На третий раз повезет

Глава 10

Ладно, я погорячилась, сказав, что Ник приносит мне удачу. Я просто сбежала от него в доме Люсии. Я знала, что не стоит расстраиваться из-за того, что он не доверяет мне. А еще я пыталась убедить себя, что мне все равно, ушел он или нет.

Снова.

Ник опять ушел из моей жизни, и на этот раз он не вернется. Казалось бы, надо радоваться, да что-то невесело на душе.

Вынуждена признать: не много я знала о Нике Салливане. Он всегда был загадкой – раньше это привлекало в нем. А еще он всегда был из тех, кто не делился мыслями с окружающими. Сначала он убедил меня, что Шон виновен в смерти Люсии. Но я всю ночь лежала и думала. Уж слишком много денег в бумажнике Ника. Дело ведь не только в том, где он раздобыл их, хотя каждый взрослый человек может заработать пару тысяч. Удивлял сам факт, что они у него есть. Кто же станет носить с собой столько наличности в наше время кредитных карт и чековых книжек – никто. Никто, кроме человека, которому нужно исчезнуть. Я, например, не смогу снять столько наличных денег, не привлекая внимания. Придется либо обналичивать деньги с кредитной карточки, либо снимать крупную сумму прямо в банке. Создавалось впечатление, что Ник заранее знал, что найдет Люсию мертвой, и заранее снял деньги со счета, чтобы можно было быстро и незаметно исчезнуть. Что объясняло, зачем он вернулся домой после всех этих лет – у него появились дела здесь.

Я поежилась и завернулась в одеяло. Страшнее всего было то, что мои родители могли оказаться правы. Я решила им не рассказывать, впрочем, что толку, ведь они все уверены в своей правоте.

С другой стороны, возвращение Ника – с целью убийства – не объясняло, зачем ему понадобилась я. Тем более к чему тратить на меня столько времени? Может, ностальгия заставила его вернуться сюда?

Хорошего мне ждать точно не стоит.

Опять же трое братьев привили мне убеждение, что мужчины – существа с причудами, что бы там они о себе ни воображали. Как бы они ни убеждали окружающих в своей практичности, они тем не менее часто действуют импульсивно.

Взять, к примеру, моего старшего брата, Джеймса. Спору нет, Марша когда-то была красавицей, но сейчас, когда у нее двое детей, муж юрист, большой дом и денег куры не клюют, она совершенно перестала за собой следить. Внешность непостоянна, красота увядает, и тогда на первое место выходит то, что внутри. А Марша настоящая мегера, поэтому Джеймс столько работает.

Импульс, который заставил Ника наброситься на меня с поцелуями, той же природы. Я думала, мне понравится, если Ник станет ухлестывать за мной, но я ошибалась. Впрочем, возможно, я просто не выспалась.

Вот и сейчас не спалось. Я выбралась из кровати – все равно уже скоро вставать, а работы в офисе невпроворот.

Зазвонил телефон. Это скорее всего мама. Будет отчитывать меня за то, что не пошла вчера с мистером Макалистером.

Не самые приятные мысли для начала дня. Надо возвращаться к обычной, распланированной жизни, а лучше всего выкинуть из головы последние тридцать с лишним часов. Забыть, что произошло за это время. Забыть про Ника. Забыть про Люсию. И думать о палисаднике для миссис Хатауэй.

Если бы все в моей жизни было так просто.

День начался плохо, а пошел и того хуже. Выяснилось, что отделочный камень, из которого миссис Хатауэй хотела сделать декоративную стенку вокруг палисадника, не ставился на попа, на что я рассчитывала. Дело в том, что паз для соединения не давал поставить камень вертикально. Джоул терпеливо объяснил, что пазы нужны для прочного соединения, но мне от этого легче не стало. Если же мы сделаем стену, руководствуясь конструктивными особенностями, то палисадник станет желанной площадкой для кошачьих игрищ. А если строить стену в том виде, в каком я ее задумала, но исходя из возможностей, то мы залезем на соседский участок. Да… мне достался непростой объект.

