На тихой улице

27

Через несколько дней состоялся суд над Симагиным.

В день суда около старинного особняка с тенистым тополем и тележкой газировщицы во дворе перед входом царило небывалое оживление. И не в том дело, что слишком уж много собралось у здания суда народа, да только народ этот был особенный — шумливый и горластый. Попросту говоря, это были ребята. У входа и возле окон стояла целая толпа школьников. Наиболее ловкие из них взобрались на высокий карниз первого этажа. Просунув головы между створками полуотворенных окон, они затаив дыхание следили за тем, что происходило в зале суда. Ребята, стоявшие под окнами, нетерпеливо теребили счастливчиков, досаждая им вопросами:

— Кто, кто сейчас говорит?.. Судья?.. А что он сказал?.. А Симагин — он стоит или сидит?

Ребята у окон, отбрыкиваясь от своих товарищей, нет-нет, да и роняли в толпу отрывистые, полные таинственности слова:

— Встает!.. А милиционеры-то с наганами в кобурах!.. Говорит, говорит!..

Часть ребят безмолвным кольцом обступила Колю Быстрова, Володю Мельникова и Настю, которые стояли возле повозки газировщицы Маши. Короткая тень старого тополя легла прямой дорожкой от повозки газировщицы до входа в суд.

У Коли была забинтована голова, он был бледен и сильно исхудал. Он только вчера выписался из больницы и еще не успел как следует привыкнуть к своему новому положению выздоравливающего больного, с которым все стараются говорить о чем угодно, но только не о самом главном, боясь напомнить ему то, что с ним случилось. И поэтому и он сам и его друзья чувствовали себя как-то стесненно, неуверенно.

Пожалуй, только одна Настя, маленькая Колина приятельница, сразу же сумела преодолеть эту общую стесненность и уже в дверях больницы — она пришла вместе с Лидией Андреевной и Леной встречать Колю — закидала его самыми удивительными новостями, случившимися за те два или три дня, что они не виделись.

Лидия Андреевна с благодарностью и чувством искреннего изумления слушала Настино беззаботное щебетание и о том, каким теперь стал двор Колиного дома, и о том, какие будут работать при клубе кружки, и о том, что она лично решила стать садоводом, настоящим садоводом.

Но вот сейчас, перед входом в здание суда, притихла и приумолкла даже Настя. Она тревожно смотрела то на Колю, то на Володю Мельникова, которые, стоя рядом, старательно не замечали друг друга, и не знала, как ей быть с этими упрямыми мальчишками. Да и у самой Насти на душе кошки скребли.

— Тетя Маша, а меня тоже вызовут? — выдавая свою тревогу, обратилась девочка к продавщице газированной воды.

Толстая Маша, глянув на притихших ребят, решила ободрить их.

— Вас всех троих будут вызывать в зал по мере надобности, — гордясь своими юридическими познаниями, важно сказала она. — Вы свидетели по делу и…

— По делу? — удивилась Настя.

— Ну да, по делу о квартирных кражах в доме номер шесть, — терпеливо пояснила Маша. — И вы должны рассказать составу суда…

— Составу? — еще больше испугалась девочка, услышав непонятное ей слово.

— Прошу не перебивать! — с досадой сказала Маша. — Да, составу суда в лице народного судьи третьего участка Кузнецова и двух народных заседателей — полковника в отставке Шумилова и преподавательницы средней школы Ивановой.

— Это наша Нина Петровна! — обрадовалась Настя. — Я ее знаю, она в старших классах русский язык и литературу преподает.

— Не имеет значения, — строго сказала Маша, сердясь на девочку за то, что она поминутно ее перебивает. — Знаешь ты ее или нет, а отвечать будь добра всю правду…

— Какую правду? — заволновалась Настя. — Я ничего не знаю об этих самых квартирных кражах. Вот еще!

