На свободное место

Глава 4 СТРАННЫЕ СОБЫТИЯ ВО ДВОРЕ ОДНОГО ДОМА

Кражей на Басманной занимается группа из другого отдела во главе с Пашей Мещеряковым. Я к нему заглядываю, как только прихожу утром на работу, и мы уславливаемся о встрече у нашего Кузьмича сразу же после оперативки в отделах. Кузьмич велит Вале и Пете Шухмину тоже явиться к нему. Он уже в курсе наших вчерашних открытий и всяких предположений и планов в связи с этими открытиями. Словом, собирается небольшое оперативное совещание, хотя Кузьмич таких слов не любит и предпочитает говорить: «Заходите, кое-что обмозгуем». Вот мы и собираемся «обмозговывать» странное преступление на Басманной.

Паша, скромный, немногословный паренек в неизменном синем костюме, голубой рубашке и ярко-синем галстуке — за что мы его прозвали, а так же еще и за молчаливость «небесным Пашей», — информирует нас о положении дел с той квартирной кражей. Все сообщаемые им факты мы сразу же «примеряем» к Лехе, Чуме и к их возможным сообщникам. Хотя объяснить при этом, зачем им понадобилось в ходе подготовки к краже убивать какого-то Гвимара Ивановича, пока совершенно невозможно. Однако то обстоятельство, что он тоже приехал из Южноморска, позволяет предположить, что Гвимар Иванович может быть знаком с членами шайки и даже находиться с ними в каких-то отношениях.

Остается также и версия, что убийство организовал или спровоцировал Чума из ревности, ведь у Гвимара Ивановича были, кажется, самые серьезные намерения в отношении Музы. Впрочем, из слов ее матери получается, что Гвимар Иванович тоже знал Чуму, даже куда лучше, чем знала его Муза. Наконец, и сам Гвимар Иванович нам пока далеко не ясен и весьма подозрителен, вспомним хотя бы его подарки Музе. Так что между ними могли существовать и всякие другие отношения, кроме ревности.

Итак, Паша Мещеряков рассказывает нам о той краже, перечисляет, что взято ворами. И тут мы отмечаем, что отбор картин произведен весьма квалифицированно, и это уже не под силу ни Лехе, ни Чуме, тут чувствуется иная рука. И у всех у нас одновременно почти возникает интересная мысль: а не могло ли так случиться, что именно Гвимар Иванович, будучи вхож в ту квартиру и к тому же достаточно образован, наметил вещи для кражи, сообщил все сведения о хозяевах квартиры, а потом был убит сообщниками, ибо потребовал львиную долю добычи?

— Пока что утверждать трудно, — как всегда, уклончиво говорит Валя Денисов. — Ведь не после кражи, а до кражи убили.

— Делили шкуру неубитого медведя, — смеется Шухмин.

— Очень даже возможно, — сердито возражаю я. — Сколько таких случаев уже было, ты вспомни. Добыча-то предполагалась богатейшая. Тут перегрызться уже заранее можно было.

— Ясное дело! — с энтузиазмом поддерживает меня Петя.

— Что дала работа по месту происшествия? — спрашивает Пашу Мещерякова Кузьмич. — Протокол осмотра у тебя? — он кивает на папку, которую принес с собой Паша.

— У меня, — отвечает Паша и раскрывает свою папку.

И тут мы узнаем весьма интересные факты. Во-первых, на месте происшествия, то есть в квартире, не оказалось следов пальцев посторонних лиц. Следовательно, то, что забыли сделать Леха и Чума в квартире художника Кончевского, их заставил кто-то сделать в квартире покойного академика Брюханова. Если, конечно, они вообще туда проникли. Но другие факты говорят, что они вполне могли туда проникнуть, вернее даже… Впрочем, вот эти факты. В прихожей, на полу, обнаружили окурок сигареты «Прима», которые курил Леха. И группа слюны на этом окурке совпала с Лехиной группой. Мы внимательно исследовали окурки, оставленные Лехой и Чумой в квартире художника Кончевского.

Но самым главным фактом — и тут мы, честно говоря, просто ахнули — оказался не окурок. В квартире на полу была найдена перчатка, принадлежащая… Кольке-Чуме. Коричневая перчатка, наполовину кожаная, а наполовину замшевая с металлической кнопкой и выступающими грубыми швами. Вторую такую перчатку я своими глазами видел у Чумы, когда мы вышли за сигаретами в переднюю. У меня их в пальто не оказалось, а Чума достал из кармана своего пальто сначала такую вот перчатку и, выругавшись, сказал, что где-то потерял вторую, а потом и пачку сигарет. Да, теперь уж сомнений не оставалось, теперь уже даже Кузьмич, я вижу, поверил в мою версию. Раз кражу совершили Чума и Леха из той самой квартиры, где бывал тоже весьма подозрительный Гвимар Иванович, то конфликт вполне мог возникнуть у них из-за дележа украденного, это куда вероятнее, чем из-за Музы.

— Они его поджидали во дворе, пока он был в той квартире, — говорит Шухмин. — А потом он вышел, и тут произошла ссора.

— Нет, — возражаю я. — Леха мне намекнул, что кто-то велел им убить этого Гвимара Ивановича. И потом, тот седой во дворе…

— Ну, пока спор бесполезен, — говорит Кузьмич. — Пока мне кажется, что Лосев прав. Велели им убить. И тут не двое, тут, видать, банда действует.

Итак, банда Чумы, где, впрочем, он вовсе не был главарем, им, скорей всего, был тот низенький и седой, который спорил однажды во дворе с Гвимаром Ивановичем, — банда эта приехала в Москву и ограбила квартиру покойного академика. И вполне очевидно, что кто-то дал банде «подвод», навел ее на эту квартиру. В таком случае версия по Гвимару Ивановичу становится вполне реальной. Повторяю, он был вхож в этот дом и вполне мог определить ценность находящихся там картин и вещей.

Непонятной тут пока остается лишь одна деталь: кто мог следить за Гвимаром Ивановичем и седым толстяком, когда они ссорились во дворе? Деталь, казалось бы, пустяковая, тем более что, возможно, Инне Борисовне это просто показалось. И все же… Кузьмич наш любит говорить: «Маленькая деталь — это как на чертеже один малюсенький угол, если он не совпадает, то огромные многоугольники не подобны. А у нас в таком случае лопается самая распрекрасная версия». Впрочем, все в конце концов может объясниться и встать на место. Надо лишь как следует поработать, только и всего.

— Какие интересные связи еще установили у этой семьи? — снова спрашивает Пашу Мещерякова Кузьмич. — Кроме, значит, Гвимара Ивановича.

— Тысячу людей установили, — ворчит Паша.

Он как будто даже недоволен своими открытиями.

— А этого Гвимара Ивановича вы установили? — спрашиваю я.

— До него мы не добрались, — отвечает Паша.

— Ну, давайте разбираться, до кого вы добрались, — говорит Кузьмич. — Списки у тебя есть?

— А как же.

Паша достает списки, и мы углубляемся в работу.

Здесь указаны все родственники Инны Борисовны и Виктора Арсентьевича, все их друзья, сослуживцы, просто знакомые, все случайные посетители квартиры за последнее время — водопроводчик, столяр-краснодеревщик, служащая прачечной, доставщик заказов из гастронома, врач поликлиники, лечивший простудившегося Виктора Арсентьевича, медсестра, приходившая ставить ему банки, почтальон, приносивший очередные подписные тома Толстого и Тургенева. Словом, не был, кажется, пропущен ни один человек, переступивший за последнее время порог этой квартиры, кроме… Гвимара Ивановича.

— Тут вообще нет приезжих, — замечает Денисов.

— Не успели еще, — вздохнув, отвечает Мещеряков. — И так вон сколько за три дня проверили.

— Но банда тянет на приезжих, — вступает в разговор Петя Шухмин. — В первую очередь их сейчас надо выявлять.

— Теперь-то ясно, — угрюмо соглашается Мещеряков.

— Ты не расстраивайся, браток, — утешает его Петя. — Мы сейчас впряжемся знаешь как? Ветер засвистит.

— У тебя здесь есть список украденных картин и всего остального? — спрашивает Кузьмич Пашу и указывает на его папку.

— Есть. Вот он, — Паша достает сколотые листки.

Мы внимательно читаем этот длинный список.

— Да-а… — качает головой Шухмин. — На себе не унесешь.

— Именно что, — подхватываю я и многозначительно смотрю на Пашу. — Как насчет машин, ничего не накололи?

— Кое-что, — говорит Мещеряков. — В тот день у дома заметили четыре машины.

— У дома — это значит во дворе? — уточняю я.

— Ну да, — кивает Паша. — Все четыре нашли и проверили. Отпадают.

— Наверное, была еще, — осторожно замечает Денисов.

— Да, точно была, — говорю я. — Уйма же вещей взята.

— Эх, подзабыли люди небось тот день, — вздыхает Шухмин. — Ограбление в среду было, так? А сегодня у нас суббота. День отдыха, между прочим. Для нормальных людей, конечно, — и снова демонстративно вздыхает.

— По убийству мероприятия осуществляются непрерывно, — строго говорит Кузьмич. — Прекрасно ты это знаешь, Шухмин. А тут мы еще три дня потеряли.

— Так я же не возражаю, Федор Кузьмич Я только констатирую.

— Ты лучше констатируй на пользу делу. Вот с машиной, скажем, это пункт серьезный. Машина должна быть. Где-то она непременно стояла.

— И час уточнить можно, — добавляю я. — Леха сел в такси к Володе около двух часов дня. К этому времени, выходит, кража была уже совершена и вещи куда-то отвезли.

— Точно, — подхватывает Мещеряков. — И по нашим данным кражу они совершили в первую половину дня.

— Словом, так, милые мои, — говорит Кузьмич, прихлопывая ладонями по столу. — С руководством и прокуратурой договоримся, и дела эти, по убийству и по краже, видимо, надо объединять. Совместно будем работать, так, что ли, Мещеряков, не возражаешь, я думаю?

— Думаю, что так, Федор Кузьмич.

— Вот и хорошо. А линии у нас пока такие, — Кузьмич обращается к нам. — Ты, Денисов, продолжи поиск этой Музы. Думаю, не все ее связи выявлены и отработаны. И хотя она сейчас с этим самым Колькой, однако где-то все-таки должна появляться, одна или с ним. Кого-то видит, кому-то звонит. Все это узнать можно. Понял ты меня?

— Понял, Федор Кузьмич. Узнать-то это все, наверное, можно, если только… если не уехали они уже.

— Навряд, — задумчиво качает головой Кузьмич. — Не так это просто теперь для них. И Колька этот лучше выждет. Он же знает, что его стерегут всюду. Он опытный, Колька этот. И хитрый. Из прошлого дела то видно. И потому ищи Музу, она скорей высунется. И приведет к нему. Плохо, конечно, что дочку свою она мало любит. Плохо. И не для нас, мы ее все равно найдем. Для дочки плохо. И для нее самой, для Музы этой.

Он досадливо трет ладонью седой ежик волос на затылке и продолжает рассуждать:

— Значит, так. С тобой ясно, Денисов. Теперь ты, — обращается Кузьмич ко мне. — Лучше познакомиться с тем домом, с жильцами, с той квартирой, конечно. И двор не забудь. Особенно двор. Надо разобраться, кто там все эти дни кружил. И в уме еще машину держи. Их машину. Она, конечно, московская. А значит, в банде есть еще и москвич, у которого своя машина или казенная. Улавливаешь?

— Как-нибудь улавливаю, — бодро отвечаю я. — Не в первый раз.

— Ишь ты, — усмехается Кузьмич. — Тут на двадцать восьмом году не все всегда улавливаешь, а у тебя на пятом, я смотрю, никаких уже сомнений нет.

— Ну что вы, Федор Кузьмич! Я их просто про себя держу, чтобы другим настроение не портить, — довольно неуклюже пытаюсь оправдаться я.

— Гуманист, — смеется Петя Шухмин. — Как нас бережет-то!

— А вообще, милые мои, что-то меня с этой кражей жмет, — задумчиво произносит Кузьмич. — Заурядное дело вроде бы. Так? И все как будто сходится. Но… есть какие-то мелкие неувязочки. Ну, во-первых, состав шайки этой. Какой-то он… — Кузьмич делает неопределенный жест рукой — Допустим, Гвимар Иванович тот — наводчик. А седой кто? И еще какой-то москвич с машиной… И убрали они этого самого Гвимара там же, где наутро предстояло… М-да…

Он качает головой.

— А во-вторых, что? — спрашиваю я.

— А во-вторых, Леха тебе говорил про свои дела как-то не так. Когда вы в квартире Чуму ждали. Помнишь? Мол, живут люди с громадными деньгами, а где берут, туда нас с тобой не пустят. Нам они копейки бросают. И попробуй, мол, поближе сунься.

— Да, да, — подтверждаю я. — Помню. Еще он сказал, что как мы с Чумой того, так они и каждого кончат, если сунется. Они!

— Вот, — кивает Кузьмич. — Что-то не похоже это на обычную квартирную кражу, пусть даже самую крупную.

— Но Чума и Леха все же ее совершили, — убежденно замечаю я. — И убитый Семанский на той квартире бывал.

— Все так, — вздыхает Кузьмич. — Все так. И потому кражей этой нам придется заняться. Но… как говорится, три пишем, а один в уме. Или даже наоборот, милые мои.

— Федор Кузьмич, — спрашивает Денисов, — а что, из Южноморска пока ничего не поступало на наш запрос?

— Нет пока. Сегодня напомним, — отвечает Кузьмич.

— Может, у них что-нибудь есть и на этого Гвимара Ивановича? — продолжает Валя. — Тоже хорошо бы запросить.

— Дело, — соглашается Кузьмич. — Вы пока действуйте, милые мои. К вечеру авось тут уже новости будут ждать. А может, и сами чего добудете. Это еще важнее.

Мы выходим в коридор и все как по команде закуриваем, кроме Вали Денисова. В кабинете Кузьмича мы по-прежнему ни одной сигареты не выкуриваем. При этом замечаем, что и сам Кузьмич закуривать стал гораздо реже.

