На восточном порубежье

1

Этот рассказ начинается осенью 1724 года. Осень – и ныне не лучшее время для Северной столицы. Ветер, непрерывный дождь превращают яркие осенние краски в полутона. А тогда было и того паче! Природный ландшафт устья Невы уже стерт с лица земли великим реформатором, уже исполинские каменные дворцы на века застыли во всей своей красе, но до гранитных мостовых, ажурных мостов и цветущих, благоухающих парков было еще далеко. К тому же дождливая промозглость, студеный, доносящийся с Финского залива ветер так и не стали привычными для жителей Северной Пальмиры, а потому изрядно портили им настроение.

Но среди столичного многолюдства был человек, которого восхищало все и особенно именно многолюдство русичей, что тысячами сновали вокруг, не обращая на него никого внимания. Был то не праздный простолюдин, а казачий голова Якутского острога Афанасий Федотович Шестаков.

Не молод уже казак: пятый десяток на исходе. За время службы, хотя и не занимался лихоимством, как другие, а все же скопил для себя соболью казну, причем немалую. Всю жизнь в Сибири службу нес, правда, в особливые чины не вышел. Теперь можно, конечно, и в отставку подаваться, на печи бока греть да с наложницей-иноземкой услаждаться; так нет – как усидишь, коль мыслей да планов в голове громадье? Якутские зимы долгие, времени поразмыслить о житье-бытье предостаточно. Великие прожекты по обустройству самых окраинных, диких и неведомых, земель Чукотки, Камчатки и других заморских далей, не дают покоя казаку.

Хоть и не обучался казачий голова в академиях, но грамоте сподобился. Более того, скопил целый сундук записей, карт, планов, и собственные предложения отписаны им ясно и толково.

Охота пуще неволи! Вот и собрал свои пожитки Афанасий Шестаков и отправился из Якутска в стольный град Петра. Ведь что примечательно и в большой ныне редкости: подался в путь сей казак не из-за собственной корысти, а за ради государевой пользы и всего края того восточного. Замахнулся Афанасий попасть к самому императору Петру Алексеевичу. Да и почто сомневаться: всегда на слуху было, сколь интересны Петру эти земли! И еще ведомо Афанасию, что о краях тех у нынешних сенаторов и ученого люда знаний и понятий нету.

В поддержку инициативы казачьего головы якутский воевода, лейб-гвардии капитан Михаил Измайлов – можно даже сказать, советник и сторонник Шестакова – перед отъездом того в стольный град сообщил в Сенат следующее: «Якутские казаки находят на восточных и северных морях и около Камчатской земли многие острова, иные пустые, другие многолюдные, а в Анадырском и других носах и в прилегающих к российским владениям землях еще имеются многие непокоренные под российскую державу иноземцы».

Дальше Тобольска Афанасию бывать не приходилось. Сюда от Якутска быстрее чем за два года не добраться. Но вот то, что от Тобольска до Санкт-Петербурга ходу еще несколько месяцев, стало для него неожиданностью. Добро то, что соболей в достатке скопил и в дороге не бедствовал.

Поистрепался одежей за дорогу Афанасий, но, слава Богу, добрался до Северной Пальмиры живым и здоровым, что нельзя было сказать о российском императоре. Занедужил аккурат к приезду якутского головы неугомонный правитель, отошел от дел, переложив их на Сенат да сподвижника своего, Александра Даниловича Меншикова.

Ох, и хлебнул горя поначалу Афанасий Шестаков, пока не свыкся с местной модой и нравами. Кургузый сюртук на его кряжистой фигуре смотрелся карикатурно, парик и штиблеты на толстой подошве – сплошное неудобство, а от коротких портов и чулок казак и вовсе чуть со стыда не сгорел. Но ничего не поделаешь: таков ныне этикет, тем паче, что лишь в сем скоморошьем виде пускают в присутственные места. Ладно, что от чулок и штиблетов все же отбился, заменив их длинными ботфортами. Пришлось-таки побывать и у брадобрея. Тот, уже привыкший к сей мужичьей проблеме, сам предложил компромиссный вариант, оставив усы и основательно укоротив бороду. Однако, если откинуть все предрассудки, Афанасий стал выглядеть моложе и импозантнее. А когда еще пообвыкся, даже заменил соболью папаху и шубу на модную треуголку и плащ, избавив себя таким образом от завистливых взглядов обывателей.

Не так ли и Петр Великий некогда затащил силком Русь в богатую европейскую лавку и давай на нее напяливать все подряд – лишь бы ярко да ново? Что уж совсем не лезло, пришлось отбросить, а все остальное – будьте добры! Стерпится – слюбится.

2

Отставной казачий голова гостевал в доме вдовой купчихи на Литейном. Та держала скобяную лавку в жилом районе, застроенном деревянными домами, где проживали служащие и рабочие Литейного двора. Место ладное, люд все более трудовой да служивый. По первости долго пытала Афанасия. Что да как? Пока все не разузнала. А разузнав, успокоилась и даже осталась довольной. Постоялец оказался вдовый: прибрал Господь его женку во время первых родов, сохранив наследника. Своими стараниями да с мирской помощью поставил вдовец сына на ноги. Теперь тот уже мужик, сам служилый казак в Якутске.

Купчиха Авдотья Марковна цену за постой назначила малую, правда, обязав казака следить за порядком в лавке и пресекать всяческое воровство. Своим-то служакам молодуха не доверяла: побаивалась душегубства, а тут казачий голова на постой пожаловал, да еще по протекции сродного брата, что нынче служит приказчиком в далеком Сибирском остроге.

Худо ли, бедно, но обвыкся Афанасий Федотович Шестаков на новом месте, притерпелся к многолюдству и со столичными нравами смирился. Еще Якутский воевода, лейб-гвардии капитан Михаил Петрович Измайлов, разъяснил Афанасию, что челобитную надобно подавать в Кабинет Его Императорского Величества; а кабинет сей Петр Алексеевич держит, как правило, возле себя. От служащих Литейного двора узнал голова, что царь нынче пребывает в Зимнем дворце на набережной Невы: по причине недуга более нигде не появляется.

Шел январь 1725 года: миновали новогодние праздники, Рождество Христово.… На сей раз в стольном граде обошлись без фейерверков и ассамблей: государь болел, страдая тяжко, – в меру по грехам своим – и Северная Пальмира пребывала в унынии.

Для бывшего Якутского головы это был первый выход в центр Санкт-Петербурга. Прямо скажем, поступок нешуточный по смелости и исключительный по силе впечатлений, особенно если вспомнить сибирские корни Афанасия, его службу в самых удаленных острогах.