— Раз вызвали в качестве свидетеля, значит что-то да знаешь, — уверенно сказала Маша. — Знаешь и должна обо всем, что тебе известно по существу дела, рассказать составу суда.

— Но я же совсем, совсем ничего не знаю! — взмолилась Настя, растерянно глядя на понуро стоявших возле нее Колю и Володю. — Вот разве только про ленточку… — смущенно прошептала она.

— И я толком ничего не знаю, — крепясь изо всех сил, сказал Володя. — Зачем меня-то вызвали?

— А я, думаешь, знаю? — не глядя на своего бывшего приятеля, глухо спросил Коля.

— Ах, батюшки! — всплеснула руками Маша. — Что же вы за свидетели, если ничего не знаете? — Она недоверчиво покрутила головой.

Но ребята не обманывали ее, говоря, что не знают, зачем их вызвали в суд. Они и сами терялись в догадках, лишь очень смутно улавливая связь недавних событий в своей жизни с тем, что происходило сейчас в зале суда, где за барьером под охраной двух милиционеров сидел Симагин. Тот самый веселый шофер Симагин, который учил ребят ездить на мотоциклете, тот самый бывалый, озорной морячок, который рассказывал им увлекательные истории о службе на флоте и морских сражениях, тот самый добрый дядя Боря, который не раз катал Настю по Москве на своей блестящей огромной машине.

И вот этот-то человек оказался преступником, сидит в тюрьме, и даже на суд его привезли в наглухо закрытом автобусе и под конвоем.

Между тем в зале судебных заседаний суд как раз приступал к выяснению той части вины Симагина, которая касалась наших ребят.

Пока речь шла об установлении бесспорных фактов, обличающих Симагина в ограблении квартир в доме, где он жил, Симагин, справедливо решив, что улики против него слишком очевидны, быстро и, казалось, чистосердечно во всем признался. Правда, и тут дело не обошлось без маленьких приемов и уловок, к которым нередко прибегают опытные рецидивисты, особенно когда хотят отвлечь внимание суда от чего-то, что знают они и не знает суд.

Вот и Симагин, видимо преследуя какую-то свою, затаенную цель, прибег к этим приемам и уловкам. Он то упорно и с ожесточением начинал отрицать какое-нибудь выдвинутое против него обвинение, то вдруг якобы под влиянием раскаяния с надрывным криком, с биением кулаком в грудь и со слезой в голосе признавал себя виновным. Нате, мол, смотрите, какой я честный перед судом. Но возникало новое обвинение, и опять разыгрывался тот же коротенький спектакль: сперва все отрицалось, а затем следовало бурное и чистосердечное признание.

«Зачем он это делает? — приглядываясь к Симагину, спрашивала себя Гурьева, по опыту зная, что подсудимый неспроста прибегает ко всем этим своим уловкам. — Чего еще он боится?»

И вот подошло время узнать и об этом. Чего же так боялся Симагин? Что хотел утаить он от суда в крике и многословии своих признаний?

В зале суда за судейским столом, покрытым зеленой скатертью, в своих массивных креслах с высокими спинками, украшенными гербом Советского Союза, сидели Алексей Кузнецов и народные заседатели.

За прокурорским столом, что стоял справа от стола судьи, сидела Гурьева. За столом напротив разместился защитник Симагина, адвокат Тихомиров, большой, грузный, с одутловатым лицом пожилой человек.

Тихо было в зале — так тихо, как может быть лишь в пустом помещении, хотя не было сейчас здесь ни одного свободного стула, были заполнены все проходы, люди стояли в дверях, сидели на подоконниках.

Еще в начале заседания, бегло окинув зал взглядом, Алексей приметил, что сегодня здесь собрались почти те же люди, которых он видел и в клубе и на педагогическом совете в школе. Это не могло быть случайным совпадением. Да, в суд пришли те же люди, которые были и в клубе и на педсовете, которые участвовали в воскреснике по благоустройству двора, — словом, те же люди, что давно уже приняли живое участие в судьбе Коли Быстрова и Володи Мельникова: отцы и матери, учителя и старики пенсионеры, и даже дворник Иван Петрович, и домоуправ Князев со своей неизменной виноватой улыбкой и беспокойными руками, зажатыми на этот раз между колен.