Я опять взялась за точилку для карандашей. Должно же быть какое-то решение. Проблема заключалась в том, что в четыре тридцать миссис Хатауэй назначила нам с Джоулом встречу, где мы должны представить окончательный проект. Джоул поехал искать другие камни.

Элайн бегала по офису, она тоже была в заботах. Она что-то рассказывала о своем клиенте, но я слушала ее вполуха. Телефон звонил беспрестанно. Одним словом, все как всегда: тебе нужно сосредоточиться, но мир вокруг, словно чувствуя это, сходит с ума.

Однако настоящий оптимизм сложно поколебать. Вакцины от этой болезни еще не придумали.

Кстати, о вечном. Джеффри звонил утром с повторным приглашением на обед. Я отклонила предложение, сославшись на занятость. Он звонил снова, минут двадцать назад. Набрался наглости заявить мне, что этот обед необходим для его карьерного роста. Когда же я снова отклонила сомнительную честь отобедать с ним, он заявил, что я глупая женщина, раз не хочу за него замуж, чтобы нарожать ребятишек и сидеть дома в ожидании муженька. Его тон ясно дал мне понять, какого он мнения обо мне и какую роль уготовил мне в своей жизни. Если он действительно хотел обольстить меня таким образом, то он явно просчитался. Я заявила ему, что браки по расчету родителей умерли вместе с королевой Викторией. Но Джеффри, похоже, и не знал, о ком я говорю.

– Расслабься, – сказала я. – Речь идет об Англии. – Ответом мне была тишина. – Виктория была королевой Англии. Она должна была родить наследника, но ее выдали замуж за человека, которого она никогда не видела.

Джеффри фыркнул:

– Не думаю, что твой анекдот уместен, Филиппа.

– Я говорю о том, что ее брак – последний пример родительского расчета из тех, что я знаю. Мой отец хочет выдать меня замуж в надежде на процветание своей империи. Но я не собираюсь играть по его правилам. Я не хочу с тобой обедать, Джеффри. Но уверена, найдется много женщин – женщин с куда более тонким вкусом к анекдотам, – которые с удовольствием согласятся провести с тобой время. – Я помолчала, затем набралась смелости и заявила: – Тебе нужно пригласить мою подругу Элайн.

– Ни за что! – взорвался он.

– Но почему? Между вами что-то было. – Джеффри быстро нашелся:

– Если действительно хочешь знать, я расскажу тебе за обедом.

Я рассмеялась, несмотря ни на что:

– Хорошая попытка, Джеффри. Однако спасибо, нет. – Даже он после этого понял, что разговаривать дальше нет смысла.

Стоило мне положить трубку, как телефон зазвонил снова. Я прикрыла глаза. Что ж, видимо, день такой.

Звонила соседка миссис Хатауэй. Она требовала, чтобы я сначала предоставила ей эскизы нового сада миссис Хатауэй. Но я отказала ей. Дело было даже не в тоне, а в том, что я никогда не показываю чертежи.

Затем позвонил еще один сосед. Его опасения касались ограды. Он заявил, что если ограда залезет хоть на дюйм на его землю, он с радостью разломает ее ночью. Я заверила его, что топограф уже выдал разрешение, так что все в рамках закона. Я сама приглашала топографа и попросила его, чтобы разметка пролегла немного глубже во владения миссис Хатауэй. Так надежнее. Сосед разочаровался, что я не запаниковала. Он небось надеялся, что я стану волосы на себе рвать. Наверное, ему просто скучно и хочется повздорить с кем-нибудь. Или просто сломать что-нибудь. Например, ограду. Ночью. Голыми руками.

Снова зазвони телефон. Они, похоже, сегодня не угомонятся!

– «Коксуэлл и Поуп».

– Зачем обязательно все разрушать? – спросил требовательно женский голос.

– Прошу прощения?

– Если в вас есть хоть толика здравого смысла, держитесь подальше от моего дома. Вы же все испортили!

У меня зашевелились волосы на голове.

