На Забайкальском фронте

НА СВЕРХСРОЧНОЙ СЛУЖБЕ

Над степью метался сильный порывистый ветер, гнал по небу разорванные облака, поднимал с дороги тучи сыпучей серой пыли и с яростью обдавал ею колонну. Он, казалось, хотел остановить упрямых людей, повернуть их вспять, но это ему не удавалось, и он уносился со свистом в мутную степную даль, точно почувствовав свое бессилие.

Подразделения прошли уже не один десяток километров. Из-под выгоревших солдатских пилоток струились мелкие капельки пота, оставляя на запыленных щеках темные извилистые следы. Пыль слепила глаза, хрустела на зубах. Опустевшие солдатские фляжки издавали на ветру сухой тоскующий звук. Все тяжелее ступали ноги. На повороте два солдата оторвались от строя и начали отставать. Скорей бы привал…

А привала все не было. Шагавший впереди колонны командир подразделения Жоров, высокий жилистый подполковник, то и дело с беспокойством посматривал на часы, поторапливал строй:

— Шире шаг. Подтянуться!

Надо было вовремя прийти в район сосредоточения.

Долгожданное слово «привал» прокатилось над колонной у степного колка, через который протекал небольшой ручей. Здесь было потише. Солдаты устремились к ручью и, утолив жажду, тут же рассыпались по зеленой ложбине. Одни начали переобуваться, другие протирать оружие. Задымились самокрутки — услада солдатского сердца.

Подтянулись и два отстававших солдата.

— Что же вы роту подводите? — упрекнул их подполковник Жоров, проходя мимо.

— Они, видно, минуту за время не считают, — недовольно проговорил старшина Бынков, поправляя на рукаве шеврон. — Тут на прошлой неделе один на кроссе отстал, так вместо того чтоб досадовать, переживать, вдруг говорит: «Минута больше, минута меньше — пустяки!» — «Как так, — говорю ему, — пустяки? Да в бою не только минута — секунда успех решает!»

— А вы, вместо того чтобы сердиться, взяли бы да рассказали о цене секунды в бою. Ведь идти-то нам еще немало. Может, пригодится, — посоветовал командир.

Когда подполковник ушел, солдаты, почувствовав, что старшина может сейчас рассказать кое-что интересное, начали пододвигаться к нему поближе. Старшина сидел у самого ручья и, слегка привалившись спиной к стволу толстой березы, вытирал платком свое круглое запотевшее лицо.

— Бой за мост как не помнить? — медленно, как бы нехотя, проговорил он. — Момент был ответственный — каждая секунда на счету. Проморгал чуть-чуть — ну и поминай как звали.

От их взвода в ту ночь зависел исход боя. Сумеет захватить он мост и тем самым сохранить его, значит, передовой отряд на рассвете ворвется в город. А не сумеет, значит, мост будет взорван, и тогда попробуй-ка наведи переправу, если на тебя смотрят с высоты десятки амбразур дотов и дзотов. Больших жертв потребует переправа.

Вышли в темную ночь. Двигались бесшумно, но быстро. Как ни опасен был поход, но идти не страшно, если вокруг тебя надежные товарищи. Рядом с Бынковым, как всегда, шел солдат Григорий Тафетулов. Роста он был, как утверждает старшина, богатырского, в плечах — косая сажень. С таким — любое дело не страшно. В роте шутили, что в пехоту Тафетулов попал случайно. Его якобы направляли в танкисты, но он «в танк не вошел». Вот и отправили Тафетулова в пехоту…

По левую руку осторожно ступал красноармеец Харитон Чернов — пожилой сутулый солдат. У Чернова было четверо детей. Самый младший из них — сын Валерка писал отцу печатными буквами трогательные письма. Командир взвода уважал Чернова и даже иногда советовался с ним.