И, конечно же, пришли в суд родители Володи Мельникова, мать и отчим Коли Быстрова, Лена и ее отец, строгая Евгения Викторовна и мать Алексея.

«Все ходит да смотрит, каков-то из меня судья», — усмехаясь, подумал Алексей, заметив тревогу в ответном взгляде матери.

То, что столько знакомых ему людей пришло сегодня в суд, не смутило, а, наоборот, обрадовало Алексея. Ведь не праздное любопытство привело их сюда. Суд должен был помочь им разобраться в жизненно важных для них вопросах. Жулик Симагин был не просто жуликом, посягавшим на их собственность. Он посягнул на большее — на их детей…

Тихо было в зале, так тихо, что даже слышно было, как шелестит своими бумагами секретарь суда, как проехала по улице, тарахтя пустым кузовом, грузовая машина.

Перед судейским столом, прямая и строгая, в черном платье и в черном платке на голове, будто надела она по кому-то траур, стояла Анна Васильевна.

— Да, — говорила она, — от правды никуда не денешься: дурной человек — дурная и слава о нем…

Анна Васильевна умолкла и, обернувшись к Симагину, посмотрела на него с осуждением и печалью.

Глаза всех присутствующих устремились на Симагина. Тоненький барьер, которым была огорожена скамья подсудимых, не мог отгородить его от этих взглядов десятков людей, и Симагин, точно непомерная тяжесть легла ему на плечи, погрузнел и согнулся.

— Скажите, подсудимый, — негромко, как бы не придавая особенного значения своему вопросу, заговорила Гурьева, — для чего понадобилось вам восстанавливать Николая Быстрова против его отчима, используя их нелады друг с другом? Зачем взялись вы помочь мальчику, когда он надумал убежать из дому? Отвечайте.

Симагин настороженно взглянул на прокурора и ничего не ответил, только нервно передернул плечами. Понял: вот оно началось, то самое, чего он так боялся.

Казалось, Гурьева совсем не спешила получить ответ на свой вопрос. Она занялась разбором каких-то бумаг, потом вполголоса поговорила о чем-то с секретарем — словом, терпеливо ждала, что скажет ей Симагин. Ждала, и вместе с ней ждал весь зал.

— Садитесь, свидетельница, — обратился Кузнецов к Анне Васильевне.

— Хорошо, хорошо, — встрепенулась старушка, которая, как и все, напряженно ждала, что скажет сейчас Симагин.

Она быстро прошла по проходу и села на свободное место рядом с дочерью.

— Слушай, Лида, и ты, Дмитрий, внимательно слушайте, — шепотом сказала Анна Васильевна.

Лидия Андреевна молча кивнула матери, а сама, подавшись вперед, застыла в ожидании, неотрывно глядя на Симагина.

— А вы, подсудимый, — продолжал Кузнецов, — встаньте и отвечайте на вопрос прокурора.

Минутная растерянность, которую испытал Симагин, поняв всю серьезность вопроса Гурьевой, прошла. Он снова готов был начать свою игру в «не знаю, не ведаю». Он медленно поднялся со скамьи, и насмешливая улыбка тронула его сухие губы.

— Во-первых, — сказал он хрипловатым голосом, — я Быстрова против его отчима не восстанавливал, а во- вторых, если что и говорил, то только из сочувствия к парню. Легко ли было мне, бывшему моряку, смотреть, как затюкали сына героя-балтийца!

— «Мне, бывшему моряку»?.. — внимательно взглянув на Симагина, повторила Гурьева его слова. — Скажите, подсудимый, вы настаиваете на том, что служили на флоте?

