На пути в Индию. Персидский поход 1722–1723 гг.

Результаты похода

Россия получила необходимую паузу для закрепления своего присутствия в бывших иранских владениях. Относительно спокойное принятие горскими князьями (хотя и не всеми) во главе с тарковским шамхалом российского подданства как будто облегчало задачу интеграции этих территорий в состав империи.

Поначалу так и было — местные владетели стремились приспособиться к новой ситуации. Владелец Эндери Айдемир дал аманатов, вместе с братьями принёс присягу на Коране, обещая «никакого воровства впредь людям, живущим в новопостроенной крепости, отнюдь не чинить, и лошадей и скоту не отгонять, и людей в полон не брать»[156]. Осенью того же года Петру «били челом» табасаранские кадий и майсум, владетели Аксая, Эрпели и кабардинский князь Арслан-бек Кайтукин. Казикумухский Сурхай-хан, требовавший от шамхала вывода русских войск, сам вдруг обратился в Коллегию иностранных дел с заверением, что «дружба и пароль, которой я вам дал, и ныне оное содерживается, и кто вам недруг и мне недруг, а кто вам друг, тот и мне также друг». Обращение было оставлено без ответа — его автору было «невозможно верить».

В Дербенте трудами «виноградного мастера» и его помощников заработал царский винный завод: в 1724 году им было произведено 60 бочек красного и белого «чихиря его величества». В 1723–1724 годах дербентский комендант отправлял в Астрахань партии шафрана с дербентской плантации и свежий виноград в «кадочках» к императорскому двору[157].

Дербентцы при поддержке российских солдат собрались в поход на владения нападавшего на город и его окрестности уцмия Ахмед-хана. Победители не только «отогнали скотину», но и привезли трофеи — «головы отрубленные, в том числе одна голова племянника усмеева»[158]. Участники другой такой экспедиции в сентябре 1723 года разгромили деревню Митягу: «со всех сторон зажгли и всю разорили»; на обратном пути в лесу им пришлось выдержать тяжёлый бой, в котором погибли 40 рядовых и капитан. Боевые потери вынудили Матюшкина запретить поход на деревню Магерку. Потери противника были неизвестны, поскольку горцы уносили своих убитых, а о погибших в самом селении «знать было им (русским участникам боя. — И.К.) не можно, понеже все были в ызбах и в погребах, в которые места метали гранаты»[159].

Ахмед-хан в письме российским властям просил «отпустить прошедшие вины», оправдываясь тем, что военные действия против дербентцев и русских вёл не он, а его «противники из лезгинского народу» во главе с «чугутанским владельцем» Магдабеком и Гайдабеком Кубадашским. Он обещал «вседушевную службу» с заверением, что «таких верных людей, как мы, не сыскивалось»[160], после чего присягнул и дал аманатов.

С лета 1723 года развернулось строительство главного российского форпоста на Кавказе — крепости Святого Креста; царь-инженер лично давал указания по её сооружению и утверждал чертежи. Сенатские ведомости свидетельствуют, что на Кавказ из Центральной России перебрасывалась масса «воинских припасов», хозяйственных грузов, инструментов и строительных материалов: «для дела фортеций» отправлялись верёвки, канаты, кожи, хомуты, гвозди, проволока, котлы, корыта, дёготь, мешки, зубила, клещи, мотыги, кирки, ломы, пилы, топоры, буравы, листовое железо. Особая нужда имелась в строительном лесе «на бастионы под пушки» — добротных брусьях и досках, которых постоянно не хватало. Туда же направлялись тысячи пудов пороха, свинец для литья пуль, пушки, фитили, ядра, бомбы, картечь, сукна, холсты, портупеи и другие необходимые для обмундирования вещи, включая медные пуговицы и «козлиные штаны»[161]. К пушкам и ружьям требовались всё новые «канониры» и «фузелёры» взамен погибших в столкновениях с горцами или умерших от болезней. По данным Военной коллегии, к июлю 1723 года на юг было отправлено 5 947 рекрутов[162]. Пополнений хватало для возмещения убыли в строевых частях, но задуманное царём масштабное преобразование края постоянно требовало рабочих рук. На Кавказ ежегодно отправлялись донцы. В августе 1723 года Пётр решил перевести на Сулак гребенских казаков, однако те саботировали исполнение царского указа и даже стали уходить за Кубань[163].

В декабре 1723 года царь из своего «Зимнего дома» в Петербурге распорядился обеспечить будущие стройки рабочей силой. Новую крепость в Баку и город на Куре предстояло возводить пяти тысячам мобилизованных рабочих «из подлых самых татар» — жителей Нижегородской, Казанской и Астраханской губерний. В апреле следующего года Пётр указал включить в их число работников «из служилой мордвы и чюваши», не трогая ясачных плательщиков. Возводить бастионы крепости Святого Креста должны были 2 500 украинских «черкас», а ещё 2 000 — строить дербентскую гавань[164]. Последних в 1723 году повёл в Дагестан лубенский полковник Андрей Маркович; в 1724-м — гадячский полковник Михаил Милорадович. Указы требовали ежегодно отправлять своим ходом через северокавказские степи десять тысяч «черкас», но на деле выходило меньше: за вычетом пятидесяти семи умерших по дороге и 211 бежавших Милорадович привёл в крепость Святого Креста 7 024 человека[165]. Наконец, охрану новых поселений вместо гребенских казаков пришлось нести донцам: в феврале 1724 года царь повелел отправить с Дона «с пожитками и скотиной сухим путём» 500 семей на Аграхань и другие 500 на Терек; всех новопришедших расселили по Аграхани и Сулаку[166].

