На Врангеля. Повесть о перекопских боях.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Алексеев

Мы подошли к станции Сиваш, от которой до моста оставалось две версты. Взводный Рачев, наш политрук и я пошли вперед на разведку. По дороге мы не встретили нигде ни одного белогвардейца. Мост догорал. На станции Сиваш мы разместились в полуразрушенных холодных хатах. Все станционные постройки сгорели или были разбиты орудийными снарядами.

Наш обоз отстал, хлеба у нас не было, и мы легли опять голодными. «Ну, ладно, — думаем, — когда-нибудь и на нашей улице будет праздник».

Кузьмин

Мы промерзли, так холодно было в хатах, ведь в них, не было ни одного целого стекла.

Утром прилетел к нам первый снаряд.

Днем мы вышли смотреть, что делается у моста. Два пролета были сожжены — по одному с каждой стороны.

Оставив караул, мы пошли обратно. Ночью нам велели произвести разведку по ту сторону моста. Пошли из нашей роты в разведку четверо. Поднялись они по рельсам на обгоревший мост, переползли его, спустились на берег белых и проползли саженей десять, когда увидели окопы и в них белогвардейцев. Разведчики вернулись и рассказали обо всем, что рассмотрели.

Третьяков, Сундырев

Хлеба у нас не было попрежнему, артельщик не везет; купить негде, никого из жителей ведь не осталось. Врангель, отступая, всех захватил с собой. Где-то откопали пуда полтора пшеницы, высушили на лопате над огнем, столкли и сварили кашу. На железнодорожной линии, на белогвардейском берегу показался броневик и, заметя нас, стал бить по нашей стороне из тяжелых орудий. На нас это подействовало. Мы все притихли. А он бьет, и бьет, и бьет…

Алексеев

На третью ночь мы опять пошли к мосту. Опять поднялись по рельсам, прошли на другой берег, видим, сидят белые в секрете, и думаем: «Что делать. Как их взять?» Двинулись по обеим сторонам насыпи, но до секрета дойти не удалось. Белогвардейцы нас заметили, несколько раз выстрелили и ушли к своим. Тогда мы продвинулись еще немного. У них в секрете в яме был телефонный кабель. Мы его забрали и пошли дальше, бросая гранаты. Идем и видим, что на нас движется белогвардейский броневик. Мы бросились назад, а броневик открыл по нас огонь из орудия и ранил двоих наших. На броневике горел прожектор и ярко освещал всю местность. А мы бежали и думали, что останемся в плену и нас замучают кадеты. Взбираться по рельсам на мост очень трудно, а броневик все время стрелял по нас шрапнелью. Но все же добрались мы к своим.

Третьяков

На четвертый день пошел я в заставу. За изгородью и до железной дороги тянулись окопы, очень мелкие, не больше четверти аршина. Посредине их мы выставили пулеметы. Взводный велел проверить их. Мы увидели белогвардейцев, шедших из деревни в окопы. Наводчик выпустил по ним половину ленты. Через несколько минут из окопов вылезли несколько солдат и пошли в деревню. Наш наводчик выпустил по ним остальную часть ленты. Показался врангелевский бронепоезд. Наша застава начала стрелять по нему залпами, но он подошел к самому мосту и начал бить по нас картечью. Мы прижались к земле и лежали так, пока бронепоезд не ушел. Тогда мы вскочили и стали торопливо рыть окопы. Уже отходя, бронепоезд выпустил еще один снаряд. Он попал в амбар и отбил у него один угол. Наступила ночь. Вскоре нашу заставу сменили.

На пятый день весь наш взвод сидел в хате. Третий взвод был в заставе. Топилась печь. Слышим, выстрел — недолет, другой — перелет. Снова выстрел, но разрыва я не слыхал. Вдруг рядом в комнате кто-то закричал. Мы бросились туда и увидели в соседней комнате — она была разбита — трех раненых товарищей. Со стен осыпалась вся штукатурка. На окне лежали наган и бритва.

