Нациестроительство в современной России

Глава 2. Нациестроительство в истории России

Демонтаж нашего народа проводился (и продолжает проводиться) с помощью высоких технологий, созданных на базе новейшего научного знания. На «конвейер разборки» наш народ поступил в конкретной форме советского народа. Чтобы понять, как производилась «разборка» нашего старого народа, и извлечь уроки, необходимые для сборки народа (нации) России в его новых формах, следует кратко изложить самые важные сведения именно о советском народе — о его генезисе, скрепляющих его связях, происходивших в нем процессах этногенеза, представлениях об этничности в политической элите и о национальной политике советского государства.

Российская империя

Россия изначально сложилась как страна многих народов (полиэтничная страна). Ядром, вокруг которого собрались народы России, был русский народ, который и сам в процессе своего становления вобрал в себя множество племен. Их «сплавили» православие, общая историческая судьба с ее угрозами и войнами, русское государство, язык, культура.

Российская империя как государственно-национальная система строилась на иных основаниях, по сравнению с другими большими государствами Европы. По выражению П.Н. Милюкова, до ХVI в. это было военно-национальное государство: феодальные владыки и племенные вожди принимали российское подданство как средство избежать порабощения более опасными агрессивными соседями.133 Имелись прецеденты переселения в Россию целых народов, спасавшихся под скипетром русского царя от геноцида, — к примеру, калмыков (XVII в.) или гагаузов (XVIII в.). Чаще всего местная знать сама ставила вопрос о присоединении к России, которое нередко признавалось в столице уже после того, как происходило де-факто на местах — как, например, это было с большей частью Казахстана, в 1730-1740-е гг. вошедшей в состав империи.134

Восточные славяне, соединяясь в русский народ, нашли способ создать на большом евразийском пространстве империю неколониального интегрирующего типа. Беря «под свою руку» новые народы и их земли, эта империя не превращала их в подданных второго сорта, эксплуатируемых имперской нацией.135 Более того, империя служила защитой малым народам: так, были созданы казачьи посты для защиты карачаевцев от набегов.136 Такой постоянно угнетаемый народ, как цыгане в Российской империи жил при вполне приемлемых условиях. Екатерина II указом от 21 декабря 1783 г. причисляла цыган к крестьянам и предписала взимать с них налоги и подати. Несмотря на это, никаких серьезных мер к закрепощению принято не было. Напротив, им разрешили приписываться к любому сословию.

Здесь не было этнических чисток137 и тем более геноцида народов, подобных тому, как очистили для себя Северную Америку англо-саксонские колонисты. Здесь не создавался «этнический тигель», сплавляющий многонациональные потоки иммигрантов в новую нацию (как в США или Бразилии). Здесь не было и апартеида в разных его формах, закрепляющего части общества в разных цивилизационных нишах (известен апартеид ЮАР, но иммигрантские гетто во Франции — тоже вариант апартеида). Национальное происхождение (за исключением еврейского) не являлось препятствием для инородцев в продвижении по службе и занятии самых высоких государственных должностей. На министерских постах в имперской России постоянно фигурировали представители немецких, армянских, татарских фамилий. Интеграционной комплементарности удалось достичь даже в отношениях с рядом покоренных военным путем мусульманских народов. Во время Первой мировой войны своим героизмом и верностью России прославилась, к примеру, известная кавказская «Дикая дивизия», состоявшая из дагестанского, азербайджанского, чеченского и ингушского полков.

В России не было самого понятия метрополии, не было юридически господствующей нации. Окраины империи обладали большими льготами: так, все башкиры были приравнены к военному сословию, как казаки; чуваши и мордва были свободны от крепостной зависимости; казахи были освобождены от рекрутской повинности и гербовых пошлин.138 Впрочем, льготы не распространялись на государственных крестьян: марийцы, например, были обязаны отправлять рекрутов в армию.139