Пройдя вдоль Литейного, по прилегающим к нему улочкам и переулочкам, Шестаков оказался на Невском проспекте, чаще именуемом на итальянский манер – Невская першпектива. В тот год строительство здесь кипело, и по размаху его можно было судить о грандиозном замысле зодчих.

Много необдуманных, а то и жестоких деяний на счету Петра Великого, заслуживших самое суровое осуждение; но вот, пожалуй, за что никогда не будут на него роптать потомки, так это за воздвигнутый город на Неве. Не ошибся Петр, выбирая при застройке Северной столицы итальянское направление в архитектуре – изящное, сдержанное, гармонично сочетающееся с православием, русской духовностью и суровостью климата. Хотя не все задуманное царем-новатором осуществилось. Можно даже сказать – к счастью. К примеру, его неуемное желание заставить горожан перемещаться исключительно по каналам и рекам вместо того, чтобы наводить мосты.

В молодые годы государю довелось много колесить по Европе, но более всего впечатлили его Венеция и Амстердам. Вот и решил своенравный Петр, что новая российская столица будет чем-то средним между теми городами, а жителей он непременно приучит к плаваниям, прежде всего под парусами.

Правда, с Амстердамом ничего не вышло: как-то не получилось совместить узкие кривые улочки, каменные холодные строения с остроконечными шпилями и широкую русскую душу, требующую прямолинейности и простора. Одним словом, в Петербурге наличествует величие свободного пространства, напрочь отсутствующее в крошечной Голландии. Зато Венеция своими традициями, творчеством несравненных итальянских архитекторов Доменико Трезини, Бартоломео Франческо Растрелли, Георга Иоганна Маттарнови внесла богатую лепту в облик русской Северной столицы.

Многих поэтических эпитетов удостоена Венеция: Серениссима, что означает Светлейшая, Жемчужина Адриатики, Южная Пальмира. И Санкт-Петербург заслуженно стали называть Северной Пальмирой.

3

Невская першпектива глянулась Афанасию своей шириной и прямолинейностью.

– Да! То, конечно, першпектива! – сам для себя сделал вывод казак. – Наша улица узкая да кривая, как змейка. А тут во как!

Действительно, Невский, став главными городскими воротами города с Новгородского направления, стрелой устремился в самое сердце Санкт-Петербурга, в Адмиралтейство. Ныне закончили мостить першпективу булыжником от центра до реки Фонтанки, возвели через нее как нельзя кстати мост – большая все еще редкость для города.

Невский застроился дворцами с особой поспешностью: все же подальше от воды русскому человеку сподобнее. Во всей своей первозданной красе поднялись Казанский и Исаакиевский соборы. Подобного чуда великого Афанасию не только не приходилось видеть, но даже о существовании его на Руси он не подозревал.

Несколько искусственных каналов, словно прочерченные по линейке, пересекали Невскую першпективу. Летом по водной глади снуют всевозможного вида малые суда, а сейчас скованные льдом каналы сами по себе – удобная переправа для пешеходов.

– Видимо, прорыты для обороны от ворога, – рассудил Афанасий, – но и для сброса талых вод пригожи будут.

Печатая шаг, по мостовой прошел отряд гвардейцев. Дюжие хлопцы, затянутые в добротные суконные мундиры, топали весело, с огоньком, бравируя выправкой перед девками и праздными зеваками. На плече у каждого гвардейца висели новенькие ружья неведомой Афанасию системы. Он последовал за отрядом гвардейцев, свернувших к дворцу на Мойке. Здесь они остановились и в ожидании дальнейших приказов закурили трубки по последней гвардейской моде.

– Извиняйте, господа гвардейцы, за любопытство, – приблизившись к ним, заговорил Афанасий. – Вразумите, что за самопалы такие невиданные.

– Во темень! – засмеялись гвардейцы. – Ты что, с Урала приехал?

– Ох, братцы, еще далее, из Якутской да Анадырской землицы, – вздохнув, ответствовал отставной казачий голова.

Услышав незнакомые названия, гвардейцы поутихли, а один из них пояснил:

– Это, дядька, фузеи с кремневым замком, а штык, глянь, трехгранный! Смекаешь?

– Как, сынок, не смекать, если у меня три раны имеются от трехгранных наконечников, коими якуты попотчевали.

Афанасий Шестаков со знанием дела разглядывал оружие гвардейцев, закончив осмотр.

– А у нас, в острогах, по сей день фитильные самопалы в ходу, о таких фузеях даже не ведаем. Чьи же это хоромы будут, не самого ли императора? – полюбопытствовал Шестаков.

– Нет, Петр Алексеевич ныне в Зимнем дворце – недалече отсюда – обитает, болезный; а это дворец князя Меньшикова, его сотоварища. Вон, глянь, карета светлейшего из ворот выезжает.

Из ворот под охраной конных уланов выкатилась рессорная карета и, громыхая по мостовой железными ободами, покатилась в сторону Адмиралтейства.

– Опять понесла нелегкая чертяку, – выругался кто-то из прохожих, добавив сердцах: – Небось к своему антихристу-императору? Тьфу! Будь оба неладны!

Удивленный Афанасий закрутил головой в поисках злобного ворога государя и даже был готов со всей поспешностью схватить его, но тот уже успел скрыться в толпе, мелькнув то ли мужичьим зипуном, то ли монашеским рубищем.

Скоро Шестаков достиг Зимнего дворца, красующегося на берегу Невы. За сегодняшний день Афанасию довелось увидеть много дивных хором, но дворец ему глянулся особо, ведь то была хата самого императора Петра Алексеевича!

Фасад дворца был украшен причудливыми лепными фигурами, боковые симметричные строения увенчаны двухъярусными высокими крышами, примыкающими к более высокому центральному зданию с четырьмя коринфскими колоннами. Дворцовая набережная с деревянным настилом от воды была ограждена каменными перилами и украшена затейливыми скульптурными группами. В нескольких местах сквозь ограду были устроены лестничные спуски к воде. С другой стороны к дворцу примыкал небольшой сад с фонтаном, устроенном на пересечении диагональных дорожек. Там Афанасий разглядел крошечную гавань, соединенную каналом с руслом реки. Сей канал, как выяснилось, именовался Зимней канавкой и был оборудован подъемным деревянным мостом.

Но вот подойти к дворцу ближе, тем более к входу, не было никакой возможности. Караульные – гвардейцы Преображенского полка – пропускали только членов императорской семьи и наиболее приближенных вельмож.

– Эко собралось родственников у императора! Даже племянница Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская, пожаловала. Этак и места в царских хоромах на всех не хватит!

Афанасий, затесавшись в толпу зевак, с интересом прислушивался к их замечаниям и наблюдал за происходящим.

– Тяжко страдает император! Сказывали, что ночью его крик на набережной был слышан.