В мае 1724 года после торжественной коронации супруги Пётр собственноручно написал Матюшкину инструкцию по хозяйственному освоению новых провинций:

1. Крепость Святого Креста доделать по указу.

2. В Дербенте цитадель сделать к морю и гавань делать.

3. Гилянь уже овладена, надлежит Мозендарат также овладеть и укрепить, а в Астрабадской пристани ежели нужно сделать крепость и для того работных людей которые определены на Куру, употребить в вышеписанные дела.

4. Баку укрепить.

5. О Куре разведать до которых мест мочно судами мелкими идтить, чтоб подлинно верно было.

6. Сахар освидетельствовать и прислать несколько и какой может быть… из оного, также и фруктов сухих.

7. О меди також подлинное свидетельство учинить, для того взять человека который пробы умеет делать.

8. Белой нефти выслать тысячу пуд или сколько возможно.

9. Цитроны, сваря в сахаре, прислать; сего для поискать здесь мастера.

Единым словом как владение, так сборы всякие денежные и всякую экономию в полное состояние привесть[167].

Однако ратифицировать торжественно заключённый в Петербурге русско-иранский договор не удалось. Дипломатический вояж Аврамова и Мещерского превратился в серьёзное испытание. По дороге из Решта к шаху в Ардебиль весной 1724 года посольскому конвою пришлось выдержать сражение с четырьмя сотнями повстанцев у местечка Кесма. «Ребята де играли, не изволь гневатца, мы де, сыскав их, жестоко накажем», — извинялся рештский визирь. В течение месяца шли безуспешные переговоры. Тахмасп II принял подарок — золотой кальян, называл Петра I «дядей», однако расчёт на уступчивость шаха-изгнанника не оправдался. Его главный советник («эхтима-девлет») и другие министры, заявив, что Измаил-бек не имел полномочий на заключение договора, а в Петербурге «напоя ево пьянова, учинили трактат», «отреклись» от ратификации. «На предложения наши такие дают ответы аки люди умалишённые», — докладывал Мещерский командующему в Гиляне бригадиру В.Я. Левашову. К самому же шаху, которого, по слухам, его слуги «повседневно спаивают», им пробиться так и не удалось. Тщетно Аврамов пытался «партикулярно» повлиять на персидских вельмож — он смог только выяснить, что шамхал писал шаху письма, предлагая ему взять Шемаху и «порубить» русских.

Ничего не добившись, 24 июня русские посланцы двинулись обратно. Едва они отъехали от города, как их нагнали шахские «приставы» и стали пугать окрестными разбойниками; «по отъезде их, несколька минут спустя, человек с 40 или болше ширванцов конных наскакали и кричали, чтоб они без мучения головы дали себе отсечь». Дипломаты и охрана четыре часа отстреливались от нападавших и в конце концов пробились, хотя в нескольких «узких местах» на дороге в них не только стреляли, но и «с гор каменья великие пущали»[168]. Прибывший в июне в Решт с закупленным в России товаром и встреченный с почётом Измаил-бек ехать к своему государю категорически отказался, предпочитая оставаться на русском содержании и под русской охраной.

Шамхал решил действовать самостоятельно. Имам кули-бек в июне 1724 года сообщал Матюшкину: Адиль-Гирей и уцмий Ахмед-хан отправились в поход на Шемаху, разоряли окрестные деревни, отгоняли скот, вымогали деньги и якобы заявляли при этом, что «они такое дело чинят по его императорского величества указу»[169]. Сам шамхал в беседе с отправленным к нему из Баку переводчиком-татарином Китаем Режеповым признал, что действовал без указа, желая взять город «для его императорского величества, а туркам в де в Шемахе быть не для чего и дела им до Шемахи нет». Грабежи закончились, как только шемахинцы согласились принять «наипами» сыновей шамхала и уцмия[170].

В феврале 1724 года в базарный день «верховный управитель» Левашов объявил в Реште новым царским подданным полученные им повеления вместе с увещевательными «письмами» посла Измаил-бека; по окрестным селениям их разносили гонцы-армяне. Реакция оказалась неутешительной: гилянская верхушка, по мнению Левашова, была возмущена «лишением лакомств», правда, оказалась «разномысленной»; тем не менее «военные собрания» вокруг Решта умножились, «дороги заступили и на реках крепости построили и всякими мерами народ развращают и стращают».