У меня в комнате мы с Петей Шухминым делим работу, и мне кажется, что я беру на себя более трудную часть — то, что сказал Кузьмич насчет хозяев ограбленной квартиры, а также двора, особенно двора, и странных событий, которые там происходили. А Шухмину достается не такое уж сложное дело, по нашим понятиям — встретиться со всеми четырьмя водителями машин, которые в день ограбления квартиры покойного академика Брюханова побывали во дворе этого дома, и выяснить, не видел ли кто-нибудь из них некую пятую машину в том дворе и кто в ней сидел, что на ней привезли или увезли и что это вообще за машина была. Ну, и вообще, что эти четверо водителей заметили в том дворе и кого заметили. Вот, собственно, все, что от Шухмина требуется. Список этих машин, с номерами, фамилиями водителей и наименованием организаций, кому эти машины принадлежат, мы взяли у Паши. Словом, самое простое задание получает Шухмин. Но если бы я только знал, чем оно для него кончится…

Итак, в списке было четыре машины, все легковые «Волги» «двадцатьчетверки», все учрежденческие, вернее, три из них, четвертая была такси. Все четверо водителей ровным счетом никакого отношения не имели к ограблению квартиры, ребята из группы Паши Мещерякова установили это абсолютно точно. И потому разговаривать с ними можно было вполне откровенно и рассчитывать на их помощь тоже было можно. Так заверил нас Паша, и так оказалось на самом деле, с некоторыми поправками, однако.

…Петя Шухмин отправился выполнять полученное задание.

Первый из водителей, Владимир Павлович Храмов, которого Петя застал дома по случаю полученного им отгула за какие-то переработанные дни, оказался человеком немолодым и хмурым. Одет он был по-домашнему, в старых брюках и шлепанцах.

Узнав, что Шухмин из милиции, Владимир Павлович нахмурился еще больше и через силу пригласил его раздеться и пройти в комнату. Там на чисто прибранном столе лежали очки и развернутая газета. В маленькой квартире никого больше не оказалось.

Выслушав Петю, Храмов почесал за ухом и мрачно изрек:

— Я, между прочим, там галок не считал. По делу приехал.

— По какому же делу? — спросил Петя с единственной целью хоть немного «разговорить» своего собеседника.

— Велено было профессора Томилина Валерия Алексеевича на совещание привезти, для доклада. В путевке все отмечено, можете проверить, если желаете.

— Не желаем, — весело ответил Петя. — Желаем узнать другое: вы долго товарища профессора ждали там, во дворе?

— Кто его знает. Ну, минут, может, двадцать, полчаса.

— Кого видели за это время в том дворе, кто проходил, не помните?

— Всякие проходили. Разве запомнишь.

— Ну, все-таки. Хоть кого-нибудь запомнили? — настаивал Петя.

— Да никого я не запомнил. А так, знаешь, лепить я не привык. Отвечай потом. Ведь затаскаете, что, я не знаю?

— Да что вы, Владимир Павлович! Зачем мне вас таскать? — взмолился Петя. — Мне бы только ниточку какую-нибудь, чтобы ухватиться. Ведь как раз в это время четыре, а то и пять чемоданов вынесли с крадеными вещами, представляете? И непременно в машину должны были погрузить.

— Не видел, не видел, — замотал лысой головой Храмов. — Никаких таких чемоданов не видел. Я вон газету читал, — он кивнул на лежавшую перед ним газету.

— Не может быть, чтобы вы ничего не видели, — сердито возразил Шухмин.

— Вы просто не хотите помочь. В чем дело, Владимир Павлович? Вы же честный человек.

— Честный, — с достоинством согласился Храмов. — Вот уже пятьдесят два стукнуло, а я за всю жизнь не только под судом, но и в свидетелях никогда не был. И не желаю. Нервы беречь надо, еще в «Здоровье» писали. Они на всю жизнь одни, не восстанавливаются.

— Так ведь и я не ради себя стараюсь.

— У вас работа такая. У меня вот тоже, слава богу, работенка нервов требует. Ведь каждый норовит под колеса сунуться. Тут во нервы как дрожат. А мне до пенсии еще восемь лет трубить.

— Да разве нужны нервы, чтобы сказать, что вы во дворе видели? Тут совесть нужна, а не нервы, — начал закипать Шухмин.

— Как же тут без нервов? А если они на суд придут?

— Кто придет?

— Да эти, которые, значит, с чемоданами перли?

— Их приведут. Они не сами придут. И вы-то тут при чем? Вас же на суде не будет.

— Вытащите. Что, я не знаю? Вам слово скажешь…

— Ну, хватит, Владимир Павлович, — прервал его Петя. — Не хотите помочь, не надо. Больше я уговаривать вас не буду.

— Так я же со всей душой, — спохватившись, торопливо произнес Храмов, видимо встревоженный какими-то злыми нотками в голосе Пети.

— А если со всей душой, то давайте рассуждать по-другому, — с новым запасом терпения сказал Петя. — В котором часу вы приехали за профессором?

— Я-то?

— Ну да. Вы.

— Не помню уже.

— Владимир Павлович! — укоризненно произнес Петя. — Вспомните, пожалуйста.

Храмов вздохнул.

— В девять тридцать…

— Так. И стояли минут двадцать — тридцать. Прекрасно.

— И чемоданов никто не нес, — напомнил Храмов.

— Тоже прекрасно. А там, посередине двора, детскую площадку помните? Там еще с краю здоровенное дерево кривое растет.

— Ну, помню.

— Там ребятишки играли?

— Ну, играли. Что с того?

— И на здоровье. Их трое было?

— Двое. Пацаны. Вот такие, — Храмов поднял руку невысоко над полом.

— Одни гуляли?

— С бабкой. В очках. Книгу читала. Носа не оторвала.

— А к бабке этой никто не подходил?

— Другая бабка, — усмехнулся Храмов, чувствуя себя в полной безопасности за этими бабками. — Рядом села. Воротник у ней рыжий, пушистый, головы не видно. Ну, и пошла тары-бары.

— Вы уехали, а они все болтали?

— Ясное дело, если уже языками зацепились.

— А кто еще заходил во двор?

— Ну зашел один. У меня спрашивает: «Ты с комбината? За Виктором…» — «Нет, говорю». Он и отошел.

— Совсем ушел? — насторожившись, спросил Петя.

— Да нет, на скамеечку сел. Видно, ждать решил.

Это был первый важный факт, на который Петя натолкнулся.

— А какой из себя мужик тот?

— Не мужик. Парень. Ну, обыкновенный. Какой еще?

Петя достал из кармана несколько фотографий и протянул их Храмову.

— Взгляните, тут его нет?

— Да не запомнил я его, — с деланным равнодушием отмахнулся Храмов. — Всего минуту и видел-то.

— Владимир Павлович! — снова укоризненно произнес Петя. — Поймите, наконец. Не для себя же стараюсь. Завтра с вами чего случится, ведь тоже искать буду.

— Ох… — вздохнул Храмов и взял в руки фотографии.

С минуту он всматривался по очереди в каждую из них, потом вернул Пете и с облегчением объявил:

— Нету тут его, точно говорю.

— А как он был одет?

— Пальтишко такое темное, кепочка, шарф пушистый, зеленый.

— И сидел, пока вы не уехали?

— Точно.

— Один?

— Один.

Больше Шухмин ничего от Храмова не добился. Но он был уверен, что и полученные сведения представляют немалый интерес, причем не только в связи с человеком в зеленом шарфе. Две старушки на скамейке тоже привлекли его внимание. Хотя никакой машины Храмов во дворе не видел.

…Второго водителя, Севу Добрынина, Шухмин застал в гараже. Сева только что привез кого-то из начальства своего главка и сейчас томился от безделия, ожидая нового указания диспетчера. Его машина была «разгонной», и потому задания у него были самые разнообразные, а дежурства выпадали и на субботу. Севе нравились его «разгонные» обязанности. Он, по его собственному выражению, любил «крутить колесами», а не дожидаться по два часа у подъезда, пока выйдет «хозяин». Был Сева длинным, тощим, имел светлый чуб, плутовские карие глаза и всегда улыбающийся толстогубый рот до ушей. На затылке еле держалась замасленная кепка, старенькая куртка на «молнии» была расстегнута, на шее небрежно болталось свернутое в жгут серое кашне.

Приходу Пети Сева обрадовался.

— Шерлоку Холмсу привет, — бодро сказал он. — Приемы знаешь?

— Кое-чего, — усмехнулся Шухмин.

— Плохо, — внушительно сказал Сева. — Надо все знать. На одну физическую силу никогда не полагайся. Я одного парня знаю, он таких, как ты, недоучек, во как прикладывает. По стрельбе разряд есть?

— Ну, допустим.

— Надо иметь, — тем же тоном произнес Сева. — Покажи пистолет.

— Нельзя, — снова усмехнулся Петя. — Секретное оружие.

— Ну да? Новое, выходит, выдали?

— А ты старое видел?

— Не.

— Ну вот. Ты слушай, чего я у тебя хочу спросить.

Сева, как оказалось, прекрасно помнил тот день и тот двор. Он уже слышал о случившейся там краже, но побеседовать с ним ребята из группы Паши Мещерякова еще не успели. И без того громадную работу провернули они за эти три дня. А Сева горел желанием побеседовать на такую необычную тему и конечно же оказаться полезным, а еще лучше — незаменимым. Но, как назло, во дворе, пока он там находился, ничего интересного, с его точки зрения, не произошло. Поэтому Сева стремился не столько сам рассказать, сколько побольше узнать от Пети.

— В котором часу, выходит, ты туда приехал? — спросил Петя.

— Сейчас сообразим, айн момент. — Сева на секунду задумался. — Ага! В десять ноль-ноль. Механика нашего, дядю Андрея, привез к Федьке Блинову, захворал он, ну, и ключи надо было забрать. А потом за запчастями поехали. А кража-то когда случилась, установили или еще нет?

— Сколько же времени ты в том дворе стоял? — снова спросил Петя, подчеркнуто игнорируя заданный ему вопрос.

— Да с полчаса стоял. Они там с Федькой еще по рюмашечке тяпнули с утра пораньше. Оба на это дело страшно как слабы. Но я ж тебя спрашиваю…

— Нет, Сева, — мягко оборвал его Шухмин. — Ты, брат, забыл. Это я тебя спрашиваю. Понял? Вот расскажи, кого ты во дворе видел, пока там стоял?

— А тебя кто интересует: кто шел, кто стоял или кто сидел? — засмеялся Сева. — Всех помню. У меня глаз один на вас, другой на Арзамас. Все сразу усекаю. И реакция мгновенная. Вот вчера, допустим…

— Начнем с тех, кто сидел, — не очень вежливо перебил его Петя. — Проверим твой глаз.

— Пожалуйста, — с готовностью откликнулся Сева. — На лавочке две бабули сидели. Одна в очках, с книжкой. Другая с рыжим воротником, в валенках.

— Все?

— Все.

— Ну, а кто стоял?

— У ворот парень стоял, в зеленом кашне, в кепке. Ждал кого-то. Все шеей крутил.

— И дожидался?

— Ага. На улицу побежал, за ворота.

— А потом?

— Потом все. Машина въехала во двор. Такси.

— А парень?

— Больше не видел. Или нет, стой. Он потом снова к воротам подошел.

— Один?

— Не, еще с одним. Показывал ему что-то.

— Как тот, второй, выглядел помнишь?

— Вообще-то не разглядел я его как следует. Далеко стояли. И потом, я их только в зеркальце видел. Ну, шапка на том черная была, пальто черное, и красное чего-то, не то рожа, не то кашне, — засмеялся Сева и, не удержавшись, спросил: — Думаешь, они очистили?

— Ничего пока не думаю, — ответил Петя. — А что он ему показывал, этому, с красным, как думаешь?

— Чего? Да кто его знает. Я, честно сказать, в тот момент внимания на это не обратил, — задумчиво ответил Сева и почесал затылок под кепкой. — А сейчас задним ходом соображаю, что он ему на старушек показывал. Вернее сказать, на одну, в очках. Вторая ушла. А еще вернее, не на нее! — воскликнул Сева, точно идея эта осенила его только что. — К этой, второй, в очках, сел какой-то человек. Ну да! Вот на него этот парень и показывал. Точно.

— Думаешь, знакомый их?

— Не. Как на чужого показывал. Но, знаешь, сердито как-то, со злобой. Так мне, в общем, показалось.

Петя ощутил беспокойство. Почему эти двое следили за тем третьим, если это был посторонний для них человек? Значит, не совсем посторонний? Конечно. Если они со злобой на него смотрели. В чем же дело? Что-то непонятное происходило в этом дворе. И кто те двое, у ворот, интересно знать.

На всякий случай Петя снова вытащил свои фотографии, среди которых были Леха и Колька-Чума. Но Сева, с любопытством рассмотрев каждую из них, не узнал там ни парня в зеленом кашне, ни второго, в черном пальто.

Петя с сожалением спрятал в карман фотографии и, помедлив, спросил:

— Значит, ты уехал, а такси приехало, так, что ли?

— Точно. Я еще его пропустил и двинул к воротам.

— А те двое?

— Не видел я их больше.

— А тот, который со старушкой сидел?

— И он ушел.

Сева огорченно махнул рукой. Ему ужасно хотелось еще что-то сообщить, что-то важное, решающее. Ведь на месте преступления он был, можно сказать, в самый горячий момент. Когда еще раз такое случится? Ему даже могут потом награду вручить за помощь в раскрытии этого преступления. Так ведь не раз бывало. Он даже подумал, как это неудобно — носить именные часы на руке, и никто не может видеть торжественной дарственной надписи на их тыльной стороне. Эх, если бы он заметил эти паршивые чемоданы, которые тащили через двор! Уж он бы это так не оставил, будьте спокойны. Он бы… Но что теперь говорить. Не везет! И этому парню он сообщить решительно ничего больше не может.

Да, больше Сева ничего полезного сообщить не мог. Но Шухмин остался вполне доволен беседой с ним. «Все горячей становится, — подумал он. — И все непонятнее. Какие-то другие люди кружат тут. И ни Лехи, ни Чумы не видно. Странно как-то». Однако это только могло означать, что Петя вышел на след новых членов шайки. И это было очень важно.

Теперь следовало разыскать таксиста, приехавшего во двор почти одновременно с Севой. Это тоже не составляло особого труда, потому что в списке у Пети значились и фамилия таксиста, и парк, где он работает, и даже номер его машины. Все это установила группа Паши Мещерякова.

Пете повезло. Диспетчер таксопарка, куда он позвонил, сообщила, что водитель Аверкин только что вернулся с линии и находится в ремонтной зоне по причине незначительного дорожно-транспортного происшествия. Диспетчер прибавила, что водитель тут не виноват и акт составлен по всей форме там же на линии инспектором ГАИ.