– По грехам и страдания! Сколь люду загубил, сколь глумился над верою нашей!

– Гвардейцев вокруг Зимнего собралось поболее, чем в Петропавловской крепости солдат!

– То Меншиков окружил дворец стражей. Боится светлейший власти лишиться.

Внимание Афанасия Шестакова привлекла оживленная, явно чем-то озабоченная группа людей. Оказалось, из дворцовой прислуги. Спустившись на лед ближнего пруда, мужики принялись его колоть, спешно выбрасывая куски на берег. К ним присоединились большим числом гвардейцы, и скоро пруд около гавани, Дворцовая канавка и даже часть Невы вдоль набережной были очищены ото льда. В гавани спустили на воду небольшой шестивесельный бот.

– Что происходит? – полюбопытствовал Афанасий у одного из гвардейцев.

– Петру Алексеевичу полегчало! – радостно сообщил солдат. – Может пожелать по воде прогуляться, вот и велели лед взломать. А тебе чего надобно? Гляжу, давно уже здесь толкаешься.

– Мне бы, браток, в Кабинет Его Императорского Величества челобитную подать. Может, подсобишь, а я уж отблагодарю!

– Во дворец сейчас лишь по личному приказу князя Меньшикова пускают, – засмеялся служивый. – Да и не к чему тебе сюда: съехала канцелярия.

– А мне теперь куда податься, и далеко ли она, комиссия, съехала? – растерялся Афанасий.

– Шут ее знает! Ты бы лучше ступал отсель. Тревожно ныне здесь. Вон, видишь, офицер наш идет, а мы тут лясы точим. Враз взашей надает.

И действительно, по аллее сада вышагивал молодой офицер. Сразу было видно, что взашей давать он никому не собирается, так как весь светился радостью жизни и здоровьем. То был поручик лейб-гвардии Семеновского полка Алексей Яковлевич Шубин. Наскучив сидеть в караулке, поручик вышел размяться. Заметив, что его гвардейцы разговаривают с посторонним, решил сделать замечание более от безделья, нежели по уставу службы.

– Почему у дворца посторонние? – строго спросил он.

– Тут казак спрашивает, где ныне искать императорскую канцелярию. Челобитную ему треба подать, – доложил гвардеец.

Шубин развернулся лицом к Афанасию и долгое время с любопытством рассматривал явно издалека приехавшего ходатая.

Было видно, что оба довольны первым впечатлением, произведенном друг на друга. А невидимые, неизведанные, судьбоносные ниточки уже связали этих людей.

Алексей Шубин, высокий, светло-русый, голубоглазый, воплощал собой здоровье и оптимизм. При взгляде на таких красавцев, добросердечных и жизнерадостных, у окружающих поднимается настроение, а у женщин к тому же возникает душевное томление. И пусть не все эти мужчины – самые обаятельные и привлекательные – блещут умом, зато своей открытостью, уменьем блистать в обществе доставляют окружающим только радость.

Шубина – бодрящегося, но все-таки усталого немолодого казака, просоленного морскими водами, закаленного северными ветрами и морозами – Афанасий воспринял как человека, явившегося из другого мира. Ну никак он не вписывался в рамки дворцового этикета. От него, несмотря на новый столичный наряд, словно исходил дух свежий и дикий, тот дух, что терпок и одновременно сладок. В его поведении и намека не было на суетливость, которая уже отравила столичных жителей.

– На Васильевском острове ищи канцелярию. Бумаги велено было свезти в новой здание, где ныне коллегии обосновались и Сенат заседает, – доброжелательно пояснил поручик и полюбопытствовал: – А ты сам кто будешь?

– Из Сибирской губернии, Афанасий Шестаков буду. Казачий голова Якутского острога, что на реке Лена стоит. Слыхали?

– Нет, браток, не слыхал, – задумчиво произнес Алексей Шубин.

Неожиданно ему стало грустно, и защемило в груди. Он даже удивился столь необычным для него ощущениям.

– Припоздал ты, казак, с прошением. Ныне время тревожное, Петр Алексеевич хворает шибко, не до тебя ему. Да и все как с ума посходили. Ступай с Богом!

Более им встретиться в жизни не доведется, но их судьбы соединились крепко и последуют одна за другой, обреченные на великие испытания.

Мимолетное дуновение грусти у Алексея Шубина развеялось тут же, как вспомнилась милое сердцу чело царевны Елизаветы Петровны. После последней ассамблеи, устроенной Петром на рождество, где он и Елизавета так ловко отплясывали всяческие менуэты, кадрили, а потом и русскую, их отношения получили бурное продолжение. Вот уже более месяца он пылает любовью к прелестной и легкомысленной царевне. Страсть слилась воедино с ответной, не менее обильной и радостной, так что все происходящие вокруг события для молодых людей казались пустой суетой по сравнению со все разрастающимся их взаимным чувством. Елизавета даже сочинила стихи и подарила их Шубину. Теперь листок с рифмованными строками, написанными ее рукой, он хранит всегда возле сердца.

И то правда, не было причин горевать поручику лейб-гвардии. Елизавета – прелестное создание; и хотя ее высокое положение и вносит определенные нюансы в их отношения, зато повышает в свете к ним интерес, да и статус поручика в офицерской среде сразу подрос.

4

Миновала неделя, прежде чем Афанасий Федотович Шестаков продолжил поиски канцелярии. Да и как иначе, если обязанностей по хозяйству становится все более, а в отношениях с хозяйкой Авдотьей Марковной наметились серьезные перемены. В постояльце она души не чаяла, люб оказался якутский казак, да и без мужика и наследников сгинет ее хозяйство. Вот и замыслила окрутить мужика. Дюж еще сибиряк: враз бабу обрюхатил, не в обиду, будь сказано, усопшему муженьку.

Авдотья, баба еще молодая, рожать в самую пору, а Афанасий, хоть и в годах, но под венцом не хаживал, все бобылем на службах маялся. Чем не пара? Если говорить об Афанасии, то ему Авдотья тоже люба, и теплая, сытая жизнь сладка оказалась.

– Не буду мешать Афанасию, – рассудила баба. – Пущай со своими прожектами побегает. Знаем мы наших сенаторов: до них не достучаться. Умается, любый, да успокоится.

На Васильевский остров добраться – задача серьезная. Движение по городу, изрытому каналами, крайне затруднительно. Впрочем, сами каналы и реки, скованные льдом, представляются Афанасию Шестакову наилучшими дорогами: уж где-где, а в Сибири к ним привыкаешь, там, кроме них, ничего более и нет.

Привычно запряг казачий голова в сани хозяйскую саврасую кобылу – и ходу.

