На задворках "России"

Хренова:

— Я подчиняюсь одному Сергею Павловичу!

Залыгин спешит с ней согласиться. И только потом спрашивает у Спасского: а как положено? Тот мнется: ну, учитывая нашу особую ситуацию...

Что же вы никак не можете договориться, сетует Залыгин. Тогда подскажите, кем вас заменить? Если будут предложения, заменим. У вас троих, у всех, есть недостат­ки. Ладно бы сказали: не хочу работать, ухожу. Так ведь и этого нет! Тогда договари­вайтесь...

Он ждет от нас чуда, спасения. Еще верит, что можно вернуть утраченный мир.

Однажды при мне заходит к главному юрист Кривулин, в своей ёрнической мане­ре внушает Залыгину:

— По новому закону, Черномырдиным подписанному, бухгалтер ни за что не от­вечает! Имейте в виду. Это при советской власти бухгалтера сажали в одну камеру с руководителем. Теперь не то. Старайтесь ничего не подписывать!

— Да мне уж и так... почти ничего не несут... — лепечет растерявшийся старик.

— Вот и хорошо, и не надо. Пускай подписывают Сергей Ананьевич, Василий Ва­сильевич, а вы не подписывайте. То есть, конечно, — спохватывается, — Сергею Ананьевичу с Василием Васильевичем тоже не надо подписывать что попало. Пускай разбираются. А вы — совсем ничего!

Я чуть не за рукав вывожу увлекшегося Кривулина из кабинета. На пороге нас настигает голос Залыгина:

— Спасибо!

— Пожалуйста! — Юрист серьезно кланяется...

Спасский, выговорив условия, берется-таки за дело. Теперь чуть не каждый день в его кабинетике шум — это Зюзина, принеся что-нибудь на подпись из бухгалтерии, учиняет скандал. Хренова до Спасского не снисходит — он выслушивает ее насмеш­ливые отповеди по телефону ... Василий Васильевич остается невозмутимым и непрек­лонным. Он при исполнении, это придает старому служаке уверенность...

Вечером 13 октября со Спасским происходит то же, что ранее со мной. После ра­боты во дворике "Нового мира" на него внезапно нападают. Семидесятилетний ста­рик оказывается ловчей и крепче меня, он упреждает первый удар, удерживается на ногах и дает отпор. Ему все-таки разбивают в кровь голову, рвут кожаную куртку. Преступник скрывается. Спасский возвращается в редакцию. Вызывают по горячим следам милицию, приезжает телевидение...

Обю всем этом я узнаю только на другой день от Розы Всеволодовны. "Показали сразу по двум каналам, разве вы не видели? Там и случай с вами упомянули". И еще: "Наша Сарра Израилевна сказала телевизионщикам все. Прямым текстом. Назвала все имена".

— Могу еще понять историю с Яковлевым, — рассуждает Костырко с Розой Все­володовной, развалившись перед ней в кресле. — Учитывая характер и все такое. Но чтобы дважды и с разными людьми — это ва-аще!

То есть меня-то он давно "сдал" и по отношению ко мне любые меры считает зара­нее оправданными: "Если враг не сдается..." Спасского тоже почему-то терпеть не мог, мне же в этом и признавался. Но: зачем-де так демонстративно, зачем оставлять на­рочитые следы? Нет, сам Костырко поступил бы иначе, создал иной сценарий...

Моя дверь в приемную распахнута, он прекрасно знает, что я его слышу.

(И в чем-то понимаю. В таких случаях малодушных мучает страх: а вдруг подумают на меня? Хочется заранее оправдаться. Хотя бы и таким путем: это не я, потому что я бы сделал умнее. А насчет "зачем" — ясно зачем: террор. У террористов своя ис­пытанная тактика.)

Появляется Киреев с видом скучающего прохожего, поневоле ставшего свидете­лем не слишком смешной уличной сценки.

— Готовьтесь, Руслан, теперь ваша очередь! — зловеще шутит Роза Всеволодовна.

Тот и ухом не ведет. В отношении себя, похоже, подобной перспективы никак не допускает...

К Спасскому (а он, с перемазанной зеленкой головой, уже на работе) приходит из районного отделения следователь — тот самый, что вел мое дело. Снимает показа­ния, зовут и меня.

— Опросите ваших сотрудников, — говорит мне следователь, — не знают ли они такого человека (читает записанное со слов Спасского): "Возраст около 23 лет, рост 168—170, светловолосый, курносый, нос острый, черты лица мелкие..."

Звонит телефон. Спасский снимает трубку, она у него громкая, и мы все слышим отчетливый голос Залыгина:

— Василий Васильевич, следователь еще у вас? Вы ему сказали, что все это идет от бухгалтерии?

Спасский деликатно обрывает телефонный разговор. Мы ведь оба с ним молчим как шпионы. Сводим дело к простой случайности, самое большее — к какому-нибудь сумасшедшему автору журнала, бывают иногда такие. У нас нет иного выхода, по­тому что нет прямых улик. Хотя очень хочется, чтобы следователь сам додумался (это же задачка в два счета, для первоклассника!), чтобы кто-нибудь другой сгоряча бряк­нул, пусть хоть Сарра Израилевна, и в этом смысле даже нечаянный безумный звонок Залыгина меня втайне радует.

Робость. Боязнь оговорить невинных. Всегдашние интеллигентские сомнения. Но то — я, а что же Спасский? Может быть, сказывается еще и безнадежный опыт обще­ния с милицией?

Следователь настораживается:

— Я слышал, как ваш начальник Сергей Павлович сказал по телефону, что ему уг­рожали. Вы что-то от меня скрываете?

Не дождавшись ответа, задает еще вопрос:

— Сергей Павлович — он примерно вашего возраста, такой же пожилой?

Обращается сразу к нам обоим. Мне 45, Спасскому за 70... Слава Богу, Сергея Пав­ловича он так и не увидел.

После нападения на Спасского резко меняются отношения Залыгина с Хреновой. Он неделями не может с ней встретиться для решения самых неотложных дел. Всякий раз, когда Сергей Павлович в редакции, у Лизы "английские курсы" (когда-то он сам разрешил ей ходить на занятия в рабочее время). Домашний телефон Хренова отклю­чила. Как-то Залыгину докладывают, что бухгалтер появилась у себя на четвертом этаже. В это время идет редколлегия, Роднянская произносит речь. Он трясущимися руками накручивает диск телефона, удачно соединяется и при всех начинает громко разговаривать с Лизой, забивая докладчицу.

— Может, я мешаю? — произносит, прервавшись, Роднянская с язвительным сми­рением.

Но Залыгину не до нее. Он упрашивает Хренову немного задержаться на работе и уделить ему хоть несколько минут. Лиза, видимо, отвечает, что как раз сейчас у нее начнутся английские курсы.

— Но один-то раз можно и опоздать! — бессильно протестует Залыгин.

Лиза что-то возражает. Он:

— Ах ты, черт!

Договаривается, когда ей можно позвонить домой:

— Так в десять я вам звоню!

После разговора у него долго трясутся руки...

— Попробовала бы она с Наровчатовым так поговорить! — кипит Роза Всеволо­довна после редколлегии. — Или с Карповым!

— Что, Сергей Павлович не видался с ней с того самого дня, как напали на Спас­ского? — Мне любопытно.

— Не знаю! — стервенеет она. — Когда я пытаюсь теперь что-то у Залыгина выяс­нить, он отвечает: не скажу, чтобы вам крепче спалось.

Не было вернее способа нагнать на бедную Розу Всеволодовну бессонницу! Очень скоро она узнает, что Сергей Павлович вел себя по-мужски и что у него действительно были причины кое-что от своей помощницы скрывать. Когда в редак­цию с почтой поступит анонимка и попадет прямо ей в руки и Залыгин вынужден будет признаться, что получает такие по домашнему адресу уже давно.

Не знаю, что там слали Залыгину. Я видел только эти два машинописных листка, ставшие впоследствии известными многим. Тогда же снял с них копию, благодаря чему могу теперь воспроизвести все, вплоть до орфографических ошибок:

"Сергей Павлович!

Мы требуем, чтобы вы в двухнедельный срок ушли в отставку. Вы развалили журнал. Вы настолько стары, что еле передвигаете ноги.

Если до 15 ноября вы не уволитесь, мы обратимся в прокуратуру России и разоблачим как злостного укрывателя доходов, получаемого от Кары за 1 этаж.

Получаемая коллективом зарплата и премии и производственные расходы журнала на­много превышают доходы от подписки. И сразу видно, что журнал имеет побочные неофи­циальные доходы (черный нал), не облагаемые налогами. Это будет неопровержимым дока­зательством о том, сколько руководство получает от Каро. Это очень заинтересует и нало­говую полицию.

Освободите, пока не поздно, место для более молодых и деятельных замов.

Направляем вам копию письма в прокуратуру, которую мы отправим 15 числа сего месяца".

На втором листе была та самая "копия":

"Копия

Генеральному прокурору России

Просим Вас расследовать незаконные действия главного редактора журнала "Новый мир" господина С. П. Залыгина. Он ловко с корыстью осуществляет руководство журналом со своей секретаршей Р. В. Банновой. А нас пытается контролировать. Получает незаконно деньги несколько сот миллионов от казино Каро, арендуемый весь 1 этаж. Налоги нам запрещает платить.

Как известно, сейчас органами прокуратуры возбудили уголовные дела в отношении ряда лиц от культуры за укрывательство доходов. Просим в это число включить и Залыгина С. П. При проверке мы засвидетельствуем все, что сдесь сообщаем.

Коллектив"

Роза Всеволодовна не раз потом говорила, что за строками этих посланий так и слышится отчетливый голосок Лизы Хреновой. Ее интонация.

ВЛАСТЬ В ГРЯЗИ

Спасский, поневоле войдя в роль, взялся за дело уверенными номенклатурными руками. Сам собрал и провел совещание (пригласив меня и Василевского) компью­терного отдела, наиболее скандального в редакции, находившегося под сильным вли­янием бухгалтера. И когда взбалмошные женщины налетели на него с обычными пре­тензиями к "начальству", резко осадил их, сказав всего-навсего:

— Ваше поведение на работе, каждой персонально, мы рассмотрим отдельно. Соберемся в ближайшее время.

И хотя он, как я уже говорил, в принципе, не отличал принтера от ксерокса и силь­но путался в своих распоряжениях, касающихся производства журнала, все притих­ли. Потому что Спасский никогда не сомневался, что начальник должен начальство­вать, а подчиненный — подчиняться. В этом было его решающее преимущество пере­до мной.

— А вы, поди-ка, злорадствуете? Пусть, мол, теперь с ним помучаются, пусть срав­нят? — не упустила кольнуть меня Роза Всеволодовна.

Думаю, эту сочиненную в ее лукавой голове мысль она тут же довела до Залыгина, как всякое тешащее ее новоизобретение. Хотя на самом деле я Василию Васильевичу сочувствовал и от всей души желал ему успеха. Он ведь ни на что не претендовал. Просто он был человек старой выучки, честный бюрократ, не терпевший беспорядка и уверенный, что всякий распад можно и должно остановить административными мерами.