Не теряя времени, Шухмин помчался в таксопарк.

Толя Аверкин оказался невысоким крепышом, спокойным и рассудительным. Он совсем недавно демобилизовался из армии и сохранил армейскую серьезность и подтянутость. Словно необычайная, грозная ракетная техника, с которой Толя имел дело все два года службы, воспитала в нем особую собранность и ответственность за каждый свой шаг и даже, казалось, за каждое произнесенное слово.

И Шухмин сразу почувствовал доверие к этому спокойному, основательному парню, полное доверие, даже больше того: постепенно ощутил в нем как бы родную армейскую душу. И с этого момента беседа их пошла так, словно они давно уже знали друг друга и были полны взаимной симпатии.

Петя коротко рассказал, что произошло в том дворе, куда три дня назад заехал Толя на своей машине, рассказал о ситуации в тот момент и о находившихся там людях. Всех их Толя без труда вспомнил.

Но он вспомнил и кое-что еще, поважнее. Однако рассказывать начал все по порядку, с момента, когда он принял по радио заказ и отправился на поиски нужной улочки и дома там. И вот, еще на улице, недалеко от ворот того самого двора, который ему был нужен, Толя увидел возле тротуара зеленые «Жигули» и обратил внимание на сидевшего за рулем парня. Тот пригнулся, подался вперед и напряженно следил за чем-то. Толя ехал медленно, разглядывая номера домов, и необычность позы того парня бросилась ему в глаза. Объехав «Жигули», Толя решил притормозить и сориентироваться, прежде чем заезжать во двор. В этот момент тот парень вылез из машины, и, чем-то недовольный, отправился к воротам, а к нему навстречу торопливо побежал другой парень, стоявший у ворот, в зеленом кашне. Они встретились прямо около Толиной машины. Боковое стекло у него всегда приспущено, и он хорошо слышал их разговор. «Ну, скоро там? — нетерпеливо спросил парень, вылезший из машины. — Учти, мне к двум надо в Москве быть как штык. А до дачи пилить небось километров сорок?» — «Ты что? — ответил другой, в зеленом кашне. — Мы ж с тобой там были, забыл? Поворот под мигалкой на двадцать первом километре, так? Ну, еще два до мостика, и сразу направо, а там метров двести, и все».

— Я еще подумал, — сказал Толя, — где это может быть? А сейчас вот сам поеду туда, представляешь?

— Как так, поедешь? — удивился Петя.

— Да так. Заказ передали. Вот фару заменят, и поеду. Как раз туда. Все точно.

— Откуда же ты знаешь, что именно туда?

— Понимаешь, из тамошнего кардиологического санатория больного надо забрать. Ну, и объяснили, как ехать. Все точно. Ручаюсь. Поворот под мигалкой на двадцать первом. Потом мостик. Дача та около него. А мне надо дальше, мимо кладбища и станции, — Толя испытующе посмотрел на Петю и неожиданно предложил: — Хочешь, подброшу? Всего-то делов на два часа. Сорок минут туда, сорок обратно. Ну, и там сорок. Посмотришь дачу, и все. А я могу тебя обратно подхватить. Всего двоих повезу. Жди у мостика, и все дела. Ну как?

И Шухмин решил, что такой случай упускать ни в коем случае нельзя. Это был единственный, редкий шанс разыскать ту подозрительную дачу. Без Толи ее так просто не разыщешь. А подозрительна она потому, что, вполне вероятно, именно на тех зеленых «Жигулях» и могли увезти краденые вещи. А если так, то и спрятали их именно на той даче. Все это, конечно, отнюдь не точно, но, однако, вполне вероятно. А Петя уже привык не отбрасывать, не проверив, даже малейший намек, самую слабую ниточку, самый казалось бы сомнительный след, все, что могло неожиданно указать путь к цели. Ну, а тут вероятность удачи была вполне реальна. И если Петя будет знать дорогу на эту дачу, то завтра он уже приедет туда не один, а со мной и с Валей Денисовым, и мы проделаем все, что надо. А пока будет так, разведка.

— Поехали, — решительно сказал Петя.

По дороге новые приятели беседовали о жизни.

— У меня философия такая, — говорил Шухмин. — Бороться как могу. Грязь кругом есть? Есть. Отрицательные моменты тоже? Тоже.

— В смысле пережитков? — уточнил Толя.

— Не только. Тут, брат, криминология свое слово должна сказать. Наука о причинах преступности. Слыхал про такую?

— Нет, — честно признался Толя. — Криминалистика — это я знаю.

— Совсем другое, — назидательно поднял палец Петя. — Криминалистика учит, как раскрывать преступление. Тоже серьезное дело.

Толя скупо усмехнулся, по-прежнему не отрывая глаз от дороги.

— Выходит, по науке работаете?

— А как же.

— И все, как есть, выходит, раскрываете?

— Стараемся, — вполне искренне ответил Петя.

— Вот насчет твоей философии я хотел сказать, — вернулся к прерванному разговору Толя. — Ведь сейчас без знакомства никуда не сунешься, ничего не достанешь. Скажешь, нет? Все на знакомстве, на блате. Даже кино такое есть: «Ты — мне, я — тебе». Это все ведь тоже преступление, я считаю. Но бороться нельзя. Закона нет.

— Это точно, — согласился Петя. — А зло опасное. Сегодня ты с переплатой, допустим, шапку ондатровую купил, завтра должность купишь, послезавтра — свободу, если за решетку попал. Мораль ведь одна и та же тут. А с моралью одним законом не поборешься, — глубокомысленно заметил Петя.

— И не обойдешь эту подлость — вот ведь что, — зло сказал Толя. — Вон у нас в парке. Слесарю, если что случилось, дай, мойщице — дай, вахтеру — тоже дай, учетчице — тоже. А как не дать? Работать не сможешь. Так в день иной раз рубля два раскидаешь, не заметишь, как. А откуда их взять? Первое, значит, «чаевые». В чужую руку, как нищий, смотришь. Второе, это «химичить» надо. Эх, не по мне тут все, вот что я тебе скажу. Но это еще мелочи. Ты гляди шире. Что тебе тут твоя философия говорит?

— Понимаешь, — доверительно и с убеждением сказал Петя, — я ведь человек маленький, я не министр, допустим. И не буду им никогда. Но что я могу, то я делаю. Чтобы к самому себе уважение иметь. — И неожиданно спросил: — А ты не хочешь к нам на работу пойти? Ты нам подойдешь. И работа наша как раз по тебе, я же вижу. Справедливая работа. Уголовный розыск — это тебе не что-нибудь.

— И даже взятки не берете? — ухмыльнулся Толя.

— Ради тебя постараемся воздержаться.

— Чудная работа какая-то.

— А ты попробуй. Я тебя, так и быть, по блату устрою. Я тебе, ты мне.

Оба засмеялись. Потом Толя, вздохнув, сказал:

— Для вашей работы небось сначала жениться надо.

— Это еще почему? — удивился Шухмин.

— Девок испорченных вокруг вас много. Голову с ними враз потеряешь.

— Ну, ты даешь, — только и смог сказать Летя, так он был ошарашен этим неожиданным умозаключением.

— А что, нет, скажешь?

— Это, брат, смотря какая у тебя голова, — засмеялся Петя. — Если слабая, то, конечно, не ручаюсь, можно и потерять.

— А у тебя самого жена есть?

— Не. Держусь пока. И еще один мой дружок, Денисов такой, тоже, понимаешь, держится. Еще крепче, чем я. И у обоих, представь, головы целы вроде бы. А вот другой женился недавно, третий — развелся. Так что все варианты имеются. Любой выбирай, по вкусу.

— Серьезное это дело, — сказал Толя, не принимая Петиного шутливого тона. — Я, знаешь, нагляделся.

— Ты к нам приходи. Вот где всякую жизнь увидишь. А вообще, — продолжал Петя, — нам из армии главное пополнение идет. Лучше нет школы, по себе знаю. Из боя в бой, только у нас еще жизнь знать надо.

Они тем временем уже выехали за город, миновав шумную кольцевую магистраль вокруг столицы. Широкая серая лента шоссе с редкими наледями по бокам тянулась среди заснеженных полей и темных перелесков. С серого неба, кружась, падали редкие снежинки. Машин на шоссе было мало.

Вскоре далеко впереди, над дорогой, возникла маленькая желтая точка. Она то гасла, то вновь вспыхивала, с каждой минутой все ярче, по мере того как машина к ней приближалась.

— Вот она, — кивнул Толя. — Как раз двадцать первый километр, видишь?

Петя вгляделся в мелькнувший на обочине километровый столбик.

— Точно, — согласился он и в последний раз все же усомнился: — А может, еще на каком-нибудь шоссе то же самое?

— И мостик через два километра, да? — саркастически осведомился Толя и решительно заключил: — Не может в двух местах так все совпадать.

Под желтым глазом мигалки машина свернула с шоссе и, сбросив скорость, осторожно пошла по узкой, уходящей в лес дороге, местами совсем обледенелой и занесенной снегом.

Громадные заснеженные ели молчаливо выстроились по сторонам, и Шухмин невольно залюбовался их сказочной, застывшей, почти неправдоподобной красотой. Что-то даже защемило у него в груди и неожиданно потянуло в эту морозную, глухую, загадочную чащу. Петя непроизвольно вздохнул, словно отгоняя от себя это минутное наваждение.

Потом они въехали в какой-то дачный поселок, миновали дамбу между двумя замерзшими прудами, продуктовый магазин. Дорога свернула опять, и снова по одну ее сторону раскинулось снежное поле, а по другую все тянулись и тянулись дачи и прямые как стрелы улицы уходили в мерзлую лесную даль. Дорога пошла под уклон, и Петя вдруг увидел впереди и внизу небольшой мостик с металлическими перилами. За ним дорога вновь взбиралась вверх, и по одной ее стороне, между соснами, раскинулось кладбище.

У мостика Толя притормозил.

— Прибыли, — объявил он и взглянул на часы. — Сейчас, значит, пятнадцать тридцать пять. Я тут буду не раньше, чем через тридцать минут. В случае чего постараюсь тебя тут еще минут десять подождать, если пассажиры разрешат. Ну, а в крайнем случае сам доберешься. Станция рядом.

— Само собой, — согласился Петя. — Спасибо тебе. И вот еще что. Ты мой номер давай запиши. А я твой, если не возражаешь. Не договорили мы с тобой.

— Ага. Давай, — согласился Толя.

Они обменялись номерами телефонов. Шухмин выбрался из машины и, махнув вслед ей рукой, стал оглядываться.

В сторону от мостика уходила вверх узкая асфальтовая дорога, на которой с трудом могли разъехаться две машины. По обеим сторонам дороги тянулись заборы дач. За густой паутиной высоких кустарников и голых веток деревьев домов не было видно. Вокруг лежал снег непривычной для горожанина белизны и резал глаза даже в этот пасмурный день. И еще звенела в ушах тишина, только птичьи голоса нарушали ее.

Шухмин не спеша двинулся вверх по дороге, размышляя, как же найти нужную ему дачу. Двести метров, о которых говорил тот парень в зеленом кашне, свободно могли оказаться и тремястами, а на таком отрезке по обе стороны дороги могла разместиться уйма дач. Как же узнать нужную? Ну, первое, это автомобильная колея. За три дня, да еще при условии, что не было сильного снегопада, колеи должны сохраниться, хотя бы слабый намек на них возле той дачи. Вряд ли сюда сейчас часто ездят на машинах. Второй путь — это расспросить живущих вокруг людей. Их не много, таких «зимников», но все-таки кое-кого найти можно и осторожно расспросить, не вызывая никаких подозрений и излишнего любопытства. Ведь разные могут попасться люди.

Шухмин уже миновал три или четыре участка, как вдруг заметил на середине дороги неожиданно вынырнувший из-под снега неровный след автомобильного протектора. Дальше Петя уже шел, не отрывая глаз от то полузасыпанного, то вполне четкого следа машины. Местами по дороге тянулись даже обе колеи. В каком-то месте автомобильный след неожиданно завернул в боковой переулочек, чтобы вывести Петю на новую улицу, и тут же свернул с дороги к каким-то воротам в низком и длинном штакетнике. Здесь след оказался совсем уже четким, так что Петя даже усомнился в своей удаче. Такой свежий, чуть не сегодняшний след совсем не требовался. А за палисадником и темной стеной кустарника в глубине заваленного снегом участка, виднелась небольшая дача.

Подойдя поближе, Шухмин увидел, что все окна на даче плотно закрыты ставнями, из трубы не вился дымок. Дача казалась покинутой. Но след протектора был ведь совсем свежий, след был сегодняшний, чем ближе подходил Петя, тем более он в этом убеждался. Наконец, очутившись уже возле самых ворот, Петя увидел, что они лишь небрежно прикрыты, а на замочных петлях виднелись совсем свежие царапины, словно замок только что сняли и проделали это тоже небрежно и торопливо. А за воротами след протектора тянулся совсем уж четкий, недавний, прямо к даче, и, обогнув ее, исчезал за углом. Разглядывая все это, Петя невольно замедлил шаг, а потом и остановился.

— Чего рот разинул? — услышал он чей-то голос из-за забора.

Петя оглянулся. В кустах стоял высокий плотный парень в пальто и кепке, шея его была замотана зеленым пушистым шарфом. «Тот самый», — мелькнуло в голове у Пети.

— Да вот иду, — добродушно улыбнулся он. — Тебе-то чего?

— Вон, видал? — парень указал на что-то рукой. — Там такие же вот шли, как ты. И дачу спалили. Понял?

— Ты что, рехнулся? — сердито спросил Петя. — Чего это я буду дачи палить?

— А кто знает, чего тебе тут надо. Человек ты тут чужой. Вот и ступай себе и рот по сторонам не разевай.

— Ты не указывай, чего мне делать. Я тебе чужой, а ты мне чужой, — обиженно ответил Петя. — Так что квиты.

В это время со стороны дачи раздался чей-то окрик:

— Степка! Иди подсоби, ехать пора!

— Иду! — крикнул в ответ парень с зеленым шарфом и снова повернулся к Пете: — Топай отсюда. Еще раз увижу, гляди тогда.

И он вразвалочку, не спеша побежал к даче.