— Служил, а как же! — дрогнувшим голосом, но с подчеркнутым удивлением громко отозвался Симагин.

— Воевали?

— Как все…

— Это не ответ.

— Ну, воевал…

— А зачем говорить суду неправду? — Гурьева не спеша развернула лежавшую перед ней папку, нашла нужную ей бумагу и стала вслух ее читать: — «Подсудимый Симагин Борис Федорович, призванный незадолго до войны в военно-морской флот, был вскоре пойман с поличным и судим за кражу в складском помещении, которое им же охранялось. Приговорен к лишению свободы сроком на пять лет…» Не так уж трудно было установить, — продолжала Гурьева, закрывая папку, — что подсудимый Симагин отбывал свое наказание в местах, весьма отдаленных от фронта.

По залу прокатился приглушенный шепот.

— Фальшивый, фальшивый человек! — громко и гневно произнесла Анна Васильевна.

— Скажите, подсудимый, — после недолгой паузы спросил Симагина Алексей, — имеются ли у вас какие-нибудь возражения по существу сделанного прокурором сообщения?

Симагин не ответил Кузнецову и лишь опять, точно ощутив тяжесть устремленных на него взглядов, низко опустил голову.

— Тогда вернемся к интересующему нас вопросу, — спокойно заметил Алексей, подчеркивая этим своим спокойствием, что молчание Симагина лучше всяких его слов подтверждает достоверность сделанного прокурором заявления. — На предварительном следствии и вот сейчас, на суде, вы, Симагин, признались в совершенных вами кражах в квартирах Никонова, Дубинина и профессора Мельникова…

— Да и мудрено было бы не признаться, — сказала Гурьева.

— Мудрено, — кивнул Алексей и продолжал, обращаясь к Симагину: — Но ведь это только одна сторона дела, подсудимый. Вторая же сторона в том, что вы вовлекли в свои преступные операции детей, используя их как разведчиков, или, говоря вашим языком, как наводчиков. К счастью, наводчиков по неведению.

— Никаких детей я не использовал! — вскинув голову, нагло заявил Симагин. — На пушку берете, гражданин судья. Хотите еще одно дело пришить? А доказательства? Нет их у вас, нет!

— Будут, будут и доказательства, — вполголоса сказала Гурьева. — Ну, а как, подсудимый, проникли вы в квартиру Быстровых? С чьей помощью хотели забраться в комнату инженера Лунякова? Отвечайте.

— Опять?! — возмущенно взмахнул руками Симагин. — Да говорил же я вам, что…

— Подсудимый, отвечайте по существу задаваемых вам вопросов и, по возможности, без ненужных восклицаний, — строго оборвал его Кузнецов. — Так вы продолжаете отрицать, что проникли в квартиру Быстровых с целью совершить кражу в комнате инженера Лунякова?

— Продолжаю!

— Хорошо, — сказал Алексей, сдерживая себя и стараясь говорить как можно спокойнее. — Хорошо, я вижу, вам надо помочь… — Он обернулся к стоявшему в дверях дежурному: — Попросите свидетеля Николая Быстрова.

— Свидетель Николай Быстров! — выходя во двор суда, громко объявил дежурный. — Вызывают!..

Услышав свое имя, Коля невольно вздрогнул и растерянно посмотрел на газировщицу Машу.

— Иди, иди, — одернув на мальчике пиджак и поправив повязку на его голове, участливо сказала Маша. — Тебя…

Она подтолкнула мальчика, и он пошел — сперва робкими, неуверенными шагами, а потом все быстрее и тверже; пошел по теневой дорожке, что короткой, прямой полосой легла от тополя до дверей суда.

— Коля, я с тобой! — кинулась было вслед за ним Настя.

— Нельзя, милая, нельзя, — ласково удерживая девочку, сказала Маша. Преисполненная глубокого почтения к процедуре суда, она пояснила: — Свидетелей вызывают по мере надобности.