Не могу даже описать вам, как звучит голос Люсии Салливан, уж слишком много лет прошло с тех пор, как я слышала его в последний раз. Однако голос звонившей был очень похож. Только женщина казалась старше и совсем выжившей из ума. Я подумала о призраке в доме Люсии, и перед глазами все поплыло.

– Простите, кто это звонит?

Но она бросила трубку с такой силой, что я подпрыгнула.

Признаться, мертвецы мне не часто звонят. А если честно, то это впервые. А все из-за того, что я пришла в чужой дом без приглашения.

Мои руки тряслись, когда я положила трубку на место. Я встала и пошла приготовить крепкий горячий чай.

Тут мне в голову пришла мысль. Нужно позвонить в телефонную компанию и спросить у них номер последнего звонка.

Но позвонил Джоул и сказал, чтобы я выезжала к миссис Хатауэй: он, видите ли, не успевает заехать за мной в офис. Черт побери! Сегодня явно не мой день.

Я не могла выкинуть из головы этот звонок. Зачем Люсии звонить мне? Ведь она могла просто отразиться в зеркале или пройти сквозь стену, чтобы сказать то, что хотела. Может, она еще неопытна в делах призраков? Ведь ее совсем недавно убили. А может быть, она и не мертва вовсе?

Или кто-то хочет внушить мне, что она не мертва.

Ага! Ну конечно! Ведь кто-то прибрал беспорядок в оранжерее после того, как там побывал Ник, поэтому я ничего там и не увидела.

Инцидент этот мог бы занять достойное место в головоломке. Для Ника. Но Ника не было. Ник ушел бог весть куда, сказав напоследок, что это не моего ума дело и он обойдется без подсказок. Ему же хуже.

Я покачала головой и подумала, что все Салливаны не без странностей.

Снова зазвонил телефон, и я со вздохом взяла трубку.

Моя матушка дозвонилась до меня только к двум, хотя мы обе знали, где я коротаю время. Она уже была навеселе, судя по голосу. Я приготовилась к долгому и нудному разговору.

– Мам, я работаю, я тебе позже перезвоню.

– Вчера ты мне то же самое обещала. Не выйдет, Филиппа Элизабет Коксуэлл. Как будто я не понимаю, что ты избегаешь меня. – Она замолчала, не исключено, чтобы сделать очередной глоток. – Вот только почему, не понимаю.

– Это ты звонила вчера вечером? – спросила я невинно, зная, что только так можно смягчить мамин гнев. Я повернула эскиз на девяносто градусов, затем еще на девяносто, бормоча под нос, что решение лежит на поверхности и надо лишь разглядеть его.

И тут я увидела.

Тропка на эскизе извивалась, но с этого угла она походила на букву «S». Нужно лишь немного растянуть клумбы, и все сойдется. Камня уйдет меньше, изгиб тропы станет положе, но требуемые пропорции сохранятся. Миссис Хатауэй останется довольна.

Я прижала трубку плечом к уху и принялась чертить карандашом на бумаге.

– Разумеется, я, но ты не перезвонила мне.

– Было уже поздно, мам.

– Ты слишком много работаешь, – сказала она холодно. – Если, конечно, ты действительно занята работой. Джеффри сказал отцу, что вчера за тобой пришел другой мужчина. Кто такой этот Ник? У вас серьезные отношения?

Я чуть не сказала правду, но вовремя поймала себя за язык.

– А, Ник. Не хочу, чтобы ты тешила себя напрасными надеждами… Мы встречаемся какое-то время.

– Ты должна была все мне рассказать. Тем более с Джеффри нехорошо получилось.

– Меня ведь никто не спрашивал на этот счет.

– Это показывает лишь, как сильно твоя семья беспокоится за тебя. Отец обиделся. Ходит мрачнее тучи. С ним стало просто невозможно. – Я промолчала, хотя хотелось добавить, что с ним всегда было невозможно общаться. – Ты выставила его дураком, Филиппа, а он не привык к такому обращению.

Последнее слово мать выговорила с трудом.

– В следующий раз пусть сначала спрашивает, прежде чем сводить меня с кем бы то ни было.

– Филиппа!

– Что – Филиппа?