«Сейчас уедут, — обеспокоенно подумал Петя. — И чего-то увезут. Небось те самые вещи, не иначе. И кто там второй, не Чума ли?» Впрочем, их там могло быть и двое, и трое, и четверо. В том числе, возможно, и Чума, и хозяин зеленых «Жигулей». Но было ясно, что задержать их всех Петя один не сможет. Впрочем, задерживать сейчас и не следовало. А вот поехать за ними и посмотреть, куда они путь держат, куда вещи повезут, было бы очень важно. Но у Пети под рукой не было машины, а когда приедет Толя, он точно не знал. И Петя подумал, что на дороге он поймает какую-нибудь машину. Ведь любой водитель обязан ему помочь.

Петя выждал, пока парень не скрылся за дачей, и решительно повернул назад, к шоссе. Он пошел быстро, потом даже побежал. И, конечно, не заметил, что из-за угла дачи за ним внимательно следили чьи-то глаза.

Когда Шухмин отошел уже довольно далеко, до него донесся звук заработавшего мотора. На той самой даче завели машину. Они сейчас выедут, обгонят Петю, и поминай их как звали. Не удержавшись, Петя побежал уже изо всех сил, быстро, легко, под уклон, то и дело скользя и взмахивая для равновесия руками.

Наконец он увидел впереди мостик, и слегка задыхаясь, перешел на шаг. Машины нигде видно не было, пустынная дорога лежала перед ним, за ней раскинулось бескрайнее заснеженное поле под серым небом, а в стороне, за узкой, замерзшей речушкой взбиралось по косогору кладбище. В высоких соснах там кричали птицы. Слышался далекий шум электрички.

Шухмин остановился возле мостика, нетерпеливо поглядывая по сторонам. Черт возьми, как назло, ни одной машины! А ведь сейчас пронесутся эти зеленые «Жигули», и только он их и видел. То есть потом-то он их увидит, но вещей там уже не будет, вещей с кражи, вот ведь что! И угораздило же его к тому же нарваться на этого парня. Петя не подозревал, что главную ошибку он совершил уже потом.

А машин на шоссе все не было, и Толиной салатной «Волги», между прочим, тоже. Становилось холодно. Ледяной ветер сек лицо, на глаза наворачивались слезы и мешали смотреть.

Неожиданно за Петиной спиной послышался нарастающий рокот мотора. Из-за поворота на узкой дороге, по которой только что сбежал Петя, показался красный «Москвич». Петя рванулся ему навстречу, замахал рукой и вдруг увидел, как машина, набирая скорость, устремилась прямо на него. Петя неловко отпрыгнул в сторону, ощутил внезапную, резкую боль в ноге, затем тяжкий, шумный удар и… темнота. Беспамятство на какие-то считанные секунды.

Когда Петя открыл глаза, он увидел лишь удаляющийся красный «Москвич». Сам же он лежал на обочине, возле моста. Нога горела и ныла, внизу где-то, возле ступни. При первой попытке шевельнуть ею — острая боль пронзила все тело, и Петя чуть снова не потерял сознание. И невозможно было вздохнуть, рвущая, тупая боль словно стерегла каждую его попытку и тут же била в мышцы, в кости, разламывала грудь. И Петя, морщась от боли, дышал короткими, судорожными всхлипами, напоминавшими стон:

— Ах-ой… ах-ой… ах-ой…

Но встать было необходимо, чтобы его увидели, чтобы смертельно не простудиться на этой ледяной, смерзшейся в камень земле.

Медленно, чтобы от внезапной боли снова не потерять сознание, Петя подобрал под себя локти, потом напрягся и подтянулся на них, чуть приблизившись к перилам моста. Потом, отдохнув, повторил это еще раз, еще… Он еле полз, все сильнее ощущая режущую боль во всем теле и холод, ледяные ниточки его, которые пугали Петю больше, чем любая боль. Лицо его все было в снегу, и Петя слизывал его с губ, руки были заняты, на них он лежал, они тянули его вперед и, стиснутые в локтях, прижатые к груди, спасали хоть чуточку от ледяного, жуткого холода, идущего от земли.

Еще одно усилие, как судорога, сотрясло все его тело, еще, еще… Совсем немного еще… Всхлипывая, Петя полз. Подтягивался на локтях, на несколько секунд замирая после каждого усилия.

— Врешь… врешь… — скрипел зубами Петя.

Если бы кто-нибудь только видел его в этот момент.

Вот он, мост. Боль в теле как будто даже притупилась, заморозилась. И, наконец, уцепившись руками за железные, липкие от мороза стойки перил, Петя начал медленно-медленно приподыматься. Выше, выше… «Господи, хоть бы один человек прошел», — с отчаянием подумал он, наваливаясь всею тяжестью на перила, почти перегнувшись через них. И голова начала тихо-тихо кружиться, какой-то неслышный хоровод возник в ней, подступила тошнота. Петя подавил, отогнал ее. Потом он приподнял больную ногу, на нее не только нельзя было встать, ею нельзя было даже дотронуться до земли, такой резкой, невыносимой болью отдавалось это во всем теле.

Петя не мог сказать, сколько времени висел он так на перилах моста, не имея сил пошевелиться. То всхлип, то стон рвались у него из груди, тихие — прислушиваться надо было, чтобы их услышать.

И вдруг он уловил шум мотора. Машина катила сверху, со стороны кладбища. Но у Пети не было сил посмотреть даже в ее сторону.

Машина подлетела и остановилась. Хлопнула дверца. Петя, стиснув Зубы, попробовал приподняться, оторваться наконец от перил, но сил не было. Он только чуть было не наступил на больную ногу и, испугавшись, зажмурился, ожидая удара боли и внутренне весь сжавшись в комок.

— Петька! — услышал он за спиной отчаянный Толин возглас. — Что с тобой?!

Толя схватил его за плечи, и Петя громко застонал сквозь стиснутые зубы.

— Довезешь?.. — с усилием спросил он.

— Ты что, очумел? — сердито ответил Толя. — Нет, брошу тут. Ну-ка, вались на меня… Так… Ох, медведь… Ну, давай, давай… А пассажира у меня нет. Оставили. Что-то хуже ему вдруг стало, бедняге… Ну вот так…

Продолжая говорить, Толя осторожно подтащил Петю к машине, открыл одной рукой заднюю дверцу и, согнувшись, начал медленно втаскивать Петю на заднее сиденье. Наконец тот без сил повалился на подушки, тихо, сквозь зубы цедя ругательства, которые в другое время никогда бы себе не позволил. Сейчас они помогали терпеть боль.

Толя тем временем захлопнул дверцу и, обежав машину, уселся за руль.

— Ну, куда поедем? — не поворачивая головы, спросил он.

— Дуй… что есть силы… — с трудом проговорил Петя. — Красный «Москвич»… догони… Бандиты уходят…

Толя рванул с места так, что завизжали покрышки, и машина, набирая скорость, понеслась вверх по дороге, подскакивая на обледенелых выбоинах асфальта и, казалось, еле удерживаясь, чтобы не улететь куда-то в кювет.

Что говорить, Толя был классный водитель и отчаянный парень. Машина его неслась, легко обходя попутные, и встречные водители еле успевали шарахаться в сторону, уступая дорогу, и осуждающе качали вслед ей головой.

А Толя, вцепившись в баранку руля и не отрывая глаз от дороги, чуть не до конца выжимал педаль газа и словно слился в этот момент с машиной. Он понимал: догнать красный «Москвич» можно только до кольцевой дороги, потом он мгновенно затеряется в паутине улиц и несметном потоке машин. А до кольцевой оставались считанные километры.

Несколько раз Толе казалось, что он все же угодит в кювет, что машина вот-вот улетит куда-то в сторону от дороги, что она не впишется в поворот, не выдержит этого бешеного напряжения. Но мотор ревел сильно и ровно, с ощутимым запасом, машина чутко слушалась руля, и стремительное мельканье но сторонам деревьев, домов, оград не мешало Толе ощущать даже некоторую радость от этой сумасшедшей скорости, с которой он так уверенно справлялся.

Они уже выскочили, наконец, под мигалкой на главное шоссе.

Петя тем временем, превозмогая боль, кое-как приподнялся, уцепившись руками за спинку переднего сиденья, и напряженно вглядывался вперед. На шоссе было оживленно и впереди мчалось немало машин. Но красного «Москвича» среди них видно не было.

— Сейчас пост ГАИ будет, — нервно бросил Толя. — Задержат, боюсь.

— Гони… — с усилием прохрипел Петя у него над ухом. — Поймут… а нет… потом оправдаемся… Догнать бы гадов…

— Вон! — воскликнул Толя.

Впереди мелькнула красная машина.

Толя пригнулся к рулю, дал еще газу и, легко обойдя две или три машины, боязливо притормозившие перед постом ГАИ, чуть не наткнулся на красную и тут же досадливо крякнул. Это была красная служебная «Волга». И Толя, перегнав ее, понесся дальше, иногда даже выскакивая на резервную полосу и поражая других водителей своей немыслимой скоростью.

Далеко впереди уже мелькнул мост через кольцевую дорогу. У Толи забилось сердце. «Ну, все… все… все…» — стучало в висках. Но он упрямо, как будто не в силах остановиться, продолжал обгон попутных машин, одной, второй, третьей. Четвертый водитель не желал его пропускать. И тогда Толя, улучив миг, выскочил за сплошную линию разметки на полосу встречного движения и буквально облетел упрямую машину. И словно в награду за этот безрассудный, отчаянный маневр впереди снова мелькнула красная машина. И Толя, как ястреб, устремился за ней.

Это был «Москвич», тот самый. Петя был уверен в этом, хотя номера той, сбившей его у моста машины он, конечно, разобрать не успел.

— У тебя… вон… радио… — просипел Петя, цепляясь за спинку сиденья, когда машина миновала мост над кольцевой дорогой. — Передай… Диспетчеру…

Толя уже слегка сбросил скорость, машина пошла устойчивей. Одной рукой он включил рацию и взял трубку.

— Бутон! Бутон! — вызвал он и, когда диспетчер отозвалась, стал повторять то, что ему подсказывал Петя. — …Со мной инспектор уголовного розыска Шухмин. Ведем преследование. Соединитесь с дежурным по городу. Пусть подключит оперативные машины. Дам свой маршрут. Как поняла? Прием.

И в ответ из динамика раздался взволнованный женский голос:

— Вас поняла, поняла! Соединяюсь с дежурным. Минуточку!.. — Голос на секунду исчез и тут же возник снова: — Готово! Давайте маршрут. Прием.

— Преследуем красный «Москвич» номер…

Толя пригнулся к рулю, дал газ, обошел шедшую перед ним «Волгу» и, пристроившись за красным «Москвичом», назвал его номер. Потом он назвал улицу, по которой сейчас ехал, вслед за тем новую улицу, на которой затем свернул, площадь, еще улицу…

Через некоторое время Толя неожиданно обратил внимание, что все регулировщики дают ему возможность проскочить вслед за красным «Москвичом». А с какого-то момента то вслед за ним, то обгоняя его пошла незнакомая темная «Волга». И сразу же замигала лампочка «вызова» на его рации. Толя щелкнул троблером и сказал в трубку:

— Прием.

— Прекратите преследование, — передала диспетчер, и в голосе ее сквозило облегчение. — Вас сменили. Следуйте с Шухминым в его управление. Вам передают благодарность. Молодцы!..

Толя, усмехнувшись, скосил глаза и увидел, что Петя без сил откинулся на спинку сиденья.

После совещания у Кузьмича Валя Денисов отправился к Своему приятелю, следователю Грачеву, который вел дело по краже из квартиры покойного академика Брюханова. Сообщив ему об убийстве Гвимара Ивановича Семанского и новые данные по краже, которые, видимо, позволяют теперь объединить эти два дела, Валя спросил:

— Вот скажи. Ну, допустим, я все-таки отыщу этого подлеца Чуму. А вот можно его сразу брать или нет? Даст прокурор санкцию на арест?

— Что за вопрос? Конечно, даст, — удивился Грачев. — Ты гляди. Нападение на Лосева — раз. Перчатка в квартире — два. Наконец, участие в убийстве Семанского — три. Впрочем, по последнему делу улик пока нет. Это все со слов Лехи. А его ты задерживать, кажется, не собираешься.

— Я тебя не острить прошу, — строго сказал Валя.

— Ну, ну, скучный ты человек, — засмеялся Грачев. — Словом, насчет санкции не сомневайся. Ищи этого Чуму и хватай.

— А я вот сомневаюсь. Все не так просто, ты смотри. По нападению на Лосева есть показания только самого Лосева. Мало этого, между прочим. Дальше. Перчатку у Чумы видел опять же один Лосев. Да и выбросил Чума эту перчатку уже, на кой она ему одна нужна. Вот и по краже, выходит, улики нет. Ну, а по убийству, сам говоришь, что нет. Что же получается?

— Кое-что получается все же, — возразил Грачев. — Каждого в отдельности факта, согласен, было бы мало для ареста. Но вместе… И потом, учти личность. Три судимости, да? И статьи не дай бог. Потом. Он же в любой момент может скрыться. Вернее, уже скрывается. Нет, даже не сомневайся, — уже серьезно заключил он. — Сразу бери, как только выйдешь на него.

— Задание у меня — найти. А вот что потом с ним делать, это я должен точно знать. А то вдруг да осечка получится.

— Ну, ты даешь. Первый раз такого осторожного человека в уголовном розыске встречаю. Перестраховщика такого, — снова засмеялся Грачев.

— Зато я всегда знаю, что делаю, на три хода вперед, — спокойно возразил Валя. — И все варианты просчитаю, до последнего.

Вот таким был Валя Денисов, жутко осторожным и невозможно педантичным.

Простившись с Грачевым, он, задумавшись, даже не заметил, как спустился на свой этаж, миновал длиннейший коридор, рассеянно кивая по пути сослуживцам, и наконец очутился в собственной комнате.

Итак, с чего же следовало начать поиск этого самого Кольки-Чумы? Обманчивый его облик и коварный, жестокий характер Денисов уже знал. И опытен в таких делах Чума, это тоже известно. И возможно, еще кто-то, поопытней, им руководит. Или руководил… Возможно, главарем и инициатором кражи был этот самый Гвимар Иванович? С ним и разделался Чума, не поделив добычу. Если так, то сейчас Чума свободен, сам себе хозяин и сидит в Москве только потому, что напуган, хочет выждать, а может быть, и выгодно сбыть кому-то украденное.