Располагавший четырёхтысячным гарнизоном бригадир решил не дожидаться объединения «бунтовщиков». Отряд полковника Шипова разогнал их «партию» на реке Пасахани. Вслед за тем Левашов сумел договориться с кескерским визирем — в мае отряд под командованием майора Василия Нейбуша без боя занял Кескер, находившийся в 45 верстах от Решта, и разгромил противника на р. Пасахани: 26 человек было «побито», а в качестве трофеев русским достались 13 пушек, 13 лошадей, брошенные пищали, порох и сабли. На Кескерской дороге от Энзелийского залива была возведена новая крепость, получившая название Екатеринполь. В июле подполковник Григорий Каирев во главе отряда в 700 человек после удачного боя занял селение Куч-Испогань и город Лагиджан[171].

Однако на этом успехи закончились. Левашов признал: «ребелизанты» в бою уступают его войскам, но продолжать расширение российских владений на южном берегу Каспия посылкой дальних экспедиций невозможно. Жаркое лето и «нездоровый воздух» подрывали силы войск гораздо больше, чем боевые потери. На 16 июля 1724 года у Левашова из 4 706 солдат и офицеров 1 270 были больны, а согласно рапорту от 16 сентября на 1 603 здоровых приходилось уже 2 264 больных. За два месяца от болезней умерло 853 человека — при том, что в боях погибло только 8[172].

Повстанцы стали преследовать тех, кто сотрудничал с русскими, а увещаниям российских властей противопоставляли свои воззвания. Явившийся 5 июня 1724 года с отрезанным ухом в Решт купец Дарбыш Мамес рассказал, что в двадцати верстах от города в деревне Белесабан был «принародно» избит, ограблен и едва избежал казни. Он и доставил «бунтовскую» прокламацию, переведённую на русский язык в канцелярии Левашова: «Старшие и редовые рященские и фуминские и кучеиспоганские. Ведайте вы, которые люди исполняют бригадира бека прихоти и ему служат и в деревнях к старостам ради объявления кто пойдет, и тому кара такая»[173].

Осенью Левашов вынужден был признать, что «весьма все провинции и деревни бунтуют, и при них все дороги засекли, и приезд всем пресекли, и во многих местах собрание умножаетца». В ответ начались репрессии. Русские «партии» стали расправляться с бунтовщиками. «…некоторые повешены, а некоторые четвертованы, а иные на колья посажены и в розных местах несколько дворов бунтовщичьих созжено и разорено, в которых в стенах бойницы поделаны», — докладывал генерал Петру 5 октября 1724 года. Тем не менее начавшийся было сбор податей прекратился, «приход караванов отовсюду пресечен»; «кумуникации от Ряща до Перебазара и до новой крепости и от Катеринполя до Кескера с нуждою и з боем содержатца»; подчинённые Левашова могли передвигаться по гилянским дорогам только отрядами не меньше ста человек[174]. В рапорте Матюшкину российский управитель признавал: «…домы свои оставя, [местные жители] в леса уходят, но и натуры здешних мест, рвы и коналы и беспутные уские дороги в том им помогают, а полкам беглецов сыскать невозможно. И зима по здешним теплым краям быть им в лесах не возбраняет — не так, как в других краях стужа из лесов выгоняет». «А особливо, по многим резоном как видно, под высокою державою его императорского величества быть весьма не желают и в том намерены состоять», — делал он неутешительный вывод[175].

На 1 октября 1724 года командующий Низовым корпусом располагал 13 515 здоровыми и 4 651 больным солдатами и офицерами; количество выбывших из строя не могли восполнить прибывшие 2 800 новобранцев[176]. С началом осенних штормов доставить подкрепление стало невозможно. Выступления же против русских начались и в других местах. 2 октября только что вернувшийся из Москвы в Астрахань Матюшкин доложил о трагедии, случившейся 31 августа на Куре с высадившейся командой из шестисот солдат и офицеров: «…наип сальянской из оных, зазвав к себе в гости реченного подполковника Зенбулатова и с ним были капитан и два порутчика и подпорутчик, кондуктор да 15 человек салдат, которых всех порубили, потом напали на лагирь, где стояли салдаты против ево наипова двора на другой стороне Куры реки; и был бой, и видя их сильное неприятельское нападение, убравши из лагора на бусы (лодки. — И.К.), отошли от них отводом»[177]. Остатки отряда сумели добраться до Баку.

Сразу же после убийства русских офицеров и солдат в Сальяны вступил отряд, направленный Тахмаспом. Лазутчики, посланные бакинским комендантом в Сальяны, по возвращении сообщили, что четырёхтысячное шахское войско под командованием бывшего дербентского султана Алхаса прибыло в город. Ходили слухи, что шах собирается отправить на помощь бакинскому Дергах Кулибеку отряд из пятисот человек во главе с сальянским наибом. Наиб Гуссейн-бек послал своих людей «засесть у нефтяных колодезей», чтоб не допустить туда русских.