За Черновым семенил Вася Осипов — маленький верткий, как вьюн, солдат, которого за веселый нрав все называли «ротной самодеятельностью». Вася веселил всю роту. Он мог и сплясать и рассказать побасенку, а если надо, и просто посмешить. Лицо у него кругленькое, в веснушках, нос остренький. Иногда, чтобы посмешить роту, он «лез в драку» на богатыря Тафетулова, умоляя товарищей: «Держите меня, держите!». Не любивший шуток Тафетулов часто корил Васю малым ростом:

— Ну какой ты солдат? Пуговка солдату — не больше…

Но командир взвода младший лейтенант Андреев высоко ценил Осипова. И прежде всего за проворство. Уж если надо что сделать быстро, лучше Осипова исполнителя не найти.

Вскоре они подползли к проволочному заграждению в три кола. За ним в темноте виднелись мертвые глазницы дзотов. Они могли ожить в любую минуту. По насыпи черной тенью ходил взад и вперед часовой. Солдаты замерли, прижавшись к земле.

Самая опасная минута…

Как же выйти из этой полосы смерти? Делать проход нельзя — рядом часовой. Обходить? Некуда. Значит, выход один: сорваться вихрем с места — и на мост. А проволочное заграждение можно забросать шинелями, припасенными на этот случай. Только бы суметь проскользнуть на насыпь до того, как оживут, проснутся огневые точки. Выждав, когда часовой пошел в противоположную от них сторону, командир взвода махнул рукой, и солдаты ринулись вперед. Первым вырвался Тафетулов, левее бежали Чабан и Чернов. Вот уже они забросали ряды проволоки шинелями, и Бынков заметил, как юркий Осипов с ходу перемахнул все три кола и, перевернувшись кубарем, побежал дальше.

Часовой обернулся в то время, когда половина солдат уже преодолела препятствие. Он закричал, вскинул автомат, но тут же был снят верной очередью.

— Вперед! — что было силы крикнул командир взвода, и каждый понимал, что в эти считанные секунды решается успех дела.

Дзоты загрохотали только тогда, когда взвод был уже на насыпи. Лишь два солдата, не успевшие быстро взбежать по крутому скату, были тут же сражены наповал.

— Гранатами по амбразурам дзотов! — послышался голос Андреева.

Ночная тишина, разорванная первой автоматной очередью, теперь наполнилась гулом и треском: рвались гранаты, трещали автоматные очереди.

В темноте было трудно отличить своих от чужих. Бынков только и видел крупную приметную фигуру богатыря Тафетулова да маленького верткого Осипова. Тафетулов дрался на штыках с двумя низкорослыми солдатами. Вот на него бросился третий, пытаясь скосить очередью из автомата. Но проворный Осипов опередил его. Выронив автомат, противник покатился под насыпь.

«Мал золотник, да дорог!» — мелькнуло в голове Бынкова.

Ожесточенная схватка на мосту закончилась очень быстро.

Когда группа вражеских солдат была уничтожена, младший лейтенант Андреев дал в воздух голубую ракету. Это сигнал танкам: «Путь свободен».

Ракета ярко осветила лежавшие повсюду трупы гитлеровцев, фермы моста, широкую реку, по которой стлался пороховой дым.

«Теперь только бы удержать, сохранить…» — подумал Бынков. И в этот самый миг вдруг увидел под откосом насыпи вражеского солдата, торопливо возившегося с концами перебитого провода.

Еще раньше его увидел Тафетулов.

— Сапер! — вскрикнул он, тут же бросился вниз и прикончил сапера, не дав ему связать разорванные концы провода, соединяющие подрывную машину с зарядами, заложенными под мостом.

Из-за реки уже ясно доносился рокот наших танков: заслышав их, враг пошел на последний отчаянный шаг — пустил на мост машину, груженную взрывчаткой.

— По машине — огонь! — крикнул Андреев, разгадав намерение врага.

Мгновенно затрещали выстрелы. Машина с подожженным бикфордовым шнуром беспомощно свернула с насыпи под откос и взорвалась, осветив реку ярким пламенем.