«Как же подобраться к Чуме, через кого?» — размышлял Денисов, сидя один в своей комнате — Петя Шухмин давно куда-то уже умчался — и покуривая сигаретку. Сам Валя не спешил бежать куда-то, его не нервировало это кажущееся бездействие в момент, когда надо было спешить, когда и в самом деле дорог каждый час. Ему и в голову не приходила обычная в таких случаях мысль: «Надо немедленно ехать, ну хотя бы туда-то, а по дороге все обдумаю». Валя был убежден, что по дороге думается плохо. Поэтому он сидел на месте, курил и думал. И так могло продолжаться и два, и три часа, если быстрее не удавалось все взвесить и рассчитать заранее, «еще на берегу», как любил выражаться Валя.

Итак, как же подобраться к Чуме? Через кого? Легче всего это сделать, конечно, через Музу. И найти ее тоже легче, хотя она сейчас и с Чумой. Все-таки у Музы в Москве больше всяких связей, дел, зацепочек… И что-то такое беспокоило Валю, когда он об этом думал. Вроде бы какая-то зацепочка попалась ему вчера, но тогда он ее не углядел, не оценил, мимо прошел. Осталась как бы легкая царапина и вот чуть-чуть напоминает о себе, не дает покоя. Что же такое было вчера?

Валя решил аккуратно и последовательно перебрать в памяти все факты, с которыми вчера столкнулся, где был, что видел, что слышал, от кого именно.

Сначала он приехал в дом, где жила Муза, пришел в домоуправление, там бухгалтер сказала… Что же она сказала?.. почистила крылышки… без хахалей не бывает… Муж, инженер, бросил… Нет, не то. Потом Валя говорил с соседкой… Не ссорятся… не ночевала… тоже все не то… Дальше идет мать Музы, Альбина Афанасьевна. Так, так… истерика… дочь терпеть не может… но все-таки богатого мужа ей желает… Чуму не любит… Гвимар Иванович — вот, другое дело… Кольцо подарил… Дом подарит… Что-то еще… Стоп, стоп! Тут еще что-то было… Искать ее хотела бежать… Нет, что-то из подарков… Значит, кольцо, дом… Что еще? Ах да! Телевизор еще. Цветной. Деньги дал… И что?.. Велел в рассрочку взять. Ишь ты… А дальше что?.. А-а, Альбина Афанасьева ездила его оформлять. На Музу, конечно. Ну, и что из… Что же из этого следует?.. Поехала оформлять, паспорт взяла, справку с места работы… Позавчера Альбина Афанасьевна по этому делу ездила… Позавчера… Муза больше у нее не появлялась… Как же она… Как же она без паспорта уедет? Ведь паспорт у матери! Вот оно что! Докопался!

И тут Вале изменила его обычная выдержка. Он вскочил как ужаленный, схватил с вешалки возле двери свое пальто, шапку и выскочил в коридор, на ходу натягивая пальто, даже забыв накинуть на шею кашне. Такой небрежности за ним еще никто не замечал.

Валя пулей скатился с лестницы и, пробежав длиннейший коридор, по пути показав свое удостоверение молоденькому дежурному милиционеру, наконец выскочил из высокого подъезда в переулок. Ему повезло, двое знакомых сотрудников из их управления, не торопясь садились в машину.

— Братцы, — взмолился Валя, — подбросьте в направлении Первомайской. Горит все.

Сотрудники переглянулись, и один из них сказал другому:

— Этот парень никогда не преувеличивает, я его знаю.

Второй, скрывая улыбку, подтвердил:

— Я тоже. — И добавил, обращаясь к Денисову: — Прошу, маэстро. В какое место Первомайской прикажете доставить?

Сорвавшись с места, машина понеслась по путанице московских улиц.

Пока ехали, шел общий разговор «за все». Дела, по которым работали сотрудники отдела Цветкова, всегда привлекали внимание. Как правило, они были особенно запутанными, сложными, а порой и опасными. Впрочем, удивить всем этим было трудно, но заинтересовать могло всякого из любого отдела.

Так незаметно и дружески Денисова подкинули до самой Первомайской и высадили совсем недалеко от дома, в котором жила Альбина Афанасьевна, мать Музы-Шоколадки.

Валя торопливо вбежал в просторный, заснеженный двор и, подгоняемый сильными порывами ветра, пересек пустынную детскую площадку с двумя сиротливыми, облупленными «грибками» и неизменной снежной горкой. Перебежав асфальтовую дорожку возле дома, Валя уже собирался нырнуть в подъезд, когда за его спиной раздался веселый и очень знакомый голос:

— Куда вы так спешите, молодой человек?

Валя оглянулся.

Возле подъезда, за выступающей, невысокой стенкой, украшенной цветной плиткой, спряталась от ветра Альбина Афанасьевна. Она была в меховой красивой шубке и пуховом белом платке. На румяном лице молодо блестели черные глаза. Возле нее стояла детская коляска. «И не скажешь, что бабушка», — подумал Валя.

— А я к вам, — сказал он.

— Вот и прекрасно. Помогите тогда коляску занести.

Валя охотно помог затащить коляску на второй этаж, подмигивая удивленно таращившейся на него девчушке. Пока Альбина Афанасьевна возилась в комнате с внучкой, он, следуя приглашению, снял в передней пальто и шапку и прошел на кухню. Валя все еще не мог решить, продолжать ли играть роль приятеля Кольки-Чумы или говорить с этой женщиной открыто. Вале очень хотелось поговорить с ней открыто. Притворяться всегда не только трудно, но и противно, даже как-то унизительно. Ну, что, в самом худшем случае, может произойти, если Валя представится работником милиции? Альбина Афанасьевна замкнется и ничего не скажет больше? Но, во-первых, она уже столько сказала, так перед ним раскрылась, что больше скрывать, кажется, уже нечего. А потом — и это главное, — он же хочет помочь ее дочери, спасти ее. В конце концов, если даже она и в самом деле дочь не любит, то все равно заинтересована, чтобы та была жива и здорова, чтобы хоть сколько-нибудь заботилась о своем ребенке. Ведь как она хотела, чтобы Муза вышла замуж за богатого Гвимара Ивановича. Да, пожалуй, можно поговорить с ней в открытую. Хотя, конечно, риск тут есть…

В этот момент в передней раздался звонок.

— А вот и Ниночка! — услышал Валя возглас Альбины Афанасьевны. — Вам не скучно будет ждать меня!

Она поспешно выбежала в переднюю и открыла входную дверь. Послышались оживленные возгласы, какая-то возня.

— Проходите, проходите, Ниночка, — говорила Альбина Афанасьевна. — Вон туда, на кухню. Там меня один молодой человек ждет. А я сейчас, только с Наташкой кончу.

А Денисов тем временем лихорадочно соображал, что же ему теперь делать. Черт возьми, ну и положение! Нине вовсе не следовало пока знать, что он сотрудник уголовного розыска, как не следовало это знать вообще никому из работников ресторана. Но и инспектором из треста в присутствии Альбины Афанасьевны он представляться уже не может. А приятелем Кольки-Чумы при Нине — тем более. Ну и ну. Валя даже усмехнулся от почти комедийной ситуации, в которой неожиданно очутился. Да, все было бы очень смешно, если бы не надо было искать такого опасного человека, как Колька-Чума.

На кухню зашла Нина и в изумлении остановилась на пороге.

— Это вы?..

Взгляд ее неожиданно напомнил почему-то Вале взгляд той девчушки из коляски, ну совершенно такой же, растерянный и любопытный. Он невольно рассмеялся, и сразу же исчезло владевшее им напряжение. И как-то сама собой нашлась единственно, кажется, возможная в этой ситуации линия поведения.

— Да, это я, — подтвердил Валя и очень серьезно добавил: — И я вас прошу, Нина, ничему не удивляйтесь. Я вам потом все объясню. А пока скажите, зачем вы приехали?

— Муза просила взять ее паспорт.

— Что вы говорите!.. Хотя… Я так и думал. Что ж, берите, и выйдем обязательно вместе. Хорошо?

— Ну конечно…

Нина все еще не могла прийти в себя от неожиданной встречи.

Но тут на кухне появилась наконец Альбина Афанасьевна в открытой, пестрой кофточке и ладных брючках, подчеркивавших ее стройную фигуру.

— Ну, познакомились, понравились? — с веселым возбуждением спросила Альбина Афанасьевна. — Долго ли умеючи, так, что ли?

— Познакомились, — сдержанно ответил Денисов и тем же тоном добавил: — Я зашел только узнать насчет вашей дочки.

— Нечего узнавать, — запальчиво ответила Альбина Афанасьевна. — Плевать ей и на мать, и на ребенка. Вот видите? — она указала на Нину. — Через подружку даже паспорт просит у родной матери. А? Это вместо спасибо!.. Это за все мои слезы, за все мои муки!.. Вот что имею!.. Вот, вот, глядите!..

Она опять начала взвинчивать себя, распалять, доводить до припадка, до истерики, как в тот раз. Уже округлились, возбужденно заблестели глаза, затряслись губы. Но тут Денисов, вмешавшись, сухо и деловито сказал:

— Идите, Альбина Афанасьевна, принесите паспорт. Идите, идите…

Он взял ее за плечи и увлек в переднюю. Это внезапное вмешательство сорвало подступавшую истерику, внимание Альбины Афанасьевны невольно переключилось на конкретное, необходимое дело. Она словно проснулась и, спохватившись, торопливо сказала:

— Да, да. Сейчас. Где же он, господи?..

Она вывернулась из Валиных рук и, не оглядываясь, побежала в комнату. Ей вдруг стало, видимо, неловко, так, по крайней мере, показалось Вале.

Нина и он, оставшись одни, теперь молча стояли посреди кухни, сами взвинченные всем происходящим и не зная, что можно сейчас сказать друг другу. Нина выглядела еще и испуганной. Тоненькая фигурка ее показалась Вале такой слабой и беззащитной, что ему даже на миг стало почему-то совестно.

Он уже собрался сказать что-то, но в этот момент на кухне появилась Альбина Афанасьевна с паспортом в руке. Смуглое, красивое лицо ее было уже спокойно и чуть грустно. Она протянула Нине паспорт и сказала:

— Вот, Ниночка. Передайте ей. Пусть свое счастье поищет, пусть хоть кого-нибудь полюбит по-настоящему. Пусть. Бог с ней. А мы уж с Наташкой как-нибудь сами. Не пропадем авось.

На глаза ее навернулись слезы.

— Ну что вы, Альбина Афанасьевна, — взволнованно сказала Нина. — Она же вернется, скоро вернется, увидите. Она вас любит, и Наташу тоже.

— Не знаю, кого она любит! Не знаю! И знать не желаю! — сжав кулак, закричала вдруг Альбина Афанасьевна. — Так ей, дряни, и передайте!.. Ой! — она прижала ладони к щекам и умоляюще посмотрела на Валю. — Простите уж…

Больше она не произнесла ни слова, пока Валя и Нина одевались в передней, и, кивнув, с виноватой улыбкой молча закрыла за ними дверь.

Только очутившись во дворе, Нина, вздохнув, сказала:

— Ой, какой ужас! Она же так мучается.

— Да уж, — согласился Валя. — Никому не пожелаешь. Но вы поняли, что происходит с вашей подругой?

— А! — досадливо махнула рукой Нина. — Просто очередное увлечение. Это пройдет, как всегда. Тут с ней невозможно ничего поделать. Такой уж взбалмошный характер. А вы, значит… — она украдкой посмотрела на Валю, — …так ею заинтересовались?

— Больше ее приятелем, честно говоря.

— Почему? — удивилась Нина и, неожиданно спохватившись, неуверенно спросила: — Об этом, наверное, нельзя спрашивать?

— Можно. И я ведь обещал вам все рассказать, помните? Но сначала скажите, как вы передадите Музе паспорт?

— Я ей сейчас позвоню, и мы встретимся.

— Где?

— Ну, где-нибудь. Она не хочет приезжать на работу.

Некоторое время они шли молча.

Денисов мысленно прикинул: если взять Музу под наблюдение в момент встречи с Ниной, то она, очевидно, приведет к Чуме, туда, где он скрывается, на какую-то квартиру. Второй путь туда — через номер телефона, по которому Нина должна сейчас позвонить. Словом, место, где скрывается Чума, а с ним, вероятно, и Леха, установить теперь нетрудно. А дальше должна действовать группа захвата. Это будет сложная и опасная операция. Двое бандитов, и у одного из них пистолет. И сопротивляться будут отчаянно. Им ведь терять нечего: рецидив и убийство, хуже не придумаешь. Поэтому тут нельзя действовать в лоб, нужна какая-то хитрая комбинация. Жертв в момент захвата не должно быть. Денисов чувствовал, что придумать тут что-то не только нужно, но и можно. Однако прежде всего об этом следовало доложить Кузьмичу. Сам Валя, по его мнению, сейчас не должен был принимать никаких самостоятельных решений. И вообще ни одного шага дальше, пока не будет приказа и общего плана операции, утвержденного начальством. Момент такой, что надо сто раз все взвесить, и не ему одному. Вот таков был Валя Денисов.

— Когда вы должны звонить Музе? — спросил он Нину.

Девушка посмотрела на часы.

— Сейчас половина первого. А звонить я ей должна от часа до двух.

— Отлично. Едем.

— Куда? — испуганно спросила Нина.

Денисов виновато улыбнулся. Он и самом деле произнес это слишком уж решительно, словно приказ отдал.

— Не бойтесь, — сказал он уже совсем другим тоном. — Просто мы сейчас заедем ко мне на работу. На одну минуту, хорошо? Очень вас прошу. Надо посоветоваться с товарищами. Ах, да! Дело в том, что я работаю… — он секунду помедлил, — …в уголовном розыске.

Нина, улыбнувшись, кивнула.

— Я сразу что-то вроде этого подумала. Еще тогда.

— Почему вы так подумали? — заинтересованно спросил Валя.

— Потому что я знаю инспекторов треста, — засмеялась девушка. — И они задают совсем другие вопросы.

— Да-а… — досадливо произнес Валя. — Выходит, не очень-то удачно это у меня получилось. Провалил роль, значит?

— Нет, нет, — поспешно возразила Нина. — Ведь такие вопросы вы задавали только мне почему-то. Сергей Иосифович, например, уверен, что вы инспектор. Новый. Они у нас часто меняются.

— Пусть так и думает, ладно? И остальные тоже, очень вас прошу. Сумеете не проболтаться?

— Ну конечно.

Разговаривая, они спустились в метро, доехали до центра и там пересели на троллейбус. Пассажиров в этот час было мало, и разговор не прерывался.

— А что я скажу на работе? — спохватилась Нина, когда они уже зашли в высокий вестибюль и миновали окошечко бюро пропусков.

