Начальник тишины

Глава сорок третья. Охотник

После того, как милиция увезла Замоскворецкого на труповозке, «Царская охота» закрылась «на санитарный день» и весь персонал собрался в комнате отдыха.

Слово взял Князев, приехавший в ресторан ужинать через десять минут после того, как там раздались выстрелы. Разумеется, он остался без ужина.

– Друзья! – вдохновенно начал Князев, воздев правую руку. – Как постоянный клиент и друг вашего замечательного ресторана я приношу свои глубочайшие соболезнования всем вам в связи с гибелью нашего дорогого Юлия Юрьевича. Хороший был человек, но жизнь продолжается. Место Юлия Юрьевича займет кто‑то другой. И ему, этому другому, предстоит сложнейшая и ответственнейшая работа по обеспечению нормального функционирования многих заведений досуга города Москвы. В частности, и ваш ресторан будет под его опекой. Давайте все вместе поможем тому, кто займет почетный и трудный пост Юлия Юрьевича… Будучи близким другом почившего, я с сожалением замечал в последнее время, что с ним происходят некоторые изменения. Он стал терять волю к власти, у него появилась мнительность и даже какая‑то сентиментальность. Друзья, мы живем с вами в жестоком мире и прекрасно знаем, что нашей слабостью будут пользоваться враги. Неважно, кто убил Юлия Юрьевича. Милиция, конечно, приложит усилия, чтобы отыскать убийц и заказчиков, но для всех нас его смерть – печальный урок того, что нельзя расслабляться и терять бдительности…

Окончив речь, Князев попрощался и вышел из комнаты отдыха. Направившись к черному выходу, он заметил человека, сидящего в темном углу на коробке из‑под апельсинов. То был повар-официант. Он плакал. Поравнявшись, Князев потрепал его по плечу и покровительственно заметил:

– Что ты? Не плачь. Это слабость. Ты просто исполнял свои обязанности по работе. Жизнь продолжается. Нельзя терять бдительности.

Повар поднял заплаканные и испуганные глаза.

Князев неожиданно стал суров. Прожигая повара взглядом, он строго прошептал:

– Нельзя расслабляться. Стая не терпит слабых.

В тот же вечер из своего офиса на Садовом Князев позвонил по междугородной линии, и у него состоялся следующий разговор:

– Здравствуй, сиятельный.

– А, это ты, князь? Я ждал. Говори.

– Прошу простить, пришлось убрать Жана…

– Объясни.

– Он продался. У меня другого выхода не было.

– Нашумели?

– Нет, все хорошо. Участвовали люди проверенные. Только…

– Что?

– Что‑то странное: профессионалы, а плохо стреляли. Хоть и ранили, и скорее всего смертельно, но не убили.

– Что, Галилеянин вмешался?

– Уверен! Но ничего, все обошлось. Милиция, конечно, видела, что Жан еще жив, но они и сами за ним давно и безуспешно охотились и очень хотели, чтобы этот авторитет навсегда вышел из игры. Я так и предполагал и потому неприятностей со стороны милиции не ожидал. Нужно было видеть картину: и у меня, и у них руки чесались, но не будешь же при всех добивать.

– И?

– Мы поняли друг друга и сделали вид, что Жан уже труп. Врачей со «скорой» не подпустили. Акт освидетельствования составил эмведешный медэксперт. Милиция забрала Жана на труповозке в морг. Он там от ран и холода до утра околеет. Записали его на меня. Я им свой депутатский мандат предъявил. Завтра труп заберу, и концы в воду. Для удобства я попросил, чтобы они Жана в морг на Октябрьское поле доставили, благо от «Охоты» было недалеко. Там и Василиса валяется. Утром я за этой теплой парочкой съезжу.

– Береги себя, князь, и будь осторожен. Ты горячишься. Нужно быть холоднее. Обезвредить следовало не Жана, а парня-уголовника. Чего проще? От него все зло. Эту эпидемию пора бы уже остановить.

– Так ведь я и хотел, а Жан отказался его убивать. Продался! Он бы мне помешать мог, а теперь у меня руки развязаны.

– Действуй, мой мальчик. Я тебя люблю.

Бип, бип, бип, – тревожно заныла трубка в руках Князева.