Сундырев

Снова слышим — гул по земле идет. Вот еще, опять и все сильнее, сильнее. К нам в хату вбежали несколько красноармейцев, бледные, с испуганными лицами. За ними внесли раненых. Они стонут, и их стон наполняет нашу хату. Раненые все прибывают. Прибегают два фельдшера. Всего внесли к нам в хату 13 раненых и 5 убитых. Всех их оставили у нас до вечера. А ночью их увезли. Везти днем нельзя. Противник бил по каждому, кого лишь замечал.

Воскресенский

Вечером наш взвод опять пошел в засаду. Пройдя мост, вышли мы на насыпь, где противник заметил нас. Его броневик стоял от нас в ста саженях, но мы были не из робких и открыли по нему огонь из винтовок и начали бросать в него гранаты.

Над нами ослепительно сверкнул огонь и осколком снаряда ранило стоящего со мной товарища. Я перевязал его и повел обратно. Вскоре за нами вслед пришел весь взвод.

Трухин, Воскресенский

Наш третий батальон был расположен в четырех верстах правее станции Човгар. Перед нами было широкое пространство, залитое водою. Как только противник замечал наше желание перебраться к нему на берег или высмотреть его позиции, он тотчас открывал по нас огонь из орудий, но ни в кого не попадал. Однажды мы получили приказание выяснить, где находится наиболее отлогий спуск к воде. Где мы стояли, там берег был очень крутой и высокий. Вечером приехал помощник командира полка тов. Бакланов, привез с собою много лодок и приказал, чтобы разведчики 7-й и 9-й рот подготовили спуск лодок на воду и в ту же ночь произвели разведку.

Лодки спустить нам удалось, но трудились мы напрасно. Плыть на них было невозможно. Глубина воды не превышала четырех вершков.

На другой день Моисеев — комбат 3 — и Бакланов получили приказание во что бы то ни стало произвести разведку на противоположном берегу. Ночью были посланы конные разведчики, но переправиться вброд они не сумели. Дно было илистое, вязкое и засасывало лошадей. Одну лошадь утопили, а когда сделали попытку вытащить ее, стали тонуть люди.

Утрам противник заметил, что на нашем берегу лежат лодки, начал бить в них снарядами и вскоре превратил в щепы больше половины их. Потопленную лошадь поздно вечером нам удалось вытащить веревками, и мы ее съели. В те дни мы не получали хлеба и конину ели с удовольствием.

Тов. Бакланов послал донесение о всех им сделанных попытках переправы и в ответ получил подтверждение приказа любой ценою произвести разведку. Тогда тов. Бакланов ответил, что все, что можно было сделать, сделано, а больше никаких попыток перебраться он не предпримет, хотя бы его под суд отдали или расстреляли. На этом наши старания проникнуть к белым вброд закончились.

Алексеев

Противник обстреливал нас каждый день, но мы не очень унывали: только перестанет бить, опять у нас и смех и шутки. Кто-нибудь веселую песню запоет, ему подтянут, а часто и плясать начнут. Хозяйничать начали: в одной хате нам было тесно, и задумали мы забрать себе для жилья еще другую, но там печки не было, тогда один из нас взялся кирпичи носить, другой клал их, третий воду грел и месил глину и еще один разбитое окно закладывал. Скоро печь была готова, но только хотели мы переселиться, как бежит патруль с приказом строиться.

Стали мы спешно головы и шеи обматывать кто чем мог — и рубашкой, и утиральником, и портянками, потому что в то время стояла морозная погода, а у нас суконных шлемов мало — одни фуражки.