Миновав улочками и переулками Литейный, саврасая вынесла сани на лед Фонтанки. Повеселел Афанасий: это тебе не пешком по незнакомому городищу шастать. Там только и гляди, чтобы не заплутать или от ямщика проезжающей кареты кнута не схлопотать. Лед, конечно, не как в Сибири – жидковат, но ничего, сани держит.

Скоро с левой стороны потянулся сказочной красоты лес. Афанасий сразу смекнул, что это сад – летняя резиденция царей. Вон и здание дворца просматривается. Поскромнее и меньше Зимнего будет, но столь же ухожен и в окружении сада смотрится дивно.

Миновав Летний сад, казачий голова выехал на лед Невы напротив Петропавловской крепости и вдоль уже знакомой Дворцовой набережной направился к Васильевскому острову. Поспешая, Афанасий даже не обратил внимания на то, что карет и гвардейцев возле Зимнего дворца стало еще более.

Приблизившись к Васильевскому острову, он сразу разглядел длинное здание в три этажа. Строительство его еще продолжалось, но в готовой части чувствовалась жизнь. Редкие сани и скромные повозки свидетельствовали о малолюдстве. И действительно, зайдя в здание, Афанасию Шестакову пришлось долго хаживать по коридорам, прежде чем отыскал достойного внимания служку.

– Мне бы кого из дьяков или приказчиков. Челобитную треба подать императору Петру Алексеевичу, – молвил он.

Служка высокомерно глянул на Афанасия и с достоинством молвил:

– Ныне в коллегии я за старшего. Господа сенаторы отсутствуют, и другие чины в трауре по домам пребывают.

– Что же такое стряслось, подскажи, браток, а то не ведаю! – теряясь, спросил Афанасий.

– Государь наш, Император Российский Петр Алексеевич скончался вчерашнего дня, – торжественно и громко произнес служка. – А вы убирайтесь отсюда: не велено никого пускать, при мне даже солдат при оружии состоит, враз его кликну.

Служка разошелся не на шутку, с каждой минутой все более осознавая свою значимость и, главное, поджилками чуя возможность поживиться.

– Ты уж извиняй, если что не так, но дело у меня важное и любопытное для государева достатка. Доношу о землях невиданного богатства и народах немирных, что государевой власти чураются. Пособи мне в деле сем. Чтобы исправно попала моя отписка в государеву канцелярию, а я уж в долгу не останусь. Глянь, какие соболя припас для такого дела.

Афанасий достал из мешка вязанку соболиных шкурок. Темный мех расстелился волной и засверкал. От сей невиданной красоты служка просто обомлел: таких подарков он в жизни не видывал.

– Справим! Все достойно справим! Прощения прошу, как вас величать прикажете? – залебезил приказной служка.

– Ежели полностью, то Афанасий Федотович Шестаков буду. Служил в Якутске казачьим головою.

Надо отдать должное нашему канцелярскому работнику, что к делу он отнесся со всем вниманием. Тщательно заполнив журнал, приложил грамоты и карты, представленные Шестаковым, и выдал ему расписку с печатью канцелярии. По ней можно всегда справиться о судьбе дела. Он даже в специальной графе сделал пометку о наивысшей важности, не забыл вписать и адрес, где пребывает податель сих бумаг.

Но, несмотря на все старания, бумаги надежно и надолго примостились среди груды других прошений, а Афанасий, набравшись терпения, отправился на Литейный, нежданно-негаданно ставший его домом.

5

Петр Алексеевич скончался 28 января 1725 года, не оставив после себя завещания. Забыв о делах, петровские последователи во главе со светлейшим князем Александром Даниловичем Меньшиковым принялись за обустройство новой власти, в результате которого владычицей Руси, Императрицей была провозглашена вторая жена Петра, Екатерина I. Следом члены победившей партии начали делить портфели, звания, награды и прочее, запамятовав, по сути, о государственных делах.

Начинаниям Шестакова, как и многим другим, не имевшим поддержки сильных мира сего, суждено было в те годы пребывать в забвении и отправиться в архив. Челобитная Афанасия Федотова при везении стала бы лишь достоянием исследователей последующих поколений, если бы не его величество случай.

Скучающий от безделья секретарь Сената Кирилов Иван Кириллович, будучи далеким от придворных интриг, бродил по комнатам здания Двенадцати коллегий. Геодезиста и географа по образованию, его в настоящее время интересовала судьба Первой Камчатской экспедиции Витуса Беринга.

Напомним: 23 декабря 1724 года Петр подписал указ о снаряжении экспедиции для изучения тех мест, где Азия сошлась с Америкой. Выполняя царскую волю, Беринг сотоварищи 24 января 1725 года покинули Санкт-Петербург и отправились курсом через Сибирь в Охотск. Оттуда собирались морем попасть на Камчатку и далее совершить плавание на судах в поисках пролива между материками. Заметьте, за несколько дней до смерти Петра. Теперь их судьба занимает Кирилова более других.

Минуло полгода, а от первопроходцев ни слуху ни духу. Убедившись в том в очередной раз, Иван Кириллович зашел в кабинет, где после кончины Его Императорского Величества скопилось множество бумаг, ждущих своей участи.

Листая журнал, Иван Кириллович обратил внимание на регистрационную запись челобитной некоего Якутского головы, а более – на название мест: Чукотский нос, Анадырский залив, Камчатка. Без затруднения отыскал остальные бумаги Афанасия Шестакова, среди которых обнаружил рукописную карту тех земель.

Бегло взглянув на нее, первый географ государства Российского, к своему крайнему удивлению, увидел очертания земель, ему неведомых, на поиски которых и направилась экспедиция Витуса Беринга. Начертав в журнале резолюцию, согласно которой челобитная должна быть отправлена в Сенат, Иван Кириллович удалился, забрав с собой все рукописи Шестакова.

«Удивительные дела творятся подчас, – рассуждал он дорогой. – Появись этот казак на полгода ранее, для экспедиции Беринга куда как способнее было. Хотя о чем я?! У нас зачастую при одной голове, правая рука и не ведает, чего творит левая. Посоветуюсь с вице-адмиралом Сиверсом. Он сейчас человек влиятельный, на место Апраксина метит, а именно у Адмиралтейства главный интерес к восточным и северным морям. Может, еще сгодится казак со своими планами замирения тамошних народов. При подготовке экспедиции Беринга то, что на северо-востоке проживает некий незамиренный народ чукчи, и в расчет не брали. Мало ли по Сибири диких инородцев балует!»

6

Между тем время бежало быстро, а вот дела не поспешали. Летом 1726 года челобитная Афанасия Шестакова продолжала пылиться в Сенате, не то чтобы забытая, а в ожидании своего часа.