– Ну смотри! Ты во всем виновата и приготовься к тому, что будут последствия. – Мама мученически вздохнула. – Хотя уверена, что этот твой Ник того не стоит. Филиппа, Джеффри рассказал, насколько жалок был твой ухажер, а он еще и грубил ко всему прочему.

– Мне достаточно того, что это не Джеффри Макалистер.

– Это лишь доказывает, насколько ограниченны твои вкусы, Филиппа. Не удивлюсь, если ты спишь с ним. Ах нет, не говори, не желаю знать.

Но по голосу, разумеется, было понятно, что знать ей хочется.

Иногда трудно удержаться.

– Ты не представляешь, мам, насколько он хорош в постели. У меня ни с кем такого не было.

– Филиппа! Придержи язык! – выдохнула мама. Похоже, во время разговора она уже не раз приложилась к бутылке. – Раз все так серьезно, то ничего не поделаешь. Тебе придется привести его на ужин в честь дня рождения твоего отца в субботу. А уж там мы решим, правильный ты сделала выбор или нет.

Ладно, признаю, я действительно забыла про день рождения отца. С другой стороны, можете считать это стратегий а-ля «забудь про плохое, и оно может не случиться». Но в данной ситуации меня вывела из себя вторая часть маминой речи.

– Что? Не ваше дело, с кем я встречаюсь, ясно!

– Филиппа, не дерзи матери! Разумеется, это наше дело, и, естественно, мы должны убедиться, что ты не натворишь глупостей. Всем известно, что ты ничего не понимаешь в мужчинах, а это уже повод для беспокойства. Мы говорим о твоем будущем, Филиппа, и я не хочу, чтобы ты испортила себе жизнь неудачным браком.

Вот теперь я по-настоящему разозлилась:

– Уж не потому ли, что твой собственный брак оказался неудачным?

Провод от трубки покрылся изморозью.

– Что ты сказала?

Ну вот я и ляпнула то, что вертелось на языке уже много лет. Хватит быть девочкой для битья. Настало время объясниться.

– Знаешь, мама, я никогда не понимала, почему ты защищаешь институт брака в то время, как твой собственный оказался таким неудачным. Может, я никогда не выйду замуж. Может, я считаю мужчин не более чем бродячими псами и буду матерью-одиночкой с дюжиной ребятишек.

– Филиппа!

– И я уж точно не выйду за парня вроде вашего Джеффри Макалистера, которого больше интересует, как ублажить босса, нежели с кем он проведет остаток жизни. – Я щелкнула пальцами. – А может быть, я выйду за одного из неудачников, с которыми меня сталкивает жизнь. Может быть, я даже выйду замуж за Ника только потому, что он жалок.

– Филиппа, лучше тебе привести этого молодого человека на ужин…

– Может, и приведу. Ты ведь наверняка помнишь Ника Салливана, мама. Того самого, что отсидел в тюрьме. Знаешь, в этих уголовниках действительно есть что-то притягательное.

Мама зашипела, но я уже бросила трубку. И не стала отвечать на очередной звонок.

Руки так тряслись, что я ни черта не могла нарисовать. Я и не думала, что так расстроюсь из-за этого разговора. Не чувствовала я ни триумфа, ни гордости.

На самом деле я только запутала все. Мало того что я сказала матери – а значит, весь Розмаунт через пару дней будет знать об этом, – что Ник вернулся в город, но и пообещала, что приведу его в субботу на смотрины, словно хряка-производителя.

Хотела бы я знать, где он сейчас, потому что это тот редкий случай, когда мне не терпелось доказать родителям, что они не правы.

А пока же я посмотрела на часы и принялась чертить как сумасшедшая. Мне, кровь из носу, нужно успеть до четырех.

Вы скажете, мне давно следовало высказать все матери? Вы просто не все знаете.

Я уже говорила, что мы переехали в Розмаунт, когда я была совсем маленькой, в 1970 году. И маме переезд пришелся не по душе. Оказывается, причины были весомые, но узнала о них гораздо позже.