Россия изначально была страной, сохранявшей идентичность этнических меньшинств. Российская монархия принципиально отказалась от политики планомерной ассимиляции нерусских народов с ликвидацией этнического разнообразия (как это произошло со славянскими племенами в Германии к востоку от Эльбы). Даже знание государственного языка было необязательным: так, корейцы в Российской империи, которые к началу ХХ в. составляли треть населения Приморского края, практически не говорили по-русски, будучи при этом русскими подданными.140 В конфессиональных татарских школах русский язык не изучали, преподавали там мусульмане.141 Миссионерские школы для корейцев в Приморском крае, созданные православными священниками, не преследовали ассимиляционных целей.142

Помогала империя и в культурном отношении: так, корейцев, иммигрировавших от нужды, не только охотно принимали в Приморском крае, но и разрешали печатать литературу на национальном языке — привилегия, которой корейцы были лишены у себя на родине, оккупированной японцами.143 Кроме того, специально для них российской администрацией были созданы учительские семинарии.144 Интересно также, что инородческие школы и семинарии, созданные русской администрацией, могли стать центрами культурного возрождения народов России, как это произошло с Казанской инородческой семинарией.145 В 1660-1670-е гг. объявлялись «заповедные зоны» и «заповедные товары» — купцам и торговым людям запрещалось ездить в поселки народов Севера и даже въезжать в их волости.146

Не вела активной деятельности по христианизации и православная церковь — на Кавказе и в Средней Азии церковь практически совсем отказалась от проповеди. Впрочем, специальные школы для «инородцев» она открывала — в частности, для народов Поволжья и народов Севера.147 Крестились корейцы добровольно, однако для них это было (скорее) выражением лояльности русским.148

Впрочем, религиозный фактор использовался: так, царское правительство поддерживало мулл из татар в Казахстане, считая их проводниками российской политики.149 При Александре III произошел некоторый сдвиг в конфессиональной политике — так, например, была предпринята попытка насильственного крещения бурят.

Правящая элита Российской империи с самого начала складывалась как многонациональная. Согласно переписи 1897 г., только 53% потомственных дворян назвали родным языком русский. Военное сословие Золотой Орды постепенно влилось в офицерство русского войска потому, что для него Россия уже стала их страной.150 Устои жизни на вошедших в Россию территориях резко не менялись, они управлялись с помощью местной знати под надзором российской администрации. У народов Севера, например, с 1763 г. местная власть сама собирала «ясак» (дань).151 Деавтономизация, примененная Николаем I по отношению к Польше, не была возведена в ранг внутриполитического курса. Традиционная баронская система управления в Прибалтийском генерал-губернаторстве, наиболее ярко выраженная в устройстве сословного ландштата, была даже усилена. Несмотря на ликвидацию польского сейма, аналогичный орган продолжал существовать в Финляндии. Особенности традиционного управления сохранялись также в Бессарабской области, Астраханской губернии и в регионах с преобладающим казачьим населением.

Часто российские чиновники сами формировали местную элиту: так, активно поощрялся институт старшин у башкир,152 на основе якутских кланов было создано их объединение — улус,153 звание «бий» в Казахстане XIX в. стало присваиваться российской администрацией наиболее лояльным князьям.154 За национальной элитой сохранялись их родовые привилегии. Так, царское правительство отменило особые льготы в отношении карачаевских князей, но оставило за ними право на землю — притом что стремилось раздавать земельные участки чиновникам и офицерам.155

Управление и суды приноравливались к «вековым народным обычаям»: так, кабардинский суд обязательно учитывал нормы шариата согласно инструкциям правительства,156 а общинный суд мордвы при молчаливом попустительстве царской администрации приговаривал не только к телесным наказаниям, но и к смертной казни.157 Кроме того, даже преступников одной национальности селили вместе: так, ссыльных из всех народностей, исповедующих лютеранство, отправляли в Тобольскую губернию, где они имели свои национальные поселения при полной свободе вероисповедания и традиционного уклада.158 В результате, государственная система включала в себя множество укладов, норм и традиций.