А по мосту с грохотом неслись уже советские танки. Они тут же ворвались в город и заняли до рассвета две прибрежные улицы. К утру подошли главные силы и докончили начатое дело.

…Рассказав солдатам обо всем, старшина Бынков с удовлетворением заметил в их глазах огоньки задора и даже восторга. «Значит, не зря рассказал», — подумал он и вслух произнес:

— А теперь сами судите — пустяк секунда или не пустяк? Задержись-ка мы на несколько секунд, когда бежали к насыпи, ну и крышка всему взводу и всему замыслу. А если б Тафетулов не успел прикончить сапера? А если бы мы машину не успели подбить? Вот она, брат, секунда. Она судьбу боя решает! — И, подумав, закончил: — А может быть, исход целой операции.

В район сосредоточения подразделение подполковника Жорова пришло точно в назначенное время. Взводы быстро заняли исходные позиции для наступления и начали окапываться. Земля попалась твердая, неподатливая. Лопаты глухо стучали о каменистый грунт, на поверхность вылетали сырые комья земли. Несмотря на усталость, солдаты орудовали проворно. Бой предстоял нелегкий, и каждому хотелось показать все, чему научился за последние месяцы.

Прибывшие на учения военные корреспонденты записали в этот день в свои блокноты немало фамилий отличившихся солдат и командиров. Особенно привлекли их внимание саперы обороняющейся стороны. Они так хитро «озвучили» проволочное заграждение, что просто диву даешься. Глянешь на проволоку — никаких звенящих предметов, а задень хоть пальцем — шум поднимешь.

— Это какой-то хитрец придумал, — говорили меж собою бойцы. — Прямо настоящий Семушкин.

Можно было подумать, что Семушкин находится где-то среди обороняющихся и учит всех своим примером смекалке и военной хитрости. Но каково же было изумление корреспондентов, когда они услышали эту приметную фамилию — Семушкин — и среди наступающих. Ее назвал командир подразделения подполковник Жоров, и вот по какому поводу.

Оказывается, разведчики наступавшей стороны все-таки обхитрили саперов. Они сделали подкоп и совершенно неожиданно проникли к уязвимым местам «противника». А разведчик Болдырев так просто удивил всех. Он связал из прутьев раму, уложил на нее слежавшийся вал сена, подлез под него и так, черепахой пробрался в расположение «противника».

Когда Болдырев уже подползал к штабу, разразился сильный ливень. По земле полились потоки воды. Но разведчик ничем не выдал себя. Он настойчиво продолжал выполнять приказание командира и не только разведал оборону «противника», но даже подслушал важный телефонный разговор.

— Вот это настоящий Семушкин! — отозвался о разведчике подполковник Жоров.

— Так кто же такой у вас Семушкин? Наступал он или оборонялся?

— Был он и в обороне, был и в наступлении, — шутливо заметил Жоров. — О его подвиге я рассказал однажды бойцам, и вот они стараются теперь подражать герою фронта.

Со старшиной Семушкиным комбат расстался давно, больше года, но до сих пор помнит отчетливо этого расторопного волжанина с белыми, как лен, волосами и серыми глазами, в которых всегда таилась хитринка. По внешности он больше всего отличался от других, пожалуй, лишь необыкновенно белым лицом. К нему совершенно не приставал загар. Наступит, бывало, весна — все загорят, посмуглеют, а старшина Семушкин зимой и летом одним цветом.

Отличился старшина Семушкин при штурме одной безымянной высоты, которую солдаты прозвали Проклятой. Прозвать ее так было за что. Эта злополучная высота задержала их на целые сутки. А причиной всему был большой дот с многоярусными рельсовыми перекрытиями, который поддерживался соседними огневыми точками, замаскированными в кустарниках.

Вторая атака началась под вечер. Было душно. Поникли от жары травы. Раскаленное солнце, казалось, спешило скрыться за линию горизонта, чтобы там хоть чуточку остыть. Перед атакой по высоте долго били пушки.