Отношения с арендаторами как будто налаживались. Спасский спешно заканчи­вал подготовку нового договора. Казалось, это лишит шантажистов почвы и позво­лит восстановить покой в редакции.

В начале ноября в приемной замелькал Зелимханов. Подолгу говорил с Залыгиным наедине, иногда куда-то вместе с ним ездил. Однажды засиделся у Сергея Павловича дольше обычного. Вылетев вдруг пулей, стремительно оделся и ушел, ни на кого не глядя и ни с кем не попрощавшись.

Залыгин не показывался.

— Не случилось ли чего с Сергеем Павловичем? — обеспокоился я.

Хмурая Роза Всеволодовна не шелохнулась, выдерживала паузу. Я даже не заме­тил, когда она проскользнула-таки в кабинет. Вышла — вконец расстроенная.

— Не хочу больше ни о чем говорить!

Чем-то крепко раздосадовал ее Залыгин, а чем — не знаю.

Существовали между "фигурантами", как принято говорить в определенной среде, некие отношения, о которых я старался не только не расспрашивать, но и не думать, чтоб ни на кого не грешить. Суть сводилась, видимо, все к тому же, о чем шла речь на майской встрече в Переделкине: изыскать защиту от напасти и сберечь для журнала какие-то деньги, скопленные на черный день. При этом в условиях нарастающей па­ники неизбежно совершались ошибки.

Но они, эти частные тайны, на самом деле ничего не значат, когда явлены харак­теры. Читатель, надеюсь, уже и без того знает, кто на что был способен, а как сказы­вались те или иные наклонности моих персонажей в конкретных житейских ситуаци­ях — дело десятое.

Может показаться странным, но и в этих условиях отделы продолжали сдавать материалы, печатный станок исправно работал, журнал выходил в срок. Каждый машинально делал свое дело.

Киреев сдал в очередной номер нечто невероятно безграмотное и пошлое. Автора-дебютанта привела Лена Смирнова. Задерживаю своей властью рукопись, уже под­писанную Киреевым и Василевским. Роза Всеволодовна, прознав про это, косится на меня с недоверием: тоже играю-де в какие-то свои игры.

— А вы сами почитайте! — предлагаю.

Читает, хохочет до слез. У нее за долгие годы глаз наметанный.

— Вам смех, а я что должен делать? Пускать в печать?..

Сама передает рукопись Залыгину. Зайдя к нему, застаю его за чтением.

— Ну, как?

— Киреев-то это видел? — наивно спрашивает он.

— Конечно. Подписал и сдал.

Киреев вызывается на ковер. Разговаривают наедине, но сразу от Залыгина Кире­ев проходит в распахнутую дверь моего кабинета.

— Что вам не понравилось-то?

— Да все. Такой серости в “Новом мире" еще не бывало. Неужели сами не видите?

— Так. Понятно, — яростно, с угрозой в голосе.

Пишет на имя Залыгина бумагу: если ваши взгляды на прозу больше совпадают со взглядами Яковлева, чем моими, прошу перевести меня на должность обозревателя, а его назначить заведующим отделом. Не упускает ввернуть, что Яковлев, мол, сложил с себя денежные заботы и делать ему теперь вроде как нечего...

Отдает почему-то не Залыгину, а в руки Розе Всеволодовне.

— Руслан! Не надо этого!..

Соглашается легко и забирает заявление назад. Это ж не всерьез, тут главное — сделать ход. Залыгин всяко теперь будет знать и ход этот обдумывать.

Роднянской, которая в связи с отклонением мной этого рассказа дежурно бурчит о "цензуре", говорю жестко: на месте Залыгина я, получив такую рукопись, немедлен­но бы уволил за профнепригодность всех, кто ее одобрил: Смирнову, Киреева и Ва­силевского.

— Да вы почитайте, сами увидите.

— Не буду. Я заранее знаю, что она мне не понравится. Но это не играет роли!..

Никто уже не пытается блюсти внешние приличия, что-то скрывать, тратить силы на притворство. В этом больше нет нужды.

Коробейников, сама угодливость, взял отчего-то моду носить Розе Всеволодовне чай из буфета.

— Да не нужно мне чаю!

— Ну, почему?

Тон такой, что крепко задумаешься, отказываться ли.

А Хренова, в очередной раз не сойдясь во мнениях со Спасским, на весь коридор громко кричит ему вслед:

— Вы дурак, Василий Васильевич! Вы круглый дурак!..

Таков был фон редакционной жизни накануне злосчастной анонимки.

К чести Розы Всеволодовны, она не раскисла, но даже как будто собралась, стала строже и ответственнее, не отвлекалась больше на ерунду. До нее впервые, может быть, дошла вся серьезность и тяжкая двусмысленность ее положения — главного поверенного в запутанных делах сходящего со сцены Залыгина.

Сразу после прочтения была, конечно, в шоке.

— Что делать?..

— Не прятать. Показать всем. Как можно большему числу людей! — посоветовал я.

И произошло невероятное: без ведома Залыгина, даже не позвонив ему (в тот день в редакции его не было), пустила письмо по кругу.

Вскоре подошли возбужденные Киреев, Василевский, Костырко. В пустом каби­нете главного редактора учинили стихийный совет.

Костырко раньше всего завел разговор об упомянутых в анонимке деньгах: сколько их да где лежат?

Я заявил, что Сергею Павловичу следовало бы немедленно создать своим прика­зом комиссию и передать все финансовые дела под общественный контроль — ради спасения репутации своей, всех нас и журнала в целом. Эта задача представлялась мне сейчас важнейшей, и усилия собравшихся я предлагал направить на ее решение — то есть на то, чтобы уломать Залыгина, что было, конечно, делом нелегким. Глас­ность лишила бы шантаж смысла. А затем можно бы заняться и выявлением шанта­жистов.

Речь Василевского приняла круто обвинительный уклон. В ответ на реплику Бан­новой, что нельзя спихивать всю ответственность за отношения с "Каро" на больного Залыгина, что с решением о сдаче в аренду первого этажа соглашались все и каждый с этого что-то имеет, он закричал:

— Не надо, Роза! Со мной лично Залыгин никогда не советовался! Это вы с ним решали!

Тут с Василевским случилась истерика (скорее всего, от страха, что так далеко зашел), он всхлипнул и кинулся прочь из комнаты.

Киреев молчал.

Роза Всеволодовна выдержала и этот удар.

Разгоряченная после бестолкового обсуждения, поделилась со мной наедине "женским" секретом:

— А все зависть! Как-то Хреновой долго не удавалось встретиться и поговорить с Сергеем Павловичем, и я пригласила ее к себе домой на день рождения, куда он тоже собирался приехать. И она позавидовала: что Залыгин пришел меня поздравлять, что чувствует себя как дома... Обстановке позавидовала — хотя не такая уж и роскошная у меня обстановка.

Объяснение было гениальным. Стоило помучиться в "Новом мире" три года, что­бы услышать такое!

Разбивают головы, пишут анонимки и доносы, запускают убийственные слухи, устраивают заговоры, перевернули с ног на голову всю редакцию — и все из-за чего? А вот из-за чего, оказывается!

— Но как Сергей Павлович ее терпит?

— Он тайно в нее влюблен. Когда-то в нее был влюблен и Филипчук. Правда же, она красивая?

Для меня в ту минуту не было никого прекраснее Розы Всеволодовны. (Хотя красоту Лизы Хреновой я, сказать честно, и в другие минуты не особенно замечал. Что-то в ней, несмотря на ее молодость и правильные черты лица, было от хищной пти­цы, отталкивающее.)

Анонимка пришла перед выходными. Всякая драматическая завязка выпадала отчего-то на конец недели, превращая дни вынужденного бездействия в сплошную муку.

Прошел слух, что в ближайшую среду Залыгин соберет редколлегию, чтобы зая­вить о своей отставке.

В понедельник с утра иду его отговаривать и успокаивать. Он:

— Ведь я давно хочу уходить, и совсем не из-за того. Но теперь они сделали все, чтобы я задержался.

— Молодец! — восхищаюсь я, обсуждая эти слова с Розой Всеволодовной.

Она относится к Залыгину более придирчиво: ему на все плевать, он из одного лишь писательского любопытства хочет собрать людей, чтобы посмотреть им в гла­за. Так он ей сказал.

А мне — и это нравится.

Набрасываю текст заявления в поддержку Залыгина, которое намереваюсь зачи­тать на заседании и дать желающим на подпись. Ставлю в известность об этом Сергея Павловича, затем Баннову. Та задумывается. Обиняками дает мне понять, что такое заявление лучше бы дать озвучить народному любимцу Костырко. Чтобы не ссорить­ся с ней, делаю вид, что не расслышал.

Во вторник напоминаю о предстоящем собрании Чухонцеву. Тот невнятно бор­мочет, что все это — лишнее, Сергей Павлович нездоров, ничего бы такого не надо... В данном контексте это может означать только одно: лучше бы Залыгину принять условия анонимного ультиматума и уйти в отставку.

В среду утром, еще до приезда Залыгина, в приемную врывается Костырко и гово­рит, что ничего не понимает: то собрание назначают, то отменяют... Он сам за то, чтобы созвать людей и разобраться. Выговаривает почему-то мне. Я отвечаю, что готовлюсь к собранию и об отмене впервые слышу.

Прошедшего к себе Залыгина первой навещает Роза Всеволодовна. Выйдя из каби­нета, объявляет, что Сергей Павлович не хочет никакого собрания, а если оно все-таки состоится, то, скорее всего, без него. И что отсоветовала ему присутствовать на этом собрании будто бы Роднянская.

Я поднимаюсь в отдел критики к Роднянской и Костырко и говорю им, что мне осточертели закулисные игры, грязные сплетни по коридорам и нанятые кем-то бан­диты за углом и что, если намеченное собрание с участием Залыгина по чьей-либо вине не состоится, я буду считать этого человека прямым пособником и укрывате­лем преступников.

— Про Андрея Василевского тоже кто-то слухи распускает, — зачем-то обиженно сообщает Роднянская. Бесстыжий взгляд в упор, укоряющая интонация.

Все-таки вынуждаю ее спуститься вместе со мной к Залыгину — просить провес­ти заседание. А он и не возражает. Но вид несколько отсутствующий. (Роза Всеволо­довна объясняет: плохо себя чувствует, много выпил лекарств...)

На редколлегии, однако, Залыгин говорит хорошо и печально. О том, что он за время своего правления сделал много ошибок, оказался плохим администратором, а финансистом и вовсе никудышным. Что все надеялся выправиться после инфаркта, начать полноценно работать, но тут пошло одно за другим: схватил воспаление лег­ких, после еще одну простуду, а теперь вот эта история со звонками и анонимками. Что давно собрался уходить из журнала, оставалось только обговорить условия ухо­да, но анонимщики сделали все, чтобы он отложил свое решение. Ему важно одно: услышать от членов редколлегии их оценку происходящего.

