На земле штиптаров

Глава 5 МИРИДИТ

Утром я пробудился, лишь когда в дверь застучал Халеф. Я на ощупь провел рукой вдоль стены, чтобы открыть дверь. В комнату ворвался яркий дневной свет. Я спал слишком долго, а в доме, очевидно, избегали любого шороха, стараясь не мешать нам.

Портной завтракал с нами; потом я заплатил за всех, и мы стали готовиться к отъезду.

Хозяин ненадолго удалился, а вернувшись, обратился ко мне с восторженной прощальной речью. Напоследок он сделал одно замечание:

— Господин, мы расстаемся в дружеских чувствах, хотя ты и доставил мне немало хлопот. Все хорошо окончилось, но все же хочу предостеречь тебя. Я только что побывал наверху, у мясника: мне надо было принести соболезнования соседу. Но брата убитого я не видел там. Мне сказали, что он уехал. А во дворе стояла лучшая лошадь мясника, оседланная и взнузданная. Это относится к тебе.

— Может, он хотел уладить какие-то дела?

— Не верится в это. Если он так ранен, как сказал пристав, то выгнать его из дома могла лишь кровная месть. Будь начеку!

— Что за лошадь у него?

— Гнедая, с длинным, широким белым пятном на лбу. Это лучшая лошадь в округе. Если этот человек намерен следовать за тобой, он не свернет назад, пока ты не будешь убит. Ведь, по законам кровной мести, на него ляжет бесчестье, ежели он позволит тебе улизнуть.

— Ладно, спасибо за предостережение. Прощай!

— Прощай! И не пугайся, когда выйдешь за ворота!

— Чего мне бояться?

— Ты увидишь и услышишь.

Мы тронулись в путь. Ворота были открыты. Я скакал впереди. Как только я очутился под аркой ворот и голова моего жеребца показалась в их проеме, раздался какой-то щелчок, будто бы сверкнула молния и за ней последовал ужасный грохот.

Мой вороной встал на дыбы и принялся лягаться всеми четырьмя ногами. Я с трудом заставил его опуститься на землю.

Что за адский шум? Туш! Нас хотели встретить прекрасным, почетным тушем. Снаружи выстроился весь вчерашний военный оркестр. Первым вступил тромбон, издав ужасный щелчок, и теперь он грохотал и громыхал, поддержанный всеми остальными инструментами. Наконец, тромбонист, энергично качнув зурной, подал знак — настала тишина.

— Эфенди, — крикнул ее обладатель, — после того, как ты оказал нам вчера столь высокую честь, мы хотим отплатить тебе добром за добро и намерены возглавить твой поход, чтобы весть о тебе разнеслась далеко за пределы этого селения. Я надеюсь, что ты не откажешь нам в нашей просьбе.

И без дальнейших предисловий вся процессия, сопровождаемая музыкальным гвалтом, пришла в движение. За околицей Халеф поблагодарил музыкантов, и они вернулись по домам. Мы же направились в сторону Варзы, откуда и прибыли вчера. Там мы отклонились от вчерашнего маршрута и направились в Йерсели.

Когда мы перебрались по мосту через реку Слетовска, я сказал Халефу:

— Поезжайте шагом, я кое-что забыл. Мне надо снова вернуться, но скоро я нагоню вас.

Они поехали вперед. Я вовсе не собирался возвращаться в деревню; у меня был совсем иной умысел, и я хотел скрыть его от портного. Я все еще считал его чужим человеком и не решался ему доверять.

Брат мясника жаждал мести; сомнений в этом не было. Он приготовил свою лошадь, чтобы преследовать нас. Если он и впрямь намеревался пуститься в погоню, значит, он отправился вслед за нами. Стоило подождать чуть-чуть, чтобы убедиться, надо ли его опасаться. Он наверняка поедет по здешнему мосту.

Я отвел лошадь в заросли кустарника, росшие на берегу, и сам спрятался здесь же, слегка пригнувшись. Теперь я принялся ждать.

Я не ошибся. Прошло всего пять минут, как появился всадник. На рысях он миновал мост. Под ним была гнедая лошадь с белым пятном на лбу; к седлу было приторочено ружье; сбоку свешивался гайдуцкий чекан. Его лицо было обезображено пластырем, начинавшимся еще под феской и пересекавшим лоб, нос и щеку.

Он не поехал в сторону Варзы, а последовал вдоль реки, вплоть до того места, где она сливалась с Брегальницей; проехав еще немного, он, наконец, повернул в сторону крутых склонов плато Йерсели.

Я осторожно последовал за ним, держа в руке свою лучшую подзорную трубу. Мой вороной так спокойно и аккуратно нес меня, что я не упускал из виду крохотной черной точки, в которую превратился всадник.

Он ехал по дороге, которая ведет из Караормана в Варзы, а я спешил за ним, следуя по степи, поросшей кустарником.

Мне уже не удавалось постоянно держать его в поле зрения, так как между нами вырастали кусты. Пришлось ехать вдоль его следа, и тот был довольно отчетлив.

По левую руку круто сбегали склоны плато. След привел меня к ним. Трава кончилась; показался булыжник. Теперь различить след было труднее, но все же я не терял его из виду. Я ехал вдоль каменистого откоса, прижимаясь вплотную к нему.

Вдруг — я едва успел одернуть вороного — я услышал прямо перед собой фырканье коня. Я как раз хотел обогнуть кустарник. Теперь я осторожно заглянул за край куста и увидел гнедого, привязанного к ближайшему стволу. Седло коня пустовало.

Когда мой вороной сделал еще один шаг, я заметил миридита; внимательно осматривая землю, он медленно пошел вперед и затем скрылся за ближайшим кустом.

Кого или что он искал? Я бы наверняка это узнал, но теперь я не мог следить за ним: если бы я поехал на лошади, он бы это заметил, а спешиться мне было нельзя, потому что я не в силах был бегать.

Мне оставалось сделать лишь одно, если на это хватило бы времени: обезвредить его оружие. Оно было пристегнуто к седлу. Вынимать пулю было некогда, но можно было сделать так, чтобы ружье дало осечку. При этом, если бы он меня заметил, я бы не уступил ему, не окажись только рядом его сообщников, которых он намеревался здесь встретить.

Итак, я выпрыгнул из седла, взял в руки штуцер — и для того, чтобы опираться на него при ходьбе, и для того, чтобы иметь под рукой надежное оружие. Теперь можно было рискнуть и пройти несколько шагов к гнедому. Встав рядом с ним, я схватил ружье с седла, взялся за курок и убрал капсюль. Затем, вытащив из куртки булавку — я всегда ношу с собой несколько штук, — я воткнул ее, как можно глубже и крепче, прямо в запальное отверстие. Повернув ее несколько раз влево и вправо, я надломил ее. Теперь отверстие было забито, и ружье так же мало годилось для стрельбы, как заколоченная пушка. Я снова вставил капсюль и опустил курок. Подвесив ружье к седлу так, как оно и висело, я заковылял к своему вороному и опять вскочил на него.

Однако сейчас я был слишком близко к миридиту. Я повернул назад, за кусты, и укрылся за ними. Через некоторое время я уловил цоканье копыт и голоса людей; они приближались.

— Времени довольно много прошло, — услышал я чей-то голос, и, если не ошибаюсь, то был Баруд эль-Амасат. — Мы не хотим целый день впустую красться за ними; лучше поедем вперед и подождем их. Пока они прибудут, мы отдохнем.

— Эти собаки слишком поздно отправились в путь, — ответил другой; его голос я не узнал, но, вероятнее всего, это и был миридит. — Я тоже много времени потерял. Теперь надо спешить.

— Смотри-ка, чтобы снова не сесть в лужу, как вчера.

— Вчера было совсем другое дело; сегодня он не ускользнет от меня. Я даже зарядил ствол свинцовой дробью.

— Гляди в оба! Пуля-то его не берет!

— Свинцовая дробь — вовсе не пуля!

— Верно, ты знаешь толк. Нам бы тоже до этого давно додуматься надо было!

— Впрочем, не верю я в эти сказки.

— Ого! — услышал я в ответ голос Манаха эль-Барши. — Вчера вечером я очень аккуратно зарядил оружие, подкрался к оконному ставню и даже положил ружье на подоконник. Потом тщательно прицелился прямо ему в голову, но когда нажал на спуск, раздался ужасный удар и мое оружие подскочило вверх. Ты сам видел, что я не попал в него.

— Да, я стоял под дверью дома. Удивительно, конечно. Мне хорошо было видно тебя — тебя освещала лампа, горевшая в комнате. Я видел и это проклятое дьявольское отродье — точнее говоря, половину его головы. Я видел, как ты прислонился и прицелился, направив ствол точно ему в голову. Когда ты выстрелил, раздался такой грохот и мелькнула такая вспышка, будто ты зарядил целый фунт пороха. И вдруг ты рухнул на землю, а этот человек — целый и невредимый — все так же стоял наверху. По-прежнему не понимаю этого!

— Его же пуля не берет!

— Хорошо, попробую-ка выстрелить в него свинцовой дробью, а если и она не причинит ему никакого вреда, возьму-ка я свой гайдуцкий топорик. Я им владею мастерски, а этот франк никогда не держал подобное оружие в руках. Я не стану убивать его сзади, а нападу на него в честном, открытом бою.

— Не слишком рискуй!

— Ба! Он не успеет ничего сделать, как будет мертв!

— А его люди!

— Их я не боюсь.

— Они тотчас набросятся на тебя.

— Времени у них не будет. Вспомни, я же еду на гнедом! К тому же я выберу участок, поросший лесом, где моментально скроюсь из виду, заехав за кусты.

— А ты разве забыл, что его вороной намного сильнее твоего гнедого?

— Что мне бояться вороного, если я прикончу его хозяина?

— А если еще кто-нибудь сядет на него и погонится за тобой? Быть может, этот маленький черт, ловкий и юркий как обезьяна.

— Я бы только рад был этому. Поквитался бы с ним за вчерашнее.

— Ладно, желаем тебе счастья! Тебе надо отомстить за брата. Твое дело правое, и да дарует Аллах победу тебе. Если тебе все же ничего не удастся, то направляйся к нам. Ты знаешь, где нас найти. Сегодня вечером будем решать, как прикончить этих парней. Теперь мы знаем, что они выехали и направляются в Ускюб.

— Вы, значит, и верно, не поедете тем же путем, что они?

— Нет, мы поедем через Энгели, а они — через Йерсели. Мы приедем раньше их.

— Ладно, тогда я могу еще немного задержаться с вами. Итак, если сегодня я не вернусь, значит, мне все удалось и вы уже не увидите никогда этого эфенди — он будет лежать, зарытый где-нибудь. Вперед!

Я снова услышал конский топот; звук его удалялся.

Теперь и я осторожно выехал на своем вороном. Я увидел аладжи, мчавшихся на пегих конях, миридита на гнедом, а также Манаха эль-Баршу, Баруда эль-Амасата и старца Мубарека, скорчившегося в седле; руку он держал на перевязи.