Сам казачий голова продолжал обитать на Литейном. Авдотья оказалась бабой расторопной: этому времени успела родить девочку и повенчаться с Афанасием. Сии дела на Руси делаются куда проворнее, нежели государственные. Сам Афанасий не противился судьбе, раздобрел, приобрел лоск столичного купчины и лишь изредка, более для солидности, отправлялся в Сенат проведать о делах, где получал один и тот же ответ:

– Ожидайте! Челобитная у высокого Сената на рассмотрении! С Литейного не съезжайте, вас непременно пригласят!

Но на этот раз его остановили в приемной.

– Вашу персону, – важно произнес в нос приказчик, – желает видеть господин секретарь Сената Иван Кириллович. Соизвольте его дождаться для аудиенции.

Несмотря на незнакомые слова, Афанасий уразумел все же значение сказанного и, расположившись на лавке, стал дожидаться таинственной аудиенции. Он даже задремал. Когда уже вечерело, ему удалось встретить знакомого приказчика, по всему, собравшегося уже удалиться восвояси.

– Вечерять уже треба! – как можно любезней заметил Афанасий. – А как же аудиенция?

– Велено ждать! – категорично заявил приказчик.

Заночевать в коридорах здания коллегии казачьему голове не удалось, хотя так ему казалось вернее, тем более что харчей прихватил по старой привычке дня на три. Караул, заступивший на ночное дежурство, выставил его на улицу, объяснив, что впустят лишь завтра поутру, с прибытием смены.

Афанасий прошелся вдоль здания Двенадцати коллегий, для верности пересчитав трехэтажные строения, что стояли, как близнецы, единой замкнутой стеной. Их оказалось действительно двенадцать, и это почему-то очень его обрадовало. Вдоль фасада коллегии был прорыт канал и через него перекинуты два мостика, доступные для проезда экипажей. Широкая улица, вдоль и поперек изрытая колеями, выглядела грязной и неуютной: до мостовых на Васильевском острове дело еще не дошло.

После смерти Петра Великого минуло всего-навсего около полутора лет, а некоторые планы его по обустройству столицы, выпестованные и взлелеянные, как другие – не менее значимые, стали замалчиваться и беспардонно быстро вытесняться из жизни.

Афанасию как человеку со стороны это особенно было заметно. Ведь совсем недавно он диву давался, как многочисленные мелкие гребные и парусные суда снуют по каналам и протокам Невы. Тут тебе и извоз, и свой выезд, что стоит у причала близ хаты.

В свое время, согласно именному указу императора, была построена в Санкт-Петербурге Партикулярная верфь. В указе значилось: «…делать к дому Его Императорского величества и для раздачи, по указам, всякого чина людям безденежно и на продажу разного рода небольшие парусные и гребные суда».

Партикулярная верфь была видна с балкона Летнего дворца, откуда за ее работой ревностно наблюдал Петр Великий. Он же создал и первый в России яхт-клуб под названием «Потомственный Невский флот». Ныне все эти начинания как неугодные преданы забвению.

Вот от чего пришел в изумление наш Афанасий: в кратчайший срок было зарыто большинство каналов, через сохранившиеся перебросили множество мосточков, а через Неву перекинулся первый плашкоутный мост, соединивший Адмиралтейство с Васильевским островом. И как следствие – многочисленные гондолы, боты, яхты оказались на берегу, сгинув прежде своего срока.

Афанасия сии изменения не радовали: потомственный сибиряк, он привык к речным путешествием. Да и лодку самому всегда можно сладить. А вот в городе без своего экипажа запросто можно сгинуть под копытами вороных лошадей или, в лучшем случае, удар плеткой схлопотать от возницы. Сибирский казак предпочел нанять лодочника и с удовольствием направился с ним в сторону Литейного.

Когда лодка входила в устье Фонтанки, Афанасий обратил внимание на небольшой дворец на одиноком острове. С берегом остров соединялся дамбой и подъемным мостом.

– То Подзорный дворец, – пояснил лодочник, по всему, из отставных матросов. – Петр Алексеевич любил бывать здесь, наблюдал за кораблями, входящими в Петербург по фарватеру Большой Невы. – Немного помолчав, перевозчик вздохнул и добавил: – В запустении ныне дворец, да и корабли стали редкими гостями на Неве.

7

Пришлось теперь Афанасию посещать коллегию ежедневно, как на службу, сюда хаживать. В большом уважении стал казачий голова среди жителей Литейного. Многие сроду не бывали на Васильевском острове. Какая нужда? А сибирский казак по указу Сената туда каждый день шастает!

Но все, слава Богу, до поры. Как-то утром по обыкновению его встретил знакомый приказчик:

– Что же вы, батюшка, эдак нынче припозднились? Господин секретарь уже изволил спрашивать. Срочно идите до господ! – понизив голос, приказчик по-приятельски посоветовал: – Встань у дверей и жди, когда пригласят. Запоминай: тот, что тебя более всех расспрашивать будет – секретарь Сената Кирилов Иван Кириллович, в темном парике – сенатор Алексей Михайлович Черкасский, а в рыжем будет сам адмирал Сиверс Петр Иванович.

За массивными дубовыми дверями в прохладе просторного кабинета вели неспешный разговор старые Петровы соратники, верные слуги государства Российского. Службы их протекали в различных областях и редко пересекались в жизни, но их объединяло нечто другое. Служение отчизне для них значило более, нежели дворцовые интриги и радение о собственном обогащении.

Секретарь Сената, хозяин кабинета и главный инициатор встречи, довел до приглашенных суть вопроса:

– Господа! Более всего сейчас нас должно беспокоить последнее Петрово деяние для благости Российской империи. Я имею в виду проведывание крайних восточных владений с целью закрепить их за империей и решить наконец вопрос, каким образом Азия и Америка вблизи себя пребывают.

– Вы, Иван Кириллович, глубоко правы! Названные вопросы очень важны, и решать их надо спешно, – с готовностью согласился адмирал Сиверс. – Слышал я от английского капитана, чья шхуна ныне стоит у меня в Кронштадте, что в их адмиралтействе поговаривают о морской экспедиции к северным берегам Тихого океана. А это означает, что если они опередят в съемке наших и прилегающих к нам восточных земель, то мы, господа, не только ничего не приобретем, но можем лишиться и собственных территорий. Тогда лишь воинскими баталиями сей вопрос решать придется.

– Экспедиция Витуса Беринга, снаряженная Петром Великим, второй год как на пути в Охотск, – продолжил сообщение секретарь. – От нее начали поступать первые известия, точнее, одни только жалобы и просьбы о помощи.

– И на что Беринг жалобится? – полюбопытствовал адмирал. – Здесь, на Балтике, он тоже не отличался особой смелостью и терпением. Хотя офицер исполнительный.