Роза Всеволодовна вела, как всегда, протокол. У меня сохранилась его копия, ци­тирую фрагменты:

"С. П. Залыгин. Я собрал вас, чтобы услышать ваше мнение в связи с угрозами и аноним­ками в мой адрес. Я знаю, кто это делает, но у меня нет доказательств... Мое пребывание на посту главного редактора — дело нескольких месяцев. Думаю, творческий коллектив, если сочтет нужным, сможет продолжить сотрудничество со мной в удобной для всех форме. Может быть, я окажусь полезным редакции в качестве консультанта ...

И. Б. Роднянская. Я понимаю, среди присутствующих нет авторов этого письма. Но пись­мо написано кем-то из работающих в редакции, хорошо знающих финансовое положение журнала. Все происшедшее за этот год расцениваю как грубый шантаж и уголовные деяния. Нам непременно надо выявить этих людей и удалить из коллектива ... С такими людьми нельзя находиться в одном коллективе. Всем ясно, что они внутри редакции ...

С. П. Костырко. Меня удивила сама постановка вопроса. Как можно относиться к такой ситуации? Разумеется, мы возмущены.

О. Г. Чухонцев. Эта анонимка бросает тень не только на Залыгина, но и на всех нас. Кроме брезгливости, ничего не вызывает. Я работаю с Залыгиным десять лет, и для меня это очень важно. Вы, Сергей Павлович, не должны определять срок вашего ухода. На шантаж надо отвечать спокойствием и презрением. Это мы выразим в нашем решении. Ситуация достаточно трагична. Мы проработали с вами десять самых тяжелых, самых непредсказуемых лет.

Мы все свидетели того, что эта грязь существует внутри редакции...

С.П. Залыгин. Анонимка меня подкосила... Мне недолго осталось жить, смерть меня не пугает. Должен признаться, я многое сделал не так. Меня никогда не угнетала редакторская работа, но как администратор я слаб, как финансист — тем более. Я был бы признателен, если бы ваше решение было отражено соответствующим заявлением. Это могло бы нас не­сколько обезопасить".

Запись велась, к сожалению, не слишком подробно.

Услышав про какое-то заявление, которое к тому же Залыгин попросил дать каж­дому на подпись, Роднянская заволновалась:

— Кому мы будем писать это заявление?

Заголосили и другие. Кого будем осуждать? Разве у нас есть улики?

Залыгин снова жалобно, беспомощно просит о поддержке. На заготовленную мной бумагу он, похоже, уже не рассчитывает.

Когда я зачитываю заявление, все вздыхают с некоторым облегчением: так вот, оказывается, о чем разговор!..

"ЗАЯВЛЕНИЕ

журналистского коллектива журнала "Новый мир"

Мы, журналистский коллектив "Нового мира", выражаем возмущение фактами угроз, шантажа и другими преступными акциями, анонимно совершавшимися в течение этого года в отношении главного редактора и других сотрудников журнала.

Выходки анонимов, позволяющих себе выступать от имени "коллектива", наносят вред репутации журнала "Новый мир" и лично оскорбляют каждого из нас. Мы не хотим иметь ничего общего с этими лицами.

Мы подтверждаем свое доверие главному редактору журнала С. П. Залыгину и настоя­тельно просим его продолжать руководить журналом.

Предлагаем всем сотрудникам журнала "Новый мир" присоединиться к настоящему За­явлению.

12 ноября 1997 г".

Принимают единогласно. Потому что ничего такого особенного, никаких наме­ков, обвинений и требований в тексте не содержится.

Залыгин удовлетворен и тотчас покидает собрание. Вслед за ним расходятся ос­тальные. Но меня придерживает Василевский. Ему не нравятся слова "шантаж" и "пре­ступные". Это уголовно наказуемые деяния, говорит он, и мы обязаны сообщать о таком в органы. Во-первых, на редколлегии никаких таких обязанностей не лежит, возражаю я, это дело администрации; во-вторых, мы уже дважды официально обра­щались в милицию по поводу нападений (о чем он, Василевский, может, конечно, и не догадываться), но пока толку нет. А что такое "другие акции", да еще "анонимно со­вершавшиеся"? — не отстает Василевский. А трубой по голове из-за угла — вот это и есть другие, поясняю я, они же и анонимные. Да уж если трубой из-за угла, то какими они еще могут быть, скалит зубы Василевский; но пока никто еще не доказал, что между первым и вторым существует связь...

Заявление под угрозой; похоже, Василевскому (а значит, кое-кому еще) очень не хочется его подписывать, и они ищут любые предлоги. На помощь неожиданно при­ходит Роднянская: предлагает всего лишь заменить "преступные" на "хулиганские". Василевский, не найдя поддержки в своем главном эшелоне, нехотя отступается.

И все подписывают. Все, кто присутствовал на собрании, но также и отсутство­вавшие, но причисленные к "журналистскому коллективу". (Это понятие из устава АОЗТ "Редакция журнала "Новый мир” еще не раз будет фигурировать на страницах хро­ники.)

Розе Всеволодовне приходит в голову (кого еще могла посетить такая светлая мысль?) поручить Коробейникову обойти с подписным листом остальных сотрудни­ков.

Внимательно прочитав анонимку, Коробейников, как передавала мне Роза Всево­лодовна, выразил крайнее изумление на лице.

— А вы об этом не знали, Павел Алексеевич?

— Как можно! — сказал Коробейников. — Ведь журнал только на Залыгине и дер­жится.

И на другой день под заявлением уже стояли подписи и Хреновой, и Зюзиной, и всех наборщиц, и всех корректоров, и шофера с буфетчицей, и Сарры Израилевны, и самого Коробейникова... Всех-всех.

Залыгин продолжал вести себя так, будто ничего не произошло. Всякий раз, когда Роза Всеволодовна, или Спасский, или кто-то еще подступали к нему с серьезным разговором о бухгалтере, которая послала всех давно и далеко, он уже не спорил, не защищал Хренову, но говорил:

— Отложим до зарплаты.

Или:

— Давайте подождем, сейчас она проводит одну денежную операцию...

Больше всего он боялся, что приостановится процесс начисления и выдачи денег.

Пустячная текущая работа: сделать расчет цены журнала на предстоящий год для института "Открытое общество", который оплачивает библиотечную подписку. Эти дела продолжаю вести я, поэтому пишу бухгалтеру поручение. Никакой реакции. Зап­рашиваю еще и еще. Наконец со своим посыльным Коробейниковым Хренова пере­дает мне с четвертого этажа записочку, где — ничем не мотивированный отказ.

Тут звонок Залыгина из дома: как там у нас дела? Докладываю: срочно нужен расчет цены, иначе мы лишимся выгодного партнерства.

— Сейчас я ей позвоню, но она не сделает.

После безуспешных, как и предполагалось, переговоров Залыгин снова звонит мне и на меня же нападает:

— Неужели нельзя как-то договориться? Я с нового года ухожу, вам с ней рабо­тать!

— Сергей Павлович, но с ней невозможно работать!

— Поэтому я и ухожу...

Когда ему в таких случаях резонно возражали, что не лучше ли избавиться от не­управляемого бухгалтера, он отвечал: "После меня делайте, что хотите. Я уж дорабо­таю с ней".

— Ему важно сохранить за собой после ухода зарплату и машину, все время твер­дит о каких-то "условиях", — сердилась Роза Всеволодовна. — Наша судьба его со­всем не интересует!

У нее были основания нервничать. После собрания травля усилилась. Каждый день приносил какую-нибудь неожиданность.

Как-то в конце рабочего дня в приемную врывается Роднянская и напористо, как обычно, настаивает на немедленной встрече с Залыгиным:

— Я хочу спросить, как его здоровье!

Залыгин у себя в кабинете, но уже собирается уезжать, спешно дочитывает или доделывает что-то. Объяснений Розы Всеволодовны на этот счет Роднянская слушать не желает и все повторяет загадочную фразу:

— Я хочу ему сказать: Сергей Павлович, в следующий раз четвертой буду я! Так нельзя, надо что-то делать! В следующий раз четвертой буду я!..

Роза Всеволодовна недоумевает, пытается что-то выяснить у нее, потом у Залы­гина. Оказывается, позвонивший Залыгину в очередной раз аноним назвал ему... три фамилии анонимщиков. Кого именно, Залыгин не раскрывает.

— Я уверена, там были названы и мы с вами! — Это Роза Всеволодовна мне. — Теперь я поняла, почему Сергей Павлович в последние дни смотрит зверем!..

Рассказала, что ей тоже на днях позвонили вечером домой: молодой мужской го­лос потребовал сложить в мешок 30 тысяч долларов и выбросить за окно. Она подхо­дит с трубкой к окну и отвечает:

— Приготовьтесь, сейчас выбрасываю!

Во дворе, конечно, никого нет.

Вскоре ей позвонили на работу и сказали, чтобы готовилась: сейчас приедут за деньгами. Она известила об этом меня и провела остаток дня в тревоге. А уходя до­мой (я еще оставался), горько пошутила:

— Ждите гостей!

А я и так жду чего угодно. Двор теперь пересекаю чуть не бегом, осматриваясь и сжимая в кармане газовый баллончик. В метро иногда делаю несколько лишних пере­садок, чтобы оторваться от воображаемого "хвоста".

Звонить стали часто. Однажды я застал подобный разговор и подсказал Банновой не класть трубку. По другому телефону связался с отделением милиции (тем самым, которое нами уже дважды занималось), попросил выяснить номер телефона шанта­жиста. Мне сказали, что милиция не имеет такой возможности и мне следует обра­титься на телефонную станцию. Позвонил туда: там посоветовали обращаться в ми­лицию...

Роза Всеволодовна говорила, что всю жизнь ждала начальника, за которым чув­ствовала бы себя как за каменной стеной. Косолапов, Наровчатов, Карпов, теперь вот Залыгин... Не дождалась.

После новой, еще более раскованной по содержанию машинописной анонимки, в которой ниже подписи "Коллектив" стояли три бесформенные размашистые закорю­ки, Залыгин написал обо всем происходящем в ГУВД Москвы на имя тогдашнего на­чальника Куликова и попросил о помощи.

Тогда же он наконец собрался с духом и предложил Хреновой покинуть редакцию. Сергей Павлович сам рассказал мне об этом и пожаловался, что "не может сладить с девкой": она отказалась писать заявление об уходе и пригрозила, что за нее вступит­ся коллектив.

АГОНИЯ

8 декабря 1997 года Залыгин приехал в редакцию и с помощью Розы Всеволодовны устроил в кабинете скромное застолье для сотрудников по случаю своего дня рожде­ния (6-е приходилось на субботу).

Народ собрался почти как на похороны. В основном молчали: кто от расстрой­ства, кто с затаенной неприязнью к имениннику. А Сергей Павлович все оглядывал собравшихся, волновался: Василевского-то не забыли позвать? А где корректоры? А почему Швабрина стоит, разве стульев не хватает?..

Не пригласил к столу только Коробейникова, вызывающе торчавшего в дверях, да про сотрудниц бухгалтерии не вспомнил.

