, что они держат дистанцию, не продвигаясь к нам, приказал, чтобы драгуны и казаки прошли вокруг и напали на них из-за холма, что они и сделали незамедлительно. Когда они поднялись на холм, мы видели их, но они не были обнаружены врагом, пока не оказались у них за спиной; последовала большая резня, и татары побежали как можно быстрее, оставив на месте между шестисот и семисот мёртвых тел; сорок было взято в плен. Среди них было несколько знатных персон и их магометанский священник, который был из главных предводителей и не только советовал, но и собственными руками совершил ужасное и жестокое убийство трёх казаков, разрезав их грудь, в то время как они были ещё живы, и вырвав сердца, — их высохшие тела нашли посаженными на колья около дворца султана наши драгуны, которые преследовали врага до самых ворот и ворвались в них, предавая каждого встречного мечу»[59].

Об этом столкновении Пётр писал в Сенат: «…проводили его кавалериею и третьею частью пехоты до его жилища, отдавая контр визит, и, побыв там, для увеселения их сделали изо всего его владения феэрверк для утехи им (а имянно сожжено в одном его местечке, где он жил, с пятьсот дворов, кроме других деревень, которых по сторонам сожгли 6)». На этот раз государь был доволен — неприятель потерял 600 человек убитыми и 30 пленными; российские же потери составили пять драгунов и семь казаков[60].

Обеим сторонам пришлось познакомиться с иным противником и его представлениями о ведении войны. «Зело удивительно сии варвары бились: в обществе нимало не держались, но побежали, а партикулярно десператно бились, так что, покинув ружьё якобы отдаваясь в полон, кинжалами резались, и один во фрунт с саблею бросился, которого драгуны наши приняли на штыки», — отмечал в «походном журнале» Пётр. Когда же Ф.М. Апраксин спросил у захваченного в плен муллы, «как могли они отважиться атаковать столь многочисленную и регулярную армию, которая намного превосходила все силы, которые они могли выставить, и всю помощь, которую они могли бы ожидать от своих соседей; на это священник ответил, что они не боятся нашей пехоты, которая не способна догнать их в горах; так же и казаков, которых они обычно побеждали в былых случаях, но в замешательство их привели "синие мундиры" (драгуны) своим умением держать строй».

На расспросы об убийстве посланных к султану казаков тот же мулла, по словам Брюса, «смело ответил, что поступил бы точно так же с каждым из наших людей, оказавшихся в его власти, чтобы отомстить за наше обращение с татарами в Андрееве (то есть при взятии Эндери. — И.К.), вождя которых мы предали постыдной казни и чьими друзьями и союзниками они являются. Кроме того, они — свободные люди и не будут покоряться никакому владыке на земле». Другой пленник, приведённый к палатке адмирала для допроса, не ответил ни на один из заданных ему вопросов. «Тогда, — вспоминает Брюс, — был отдан приказ раздеть и высечь его, но как только он получил первый удар плетью, то вырвал шпагу у офицера и побежал к адмиралу, которого он конечно бы убил, но двое часовых у палатки вонзили в него свои штыки. Даже падая, он пытался отнять ружьё у одного из часовых, и тот в борьбе потерял из руки кусок мяса, откушенный отчаянным парнем, который после этого был убит. В это время подошёл его величество, и адмирал сказал ему, что он, конечно, пришёл в эту страну, чтоб его сожрали бешеные собаки; за всю жизнь он ни разу так не испугался. Император ответил, улыбаясь, что если бы народ этой страны имел понятие о военном искусстве, ни одна нация не могла бы справиться с ним»[61].

21 августа в отместку за гибель казаков мулла был четвертован, остальные 19 пленных повешены; освободили лишь одного, которому отрезали уши и нос и послали к утемишскому султану с укорительным «плакатом» русского командования, гласившим, что Пётр I по прибытии с войсками указал, «дабы им по прежним универсалным ево императорского величества указом ни от кого никаких обид и разорений чинено не было», но в ответ на призыв явиться старшины «с великим и несказанным тиранством и противно закону алкорана их, которой повелевает присланным не чинить никакова ругателства и зла, поимав их, присланных, с великим мучением побили до смерти, учинили наругателство над телами их и взрезывали у них груди и без всякой притчины подняли оружие противу войск ево императорского величества, однако оные побеждены и несколко из них поймано». Горцев поставили в известность, что царь привык проявлять к пленным милость, но «сих токмо, которые ныне пойманы, за их тиранство, которое оне показали над посланными ево величеством, (слова, выделенные курсивом, вписаны карандашом самим Петром I. — И.К.), для отмщения невинной крови оных указал ево императорское величество яко злодеев казнить смертью, на что б смотря, другим таковым же впредь тако поступать повадно не было»[62].