– А вы знаете, на все жалуется – на снабжение продуктами, на нерасторопность тамошних воевод, на морозы, опасность со стороны воровских людишек, особенно инородцев. Прочитав его отписки, я углядел в них полную нерешительность и, если хотите, отчаяние, – Иван Кириллович замолчал, ожидая реакции присутствующих.

– Но, насколько я знаю, в его команде такие блестящие офицеры, как лейтенанты флота Шпанберг и Чириков; подобным храбрецам сам черт не ровня, – напомнил адмирал Сиверс. – Они вполне могут показать пример храбрости и чести.

– Князь Алексей Михайлович! – обратился секретарь Сената к Черкасскому, которого изрядно утомили велеречивые реплики адмирала. – Вы сами долгое время пребывали в Сибири на посту губернатора и, следовательно, более сведущи о тамошних диких инородцах. Неужто нашим солдатам, вооруженных фузеями, они опасны?

– Как же, как же! Наслышан от воеводы якутского и анадырского приказчика! Есть там народец – казаки его чукчами прозвали, а их землю – Чукотским носом. Ту, что у самого восточного моря, на краю земли. Река немалая Анадырь через тот нос протекает. Сладили казаки острог, оказавшийся в центре тамошней немирной землицы. С виду чукчи напоминают самоедов, что по северным полуночным землям живут, но те – народ смирный, а эти дюже люты. А насчет фузей, извините! Казаки анадырские, кроме самопалов старых, ничего не видели.

– Господа! У меня в приемной находится некто Афанасий Шестаков. Он долгое время служил в Якутске тамошним казачьим головою. Сей казак подал челобитную в Сенат и теперь дожидается решения. В челобитной излагает прожект приведения тех земель в покорность Его Императорскому Величеству.

– Что за новость? – недовольно фыркнул адмирал. – Никак нынче мужики взялись государственные дела править. Следует его высечь да отправить обратно в Сибирь!

– Вы, адмирал, не горячитесь! – успокоил его князь Черкасский. – К таким казакам надо прислушаться! Он про Сибирь более других знает, и не понаслышке.

– Более скажу! Казак грамотен и приложил карту тех земель, с островами и землями, о которых я как главный географ империи даже понятия не имею, – добавил Иван Кириллович, раскладывая на столе карту Шестакова.

Адмирал Сиверс с нескрываемым любопытством склонился над картой, где многие надписи были весьма необычны.

– Такое трудно сочинить! Но заметьте, нет ни одного геодезического замера.

– К сожалению, тамошние мужики, как, впрочем, и архангельские поморы, сим высоким наукам не обучены.

– Ну что, господин секретарь Высокого Сената, показывайте своего мужика. Весьма любопытно взглянуть, – примирительно молвил Сиверс.

В кабинет Ивана Кирилловича Кирилова вошел якутский казачий голова Афанасий Федотович Шестаков. Под пристальными взглядами сановитых вельмож он проследовал в центр просторного, богато убранного помещения и остановился. В его поведении не чувствовалось ни раболепия, ни растерянности. Для человека, с детских лет привыкшего к опасностям и неожиданностям, эти чувства неведомы. Его более беспокоили мысли присутствующих людей, от которых сейчас зависела судьба его помыслов, и тех, кто остался на далеких окраинных берегах. Его состояние походило на напряжение охотника, неожиданно оказавшегося вблизи хищного зверя и замершего до мгновения, когда тот проявит себя либо миром, либо свирепой атакой. Чем раньше уловишь этот момент, тем больше шансов выйти победителем. Но здесь все считали себя охотниками.

«Дюжий мужичина и, похоже, непрост», – подумал адмирал.

– Умен, сразу видать, – оценил Кирилов.

– Настоящий сибиряк! Такой хоть чего добьется, лишь смерть его остановит. Ему бы подобным смельчакам поручать далее землицу восточную проведывать да не мешать указами, – заключил князь Черкасский и на правах старшего задал первый вопрос: – Откуда родом будешь, казак?

– Сибирский я, коренной! Еще дед мой – из поморов пустозерских; как на Енисей пришел северным морем, так там и остался. Верстался в Туруханском остроге в казаки, с тех пор и служим государю-батюшке. Отец в Якутский острог перебрался, ну а я по его стопам с малолетства в Якутске. Подьячий, Александр Еремеич, что в приказной избе писарем служил, – царство ему небесное! – обучил меня грамоте да языкам тамошних инородцев. Вот, более по грамотности, и выслужился до казачьего головы.

– А чего в Санкт-Петербург съехал? Аль Якутск опостылел? – продолжил дознание Черкасский.

– Что ты, господине князе! Я всей душой там. Вот как решите мои чаяния, так я до Якутска обратно откочую.

– Зрели твою карту. Прямо скажу: много там неведомых земель. Но верна ли, может, то вымысел? За карту кто ответчик? – на удивление спокойно и даже миролюбиво спросил адмирал Сиверс.

– Эту карту рисовал мой давний товарищ Иван Козыревский. Ныне он человече монашеского постригу и проживает в Якутске. В основе карты лежат походы приказчика Атласова. Иван состоял у него на службе долгое время и рисовал с его слов. После сам хаживал на кочах по Курильской гряде; другие казаки свое сказывали, а я уж, батюшка, за сии художества головой ручаюсь. Вот ежели открыть в Якутске школу обучения казачьих детей геодезии и обратить их на отыскание и покорение новых земель, на службу, к коей они совершенно обычны, то все по науке будет, и то пользам великим быть!

– Поведай вкратце сенаторам свои чаяния и заботы. Отвечай толково да без утайки, – распорядился Иван Кириллович.

– А то и предлагаю, господине сенаторы, что землицу ту, Чукотскую и Камчатскую, лежащую на восточном порубежье земли Русской, подвести под высокую государеву руку, ибо до сей поры инородцы тамошние не замирены и ясак добровольно не платят. По малолюдству служилых, остроги жгут, а острожный скот угоняют. Выходит, что наперед надо привести в подданство тех инородцев, которые уже были в ясашном платеже и изменили, а также и вновь, кои еще не были, а уж затем продолжить поиск новых земель.

– Обратите внимание, господа сенаторы, что речь идет именно о тех землях, куда по велению Петра Великого отправлена экспедиция Беринга, – вставил секретарь Сената.

– И что же это за народишко, не желающий идти под государеву руку? – спросил адмирал.

– Более всех досаждают чукчи, проживающие от Колымы по Анадырю до самого восточного моря. Береговых, что более промышляют морского зверя, мы прозываем сидячими, а тех, что кочуют по Анадырскому носу, оленными. Сами чукчи себя прозывают луораветлан.