Как раз накануне он взялся за Хренову с Зюзиной всерьез. Приказом от 3 декабря за упущения в работе объявил обеим выговоры. На заявлении Хреновой, попросив­шей разрешить ей приходить на работу к 14 часам "в связи с прохождением обучения на курсах на получение аттестата аудитора", написал прыгающей рукой: "Представь­те справку с курсов: что Вы — их слушательница, с какого часа и по какой там заня­тия, по каким дням, в течение какого срока. Что курсы просят освобождать Вас в "НМ” на эти дни и часы. До получения такой справки Ваше отсутствие на работе будет рассматриваться как прогул"...

Чтобы немного отвлечь публику от тяжелых мыслей, Залыгин по всегдашней при­вычке рассказывал истории из своего прошлого. Студентами в общежитии жили — по семь человек в комнате — и никогда не ругались! Его, Залыгина, кровать стояла у двери, где выключатель. Народ чертит, к сессии готовится, но ровно в 11 вечера он привстает на кровати и — гасит свет. Все! Никто не возражал. И с женой за 57 лет совместной жизни ни разу не ссорились... В его, Залыгина, жизни вообще не было ничего плохого. Теперь, может, будет, к тому идет, а до сих пор — не было.

Вот эта фраза, что у него в жизни "не было ничего плохого", особенно восхитила Роднянскую, она не уставала ее потом повторять ...

Хренова проводила дни за компьютерными играми. Когда Спасский просил ее что-нибудь сделать по работе, отвечала, что все свои проблемы он будет решать уже с новым бухгалтером. А затем и вовсе ушла на больничный.

Тут-то и прибыли в "Новый мир" два офицера налоговой полиции и приступили к многодневной пристрастной проверке.

По редакции, прознавшей о письме Залыгина Куликову, немедленно пустили слух, что проверка эта как раз и явилась результатом собственной глупости Залыгина и его помощницы Банновой. И что пострадают от их инициативы в первую очередь сотрудники бухгалтерии, а затем, конечно, все остальные.

Версия была шита белыми нитками. Спасский с Кривулиным утверждали, будто есть в налоговой системе негласное правило: доносчик освобождается от ответствен­ности. А одна из корректоров мне поведала, что как раз перед визитом полицейских к ней заявилась кассир Зюзина и потребовала признаться налоговикам в получении каких-то дополнительных сумм, кроме зарплаты по ведомости.

— Она что, за дуру меня принимает? — изумлялась корректорша. — Ведь меня же потом, непонятно с каких доходов, еще и налоги заставят платить!

(Через месяц эта честная женщина, квалифицированный и добросовестный ра­ботник, подала заявление "по собственному желанию". На мои расспросы о причи­нах, вынудивших ее пойти на такой шаг, упорно отмалчивалась.)

В компьютерном цехе Зюзину, однако, послушались.

А после произошла совсем невероятная история. Я знаю о ней со слов других и передаю так, как слышал.

У Спасского в сейфе хранились полторы тысячи долларов на расходы. Он возьми да и попроси Коробейникова: ко мне скоро зайдут с проверкой, возможно, захотят осмотреть сейф — спрячь эти деньги или вынеси их из редакции от греха! (Надо ска­зать, что Василий Васильевич, взявший Коробейникова на работу, все это время не давал его в обиду и, несмотря ни на что, благородно защищал даже перед Залыгиным.) Коробейников кладет доллары, не таясь, в верхний ящик своего стола, что в неболь­шой комнатке при входе в редакцию, и занимается текущими делами. Туда-сюда, по коридорам, по лестницам — у завхоза много хлопот, за ним разве уследишь! А тем временем являются, как и обещали, полицейские, но сразу почему-то не к Василию Васильевичу в кабинет, о чем была у них с ним договоренность, а — прямиком к сто­лу Коробейникова: ну-ка, покажите, что у вас там в левом верхнем ящичке?..

Спасский берет вину на себя и объясняет, что деньги эти долго копил... на кос­тюм. А Коробейникову дал, потому что завхоз понимает толк в костюмах и обещал подобрать то, что надо.

Василию Васильевичу почему-то не очень верят: видимо, он не производит впе­чатление человека, который покупает костюмы за полторы тысячи долларов.

Но самое замечательное, я бы сказал — великое, событие (с которым ничто дру­гое из этой мрачной поры новомирской истории и рядом не поставишь) происходит на другой день. Роза Всеволодовна утром при встрече с Коробейниковым просто и буднично говорит ему:

— Павел Алексеевич, я еще никогда в жизни не видела таких подонков, как вы.

Наверное, Коробейников в ответ, как обычно, сказал:

— Ну, почему?..

Во всяком случае, предпочел шума не поднимать.

Залыгин, узнав обо всем (вероятно, от самой героини, да какое это имеет значе­ние!), обрывает дома провод от страха за свою обожаемую помощницу: "Зачем вы это сделали? Что теперь с вами будет?.."

Роза Всеволодовна и сама уже не верит, что сделала, голос звенит и дрожит в от­вет, и на глазах — слезы...

Сам Залыгин в дни нашествия налоговой полиции появился в редакции, кажется, всего один раз. Офицеры сразу к нему, но долго не задержались. Я услышал из своего кабинета слова одного из них, в дверях обращенные к Залыгину на прощание:

— Вам, конечно, давно пора на отдых...

Зато Розу Всеволодовну помучили изрядно. А она и не возражала, охотно поведа­ла все, что знает, вплоть до покушений на меня и Спасского.

Появившись у меня, полицейские начали как раз с этого:

— Вы связываете нападение на вас с обстановкой в редакции?

— Не знаю. Это могло быть простым совпадением.

Они, кажется, рады ответу. Скандальный эпизод закрыт.

Рассказывают мне о долларах Спасского, о показаниях наборщиц, о том, что кас­сир Зюзина каждый месяц в одном и том же обменном пункте меняет некую сумму в валюте на рубли — видимо, чтобы доплачивать сотрудникам помимо ведомости?..

— Вы признаете эти факты?

— Как я могу признавать или не признавать то, о чем впервые слышу от вас.

— А вы сами отдавали подобные распоряжения? У вас есть для этого полномо­чия? — Молодые, напористые, наседают.

— Моя работа — редактировать журнал. У меня в кабинете нет ни сейфа, ни даже запертого шкафа: ничего, кроме рукописей. Что касается моих возможностей распо­ряжаться финансами, об этом можно судить хотя бы по моей зарплате. Она гораздо ниже зарплаты бухгалтера.

Сворачивают расспросы, произнеся невнятно, что их задача — собрать улики и завести дело, а в дальнейшем редакцией займутся следователи. Но на прощание отче­го-то сердечно жмут мне руку.

А вскоре после них приходит с настоящим допросом Василевский.

— Слышал, в редакции нашли валюту?

— Мне известно об этом, вероятно, не больше вашего. Говорят, чудак Спасский попросил Коробейникова припрятать свои деньги, а тот...

— Ну, неважно, — обрывает с раздражением. — Нашли валюту.

— Не только это. Ваши подопечные на четвертом этаже...

— Да, я знаю. Девочки дали показания. Означает ли это, что нас будут штрафо­вать?

— Штрафовать! Нам грозят уголовным делом, Андрей. Они что, не ведают, что творят? Рассчитывают остаться в сторонке?

— Да. Я сейчас не про уголовные дела. Их, конечно же, будут возбуждать в уста­новленном порядке против Иванова, Петрова и Сидорова. Я говорю о журнале в це­лом. Какова предусмотренная законом сумма штрафа? Выдержит ли бюджет редак­ции?

Впервые он с таким бесстыдством передо мной обнажался. Не скажу, что я был потрясен, но не сорваться и ответить в обычном тоне стоило мне больших усилий.

— А вы спросите у тех, кто всю эту кашу заварил. У них больше информации...

Весь мир валится, а тут Спасский корпит в своем кабинете над выравниванием зарплат! Карандашиком выставляет на ведомости проценты: кому убавить, кому при­бавить... Большинству сохраняет прежнюю ставку, себе немного уменьшает (хотя и так была невелика), Хреновой и Зюзиной урезает солидно.

— Где это видано, чтобы главный бухгалтер столько получала? Ее ставка — на уровне заместителя. Даже не первого, второго.

Рассуждает уверенно и солидно, как привык в прежние времена.

— Сейчас мы соберемся, все замы, Хренову пригласим, утвердим наши предложе­ния и направим Сергею Павловичу. Мы с ним договаривались, что он это подпишет. Если не передумает, конечно.

— Вы еще можете что-то обсуждать с Хреновой? — изумляюсь я. — И серьезно рассчитываете, что она одобрит уменьшение своей зарплаты? Да на каком вы свете, Василий Васильевич?

— Не знаю на каком, но все нужно делать, как положено: обсудить в полном соста­ве руководства, дать предложения, а приказ, видимо, подпишет главный. Хотя вы как первый зам тоже можете это сделать.

Залыгин по телефону объявляет, что ложится в больницу, в редакции больше не появится. Его беспокоит одно — премия к Новому году. Роза Всеволодовна доклады­вает о разработанных по его указанию Спасским новых ставках. Он почему-то сердится, зовет к телефону Василия Васильевича. Все оставить, как есть! Будет так, как решила Лиза: просто дадим к Новому году по второму окладу, и все дела.

— Но у кого-то оклад, как у Лизы, слишком большой, а у кого-то незаслуженно маленький, мы как раз и пытались сделать, как надо. Вы же сами распорядились! — пытается возражать Спасский.

— Нет! И не устраивайте там никаких разборок!..

Через некоторое время Роза Всеволодовна звонит ему, чтобы уточнить: какой готовить приказ? А как Лиза скажет, такой и готовьте. И когда вы его подпишете? А он и не собирается подписывать. У него для этого есть заместители.

— Ваши заместители не станут подписывать такого приказа! — в сердцах бросает ему секретарша. Через дверь кричит мне: — Готовьтесь! Сейчас он будет звонить вам.

Звонок, однако, раздается не сразу — минут через десять. Хотя я уже несколько дней с Залыгиным не виделся и не разговаривал, начинает резко, без приветствий и предисловий:

— Подготовьте приказ: выдать по результатам года тринадцатую зарплату.

— Бухгалтерия не примет приказа за моей подписью...

— Примет! Я с ними уже договорился.

Так вот на что ушли десять минут!

— Не буду я подписывать такого приказа, Сергей Павлович. Не согласен я с ним.

— Тогда я вас уволю! — Чувствуется, что заготовил заранее.

— Увольняйте, если заслужил. Почему только вы не можете до сих пор уволить тех, кто вас гробит?

— Я ложусь в больницу! Вы все там, конечно, не верите моей болезни!

Бросив меня, уговаривает Спасского. Тот в конце концов соглашается, но с усло­вием: рядом с подписью будут слова "по поручению С. П. Залыгина".

— Вы не возражаете, Сергей Павлович?

— Как хотите. Только в бухгалтерии будут смеяться...

Через несколько дней, уже находясь в больнице, Залыгин попросил секретаршу заготовить приказ за его подписью о назначении исполняющего обязанности главно­го редактора.

— Вас или Киреева, — нервно сказала мне Роза Всеволодовна. — Думайте!