Возможно, в других случаях инциденты удавалось вовремя улаживать; как гласила не сохранившаяся до нашего времени надпись на стене мечети в Карабудахкенте, местная община после одного из нападений на конный разъезд встретила отряд петровских драгун хлебом и солью и восстановила мир[63].

Кайтагский уцмий Ахмед-хан не препятствовал проходу армии, однако и прибыть с выражением покорности не спешил. Но страдавшие от набегов лезгин жители Дербента и его окрестностей охотно впустили в город прибывшего 15 августа подполковника Наумова, и в это же время в море показалась русская эскадра капитана Карла фон Вердена. Дербентский наиб (правитель города) Имам Кули-бек договорился о сдаче города, к воротам которого был поставлен караул из русских солдат.

23 августа армия подошла к древнему Дербенту, крепость которого с незапамятных времён контролировала единственную сухопутную дорогу в узком проходе между морем и горами. Наиб поднёс императору серебряный ключ от городских ворот, который тот положил в карман. Под грохот пушечного салюта и звуки «бусурманской музыки» русские войска продефилировали через город и расположились за его стенами в садах. В Дербенте Пётр I провёл три дня: осмотрел оборонительные стены и цитадель, наметил место для строительства гавани, посетил дом наиба и устроил пир у себя в шатре. Император был доволен приёмом и писал сенаторам: «…сии люди нелицемерною любовию приняли и так нам ради (то есть рады. — И.К.), как бы своих из осады выручили. Из Баки такие же письма имеем, как из сего города (Дербента. — И.К.) прежде приходу имели, того ради и гварнизон туда отправим, и тако в сих краях с помощию Божиею фут получили, чем вас поздравляем. Марш сей хотя недалёк, только зело труден от бескормицы лошадям и великих жаров»[64].

Упомянутое письмо из Баку пришло 22 августа; его жители приветствовали намерение царя «наказать разбойников», которые угрожали их городу, и одновременно изъявляли «повиновение и покорность такому справедливому императору» и намерение поддерживать с ним «дружеские отношения»; однако согласия на приём «гварнизона» в письме не было[65]. Тем не менее в Баку был командирован унтер-лейтенант флота Осип Лунин с той же миссией, какую Наумов исполнял в Дербенте. Он повёз составленную П.А. Толстым грамоту, которой российский император объявлял, что будет «с нашею армеею маршировать к вашему городу Баке», и обещал бакинцам «покой и безопасение» от бунтовщиков[66].

В Дербенте к Петру I явились посланцы табасаранского кади Рустема и кайтагского уцмия Ахмед-хана. Кади обращался с просьбой защитить его владения от Хаджи Дауда и Сурхай-хана, получил обещание, что русские войска будут их «в потребном случае от нападения на него неприятелей охранять». Шамхалу Адиль-Гирею Пётр пожаловал владения утемишского султана, но отказался удовлетворить его претензии на владение Баку, Дербентом и деревнями, а также выдать «взятых у вас невольников-христиан». Жителям Дербента была дарована свобода торговли в России[67]. Уцмий, уверявший царя, что «вернее ево раба в здешних краях нет», и просивший «меня, раба своего, принять и яко верного содержать», получил задание приготовить для армии быков и повозки. Владелец Эндери Айдемир принёс повинную; его посадили под арест и повелели дать заложников-«аманатов», а также поставить «под драгуны» 500 лошадей. 26 августа состоялся торжественный молебен «за получение фута в сей земле»; на следующий день хозяйственный император уже потребовал «роспись дербентским деревням», по получении которой подсчитал, что с города и округи собирается доходов 10 180 рублей[68].

28 августа государь приказал Апраксину выяснить, «как удобнее с так великою армеею дойтить в оба места, то есть в Шемаху и в Баку». Пётр планировал продвигаться и далее, возможно, до устья Куры, «если случай попустит»; об этих планах А.В. Макаров сообщал в Москву ещё 10 июля[69]. Вышедшие 30 августа из Дербента войска стали лагерем на берегу реки Рубас (в документах её именовали «Миликенти» — по названию расположенного на ней селения Моллакент. — И.К.). Солдаты и офицеры быстро выстроили земляное укрепление — царь собирался в будущем оборудовать здесь удобную гавань. Ночной вой шакалов никого не пугал; войска готовились к продолжению похода, «во всей армии» ходил слух о марше в Грузию до Тифлиса.