В сентябре волнения начались и в Баку. «Изменником» оказался юзбаши Дергах Кули-бек, в прошлом году выступивший за сдачу города русским и разоблачивший действия бывшего султана, ведшего переписку с Хаджи Даудом. Комендант города полковник Остафьев сообщил, что Дергах Кули-бек тайно послал слугу в Баку — передать жителям, чтобы они с семьями покинули город. Бакинцы Гаджи Селим и Селим-хан сообщили Остафьеву, что Дергах Кули-бек прислал за людьми из-за «случившегося в Сальяне несчастья». Сам же письменно оправдывался перед Остафьевым, что выехал из города по своим делам, а узнав о случившемся в Сальянах, решил, что его могут заподозрить в сговоре с сальянским наибом. Комендант арестовал четырёх офицеров-юзбаши, 258 служивых и торговых людей, подозреваемых в подготовке антирусского выступления.

Тем не менее жители стали покидать Баку, «забрав жён и детей». Чем именно было вызвано возмущение, сказать трудно. Возможно, ему способствовали высылка в Астрахань бывшего султана и произведённое по указанию царя (данному в резолюциях на доклад М.А. Матюшкина от 29 мая 1724 года) сокращение числа бакинских «служивых людей» из местных «обывателей» с трёхсот до ста человек и урезание их жалованья. Кроме того, русские власти отдали нефтяные колодцы на откуп в пользу казны, тогда как раньше местные правители значительную часть этих доходов оставляли себе[178]. Пётр распорядился отправить бывшего султана на каторгу в Рогервик[179]. 262 человека были «забраны под караул», и командующий Матюшкин дал Остафьеву указание: всех арестованных бакинцев, кроме индийских купцов, допросить «об умыслах их и из оных для страху над винными чинить экзекуцию, а дворы и пожитки переписав, запечатать, и старатца ево юзбашу Дергах Кули-бека самого поймать».

Долгие и тяжёлые переговоры с турками завершились 12 июня 1724 года подписанием договора о разделе российских и турецких приобретений в Иране. Стороны признавали, что вторжение афганского вождя Махмуда привело к свержению законной династии и «разорению Персии», а потому Турция и Россия ввели в Иран свои войска «для отобрания всех потребных… мест». Султан формально признал переход в российское владение Дербента, Баку, провинций Гилян, Мазандеран и Астрабад. Турецкая «порция» включала Тебриз и большую часть его провинции, всю Ереванскую провинцию, Хамадан и Керманшах; Ардебиль оставался во владениях шаха и должен был служить «барьером», отделявшим российские приобретения от турецких. Расстояние от Шемахи до Каспийского моря делилось по времени езды («прямою дорогою среднею ездою ехать») на три равные части; по вычислении двух третей в сторону Шемахи надлежало поставить разграничительный знак. Другой знак ставился на пути от Дербента внутрь материка на 22-м часе езды. Эти знаки соединялись прямой линией, продолжавшейся до места слияния Аракса и Куры, которое становилось конечным пунктом раздела.

Четвёртая статья обязывала российского императора употребить «медиацию» (посредничество) и убедить Тахмаспа признать состоявшийся раздел — «или волею, или с общего совместного принуждения». Предусматривалось, что в случае его отказа Россия и Турция «по согласию» утверждают на иранском престоле какого-либо «законного государя» или, как предусматривала статья шестая, «наидостойнейшего из персиян», только не «узурпатора» Махмуда. Если же Тахмасп согласится с данным договором — то, согласно его пятой статье, султан признает его законным и суверенным шахом и может участвовать в совместных действиях по изгнанию афганцев[180].

Константинопольский договор, в отличие от заключённого девятью месяцами ранее русско-иранского, стал не «виртуальным», а вполне реальным актом: обе стороны добились поставленных целей (пусть и не всех — но дипломатия есть искусство возможного), и ратификация состоялась без каких-либо осложнений.

Договор, конечно, стал успехом русской дипломатии, поскольку Петербург получил признание Стамбулом «новообретённых» владений России на Каспии, почти превращавших это море в российское «озеро». Интересно, что договор не упоминал о лимитировании границы к северу от Дербента, что можно расценивать как фактическое признание прав России на эту часть Дагестана. Турция же на данном этапе отказалась от намерений покорить Персию и готова была признать её суверенитет под скипетром слабого шаха Тахмаспа.

Однако и цена успеха была немалой. Договор не остановил турецкое наступление на восток, хотя и ввёл его в «законные» рамки. Но в любом случае сохранялась угроза тонкой полосе российского побережья и проходящей по ней коммуникации. Восточная Грузия и армянские земли признавались турецкими владениями. Грузинам и армянам оставалось надеяться на будущее освобождение от иноземного и иноверческого господства. Зато оказавшиеся в российской «порции» разделённых земель населённые мусульманами Ширван и Гилян ещё надлежало привести «в тихое состояние». Однако они были связаны с находившейся за сотни вёрст метрополией крайне несовершенными путями сообщения и представляли собой разрезанные по живому части социокультурной общности.