Покой

Построились мы и пошли. Дошли почти до моста. Недалеко стоял сарай, где крестьяне держали скотину. Велели нам итти туда и оставаться там до нового приказа. Сарай был перегорожен надвое. Жить в этом дымном холодном помещении было очень трудно. Хлеба попрежнему нам не давали, не было у нас и табака. За трое суток один раз нам выдали по фунту с четвертью муки. Получили мы ее и думаем: что нам делать с ней? То ли заварку приготовить, то ли галушки сварить? Как зажжешь огонь, так настолько дымно в сарае делается, что глаза болят и ничего не видишь. Думали, думали — нам с этой муки — му́ка, но все же напекли лепешек — вышло по две на каждого — и съели.

Воскресенский

Хозяин нашего сарая уехал, когда начался обстрел, а до отъезда жил он в подвале. Вздумал я поискать там окурков и нашел несколько, свернул из них одну папиросу, и стали мы ее курить с товарищами, вчетвером одну. Нашел я и полфунта масла, и, когда нам снова выдали муку, оно очень пригодилось для лепешек. Но лепешки ели мы всего два раза, а все остальное время ели жженый ячмень.

Поставишь чай без чая — одну воду, заглянешь в ранец — сахар давно вышел — и станешь одну воду пить. Потом подумаешь про трубку — теперь бы славно покурить, в кисет заглянешь — нет и табаку…

Нецветаев, Нечужанин

Мы подобрали все окурки по хатам, по путям и на станции и выкурили. Пойдешь в другую роту, окружат тебя человек десять, а то больше, спрашивают: «Нет ли закурить?» «Нет» — отвечаешь. «Неделю уже не курил, — говорю им, — оттого и слабею». Не верят, обыщут, ничего не найдут и отходят — не интересен ты им. Вот был бы табак, другое бы дело, пошел бы разговор бойчее. «Хотя хлеба нет, так табаку бы!» — говорят и замолчат… Нет табака, и все! Ходишь сердитый, пока на станции где-нибудь в углу не найдешь окурка, а то и несколько, и тогда свернешь папироску и возвращаешься с радостным лицом, как будто побывал на табачной плантации.

Пойдешь к товарищам, дашь докурить и спросишь:

«О чем речи-то плывут у вас?» «Вот, — отвечают, — табаку нет, хлеба не везут». Стало быть попрежнему все тот же разговор.

Воскресенский

Когда мы лежали в цепи, я полез выше собирать окурки. В этот момент пролетел снаряд и оторвал полшпалы. Мимо моей головы как турнет! Землей меня так и засыпало и оглушило.

Плохо, плохо было стоять на Сиваше — и холодно, и голодно, и враг покоя не дает. Но вспомнишь, что Колчак у нас выделывал и как буржуи народ мучили, подумаешь про это и скажешь: «А все-таки добьемся мы свободы!»

Сидели мы в нашей халупе, как в тюрьме. Даже за водой для чая днем сходить нельзя было, так часто падали снаряды. Идешь, когда совсем стемнеет. Принесешь воды, согреешь, а хлеба нет, раньше иногда муку хоть выдавали, а потом и ее не стало. Решил я достать конины… Пошел уже в сумерки по задворкам, вижу, лежит конь загнанный. Я ударил топором его по ляжке и разрубил ее. И заметил меня в это время наш врач и закричал: «Что ты делаешь, товарищ, ведь эта лошадь давно сдохла». «Нет, — отвечаю, — посмотри, сколько крови, видишь ее снарядом ударило по заду». А он говорит мне: «Нет, товарищ, напрасно вы хотите обмануть меня, это вы разрубили ее топором», и тотчас позвал красноармейцев и велел оттащить лошадь подальше. Но ночью мы опять ее нашли и съели.

И чем дальше, тем чаще приходилось нам питаться дохлыми лошадьми. Ничего не доставляли нам. И командир полка Кривощеков, и помощник военкома Мясков, и комбат, и ротный Усков — все конину ели…

Много перетерпели мы и холода и голода, но все вытерпели…

Рано утром 11 ноября мы подошли к мосту. Он был не готов еще, на нем работали саперы. Перешли мы мост и рассыпались по насыпи. Подошел броневик белых, стал саженях в пятидесяти и открыл по нас огонь из орудий. Не пускает дальше.