Если бы они узнали, что я находился всего в каком-то десятке аршинов от них! Какая бы получилась неописуемая сцена! Стоило моей лошади фыркнуть, как я был бы обнаружен. Однако она, умница, знала, чем мне это грозит, ведь я на миг положил ей руку на ноздри. После этого она не издала ни одного звука.

Теперь я снова мог нагнать своих спутников, которые давно уже оставили позади себя Варзы. Я повернул направо, чтобы не заезжать в эту деревушку.

Я совершенно не знал местности; к тому же от портного я слышал, что из Варзы в Йерсели нет никакой хорошей дороги. И все же в трех километрах к западу от деревушки я заметил след своих спутников; я поехал за ними. След привел меня в пустынную долину, усеянную обломками камней и напоминавшую ущелье, затем поднялся в лес; здесь, на мягкой земле, он стал отчетливо виден; мне уже не приходилось теперь напрягать глаза; я мог поехать быстрее. Вскоре я нагнал спутников.

— Сиди, я только хотел предложить, чтобы мы подождали тебя, — сказал Халеф. — Что ты забыл?

Прежде чем ответить, я бросил испытующий взор на маленького портного. Казалось, его нисколько не интересовал мой ответ.

— Я хотел глянуть на миридита, брата мясника, — произнес я. — Ты ведь слышал от хозяина, что эти братья — миридиты.

— Нас что, волнует этот миридит?

— Очень сильно. В дороге он собирается застрелить меня свинцовой дробью или прикончить гайдуцким чеканом.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам сказал это нашим лучшим друзьям, мечтавшим, чтобы мы издохли от голода и жажды.

Я рассказал о происшедшем, умолчав лишь, что вывел из строя оружие миридита; при этом я не сводил глаз с портного. Он простодушно удивлялся и наконец спросил:

— Эфенди, что это за люди? Разве впрямь есть такие безбожники?

— Ты же слышал.

— О Аллах! Я и не подозревал о таком. Что же вы им сделали?

— При случае ты узнаешь об этом, если поедешь с нами, ведь мы не останемся в Ускюбе. Мы минуем город, а потом побыстрее направимся в Каканделы и Призренди.

— Ага, на мою родину? Очень приятно слышать. Я уже с утра узнал от слуги, что с вами вчера приключилось. И вот теперь вам снова грозит смерть. Тут поневоле задрожишь и запаникуешь!

— Ты можешь с нами расстаться!

— Об этом я и не думаю. Быть может, теперь только от меня одного зависит, сумеете ли вы спастись. Я поведу вас так, что этот миридит наверняка не найдет вас. Я поведу вас горными лугами и открытыми тропами. Потом мы спустимся на знаменитую своим плодородием равнину Мустафа; она простирается от Ускюба на юго-восток до Кеприли; там проложена новая железная дорога. Там открытая местность. И если вы не будете возражать, я останусь вашим проводником и после Ускюба.

— Это нам по душе. Похоже, ты очень много странствовал?

— Нет, я бывал только в здешних краях, зато знаю их очень хорошо.

— Мы здесь чужаки. Нам доводилось порой слышать о человеке, коего зовут Жут. Кто это? — мимоходом спросил я.

Брови карлика вздернулись, и он ответил:

— Это злой разбойник, — он боязливо огляделся и добавил: — Лучше о нем не говорить. У него всюду свои люди. За каждым деревом кто-нибудь да стоит.

— У него такая огромная банда?

— У него всюду доносчики, в каждом городе, в каждой деревушке. В его банду входят самые главные судьи и самые набожные имамы.

— Так к нему не подступиться?

— Нет. Закон тут не поможет. Я не знаток Корана, сунны и их толкований, но я слышал, что наши законы так неясны и двусмысленны, что даже там, где к ним обращаются, они приносят больше вреда, чем пользы. Судья по-разному толкует закон.

— К сожалению, так оно и есть.

— А как еще может обстоять дело? У нас законов никто не читал, и никто не живет по ним. Возьми, например, албанцев — арнаутов, штиптаров, миридитов и все их племена, каждое из которых живет по своим собственным законам, порядкам и обычаям. Тут есть где развернуться такому человеку, как Жут. Он посмеивается над господами и их слугами. Он издевается над судьями, властями, полицией и солдатами. Никто из них не может причинить ему ни малейшего вреда. Здесь каждая деревня враждует с соседней. Каждая деревня спешит поквитаться с другой воровством, разбоем или кровной местью. Тут царит вечная война, в которой побеждает, естественно, самый страшный и жестокий преступник. Только учти, эфенди, я тебе ничего, вообще ничего не говорил. Я человек бедный и не хочу, чтобы мне жилось еще хуже, чем сейчас.

— Ты думаешь, я выдам то, что ты сказал мне?

— Нет, ты человек слишком благородный, но ведь даже деревья имеют уши, а воздух слышит все.

— В других краях такого, конечно, быть не могло бы.

— А разве в других краях, других странах нет разбойников?

— Да, встречаются порой, но на них быстро находится управа; закон помогает избавиться от них; там у закона есть сила.

— Ох, хитрость часто берет верх над силой!

— Тогда хитрость побеждают хитростью. Нет у нас таких умных преступников, чтоб не нашлось на них полицейского поумнее. Если бы такой сыщик приехал сюда, он бы очень быстро отыскал Жута.

— Ба! Скорее Жут узнал бы все о нем, чем он — о Жуте.

Казалось, в голосе портного был какой-то намек. Сказанное звучало почти как насмешка, а может, я заблуждался?

— Что ж, тогда этот тайный агент наверняка погиб бы, — ответил я. — Но на его место пришли бы другие.

— Они тоже погибли бы, как и он. Дела здесь обстоят так, что к Жуту не подступиться. Лучше всего вообще не говорить о нем; оставим и мы этот разговор. Я хоть человек бедный, но все равно дрожу, когда думаю о нем. Я зарабатываю гроши и не могу собрать много денег. Но все же я отложил несколько пиастров для знахаря, который будет меня лечить. Если эти разбойники нападут на меня и отнимут плоды моих трудов, мне не на что будет купить снадобья, чтобы выздороветь.

— Знахарь этот знаменит?

— Да, о нем всюду идет молва.

— Тогда, пожалуй, и о твоей деревушке знают в здешних краях?

— Конечно; спроси о ней, тебе ответят.

— Ладно, я уже хотел кое-что разузнать о Вейче. Мне говорили об одной знаменитой хане, которая якобы находится поблизости.

— Как ее называют?

— Никак не могу вспомнить. Вроде бы в ее названии есть словечко «кара».

Он цепко глянул на меня. Что-то невольно пронеслось в его взгляде, что-то обжигающе сверкнуло в нем. Впрочем, тотчас взгляд его принял прежнее кроткое выражение. Портной промолвил:

— Кара, кара, гм! Я не могу припомнить. Если бы ты знал все слово, я бы сообразил.

— Может, я еще вспомню. Кара… кара… Халеф, ты тоже слышал это имя, ты его не помнишь?

— Каранорман? — ответил хаджи, мигом понявший меня.

— Да, да, так оно и было. Каранорман-хане! Ты знаешь его, Африт?

Казалось, он что-то припоминал, прежде чем ответить:

— Да, теперь я знаю, о чем ты говоришь. Но это вовсе не большой постоялый двор, а своего рода руины. Там никто не живет. Очень давно, несколько веков назад, там был большой караван-сарай. Потом его превратили в сторожевую башню, с которой солдаты наблюдали за границей. Теперь остались одни развалины. Интересно, что же тебе говорили о них?

— Что там орудует Жут.

Его кроткое лицо передернулось, как будто ему пришлось подавить в себе какое-то внезапное, резкое движение. Потом он снова заглянул мне в лицо так же спокойно и мягко, как прежде, и ответил:

— Мне кажется, что тебя обманули.

— Ты так думаешь?

— Да. Я хорошо знаю это место. Я бывал там и днем и ночью и не видел ничего, что позволяло бы поверить в эту историю. Во всей округе тоже ничего не слышали об этом. Я даже думаю, что о Жуте там говорят меньше, чем где-либо еще.

— Пожалуй, он не будет восстанавливать против себя людей именно там, где живет.

— Может быть, и такое. Я вижу, господин, что ты смекалистый человек и легко проникаешь в суть дела. Но это тебя может погубить. Знаешь, я думаю теперь, что ты разыскиваешь Жута?

— Ах! Как же тебе пришло в голову такое?

— Это видно по тебе.

— Слушай, я, кажется, начинаю понимать, что тебе не откажешь в сообразительности. Это тоже легко может тебя погубить.

— Ты шутишь. Я — бедный портной, а ты, как я слышал, вот уже несколько дней преследуешь сторонников Жута и будешь гнаться за ними впредь. Мне впору считать тебя полицейским — одним из тех тайных агентов, о которых ты говорил раньше.

— Нет, я не из таких.

— Но так похоже на это. Быть может, ты решился отыскать Жута в Каранорман-хане, но ты, конечно, туда не попадешь.

— Почему?

— Потому что тебя убьют еще раньше. Жут уже знает, что ты задумал. Ты обречен.

— Смотрите-ка!

— Если ты поймешь это, ты можешь спастись.

— Я повторяю, что я никакой не чиновник и не полицейский. Жут со своими людьми может оставить меня в покое.

— Тогда и ты их тоже!

Эти пять слов прозвучали как приказ. Его голос дрожал и немного хрипел. Он был взволнован. Этот карлик, или, как он назывался, Африт, «великан», был вовсе не тем, за кого себя выдавал; я готов был в этом поклясться. Но он невероятно умел притворяться. Этот ястреб умел прикинуться горлицей. Пожалуй, он все-таки был именно тем Суэфом, который должен был «заманить меня под нож».

Но это выглядело невероятно, потому что староста знал его и знал его имя. Или только сообщники звали его Суэфом? Быть может, он разъезжал всюду под личиной бедного портного, чтобы высматривать все, что творится, и доносить разбойникам? Нужно было остерегаться его. Поэтому я ответил:

— Я оставлю их в покое. Я бы не стал беспокоиться ни из-за аладжи, ни из-за остальных, но они сами мне дали повод к тому.

— Ты ведешь себя так, будто никакого повода не было!

— Нет, мой дорогой, так я себя не веду. Я сбиваю лишь того, кто встает у меня на пути, будь это хоть сам Жут. Если он рискнет связаться со мной, пусть попробует. Посмотрим, чья возьмет.

Он воздел голову вверх, будто хотел рассмеяться. По его лицу скользнула издевательская, очень издевательская улыбка. Однако он взял себя в руки и произнес остерегающим тоном:

— С ним ничего не могли поделать власти самого султана; даже военные не в силах справиться с ним. А ты, одинокий чужак, ты берешься ему угрожать?

— Он так же одинок, как и я; он такой же чужак мне, как и я ему. Если мы встретимся с ним, все решат наши личные качества — сила, ловкость и хитрость.