Заключённый в Стамбуле договор обеспечил признание турками российских приобретений в Закавказье, но, в свою очередь, активизировал их стремление утвердиться в бывших иранских владениях. В 1724 году турецкая армия вошла в город Хой, а затем захватила упорно сопротивлявшиеся Ереван и пограничный Хамадан. Правда, под Тебризом она потерпела поражение, но к осени всё же заняла Нахичевань, Ордубад и область Борчалы.

Вахтанг VI вынужден был просить Петра предоставить ему убежище. Император разрешил ему «ретироваться» в Россию. Кропотов начал «спасательную» операцию: 17 августа 1724 года посланная из крепости Святого Креста команда полковника Андрея Лицкина встретила царя-эмигранта «при терских вершинах близ снежных гор» Малой Кабарды. Свиту Вахтанга составляли 1 185 человек: его семья, шесть епископов, 14 архимандритов, монахи, грузинские «бояре» и «шляхетство» и их слуги[181].

Дела на юге Пётр держал под постоянным контролем. В июне он приказал Сенату отправить в иранские провинции русских учеников и «приставливать» их к местным мастерам-шелководам. В августе указал Сенату «нарядить» на юг тысячу донских и тысячу яицких казаков и пятьсот калмыков, которые должны выступить в поход в марте 1725 года. В сентябре царь дал указания: генералу А.И. Румянцеву подговаривать турецких армян к переезду в Гилян, Матюшкину — строить «горнверк» для охраны плотины на Сулаке, Левашову — оказать помощь шахскому послу Измаил-беку, который «человек зело умной и верной своему отечеству», в чём царь лично убедился во время бесед с ним[182].

Ситуация в «новозавоёванных» провинциях и вокруг них стала предметом обсуждения в Петербурге. Как свидетельствуют бумаги Коллегии иностранных дел, после возвращения в Россию посланника Мещерского «господа министры» (судя по подписям на докладе — канцлер Г.И. Головкин, тайный советник П.А. Толстой и тайный советник канцелярии Иностранной коллегии В.В. Степанов) подали мнения о необходимости дальнейшего воздействия на шаха Тахмаспа со стороны командующего Матюшкина и Измаил-бека.

Но на поданном 11 октября 1724 года в Шлиссельбурге докладе Пётр наложил резолюцию: «…посылать к шаху не потребно для того, что ныне от него никакой отповеди полезной быть не может; сверх того еще может быть, что они трактат подтвердят, толко потребуют помощи не толко против Мирвеиза, но и против турков, и тогда хуже будет». Наиболее важным император считал ратификацию договора с султаном — после неё уже можно «соглашатся» с турками о дальнейшей судьбе Ирана или (если шах всё же утвердит трактат Измаил-бека) выступить «медиатором» между Турцией и Ираном. Впрочем, в благоразумие Тахмаспа Пётр не верил — приказал «помыслить о прибавке нерегулярных войск». Недовольного шамхала Адиль-Гирея царь распорядился «искусным и пристойным способом … поймать»[183].

После нового заседания «тайного совета» Коллегия иностранных дел 14 ноября повелела Г.С. Кропотову «нежнейшими речами уласкать» Адиль-Гирея или иным «каким-нибудь способом поймать и держать ево в крепости Святого Креста за крепким присмотром в аресте» В тот же день Пётр обратился с письмом к лишённому царства Вахтангу VI: раз неразумный шах не принял трактата, то необходимо освободить его из рук «безделных министров»; приТахмаспе «есть грузинцы в охране», которые по присылке Вахтангом «искусного человека» смогут, «взяв его, Тахмасипа, перевезти к войску нашему в Гилянь», о чём уже даны в «выщем секрете» инструкции генерал-майору Кропотову. Однако план похищения шаха вскоре был отставлен; Пётр решил вовсе убрать бывшего царя с Кавказа и 11 декабря распорядился отправить его в столицу, где о госте «надлежащее определение учинено будет»[184]. Об отступлении из Ирана никто не помышлял: на обоих совещаниях речь шла об «умножении войск», прежде всего за счёт иррегулярных частей.

После совещания Пётр повелел двинуть в Дагестан ещё две тысячи донцов «в прибавок» и сделал выговор командующему[185]. Император был недоволен Матюшкиным, не спешившим выехать к войскам и испрашивавшем дополнительные инструкции: «Для чего ты в Астрахани задержался, но к великому удивлению сие слово "до указу нашего"! И что для отправления задержался — то делом, а что до указу, не знаем как разсудить. Какой тебе более указ надобно, ибо на всё имел полную инструкцию, также велено делать по тамошним конъюкторам смотря, а ехать самому велено, и ежели пропустишь зиму, ответ дашь, а что замешание там сделалось, то оттого, что Мещерского выслали, и опасаться гораздо нечего, ибо у шаха людей нет».