— Ну теперь капут им! — крикнул старшина Семушкин, поднимая взвод в атаку.

Батальон продвигался успешно. Вот уже пройдены передние траншеи врага. За ними был виден дот, который причинил столько огорчений батальону.

Дот был сильно поврежден, но в нем еще крепко сидел враг. Когда батальон был уже почти у цели, снова застрочили пулеметы, заухали невесть откуда мины.

Атака захлебнулась.

Егор Семушкин был уже недалеко от дота, но тут рядом раздался сильный взрыв, который свалил его с ног.

— Вы ранены? — кинулся к нему красноармеец Шайхатар Фаттаков.

— Спасайте командира! — крикнул ему старшина и начал прикрывать отход, стараясь поразить установленный на фланге пулемет, строчивший по тому месту, где был укрыт раненый командир.

Несколько минут старшина Семушкин бил по врагу, заставил замолчать вражескую огневую точку, но потом рядом раздался взрыв, и старшина потерял сознание.

Очнулся Егор Семушкин уже вечером.

Солнце скрылось за горою. Малиновый свет вечерней зари ярко освещал и зеленеющую внизу долину, и потемневший от разрывов склон высоты. Сначала Семушкин даже не узнал места, где он находился, но, глянув на полуразрушенный дот, сразу все понял. Захлебнулась атака. А что же случилось с ним? Старшина пошевелил плечами — шевелятся! Подвинул руку — тоже двигается! Значит — повоюет!

Остаться одному в стане врага — дело, конечно, невеселое. Но старшина Семушкин, рассказывая потом о своих приключениях, не подчеркивал всех трудностей и страхов, которые ему пришлось пережить и претерпеть. «Конечно, было страшновато, — сознавался он. — Да ведь страшно, говорят, бывает даже героям, не только мне. Главное — суметь побороть страх и действовать согласно уставу и разуму».

Едва старшина успел убедиться, что он цел, как вдруг увидел: из полуразрушенного дота вышли три вражеских солдата и, низко пригибаясь к земле, торопливо направились прямо к нему. Что делать? И тут его осенила мысль: так ведь он же убит. Значит, лежи да помалкивай.

Внизу, у подножия высоты, застрочил наш пулемет, и вражеские солдаты, проскочив мимо Семушкина, скрылись в траншее. Хитрость удалась!

Постепенно темнело. В небе появилась луна. Она медленно плыла через редкие, прозрачные облака, озаряя вспаханную снарядами высоту, зеленую равнину, которая теперь казалась белесой, точно ее кто посыпал мелом. Егор Семушкин лежал на спине. Пилотки у него на голове не было, и набегавший иногда тихий, еле ощутимый ветерок ласково шевелил его мягкие, как степной ковыль, волосы. Вот в небо взвилась ракета. Она осветила дрожащим светом высоту и погасла.

Очень хотелось пить. А еще больше хотелось повернуться на бок, чтобы дать отдохнуть онемевшей спине. Но старшина понимал, что делать этого нельзя. А вдруг взлетит ракета, и вражеский наблюдатель заметит его? Тогда все пропало.

Лежа в неподвижной позе, Егор Семушкин напряженно думал о том, что же ему делать дальше.

Сначала он намеревался было уползти к своим, но потом раздумал. Уползти — дело нехитрое. Суметь бы вот сообразить что-нибудь посущественнее. Но что? Что может сделать один против десятков? Один, говорят, в поле не воин. «Один не воин? — заспорил с собой старшина. — Как это не воин, если он советский воин!»

Старшина стал прикидывать, какими он располагает возможностями. Прежде всего ощупал себя. Пистолет был при нем. Это хорошо. Да в придачу — нож в кармане. Тоже неплохо. Нащупав у пояса противотанковую гранату, он обрадовался еще больше. Это уже совсем хорошо! В такую минуту граната роднее брата!