Она считала, что это последний шанс. Можно уволить Коробейникова, утвердить рассчитанные Спасским новые ставки (после чего Хренова с Зюзиной, пожалуй, сами не захотят оставаться, а с ними исчезнет "вся эта грязь", наладить отношения с арен­даторами (договор почему-то все еще пребывал в проекте) и зажить наконец спокой­но...

Раздумывал я недолго. В приказ вписали Киреева.

Киреев принимать дела отказался.

Сразу после новогодних выходных Залыгин пригласил в больницу Киреева, Спас­ского и Хренову. Роза Всеволодовна с некоторым сарказмом передала мне со слов Залыгина, что побеседовали очень мило, больному навезли угощений, и только Спас­ский портил всем настроение. Оказывается, Василий Васильевич пытался говорить о делах (ради чего и собирались) и даже привез Залыгину на утверждение заранее согласованное с ним новое штатное расписание, в котором сокращалась должность завхоза Коробейникова. Наконец-то Спасский на это решился! Но теперь не подпи­сал Залыгин.

Киреев в свою очередь с ухмылкой рассказывал, что Сергей Павлович пообещал уйти из журнала к 1 марта, во что он, Киреев, не очень верил. И еще: Хренова заявила Залыгину, что пенсионный фонд просит наградить кассира Зюзину за хорошую рабо­ту специальной премией в размере 300 рублей, — и, растроганный, Залыгин распо­рядился оповестить об этом в собственном журнале и во всех газетах, где только ни напечатают!

Так что беседа в больнице оказалась приятной во всех отношениях.

На этом гротескном фоне сущим пустяком выглядел эпизод, о котором поведала мне после некоторых колебаний Роза Всеволодовна. Узнав о моем разговоре с Кире­евым, спросила задумчиво:

— Он вам сказал?.. Да нет, он хитрый, не скажет.

Оказалось, на встрече с Залыгиным всплывала еще одна тема: откуда все-таки свалилась эта проверка, кто донес? И Хренова, скромно потупив взор, сказала: не­ужели неясно, кто? Яковлев!

На начало января (а именно на 9-е число) выпадает рутинное по процедуре, но судьбоносное для журнала событие, к которому непосредственное отношение име­ли Спасский и руководимый им Кривулин. В тот день завершились их многомесячные хлопоты по перерегистрации "Нового мира" как средства информации в Роскомпечати. Если до того дня учредителем журнала был "трудовой коллектив редакции (то есть все, кто фактически работает в журнале), то в новых бумагах им почему-то ока­залось АОЗТ "Редакция журнала "Новый мир". Ни меня, ни Киреева, ни Кублановского, ни других ведущих сотрудников, которые не были членами АОЗТ, об этом даже не поставили в известность. Никто из нас не передавал АОЗТ своих учредительских прав.

Как и в случаях с новым уставом и с выборами, Спасский искренне верил, что старается на благо журнала.

При встречах со мной он теперь отводил глаза и загадочно говорил, что решил пойти на мир с Хреновой и что "наши", по его новым данным, ни в чем не виноваты: тут действует "мафия".

К Коробейникову зачастили мордовороты устрашающего вида в камуфляже, он у всех на виду подолгу с ними секретничал. Роднянская прибегала с четвертого этажа скандалить:

— Я не могу работать, когда такие сидят под дверью! Администрация должна при­нять меры!

Кого-то из этих людей Коробейников водил на переговоры к Спасскому. После чего Василий Васильевич туманно сообщал, что проверять "Новый мир" не имели никакого права и что теперь, наоборот, крепко достанется тем, кто эту проверку затеял.

Раз объявился в редакции Зелимханов, по просьбе Залыгина наводивший справки "по своим каналам", и рассказал, что доносы в деле — Коробейникова.

А Коробейников тотчас распространил слух, что всю историю с анонимками и прочим затеял Рафик Рустамович, немало на этом поживившийся.

Ничего после таких ужасных обвинений не менялось. Расходились и спокойно продолжали заниматься каждый своими делами.

Залыгин, выписавшийся из больницы довольно скоро, по телефону подтвердил Кирееву, что уйдет 1 марта, "больничный уже не закроет", а Спасскому сказал, что "больше ничего подписывать не будет". Розе Всеволодовне же, уговаривавшей его не волноваться, ответил, что он и не волнуется; если бы он мог что-то изменить, тогда бы стоило, а так — что зря волноваться?..

Однако 28 января, ко всеобщему изумлению, прибыл в редакцию и провел заседа­ние редколлегии.

Снова жаловался: собственно редакторская, литературная работа его не тяготит, он способен ее осилить, а вот финансовые дела журнала за те полтора-два года, что он болеет, оказались запущены. Просил подумать и подобрать ему надежного помощ­ника по финансовой части... А лучше — сразу преемника. По его мнению, на пост главного редактора "Нового мира" имеют виды Игорь Виноградов, Наталья Иванова, кое-кто еще... Он все равно скоро уйдет и хочет договориться об одном: чтобы раза два в месяц была у него возможность пользоваться редакционной машиной для посе­щения поликлиники. Пусть эта его просьба будет вписана в протокол. Закончил речь неожиданно:

— Теперь решайте! А я ухожу. До свидания!

И в самом деле встал и медленно, с достоинством удалился.

Какое-то время все оставались в оцепенении.

Однако длилось оно недолго. Перечисленные Залыгиным имена вызвали бурю эмоций (видимо, для того он их и назвал, с его стороны это было чистой провокаци­ей, потому что никто из упомянутых, насколько мне известно, приходить в "Новый мир" не собирался).

— Давайте прямо сейчас все по очереди заявим, что мы никого не хотим брать в редакцию со стороны! — первой опомнилась Роднянская. — Если мы этого не сдела­ем, уважаемые люди могут быть поставлены в неловкое положение!

Охотно поддержал ее Киреев, за ним и другие наперебой стали выкрикивать торжественные клятвы, боясь отстать...

Я вслух возмутился: что за детсадовская "демократия"? Как можно заранее ограни­чиваться узким кругом присутствующих? Разве у нас уже есть безоговорочный кан­дидат? Пусть участвуют в будущем конкурсе, если захотят, и Виноградов, и Иванова: в отличие от здесь сидящих, они уже состоявшиеся редакторы. Надо не отталкивать, а зазывать людей. Чем больше выбор, тем лучше для журнала... Но первоочередная наша забота — все-таки не выборы. Залыгин признался, что денежные дела запуще­ны. О том, какая атмосфера в коллективе, никому говорить не надо, все и так знают. Ни один порядочный человек не согласится возглавить такую редакцию. До всяких выборов нам нужно самим разобраться в обстановке. Пригласить на заседание Хре­нову, Спасского, заслушать отчеты всех руководителей, не исключая, разумеется, и меня...

— Всем это знать ни к чему! — категорично заявил вдруг Василевский. — В финансовые вопросы должны быть посвящены два-три человека. При передаче дел.

У него было уже свое на уме.

Надумали сочинить послание к Залыгину: о том, что, пока он находится у власти, ни о какой передаче части полномочий и ответственности другому лицу не может быть и речи. Фактически — призвали его к незамедлительной отставке. С обещанием "приемлемых условий". (Василевский и тут не упустил вмешаться, заявив, что усло­вия, приемлемые для Залыгина, могут оказаться неприемлемыми для... Как сказать, для кого? Запнулся, боясь проговориться, и возражение замяли.) Долго спорили, как эту бумагу начать: "глубокоуважаемый", просто "уважаемый или даже "дорогой"? На­конец решили, что "дорогой" в данном контексте будет звучать несколько издеватель­ски ...

Из отрывочных впечатлений тех дней:

Новикова оживленно обсуждает с Василевским новинки видеопроката, обменива­ется с ним принесенными из дома кассетами. Последний, в полном соответствии со своей нетрадиционной эстетической ориентацией, увлекся американскими фильма­ми ужасов.

Спасский в своем кабинете нудно и запутанно объясняет мне, почему не получи­лось заключить договор с арендаторами. Говорит о большой проделанной работе и о том, что будущий преемник Залыгина когда-нибудь это поймет и испытает чувство глубокой. благодарности. Чтобы не обидеть, иногда соглашаюсь с ним: "Да... Да..." — хотя меня во время этого долгого разговора клонит в сон. Спасский иногда на полуфразе прикрывает глаза и тоже как будто задремывает. Исчерпав тему, выходим вме­сте из кабинета и застаем у самой. двери Коробейникова. Тот, крадучись, ныряет в раскрытую дверь уборной, склоняется над умывальником, широкая лысина его баг­ровеет.

— Ну что, шеф! — устало обращается к нему Спасский.

Удаляясь по коридору, слышу следующую фразу:

— Ну что, шеф бухгалтерии!..

В буфете Василевский подсаживается к Хреновой (та снизошла-таки до общих обедов, начала иногда спускаться, чтобы быть поближе к народу). Нечаянно берутся за одну салфетку, поднимают друг на друга глаза — и расцветают счастливыми улыб­ками, как молодожены...

После очередной нервной "разборки" сижу один в своем кабинете, машинально рисую мягким карандашом на бумаге. Какая прекрасная вещь — карандаш! Как много на свете прекрасных, увлекательных вещей! И на что только я потратил последние годы?

Из-под карандаша выходит худая трясущаяся собачка с больными глазами...

Через несколько дней я слягу в больницу с тяжелым обострением язвы. При об­следовании найдут еще целый букет неведомых мне до той поры заболеваний. Нака­нуне госпитализации притащусь в редакцию закончить неотложные дела — и узнаю от Розы Всеволодовны, что Залыгин хочет что-то сказать мне на прощание.

Он встретит меня в кабинете подчеркнуто уважительно, как гостя, выйдя из-за своего стола и сев на равных, лицом к лицу. Так встречал только в самый первый день, когда принимал на работу. Скажет виновато:

— Я на самом деле ухожу, у меня нет больше сил. Сейчас вот заехал ненадолго, посидел здесь, а вернусь домой — буду несколько дней лежать пластом...

— Ну, тогда на журнале можно ставить крест.

— Да-а... И ведь все не так плохо, денег-то хватает... И Киреев отказывается при­нимать дела. Не знаю, насколько это серьезно.

— Трудно сказать. Может быть, не хочет выказывать торопливость. Вы же еще не ушли.

— Да-а... К вам у меня претензий нет, вы работали хорошо. То, что с бухгалтерией отказались сотрудничать, — ну, что ж...

— Так с ними нельзя работать!

— Вы правы, с ними нельзя работать. Но без меня они вас отсюда выживут?!

То ли спросит, то ли предупредит о неизбежном.

— Выживут, Сергей Павлович, — обреченно соглашусь я.

"КОЛЛЕКТИВ" КАК ОН ЕСТЬ

Решение уйти было наконец принято Залыгиным окончательно и бесповоротно после того, как Василевский публично объявил: в апреле истекают полномочия пре­зидента АОЗТ и главного редактора, выбранного в 1993 году на пять лет.

Залыгин все звонил Розе Всеволодовне и все по привычке сетовал: не знает, мол, что делать с журналом! И она, однажды не выдержав, объяснила ему, что говорить больше не о чем, и — сама первая написала заявление об уходе.