Ещё больше, чем гилянские «замешения», царя волновала «измена» в Баку. Он вновь приказал генералу «бакинских жителей выслать в Астрахань и оттоль сюда, оставя там сколько потребно, ежели без оных пробыть нельзя. И смотреть над жёнами и детми, чтоб не ушли, а когда сие будет крепко, мужи жён и детей не покинут. На дербентцев также смотреть крепко надобно, и ежели кто явится в подозрении — велеть казнить, буде же замешение какое будет, или общее зло во всех или большой части — увидя то, учинить с ними тако ж, как о бакинцах писано, впрочем как всегда писали, так и ныне чинить по тамошним конъюктурам, понеже дальность описки не терпит, а что надобно какой прибавки о том немедленно писать»[186].

Выбывших в результате таких мер «персов» царь рассчитывал заменить лояльными подданными-христианами. На эту роль больше всего подходили армяне и грузины, земли которых подверглись турецкому нашествию и которым Пётр при всём желании иным способом помочь не мог, не рискуя разрушить непрочный мир с Турцией. 10 ноября 1724 года Пётр подписал грамоту к католикосу Исайе и армянскому народу, объяснявшую, что Россия не может защищать армян на их родине, поскольку она находится в турецких владениях. Взамен в ответе на «прошение» прибывшей в Петербург депутации армян «карабахской и капанской провинций» император предлагал: «…дабы мы вас с домами и фамилиями вашими в высокую нашу императорскую протекцию приняли и для жилища и свободного вашего впредь пребывания в новополученных наших персидцких провинциях, по Каспийскому морю лежащих, удобные места отвесть повелели, где б вы спокойно пребывать и христианскую свою веру без препятия по закону своему отправлять могли». Грамота предписывала российским властям на Кавказе переселенцам «с домами и фамилиями в новоприобретенных персицких провинциях для поселения удобные места отвесть и в протекции содержать». Похоже, Пётр и его министры верили, что новые подданные «в кратком времени в такое состояние придти могут, что оставленные те свои провинции забудут и вне опасности от всякого басурманского нападения по закону своему пребывание иметь будут»[187].

Кроме конной армянской команды из пятидесяти человек, служивших «на своём коште» под командованием вышеупомянутого Петра Сергеева[188], на русской службе оказались и грузины-«милитинцы». С помощью этих частей весной и летом 1724 года войска громили персидских «бунтовщиков» под Кескером и Лагиджаном. В том же году Пётр Сергеев погиб «при атаке Рящя от кызылбаш», и «армянским конным шквадроном» стал командовать ротмистр Лазарь Христофоров (Агазар ди Хачик)[189]. Но массового переселения армян и грузин на прикаспийские территории не произошло. А прежде лояльный шамхал, не получив от царя желаемого, явно склонялся к выходу из подданства. В декабре 1724 года Г.С. Кропотов жаловался, что «горские народы» нападают на казачьи городки, угоняют лошадей, жгут заготовленные для строительства крепости «колье» и фашины.

Перспектива преображения прикаспийских владений и превращения их в новый центр «азиатской» коммерции становилась призрачной. Артемий Волынский позднее писал, что Пётр знал об убытках и военных потерях, но на любые просьбы о выводе войск из прикаспийских провинций «в том непреклонен был». Автор утверждал: если бы император был жив, то весной 1725 года непременно явился бы в Иран и «конечно покушался достигнуть до Индии; а также имел о себе намерение и до Китайского государства, что я сподобился от его императорского величества по его ко мне паче достоинства моего милости сам слышать».

Командующий Низовым корпусом в Гиляне генерал-лейтенант и гвардии майор Матюшкин в рапорте от 19 января 1725 года вынужден был доложить, что эти планы нереальны:

«Всепресветлейший державнейший император, всемилостивейший государь.

Всепокорне вашему императорскому величеству рабски доношу. Будучи от Астрахани в назначенной мне путь, заезжал я в Дербень, в котором всё благополучно, и по указу вашего императорского величества крепость приказал я делать; а гавен делают, и на дело оной берут с босурманских могил каменья. И зделано от зюйдовой стороны семдесят четыре сажени, глубины полдвенатцати фута; от нордовой тритцать сажен, глубины полсема фута. Токмо прошедшею осенью великим и силным штормом попортило на зюйдовой стороне пять сажен, на нордовой пятнатцеть сажен, и каменья длиною десяти футов шириною четырех футов брасало от того места, где лежали, сажен по осми и по девяти.

Тако ж был я и в Баке, в которой как салдаты, так и работные люди цынготною болезнию немогут, и на всякой день человек по пятнатцети и по дватцати умирает. И в бытность мою чрез шесть дней померло ундер афицеров и рядовых и неслужащих семдесят пять человек.