Родители не ссорились. Они просто игнорировали друг друга, так что подслушивать было нечего. Я помню, они спорили до переезда, а потом тишина. Когда мы оказались в Розмаунте, отец стал задерживаться на работе допоздна.

Отговорками были пробки на дорогах, сложные процессы в суде – все, что угодно. И маму это не радовало. Она все время была грустной. Я вообще не помню ее радостной.

А вот братья помнили, и они частенько шептались о том, какой она была прежде. А еще я помню, что после переезда на столе в ее комнате появился графин, до которого мне всегда хотелось дотронуться, потому что он был очень красивый. В графине был сок, но мне его пить не разрешали. Зато его постоянно пил кто-то другой, потому что количество сока в нем все время было разным: то больше, то меньше. Согласитесь, нечестно.

Мне было лет десять, когда я узнала, куда девается сок. И то, что это вовсе не сок. Это был херес, а мама была вовсе не грустной. Она попросту была пьяной.

Моя мать – пьяница. Пока мы были маленькими, она еще держалась кое-как. Когда же мы чуть подросли, она, видимо, решила, что мы все поймем. Но когда она напивалась, то ей гораздо сложнее было скрывать свои чувства. Она то плакала, то кричала на всех подряд.

Отец, как ни странно, научился игнорировать и это. Он и сейчас смотрит на мать так, словно перед ним пустое место, словно нет ничего. Братья тоже быстро научились этому фокусу. Есть что-то сюрреалистическое, когда сидишь за ужином в нашей семье. Мать, напившись, говорит что попало, но все делают вид, словно ничего не происходит. А я не могу не обращать на это внимания. Просто не могу, и все тут.

Ее боль настолько осязаема! Ее разочарование настолько ощутимо! Грубо отметать ее в сторону вот так. Мне кажется, именно это раздражает маму больше всего.

Итак, отец стал задерживаться на работе с тех пор, как она запила, а братья стали позже приходить из школы, отсиживаясь у друзей. Мама все реже стала спускаться вниз и все чаще коротать время за рюмкой в маленькой комнатке рядом со своей спальней.

Наверное, она не хотела показываться нам на глаза в таком виде.

Грустно, не правда ли? Мать стесняется появиться перед детьми.

Братья вскоре разъехались по колледжам, а на меня оставили всю грязную работу. Может, в подкорку мужчинам встроено подобное отношение к женщине, а может, дело только в моем отце.

Думаете, почему папочка дал мне такое неженское имя?

Внешность всегда очень много значила для моей матери. Фото ее дебюта до сих пор лежит в комоде, как талисман или как напоминание о том, что все может пойти не так, как вам хочется. Однако и она, и отец продолжают делать вид, что все в порядке, все идет, как и должно. Возможно, и я подыгрывала им.

Но я никогда не покупала ей спиртного и не поощряла ее попойки. Однако я всегда помогала ей замести следы. Я выбрасывала бутылки из-за штор до того, как их находил отец. Я вытирала то, что она разливала по полу. И я каждый вечер сама укладывала ее спать. Потому что человек должен спать в своей постели, а не там, где присел отдохнуть. Потому что человек должен ложиться спать в ночной рубашке, а не в том, в чем начал пить с раннего утра. Потому что человек должен ложиться спать в человеческом обличье, а не обмочившись.

Поверьте, ох как не просто дотащить пьяного до ванны, тем более одеть его в пижаму. Так что нет ничего удивительного, что мама не питала ко мне большой любви. Когда я приводила ее в порядок, она дралась, обзывалась, но мне было все равно.

Не нужно быть академиком, чтобы догадаться, что в моем лице она дралась и ругалась с отцом. По сравнению с тем, что я слышала от нее в те дни, эти телефонные разговоры просто детский лепет.

И лишь много лет спустя я узнала, почему она так злилась на отца. Я училась на первом курсе в Гарварде. Мне стоило огромных усилий поступить туда, и я уже ненавидела учебу. Мне не разрешили жить в общежитии, так что веселиться мне не пришлось. Дело было не в деньгах и даже не в матери. Дело было в стереотипах моего отца. Он считал, что общежитие не место для целомудренной девушки. И это невзирая на то что Зак веселился вовсю, пока учился в колледже. Но мне всегда говорили, что у парней все иначе. Я даже назвала свою машину «Девственный экспресс». Отцу бесполезно было объяснять, что если бы я решила лишиться девственности, то смогла бы сделать это где угодно и с кем угодно. Хотя если бы сказала, он запросто мог запереть меня в подвале.