– Лу-о-ра-вет-лан, – с трудом повторил Иван Кириллович. – И что же сие означает? Нечто типа быстрого оленя?

Государственные мужи дружно засмеялись.

– Извиняйте, господине секретарь, не угадали. «Луораветлан» на их языке означает «настоящий человек».

Все замолчали, словно поперхнувшись, а казачий голова продолжал:

– И не ведают те чукчи страха, а соседние народы, юкагиры и коряки, в панике бегут от них, называя грозой северного побережья.

– Расскажи о чукчах еще чего поболее, – попросил адмирал.

– Живут они, сторонясь от чужих глаз; и мы мало о них знаем. Ведомо, что кочуют на оленях и собачьих упряжках, бой у них лучный, доспехи из кож морского зверя. Начальных людей у них нет. Собирают ополчение быстро – до двух, а то и трех тысяч воинов, тогда и ставят над ними выборного командира. В бою жестоки до крайности, а с пленными обходятся по-доброму, не пытают.

– Сколько же надобно войску, чтобы усмирить сих нехристей? – подал голос князь Черкасский.

– Так, полагаю, казаков служилых собрать бы человек триста или четыреста – и достаточно, окромя солдат десятка два, геодезиста справного, матросов десяток, кузнеца, рудознатца тоже треба. Людишек лучше собрать по сибирским городам и острогам. Они более привычны к нашим морозам да и в бою с инородцами дюже стойкие. Служилых надобно развести по острогам: в Среднеколымский, Анадырский и Охотск. Оно и харчеваться так проще. С моря и с берега взять чукчей в клещи и замирить силою. Далее укрепить старые остроги, поставить новые в местах удаленных и к тому гожих, и вольно проведывать острова да новые земли.

– А что, твой племяш Иван даст ли твою карту Берингу?

– Непременно даст: у него срисованная копия имеется! Еще и проситься будет в экспедицию! Сильно его влечет в новые земли. На свои деньги морской коч ладит в Якутске, собирается Северным морем в Анадырь уйти.

– И что же, ты готов возглавить сей наряд?

– То будет для меня великая честь! Не пощажу живота своего ради дела государева! – не скрывая восторга, воскликнул Шестаков.

– Теперь ступай и жди нашего решения, – завершил разговор секретарь Сената.

После того как за казачьим головою закрылась дверь, Иван Кириллович попросил каждого высказать свое мнение.

– Господа сенаторы! Лично меня разговор окончательно убедил в необходимости снаряжения воинского наряда в земли чукчей. Надобно замирить сей народец и привести его под государеву руку. Если экспедиция Беринга вернется ни с чем, Россия будет опозорена перед всей просвещенной Европой. Мы, дети Петровы, не должны этого допустить! Предлагаю составить доношение в Верховный Совет под названием «О посылке якутского казачьего головы Шестакова в Якутский уезд к берегам Северного моря для проведывания новых земель и острогов, и о приводе обретающихся в тех землях и на островах иноземцев в подданство, и о даче ему, Шестакову, для того служилых и других чинов людей и оным жалованья».

– Я согласен с тобой, Иван Кириллович. Тянуть далее нельзя, – заговорил князь Черкасский. – Но всем ведомо, что вопросы по челобитным, несмотря на мнение Сената, решаются верховниками крайне медленно. С графом Петром Андреевичем Толстым я переговорю сам. Он сейчас у императрицы в фаворе и со светлейшим князем Меньшиковым в дружбе. Но кроме них в Верховном тайном совете значительный вес имеет генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин.

– На этот счет не беспокойтесь, – солидно заверил адмирал Сиверс. – С Федором Матвеевичем я пообщаюсь завтра. Он, по обыкновению, меня с докладами требует не реже как через день-два.

8

Несмотря на все старания секретаря Сената Ивана Кирилловича, доношение было рассмотрено на Верховном тайном совете лишь в январе 1727 года. Возмутительная волокита! Ведь минуло уже два года с тех пор, как казак Афанасий Шестаков подал прошение в Сенат. Хотя не стоит удивляться. Видит Бог, не озаботься его челобитной сановный чиновник, не случилось бы сего рассмотрения вовсе. К тому же хочется верить в старую русскую поговорку о том, что, если долго запрягать, то ехать будешь быстро. На все случаи жизни во все времена сородичи находили оптимистичные оправдания медлительности.

По приглашению Верховного тайного совета был заслушан нынешний сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгоруков, специально прибывший из Тобольска и тем еще отсрочивший решение на два месяца. Именно он и член Верховного совета граф Толстой проявили повышенный интерес к персоне казачьего головы, что в дальнейшем сильно повлияло на ход событий.

Оба представителя древних родов не хотели и не могли смириться с тем, что обычный мужик хоть и дослужившийся в сибирской глубинке до звания казачьего головы, способен возглавить столь серьезную экспедицию.

На последнем заседании Верховного тайного совета дебаты кипели вокруг государственных целей предполагаемой экспедиции, а также вообще в целесообразности ее снаряжения и особенно – по поводу руководителя похода. Вопрос о военной баталии супротив воровских инородцев стоял прежде иных. Тут-то и возникло первое сомнение.

– Князь Михаил Владимирович! – пылко произнес граф Толстой. – Как я понимаю, вы поддерживаете помыслы Афанасия Шестакова. Но казачий голова – должность приказной службы, а баталия – занятие воинское. Да и можно ли простому мужику довериться в столь большом и сложном деле?

– Бывший якутский воевода, капитан Михаил Измайлов, что ныне пребывает на воеводстве в Иркутске, самого лестного мнения о Шестакове, – отвечал Долгоруков. – И в сибирских острогах каждый служилый казак – воин добрый, но в большой баталии, полагаю, мужику довериться все-таки нельзя.

– Без сомнения, Афанасий Шестаков радеет за сии дела, да и обычаи тех земель ему ведомы. Может, ему человека дворянского роду приставить в сотоварищи? Чтобы помощником был и воинскую науку ведал.

– Есть у меня в Тобольске такой офицер, – немного подумав, ответил Долгоруков. – Дюже волею крепок и смел! Родом он из польских шляхтичей. Предки уже сотню лет в сибирских острогах служат. То капитан сибирского драгунского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий.

– Видимо, подходящий офицер. Я даже припоминаю его по наградному указу. Думаю, с этим вопросом все ясно, – подвел итог граф Петр Андреевич Толстой. – Готовим на подпись Ее Императорскому Величеству следующий указ: «О посылке якутского казачьего головы Шестакова для переговоров с немирными иноземцами о вступлении им в подданство России».