— Я вижу ты и впрямь вознамерился разыскать Жута.

— Что ж, я слишком горд, чтобы это отрицать.

— Ах! И ты, пожалуй, даже хочешь с ним сразиться?

— Смотря как пойдут дела. Я — человек чужой; меня не интересуют здешние люди и их дела; есть ли здесь Жут, нет ли его; одним разбойником больше, одним меньше, мне все равно. Мне нужно кое-что потребовать от него. Если он послушается моего приказа, то…

— Послушается твоей просьбы, ты хотел бы, наверное, сказать, господин?

— Нет. Человек честный стоит выше негодяя и должен ему приказывать. Итак, если он послушается моего приказа, я отстану от него и ни один волос не упадет с его головы. Если он поступит не так, ну и достанется же этому Жуту!

Я увидел, как тяжко вздохнула его хлипкая грудь. Человечек стал мертвенно-бледным. Он очень разволновался, но овладел собой и спокойно сказал:

— Эфенди, ты держишься так, будто ты неуязвим и тысяча Жутов не страшны тебе.

— Все именно так, — ответил я, звонко хлопнув себя по колену, словно сам себе аплодируя. — Нас здесь четверо. Нам надо свести счеты с Жутом. Пусть он со своими приспешниками боится нас, а не мы его. Всех этих прохвостов я одним махом смешаю с грязью, я мигом их смахну!

Я поднял руку и дунул на нее, будто смахивая что-то с руки. Я вовсе не намерен был хвастаться или корчить из себя пустозвона. Выказывая такую самоуверенность, я преследовал определенную психологическую цель. Мне хотелось разозлить этого человечка, вывести его из себя; тогда удалось бы разглядеть его насквозь. Но он, похоже, разгадал мой замысел. Он хитро мне подмигнул и сказал:

— Смахивай, сколько хочешь, пока себя не смахнешь. Я твой друг. Ты приветил бедного портного и угостил его. За это я благодарен тебе и хочу предостеречь от дурных поступков. Ты же и не думаешь меня слушать и потому не сумеешь спастись. Ты здесь чужак; я эту страну знаю лучше, чем ты. Я обещал проводить тебя до Какандел, но теперь я вижу, что этот город ты не увидишь никогда в жизни, ибо жизнь твоя намного короче этого пути.

— Через два-три дня я там буду.

— Нет, ты попадешь в город мертвых!

— Ты так уверен? Звучит так, словно вы с Жутом приятели!

— Это не твоя забота. Я говорю так лишь потому, что уже убедился на чужих примерах: Жут не позволит никому шутить с собой.

— Ого! Со свояком Деселима я тоже шутки шутить не намерен!

— Господин, а это тебе кто выдал? — опрометчиво выпалил он.

Теперь-то я его ухватил — несмотря на всю его удивительную хитрость, на его огромное притворство. Он знал Деселима и знал, что тот был свояком Жута; он сам себя выдал. Но я сделал вид, что ничего не заметил, ведь стоило мне показать, что я раскусил его, мне бы ничего не удалось из него вытянуть.

— Он сам мне это сказал, — ответил я.

Он быстро скользнул по мне сверкающим взглядом. Это был взгляд ненависти. Он знал, что я свернул шею Деселиму. Это я заметил в его взгляде. Этот щуплый, вежливый, подобострастный человечек был моим смертельным врагом.

— Это было очень неосторожно с его стороны, — дружелюбно заметил он, — но ведь знает же Деселим, чем занимается его свояк и что он-то и есть Жут?

Ага, он заметил свой промах и попытался загладить его, изобразив на лице детскую непосредственность.

— Конечно, он знает это, иначе не сказал бы мне, — ответил я.

— Как же ты выпытал это у него?

— Хитростью.

— О Аллах! Ты очень опасный человек! Будь я Жутом, я приказал бы мигом убить тебя, но раз я лишь бедный портной и честный человек, я радуюсь тому, что есть на свете такие умные люди, которые способны перехитрить злодея. И если ты владеешь этим секретом, это очень опасно для тебя. Жут наверняка прикажет тебя убить, чтобы защититься.

— Ба! Меня часто пытаются убить, особенно разохотились в последнюю неделю. Вчера дважды пытались, позавчера и еще третьего дня. Сегодня вот миридит решил стрельнуть по мне свинцовой дробью или прикончить меня топором!

— Как же ты отважился поехать следом за ним?

— Я выслеживал и других разбойников!

— Если бы он обернулся, ты бы погиб!

— Нет, он бы погиб!

— И не рассчитывай на это! Он миридит, храбрец!

— А я каков, ты сегодня увидишь. Когда я следовал за ним, я все время оставался у него за спиной. Разве не мог я в любой момент выпустить в него пулю? Кто был у кого в руках, я у него или он у меня?

— На этот раз он был у тебя в руках, ведь ты же отличный стрелок, но если сегодня вы вновь встретитесь, ты окажешься в его власти.

— Не верю я в это.

— Ну, как же! Он тебя караулит и подстрелит тебя в любой момент. Ты даже не заметишь этого. Ты вообще его не увидишь, а станешь трупом.

— А я говорю тебе, если он отважится поднять на меня оружие, он погиб!

— Послушай, господин! Аллах мне свидетель, ты говоришь дерзкие вещи! — гневно воскликнул он.

— Никакая это не дерзость. Я знаю, что говорю!

— А я говорю тебе, даже если его пуля случайно не попадет в тебя, он зарубит тебя чеканом. Он умеет бросать чекан. А ты хоть раз бросал гайдуцкий топорик?

— Нет.

— Тогда ты конченый человек. А если ты все же улизнешь от него, наготове будут другие, от которых ты убежал вчера. Они могут напасть на тебя из-за каждого куста.

— Не может быть!

— Почему?

— Потому что они поехали в Энгели. А будь они здесь, то оставили бы следы; моя лошадь узнала бы их по фырканью, да и я заметил бы их издали, ведь мои глаза уже много лет как привыкли ориентироваться в лесу.

Он был совершенно уверен, что я умру в ближайший час, поэтому злился, что я так пренебрежительно отзываюсь о своих врагах.

— Повторяю тебе, — промолвил он, — тебе уже не помочь. Ты ведь сам не уверен в правоте своих слов!

— Если в правоту требуется верить, то какая же это правота! Давайте прервемся. Ты нас узнаешь еще лучше, чем прежде. Если я захочу, винтовка миридита даже не выстрелит, как бы он ни старался.

— Так ты умеешь колдовать?

— Ба! Я разбираюсь в колдовстве не более остальных людей, но зато могу дать отпор таким людям, как этот брат мясника; я знаю, как от него защититься. Халеф, если он нападет на меня, то оставьте его мне. Вам незачем вмешиваться в это дело.

— Как хочешь, сиди, — равнодушно ответил малыш.

Склон, который вел на плато Йерсели, был покрыт лесом, но на самом плато расстилались роскошные поля и луга. Мы оставили позади себя перелесок и ехали по широкой, ровной лужайке, поросшей короткими, узкими стебельками травы. Порой какой-нибудь куст заслонял кругозор.

Тут мы наткнулись на конский след, который поднимался слева и потом устремлялся в нашем направлении. Я остановился и, наклонившись, но не слезая с седла, осмотрел его.

— Что ты там ищешь? — спросил портной.

— Хочу посмотреть, кто здесь проехал, — ответил я.

— Как же ты это посмотришь?

— Ты этого не знаешь. Я же вижу, что это был миридит. Он проехал здесь примерно четверть часа назад.

— Как ты можешь такое утверждать!

— Могу! Примятая трава точно указывает мне время. Едем дальше.

Сейчас мне приходилось смотреть в оба — приглядывать и за конским следом, и за портным. Я заметил, что тот пытается справиться с некоторым волнением. Его взгляд беспокойно блуждал, но смотрел он все зорче и зорче. Он поглядывал то влево, то вправо и, как мне показалось, особенно внимательно всматривался в кусты, мимо которых мы проезжали.

Была ли у него на то какая-то определенная причина? Наверняка! Поэтому я тоже вглядывался в эти кусты; вскоре я догадался, что миридит подавал тайные знаки нашему проводнику.

То слева, то справа виднелась отогнутая ветка, указывая направление, которого мы должны были держаться.

Конечно, они сговорились и наверняка были уверены, что придумали нечто невероятно умное. Я мог бы молча использовать их оплошность, но мне не хотелось, чтобы этот портной в душе насмехался над нами. Пусть он предвидел засаду, а мне захотелось ее предсказать.

Поэтому я снова остановился как раз, когда мы поравнялись с одним из этих знаков, и сказал Халефу:

— Хаджи, видишь эту сломанную ветку?

— Да, господин.

— Кто ее сломал?

— Какой-нибудь зверь.

— Это мог быть только крупный зверь; значит, мы должны были заметить его следы.

— Трава вроде бы выпрямилась; ничего не видно.

— В таком случае прошло уже много часов с тех пор, как ветку сломали. Значит, она обязательно должна была засохнуть. А что мы видим? Ветка по-прежнему свежая и сочная. Стало быть, прошло не более четверти часа с тех пор, как ее сломали.

— Кто же ее сломал и что нам за дело до этой ветки? Почему ты так заинтересовался ей?

— Потому что она рассказала мне целую историю.

— Историю? Сиди, я знаю, что ты, как никто иной, умеешь читать по следам целые истории. Вот теперь перед нами отчетливый след миридита. И что нам проку в одной этой ветке?

Портной держался в стороне, спокойно посматривая на меня с некой затаенной угрозой во взгляде. Уголок его рта был слегка приоткрыт и немного отведен в сторону, что придавало лицу глумливое выражение.

— А если ты не знаешь, что рассказала мне эта ветка, может быть, наш проводник Африт наблюдательнее тебя, — промолвил я.

Портной тут же сделал изумленное лицо и ответил:

— Господин, я ничего не знаю и ни о чем не догадываюсь, да и ты не знаешь ничего. О чем расскажет такая ветка?

— О многом.

— Да, она поведает о том, что все земное преходяще. Еще вчера она зеленела, а ныне она вянет и сохнет.

— Да, и, очевидно, она говорит мне, что я тоже обречен на смерть.

— Неужели? Не понимаю тебя.

— Что ж, я уверен, что ветку эту сломал миридит.

— Для чего?

— У него был особый умысел. Разве ты не заметил другие ветки, сломанные вдоль нашего пути?

— Нет, господин.

— Это, как я заметил, уже одиннадцатая по счету.

— Это — случайность.

— Можно, конечно, задумавшись о чем-то и машинально перебирая пальцами, сломать веточку на ходу или скаку, но сломать одиннадцать веток то слева, то справа, можно лишь с определенным умыслом.

— Хотел бы я знать этот умысел.

— Так присмотрись! Ты, вероятно, заметишь еще несколько таких знаков. Ты увидишь, что все сломанные ветки указывают в одну и ту же сторону.