— Пустяки, — Валя махнул рукой. — Что-нибудь придумаем.

К счастью, Кузьмич оказался у себя. Он уже собирался идти обедать, когда в кабинет заглянул Денисов.

— Ну, заходи, — сказал Кузьмич. — Что у тебя?

Валя зашел, аккуратно закрыл за собой дверь и только после этого сообщил о возникшей непростой ситуации.

— Если брать их в квартире, то возможны жертвы, — заключил он. — Поэтому у меня, Федор Кузьмич, есть предложение.

— Что же это за предложение, интересно?

— Я пойду с Ниной. Ну, как приятель ее, допустим.

— Так, так. Ну, а дальше?

— Познакомлюсь с Музой, проводим ее, зайдем в ту квартиру. Посидим, выпьем. И в нужный момент я открою дверь. Ребята войдут…

— Нет, — покачал головой Кузьмич. — Тебе не дадут открыть дверь. Я вижу, это народ опытный. Да и в квартиру тебя тоже не впустят.

— Зависит от того, как я сыграю.

— Еще и Нина должна сыграть, не забывай, — добавил Кузьмич и спросил: — А ты в ней до конца уверен? Ведь подруга Музы, что ни говори.

— Муза и ей врала.

— Что-то врала, а что-то и не врала. Это ей ты поверил, что Муза ничего про Чуму не знает?

Валя нахмурился и отвел глаза.

— Ей.

— Ну, вот видишь? Тогда заплатил за это Лосев. Сейчас заплатишь сам, если снова ошибешься.

— Она хорошая девушка, Федор Кузьмич. Вы с ней сами поговорите.

Валя поймал себя на том, что ему и в самом деле хочется, чтобы Кузьмич поговорил с Ниной, чтобы посмотрел, какая она, ну, и, между прочим, утвердил бы самого Валю в его мнении. Валя, как и все, свято верил в проницательность старика.

— Позови ее, — приказал Кузьмич.

Валя поспешно сорвался со стула.

Уже через пять минут после начала разговора Валя понял, что Нина нравится Кузьмичу, безусловно нравится. Он, кажется, даже поверил ей и решил, что Нина не подведет, не смалодушничает, не выдаст Валю. Но всего этого было мало. Кузьмич должен был еще решить, способна ли девушка «подыграть» Вале, помочь ему в опасной ситуации, которая непременно возникнет после встречи с Музой. В глубине души Валя не был в этом уверен. Поэтому он и хотел, чтобы решение тут принял сам Кузьмич. Валя же мог поручиться только за Нинину честность. Что делать, большего он взять на себя не мог. Ведь на карту ставилось слишком много. И Валя ждал.

Но вот Кузьмич медленно, со значением сказал, вертя в руках очки:

— Так вот, Нина. Вы можете нам очень помочь. А нам — это значит и всем. Мы ведь не для собственного удовольствия и не для собственной безопасности, между прочим, преступников ловим. Такая уж у нас малоприятная, но, я считаю, полезная служба. И не всякому мы, кстати говоря, доверимся. Это вы, наверное, понимаете?

— Конечно… — тихо ответила Нина, все еще удивленная и растерянная от этой неожиданной беседы.

А Кузьмич, помолчав, вдруг спросил:

— Вы Музу, когда встретитесь, можете куда-нибудь пригласить?

— Я не знаю… куда мне ее пригласить.

— А я знаю! — неожиданно воскликнул Валя. — Я приглашу вас обеих. А Муза позовет этого… Колю. Ручаюсь.

— А куда вы нас пригласите? — улыбаясь, с любопытством спросила Нина.

И Валя заметил, что ее улыбка тоже понравилась Кузьмичу.

На самом деле Кузьмичу понравилось другое. Он заметил, что девушка постепенно успокаивается и осваивается с необычной ситуацией, что она внутренне уже как бы настраивается на ту линию поведения, которую от нее ждут, и это, кажется, не требует от нее особых усилий, не требует преодоления какого-то внутреннего сопротивления, то есть сопротивление, конечно, было, не могло не быть, но преодолелось, вот сейчас уже преодолелось. Да, Нина, кажется, подходила к той роли, которую ей собирались поручить.

— Так куда же вы нас пригласите? — повторила свой вопрос Нина уже уверенней и даже с вызовом, словно подзадоривая Валю.

— Увидите, — загадочно ответил он. — Только не отказывайтесь.

— Это новый ваш приятель, — пояснил Кузьмич без тени усмешки. — Вы еще не успели познакомить его с Музой. А он, понимаете, за вами изо всех сил ухаживает. И вам он нравится, не забудьте.

— Не забуду, — засмеялась Нина.

Сейчас она была совсем не робкой, а очень даже бойкой, и это неожиданно было Вале приятно.

— А я с удовольствием буду ухаживать, — сказал он.

— Ты, милый мой, потом будешь от этого удовольствие получать. А пока советую не забывать про главное. Дорого может твоя забывчивость обойтись.

Кузьмич был удивлен и слегка раздосадован: кого-кого, но Денисова предупреждать о таких вещах ему еще не приходилось.

Затем Нина позвонила Музе, и та предложила встретиться на площади Маяковского, возле входа в метро.

Когда они вышли из кабинета Кузьмича, Валя остановился и виновато сказал:

— Ой, Ниночка, извините, забыл кое-что спросить. Подождите меня одну минуту.

Он чуть не бегом вернулся в кабинет. Кузьмич ждал его.

— Значит, так, — сказал он. — Группа следует за вами. На машинах. Твоя задача не входить в ту квартиру, а выманить их из нее. Или, в крайнем случае, вместе потом выйти с Чумой. Ты меня понял?

— Понял, Федор Кузьмич. И когда он будет рядом, я…

— Дальше действуйте по обстановке. Но сигнал даешь ты.

…До площади Маяковского их довезли на одной из машин. Дальше Нина и Валя, оживленно беседуя, не торопясь пересекли площадь, миновали памятник Маяковскому и подошли ко входу в метро, рядом с массивными квадратными колоннами концертного зала.

Стоял редкий теперь для зимней Москвы морозный, солнечный день. Бесконечный поток прохожих обтекал огромные колонны, и снег, видимо перемешанный с солью, черным месивом жирно чавкал под ногами. Только на дальних крышах да на темной фигуре памятника он лежал неправдоподобно белый, стерильной, казалось, чистоты.

Нине удивительно шло, по мнению Вали, синее пальто с пушистым белым воротником и белая, из того же меха, шапка. Глядя на ее разрумянившееся лицо и потемневшие от сдерживаемого волнения глаза, он поминутно спрашивал:

— Вам не холодно?

— Что вы, — улыбалась Нина и, глядя на его драповое пальтишко и тонкие ботинки, добавляла: — Это вам, наверное, холодно.

— Мне холодно не бывает, у меня пальто специальное, с электрическим подогревом.

Так они по очереди уверяли друг друга, что им не холодно, пока Нина вдруг не воскликнула:

— Вот и Муза!..

Валя посмотрел в ту сторону, куда смотрела она, и сразу узнал Музу. Она была удивительно похожа на мать, только выше и краски на смуглом лице были ярче, а походка легче и порывистей. «Красавица, конечно», — неприязненно подумал Денисов. А Муза уже подошла к ним в своей красивой дубленке, пушистой огромной шапке и изящных сапожках, вся словно сошедшая со страницы журнала мод, оживленная, улыбающаяся, сознавая, что привлекает всеобщее внимание, и радуясь этому. Она увидела Нину, обняла ее. И Валю покоробило от этого объятия.

— А я не одна, — сказала Нина. — Знакомьтесь.

Муза быстро оглянулась на Валю и погрозила пальчиком подруге.

— Ой, Нинок! Это твой друг? Ой, я не верю!

— Почему же? — улыбаясь, спросил Валя. — Разве у вас нет друга?

— Нет, это я от неожиданности, — рассмеялась Муза. — Чтобы эта скромница… и вдруг… Имейте в виду, вам очень повезло.

— Тогда давайте это отметим, — предложил Валя. — Дело в том, что я имею некоторое отношение к Москонцерту, Нина знает, — для убедительности он достал из кармана какую-то книжечку и помахал ею. — Так вот, сейчас в Москве впервые начинает гастроли мировой славы негритянский ансамбль «Блэк Бенд». Слыхали, надеюсь?

— Еще бы! — азартно воскликнула Муза. — Это неслыханное событие. За билетами душатся. Сутками стоят. Говорят, один парень, не достав, сошел с ума.

— Все правильно, — подтвердил Валя. — Так вот завтра у них первый концерт.

— Ой, завтра мы уже уезжаем, — горестно сообщила Муза.

— Нет, я вас хочу пригласить сегодня, — сказал Валя. — В четыре часа у них генеральная репетиция. Хотите?

— Валечка! — Муза взволнованно погрозила ему пальчиком. — А вы не шутите? Это же неслыханное дело! Боже мой, попасть на «Блэк Бенд»! С ума сойти!

— Так вы не возражаете?

— Ну еще бы! А мы пойдем…

— Вчетвером. Если у вас есть друг, конечно. Есть, надеюсь?

— Допустим, — лукаво улыбнулась Муза.

— Тогда поторопимся. У нас всего час пятнадцать. Погодите!.. Вон такси. Момент!

Валя сорвался с места. Девушки, улыбаясь, следили за ним.

Спустя минуту они уже садились в машину.

— Куда ехать? — оглянулся Валя.

— К Белорусскому. На Лесную, — ответила Муза. — Там я покажу.

— Поехали, — распорядился Валя и добавил, обращаясь к водителю: — только не спешите ради бога. Время у нас есть.

Водитель снисходительно усмехнулся. Такая же усмешка мелькнула и на губах Музы.

Машина медленно вывернула на улицу Горького. Развернувшись возле центрального телеграфа, она двинулась в сторону Белорусского вокзала. Валя изредка поглядывал на заднее стекло, перебрасываясь шутками с девушками. Впрочем, Нина больше помалкивала, с напряженной улыбкой следя за болтовней подруги.

Когда машина, следуя указаниям Музы, наконец остановилась в одном из тихих переулков недалеко от Лесной улицы, Валя, помогая девушкам выйти, сказал Музе:

— Мы с Ниной заходить не будем. Подождем вас здесь. Чтобы шеф не нервничал. Хорошо?

— Вы подождите, а Ниночка пойдет со мной, — распорядилась Муза и, сияя глазами, добавила: — Вы просто волшебник. «Блэк Бенд»! Мне же никто не поверит!

— Следующий раз только через пятьдесят лет, — засмеялся Валя. — Спешите, почтеннейшая публика!

Девушки исчезли в дверях подъезда.

Томительно потянулось время. Валя, сунув руки в карманы пальто, медленно прогуливался по тротуару. Шофер такси, проехав немного вперед по указанию Вали, уже дремал за рулем. У подъезда противоположного дома остановилась машина. Спустя минуту еще одна остановилась невдалеке. Прохожих почти не было видно. По улочке проехала с шумом грузовая машина, мелькнуло такси. На бледно-голубом, подернутом дымкой небе весело светило солнце, чуть заметно уже начиная пригревать.

Валя заставлял себя не ускорять шаг и чувствовал, как легкий озноб холодит спину. Хуже всего ждать. Он небрежно посмотрел на часы. Пора бы уже…

И в тот же миг, словно следуя его указанию, хлопнула дверь подъезда и оттуда вышли Нина, Муза и высокий рыжеватый парень в светлой дубленке и пушистой ушанке. Валя сразу его узнал. Он самый, Чума!

Улыбнувшись, Валя быстро направился к ним. Парень небрежно протянул ему руку:

— Ну, будем знакомы. Нико…

Он не успел закончить. Нелепо поскользнувшись, он вдруг перелетел через пригнувшегося Валю, и со всего размаха грохнулся на тротуар. В ту же секунду Валя очутился на нем и заломил его правую руку за спину с такой резкой силой, что Чума лишь глухо вскрикнул и уткнулся лицом в снег.

От стоявших невдалеке машин уже бежали к ним люди.

Итак, я снова отправляюсь в тот злосчастный двор. О событиях, которые там разыгрались, мы с Шухминым будем сегодня собирать сведения, как бы с двух сторон. Он — у шоферов машин, побывавших там, а я у местных жителей. На этот раз я не зову с собой Егора Ивановича. Одному сейчас удобнее, спокойнее как-то, незаметнее, проще. Такой настал момент, такой этап в работе.

Я бреду по тихому, уже знакомому мне переулку, пешеходов тут почти нет, машин тоже. Трудно идти по обледенелому, неровному тротуару. Куда только подевались все дворники, интересно знать. Какая-то вымирающая профессия.

Наконец я добираюсь до зеленых ворот и на минуту задерживаюсь, разглядывая их. В самом деле, кому пришло в голову выкрасить их сейчас? Наверное, по смете остались деньги, а потом их уже не будет. Какая нелепость то и дело возникает с этими сметами. И вот свежая краска уже наполовину отлетела, отслоилась, ворота обросли льдом и комьями смерзшегося снега. Так что Егор Иванович напрасно огорчается, зеленой краски уже почти не видно. Усмехнувшись, я протискиваюсь в узкую, на длину цепи, щель в воротах. На эту цепь их замкнули совсем недавно, лишь после случившейся кражи. Ведь до этого машины свободно заезжали во двор. Но теперь, видимо, решено принять особые меры предосторожности.

Я миную сумрачный тоннель подворотни. Вот и двор, тоже уже знакомый. Тесный, как и все старые дворы, окруженный кирпичными стенами соседних домов, сараями, какими-то гаражиками. Посередине втиснулась крохотная детская площадка, вся заваленная снегом, с протоптанными в разных направлениях тропинками, двумя скамейками и ледяной горкой. Возле горки я вижу, как и в прошлый раз, двух карапузов в одинаковых желтых теплых комбинезончиках, с санками и лопатками. Сейчас оба деловито пыхтят и что-то роют в снегу. На скамейке возле них сидит укутанная в платок женщина, читает толстую книгу. Вторая скамейка пустая. И вообще больше во дворе никого нет.

Я направляюсь к скамейке, где сидит женщина. Здороваюсь и сажусь рядом. Город не деревня, здороваться при встрече с незнакомыми людьми не принято. И женщина, оторвавшись от книги, бросает на меня равнодушный взгляд. Я успеваю, однако, ее рассмотреть. Усталое, немолодое, интеллигентное лицо, впалые, морщинистые щеки и живые, темные глаза за сильными стеклами очков. С внуками гуляет, не иначе.