Об этом и о многом другом я узнал лишь месяц спустя, когда больничный срок мой подходил к концу.

С неделю отлежавшись, по слову Залыгина, пластом, я принялся понемногу рабо­тать на больничной койке над статьей для отдела критики. Предыдущая моя большая статья об Ингмаре Бергмане (позже напечатанная в № 4 за 1998 год) была встречена Роднянской с большим воодушевлением. Вынесение непривычного для меня вердик­та Ирина Бенционовна обставила торжественно, пригласила Костырко и вынудила его пусть нехотя, но подтверждать кивками головы каждое слово:

— Мы с Сережей считаем, что удача должна быть названа удачей, несмотря ни на что.

Несмотря на присутствие многозначительного "несмотря", это могло значить се­рьезное потепление в наших отношениях. Больница действовала умиротворяюще; принявшись за работу, я снова начинал верить в возможность сотрудничества...

А когда, набравшись сил, впервые позвонил кому-то из редакции, то услышал: Спасский уже уволился, Залыгина уговорили задержаться до 15 марта, чтобы было кому подписывать документы, Баннова уходит вместе с ним, а на 4 марта назначены выборы нового главного, которым станет Василевский.

Именно так все и говорилось. Звоню, например, Кублановскому, спрашиваю: вы правда Василевского хотите выбрать? А он:

— Вы оторвались от жизни, ничего не знаете. Вся Москва уже говорит о том, что редактором будет Василевский. Вчера я ехал в одной машине с Аллой Латыниной, и она считает это дело решенным.

— Да разве Латынина будет голосовать, разве не мы с вами?!.

От Розы Всеволодовны узнаю еще одну пикантную подробность: Киреев, до пос­леднего момента на уговоры Залыгина отвечавший отказом, тоже вдруг решил попы­тать счастья, выставляет свою кандидатуру на выборах.

— Вчера Андрюша заходит, рассказывает мне об этом — у самого аж губенки от обиды трясутся!..

Что ж, на Василевского это было похоже. Чем-то он напоминал донельзя набало­ванного малыша: мог бесконечно пакостить, но крайне изумлялся и сердился, когда на его "шалости" однажды отвечали шлепком.

Еще мне поведали, что Зюзина злорадно шипела Сарре Израилевне: вот пройдут выборы — первым делом уволим Яковлева! После чего старуха кинулась, конечно, жаловаться Розе Всеволодовне, та с гневом рассказала про этот случай Кирееву, а Киреев будто бы спокойно возразил:

— И что? Василевский то же самое говорит!

— Значит, вы тоже считаете нормальным положение, когда кассир увольняет за­местителя главного редактора?!.

Был у Банновой разговор и с Костырко, которому она с иронией предсказала, что теперь, под бандитами, журнал расцветет, на что тот отреагировал вполне серьез­но:

— Конечно, по крайней мере, "крышу" искать не надо!

Все это, повторяю, я узнавал в пересказе, иногда двойном, поэтому за точность не ручаюсь.

4 марта я пришел на собрание журналистского коллектива прямо из больницы. Подключили по селекторной связи Залыгина. Провели "тайное" выдвижение: каждый написал на бумажке, кого хотел бы видеть среди кандидатов, затем составили общий список. Пожелание Залыгина раздалось из динамика: Киреев! Его несколько раз пе­респросили, не назовет ли кого еще.

— Нет. Только Киреева!

Я вписал самого Залыгина. В конце концов в списке оказались почти все: Залыгин, Киреев, я, Василевский, Чухонцев, Роднянская, Кублановский... Киреев даже посето­вал, что обошли такого заслуженного товарища, как Сережа Костырко.

Залыгин, когда Роза Всеволодовна донесла до него через помехи суть процедуры, от выдвижения отказался. Роднянская с Кублановским также взяли самоотводы. (Чу­хонцев — его на том собрании не было — сделает это через неделю, объяснив, что "надо дать дорогу молодым".)

Киреев сказал, что у него уже написана программа и он хотел бы обсудить ее прямо сейчас.

Василевский с дрожью в голосе, но весьма ядовито возразил, что его, Василевско­го, только что выдвинули, поэтому он не успел так быстро сочинить программу и просит отложить все обсуждения до следующего раза, через неделю.

— А я вот хочу сейчас, — настаивал Киреев.

Заранее размноженный текст был роздан. Вот он:

" 1. Считаю приоритетным направлением работы главного редактора в нынешней ситуации — проблемы жизнеобеспечения редакции.

а) Безотлагательное решение вопроса с помещением.

б) Поиск спонсоров, возможно, разовых, на крупную публикацию, годовые премии, на отдельный номер.

в) Работа с регионами в период подписной кампании.

2. Журнал вряд ли нуждается в стратегическом изменении нынешнего курса, но необходимы оперативные корректировки, для чего каждую третью среду меся­ца проводить заседание редколлегии, на которой будет обсуждаться вышедший номер, а также номер, который сдается. Обсуждение спорных материалов послед­него.

3. Годовой мораторий на кадровые перестановки, за исключением перевода А. В. Василевского (в случае его согласия) на должность заместителя главного ре­дактора.

4. Хотя избрание согласно устава (так в оригинале. — С. Я.) осуществляется на пять лет, не позднее 20 марта 1999 года слагаю с себя обязанности главного редактора, дабы провести новые выборы.

Р. КИРЕЕВ Март 1998 г."

Главным был, конечно, пункт 3, на который в тревожную и смутную пору перемен должны были купиться многие. Обещание добровольно уйти через год тоже чего-то стоило. Что касается амбиций главного соперника — они ублажались персонально.

— Если, конечно, Андрей Витальевич согласен, — повторил Киреев вслух, коммен­тируя свой проект.

— А если Андрей Витальевич не согласен? — срывающимся голосом выкрикнул Василевский.

— Пусть выскажутся все. Я хочу знать реакцию, — продолжал настаивать Киреев. Но высказываться никто не торопился. Партия Василевского насупленно молча­ла. Новикова и кто-то еще, кто мог бы поддержать Киреева, выжидали.

Я попросил слова.

Начал с того, что меня радует уже сам факт альтернативных выборов. Я ждал худ­шего. Было бы еще лучше, если бы выдвигаемые не торопились брать самоотвод, а список расширился за счет достойных кандидатов со стороны.

Что касается программы Киреева — в ней есть интересные позиции, она заслужи­вает внимания наряду с другими.

Но прежде, сказал я, хотелось бы напомнить присутствующим о другом. Как раз минул год с того дня, когда на меня было совершено нападение и я лежал во дворе "Нового мира" без сознания. В течение всего этого года кто-то изводил звонками, письмами, угрозами главного редактора журнала, больного старого человека. С пол­года назад зверски избили в том же дворе нашего сотрудника Спасского. Мы все зна­ем, что преступники где-то рядом, работают в одном с нами коллективе. Мы все ког­да-то поклялись от них избавиться. Я хочу снова предложить то, что предлагаю уже давно: до всяких выборов создать решением редколлегии журнала комиссию и пору­чить ей разобраться во всем, что произошло. Если мы этого не сделаем, на выбран­ного редактора, кто бы он ни был, навсегда ляжет пятно. Он окажется по меньшей мере заложником ситуации, а скорее всего — марионеткой в руках преступников. Позор будет и на всех нас, и на журнале в целом.

В ответ — глухое молчание.

— У меня вопрос к Руслану Тимофеевичу, — встрепенулся наконец Сергей Ивано­вич Ларин. — В свете только что сказанного Сергеем Ананьевичем. Вы ведь хотите объявить мораторий на увольнения? Значит, намерены работать и с теми, кто совер­шал неблаговидные поступки?

Киреев смешался.

— Я думаю, в нынешней ситуации необходимо конструктивно сотрудничать со всеми.

— А как это выглядит с моральной точки зрения? — победно вопросил Ларин.

На том и разошлись, договорившись собраться для выборов через неделю. Фор­мально я остался в списке кандидатов вместе с Киреевым и Василевским, хотя твердо заявил, что до проведения расследования ни в каких выборах участвовать не наме­рен и другим не советую.

Костырко отловил меня в коридоре:

— Все, что ты сейчас говорил, это бы и включить тебе в программу!

Что он имел в виду — не знаю. Видимо, совсем не тот проект реального выхода из кризиса, с которым я появился через неделю.

Но первой сенсацией следующего заседания стало другое: Киреев в самом начале вдруг снял свою кандидатуру!

Залыгин, запутавшись в этих странных играх, что-то изумленно и негодующе го­ворил из Переделкина по хрипящей связи. Можно было расслышать фразу:

— Значит, вы хотите выборов по Ельцину?!

— Отключите его! — распорядился заметно приободрившийся Василевский. — Потом свяжемся, когда будем голосовать.

Больше у него соперников не осталось. Потому что я еще раз подтвердил, что в выборах не участвую, прошу лишь отдельно поставить на голосование предложен­ный мной документ.

Эту бумагу я написал в больнице, урывками перепечатал на машинке, когда удава­лось отлучиться ненадолго домой, и перед самым заседанием размножил на редакци­онном ксероксе. Копию получил каждый.

"Прошу рассмотреть и поставить на голосование предлагаемую от моего имени программу коллективного руководства журналом.

1. Возглавляют журнал "Новый мир" три соредактора: Василевский, Кире­ев, Яковлев (они же — сопрезиденты АОЗТ).

2. Соредакторы по договоренности, с учетом способностей каждого, распре­деляют между собой обязанности, которые до сих пор выполнялись главным ре­дактором, его тремя заместителями и ответственным секретарем.

3. Все трое имеют равные права в решении основных творческих, финансо­вых, кадровых и иных вопросов, находящихся в их компетенции. Спорные воп­росы решаются голосованием. В особо трудных случаях каждый вправе апелли­ровать, в зависимости от рода проблемы, к редколлегии либо общему собранию акционеров.

4. Все трое имеют право первой банковской подписи и коллективно управ­ляют финансово-хозяйственной деятельностью журнала.

5. Соредакторы выбираются на 5 лет на тех же условиях, что и один глав­ный редактор.

ПРЕДЛОЖЕННАЯ СИСТЕМА УПРАВЛЕНИЯ ПОЗВОЛЯЕТ:

1. Повысить жизнеспособность "Нового мира”, обеспечить ему в нынешней критической ситуации преемственность и стабильность.

2. Создать гарантии против служебных злоупотреблений, кумовства, сведе­ния личных счетов.

3. Защитить права творческого состава и всех добросовестных работников журнала лучше любых предвыборных обещаний.

4. Придать администрации необходимую уверенность и решительность в деле избавления от лиц, наносящих журналу вред.

5. Раз навсегда покончить с интригами в окружении власти. Сделать жизнь журнала открытой для всех сотрудников.

6. Сэкономить фонд заработной платы, более рационально использовать все ресурсы, включая помещение редакции.

С. А. ЯКОВЛЕВ.

10 марта 1998 г."