— Конечно, потому что зверь бежал в том направлении.

— О звере не идет речь. Ветка сломана слишком высоко. До нее доберется лишь всадник, вытянув руку. Ее не заденет ни косуля, ни олень своими рогами. Кроме того, миридит, как видно по его следу, все время уклонялся то влево, то вправо, приближаясь к кусту, где был оставлен знак.

— Но, господин, раз ты такой зоркий, объясни нам, для чего он оставил эти знаки!

— Может быть, ты знаешь человека, которого зовут Суэф?

Этот тщедушный человечек, так упорно называвший себя бедным портняжкой, невероятно умел владеть собой, ведь на лице его не дрогнул ни один мускул. Если бы взгляд его, обращенный ко мне, слегка не омрачился, я бы легко мог подумать, что я заблуждался.

— Суэф? — переспросил он. — Слышал я это имя; ну да, впрочем, не знаю человека, которого так зовут.

— Я думал, что ты знаком с этим человеком, о котором я говорю, раз ты так известен в здешних краях.

— Я не знаю его. Кто он такой?

— Сторонник Жута. Он заманит нас сегодня в руки миридита.

— На что ты намекаешь, господин?

Его лицо выдавало теперь если не ужас, то явную озабоченность; впрочем, он мог беспокоиться и из-за себя и из-за меня.

— Я знаю на что, — продолжал я. — Вчера было условлено, что этот Суэф попытается завоевать наше доверие и заманит нас в ловушку.

— Ты, кажется, все знаешь, господин!

— Я просто внимателен, и не более того.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я не хочу об этом говорить. Я привык наблюдать за всем и делать из этого выводы. Ты и сам поймешь по этим надломленным веткам.

— Так этот Суэф и впрямь появился?

— Нет. Он, конечно, хотел предложить нам свои услуги в качестве проводника, но, к счастью, мы вовремя встретили тебя, и этот Суэф увидел, что ему к нам не подобраться.

— И как это связано с ветками?

— Миридит решил указать дорогу Суэфу.

— Так, стало быть, миридит еще не знает, что Суэфа нет с нами?

— Конечно нет. Этот шпион и предатель хотел присоединиться к нам по пути. Но, сидя в своем убежище, он увидел тебя и понял, что нам не нужен проводник. Наверняка он крадется за нами по пятам.

Лицо портного просияло. Он-то заволновался, что его раскусят. Теперь он успокоился, поверив, мол, я считаю, что Суэф крадется за нами. Он не подозревал, что я вижу его насквозь, но даю ему полную свободу.

— И все же я думаю, что ты ошибаешься, — он завел опять разговор. — Твои подозрения ошибочны.

— Неужели?

— Зачем миридиту понадобилось ломать ветки? Ведь этот предатель, Суэф, наверняка видит его след. Если след так хорошо виден, то не нужны какие-то особые знаки!

— О нет! Они же не знают доподлинно точно местность, по которой поедут. Быть может, земля там суха и тверда, и на ней не остается следов. Тогда нужны другие знаки.

— Ну, здесь-то земля мягкая. Если они и условились надламывать ветки, то здесь могли бы и не делать этого.

— Нет, почему? А если след по какой-то причине пропадет? Ведь до нас здесь мог бы проехать еще кто-нибудь. Тогда след миридита был бы затоптан. Так что ему непременно надо было оставить еще какой-то знак. Но это — не главное для меня.

— Ты о чем-то еще думаешь?

— Да, и ты меня неправильно понял. Этими знаками он вовсе не намерен был показывать, где он проехал. Нет, он говорил, куда Суэф должен был нас вести.

— Разве это не одно и то же?

— Ни в коем случае. Я совершенно уверен, что скоро знаки и след разойдутся.

— Аллах! Что у тебя за голова! — воскликнул он.

Это было наигранное изумление. Значит, я верно угадал. Я ответил:

— Моя голова не лучше твоей. Я точно обо всем поразмыслил. Допустим, я миридит; я решил затаиться здесь и ждать; я вижу, как мы едем и нас ведет предатель Суэф. Так вот, если миридит решил меня убить, ему надо спрятаться в засаду, то есть отойти в сторону, за кусты. Конечно, его следы и знаки, оставленные им, разойдутся. Разве не так?

— О да!

— Тогда ему надо заранее подать знак, чтобы Суэф остановился в каком-то месте и не двигался дальше. И этот знак мы скоро найдем. Едем дальше!

Когда наши лошади тронулись с места, портной сказал:

— Мне очень хочется узнать, прав ли ты в своих догадках?

— Я убежден, что не ошибаюсь. Я точно знаю, что пока мне еще нечего бояться. Только когда следы разойдутся со знаками, жди нападения. И поскольку я уже доказал тебе, что читаю по веткам все мысли и помыслы миридита и этого Суэфа, то я знаю даже больше того, о чем ты подозреваешь и полагаешь. Жут мне абсолютно не опасен.

Мы миновали несколько сломанных веток. Я обратил на них внимание портного и указал, что лошадь миридита неизменно двигалась вплотную к кусту.

Потом мы достигли места, о котором я говорил заранее. Конский след отклонился влево, а сломанные ветки на двух противоположных кустах указывали вперед.

— Смотри, ты видишь место, о котором я говорил, — промолвил я. — Миридит поехал влево, чтобы устроить засаду. Суэф же поведет нас прямо, мимо этих кустов. Ты не считаешь так?

— Господин, я не могу тебе ответить. Для меня это слишком заумно.

— Я ведь тебе все четко объяснил.

— Да, но я не могу следовать твоим выводам. Я думаю, ты заблуждаешься.

— Я не заблуждаюсь.

— Что ты будешь делать?

— Сперва мне хотелось бы прямо здесь так отхлестать этого Суэфа, будь он с нами, чтобы он не мог больше подняться на ноги.

— Ему бы это пришлось кстати! Жаль, что его тут нет.

— Он непременно позади нас. Я был бы очень рад дождаться его.

— Он побоится показываться вам на глаза.

— Верно. И все же я схвачу его; он получит свою награду.

— Так и надо, господин!

— Ты думаешь, что сотни ударов ему хватит?

— Нет. Если ты схватишь его, бей до смерти. Предатель хуже преступника.

— Верно, ему достаточно полусотни.

— Ну, это необычайная милость и жалость с твоей стороны, господин.

— Попомни свои слова и не моли, чтобы я пощадил его; ты же потом заговоришь по-другому. Сейчас нам надо определиться, что нам делать.

— Да, сиди, не можем же мы здесь оставаться! — взмолился Халеф. — Быть может, миридит скрывается неподалеку отсюда.

— Этого я не боюсь. Мы поедем дальше, хотя и не в том направлении, в котором указывают ветки; мы возьмем немного правее. Между нами и им расстояние будет больше. Я на несколько мгновений здесь задержусь, а потом быстро вас нагоню. И еще одно, Халеф! Возьми в руки ружье. Неизвестно, что произойдет. Миридита я беру на себя. А ты, если заметишь Суэфа, влепи ему тотчас пулю в голову.

— Согласен! — Халеф кивнул.

— И поскольку наш добрый Африт не вооружен, нам надо его защищать. Пусть Оско и Омар окружат его, а ты поедешь вплотную за ним и тотчас окажешься под рукой, если заметишь что-нибудь подозрительное.

— Не беспокойся, эфенди! Я мигом поеду за этим Суэфом!

Хаджи меня полностью понял. Я был убежден, что он тотчас застрелит портного, если тот вздумает убежать. Однако портной сам беспокойно посмотрел на меня испытующим взглядом и промолвил:

— Эфенди, не волнуйтесь так из-за меня!

— Это наш долг. Ты находишься с нами, и, значит, ты враг наших врагов. Мы относимся к тебе именно так. Поэтому мы берем тебя под защиту. Не удаляйся от трех моих спутников, иначе мы не отвечаем за то, что может произойти с тобой. Ты в безопасности только с нами.

— А ты не поедешь с нами?

— Я на мгновение задержусь.

— Почему?

— Из трусости. Пусть лучше миридит сперва застрелит вас, прежде чем попадет в меня. Вперед!

Халеф улыбнулся моим словам и красноречиво глянул на след, оставленный миридитом. Он понял, что я последую этой дорогой.

Я подождал, пока они не проехали мимо кустов, и тогда повернул налево, медленно двигаясь вдоль следа.

Конечно, надо было внимательно глядеть по сторонам. Скорее миридит мог заметить меня, чем я его. Поэтому я поехал чуть левее следа, но параллельно ему.

Кусты стояли примерно на одном и том же расстоянии друг от друга; их разделяло пятнадцать — двадцать метров. Стоило мне поравняться с одним из кустов, я останавливался и осторожно высматривал, где притаился миридит.

Внезапно я услышал пронзительный свист. Он донесся оттуда, где были мои спутники. Кто свистнул? Халеф ли, чтобы предупредить меня или подать мне знак? Нет, он бы свистнул по-другому. Или портной? Быть может, он обещал миридиту объявить свистом о нашем приближении? Подать сигнал было чересчур рискованно с его стороны, ведь он знал, что я разгадал их план.

Едва отзвучал свист, я услышал прямо перед собой, за кустами, какой-то звук. Казалось, кто-то вполголоса вымолвил: «Наконец!» Я уловил звон копыт — не звонкий, а глухой, ведь лошадь переступала по мягкой земле. Я выпрямился, оставаясь в седле, и заглянул за куст, возле которого остановился.

Да, верно, я увидел миридита, сидевшего в траве рядом с лошадью. Он вскочил в седло. Я привстал в стременах, наблюдая за ним.

Признаюсь, что место он выбрал очень удачное; оно отменно подходило к задуманному им плану. Миридит мог молниеносно наброситься на нас из-за кустов и так же стремительно скрыться. Его неожиданное появление заставило бы нас растеряться. Пока мы пришли в себя, я был бы застрелен или зарублен им, а сам он уже находился бы в безопасности, прежде чем мои перепуганные спутники пустились бы в погоню за убийцей.

Конечно, все было прекрасно задумано, но, чтобы подвести черту под его планом, я еще пару минут назад приготовил свое лассо.

В руках опытного бойца это оружие может наводить ужас на противника. Часто ошибаются, полагая, что им пользуются лишь в Америке. Многие кочевники, владеющие огромными стадами, тоже прибегают к помощи самых разнообразных лассо. Венгерские чикоши или русские табунщики пользуются веревками или ловчими ремнями. У туркменов есть свои длинные, гибкие «каджи»; монголы, остяки, тунгусы и киргизы отлавливают животных из стада, накидывая на них петли.

Вот почему в моей идее взять с собой в поездку лассо не было ничего смешного. Ведь мне пришлось общаться в основном с кочевниками, и этот плетеный ремень длиной в тридцать футов уже несколько раз оказывал мне отменную услугу. Я уже говорил, конечно, что недавно мне пришлось разрезать лассо, поэтому стоит упомянуть, что из его ремня я сплел недавно новое, конечно, менее хорошее лассо.

