Набег

Глава 9
МИЛОНЕГ

Все утро господин Глеб с Микулой Бермятичем осматривали укрепления. Земляные валы, насыпанные на деревянных клетях, были крепки и прочны, но боярин, вздохнув, сказал:

— А помнишь, Микула, как отроками жили мы в Новгороде Великом? Там стены все из известняковых плит. Богат Новгород, каменным поясом опоясался.

— И Новгород богат, и известняк там дешев, — ответил Микула Бермятич. — Кабы у нас столько камня, и мы бы не хуже стены сложили. Да напрасно кручинишься, Глеб Ольгович: наши валы не худые, выдержат осаду. И в Киеве стены земляные, так же, как наши, строены: внутри клети, поверх земля.

— В Киеве ограда выше человечьего роста, а у нас — по плечи.

— Стрелять сподручней.

У водяных ворот господин Глеб остановился и спросил:

— Давно ты замок отпирал?

— И не помню когда.

— Отопри!

Они прошли до конца хода, и господин Глеб снова спросил:

— Давно ты засов поднимал?

— Не помню, — ответил Микула.

— А кто ж с запора и с засова ржавчину сбил и маслом их смазал?

— Некому, — побледнев, ответил Микула. — Ключ всегда при мне. С нательным крестом на шнуре ношу, в бане не снимаю. Чудо это!

— Чудо ли? — сказал господин Глеб. — Уж больно на людское дело похоже. Не измена ли? С тебя, с пьяного, ключ сняли и изготовили новый, а ты и не заметил. Пьешь не в меру.

— Господин, и ты пьешь. Руси есть веселие пити, — возразил Микула.

Боярин ничего не ответил, только метнул на него грозный взгляд. Когда они вновь вышли из подземного хода, он приказал:

— В ночь поставишь на восточной башне верного человека. Ничего, что башня низка, из нее водяные ворота хорошо видны. И чтобы никто о том не знал. Кого с ключом поймаю, голову велю отрубить.

— Кроме себя, теперь никому не верю, — сказал Микула. — Дозволь, я ночью на этой башне дозором стану. На западной без меня сторожей хватит.

— Быть по сему, — согласился господин Глеб. — А увидишь изменника — стреляй в него из лука, как бы не убежал. Через эти ворота нам за водой ходить, а враг сквозь них проберется в крепость. Кого бы у ворот ни застал — не щади.

У главных ворот в детинец господин Глеб сказал:

— Разве это ворота? Одна им защита — стрельцы с боков, со стены, и позади, из западной башни. В Киеве в Золотых воротах пролет высокий, а в нем помост над самыми створами. С этого помоста не только стрелой достанешь врага, но и прямо на голову можно ему камни кидать и кипяток лить. Топорами рубить сверху можно. Да и стрелять вниз сподручней — не то что сбоку. И ворота каменные и такой глубины, что целое войско в них сражаться может.

— Что же тужить, Глеб Ольгович, — ответил Микула. — У нас войска нету, нам такие большие ворота и не защитить. А что они из дерева срублены, так и в каменных воротах створы тоже деревянные и поджечь их и вырубить можно.

— Ноет мое сердце, — сказал господин Глеб. — В этих воротах моя погибель.

Но как только отошли от ворот, он встряхнул головой и сказал:

— Помнишь, Микула, на наших глазах детинец строили. Хорошо строили, на совесть. Нигде земля не осела, ни одно бревнышко не подгнило. А ведь всю жизнь в нем прожили.

— Хорошо строили, — сказал Микула. — Народ строил, свою землю оборонять… Эх, Глеб Ольгович, молоды мы были, молодцы!

— Я и сейчас молодец, — сказал господин Глеб и погладил свою белую по пояс бороду. — Я любого молодого поборю… Ну, прощай. Про ключ не забудь, помни!

Когда боярин вернулся домой, то застал госпожу Любашу в слезах, Георгия с завязанным глазом и всех домочадцев в волнении и скорби.

Ночью половецкий пленник спал спокойно на брошенной ему старой медвежьей шкуре, но утром отказался сесть за стол со слугами — он-де человек свободный и с холопами садиться ему зазорно. Они посмеялись, поели и встали от стола, а он после этого сел один и, сверкая глазищами, грыз сухие корки. Затем велела ему стряпуха ощипать птицу к обеду. Но он закричал, что не для того бежал из плена, чтобы быть рабом на поварне, что если он снова в плену, то снова убежит, а если он заложник, пусть обращаются с ним как должно. Стряпуха, женщина сильная и дородная, дала ему подзатыльник и сказала, что это и есть должное обращение. Тогда, разъярившись, схватил он гуся за длинную шею и стал махать им, как палицей. Георгия Глебовича, прибежавшего на шум, ударил он этим гусем по голове, а теперь лежит связанный на полу кухни и извивается, будто червь, стараясь разорвать свои путы.