Многие народы, жившие в империи, осознавали себя культурно русскими: так, например, калмыки, выехавшие с белой эмиграцией, представлялись там как русские.159

Школа, впрочем, преследовала русификаторские цели: в светских школах для народов Поволжья, созданных Н.И. Ильминским и И.Я. Яковлевым, обучение велось на русском языке (на национальных языках — в первых двух классах), а в церковных — на национальных языках, но с православным уклоном.160 С 1891 г. был введен обязательный экзамен для мулл по русскому языку.161

На начало ХХ в. еврейская диаспора в России была самой большой в мире, а ее уровень грамотности (по русскому языку) был выше, чем у русских — 24,6% к 19,7%.162 Даже богатая часть евреев, интересы которой вступили в противоречие с нормами сословного общества и монархической государственности, вовсе не перешла целиком в лагерь противников империи. Так, автором знаменитой фразы Столыпина «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия!», которую так любят повторять и сегодня, был видный еврейский деятель И.Я. Гурлянд. Он и писал речи Столыпину, а тот был прекрасным оратором и зачитывал их — всегда по тетрадке и никогда наизусть.163

Во внешнем мире Россия в конце ХIХ в. понималась именно как нация, как носитель большой и самобытной национальной культуры. Этот факт, в свою очередь, укреплял и национальное самосознание российской элиты. Общероссийское сознание зрело и в массе населения. Народы России уже долго жили в одном государстве, пребывание в котором обеспечило им два важнейших для их национальной консолидации и самосознания условия — защиту от угрозы внешних нашествий и длительный период политической стабильности. Уже это стало источником высокого уровня лояльности государству и его символам.

Красноречивым признаком ее был тот факт, что татары-мусульмане, не обязанные нести воинскую повинность, сформировали воинские отряды, которые принимали участие в Крымской войне против их единоверцев-турок. Даже во время польского мятежа 1863 г. лишь несколько десятков из многих тысяч офицеров польского происхождения (а они составляли тогда до четверти офицерского корпуса) изменили присяге.

Высокая степень равноправия подданных разной национальности, отказ от политики ассимиляции и веротерпимость государства способствовали укреплению и расширению межэтнических связей народов России. У этих народов имелся общий значимый иной — русские, которые были с ними в интенсивных и разнообразных контактах и образ которых был в целом положительным. Шло распространение русского языка и русской культуры, что усиливало связи других народов не только с русским ядром, но и между собой. Эти связи уже имели продолжительную историю и вошли в этнические предания. Не будет преувеличением сказать, что для большинства полиэтнического населения Российской империи совместная жизнь в одном государстве с русскими ощущалась как историческая судьба.

По всем признакам, в России складывалась большая полиэтническая нация, но нация своеобразная, не соответствующая тем образцам и понятиям, которые были выработаны на Западе. Поэтому слово «нация» и не употреблялось в отношении подданных Российской империи, это слово подразумевало национализм и ассимиляцию народов, которую как раз и отвергала концепция национально-государственного устройства России. В формулу этой концепции входила «народность» — идея сохранения народов в единой семье.

Либеральные философы не считали это соображение решающим и предлагали признать, что население Российской империи консолидируется в «обычную» нацию. Эту идею последовательно выражал П. Струве, с этим был согласен и его оппонент П. Милюков. Представления Струве наталкивались на почти общее отторжение идеи национализма как идеологии, необходимо включенной в самосознание гражданской нации. Считалось, что эта западноевропейская идея противоречит идущей из православия всечеловечности русского мировоззрения. К тому же трудности включения национализма в государственную идеологию России были очевидны. Считалось, что Россия — «не нация, а целый мир», многонациональное государство с русским народом в качестве ядра. Основой государственного чувства здесь был не национализм «титульной» нации, как в государствах Запада, а державный патриотизм. Еще меньшими чем для гражданского национализма были в тогдашней России условия для принятия национализма этнического.

Однако в условиях кризиса, вызванного распадом сословного общества и вторжением капитализма, процессы резко ускорились и пошли по непредвиденному пути. Социальные угрозы, возникшие при формировании периферийного капитализма, создали образ враждебного иного — того привилегированного меньшинства и государственной бюрократии, которые все больше противопоставляли себя народу. В ходе этого сплочения наблюдались явления, структурно схожие с теми, которые считаются признаками становления гражданских наций на Западе, — например, массовое обращение к прессе.