Теперь я прикрепил его верхний конец к кольцу передней подпруги. Мне хотелось схватить миридита. Пожалуй, он никогда не видел такого лассо и наверняка не догадывался, как от него защититься. Чтобы раньше времени не выдать ему свой замысел, я не стал держать петлю в руке, а подвесил ее к седлу. В руке же я сжимал «медвежебой». Это было единственное оружие, которым я мог отбить топор. Разумеется, решиться на такой фокус мог лишь тот, кто уже натренировался отбивать стволом ружья брошенный в него томагавк так, что топор отлетал в сторону, не нанося человеку никаких серьезных, опасных ран, что непременно случится, если топор отбит неудачно. Для этого нужно не только прямо во время полета заметить, как летит топор, но и, несмотря на то, что он вращается с бешеной скоростью, суметь различить лезвие и топорище, иначе топор, хотя и врежется в ствол оружия, все равно попадет в цель. Ружье, которым отбиваешь топор, надо крепко сжимать в обеих руках, потому что удар очень силен и иначе топор и ружье попадут тебе в лицо. Итак, чтобы отбить летящий в тебя топор, нужны сила, сноровка и очень зоркий глаз.

Сейчас ситуация была такова. Я расположился на лошади так, что мои спутники оказались передо мной. Слева от меня находился миридит. Я посмотрел на него и увидел, что он пытается разглядеть всадников.

Одно невольное, торопливое движение выдало всю его досаду на то, что Суэф не поехал по маршруту, обозначенному им ветками. Если бы я не приказал Халефу взять правее, они бы поехали гораздо ближе к миридиту. Теперь же они двигались по краю поляны, что очень не понравилось человеку, сидевшему в засаде.

Теперь я видел, как они приближались. Он их тоже видел. Однако из-за разбросанных тут и там кустов нельзя было различить отдельных всадников. Значит, миридит не мог убедиться, еду ли я вместе с остальными. Впрочем, он был полностью в этом уверен и потому начал двигаться, сперва медленно, а потом быстрее, пока его лошадь не перешла на быструю рысь.

Я последовал за ним, держа винтовку в правой руке и стараясь, чтобы нас разделяли кусты. Это было излишне, потому что все его внимание было приковано к тем, кто находился впереди, и ему даже не пришло в голову оглянуться.

Мягкая земля скрадывала топот моего жеребца; к тому же шум, издаваемый его собственным конем, мешал ему расслышать, что происходило у него за спиной.

Решение пришло в считаные секунды. Я не испытывал ни малейшего страха; самое большое, я мог бы бояться его топора.

Ему оставалось проехать еще пару кустов; вот он миновал последний куст и выехал на поляну, испустив пронзительный крик, чтобы нас напугать. Он осадил лошадь, вскинул ружье, но не выстрелил; он даже не стал целиться, а вновь испустил крик, на этот раз крик удивления, досады — он увидел, что меня нет.

Мои спутники тоже остановились. Халеф громко расхохотался.

— Эй ты, чего тебе надо от нас? — спросил он. — Почему ты скорчил такую гримасу, будто проглотил свою собственную голову вместе с пластырем, залепившим щеку?

— Вы, собаки! — воскликнул он.

— Ты злишься? Наверное, потому, что не видишь, кого ищешь. Оглянись-ка!

Миридит повернулся в седле и увидел меня. Я стоял примерно в пятнадцати шагах от него.

— Ты меня ищешь? — спросил я.

Он повернул лошадь, снова схватил винтовку и молвил:

— Да, это ты мне нужен, шайтан! Ты меня знаешь?

Я не шевельнулся и лишь сказал ему: «Да».

— Ты убил моего брата! Ты ответишь мне по закону кровной мести. Я не хочу коварно стрелять тебе в спину; нет, я застрелю тебя, как мужчина, стоя лицом к лицу!

— Не стреляй! Нас же пуля не берет!

— Вот я и посмотрю! Отправляйся в джехенну!

Он нажал на спуск. Капсюль щелкнул, но выстрела не было.

— Ты видишь? — Я улыбнулся. — Я тебя предупреждал. Теперь ты мой.

Я поднял «медвежебой», будто готовясь выстрелить. Тогда он выхватил из-за пояса гайдуцкий чекан и яростно вскрикнул:

— Ну, нет еще! Раз ружье тебя не берет, возьмет топор!

Он покрутил чеканом над головой и швырнул его, целясь мне в голову. С такого небольшого расстояния он бы раскроил мне череп, ошибись я хоть чуть-чуть.

Всего одно мгновение, даже меньше, полмгновения, я слышал свист летевшего топора. Это был глухой и в то же время пронзительный свист. Я не сводил глаз с миридита и уловил движение его руки. Я замер в седле как вкопанный, сжимая ружье в обеих руках. Потом молниеносным рывком вскинул ружье — топор попал в ствол и отлетел в сторону. Иначе бы он вонзился точно мне в лоб.

Миридит был настолько ошарашен, что выпустил поводья из левой руки. У него не было теперь никакого оружия, кроме пистолетов, а их мне нечего было бояться.

— Видишь, я и топора твоего не боюсь! — крикнул я ему. — Теперь я отомщу тебе. Смотри!

Я вскинул ружье, целясь в него. Способность двигаться вновь вернулась к нему. Он схватил поводья, поднял лошадь на дыбы, подал ее назад и пустился вскачь, на поляну, как раз туда, куда я и ожидал.

Я подскочил к Халефу и дал ему ружье, ведь оно мне только мешало.

Он взял его, но спешно крикнул:

— Быстрее, быстрее! А то он уйдет!

— Терпение! Время у нас есть. Пусть этот добрый, бедный портной Африт еще раз глянет на всадника, с которым наверняка не справится Жут. А сейчас следуйте за мной галопом!

Короткий свист, и мой Ри понесся вперед.

Я положил ему поводья на шею и привстал в стременах, хотя больная нога сильно мне мешала.

На ходу я намотал лассо на левый локоть, растянул петлю, а потом передвинул ремень с локтя на левое предплечье, чтобы оно могло нормально соскользнуть. Петлю я держал в правой руке.

Я не торопил коня ни поводьями, ни шенкелями. Умное животное само понимало, что происходит.

Поначалу миридит мчался по прямой — глупость с его стороны, ведь я легко мог достать его пулей; мне было бы легче прицеливаться, вздумай я в него стрелять.

Поскольку в том направлении, куда он скакал, поляна была шире всего, он повернул влево, где вновь появились кусты, обещавшие ему защиту и, пожалуй, спасение.

Ри без моей помощи, словно хороший охотничий пес, ринулся влево, чтобы отрезать гнедому путь. И все-таки, как я понял, я потерял много времени, задержавшись возле Халефа. Гнедой был превосходный скакун, хоть я и за полсотни подобных коней не расстался бы с моим вороным. Я был уверен, что доберусь до миридита, даже если он первым достигнет кустов. Впрочем, этого нельзя ему было позволить. Следовало воспользоваться одной хитростью — «секретом» моего вороного.

Он знал свое дело. Тремя элегантными прыжками он одолевал такое же пространство, как и гнедой, напрягавшийся изо всех сил, четырьмя прыжками. Однако преимущество его было чересчур велико; помочь мне мог лишь один секрет.

Если кто-то не слышал, в чем кроется этот секрет, пусть узнает, что любой араб, у которого есть чистокровный скакун, учит его определенному знаку, который использует, лишь когда лошадь должна напрячь все свои силы.

Когда настоящий арабский скакун изо всех сил мчится в карьер, он скачет играючи. Если подать ему нужный знак, он превзойдет себя. Конечно, такое случается лишь в исключительных случаях, в минуту крайней опасности, когда спасти может лишь скорость.

Тогда начинаются воистину гонки со смертью. Лошадь не бежит, а летит. Ее ноги едва видны. Именно в этот момент всадник пользуется своим секретом, и всего через считаные секунды лошадь и человек, превратившись в крохотную точку для наблюдателя, скрываются в дали.

Этот нужный знак и называется секретом, ведь хозяин коня не выдаст его никогда. Он не выдаст его ни жене, ни сыну и единственному наследнику, ни лучшему другу. Он поделится им лишь с покупателем скакуна, и только на смертном одре он раскроет его тому человеку, в чье владение перейдет конь. Никакие муки, даже смерть не могут похитить у него эту тайну. Она умрет вместе с ним.

Когда я получил в подарок своего вороного, мне, конечно, поведали этот тайный знак. Он заключался в следующем: мне надо было положить ладонь между ушей скакуна и выкликнуть его имя — Ри. Мне пришлось уже несколько раз пользоваться этим секретом, и всякий раз почти с невероятным успехом.

Сейчас я не пребывал в особой опасности, что оправдывало бы применение этого секрета; но ведь через несколько дней Халеф должен был получить вороного в подарок. Я оставался его владельцем последние дни, и потому простительно было, если я хоть еще раз «полетел» бы на нем.

Я положил руку между его маленькими ушами.

— Ри!

Он насторожился во время прыжка; он услышал звук, напоминавший короткий, глубокий кашель, и помчался вперед. Как помогают слова! Это невозможно описать. Казалось, я сидел не на скакуне, а летел на стреле, рассекая воздух. Я намного быстрее оказался у кустов, к которым стремился миридит. Нас разделяли, пожалуй, сорок лошадиных корпусов. Тогда он повернул лошадь и снова помчался на поляну.

Я последовал за ним, теперь уже не подгоняя своего скакуна. Спокойно и нежно поглаживая его лоснившуюся шею, я дал ему понять, что доволен им и теперь можно не спешить изо всех сил. Он успокоился, но всего через несколько секунд я отставал лишь на два корпуса от миридита.

— Стой! Я приказываю! — крикнул я.

Он повернулся ко мне. Он уже приготовил свои пистолеты и выстрелил в меня. Я понял по тому, как он прицеливался, что он не попадет в меня, и стал раскручивать лассо у себя над головой.

Миридит уже подстегивал своего коня плеткой, заставляя мчаться изо всех сил. Ругаясь, он отбросил пистолеты, достал нож и кольнул коня. Тот громко простонал и попытался помчаться еще быстрее; напрасно.

Я метнул лассо. В то же мгновение, когда петля зависла над головой всадника, я осадил своего скакуна и потянул его назад. Рывок, вопль — Ри встал, гнедой помчался вперед, а миридит упал наземь. Петля туго обвила его руки и тело. Он выскочил из седла и, описав широкую дугу, упал наземь.

Я видел, что он не шевелился, но ничуть не поторопился спрыгнуть с коня. Пленник не мог убежать.

Когда я подъехал к нему на несколько шагов, то увидел, что глаза его закрыты. Он был без сознания. Я остался в седле и погладил коня, хваля его за старание. Вороной очень чувствителен к такой нежности. Он выгнул шею и попытался лизнуть меня языком, но не мог дотянуться. Когда ему это не удалось, он попробовал хотя бы достать меня хвостом. Чтобы доставить ему радость, я отклонился назад и вытянул руку, в которую он раз десять, наверное, подбросил свой хвост, громко заржав от удовольствия.