А декабря 24 дня прошедшего 724 году в Гилян я прибыл и о здешних замешателствах усмотрел, что по указу вашего императорского величества исполнить и здешние правинции в полное владение и состояние привести трудно, понеже из Ряща лутчие люди и с пожитки вышли, а осталось малое число и то подлые и скудные, и тем не надлежит быть верным. Да торговых людей армян дватцать три человека, индейцов пятдесят девят человек, и те живут на постоялых кром сараях, а домов своих и жён не имеют. Жидов семдесят пять человек, живут з жёнами и своими домами. Всего армян, индейцов и жидов сто пятдесят семь человек. А в Кескере ни одного жилого двора не осталось, тако ж и уездные реченных мест, оставя домы свои, все вышли и соединились з бунтовщиками мусулскими, шафтенскими и кесминскими обыватели, тако ж с казылбашами, с талышинцами, с тарымхалханцы, с софиляры и з горским служилым народом, имянуемом омберлю, и стоят в собрании около Ряща и Кескера по всем дорогам.

А над реченными народы командирами: меж Кескера и Ряща в десети верстах рящинской везирь мирза Мамадали; меж Кескера и Перебазара к Зинзилинскому озеру в местечке Мухал сардаров родной брат Мамат Дали хан; меж Ряща и Перебазара в деревне Посавиша помянутой деревни староста Молласайт, которые пресекают малые дороги, дабы в Рящ нищем не ходили. Близ Кескера на тевриской и шемахинской дорогах Миразис хан кескерской, родной брат кезелагацкого наипа Мир Абаса; на канбинской и кутумской дорогах, где приходят дороги от Вавилона, от Амадана, от Испагани и от Кашана, в месте Кутуме кутумской хан Усейн хан; меж Рящи и Лагажана на дорогах мизандронской и астрабацкой темижанской салтан, лагажанской везир да над персидцким войском сардар или командир Мамат Кули хан.

З бунтовщиками и с вышеписанными народами и по другим около Ряща и Кескера и Катеринполя болшим и малым дорогам собрании, по которым дорогам из лесов и из-за каналов многою стрелбою наших людей ранят и, приходя по ночам к Ряще, дома зажигают. А от Ряща до Перебазара и от Кескера до Катеринполя посылающимся за правиантом без конвою проехать невозможно, и для того посылаетца салдат в конвои человек по сту и по полтараста на всякой день.

По прибытии моём сюды неоднократно с собранием к Ряще, к Новой крепости и х Кескеру приходили, и как против оных наши люди ходили, тогда все в лесу разбежались. Посылал я партии в те места, где их собрании, и, нашед на них, с тех мест збивали и ходили для публикации с листами в деревни их (дабы они к бунтовщикам не приставали, а жили б в своих жилищах в подданстве вашего величества), в которых никого не находили, однако ж те листы, прибив в деревнях, оставляли. А когда возвращались реченные партии, тогда находили дороги засечены, и в тех местах из лесов по них стреляли, а по неприятелям за частыми здешними лесами и каналами стрелять и за ними гнатца невозможно. И много помагают им здешние частые леса по каналам, которой лес подобен терновнику. А от Ряща до Кескера дорогу во многих местах лесом завалили, по которой ныне ездит[ь] невозможно, а ездят наши люди от Ряща до Перебазара, а от Перебозара водою на Катеринпол[ь] Зинзилинским озером, а от Катеринполя в Кескер сухим путём. А сколко при вышепомянутых командирах в собрании людей, о том подлинного известия не имеетца, понеже с роспросов и с пыток взятые языки объявляют разно: сказывают тысячи по три, по пяти, по осми и по десяти, а иные по тысяче и по пятисот, а подлинно никто не сказывает.

Публиковал я здесь тако жив Кескер послал и по дорогам при пристойных местах прибивали листы, дабы здешние и деревенские жители к бунтовщикам не приставали и жили в своих домех, а которые з бунтовщиками явятца и пойманы будут, тем учинена будет смертная казнь; а ежели станут в домех своих жить, такие будут от бунтовщиков защищены, о чём и до приезду моего им от господина брегадира Левашова публиковано ж. И по публикации, которые были пойманы, те кажнены: вешаны, головы рублены и на колья сажены; а невинные по-прежнему отпускиваны в их домы, и листы для публикации им даваны, дабы они о том ведали и жили в домех своих по-прежнему, тако ж и другим объявляли. Однако ж ничто не успевает; не хотят слышеть, чтоб быть в подданстве, а к тому ж еще возбуждают их от везиря, от сардара и от протчих возмутителные лживые писма, с которых при сем прилагаю копии.

Что же по указу вашего императорского величества повелено мне, освидетелствав, прислат[ь] сахар, фруктов сухих и цытронов в сахаре, а о меди подлинное свидетелство учинить, тако ж осмотрет[ь] сколко в Гиляни и в Мизандроне ходят за шолком и, если невеликое число, то 6 помалу своих обучать, и о поселении здесь росийской нации, на которое сим моим покорнейше доношу. Людей росийской нации поселит[ь] здесь ныне за замешателствы здешними трудно. А фрукты в Гиляни родятца в садах: помаранцы и то кислые, цытроны армиды, винные ягоды и виноград, груши шапталы, гранаты лесные и мелкого роду, а которые гранаты к вашему величеству присылалис[ь], и те были привозные. А ныне в Рящ нищем не ходят, а хотя б кто и пожелал, но собрании по дорогам проехат[ь] сюды не допущают.