Среди ребят, застывших возле окон, началось движение. Ребята из задних рядов старались пробраться вперед, те же, что стояли впереди, цепко держались за свои места.

Войдя в зал, Коля робко огляделся по сторонам и замер, подавленный и напуганный видом множества людей, а еще больше царившей в зале тишиной. Но Алексей, кивком головы подзывая мальчика к судейскому столу, так ободряюще улыбнулся ему, что Коля несколько пришел в себя и уже увереннее занял свое место свидетеля. Он старался держаться как можно прямее, не опускать глаз, старался унять нервную дрожь в стиснутых в кулаки пальцах. И, когда Гурьева — Коля догадался, что эта немолодая женщина в форменном костюме и с погонами на плечах прокурор, — когда она прямо и совсем неласковым голосом спросила его, знал ли он что-либо о воровских делах Симагина, мальчик, выдержав ее проницательный, строгий взгляд, твердо ответил:

— Нет, я не знал. Я не знал, зачем Симагин посылал меня и Володю Мельникова узнавать, есть кто в квартире Дубининых или нет. Если бы я знал!.. — Коля быстро оглянулся на Симагина. Глаза мальчика загорелись гневом.

— Скажи, Быстров, как ты думаешь, — спросил его Алексей, — отчего это вдруг Симагин купил тебе билет до Одессы да еще дал денег на дорогу?

— Оттого, что обещал ему помочь! — поспешно произнес Симагин. — Тут уж дело ясное.

— Вас не спрашивают, подсудимый, — строго сказал Алексей. — Ну, так что же ты думаешь об этом, Коля?

— Может быть, Симагин хотел… — неуверенно начал мальчик и, не договорив своей мысли, умолк.

— А загадка-то не из трудных, — заметила Гурьева. — Если бы Симагину не помешали, он обокрал бы и инженера Лунякова. Квартира обворована, а сосед по квартире, Коля Быстров, сбежал. Ну, кто же вор? Ясно?

— Ясно… — едва слышно отозвался Коля. — Теперь мне все ясно…

— Нет, еще не все, — качнул головой Кузнецов и обернулся к дежурному: — Попросите свидетеля Владимира Мельникова.

И вот уже и Володя Мельников, легонько подталкиваемый в спину толстой Машей, вступил на теневую дорожку, что легла прямой полосой от тополя до входа в суд.

Возле газировщицы Маши осталась одна Настя. Все ребята столпились под окнами, на лету подхватывая и передавая друг другу отрывистые и во многом непонятные фразы своих товарищей, взобравшихся на карниз.

— А Володька-то Мельников! — азартно шептал белобрысый паренек лет десяти, изо всех сил вытягивая свою шею. — Володька-то!..

— Что? Что он говорит? — теребили паренька со всех сторон.

— Молчит! — важно сообщил паренек… — Скажет слово и молчит, скажет слово и молчит…

Стоя рядом со своим бывшим другом перед судейским столом, Володя, страшно волнуясь, то и дело оглядывался назад — туда, где сидели его родители, будто ждал, что они придут ему сейчас на помощь.

— Какой ужас! Какой ужас! — действительно порываясь встать, шептала Ангелина Павловна. — Но я же должна, должна…

— Сиди! — резко произнес профессор Мельников, силой усаживая жену на место. — Это пойдет ему на пользу. Да и нам тоже. Да, да, и тебе и мне!

— Ну, а теперь, Володя, — постучав карандашом по столу и выждав, когда снова водворится тишина, сказал Кузнецов, — вернемся-ка к вопросу, на который ты нам так и не ответил… Скажи, за что ж все-таки избил тебя твой друг Коля Быстров?

Володя в замешательстве переступил с ноги на ногу и снова оглянулся на родителей.

— Изволь отвечать! — раздался в зале резкий, гневный голос профессора Мельникова. — Изволь говорить правду!