Через некоторое время подоспели мои спутники. Я удивился, с какой легкостью старая, худая кляча портного мчалась галопом. Казалось, будто этой лошаденке нравилось хоть разок пробежаться во весь опор.

А как держался в седле этот маленький, тщедушный человечек! Я думаю, кляча его была такой же великой притворщицей, как и сам этот господин.

— Он мертв? — спросил Халеф, когда мы подъехали.

— Не знаю. Взгляни-ка на него!

Он спрыгнул и осмотрел пленника.

— Он всего лишь спит, господин. Вот тебе его чекан.

Халеф протянул мне великолепное оружие, поднятое им прежде. Витая рукоятка была покрыта сверкающей рыбьей кожей. Сам топор был старинной, на удивление искусной и тонкой работы. На одной его стороне виднелась арабская надпись: «Мне нужно перекинуться с тобой словечком», а на другой: «Получай и прощай!» Художник, изготовивший это оружие, был человеком язвительным.

— Ну, Халеф, — спросил я, — что скажешь о нашем Ри?

Хаджи глубоко вздохнул и восторженно ответил, глядя на меня блестящими глазами:

— Что мне тебе сказать, сиди? Ты подал ему тайный знак?

— Да.

— Я так и думал. Сперва он летел как стрела, а потом словно мысль. Издали показалось, что у него осталось лишь туловище, а ноги исчезли. Не успел я подумать, что он тут, как он оказался уже далеко у кустов. А взгляни на него, как он стоит! Ты видишь хоть каплю пота на нем?

— Нет.

— Или пену на его губах?

— Тоже нет.

— Или ты видишь, чтобы он учащенно дышал? Чтобы вздымались его легкие или даже тряслись бока?

— Ни намека на это.

— Да, он стоит спокойно и веселится, будто только что пробудился от сна. Это было чудесное, великолепное зрелище! Такого коня не было даже у самого пророка. Жаль, что это жеребец, а не кобыла! Это его единственный порок. Сегодня вечером я награжу его огромным куском кукурузной лепешки, полив ее ракией, ведь это его любимое кушанье; он у нас лакомка.

И, повернувшись к портному, он спросил:

— Ну, Африт-исполин, уважаешь такого коня?

— Это несравненный конь. Никогда не видел такого, — был ответ.

Он осматривал жеребца глазами знатока. Мог ли бедный портной бросать такие взгляды — взгляды сведущего человека? Нет! В этих взглядах проступала трудно скрываемая жадность. Ему хотелось обладать жеребцом. Видно было, что он пытался утаить это чувство.

— Прекрасно! — ответил Халеф, довольный этой похвалой. — Ну а что ты скажешь про его хозяина?

— Он достоин того, чтобы иметь такого коня. Он хорошо держится в седле.

— Хорошо? Послушай, что тебе втемяшилось! Ты тоже хорошо держишься в седле, но по сравнению с ним ты — лягушка, что сидит на спине вола. И кто тебя спрашивал, как он держится в седле? Я имел в виду совсем другое. Разве он не сдержал свое слово самым блестящим образом?

— Да, я, конечно, согласен с этим.

— Конечно? Тебе придется согласиться, ты вынужден сделать это. Разве он не доказал, что миридит — мальчишка рядом с ним, ребенок, который даже куртку себе застегнуть не может? Мы отлично его перехитрили! Ты догадывался, что он к нему опять подкрадется?

— Нет.

— Я это сразу понял. Твой мозг как подгоревший пирог, что высох и почернел; от него никакой радости. Как изумился миридит, когда не увидел его среди нас, и как ужаснулся, когда заметил его позади себя! Как же уверенно он целился в него! А ты знаешь, почему его ружье не выстрелило?

— Потому что дало осечку.

— Нет, все потому, что пуля нас не берет. Понял, ты, самый жалкий портной среди всех портных?! А брошенный чекан! Ты попытался бы отбить летящий в тебя топор?

— Нет, у меня душа бы в пятки ушла!

— Твоя жалкая душа вообще на это не способна, ведь она напоминает всего лишь что-то длинное и беспомощное, вроде дождевого червя. Она напрасно вьется внутри тебя, пытаясь подцепить хоть одну умную мысль. А потом началась погоня! Ты видел когда-нибудь, чтобы человек с помощью ремня сдергивал всадника с лошади?

— Никогда.

— Я тоже так думаю. Ты вообще многого еще не видел; ты не видел тысячи приемов, которые мы знаем и применяем. Разве может твой Жут справиться с нашим эфенди? Наши хитрость и храбрость — как винт, что ввернется в его тело!

— Мой Жут? Не говори так!

— Так ты защищаешь его!

— Это мне даже не приходило в голову!

— А разве не ты говорил, что он превосходит нас, что он расправится с нами?

— Я сказал это, чтобы предостеречь вас.

— Тогда и я скажу тебе: впредь держи язык за зубами. Не нужно нас предупреждать. Мы сами знаем, что нам делать и что позволять, ведь мы знаем себя и своих врагов. Они рядом с нами что тонкие былинки рядом с пальмами, чьи вершины уходят в небеса. Этот Жут будет лежать у наших ног, как миридит, лежащий здесь, на земле. И всех, кто служит ему, мы истребим — мы расправимся с ними, как с табаком, который берут из табакерки и кладут в нос.

— Хаджи, что я тебе сделал, коли ты так строго и гневно со мной говоришь?

— Ты посчитал нас слабее Жута! Этого недостаточно? Ты не видывал еще ни одного знаменитого героя. А вот теперь взгляни-ка на мужей и героев, что относятся к Жуту, как к мухе — ее ловят и давят рукой!

Маленький Хаджи так разошелся, что я прервал его, чтобы он не преувеличил еще больше:

— Когда я прятался неподалеку от миридита, я услышал свист. Кто свистел?

— Портной.

— Почему?

— Он сказал, что в кустах прошмыгнула собака.

— Да, господин, я отчетливо видел ее, — настойчиво пояснил предатель.

— Чем же тебя взволновала собака?

— Она наверняка заплутала; мы могли бы взять ее с собой и довезти до соседней деревни, откуда она, видимо, прибежала.

— Так! Похоже, миридит знает этот свист.

— Конечно нет.

— Он тотчас вскочил с земли и сел на лошадь.

— Это была случайность!

— Естественно! Вот только кажется, что миридит сговорился с Суэфом и тот обещал его известить свистом при своем приближении. Вот самая большая их промашка, ведь этим свистом они бы выдали себя и дали понять, что действуют в сговоре. Надеюсь, этот Суэф попадет мне в руки и я обращу его внимание на эту глупость.

— А ты не хочешь еще раз взглянуть на миридита? Он шевелится.

Пытаясь принять другое положение, миридит шевельнул ногами. Я увидел, что он открыл глаза и свирепо уставился на меня.

— Ну, — спросил я его, — понравилось тебе, чем кончилось твое приключение?

— Будь проклят! — ответил он.

— Твои уста источают отнюдь не благословения, и все же я хорошо к тебе отношусь.

— Знаю я, как ты хорошо относишься!

— Что же ты знаешь?

— Что ты убьешь меня.

— Ты ошибаешься. Если бы я хотел убить тебя, то сегодня я мог бы уже несколько раз это сделать.

— Ты готовишь мне что-нибудь похуже.

— Что ты имеешь в виду?

— О, есть разные способы расправиться со своим заклятым врагом так, чтобы он не сразу умер!

— Его, например, можно уморить жаждой и голодом, как хотели обойтись со мной.

— Шайтан вам помог бежать!

— Нет, если бы он взялся нам помогать, мы предпочли бы остаться в пещере.

— И все же дьявол с вами, раз даже пуля вас не берет!

— Ты думаешь, для этого нужна помощь шайтана? Это можно сделать и самим, без всякой посторонней помощи. Нужно быть лишь в меру умным человеком и чему-либо учиться. Разумеется, мы не боялись твоих пуль и твоей свинцовой дроби, которой ты сегодня так старательно заряжал ствол!

— Ага, ты осмотрел мое ружье?

— Нет, оно было приторочено к седлу, и твоя лошадь убежала вместе с ним.

— Тогда откуда ты знаешь, что я заряжал его свинцовой дробью?

— Я всегда знаю все, что надо знать. Теперь же ты можешь не возвращаться домой в Сбиганци. Ты пойдешь к своим союзникам, как и уславливался с ними.

— Я? Куда?

— Ты хорошо это знаешь. Разве они не опередили тебя, поехав через Энгели?

— Кто тебе сказал об этом, господин?

— Мне приснилось. Я видел во сне, как тебя ждут на плато по ту сторону Варзы. Ты приехал, спрыгнул с лошади и отыскал их, чтобы сказать, что мы, наконец, в такой поздний час отправились в путь. Потом вы все вместе поехали оттуда. Очень скоро ты отделился от остальных, чтобы поспешить сюда, где Суэф заманил бы их тебе в руки.

— Суэф! — испуганно вскрикнул он.

Его взгляд блуждал в поисках портного и, наконец, нашел его. Я сделал вид, что не замечаю того остерегающего взгляда, который бросил на него наш тщедушный знакомый. Казалось, этот сигнал успокоил миридита, так как он спросил:

— Кто такой Суэф?

— Твой друг.

— Я не знаю никакого Суэфа.

— Что ж, может быть, ты узнаешь его, если я, как надеюсь, прикажу выпороть его у тебя на глазах. Ты сговорился со своими спутниками, что не придешь, если я буду убит, а если нападение закончится неудачей, присоединишься к ним вечером. Все закончилось неудачей. Ты пойдешь восвояси?

Он не знал, что обо мне думать, но произнес мрачным тоном:

— Не понимаю, откуда ты все это знаешь; ну, да мне и не нужно знать. Давай скорее, убивай меня!

— Почему я должен тебя убить?

— Потому что я покушался на твою жизнь.

— Это не повод для меня, ведь я христианин и не плачу злом за зло.

— Ты разве не знаешь закона кровной мести?

— Знаю.

— Стало быть, ты знаешь, что я посвящу всю свою жизнь тому, чтобы убить тебя?

— Я это знаю.

— И все же ты не убиваешь меня сейчас?

— Нет. Я же защитился от тебя; ты вообще не причинил мне никакого вреда. Этого достаточно. Мы, христиане, не знаем кровной мести; убийство у нас — это преступление, за которое приговаривают к смерти. Тебя же к убийству принуждает закон кровной мести, поэтому я не могу на тебя злиться, раз ты повинуешься закону.

Он смотрел на меня как во сне. Он не понимал моих слов.

— Но, — продолжал я, — подумай, заслуживаю ли я кровной мести. Я был заперт — мне надо было освободиться. Мне пришлось стрелять, но я не знал, что твой брат как раз сидел наверху. Он сам виноват, что в него попала моя пуля. С его стороны было большой глупостью там усесться.