Трухин

Наша артиллерия ответила ему из трехдюймовок. И тогда дрогнула земля — загремели тяжелые орудия Врангеля и не слышно стало наших трехдюймовок.

Враг был силен и, чувствуя, что мы решили раз навсегда покончить с ним, бил по нас из пулеметов и орудий бешеным огнем.

Рожков

Долго мы тут бились, но броневики никак нас не пускают и бьют шрапнелью по узкой насыпи, где мы находились. Потом врангелевцы начали стрелять снарядами с удушливыми газами. И хотя ветром и относило газы в сторону и они стлались над водою тяжелым желтым дымом и таяли, никого не отравляя, но мы боялись их больше, чем самого тяжелого снаряда. А в это время слева у деревянного моста шел жестокий бой. Там наступали наши, а мы им помогали тем, что отвлекали силы белых на себя. Через несколько часов пришлось нам сменить наших товарищей у моста.

Хлынов

После того как бой стих, саперам понадобился лес для работы на мосту. Мы погрузили в вагоны бревна и покатили, но нас заметила неприятельская воздушная разведка и начала бросать в нас бомбы. Мы отбежали от вагонов и по приказанию рассыпались в цепь. Начало смеркаться… Лес мы привезли, когда совсем стемнело. Саперы работали всю ночь у моста. Они, как муравьи, возились у взорванных пролетов, починяя их. Темно, идет непрерывная стрельба. Как кто возьмет бревно, его сейчас же ранят или убьют, беднягу. Жутко.

Трухин

После утренней демонстрации вернулись мы на станцию, нарезали мяса «игого» — днем было убито много лошадей снарядами — и начали варить. Хлеба не было. Варим, а нас все время торопят: «Поскорее, а то только полчаса будем стоять». Но в полчаса конину не сваришь.

Только, только вода в котле начала кипеть, как уже кричат нам: «Выходи». Суп мы вылили, а мясо взяли в руки и стали грызть его без хлеба. В зубах у нас — сырое мясо, а в руках — винтовки — и бежим!

Гусаров

Ночь была снова очень темная. Орудийные выстрелы то и дело доносились с нескольких сторон. Выйдя на железнодорожный путь, мы пошли по насыпи по направлению к мосту. Неприятель с двух сторон освещал его прожекторами. Было таинственно и страшно, как будто бы сам дьявол водил своими огнегорящими глазами при громе из орудий, трескотне пулеметов и грохоте разрывавшихся снарядов. Придя в расположение второго батальона, занимавшего караул около моста, мы заняли его халупы, а батальон пошел в наступление.

В этих хатах мы пробыли около часа, когда к нам пришел приказ выходить. В сумке у меня лежал кусок хлеба. Я получил его от хозяина халупы, в которой мы расположились, он приезжал на несколько часов для того, чтобы увезти кой-какой скарб от белогвардейского обстрела.

Когда мы выходили, мне в голову пришла мысль. «Надо, — думаю, — съесть хлеб, а то меня убьют и хлеб пропадет, да еще белый». И я принялся его есть и съел с большим аппетитом.

На меня навьючили с полмешка пулеметных кружков, я их тащил с трудом. Не дойдя немного до моста, мы остановились. Неприятель сильно обстреливал пространство вдоль линии железной дороги, засыпая нас песком и пылью. Расположились мы — одни в окопах, другие внизу за насыпью. Снаряды рвались недалеко от нас и их осколки летели во все стороны.

Лежим мы часа два. Вдруг прибегает батальонный командир и говорит, что приказано вернуться и через деревянный мост итти в обход. Мы вскочили и бегом двинулись к месту своего расположения, где нас уж ждал суп. Мне было очень досадно, что, идя в наступление, я съел свой хлеб, боясь, что меня убьют и хлеб пропадет. И из-за моего страха мне опять пришлось есть суп без хлеба.