В приложенной к документу "Пояснительной записке" говорилось:

"До недавнего времени я был убежденным сторонником авторитаризма в жур­нальном деле. Однако опыт, приобретенный в "Новом мире”, и трезвая оценка нынешней ситуации заставляют меня изменить прежнюю позицию.

С одной стороны, С. П. Залыгин своим именем и весом до сих пор частично прикрывал те изъяны и слабые места, которые наличествуют в нашем журнале и теперь не замедлят открыться во всей красе. Второй фигуры такого масш­таба у нас нет. Да и сам журнал уже не тот. Он больше никогда не станет "настольной книгой интеллигенции”, ему не нужна былая помпезность.

С другой стороны, пережитый журналом в последние годы этап представля­ется мне бесперспективным, а в чем-то и опасным. "Новый мир” получил слиш­ком большую, растлевающую дозу авторитаризма. Выбор у нас теперь, фигурально выражаясь, таков: либо "военная диктатура” с криминальным уклоном и неиз­бежными жертвами, либо предложенное коллективное правление.

К сожалению, характер единоличной власти (первый вариант) будет очень мало зависеть от личности выбранного главного редактора, его продиктуют условия.

...Нынешним выборам предшествовала длинная цепочка событий, которые не красят журнал. Мое предложение позволяет "Новому миру” и его сотрудникам сохранить лицо. И обиженных будет меньше, а это в данной ситуации немало­важно.

Думаю, коллективное управление и коллективная ответственность повы­сят сопротивляемость "Нового мира” той атмосфере корыстных интересов и амбиций, в которой журнал вынужден сегодня существовать. Руководитель-одиночка просто не выдержит давления и сломается, а его репутацию в сло­жившихся условиях не спасут даже самые благие намерения".

Чухонцев предложил перенести выборы, чтобы иметь возможность изучить мои аргументы и еще раз все взвесить, хотя Василевский нервно возражал.

В тот день и он обнародовал манифест под названием "Мои принципы":

"Сверхзадачей любого руководителя журнала "Новый мир" должно быть все­стороннее обеспечение самого существования, а в последующем по возможности и процветания журнала "Новый мир".

Условием этого является регулярный, бесперебойный при любых обстоятель­ствах выход журнала и доставка его подписчикам. Это должно быть обеспече­но в первую очередь и, без преувеличения, любыми средствами...

Не надо противопоставлять литературный журнал и акционерное общество, сегодня они неразделимы. В обозримом будущем журнал будет существовать в оболочке именно акционерного общества, тем более что с января этого года АОЗТ является еще и учредителем журнала как средства массовой информации".

На этот раз Ларин почему-то не задал вопрос, как все это выглядит "с моральной точки зрения"...

К "принципам" Василевский приложил "текст на обложку № 5, который надо дать в любом случае!". Такая приписка была сделана его рукой к сочиненному им же обра­щению:

"Дорогие читатели!

В марте этого года академик Сергей Павлович Залыгин, возглавлявший "Но­вый мир” в течение двенадцати лет, оставил свой пост в связи с состоянием здоровья и по истечении пятилетнего срока, на который он был избран в 1993 году. Завершился целый этап в истории журнала, по-своему не менее замечатель­ный, чем время редакторства А. Т. Твардовского...

Печатавшиеся в журнале повести, рассказы, статьи Сергея Залыгина вызва­ли живой читательский отклик, свидетельством чему являются ваши письма. В настоящее время Сергей Залыгин работает над книгой воспоминаний для "Нового мира”.

Может возникнуть вопрос: не случится ли так, что с избранием нового глав­ного редактора читатели, продлившие подписку на вторую половину 1998 года, получат под той же голубой обложкой какое-то иное издание? Опасения эти напрасны."Новый мир” будет и впредь следовать своему не сегодня избранному направлению, сохраняя традиционную структуру и круг авторов".

К огорчению Василевского и его соратников, Сергей Павлович не стал торговать своим именем в обмен на "приемлемые условия" (возможность пользоваться раз в неделю-две редакционной машиной). Так что ни лукавого объяснения, почему имен­но Залыгин "оставил свой пост", ни обещания книги воспоминаний для "Нового мира" в пятом номере журнала поместить не удалось.

Но не буду забегать вперед.

В третий и последний раз журналистский коллектив "Нового мира" собрался для выборов главного редактора 16 марта. В голосовании приняли участие I4 человек. Заседание вел Киреев.

Сначала быстро расправились с моими предложениями. Роднянская сказала, что, насколько она помнит из истории, любой триумвират заканчивался войнами триум­виров. Костырко заметил, что соредакторство существует только в журнале "Звезда" и там себя не оправдывает: Арьев с Гординым, мол, друг на друга только жалуются: один о чем-то с каким-то автором договаривается, потом уезжает, к примеру, в ко­мандировку, а другой не знает, что с этим делать... Точку поставил Киреев, заявив, что он участвовать в таком триумвирате не желает. И для проформы спросил Васи­левского: а как тот? Нет, Василевский тоже не хочет ни с кем делить власть. А значит, и говорить не о чем.

— Боюсь, нам еще придется вернуться к моей схеме или к чему-то подобному, — сказал я. — Жизнь заставит.

Я не представлял, как далеко Василевский и его команда готовы зайти.

Мои слова встревожили умную Роднянскую. Она впервые поняла, что Василевский никогда не наберет требуемые по уставу две трети голосов, и схватилась за голову. Конечно, не пройдет, никто при такой норме не пройдет, это тупик! Такая норма имеет смысл только тогда, когда хотят от кого-то защититься, а не когда выбирают! Неуже­ли нельзя ничего изменить? Ведь она, Роднянская, своими ушами слышала при обсужде­нии устава год назад, как именно Андрей предложил ужесточить эту норму, а в проекте была другая, выборы простым большинством, так нельзя ли к этому вернуться?..

— Вероятно, оттого и предложил, что ему хотелось от кого-то защититься? — за­метил я со всем сарказмом, на какой был в ту минуту способен. Едва ли Роднянская меня услышала; ее мозг работал теперь только в одном направлении: как смешать все фигуры и начать игру по новым правилам. В деле захвата власти она была настоящей большевичкой.

Киреев предложил выбрать Василевского не на пять лет, а на год. Кублановский посоветовал ему побыть какое-то время, вроде испытательного срока, исполняющим обязанности. Василевский с гневом отверг оба предложения. Зашумели и Роднянская с Костырко: это же нарушение устава!

— Давайте возьмем с Андрея обещание, что он ровно через год даст редколлегии отчет о проделанной работе! — нашлась Роднянская.

Киреев во всеуслышание объявил, что лично он при тайном голосовании воздер­жится.

Счетную комиссию возглавил Миша Бутов.

В разгар процедуры возник в дверях юрист Кривулин, кто-то у него спросил: сколько голосов нужно набрать Василевскому для победы — 9 или 10? Кривулин, как всегда, стал советовать "наоборот"...

После короткого перерыва для подсчета голосов все снова собрались в душной комнате. Бутов огласил результаты: 7 голосов "за", 2 "против", пятеро воздержались. Василевский не прошел.

Киреев отчего-то медлил утверждать результат. Этим воспользовался Костырко. Он вдруг вспомнил и объединил предложения Киреева и Кублановского, которые сам только что отметал. Давайте упросим Андрея стать исполняющим обязанности всего на год! Давайте переголосуем немедленно! Неужели звать кого-то со стороны, неужели мы в "Новом мире" за все годы ничего не наработали?..

А кого звать? — подхватила оправившаяся от потрясения Роднянская. Битов мо­жет дать имя, но работать пришлет вместо себя какого-нибудь Александра Михайло­ва (того самого, столь им ненавистного!). Готов прийти сюда Золотусский, Роднян­ская с ним дружит и ничего против него не имеет, ей-то с ним будет прекрасно, но он уже стар и не знает компьютера. Саша Архангельский вообще всем хорош, но тот радикальнее Василевского и приведет свою команду, с ним она, Роднянская, не уве­рена даже за себя и за Костырко. И вообще, напрасно кто-то надеется удержаться при "варяге", вполне вероятно, что слетит именно он! (Намек на меня, конечно.) Сама она, Роднянская, жалеет только об одном: что согласилась голосовать тайно. А кто воздержался (полуоборот в сторону Киреева), тем — позор! Ведь это все равно что против. Никаких других выборов она не хочет, и, если сегодня все кончится ничем, она больше на собрания не придет и станет искать другой заработок на стороне.

Вспылил и Чухонцев — по сути невнятно, но, видимо, в том же духе: выборные собрания ему надоели, и больше он на них не явится.

— Давайте упросим Андрея и переголосуем! — взывал Костырко.

— А если я опять не пройду? — раздался дрожащий голосок Василевского. — За какое же дерьмо вы меня держите!

В сердцах было сказано, чуть не со слезами.

— Ну нельзя так рваться к власти! — не выдержал я. Напомнил Костырко его же слова: устав не предусматривает ни других сроков, ни выборов "исполняющего обя­занности". Все подобные назначения будут незаконными, их можно оспорить по суду. Предложил утвердить протокол и начать новую выборную процедуру, расширив круг кандидатов...

Но Василевский уже свыкся с подброшенной ему ролью, уже вцепился в нее.

— Что, если я захочу уволить Иванова, Петрова, Сидорова? — спросил он юрис­та. — Я смогу это сделать? — Вот главное, что в тот момент его волновало.

— Почему не сможете? — бодро отвечал Кривулин, отводя глаза. — Вы будете полноправным руководителем.

Юрист был циником, как и положено юристу, и не хотел терять хоть и малодоход­ное, но теплое местечко. Он хорошо понимал, с кем ему придется теперь работать.

Киреев объявил десятиминутный перерыв перед новым голосованием.

Я прошел в свой кабинет и написал на имя председательствующего заявление. О том, что я против нарушения процедуры выборов, против назначения вопреки уста­ву неполноценного главного редактора, персонально против Василевского. И если его кандидатура все-таки будет переголосовываться в новом качестве, прошу этот мой голос против — учесть. Затем оделся и ушел, хотя Киреев, которому я передал бумагу, и пытался меня удержать.

Поздно вечером позвонил Розе Всеволодовне, которая досидела на собрании до конца (она еще числилась в редакции, отбывала последние дни). От нее-то и узнал подробности. На этот раз голосовали, по настоянию Роднянской, открыто. Чухон­цев будто бы счел это недемократичным, даже сделал попытку уйти, но его вернули. Против был только мой заочный голос. Да еще Борщевская воздержалась. Все осталь­ные проголосовали — "за". Роза Всеволодовна почти оправдывалась: у нее к концу так разболелась голова!..

На другой день провели собрание акционеров для утверждения результатов вы­боров. Среди прочих присутствовали там и Роднянская с Костырко, и Чухонцев с Борщевской, и Ларин... Собрание назначило Василевского президентом АОЗТ сро­ком на пять лет, как положено по уставу.

По поводу столь блистательного преодоления "конституционного кризиса" в бу­фете хлопали пробки шампанского. Кое-кто из тех, кто только вчера мучительно раз­мышлял, можно ли доверить Василевскому роль исполняющего обязанности сроком на один год, пребывал в растерянности. Но толковая Хренова, скромно притулив­шись в уголке с Зюзиной и Коробейниковым (другие по инерции пока еще сторони­лись этой компании), уже предсказывала, что "принципы" нового начальника имеют неплохую перспективу ...