В этих новых условиях сознание подавляющего большинства русского народа формировалось именно как гражданское, а не сословное — складывались общий понятийный язык и общая мировоззренческая матрица. Крестьян уже нельзя было удовлетворить какими-то льготами и «смягчениями» — требование свободы и гражданских прав приобрело экзистенциальный, духовный характер; речь велась о проблеме бытия, имевшей даже религиозное измерение. «Желаем, чтобы все перед законом были равны и назывались бы одним именем — русские граждане».

В социальном, культурном, мировоззренческом отношении крестьяне и рабочие, которые представляли собой более 90% жителей России, являлись единым народом, неразделенным сословными и классовыми перегородками и враждой. Этот единый народ рабочих и крестьян и был гражданским обществом России — ядром всего общества, составленного из свободных граждан, имеющих сходные идеалы и интересы. Это общество отличалось от западного гражданского общества тем, что представляло собой Республику трудящихся, в то время как ядро западного общества представляло собой Республику собственников.

Однако созиданию российской нации противодействовал целый ряд процессов разрушения скрепляющих ее связей — разные социальные силы вели демонтаж культурного ядра русского «имперского» народа.

Этот демонтаж вели практически все западнические течения — и либералы, и революционные демократы, и затем социал-демократы. В какой-то мере в этом участвовали и анархисты с их радикальным отрицанием государства. Сословное общество переживало кризис и под воздействием наступающего капитализма, и под ударами крестьянства, которое уже не могло терпеть сословные притеснения помещиков и власти, но в то же время не желало принимать и программы капиталистического раскрестьянивания. Для большинства русских (крестьян и рабочих) дворянство, буржуазия и чиновничество стали чужим народом (во время Первой мировой войны — «внутренним немцем»).

В свою очередь, крестьяне (как сельские, так и «орабоченные») стали для привилегированных сословий враждебным иным — народом, угрожавшим их цивилизационным устремлениям. Против них были и консерваторы, пытавшиеся сохранить структуры сословного общества, и модернизаторы (и либералы, и марксисты). Русофобия, направленная именно на «имперское» большинство русского народа, была одинаково присуща и правым, и левым.

Элита народа, обретшая такое самосознание, множеством способов ослабляет и разрушает мировоззренческую матрицу, соединяющую людей в народ, а также те механизмы, которые призваны эту матрицу обновлять и «ремонтировать». Так, например, в конце XIX в. произошел откат от русской классической литературы, которая на этапе распространения грамотности должна была бы стать важным средством укрепления национального сознания.

Нам по инерции советского времени кажется немыслимым, что Пушкин не входил в «Курс русской словесности». А ведь это важный факт. Пушкин «вошел другом в наши дома» именно потому, что было понято значение его ума и его благородства для сплочения нашего народа, уже как советского. И соответственно проводилась и политика Министерства просвещения СССР, и издательская политика.

То же самое происходило с преподаванием истории. В.В. Розанов приводит данные, в которые трудно поверить: на весь курс русской истории, который дается в трех классах гимназии, отведено в сумме 56 часов, т. е. 1/320 часть учебного времени восьмиклассной гимназии.164

Левая часть образованного слоя интенсивно разрушала образ монархического государства, подрывая его роль как символа национального сознания. Народники повели демонтаж «имперского» народа при помощи террора как исключительно сильного символического действия. Разлагающий связность «старого» народа смысл всей этой деятельности был очевиден. Этот сдвиг интеллигенции был усилен влиянием на ее сознание марксизма, который вплоть до 1907 г. своим авторитетом сильно укреплял позиции западников, особенно после дискредитации народников.

Этот процесс ускорился именно вследствие того, что «народ» после реформы начал обретать национальное самосознание, а значит стал превращаться в политическую силу. Консервативные русские националисты считали, что в нацию входит только привилегированное сословие.

После 1905 г. начал быстро нарастать социальный расизм дворянства и буржуазии в отношении крестьян. Либеральная интеллигенция от народопоклонства метнулась к русофобии. Это не могло не разрушать связи, соединявшие старый народ Российской империи, но в то же время сплачивало русское простонародье, ускоряло становление «нового», советского народа.