В общем, однажды я вернулась домой и увидела только одинокий свет наверху. В комнате мамы. Машины отца не было, что, впрочем, и неудивительно. Джеймс к тому моменту уже женился, а Мэтт переехал в центр. Зак развлекался в общежитии и учился при этом так себе. День, помнится, задался паршивый, и я уже тогда сомневалась по поводу своей карьеры юриста. Я открыла дверь своим ключом и замерла, услышав рыдания матери. Если честно, мне было жаль ее, несмотря ни на что.

Я поднялась по ступенькам, прекрасно понимая, что нет смысла откладывать неизбежное. Мать сидела на полу, а рядом в луже разлитого вермута лежала пустая бутылка. Сначала я решила, что мама расстроилась из-за этого, но когда она повернулась на мои шаги, я заметила, как она прижимает что-то к груди. Это было письмо.

На самом деле на полу валялось мною писем. Письма были старые, с помятыми краями конвертов. На полу также валялась ленточка, так что я сделала вывод, что письма хранились в одной пачке. Конверты были странной квадратной формы, с неровными краями бумаги.

Такими я представляла себе любовные послания. Край конверта в руках матери пропитался вермутом. Мама пыталась оттереть пятно, но была слишком пьяна, и у нее ничего не получалось.

Она узнала меня, прижала письмо к груди и разревелась, умоляя меня исправить все. Ужасно было слышать ее стенания, и я выхватила письмо. Письмо адресовалось миссис Б. Коксуэлл и написано было уверенным размашистым почерком.

У моего отца почерк был совсем другим. Он писал каракулями, отшучиваясь, что с таким почерком ему впору было стать доктором.

Этот же почерк был красивым, таким обычно пишут архитекторы. Приглядевшись, я поняла, что все конверты подписаны тем же почерком. Марки также подтверждали мысль о давности писем.

Что-то лучше не знать вовсе. Я бы и хотела не лезть в это дело дальше, но было поздно, так что я взяла письмо и стерла с него пятно, пока мама наблюдала за мной затуманенным взором. Она перестала плакать и смотрела на меня так, словно я могла испортить ее сокровище.

Или разболтать обо всем отцу. Я собрала письма в стопку и перевязала их ленточкой. Затем передала стопку маме и велела спрятать, пока я буду набирать ей ванну. А сама вышла. Потому что понимала: стоит мне узнать, куда она прячет письма – я не удержусь и в один прекрасный день прочту их. Я знала свои слабости и умела с ними бороться. Письма же мамы меня не касались. Так что лучшим способом избежать соблазнов было не знать, где она их держит.

Когда я вернулась за ней, писем уже не было. Больше я их не видела. Мы никогда не разговаривали с ней об этом. Мы вели себя так, словно той ночи просто не было. Возможно, мама вообще не помнит об этом. Но я помню.

А как-то на почте я не поленилась заглянуть в каталог с марками и узнала, что марки, которые я видела на письмах, выпускались в 1970 году.

Возможно, у мамы были серьезные причины не переезжать в Розмаунт. Не исключено, что отец догадывался обо всем и специально перевез семью из Бостона, однако нам об этом никогда не рассказывали. Не исключено, что всей правды я не узнаю никогда.

Именно из-за этих писем, кем бы они ни были написаны, я прощала матери многое.

У нас были разные взгляды на брак, но мать всегда желала мне только добра. Возможно, она просто не понимала, что лучше быть одной, чем чувствовать себя одиноко в браке. Возможно, она никогда не знала лучшей доли. И все же она беспокоится за меня, и это единственное, что напоминает мне о том, что родители меня любят.

А это многое значит.

Я не лгала Нику, когда говорила, что в душе я романтик. Те письма лишь подтвердили это.