— Господин, в твоих словах подмешано много правды.

— И почему он запер меня там, обрекая на голодную смерть? Что я сделал? Оскорбил его, обидел, ограбил или обокрал? Нет! Я пришел, чтобы навести справки о Жуте. Перед ним был выбор: рассказать мне или не рассказать; тогда бы мы жили в мире. Почему же он стал моим врагом?

— Потому что его друзья являются твоими врагами и потому что ты задумал погубить Жута.

— Я этого не хочу.

— Ты разыскиваешь его, и ты убил его свояка, Деселима. Тебя будут преследовать по законам кровной мести.

— Я не убивал Деселима; он украл мою лошадь, свалился с нее и сломал себе шею. Разве я убийца?

— Если бы ты позволил ему бежать! Но ты гнался за ним, преследовал его.

— Ах, значит, меня будут преследовать по законам кровной мести за то, что я не позволил украсть свою лошадь? Послушай, я питал к вам уважение, так как верил, что вы — храбрые, открытые люди. Теперь я вижу, что вы — трусливые, коварные негодяи. Вы — воры, жалкие воры, и если у вас отнимают награбленное вами, вы кричите, что нас надо судить по закону кровной мести. Так и хочется плюнуть в вас. Тьфу, шайтаны! Сейчас ваш Жут для меня — всего лишь жалкий мошенник, и все, кто служат ему, — ничтожные мерзавцы, которых я презираю. Ну, вставай-ка и беги отсюда! Я тебя не боюсь. Халеф, сними с него лассо!

— Сиди! — испуганно воскликнул малыш. — Ты с ума сошел?

— Нет. Развяжи его!

— Я этого не сделаю.

— Мне что, самому браться за это? Он не стрелял мне в спину, а сражался со мной в открытом бою. Прежде чем стрелять, он обратился ко мне с пышной речью, во время которой я мог бы убить его, если бы намеревался. Он не вероломный убийца, и я не хочу обращаться с ним, как с таковым. Сними лассо!

Теперь Халеф повиновался и развязал миридита. Тот поднялся с земли. Если бы мы подумали, что он первым делом побыстрее удерет от нас, мы бы ошиблись. Он потянулся, выпрямил руки, так долго прижатые к телу веревкой, а потом подошел ко мне.

— Эфенди, — сказал он, — я не понимаю, что означают твои поступки.

— Я же сказал об этом!

— Я свободен?

— Иди куда глаза глядят.

— Ты не требуешь от меня ничего? Совсем ничего?

— Нет.

— Даже не берешь с меня обещания пощадить тебя?

— Это мне не пришло в голову!

— Но ведь мне надо тебя убить!

— Попытайся!

— Ты же знаешь, что сегодня вечером я последую за своими спутниками.

— Я знаю это и не имею ничего против того, что ты делаешь.

— Ты знаешь, где они ждут меня?

На его лице читались признаки некой внутренней борьбы. Гордость и кротость, ненависть и умиление спорили друг с другом. Потом он сказал:

— Ты будешь считать меня за труса, если я приму от тебя свободу?

— Нет. Я тоже согласился бы на это и все равно считал бы себя храбрым человеком.

— Хорошо, тогда я приму от тебя жизнь. Ни один человек не стал бы больше иметь со мной дело, если бы я принял подарок от убийцы моего брата, чтобы загладить месть. Нет, кровная месть по-прежнему разделяет нас, но на какое-то время она утихнет. Я вижу, здесь лежит мой чекан. Я возьму его и передам тебе, хотя он и так твоя законная добыча. Ты понимаешь, что это означает?

— Нет.

— Это знак того, что кровная месть временно утихла. Как только ты вернешь мне топор, она вспыхнет снова.

— Тогда я оставлю его у себя, чтобы мы больше не сражались.

— Да. Ты решил его взять себе?

— Я возьму его.

— Куда убежала моя лошадь?

— Она пасется там, наверху, у кустов.

— Тогда я пойду. Эфенди, я рад бы тебе протянуть на прощание руку, но на твоих руках кровь моего брата. Я могу коснуться тебя, лишь чтобы убить. Прощай!

— Прощай!

Он зашагал прочь. Удалившись от нас, он еще раз обернулся и кивнул нам, а затем подошел к лошади и вскочил на нее.

Чекан я храню до сих пор. Кровная месть все еще спит и, пожалуй, не пробудится никогда.

Маленький портной взирал на эту сцену с напряженнейшим вниманием. Казалось, что, несмотря на все мои обещания, он был уверен, что я прикажу убить миридита. Доволен ли он был таким исходом дела или же нет, по выражению его лица было непонятно. Оно не выражало ничего, кроме необычайного изумления.

Халеф был явно недоволен. Ему бы больше понравилось, если бы я приказал всыпать этому человеку полсотни плетей, а потом отпустить. Однако дело даже не в низости подобного наказания; после такой порки мой смертельный враг вдвойне был бы обозлен на меня, в то время как теперь мне уже нечего было его опасаться.

Хаджи не рискнул меня упрекать, поэтому выместил всю досаду на портном:

— Эй ты, хозяин иглы и нитки, чего ты стоишь здесь, уставясь в небо, словно оно дождит верблюдами? Чем ты так удивлен?

— Меня изумил эфенди.

— Меня тоже.

— Он мог бы его убить.

— И тебя тоже!

— Меня? Почему?

— Придет время, скажу, хотя могу тебе и написать это.

— Но если вы убьете меня, вы останетесь без проводника/

— Жаль, конечно!

— И кто знает, что еще случится с вами в пути!

— Ничего! Хуже, чем с тобой, не будет. Ты знаешь здешние законы кровной мести?

— Знаю.

— Верно, что теперь их вражда утихла?

— Верно, конечно, пока чекан не вернут хозяину. Но он обязался удержаться лишь от кровной мести; от всего другого — зарока нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Он может, к примеру, напасть на вас, чтобы ограбить и убить. В таком случае он убил бы вас как грабитель, а вовсе не как кровник.

— Аллах велик, но честность ваша ничтожна, — ответствовал Халеф. — Что пользы моему соседу, ежели я поклянусь ему не воровать его тыквы, а сам ближайшей ночью стащу его дыни. Все вы тут мошенники и плуты!

Я прервал его беседу вопросом:

— Как далеко отсюда до Йерсели?

— Всего лишь час езды.

— Мы можем остановиться там, чтобы освежиться. Есть там хане?

— Да, я знаю хозяина.

— И где ты предложишь провести нам ночь?

— В Килиссели; там я тоже знаю хозяина.

— Долго ли туда ехать?

— От Йерсели добрых четыре часа.

— Почему ты выбираешь именно эту деревню?

— Это очень красивое место. Оно лежит в долине Мустафа, где все, что угодно сердцу, очень дешево и имеется в изобилии.

— Далеко ли оттуда до Ускюба?

— Восемь часов.

— Хорошо, остановимся в Килиссели.

Портной поехал впереди, указывая нам дорогу. Казалось, он не волновался за нас. Оско и Омар ехали позади него, а я мог поговорить с Халефом так, чтобы нас не слышали.

— Сиди, — с любопытством спросил Хаджи, — так ты думаешь, что он и есть тот самый Суэф?

Я кивнул; тогда он спросил, подмигнув мне сбоку:

— Так ты сдержишь свое слово о «полусотне»?

— Он получит, что причитается, но не сейчас.

— Он заслужил порядком плетей. Я очень удивился тому, что ты ему столько понаговорил, хотя знаешь, что он наш противник.

— Я сделал это с умыслом.

— Да, у тебя всегда есть умысел. Ты видишь дальше, чем мы, и потому делаешь вид, что доверяешь этому портному. Я бы, наоборот, изо всех сил отхлестал его плеткой и оставил лежать.

— Это пользы бы не принесло. Пока он с нами, нам будет известно все, что замышляют его сообщники, строя нам козни. Сегодня вечером они нападут на нас; они полагают, что уж в этот раз непременно добьются успеха. Сегодня вечером все мы должны быть убиты. Как? Этого я, конечно, не знаю.

— Мы узнаем это.

— Естественно. А поможет нам портной. Надо тайком наблюдать за ним — только чтобы он этого не заметил, а то сразу же насторожится. По его действиям мы наверняка поймем, что произойдет.

— Хорошо, я буду смотреть в оба.

— Я тебя даже попрошу об этом, ведь не могу же я сам со всем управиться. Из-за больной ноги я снова останусь дома. Вам втроем придется следить за всем, что творится на улице. Нам надо знать все: где находятся аладжи, Баруд и остальные, когда и где они переговорят с портным, когда, где и как мы должны быть убиты.

— Сколько же всего надо разузнать, сиди! Значит, и аладжи там будут? Они же поехали через Энгели!

— От Энгели до Килиссели они могут добраться по дороге, ведущей из Истиба в Ускюб. Они будут там раньше нас. Теперь самое главное — найти их логово. Мы, разумеется, пока еще не можем составить какой-то определенный план; вначале надо разузнать местность и понять обстановку. Но прежде всего не спускайте глаз с портного ни на минуту.

— С этого коварного предателя! Он ведь казался таким надежным и честным человеком! С какой же целью он прибыл в эти края, сиди?

— Я думаю, он — особо доверенное лицо Жута. Он выполняет его важное поручение.

— Ладно, мы узнаем это, сиди. Пока мы можем радоваться, что избавились от худшего из наших врагов.

— Ты имеешь в виду миридита?

— Да. Сегодня вечером его уж точно не будет.

— А я думаю, что он наверняка приедет.

— Чтобы помочь аладжи?

— Наоборот, чтобы помочь нам справиться с ними.

— Эх, не верю я в это!

— А я верю. Этот миридит человек храбрый. Он лишь потому стал моим врагом, что пуля, выпущенная мной, случайно попала в его брата; нет, он сражался со мной не ради Жута. Я думаю, теперь он нас зауважал; он с презрением относится к тому, как действуют против нас другие, пытаясь сразить нас коварно, исподтишка. Он помнит, что я даровал ему жизнь. Кому из людей не мила жизнь! Так что, он благодарен нам.

— А других ты тоже стал бы щадить? Может, и они тебе были бы благодарны?

— Нет, все это жалкие негодяи. Будь у них такой же характер, веди они себя так же откровенно, как он, мы бы давно справились с ними. Я уверен, что он вернется и, может быть, его присутствие будет нам полезно.

Как и сказал портной, мы добрались до Йерсели примерно через час. Это была горная деревушка, о которой нечего особо сказать. Мы остановились в хане и немного перекусили: выпили кислого молока с кукурузными лепешками. Лошади были напоены.

Мне бросилось в глаза, что, когда показалась деревушка, портной заторопился, поясняя нам, что якобы должен заказать нам угощение. Халеф взглянул на меня, пожал плечами и спросил:

— Ты знаешь почему?

— Он скажет хозяину, что его надо звать не Суэф, а Африт.

— Я тоже об этом подумал. Но он ведь имел дело и с нашим хозяином в Сбиганци!