Володя испуганно посмотрел на отца и, наконец решившись, сделал порывистый шаг к судейскому столу.

— Николай в тот день вызвал меня кататься на мотоциклете, — запинаясь от волнения, начал он. — А когда я вернулся, наша квартира оказалась обворованной. Совсем так, как квартира Дубининых. Тогда мы тоже катались на мотоциклете — я и Коля, а перед этим Симагин посылал нас узнать, дома Дубинины или нет. Дома их не было. Тогда Симагин велел, если мы увидим во дворе кого из Дубининых, посигналить ему три раза сиреной. Он сказал, что будет ждать у себя дома.

— Понятно, — сказала Гурьева. — Пошел в свою квартиру, а оказался в чужой.

— В этот день Дубининых обокрали, а через неделю обокрали и нас… Вот я и подумал…

— Он подумал, что я нарочно вызвал его из дому и что я знаю, кто обокрал их квартиру, — твердо произнес Коля. — Он так прямо и сказал об этом. Ну, а я, конечно, такую обиду стерпеть не мог…

— И тут я испугался, — едва слышно заговорил снова Володя. — Коля думал, что я его подозреваю, а я и за себя испугался… Я ничего не мог понять — только испугался. Очень! Мне все казалось, что Симагин как-то странно смотрит на меня. Все эти дни казалось…

— Понятно, — кивнул народный заседатель, полковник в отставке Шумилов. — А ведь вышло, Николай, что Володя был недалек от истины.

— Но я же не знал! Не знал! — вспыхнул Коля.

— Ну что ж, подсудимый, — обратился Шумилов к Симагину, — вы и теперь станете утверждать, что не использовали этих ребят для своих преступных целей?

Симагин, которому явно нечего было сказать в свою пользу, решил отмолчаться.

— Опять игра в молчанки? — спросила Гурьева. — Хорошо, дадим подсудимому подумать. А пока я попрошу, товарищ председательствующий, вызвать свидетельницу Власову…

Услышав, что ее вызывают, Настя заволновалась, заторопилась и, уже не слушая наставлений Маши, робко двинулась в трудный для нее путь все по той же прямой дорожке, что легла от тополя до дверей суда.

Она вошла в зал, зажмурилась от направленных на нее взглядов и, чтобы ни секунды более не оставаться одной, бегом преодолела небольшое расстояние, отделявшее ее от Коли Быстрова.

Перед судейским столом теперь уже стояли трое ребят — Николай, Володя и Настя.

Сначала Кузнецов, потом народные заседатели и, наконец, Гурьева стали задавать девочке вопросы, цель которых заключалась не столько в том, чтобы узнать от нее что-либо, сколько в том, чтобы успокоить и подготовить ее для ответа лишь на один-единственный вопрос. А вопрос этот был вот о чем.

— Скажи, Настенька, — ласково заговорила Гурьева, решив, что девочка достаточно освоилась с непривычной ей обстановкой и может отвечать, — скажи, это твоя ленточка? — Гурьева показала Насте красный шелковый лоскуток, тот самый лоскуток, который как-то раз уже показывал девочке следователь Беляев.

Убедившись, что все эти строгие люди говорят с ней ласково и спокойно, Настя и сама успокоилась и даже стала с любопытством оглядываться по сторонам.

— Моя, — шагнув к Гурьевой и внимательно посмотрев на красную ленточку, сказала она.

— И ты, Настенька, подарила эту свою ленточку Коле на память? Так? — продолжала спрашивать Гурьева.

Девочка молча кивнула. Она стала серьезной, очень серьезной.

— Да, вот эта самая ленточка из Настиной косички и помогла нам напасть на след преступника, — сказала Гурьева. Привстав, она взяла с судейского стола лежавшую перед Кузнецовым красную ленточку. — Скажи, Коля, как случилось, что ты потерял ее?