И чтоб здешнею командою таких бунтовщиков унять и собрании их розогнат[ь], так же и знатные места Гилянской и Мизандронской правинцей овладеть трудно, как изволит ваше величество усмотреть из табели. А здешней народ ни по которому образу в подданство привесть малолюдством невозможно, понеже здесь правинции немалые и людные, разстоянием от Ряща до Астрабата езды со вьюками шеснатцать дней, а в другую сторону от Ряща ж до Куры десять дней, а в езде в лесах жило и двор от двора живут по версте, по две и по три. Того ради прошу вашего императорского величества повелеть прислать сюда полков пять пехоты да нерегулярных, которым повелено быть в Гиляни по присланному ко мне из Правителствующего Сената указу донским, яицким, бунчюжным казакам и калмыком, чтоб я здешние правинции мог в подданство вашему величеству привесть.

Бывший при Низовом корпусе инженер капитан Далансон сего генваря 11 дня в Ряще умре, и ныне здесь инженера не имеетца. А для строения как в Гилянской, так и в протчих правинциях крепостей в инженерах нужда немалая. Того ради прошу вашего императорского величества повелеть прислать сюда человек двух инженеров, ибо без оных обойтитца здесь невозможно.

По указу вашего императорского величества, присланному ко мне из Правителствующего Сената, персицкому послу Измаил беку денег две тысячи рублёв дано, которыми веема доволен и благодарит ваше величество; от двора своего о выезде никакого указу не имеет А о шахе слышно, что в Ардебиле, токмо пишут сардар или командир над войски Магаме! Кулия сагдинской да кутумской хан и протчия выманивая ево отсюда, а особливо чтоб он пожитки свои прежде себя отправил, по которые видит он, посол, что хотят обмануть. А по прибытии моём писал к нему рященской житель купецкой человек Мухаммет Гади, объявляя чтоб он ехал отсюды и что он для следование ево пришлёт несколко подвод с людми и сам с тысячным числом людей встретит и привести без опасения обещает, также чтоб отправив наперёд несколко багажу своево. И оной по сол, опасаяс[ь], ко двору своему уехат[ь] не на мерен, а просит протекции вашего величества и подал мне два писма запечатанные и подписанные на имя вашего величества, ис которые со одного перевод, тако ж и с вышереченных сардарского, ханского и рященского жителей Махамет Гади с писем копии при сём моём все покорнейшем прилагаю. При сём же прилагаю известие о камандированных партиях, которые в бытность мою отправлялис[ь] для разорения неприятелских по лесам крепостей и войску собраней и для публикации с листами.

Вашего императорского величества

нижайший раб маеор Матюшкин

Из Ряща 19 генваря 1725 году»[190]

Предстояло думать не об Индии, а о сохранении контроля над полосой в 50–100 вёрст по западному и южному берегам Каспия. С наличными силами не удалось даже занять всю провинцию Гилян: русские войска стояли в её столице Реште и нескольких укреплённых пунктах. Коммуникации постоянно прерывались, окрестные деревни приходилось «приводить в подданство» карательными экспедициями проходившими в непривычных условиях — «по неприятелям за частыми здешними лесами и каналами стрелять и за ними гнатца невозможно». Не хватало и опыта общения с «ласкательными и коварными» людьми Востока. Большие и малые властители не терпели генеральских команд и по причине их «персидское самой глупости» перебегали к туркам или возглавляли «бунтовщиков». Простые же обыватели оказались на удивление «к шахом своим любительны и верны».

Пётр I не успел получить это донесение. Когда оно было доставлено в Петербург, император был уже мёртв. Борьба придворных группировок за престол и последующее создание новой властной конфигурации отодвинули «персидские» дела на второй план, тем более что молодая империя, потеряв своего основателя, сразу столкнулась с серьёзными внешнеполитическими проблемами. Русские полки впервые вторглись в ту зону, которая в течение тысячелетий была ареной противостояния великих восточных держав. Появления там нового игрока никто не желал ни на Востоке, ни на Западе, а его возможности были существенно ограничены. Выход России в Закавказье заставлял её строить отношения (отнюдь не по освоенным европейским военным и дипломатическим канонам) не только с центральными властями Ирана и Турции, но и с иными партнёрами — практически самостоятельными ханами и визирями иранских провинций, азербайджанскими городами, духовными и светскими властями армянских общин, вольными дагестанскими владетелями и горскими обществами.

России пришлось на землях современного Дагестана, в прикаспийских провинциях современных Азербайджана и Ирана создавать военно-колониальную администрацию, содержать экспедиционный контингент (Низовой, или Персидский корпус) и флот, строить отношения с местной знатью, накапливать опыт взаимодействия с населением — от проведения карательных экспедиций до приспособления к местным культурно-историческим традициям. Генералы и дипломаты учились вести дипломатическую игру и осознавать на практике проблемы Кавказского региона, а офицеры, чиновники и солдаты вступали в контакт с чуждым «бусурманским» миром и укладом жизни социумов, находившихся на иной стадии развития.