— Ваши внуки? — спрашиваю я, кивая на ребятишек.

Женщина снова отрывается от книги и вздыхает.

— Внуки…

— Отличные ребята, — улыбаюсь я. — Напрасно вы вздыхаете.

— Как же не вздыхать? Из-за них вот работу бросила. Дочь упросила. Поэтому они и отличные, — не без гордости заключает она.

— Знаменитая проблема бабушек, — говорю я. — Социологи теперь все изучают. И вот в этой области недавно тоже открытие сделали. Своими глазами читал. Оказывается, в воспитании внуков участвует вдвое больше бабушек, которым полчаса надо ехать до внуков, чем бабушек, которым до внуков ехать час. Теперь кто-то на эту тему уже диссертацию пишет, ручаюсь.

Женщина улыбается и смотрит на меня уже внимательнее.

— Мой случай они, видимо, не учитывают. Я с этими сорванцами вместе живу.

— Значит, в семье есть теща, — поучительно говорю я. — На этот счет социологи тоже исследование провели. Оказывается, свекрови чаще разрушают молодые семьи, чем пресловутые тещи. И проценты приводят. Все выглядит очень убедительно.

— Батюшки! А вы сами, случайно, не социолог?

— Почти, — весело соглашаюсь я. — Тоже, знаете, изучаю всякие жизненные ситуации. Но несколько по другой линии. Вы слышали, какая кража вон в том доме была?

Я указываю на дом, где находится квартира покойного академика.

— Еще бы не слышать! А через два дня тут еще и убитого нашли. Просто ужас какой-то. Гулять с детьми стало страшно.

— А вы, наверное, каждый день гуляете, в одно время?

— Конечно. Два раза. Утром и вот сейчас, после обеда. И вы знаете, — женщина, я замечаю, постепенно проникается ко мне доверием, — если бы меня спросили, я бы сказала, что почти предвидела все это.

— То есть как это предвидели? — с неподдельным интересом спрашиваю я. — Предчувствие какое-нибудь у вас было?

— Нет, тут было не предчувствие. Кое-что пореальнее. Вы не думайте, что выдумывает старуха. Я вот тоже люблю детективные романы. И уверяю вас, из меня вышел бы прекрасный сыщик. Да, да.

— Как из большинства женщин, — смеюсь я.

— Конечно. Они талантливей и благородней. И еще они тонкие психологи. А мужчины пусть бегают и стреляют, — она небрежно машет рукой.

— Но что же вы могли предвидеть? — спрашиваю я. — Кражу или убийство?

— Что-то вроде того или другого.

— Каким же образом?

— Только гуляя с внуками.

— Вы что-нибудь стали замечать во дворе?

— Вот именно. Один раз ко мне подсел человек, вот как вы сейчас, и стал расспрашивать про всяких жильцов. Всяких, обратите внимание. Из разных квартир. Он, конечно, хотел меня запутать.

— Он не знал, с кем имеет дело, — улыбаясь, вставляю я.

— Вот именно. И между прочим, про Брюхановых. Когда приходят, когда уходят, кто у них бывает. И все это, повторяю, между прочим, вскользь. А я Бориса Кирилловича еще студентом помню, я тогда в школе училась. Их семья и до войны тут жила. И наша тоже. И отца его помню, и мать.

— А кто же вас расспрашивал?

— Молодой человек вроде вас… то есть совсем не вроде вас, — поправляется она, усмехнувшись. — Словом, рыжеватый, худощавый, вполне прилично одет, но… малоприятный, надо сказать. Ухваточки такие, знаете…

«А ведь это Чума, — думаю я. — Скорей всего, он».

— Так вот, — продолжает женщина с возрастающим увлечением. — Сначала, значит, появился этот молодой человек. А через день или два, уже не помню точно, смотрю, встречаются тут два человека, совершенно незнакомые мне, посторонние. Жильцов-то я тут всех знаю. Причем солидные такие люди, немолодые, одеты хорошо. А ругаться стали совершенно неприлично. И ведь видят, что недалеко женщина сидит, дети.

«А это уже, наверное, Гвимар Иванович с тем низеньким», — вспоминаю я рассказ Инны Борисовны и спрашиваю:

— По какой же причине они ругались, вы не уловили?

— Точно вам не скажу. Я все-таки специально слушать не старалась. Но так я поняла, что один требовал от другого, чтобы тот куда-то не ходил больше. И грозил, знаете, так. Ну, а второй, значит, не соглашался. Словом, не очень я все это поняла. Неприятно было даже смотреть в их сторону.

Зато понял этот спор я. Это они, видимо, делили вещи с кражи. Будущей кражи, которую только еще готовили. И в результате Гвимар Иванович поплатился жизнью. Все, между прочим, закономерно в том волчьем мире.

— А в это время, представьте себе, — продолжает между тем моя собеседница, — я вдруг замечаю, что за ними какой-то человек наблюдает, вон оттуда, — она указывает в сторону ворот. — Я его прекрасно видела. А они нет, им не до него было. Какой-то молодой человек. Очень похож на того, который ко мне подсел. И вообще я его часто стала во дворе нашем замечать. А однажды я знаете что видела? Вы только послушайте. Наша квартира этажом выше Брюхановых. Выхожу я как-то на площадку, в магазин шла. Вдруг слышу на нижней площадке что-то лязгнуло. Наклонилась через перила и вижу этого самого молодого человека, как он из почтового ящика у Брюхановых что-то вытащил и бегом вниз по лестнице. Я его еле разглядела. А вечером я Инночке, конечно, сказала. Но ей, бедняжке, не до того было. Вы подумайте только, с родным братом судиться пришлось! Это такой подлец, такой подлец, что слов нет! Ну все буквально, что после отца осталось, себе хотел забрать. Все, все. А отец-то вообще знать его не желал и из дома выгнал. Вы сами посудите. Работать не пожелал, институт медицинский бросил, пьянствовал. И женился-то на какой-то пьянице, проститутке, говорят. Просто урод в семье, право. И Инночка все бы ему отдала. Хорошо, ей муж помешал. Вот уж это энергичный человек, ничего не скажешь! Он этому Олежику так хвост накрутил, как говорится, что тот теперь в дом прийти боится, после суда. А то являлся когда хотел, якобы картинами любоваться. Да еще супругу как-то привел. Это уж последняя наглость была.

Вот так, обратите внимание, бывает всегда. Стоит только человека «разговорить», внушить ему доверие и воодушевить искренним интересом к тому, о чем он вам рассказывает. И тогда нет такого человека, который бы, если у него не имеется особых причин молчать, не увлекся бы собственным рассказом. Не все люди умеют и любят слушать, но все любят, чтобы их слушали, все, даже самые молчаливые и робкие, последние даже особенно: им реже удается овладеть чьим-либо вниманием. Вот и на этот раз мне удается «разговорить» мою собеседницу, и у нас с ней получился очень, как видите, содержательный разговор. Ее, кстати, зовут Софья Семеновна, и она до недавнего времени работала редактором в одном крупном издательстве.

Последнее обстоятельство мне особенно импонирует, ибо я сразу вспоминаю свою дорогую тещу и потому невольно проникаюсь к Софье Семеновне симпатией. Наверное, она это улавливает и говорит со мной особенно доверительно и охотно.

А под конец она неожиданно замечает:

— Вы только не подумайте, что я со всяким случайным человеком такие беседы веду, — и при этом она многозначительно улыбается. — Просто вы мне показались не случайным человеком.

— Это почему же вы так решили? — спрашиваю я.

— А потому, что из меня мог бы выйти хороший сыщик, я же вам говорила. Я все разгадываю. Дочь просто поражается.

— И что же вы во мне разгадали, разрешите узнать?

— Коллегу, — смеется Софья Семеновна.

— Ну, знаете, — в тон ей отвечаю я, — перед вами надо снять шляпу.

— И снимите. Не простудитесь.

Я торжественно снимаю шапку и кланяюсь, а оба карапуза, оторвавшись от своих занятий и разинув рты, удивленно лупят на меня глаза.

— Раз мое инкогнито раскрыто, — говорю я, — то разрешите вас спросить, как специалист специалиста. Вот взгляните, — я вынимаю из кармана несколько фотографий, в том числе Лехи и Чумы. — Никого из них вы здесь, во дворе, не видели?

Софья Семеновна снова надевает очки, берет у меня из рук фотографии и начинает одну за другой их рассматривать.

— Не те очки с собой взяла, еле читаю, — досадливо говорит она. — Эти для дали. А идти за другими не хочется… — И, оборвав фразу, вдруг неуверенно произносит: — Вот этот, кажется, похож… он со мной беседу вел, если не ошибаюсь, — и указывает на фотографию Кольки-Чумы. — Очень неприятная физиономия.

«Он, он», — мысленно подтверждаю я, даже не очень взволнованный этим открытием, настолько я уже заранее его предвидел.

Мы наконец прощаемся с Софьей Семеновной, вполне довольные друг другом.

Я машу рукой обоим карапузам. Один из них, улыбаясь до ушей, машет мне в ответ, а другой, не решаясь на такую вольность, смотрит мне вслед с боязливым любопытством.

Выйдя через ворота в переулок, я смотрю на часы. Ого! Немало времени мы, оказывается, проговорили с Софьей Семеновной. Впрочем, весьма плодотворно. Вот только один пункт остался неясным: пятая машина. Софья Семеновна видела во дворе только те, которые значатся уже у нас в списке. Но пятая машина была. Возможно, она не заезжала во двор и ждала в переулке. Ведь, как мы прикинули, все украденные вещи могли уместиться, самое меньшее, в четырех чемоданах, а то и пяти. Однако никого с чемоданами в руках Софья Семеновна не видела, пока гуляла с внуками.

Кстати, теперь можно более или менее точно установить момент кражи. Софья Семеновна гуляет с внуками первый раз с половины десятого до половины двенадцатого. Инна Борисовна и ее супруг уходят на работу в половине девятого. А Леха сел к Володе в такси уже после кражи, около двух часов дня, заехав предварительно на дачу и отвезя туда краденые вещи. Следовательно, кража могла произойти либо с половины девятого до половины десятого, либо с половины двенадцатого до половины первого, с учетом того, что Лехе надо было время отвезти вещи и очутиться у Белорусского вокзала.

И все-таки — пятая машина. Она не дает мне покоя. Кто мог бы ее видеть, если, допустим, она стояла не во дворе, а здесь, в переулке?

Я останавливаюсь и внимательно оглядываюсь по сторонам. Но переулок пуст. Редкие прохожие не в счет, как и редкие машины, проезжающие мимо. Впрочем, это сейчас, в середине дня. Ну что ж, завтра я приду сюда в половине девятого, тогда посмотрим.

Так размышляя, я выхожу из переулка на шумную, бойкую, кривую улицу со старой, невысокой застройкой и бесчисленными магазинчиками, мастерскими, ателье. Через несколько шагов я натыкаюсь на небольшую закусочную с величественным названием «Памир». Такое название! Я не могу устоять перед искушением и захожу, тем более что изрядно продрог и время как-никак самое обеденное.

В закусочной людно, шумно, накурено, но зато тепло. С трудом отыскиваю свободное место. Никому тут нет до меня дела, я полностью предоставлен самому себе. Особое одиночество в большом городе, когда весь оглушительный шумовой фон вокруг воспринимается как защита, укрытие, нечто вроде спасительной тишины леса, как это ни парадоксально. Но я, по привычке, незаметно и внимательно оглядываю сидящих вокруг людей. Никто не привлекает внимания, глазам решительно не за что зацепиться. И какая-то вечно натянутая, тревожная струна внутри меня на время успокаивается.

Равнодушная толстая женщина в несвежем переднике небрежно сует мне мятый, в жирных пятнах листок с коротким меню.

— Будете выбирать? — спрашивает она, готовясь уйти.

— Нет, нет, — торопливо отвечаю я. — Дайте вот это и это.

Я тыкаю пальцем в первые попавшиеся строчки.

— Этого нет.

— Ну, тогда — что есть.

— Так бы сразу и сказали.

Она исчезает. Я обречен на долгое и тоскливое ожидание.

Всегда есть, слава богу, над чем поломать голову, к чему приглядеться. За соседним столиком, к примеру, идет азартный разговор. Там вплотную уселось человек шесть или семь и, отчаянно дымя, стараются перекричать друг друга. Перед ними пивные кружки, но под столом я различаю и бутылки. Да не так уж старательно их и прячут.

— …А я им говорю: «Фраера, не там ищете». И чуть не носом их сую, веришь? — наконец завладевает вниманием остальных небритый, нагловатый человек лет сорока, всклокоченный, в мятом пиджаке и расстегнутой у ворота рубашке.

— Куда же ты их суешь-то? — спрашивает кто-то.

— Дык в сарай. Где, значит, труп лежит. А один мне говорит: «Ты, грит, выпивший. Давай отсюда». — «То есть как, говорю, давай? Сейчас, говорю, все пьют, кроме совы, и то потому, что она днем спит, а ночью магазины закрыты».

Приятели закатываются смехом.

— А дальше чего было?

— А дальше, — самодовольно продолжает рассказчик, — я, значит, замок с сарая сбил, все внутрь вошли. Куда деться? Сами все увидели. И началось: «Спасибо вам, Василий Прокофьевич», «Что бы мы без вас делали, Василий Прокофьевич», «К награде мы вас, Василий Прокофьевич». Хвостом метут и руку жмут. Век бы они его без меня искали и не нашли.

— И кто же такой?

— Ну-у… Большой человек. Убит при исполнении, можно сказать…

— А Розка моя говорила, артист какой-то. Раздели его во дворе и зарезали. Темень у нас по вечерам, говорят, жуть.

— А ты сам-то что, не видел?

— У него к вечеру глаза уже водкой залиты, — хохочет кто-то.

— Не, Розка знает. Она, значит, вышла меня искать…

— Да иди ты со своей Розкой. Что ж тебе-то, Вась, дадут, сказали?

— Леший их знает. Орден, конечное дело, не дадут. Это они только самим себе дают, по блату, — небрежно отвечает всклокоченный Васька. — Ну, может, грамоту. Они же без меня никак, понял? А ну еще кого хлопнут? Опять ко мне прибегут. Вон наш участковый, Егор Иванович. Строг, стервец. У-у… Мне завсегда говорит: «Вася, ты моя опора. Без тебя, Вася, я никуда».

— Ха! Нашел опору! — насмешливо восклицает кто-то из сидящих за столом.

— Он что у вас, на две ноги хромает и на башку тоже?