Господин Глеб, выслушав эти рассказы, сам пошел на кухню и попытался было уговорить его, но дикий подросток плевался и бился так, что и подойти к нему было невозможно.

В это время пришел Макасим — златокузнец. За ним с утра еще было послано — не возьмется ли починить боярскую кольчугу. В Райках оружейника не было, а Макасим был опытен во всякой тонкой работе по меди, железу и серебру. Он долго осматривал кольчугу, близко поднося ее к красным глазам, будто нюхая похожим на сливу носом. Толстыми пальцами прощупал каждое кольцо. Господин Глеб нетерпеливо следил за ним, морщась от долетавших из кухни криков. Наконец Макасим взялся починить кольчугу. Тогда госпожа Любаша принесла пояс с нашитыми на нем бляшками. Одна бляшка отпоролась и затерялась.

— Не до поясов сейчас, — сказал господин Глеб.

— Почему? — спросила она.

— Ах, все едино! — сказал он и махнул рукой. Макасим взялся отлить новую бляшку, но попросил другую на образец. Служанка принесла железные ножницы отпороть бляшку и спросила Макасима, не возьмется ли он отлить ей запястья, чтобы могла она подхватить рукава у кисти. У ней-де нет, тесемками подвязывает. Господин Глеб отвернулся и застучал по столу пальцами. Но Макасим ответил, что запястья у него есть готовые, впрок работал. Есть и литые, есть из широкой пластины с давленым узором, есть и витые из проволоки, но те будут дороже. Служанка попросила подешевле, литой, но чтоб был совсем как из проволоки свитый. Макасим сказал, что и такие есть. Он уже свернул кольчугу, завязал бляшку в тряпицу, чтобы не потерять, обещал все принести завтра и совсем собрался уходить, когда спросил, кто это так кричит. Ему объяснили. Тогда он предложил взять с собой и дикого парня.

— Как же ты его возьмешь? — спросила госпожа Любаша. — Велеть, что ли, слугам отнести его к тебе?

— Не надо, — ответил Макасим, и один пошел на кухню.

Здесь он присел на пол около связанного пленника, подождал, пока тот прервал свой крик, и сказал:

— Хочешь пойти со мной? Я старик и одинокий, мне с тобой веселей будет. Пойдешь, что ли?

Подросток посмотрел на него и сказал:

— Хочу.

Макасим его развязал, и он пошел за ним, кроткий, как овечка.

Едва вышли они на площадь, как отовсюду набежали любопытные ребята. Кто посмелей — хватали руками, кто потрусливей — издалека издевались. Откуда-то полетел ком грязи и попал в Макасима. Какой-то бродячий щенок дерзко лаял.

— Эй, ребята, — крикнул Макасим, — у меня есть стружка железная и медная, всякие обрезки! Никому не надо?

— Надо! — послышались голоса. — Мне дай, деду!

— Вот подмету горницу, соберу все в кучу. Только на всех у меня не хватит, а одному полная горсть будет. Кому дать?

— Мне! Мне! Мне!

Ребята обступили Макасима. Щенок, подпрыгнув, лизнул ему руку.

— Да не хватит на всех, одному только! А вот послушайте: кто сейчас первый к себе добежит, тот к вечеру приходи. Полный карман насыплю.

Тотчас площадь опустела, и только один паренек с кудрявой головенкой и в рваной рубашке потянул Макасима за штаны и сказал:

— Дедушка, а мне далеко бежать, до самого посада. Не поспею я. Им-то всем близко. Они скоро поспеют.

— Ну, значит, ихнее счастье такое, — ответил Макасим и, порывшись в кармане, вытащил оттуда большой кованый гвоздь. — Бери, что ли.

Парнишка схватил гвоздь обеими руками и убежал.

— Как же мне звать тебя? — спросил Макасим. — Христианское имя свое ты, говоришь, позабыл, а в другой раз крестить не положено. Дам я тебе имя, как в старину давали, какое полюбится. Назову тебя Милонег. Хочешь ли?

— Зови, — ответил Милонег.