— Когда Симагин попросил меня вызвать из дома Володю, — медленно заговорил мальчик, — я, помнится, сказал ему, что уже давно не хожу к Володе в дом. И правда, я не ходил. Не ходил с тех пор, как его мать раз не впустила меня…

— Так. Ну, и что же предложил тебе Симагин?

— Симагин сказал, что это и к лучшему, и велел мне написать Володе записку. Вот я и написал, а потом привязал ленточкой к камню и забросил в окно Володиной комнаты.

— Мою ленточку? — возмущенно воскликнула Настя. — Ну, Колька, никогда я тебе этого не прощу!

В зале раздался веселый смех, и, хотя Алексей стал стучать по столу карандашом, еще долго никак не могло улечься оживление, вызванное словами девочки. Должно быть, ее восклицание нарушило напряженную, гнетущую обстановку, царившую здесь в эти минуты, и принесло всем облегчение.

— А что ты написал в записке? — спросила Колю народная заседательница Иванова; надев очки, она внимательно посмотрела на мальчика.

— Я написал, что Симагин дал нам свой мотоциклет, чтобы покататься, и чтобы Володя поскорее, пока не вернулась его мать, выходил во двор, — сказал Коля.

— Записку эту следователю найти не удалось, — пояснила Гурьева, — а вот ленточку и камень, к которому была привязана записка, он нашел. Они лежали там, где их Володя и бросил, спеша прокатиться на мотоциклете: ленточка на подоконнике, а камень на полу в его комнате.

— Ясно, — сказал Кузнецов. Он посмотрел на народных заседателей: — Имеются ли у вас еще вопросы к свидетелям?

— У меня нет, — отрицательно покачала головой Иванова.

— У меня тоже, — сказал Шумилов.

— А у вас, товарищ защитник? — обратился Алексей к Тихомирову.

— Нет, все ясно, — похлопав несколько раз ладонями по столу, огорченно произнес Тихомиров.

— Да, теперь все ясно, — сказал Алексей. Он долго, пристально смотрел на Симагина. — Говорите, Симагин… Признавайтесь…

— Что ж, — с нарочитой беспечностью повел плечами Симагин, — если родители сами распустили своих ребят, так можно и к делу их приспособить… — И вдруг, яростно рванув на себе ворот рубахи, Симагин выкрикнул: — А я? Что ж, я мальчишкой не был?! Да я, может, из-за такого вот детства и с пути сбился!.. — Рука Симагина, направленная на Титова, повисла в воздухе.

…Маленьким фонтанчиком взлетела вверх водяная струя. Это газировщица Маша забыла завернуть моечный кран на своей повозке.

Какой-то гражданин с пустым стаканом в руке с изумлением посмотрел на рассеянную продавщицу, но Маше сейчас было не до него. Так и не завернув кран, она лихорадочно сгребла с тарелки в карман мелочь и опрометью бросилась к ребятам, толпившимся у окон.

— Приговор! Приговор! — возбужденно встретили ее ребята.

Маша стала проталкиваться через толпу, и тут ее внушительный вес пришел ей на помощь. Несколько движений — и Маша прильнула лицом к стеклу.

А в зале суда все присутствующие стоя выслушивали приговор, который заканчивал читать Кузнецов.

Насмешливо кривя свои тонкие губы, с развязностью бывалого рецидивиста стоял, широко расставив ноги, Симагин.

Он и сейчас продолжал разыгрывать из себя бесшабашного морячка, позабыв, видно, что все здесь знают теперь, кто он такой на самом деле.

— …Суд приговорил Симагина Бориса Федоровича… — звучал в притихшем зале громкий голос Алексея, — к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере…

Еще несколько секунд после того, как отзвучали эти его слова, никто в зале не двигался с места.

И вдруг голос Насти:

— А мне его жалко!..

Симагин вздрогнул и, словно вот только теперь услышал свой приговор, тяжело опустился на скамью.