А к обладанию теми землями и в замирении с народами, их населяющими, у Росси причины веские: «Территории, прилегающие к российским владениям и ныне ей не подвластные, весьма нужны для прибыли государственной, понеже в тех местах соболь, рыбий зуб в достатке и прочий зверь родится. И пока в те земли, что с Сибирью пограничные, оные народы не вступили, следует их занять и подвести под государеву руку. Особливо для познания по восточному морю морского ходу, от которого может впредь пойти торговля с Японией, с Китаем или Кореей.

Надобно увеличить Якутский гарнизон до полутора тысяч человек за счет служилых людей из Томска, Енисейска и Красноярска. Из них четыреста служилых выделить в партию Шестакова. Среди солдат обязательно должны быть четыре гренадера, чтобы обучать делать земляные и верховые ракеты, хоть не для убийства, а для страху иноземцев. Остроги Охотский, Анадырский, Колымские, Тауйский отремонтировать и всячески крепить.

Для морских плаваний круг Камчатки и Чукотского носа из Адмиралтейской коллегии придать геодезиста, штурмана, подштурмана и десять матросов, а для строительства – судового подмастерья. Мастеровых людей, кузнецов, плотников выбирать из числа служилых казаков.

Снабдить экспедицию всем необходимым вооружением, потребным числом пушек и мортир с боеприпасами для установки их на корабли и остроги. На подарки иноземцам выдать сукно, олово, медь, иглы, десять пудов китайского табака и пятьдесят ведер вина.

Снабдить единовременно экспедицию жалованьем сразу на два года. В последующем выдавать жалованье всей команде в положенном размере и без задержек».

– А как же решим по части капитана Павлуцкого? Мне видится, что для пользы дела надо подчинить Шестакова обер-офицеру регулярной армии, – решительно настаивал сибирский губернатор.

– Князь Михаил Владимирович! – недовольно воскликнул, обращаясь к нему, граф Толстой. – То вопрос деликатный! Сейчас предлагаю сформулировать следующим образом: «Де послать с Шестаковым обер-офицера, для начала над военной командой по рассмотрению Сибирского губернатора». А вы, батюшка, по прибытии экспедиции Шестакова в Тобольск определите их отношение своим указом по общему согласию и тамошней обстановке.

Светлейший князь Меншиков хотя и председательствовал на этом заседании Верховного тайного совета, но вел себя крайне безразлично, возложив ответственность за принимаемые решения на графа Толстого. Это был период наивысшего могущества Александра Даниловича. Изрядно поднаторев в искусстве дворцовых интриг, он оставался человеком безграмотным и абсолютно не представлял масштабности и судьбоносности для России решаемых вопросов, да и сама Сибирь виделась ему не более как заштатная губерния, весьма удаленная и пригодная лишь для ссылки туда его недоброжелателей и противников. И неведомо было светлейшему князю, что именно Сибирь с ее бескрайними просторами и лютыми морозами будет во многом определять судьбу страны, а для него самого, как и многих других зарвавшихся лихоимцев, она станет последним убежищем.

По указу Ее Императорского Величества сотни людей добровольно отправятся в Сибирь, повинуясь чувству долга, творить историю России. Другим указом, изданным уже молодым императором Петром II Алексеевичем, в сентябре того же года гвардии майор князь Салтыков заключит главу Верховного тайного совета Александра Даниловича Меншикова под домашний арест. Вскорости со своими чадами и домочадцами он отправится в сибирскую ссылку. Последнее пристанище светлейшего князя – захолустный городок Березов, что стоит и по сей день на левом берегу реки Вогулка при впадении ее в реку Сосьва, а Сосьвы – в Малую Обь. Таковы уж пути Господни. Учит он нас уму-разуму, а мы все не разумеем.

9

Но вернемся к нашему герою. 23 марта 1727 года вышел именной указ императрицы Екатерины I и звучал он так: «О посылке якутского казачьего головы Шестакова для переговоров с немирными иноземцами, о вступлении им в подданство России». В этом указе одним из пунктов на сибирского губернатора возлагалась обязанность по его усмотрению послать с дипмиссией из обер-офицеров искусного человека и с ним Шестакова.

Согласитесь, странная формулировка. Если внимательно прочитать ее, то, без сомнения, видна двоякость трактовки начальства в экспедицией. Но, будучи в Санкт-Петербурге и в дороге до Тобольска, Афанасий не обратил на это ни малейшего внимания. Да и к чему, когда он неоднократно явственно слышал от сенаторов и членов Тайного совета о признании его как руководителя экспедиции; более того, Шестакова раздирали чувство восторга и планов громадье.

Единственно, что омрачило отъезд, это прощанье с Авдотьей Марковной. Она уже свыклась с бесконечным ожиданием. И вот теперь сколь ожидаемая, столь и нежданная разлука лишила ее всякой выдержки. Несмотря на оказанную честь ее супругу и выдачу немалого жалованья за два года, Авдотья чувствовала себя скверно. Растерянность и отчаяние переполняли казачью женку, все еще не насытившуюся супружеством. Крепко обняв супругу, казачий голова расцеловал малютку-дочь, размашисто перекрестил их головки и, не оглядываясь, отправился в далекие сибирские земли. В его представлении разлука предстояла долгой – лет пять, а то и более. Здесь Господь – распорядитель.

Сбывались самые заветные помыслы и мечты Афанасия. Его планы были одобрены полностью и вошли в наказные документы. Сенаторы тоже не поскупились, снабдив экспедицию всем необходимым. Но главное, в ее состав вошли люди, обладающие необходимыми знаниями и опытом. А уж отвагу, упорство, выносливость – эти достойные качества русского люда им предстояло доказать в деле.

Для морских походов и изыскания новых земель Адмиралтейством-коллегией экспедиции были приданы штурман Якоб Генс, подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Спиридонович Гвоздев.

Морским офицерам выдали необходимое оборудование: цепь мерительную, готовальню с инструментом, квадрант, азимут-компас; из циркулей – большой, хартинной, да простой и треножный, шкало планное, таблицы, хартины – плоскую и меркаторскую, один теодолит. Штурман и подштурман получили два пелькомпаса, восемь ординарных компасов, две склянки получасовых да две полуминутных.

Также в распоряжение Афанасия Шестакова предавались охотские мореходы Кондратий Мошков, Никифор Треска, Генрих Буш, Иван Бутин и, кроме того, ботовых дел мастер Иван Спешнев. Десяток матросов дополняли эту команду. Якутский казачий голова о таком мощном морском отряде даже не помышлял.

Возгордившись за себя и за деяния, которым надлежало свершиться, в июне 1727 года Шестаков в звании главного командира Северо-восточного края отправился со своей командой в Сибирь. Сомнений в своем главенстве у него тогда не было. Ведь именно так порешили сенаторы, министры и многочисленные члены коллегий, что в последние месяцы занимались устройством экспедиции с Афанасием Федотовичем.