Суворов

Часа за полтора до наступления темноты мы снова подошли к Сивашскому мосту. Неприятель попрежнему бил из тяжелых орудий по мосту и по нашему берегу, нанося нам тяжелые потери. Но, несмотря на жестоким огонь, саперы на виду у неприятеля продолжали возиться у моста, подвозя вагонами бревна, козлы и шпалы. Среди саперов было уже много убитых и раненых, но работа не прекращалась. Телефонная связь то и дело прерывалась, и потому наша батарея почти бездействовала.

Часов в десять вечера мост был наконец готов. Мы разузнали, что на берегу против нас неприятельских бронепоездов пока что нет, и пехота начала немедленно переправу. Впереди пошли роты и пешая разведка 264-го полка, а за ними роты и пешая разведка 268-го.

В темноте наши части быстро накопили силы за мостом, на дамбе по обе стороны железнодорожного моста. В то время как хвост 268-го полка еще тянулся гуськом по мосту, главные роты двинулись с дамбы на материк.

Неприятель нас заметил и открыл огонь.

Настал решающий момент.

Раздалась команда. Прокатилось красноармейское «урра!», и роты рассыпались и хлынули вперед.

Заговорили пулеметы и винтовки. Все чаще и чаще вспыхивали огоньки в темноте ночи. Все неистовее становился гул орудий. Навстречу пулям и огню бегут, задыхаясь, люди, бегут и падают. Слышим, что и у белых прокатилось «ура!» Стало быть они поднялись из окопов и идут на нас в контратаку.

Цепь на цепь…

Бегут красноармейцы к окопам белых. Валятся, орошая кровью берег Крыма.

За упавшими бегут другие.

У проволочных заграждений — много новых жертв. Проволоку рвали — кто лопатами, кто прикладом, набрасывали на нее одежду, перелезали и бежали дальше.

— Товарищи, за мной! — слышится команда.

Во тьме катится восторженное и гулкое:

— Урра-а-а!..

— Даешь Крым!..

Первая линия окопов занята. Недавняя тревога сменилась сильным чувством радости.

И вновь бежим в темноту, дальше, глубже в Крым.

Герои дрались, как львы. Но враг был силен, и нам пришлось потерять много товарищей. Но велика была наша радость, когда он был разбит и бежал.

Рожков

Мы перекололи пехоту белых, рассыпались в цепь и двинулись дальше вдоль железной дороги. Вдруг слышим — идет к нам бронепоезд со станции. Подошел к нам и остановился, приняв нас за свою белогвардейскую пехоту, и открыл огонь по мосту.

Потом, когда разобрался, что он в тылу у красных, быстро отошел на станцию обратно, а мы так и не сумели задержать или взорвать его. Со станции бронепоезд открыл орудийную стрельбу уже по нашим цепям, оставив мост в покое.

Ох, жарко было! Много побил он наших, многих ранил, но мы кинулись на бронепоезд «на ура», и он пошел от нас, все увеличивая ход. В этом бою был ранен наш взводный Вдовенко. Когда его вели под руки мимо нас, то он закричал: «Не падайте духом, товарищи, идите смелее!»

Пришли мы к станции. Противник уже отступил оттуда. Мы первым долгом забежали к служащим и попросили у них табака. Нам насыпали на несколько цигарок. Я закурил, зашел в другую избу и попросил хлеба. Мне дали и спрашивают: «Кто ты такой, отставший или красный?» А ответить я боюсь. Ведь я один… Но в это время в избу вошел наш комбат, написал записку и велел отнести к командиру полка, что я и исполнил. Командир сидел за столом с хозяевами избы и пил чай. Он посадил меня с собою рядом и налил мне чаю. Хозяйка принесла нам хлеба. Командир и говорит мне: «Ешь, как дома, не стесняйся — теперь Крым наш». И так хорошо мне стало. Поговорили мы с хозяином, он повеселел и угостил нас табачком.