У кого-то может сложиться впечатление, что я рассказываю о совсем других по­литических "наперсточниках". Но нет, речь всего-навсего о журнале "Новый мир" и маленьком коллективе, в нем собравшемся. Просто всей нашей жизни, в самых даже заповедных ее уголках, присуще издевательское копирование в большом и малом.

"Здесь бы и остановиться", как говаривал Немзер. Тема исчерпана, перелистывать еще одну страницу — значит начинать новую историю, которой не будет конца.

Но читателю, возможно, хочется узнать, что стало в новых обстоятельствах с не­которыми нашими знакомцами. Постараюсь как можно лаконичнее удовлетворить это законное любопытство.

Первым делом Василевского в должности и. о. главного редактора и президента АОЗТ было приобретение сотового телефона. Без этого атрибута успеха и процвета­ния он себя на новом месте не представлял.

Неутомимый фантазер Коробейников, перехватив инициативу, тут же удумал для него еще одну модную техническую штуку. Теперь на месте Розы Всеволодовны, пря­мо над ее пустующим протертым стулом, располагался телеглаз, а за двойной две­рью, где работали в свое время Твардовский и Залыгин, Василевский по монитору следил, кто и зачем появляется в приемной. Наконец-то он нашел себе занятие по душе! Когда я приходил на работу, Сарра Израилевна всякий раз с гордостью сообща­ла, что Андрей Витальевич уже бдит на своем контрольном посту.

Тем временем сам Коробейников, как и мечтал, благополучно перебрался в каби­нет Спасского. Все арендные дела отошли ему (разумеется, под патронажем бухгал­терии в прежнем составе). Без малейшей огласки.

Как-то Борщевская сгоряча, по инерции прежней, еще демократической вольни­цы, спросила на редколлегии, почему не ведется протокол.

— Никаких протоколов больше не будет! — отрезал Василевский.

На другом заседании вдруг озадачил творческий коллектив неожиданным вопро­сом: должен ли журнал "Новый мир" писать про Чубайса? Почтенная публика целый час горячилась, перебивая друг друга. Верх брала то одна, то другая сторона. Роднян­ская с Чухонцевым подводили культурологические базисы, Кублановский упирал на мораль, Костырко "голосовал сердцем"...

Точку поставил сам Василевский: не должен.

— Почему?!..

— Потому что так решил главный редактор.

Он полюбил говорить о себе в третьем лице.

После обескураженный Чухонцев пожалуется мне, что это самая настоящая "кли­ника", и на всякий случай уточнит мой домашний телефон, как будто я — "неотложка".

Киреев вскоре после выборов напечатал в газете "Труд" (от 28.03.98) статью "Капи­тан покидает корабль" с говорящим подзаголовком: "Желающих занять его место ока­залось немного". Он поторопился сообщить, что именно его Залыгин видел своим преемником и коллектив будто бы готов был поддержать этот выбор. Но беда в том, что изменилась роль главного редактора. "Если прежде он должен был хорошо знать, причем знать изнутри, как создаются художественные произведения, и потому во главе журналов стояли, как правило, крупные писатели, то ныне его задача — решать про­блемы с типографией и ремонтом здания, с бумагой и складскими помещениями, а главное — деньги, деньги, деньги... " Вот почему он, Киреев, "баллотироваться в глав­ные редакторы отказался. Не сразу, с колебаниями и чувством стыда, но отказался. Коллеги называют меня дезертиром, и, может быть, они правы. Сердится, знаю, Залы­гин, и он, конечно, тоже прав. Простите, Сергей Павлович, и низкий поклон вам за все!"

"В этой ситуации, — продолжал далее Киреев, — и. о. главного редактора избрали на один год ответственного секретаря редакции Андрея Василевского. Да, Василевс­кий не пишет книг, но он отлично знает книгу. Не зря свою работу в "Новом мире" начинал 20 лет назад в качестве библиотекаря."

— Статью читали? Как она вам? — поинтересовался Киреев у меня, рассчитывая на одобрение (а как иначе: написал смело, независимо!).

— Что ж, это ваша точка зрения. Когда-нибудь я изложу свою.

Зато публичный выговор Кирееву от Василевского последовал на первой же ред­коллегии. Сквозь зубы поблагодарив автора за "добрые слова в свой адрес", Василев­ский заявил, что статья наносит урон журналу в целом. И что отныне любые печат­ные выступления, где будет упомянут журнал "Новый мир", допускаются только "с разрешения главного редактора".

Киреев поспешил уйти в тень и добровольно отказался от должности заместителя главного редактора, оставшись просто заведующим отделом. Миша Бутов, напротив, с радостью согласился на предложение Василевского занять освободившееся место ответственного секретаря и стал правой рукой своего шефа. Ольга Новикова сохрани­лась при Кирееве и даже получила должность "замзавотделом" и прибавку к зарплате.

Обо всем, что на самом деле произошло в "Новом мире", я как заместитель Залыги­на счел своим долгом оповестить литературную общественность и разослал, в част­ности, письма членам редколлегии и наиболее близким журналу авторам. Писал и в газеты. Давал интервью.

Такое не могло продолжаться долго. Однажды Василевский объявил, что у меня "неприятности":

— Мы решили обойтись вообще без заместителя главного редактора!

После этого ко мне заглядывали многие. Роднянская — чтобы посоветовать сми­риться и не противиться судьбе: жизнь движется вперед, приходится давать дорогу молодым, вроде Сережи Костырко (поглощенная своей долей, она, видимо, просто упустила из виду, что я-то его моложе). Костырко — чтобы забрать из моего кабине­та к себе домой "освободившийся" служебный компьютер. Василевский — чтобы на­мекнуть, что при хорошем поведении я сохраню возможность здесь печататься. По­досланный им Кривулин — чтобы предложить за тихое расставание еще и деньги. Чухонцев — чтобы пожать на прощание руку ...

Но больше всех порадовала меня Ольга Новикова:

— Я звоню иногда Розе Всеволодовне, и мы очень вас жалеем. Но бороться беспо­лезно! И вообще, чтобы работать здесь, в "Новом мире", нужна некая аура...

— "Аура"? Это интересно. Нет, правда интересно: ведь это я брал вас сюда! Так какая у вас, говорите, "аура"?..

Если честно, последняя реплика покрутилась на языке, да так и не сорвалась. Ра­зошлись с улыбками. А жаль...

Расчет в журнале я получил металлом. Большой мешок мелких монет. Кассир Зю­зина смеялась мне в лицо, прямо-таки валилась со стула от хохота.

Много месяцев спустя мне передавали фразы Роднянской и Чухонцева, сказанные в разной обстановке разным лицам.

Первая: "Бог нас покарал!"

Второй: "Не ассоциируйте меня с "Новым миром"!" (Как всегда, у Чухонцева поли­тически актуальный подход.)

Говорили они это на самом деле или нет, проверить невозможно.

Кублановский на мои расспросы о журнале отвечает в том же духе: работаю сам по себе, про Василевского с компанией знать ничего не знаю! Но если Чухонцев, на­пример, действительно больше не появляется в редакции (хотя бы по той причине, что Кублановский занял его место в отделе поэзии), то Кублановского можно часто застать на публике бок о бок с Василевским. А на похоронах Залыгина он стоял в почетном карауле у гроба вместе... с Коробейниковым.

Правдолюбец Ларин довольно скоро был выброшен за ненадобностью на улицу вместе с наивной Борщевской.

Киреев и теперь редактор отдела прозы с незапятнанной репутацией. Не хуже, чем у его героя Рябова.

Ну, а Василевский по-прежнему обозревает текущую прессу в разделе "Периоди­ка", при случае рассказывая о самом себе — трогательно, но как-то болезненно: "Бе­зотносительно к содержанию статьи необходимо отметить, что этот Андрей Василевский — совсем не тот Андрей Василевский, который главный редактор "Нового мира" и составитель "Периодики", а какой-то совсем другой Андрей Василевский..."

Дописывая эту хронику, я будто сбрасываю с плеч невыносимый груз. Могу еще сравнить свое состояние с поправкой после долгого тяжелого отравления. Только теперь, спустя два года после расставания с "Новым миром", начинаю распрямляться и дышать свободнее, вновь испытываю обыкновенные радости и огорчения, простые чувства живого организма...

Слава Богу, я еще живой! Хотя, конечно, уже не тот, что был раньше.

Сергей Павлович Залыгин писал: "Моя демократия — это моя демократия и, веро­ятно, ничья больше. В том-то и дело, что она у каждого своя".

Не исключаю, что некоторым изображенным здесь лицам захочется оправдаться: "А я делал или говорил это не потому, а вот почему"; "а я имел в виду другое". Кое-кто, наверное, крепко обидится и даже попытается "свести счеты". Я к этому готов.

Но есть и еще ожидание: как знать, может, кому-то я открыл глаза на неведомые ему прежде факты, помог избавиться от искренних заблуждений, взглянуть на себя и окружающих непредвзято, принять другую логику событий? Кто-то, может, меня еще и поблагодарит в душе? Робкая надежда, но она существует, без нее я не осилил бы такого труда.

Перефразирую Залыгина: моя правда — это моя правда. Если у кого-то есть своя, отличная от моей, мне будет интересно ее послушать.

Когда-нибудь про это напишут настоящий авантюрный роман. Можно вообразить, в каком блистательном ореоле предстанут перед читателями хитроумная и отчаян­ная девчонка Хренова или таинственный Рафик Зелимханов, сколь пленительными покажутся в изображении настоящего мастера загадочная улыбка и акварельный румянец Розы Банновой — женщины, рожденной править и повелевать, какими нео­жиданными чудачествами порадует старик Залыгин и до какой черной низости дой­дет Андрюша Василевский...

Достанет у автора красок и на меня, уж будьте уверены!

Впрочем, едва ли кому-то будут интересны наши имена, подлинные и сочиненные. Каждое новое поколение станет приставлять к нарисованным фигурам свои лица. Никто не поверит, что такое было, могло когда-нибудь происходить на Земле, но все равно будут читать и читать, снашивать страницы до дыр, и даже у самого твердоло­бого скептика наверняка проснется невольная зависть к этой яркой, разгульной, ни в чем не знавшей преград жизни.

Поверите ли, я и сам всех без исключения моих героев (как литературных героев, конечно) давно люблю, просто обожаю. Любил еще тогда, когда ежедневно сталки­вался с ними лицом к лицу, — вероятно, это-то и помогло мне сохраниться. И сам себе, заканчивая эту книгу, едва ли уже не завидую.

Действительно, не всякому выпадает столь лихая пора. Нашим потомкам придет­ся судить о ней по воспоминаниям да художественным вымыслам. И только мы, все это пережившие (кто-то с выгодой для себя, но большинство с невосполнимыми по­терями), реально представляем, чего это стоило — каждому из нас и всем вместе.

Об этом я и пытался рассказать в моей книге.

Ноябрь 1999 — май 2000 г.