Но вскоре успехи сменились неприятностями. Военные в очередной раз не сумели распознать «ядовитую траву»: начался массовый падёж лошадей. Спешно построенные корабли оказались «ненадёжными». 4 августа Ф.М. Апраксин приказал капитану Вердену не посылать к Дербенту негодные суда, а отправлять провиант лишь на исправных. Но настоящие испытания только начинались. 25 августа корабли эскадры Вердена, стоявшие близ лагеря у Рубаса, разбило штормом; согласно донесению Апраксина, были потеряны десять ластовых судов и две тялки. Судя по рапорту от 29 августа, потери не были катастрофическими: удалось спасти, хотя и подмокшими, 5 289 из 6 384 кулей муки, находившихся на выброшенных на мель судах[70], но сами посудины пришлось пустить на дрова.

Сохранившийся автограф поданного генерал-адмиралу Апраксину мнения Петра I от 29 августа показывает, что царь уже примирился с мыслью о необходимости продолжении кампании в 1723 году. Но он ещё верил, что при наличии запасов провианта на восемь месяцев часть армии может маршировать к Низовой[71] и Баку, и рассчитывал, даже если доставить провиант не удастся, овладеть Низовой, а в Баку гарнизон отправить морем[72]. На военном совете бригадир И.Ф. Барятинский и Дмитрий Кантемир выступили за марш к Баку по суше, но только после прибытия эскадры капитана 1-го ранга Ф. Вильбоа с провиантом. Остальные единодушно советовали государю остановить поход и в лучшем случае перевезти гарнизон в Баку на кораблях[73].

Некоторые исследователи со ссылкой на турецких авторов указывают на прибытие в Дербент посланца турецкого султана, потребовавшего прекратить поход под угрозой войны[74]. О появлении в лагере какого-то турецкого представителя указывал в мемуарах Питер Генри Брюс: «Наша армия была готова на следующий день двинуться, когда, к нашему удивлению, прибыл из Шемахи турецкий посланник (в оригинале — ambassador. — И.К.), сообщив императору, что они овладели городом и что это было сделано по приказу его повелителя (в оригинале — grand signor his master. — И.К.); что он прибыл выказать его величеству обиды Порты его продвижением в эти земли, более того, настоятельно просить его отвести войска, и если император откажется — объявить войну против России. Взвесив эти обстоятельства должным образом, его величество не счёл правильным продолжать поход, поскольку не желал в данных обстоятельствах разрыва с турками, особенно когда он находился с цветом своей армии так далеко от своей страны; поэтому он принял решение повернуть назад; так это место стало крайним пределом, на это время, нашей персидской экспедиции, и провинции, которые горячо ждали нашей помощи, впоследствии были принуждены перейти под покровительство турок»[75].

Имеющиеся в нашем распоряжении бумаги Кабинета Петра I и Коллегии иностранных дел, а также походные журналы императора не содержат информации о прибытии кого-либо из турецких официальных лиц и подобном ультиматуме; не поднималась эта тема и в мнениях генералитета на состоявшемся в лагере «консилиуме». Турецкие власти в Стамбуле только в конце сентября или в октябре получили точные сведения о походе, а отправленный в Россию посланник Нишли Мехмед-ага прибыл в Москву к началу 1723 года, о чём речь пойдёт ниже. Армейский офицер Брюс не имел отношения к дипломатическим делам и, скорее всего, передавал распространившиеся в войсках слухи. Однако едва ли его сообщение является выдумкой. Возможно, Брюс называл «посланником» кого-то из прибывавших с письмам: жителей Шемахи? В одном из них шемахинцы сообщали о получении царского манифеста и ходатайствовали об отправке к ним русского «везиря», но в то же время указывали, что город «уступлен» султану и «во оном турецкие знаки»; в другом послании (от имени Мухаммед Рахима и ещё тринадцати человек) просили выслушать его подателя, уполномоченной передать суть «на словах», и выдать им «охранный лист»[76].

Лукавый уцмий 31 августа известил, что приготовил было 600 арб и тысячу быков; но не может их отдать, поскольку русские «пожгли» 12 его деревень[77]. Все ждали подхода эскадры Вильбоа. Однако едва она в составе семнадцати кораблей вышла из устья Волги в море, как «повредились все суда». Капитан-командор Мартин Гослер доносил, что «носы и кормы текли», а один корабль утонул; пришлось заново конопатить корпуса. 1 сентября Апраксин отправил Вильбоа приказ оставаться у острова Чеченя или Четырёхбугорного (последний ныне стал частью материка в дельте Волги), поскольку «мы с 5 числа сего месяца, ежели вы не будете, пойдём назад к тренжаменту, учинённому в Аграханском заливе». 4 сентября от капитана пришло известие, что его корабли, добравшиеся до Чеченя, «потекли». А 7 сентября транспорты были разбиты штормом и выброшены на мель[78]. И здесь часть провианта удалось спасти, но армия лишилась поддержки с моря. Надежды на продолжение похода больше не было.