Одинцов

Второй наш батальон пробрался через Сивашский мост, а первый — пошел в обход на Чонгарский. Впереди же нас гнал противника 266-й полк, а мы шли вслед за ним. Чонгарский мост был разбит, но справа от него стрелками нашей 30-й дивизии был построен новый. Сделан он был в виде плота… Через все озеро были протянуты бревна, по три в ряд, и по ним переходили наши части.

Ходак

Переходя через этот мост, я споткнулся о лежавшего красноармейца. Он был мертв. Я задел ремнем моей винтовки за его застывшую вытянутую руку и мне показалось, будто мертвый хочет остановить меня.

Мы подошли к проволочным заграждениям. Повсюду в поле лежали трупы людей и лошадей; здесь же валялись невзорвавшиеся мины. Много трупов висело на колючей проволоке. Мы проходили мимо них и вглядывались в их лица. Знакомых не было. Здесь погибли красноармейцы из 265-го и 266-го полков.

Эти красные герои навсегда останутся в моей памяти. Как рабочие отстаивали свою свободу на баррикадах, так эти герои, в большинстве рабочие и крестьяне, лезли через проволочные заграждения, выбивая неприятеля из окопов, не щадя своих жизней для торжества советской власти.

От станции Таганаш дальше на юг мы уже не встречали следов боев. Врангелевцы больше не оказывали сопротивления, а бежали в панике, бросая все свои орудия и имущество.

— Даешь Крым с табаком! — кричали красноармейцы и двигались все дальше.

Воскресенский

На станции Джанкой мы увидали телегу с печеным хлебом. Красноармейцы бросились к ней и стали расхватывать караваи. Наш комбат Ляпушкин бегает, кричит на всех, но не может отогнать нас от телеги, так изголодались мы.

Покой

Около Джанкоя на хуторе послышалась стрельба из «Льюиса». Побежали мы туда и видим, что во весь карьер скачет всадник и кричит, что едут офицеры. Рассыпались мы в цепь.

Едет запряженная тройкой лошадей тачанка и из нее стреляют из пулемета. Наш командир закричал: «Стой!» Тачанка остановилась. В ней сидели двое офицеров и сестра. У них было три пулемета. Мы забрали самый лучший, забрали офицеров и пару лошадей. Остальное отдали подбежавшим красноармейцам другой части. Потом вернулись на станцию Джанкой. Там уже были махновцы. Они угостили нас табаком, но требовали, чтобы мы его не давали ни коммунистам, ни нашим командирам, но мы их не послушали и курили все вместе.

Воскресенский

В Джанкое женщины грабили взятые у белых поезда с мукой. Мешки были тяжелые, нести их было женщинам не под силу, и они катили их по земле к себе в квартиры…

Мы продвигались дальше без задержки.

Рожков

14 ноября мы без боя заняли Феодосию. Утро было для нас веселое. В городе было оживление.

Мы шли с музыкой среди обгорелых складов, разбитых повозок и брошенного оружия. По всему было видно, что белые бежали в ужасе. Жители радовались нашему приходу. Наконец они могли отдохнуть от буйства и разгула пьяных офицеров.

Ходак

Вечером нас потребовали в караул на станцию. С моря подошло судно и начало обстреливать станцию орудийным огнем. Наша батарея стала отвечать. Снарядом белых убило трех красноармейцев. Вскоре судно ушло.

Алексеев

Из Феодосии нас двинули на Симферополь, где нам пришлось разоружать махновцев. Произошло это рано утром. Они все спали, и в их казарме ворота были заперты. Я перелез через забор и открыл их. Весь штаб Каретникова — махновского комбрига — был арестован, но сам «батька» скрылся.

Крым стал советским.