В голове сразу зародились дерзкие мысли. А что, если сейчас подползти ему к этому проклятому доту да гранатой в амбразуру! Неплохо, конечно, убить с полдесятка врагов, но что это даст? Поднимется тревога, его схватят, а в дот сядут другие, которые и будут потом поливать свинцом наши атакующие цепи.

«Сделать бы это во время самой атаки…» — подумал Егор Семушкин, вспомнив о подвиге парторга роты Баторова.

Между тем время шло. Луна подалась далеко на запад. На востоке заалела зорька. Становилось прохладнее, хотя земля была по-прежнему теплая. Не двигаясь с места, Семушкин сунул под себя гранату, пистолет, сверху положил нож и опустил на него свою руку. Ему очень хотелось полежать на груди, чтобы отдохнула занемевшая спина. Но он все-таки продолжал лежать точно так, как упал. Так требует дело.

Глянув на пламенеющий восток, Егор представил себе свой батальон в эту минуту. Комбат составляет план атаки. Нелегкое дело. Взвод принял, должно быть, сержант Золотарев. Солдаты клянутся, наверное, отомстить за рану комбата и за смерть командира взвода старшины Семушкина. «Погодите, братцы, хоронить Егора Семушкина, помирать ему рановато, со счета не сбрасывайте, помогу. Я, кажется, что-то придумал…»

Его мысли нарушил тихий шорох. Семушкин затаил дыхание. Он чувствовал, что к нему кто-то ползет. «Уж не санитар ли Дружинин? — подумал он. — Вот некстати!» Шорох приближался. Чуть приоткрыв глаза, старшина увидел вражеского солдата. Тот подполз к нему и ловко вытащил у него из кармана часы. «Быстро работает, как на базаре, — подумал старшина, — видно, практика большая. Ну бери, бери — приметнее будешь. Я тебя с ними и под землей найду».

Но на этом дело не кончилось. Взял мародер часы и полез к старшине в карман гимнастерки, где у него хранились письма.

Старшина замер. А мародер засунул руку в карман и насторожился. Как ни спешил он, но все-таки, видимо, почувствовал тепло живого тела.

Медлить нельзя было ни одной секунды. В воздухе блеснул нож. Враг без звука свалился мертвым.

Управившись тихо с мародером, Егор Семушкин принял опять свое первоначальное положение и не без удовлетворения подумал: «Этак, по одному, я их всех…»

Может быть, и пожаловал бы кто-нибудь к Егору Семушкину, но тут раздался вдали пушечный выстрел, за ним другой, и началась артиллерийская подготовка. «Надо искать щель», — подумал Семушкин и скатился в воронку из-под снаряда.

Орудия били долго. Снаряды рвались совсем близко, сотрясая землю. В воздух взлетали веерообразные столбы пыли и дыма. Стало совсем темно. На Семушкина сыпались земля, щебень, галька.

Наконец ураганный огонь начал стихать, и старшина вдруг отчетливо услышал русское «ура». Волна атаки приближалась, как эхо, как рокочущий вал морского прибоя. Вот свои уже совсем близко, рядом. Слышен даже топот ног. «Пора действовать», — решил Егор.

Семушкин быстро стряхнул с себя землю, которой он был засыпан с головы до ног, и полез на край воронки. Над его головой просвистела пулеметная очередь. Ожил проклятый дот!

— Ах ты, живучая гадюка… — обозлился старшина.

Собрав все силы, он метнул в амбразуру противотанковую гранату. Раздался сильный взрыв, и пулемет смолк.

— Ура! — грянуло рядом и покатилось по всему склону.

Через несколько минут высота была взята, и командир батальона обнимал запыленного и смущенного вконец Семушкина. Уцелел старшина, только руку ему раздробило осколком. По этой причине списали его с котлового довольствия. Старшина поехал на Волгу, домой. Руководит сейчас колхозом. А имя его осталось на сверхсрочную, действует и в обороне, и в наступлении.