Начинается перебранка.

А мне приносят наконец жиденький холодный харчо.

Вот так, между прочим, и возникают слухи. В частности, и от таких вот пропойц. Глупые, вредные, оскорбительные слухи. И только потому, я считаю, что мы сами не даем никакой информации, правдивой, точной, которой привыкли бы верить. Ведь вот о том, что произошло во дворе и в квартире покойного академика, знает уже, наверное, вся округа, а еще через несколько дней будет знать пол-Москвы, по закону прогрессии, как известно. И чего при этом только не напридумает буйная человеческая фантазия, каких только не добавит жутких подробностий и кошмарных фактов, пока не исказит все до неузнаваемости и не заставит дрогнуть самых мужественных и сознательных. А мы продолжаем наивно думать, что если мы ничего не сообщили, то никто ничего и не знает и все кругом спокойно.

Размышляя обо всех этих невеселых материях, я заканчиваю свою трапезу и, закурив, начинаю обдумывать предстоящие дела. Их много у меня, всяких служебных заданий, и вовсе не все они связаны с делом, о котором я вам рассказываю. Ну, а по этому делу мне сегодня надо непременно повидать Виктора Арсентьевича Купрейчика, мужа Инны Борисовны, который так круто обошелся с ее непутевым братцем. Но меня в предстоящем разговоре интересует, конечно, не это. И встретиться нам с Виктором Арсентьевичем лучше всего, пожалуй, в спокойной, домашней, неторопливой обстановке.

Поэтому я из ближайшего телефона-автомата звоню Виктору Арсентьевичу на работу (номер телефона я взял у того же Паши Мещерякова), и мы уславливаемся о встрече. Виктора Арсентьевича мой звонок, как я и предполагал, нисколько не удивляет. За истекшие после кражи дни работники милиции обращались к нему не раз.

Честно вам признаюсь, я, конечно, знал, что эта встреча очень нужна для дела, но всех ее неожиданных последствий я не мог предвидеть.

Итак, около семи часов вечера я звоню, вернее, с силой кручу старомодный звонок в высокой, обитой кожей двери на третьем этаже теперь уже хорошо знакомого мне дома.

Дверь мне открывает седоватый, невзрачный с виду человек, среднего роста, средней упитанности и совершенно незапоминающейся внешности — мелкие, очень правильные черты лица, и никаких особых примет, так, тоже что-то среднее. Таков Виктор Арсентьевич Купрейчик. На нем красивая коричневая пижама поверх белоснежной, расстегнутой у ворота рубашки, коричневые, изящно сшитые брюки и теплые, отороченные мехом домашние туфли.

— Прошу, — говорит мне Виктор Арсентьевич, делая приглашающий жест рукой, и указывает мне на вешалку. — Раздевайтесь.

Из передней мы проходим не в комнату, где я разговаривал с Инной Борисовной, а сворачиваем в узкий коридор и оттуда попадаем в другую комнату. Это, очевидно, кабинет покойного академика, ставший теперь кабинетом Виктора Арсентьевича. Однако прежняя обстановка здесь, как мы говорим, «не нарушена». Громадные стеллажи, набитые книгами, занимают тут две стены, от пола до потолка, возле них на двух овальных, необычайно массивных столах с мощными резными ножками в беспорядке навалены книги и журналы, некоторые даже раскрыты, в других топорщатся бесчисленные закладки. Все это Виктор Арсентьевич, видимо, оставил в неприкосновенности, что, признаться, вызывает уважение, охватывает даже некий священный трепет при входе в такой кабинет.

Третья стена, возле которой стоит огромный кожаный диван, сплошь занята картинами. Я не успеваю их рассмотреть. Они висят плотно, одна возле другой, очень разные по размерам, — пейзажи, портреты, какие-то жанровые сцены, натюрморты. Впрочем, в рядах картин зияют и пустоты. Наверное, это следы кражи. Как это ужасно, черт возьми!

Ну, а дальше, возле высокого окна с плотными шторами, расположен огромный письменный стол, редких размеров, стол, обтянутый посередине зеленым сукном, с красивыми резными тумбами. Стол идеально прибран и почти пуст. Этим он удивительно контрастирует с остальной обстановкой кабинета. Стол, очевидно, — владение Виктора Арсентьевича, это пространство он себе все же отвоевал, решился, расчистил.

Виктор Арсентьевич подводит меня к дивану, придвигает небольшой столик и, попросив секундочку подождать, неслышно исчезает. Я даже не успеваю как следует осмотреться. Кажется, и в самом деле через секунду он возникает вновь, уже с подносом в руках, на котором стоят кофейник, чашки, лимон, сахар, вазочка с печеньем и кувшинчик с молоком.

— Ну, знаете, — улыбаюсь я, — если вы каждого работника милиции будете угощать кофе… Он теперь, между прочим, дорогой.

— Каждого я угощать не собираюсь, — спокойно, даже деловито возражает Виктор Арсентьевич. — Но первое знакомство надо как-то отметить.

Я еще по дороге вспомнил все, что Петя мне рассказал о нем: пытался ухаживать за молоденькой соседкой Гвимара Ивановича Лелей, с которой тот его познакомил; показывал вот эти самые картины сестре художника Кончевского и выдавал себя за знатока. Гм… Что-то больно уж легкомысленно для такого серьезного, сдержанного человека. Что-то не верится, чтобы он вдруг принялся ухаживать за первой попавшейся девчонкой. Та ведь могла и придумать, или Петя, возможно, что-то напутал. После случая с Музой-Шоколадкой я с особой настороженностью отношусь к сведениям, которые мы получаем. Ну, а если все верно, то этот человек, выходит, в разных ситуациях бывает очень разным, и это надо иметь в виду.

— Ну-с, теперь я вас слушаю, — говорит Виктор Арсентьевич, аккуратно и не спеша разливая по чашечкам кофе.

— У вас есть какие-нибудь подозрения относительно этой кражи? — спрашиваю я. — Ведь воры не случайно набрели на вашу квартиру.

— Согласен. Но подозрения…

Он задумчиво отхлебывает дымящийся кофе и качает головой.

— У нас, между прочим, есть подозрение, что кражу совершили приезжие, — продолжаю я, тоже берясь за чашечку с кофе. — Пока, правда, это только подозрение. У вас в доме бывают приезжие?

— Бывают. Изредка, — сдержанно отвечает Виктор Арсентьевич.

— Вам знаком, например, Гвимар Иванович Семанский?

Я чувствую, как настораживается мой собеседник, хотя выражение лица у него по-прежнему устало-спокойное и рука, держащая чашечку с кофе, ничуть не дрогнула. Вот только еле заметно сошлись вдруг тонкие брови и прищурились глаза. Всего лишь на миг.

— Да, знаком.

Он не торопясь ставит чашечку на столик и закуривает, машинально придвигая к себе большую хрустальную пепельницу. И, видимо, ничего больше рассказывать мне не собирается.

— Кто он, откуда? — спрашиваю я.

— Вы, простите, в связи с чем им интересуетесь, если не секрет? — впервые сам задает вопрос Виктор Арсентьевич.

— В связи с его смертью, — говорю я.

— Что-о?!

Он подскакивает в кресле как ужаленный и чуть не роняет сигарету. В глазах неподдельный испуг. Ого, как он умеет волноваться, оказывается.

— Он что же… умер?

В ответ я лишь сокрушенно вздыхаю и утвердительно киваю головой. Пусть теперь он задаст мне несколько вопросов. Из них порой можно узнать больше, чем из ответов. Ведь вопросы человек задает тоже не случайные и при этом контролирует их не так строго, как свои ответы, особенно когда взволнован вот так, к примеру, как сейчас Виктор Арсентьевич.

— Как же так… умер? Отчего, разрешите узнать? — нетвердым голосом спрашивает наконец Виктор Арсентьевич, и сигарета пляшет у него в руке.

— Убит, — коротко отвечаю я.

— Не… не может быть… — лепечет Виктор Арсентьевич, не сводя с меня перепуганных глаз и окончательно забыв о сигарете и о кофе. — За… за что, боже мой?

Казалось, такой спокойный человек — и вдруг… Близким другом был ему этот Гвимар Иванович, что ли? Но тогда он бы уже знал о его смерти или давно искал бы его. Ведь прошло уже пять дней с момента убийства.

Но тут Виктор Арсентьевич, словно прочтя мои мысли, внезапно успокаивается и берет себя в руки. Лицо его снова приобретает устало-спокойное выражение, лишь легкий румянец на скулах напоминает о пережитом волнении.

— Кто же совершил это… преступление? — слегка запинаясь, спрашивает он.

— Вот, ищем.

— Вы, значит, не кражей занимаетесь, а… убийством? — снова задает вопрос Виктор Арсентьевич, впервые решившись произнести это страшное слово, и добавляет: — Или… они связаны?

— Пока ничего вам на этот счет сказать не могу. Сами еще не знаем, — вполне искренне отвечаю я. — Хотя связь тут, конечно, напрашивается.

— Кражей ведь до сих пор занимались другие товарищи, — замечает Виктор Арсентьевич, — поэтому я и подумал… Вы, наверное, из другого подразделения? Они про убийство, — он все легче произносит это слово, — меня не спрашивали.

Ишь ты, какой наблюдательный. Но я оставляю его вопрос без ответа, давая понять, что такие детали его не должны интересовать, и в свою очередь спрашиваю:

— Надеюсь, теперь вам понятно, в связи с чем я интересуюсь Гвимаром Ивановичем? Поэтому расскажите, кто он, откуда, зачем приехал в Москву?

Постепенно Виктор Арсентьевич более или менее успокаивается, с минуту он задумчиво курит, потом не спеша отхлебывает кофе и наконец говорит:

— В сущности, я его мало знаю. Говорил, что в командировке здесь. Работает в Киеве, кажется, в Министерстве текстильного машиностроения. А познакомились случайно, в доме одного художника. Я, знаете ли, интересуюсь живописью. Правда, это все, — он указывает на висящие над моей головой картины, — от тестя осталось. Но кое-что я все-таки добавил. Если бы не эта кража… Ведь лучшие вещи, негодяи, унесли!

— Выходит, разбирались в живописи, — замечаю я.

— Вот именно! Такой теперь жулик пошел.

— А Гвимар Иванович тоже разбирался в живописи?

Виктор Арсентьевич бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза, потом, чуть помедлив, задумчиво говорит:

— Я, между прочим, об этом не подумал. А это мысль. Гвимар Иванович бывал у меня, он разбирался в живописи, да я ему и сам указал наиболее ценные картины, и он был приезжим. Неужели все сходится?

— Далеко еще не все, — усмехаюсь я. — Почему вы так быстро заподозрили Гвимара Ивановича, что-то еще вспомнили?

— Я? И не думал подозревать. И решительно ничего не вспомнил, — равнодушно пожимает плечами Виктор Арсентьевич. — Вы же сами меня спросили о нем. И сказали что подозреваете приезжих. А он ведь приезжий. Только и всего. Но вот кто мог его убить и за что, за что? — снова задает он вопрос, который, видно, не дает ему покоя.

— Узнаем, — заверяю я его. — Все тайное становится явным. Где-то я про это читал.

— А все-таки жутковато, признаться, — он ежится. — Где-то рядом ведь смерть ходит. Бр-р-р… Одна надежда, что найдете этих душегубов.

— Особенно если вы нам поможете.

— Охотно. Сам заинтересован не знаю как. Но чем я могу помочь?

— Пока что меня интересует Гвимар Иванович — все, что вы о нем знаете.

— Я же вам все сказал.

— Думаю, не все еще, — улыбаюсь я. — Сразу разве все вспомнишь.

— А вы мне подскажите, что именно вас интересует, — ответно улыбается Виктор Арсентьевич, закуривая новую сигарету. — Легче будет вспоминать.

— За подсказку наказывают, — отвечаю я. — Вы уж сами.

— Надо подумать… Дайте на всякий случай ваш телефон.

Он записывает мой телефон, имя, фамилию. И разговор продолжается.

— Вы не вспомните, — говорю я, — кто еще из приезжих бывал у вас за последнее время?

— Больше никто не бывал, — отвечает Виктор Арсентьевич и бросает на меня усталый взгляд, потом слабо улыбается. — А насчет Гвимара Ивановича, я чувствую, вы что-то недоговариваете. Так ведь?

— Это не столь опасно, как если вы будете недоговаривать, — уклончиво возражаю я, давая понять, что и в самом деле знать все, что знаем мы, ему не положено, потом задаю новый вопрос: — Ваша супруга тоже знала Гвимара Ивановича?

— Так, мельком. Как-то чаем его угостила.

— Рассказывал вам Гвимар Иванович о своей семье?

— Нет. Я даже не уверен, что она у него была.

— Но адрес свой он вам оставил, в Киеве?

— Представьте, нет, — разводит руками Виктор Арсентьевич. Он снова разливает по чашечкам кофе, и мы продолжаем беседу.

— А где вы бывали с ним, кроме сестры художника Кончевского?

— Пожалуй… Сейчас что-то не припомню. Но я постараюсь.

Трудный идет разговор. Главная ниточка его причудливо петляет, то исчезая, то возникая вновь уже в другом месте, то натягиваясь, то ослабевая. В таких непростых разговорах необходимо улавливать каждую интонацию, каждый взгляд и пытаться понять затаенную мысль человека, сидящего напротив тебя, мелькнувший в его словах намек или случайную оговорку.

Вот и сейчас мне начинает казаться, что мы словно играем с Виктором Арсентьевичем в известную детскую игру «тепло — холодно». Я то приближаюсь к чему-то важному, и становится «теплее», то невольно или сознательно удаляюсь в сторону, и тогда становится «холодно». И у Виктора Арсентьевича происходит то же самое, с той лишь разницей, что он, по-моему, знает, где «горячо», но пускать меня туда не собирается. Да, он явно чего-то недоговаривает. Боится? Но чего? Скорей всего, быть замешанным в какую-нибудь историю. Ведь подозрительным знакомым обзавелся он, что ни говори. Вот тот и устроил ему сюрприз.

Мы оба наконец устаем и по обоюдному согласию откладываем разговор до следующего раза, условившись о новой встрече.

— Скажите, по работе вы с Гвимаром Ивановичем не сталкивались? — мельком спрашиваю я напоследок.

— Нет, что вы, — снисходительно улыбается Виктор Арсентьевич.

Мы прощаемся.

Да, какой-то странный происходит у меня в тот вечер разговор. Однако дальнейшие события запутывают все еще больше.