— Быть может, там он известен под именем Африт.

— Или хозяин все же был не совсем честен с нами.

— Тоже возможно, но я в это не верю.

Перекусив, мы поехали дальше и вскоре спустились с западного края плато в упомянутую уже долину Мустафа; чтобы пересечь ее вдоль и поперек, требовалось немало часов. Мы миновали плодородные поля, урожай с которых был уже собран, проехали по дороге, что вела из Энгели в Команову, и через четыре часа увидели перед собой Килиссели.

Хотя здешние места выглядели неромантично, было в них что-то очаровательное. Горы исчезли; тем пленительнее казались нам лиственные леса, росшие по обеим сторонам дороги; некоторые из этих деревьев не сбрасывали листву на зиму. Мы миновали великолепные фруктовые плантации, где привольно вызревали южные плоды. Справа и слева тянулись обширные, теперь уже убранные, хлебные поля. Когда мы приблизились к деревне, то увидели огромный рыбный пруд; в его кристально чистой воде отражались деревья раскинувшегося здесь сада. Этот обширный сад примыкал к дому, напоминавшему замок; дом производил впечатление в стране жалких лачуг.

— Что это за дом? — спросил я портного.

— Это замок, — ответил он.

— Кому он принадлежит?

— Хозяину постоялого двора, у которого мы заночуем.

— Этот замок и есть постоялый двор?

— Нет.

— Ты же говоришь, мы остановимся в хане?

— Я думал, вам все равно, говорю ли я о хане или конаке. Хозяина я знаю. Он очень рад принимать у себя гостей; он вас тепло встретит.

— Кто же он?

— Турок из Салоник. Он удалился от дел, чтобы спокойно отдохнуть здесь. Зовут его Мурад Хабулам.

— Как он выглядит?

— Он средних лет, долговязый, немного худощавый и безбородый.

Я не испытывал ни малейшей приязни к долговязому, худому и безбородому турку. Я не мог представить себе храброго, честного, прямодушного турка в обличье этакого скелета. Мой опыт подсказывал мне, что в Османской империи надо остерегаться любого тощего человека, ростом чуть выше среднего и к тому же безбородого. Выражение лица у меня было несколько кислое, поэтому портной переспросил:

— Тебе не нравится, что я веду вас к нему?

— Нет, просто я считаю, что нескромно останавливаться впятером у совершенно незнакомого человека.

— Но не вы же будете напрашиваться в гости; наоборот, он вас станет просить об этом.

— Это что-то новенькое!

— Я хочу тебе пояснить, что он любит принимать гостей. Я часто приезжаю к нему, и он всегда просит меня приводить к нему чужих людей, если только их не надо стыдиться. Он любит принимать чужеземцев; он человек ученый и много повидал, как и ты. Друг другу вы понравитесь. К тому же он так богат, что его не волнует, остановится ли у него десяток гостей или два десятка.

Человек ученый и повидавший виды! Это привлекало. И чтобы еще больше расположить меня, портной добавил:

— Ты увидишь роскошное жилище с гаремом, парком и всем, что может позволить себе богач.

— Есть ли у него книги?

— Большая коллекция.

Разумеется, теперь я покончил со всеми сомнениями и выслал вперед портного, чтобы он доложил о нас.

Пока я болтал с Халефом о баснословно богатом, ученом турке, предполагая, что того и не надо было извещать о нашем прибытии, ведь ему доложили об этом аладжи, как вдруг лошадь Халефа резко дернулась.

Мы ехали вдоль края пруда, по глади которого к нам приближалась лодка. В ней сидела девушка; она гребла, энергично взмахивая руками.

Она была одета как любая незамужняя болгарка. Из-под красной косынки, которую она повязала вокруг головы, свешивались две длинные, тяжелые косы.

Она явно торопилась. Еще не привязав лодку, она выпрыгнула из нее и хотела пробежать мимо нас. Ее красное платье, ее поспешность или что-то другое напугали лошадь Халефа: та прыгнула вперед, полоснула девушку копытом и сбила ее.

Мой вороной тоже немного испугался ее и встал на дыбы. Болгарка попыталась подняться, но при этом подкатилась прямо под мою лошадь и громко вскрикнула от страха.

— Тихо! Ты лишь напугаешь лошадь! — крикнул я. — Лежи спокойно!

Вороной немного погарцевал, но не наступил на нее; теперь она могла подняться. Она хотела сразу уйти, но я окликнул ее:

— Стой! Подожди секунду! Как тебя зовут?

Она остановилась и посмотрела на меня. У нее было юное болгарское лицо, мягкое, круглое и полное, с маленьким носом и кроткими глазами. Судя по одежде, она была из бедной семьи; шла она босиком. Вероятно, лошадь Халефа больно ее задела, ведь девушка теперь как-то странно поднимала ногу.

— Меня зовут Анка, — ответила она.

— У тебя есть родители?

— Да.

— Братья и сестры?

— О, много!

— А возлюбленный?

Ее свежее лицо покрылось яркой краской, но ответила она быстро:

— Да, красавец!

— Как же его зовут?

— Яник. Он батрак.

— Так вы оба, наверное, небогаты?

— Если бы произошло чудо и мы разбогатели, я бы давно за него вышла замуж. Но пока что мы только копим деньги.

— И сколько же?

— Я тысячу пиастров, и он тысячу.

— Чем же вы потом займетесь?

— Мы переедем в окрестность Ускюба, где живут наши родители, и возьмем в аренду сад. Его отец садовник, мой — тоже.

— Ну и как? Удается вам копить? Растет сумма?

— Очень медленно, господин. Я получаю слишком маленькую плату, а ведь мне еще надо иногда давать деньги отцу; он тоже арендует землю.

Это меня обрадовало. Я видел перед собой славную, прямодушную девушку. Она отдавала отцу часть своего скудного заработка, хотя это лишь отдаляло ее желанное счастье.

— Ты ушиблась? — спросил я.

— Меня задела лошадь.

Все обошлось не так плохо, ведь она довольно хорошо могла стоять на ногах; однако я полез в сумку, достал мелочь, может быть, пятьдесят или семьдесят пиастров, вытащил деньги и дал их ей.

— Анка, сходи к врачу и аптекарю, чтобы твоя рана зажила. Вот тебе немножко денег, чтобы оплатить визиты к обоим.

Она быстро хотела взять их, но отдернула руку и промолвила:

— Я не могу это принять.

— Почему нет?

— Быть может, мне вообще не нужно идти ни к аптекарю, ни к врачу, поэтому я не могу взять деньги.

— Так возьми их от меня в подарок!

Она очень смутилась и растерянно спросила:

— За что же? Я ведь ничем тебе не помогла, ничего не сделала.

— А этого, когда дарят подарок, и не требуется. Отложи это к деньгам, которые копишь, или отошли отцу; ему, пожалуй, тоже нужны деньги.

— Господин, ты говоришь хорошие слова. Я вышлю деньги отцу. Он будет молиться за тебя перед Божьей Матерью, хоть ты и мусульманин.

— Я не мусульманин, а христианин.

— Мне еще радостнее это слышать. Я католичка, и мой жених принадлежит к той же вере.

— Что ж, я бывал в Риме и видел святого отца в окружении кардиналов.

— Ах, если бы ты рассказал мне об этом!

Это желание, хоть и продиктованное отчасти женским любопытством, все же проистекало из ее чистого сердца. Это было видно по ее открытым, светящимся глазам.

— Я бы рад был тебе рассказать, но ведь я, наверное, не увижу больше тебя.

— Ты здесь чужой, как я вижу. Где ты решил остановиться?

— У Мурада Хабулама.

— Святая Матерь Божья! — испуганно воскликнула она.

Она быстро шагнула ближе ко мне, схватила стремя лошади и вполголоса спросила:

— Ты случайно не тот эфенди, которого ждут здесь с тремя спутниками?

— Я эфенди, и у меня есть три спутника. Ждут ли меня здесь, не знаю.

— Ты выехал сегодня из Сбиганци?

— Да.

— Тогда это ты.

Поднявшись на цыпочках, она шепнула мне еще тише:

— Смотри в оба!

— Ты можешь говорить громче, Анка. Мои спутники вправе слышать все; они — мои друзья. Кого же мне надо опасаться?

— Мурада Хабулама, моего хозяина.

— Ах, так ты у него в услужении?

— Да, и Яник тоже.

— Так что же мне грозит?

— Вас хотят лишить жизни.

— Это я уже знаю. Ты можешь мне сказать, как нас хотят убить?

— Пока не знаю. Я случайно услышала, и Яник тоже. Мы уловили кое-какие слова и поняли, что с вами произойдет что-то страшное.

— Не хочешь ли стать моей заступницей?

— Рада буду, очень рада, ведь ты — человек моей веры и видел святого отца. Я помогу тебе, и пусть мой хозяин прогонит нас!

— В этом случае я позабочусь о вас.

— Ты и впрямь так поступишь, эфенди?

— Даю тебе слово.

— Значит, ты сдержишь его, ведь ты христианин. Я не могу тебе сказать сейчас больше, у меня нет времени; мне надо идти на кухню, потому что госпожа уехала в Ускюб. Ее тотчас отослали отсюда, как только доложили о вашем скором прибытии. Остерегайтесь Хумуна! Наш хозяин использует этого слугу для особых поручений. Хумун ненавидит меня, потому что Яник мне милее, чем он. Вас поселят в Башне старой матери, и я постараюсь вас извещать обо всем. Если я не сумею сама прийти, то пошлю к вам Яника; вы можете ему доверять.

Проговорив все это взахлеб, она убежала.

— Господин, что мы тут слышали! — сказал Оско. — Какая опасность нам тут грозит? Не лучше ли нам остановиться на постоялом дворе?

— Нет. Там мы по-прежнему будем в опасности, не имея возможности от нее защититься. Здесь же у нас будут помощники и друзья, от которых мы узнаем, что собираются с нами сделать.

— Сиди прав, — согласился Халеф. — Аллах послал эту девушку и ее жениха, чтобы они помогали нам. Наверное, христианство — все же хорошее дело, раз оно тотчас соединяет сердца. Поскольку я мусульманин, мне не стать христианином, но если бы я не был мусульманином, я бы поклонялся Иисусу Христу. Смотрите! Нам машет портной, предатель!

Мы подъехали к углу каменной стены, ограждавшей сад, и направились вдоль нее к открытым воротам. Перед ними стоял портной, дожидаясь нас.

— Проезжайте, проезжайте! — воскликнул он. — Вас рады здесь приветствовать! Хозяин ждет вас!

— А сам он не выйдет нас встречать?

— Нет, у него болит нога; он не может выйти.

— Так мы доставим ему огромное неудобство?

— Вовсе нет. Он обрадуется, если кто-то нарушит его одиночество и поговорит с ним, ведь самое худшее в его болезни — скука.

— Что ж, придется ему помочь. Мы развлечем его и займем чем-нибудь.