Начался отход крестьян от государства. Попытка модернизации села через разрушение общины при сохранении помещичьего землевладения («реформа Столыпина») лишь ухудшила положение большинства крестьян. После манифеста о веротерпимости 1905 г. стало очевидно, что церковь утратила свой авторитет, скреплявший национальное сознание. Начиная с 1906 г. из епархий в Синод хлынул поток донесений о массовом отходе рабочего люда от церкви.

Тяжело повлияла на самосознание русских и неудача в русско-японской войне. Русско-японская война и Первая мировая обнажили кризис всех систем, которые определяли состояние народа и государства. В обоих случаях русская армия, в общем, потерпела поражение, имея двукратное превосходство в живой силе. В Русско-японской войне численность наших войск составляла 946 тыс. против 437 тыс. японских. А в мае 1917 г. на восточном театре военных действий против 219 русских и шести румынских дивизий воевали 71 дивизия германских войск и 44 дивизии союзников Германии.165

Демонтаж народа, уже обретшего национальное самосознание, есть один из наиболее болезненных вариантов гражданской войны, хотя и войны плохо различимой. Эта холодная гражданская война в начале ХХ в. велась и против большого русского народа, и против сложившейся вокруг него системы межэтнического общежития.

Модернизация и европейское образование сделали популярными в российской элите федералистские идеи, стала вызревать идея России как федерации народов. В целях обретения союзников в борьбе против имперского государства прогрессивная интеллигенция со второй половины XIX в. вела кампанию по дискредитации той модели межэтнического общежития, которая сложилась в России, поддерживала сепаратистские и антироссийские движения в Польше и Галиции. Миф о «бесправии» украинцев использовался для экстремистских нападок на царизм, но рикошетом бил и по русским как народу. В пропаганде применялся символический образ России как «тюрьмы народов».

Полученные при разрушении сложившейся нации травмы ускорили созревание революции и предопределили ее глубину и страсть. Такая революция требовалась и для становления нарождающейся нации, и для обретения новой силы российской государственностью.

СССР

В начале XX в. терпение крестьян лопнуло. Они пришли к убеждению, что правительство — их враг, что разговаривать с ним можно только на языке силы. Началась русская революция, которая была продолжена в других крестьянских странах и стала мировой — но не по Марксу. Распад народа на враждующие части стал неизбежным. Но на этом фоне подспудно уже началось зарождение будущего советского народа — как прошедшего в революции пересборку русского народа, который затем быстро подтянул к себе и другие народы Российской империи.

Февральская революция сокрушила одно из главных оснований российской цивилизации — ее государственность. Тот факт, что Временное правительство, ориентируясь на западную модель либерально-буржуазного государства, разрушало структуры традиционной государственности России, был очевиден и самим пришедшим к власти либералам. Французский историк М. Ферро, ссылаясь на признания А. Керенского, отмечает это уничтожение российской государственности как одно из важнейших явлений Февральской революции.

Напротив, рабочие организации, тесно связанные с Советами, стремились укрепить государственные начала в общественной жизни в самых разных их проявлениях. При этом организационная деятельность рабочих комитетов и Советов определенно создавала модель государственности, альтернативную той, что пыталось строить Временное правительство.

России удалось пережить катастрофу революции, собрать свои земли и народы, восстановить хозяйство и за десять лет совершить рывок в экономическом и научно-техническом развитии. Это стало возможным прежде всего потому, что за десять лет до краха была начата работа по созданию матрицы и технологии монтажа нового народа России — советского. Условием нашего национального спасения было и то, что для этой работы была приспособлена готовая организационная структура, созданная сначала для совершенно другой цели, — партия большевиков.

Ее траекторию резко изменила революция 1905-1907 гг., из которой большевики сделали важные выводы. Уроки этой революции позволили им преодолеть важнейшие догмы марксизма и начать создавать новую концепцию общества, государства и даже мироустройства. По мере того, как продвигалась эта работа, партия большевиков все больше приобретала национальный (точнее — народный) характер. Важнейшим поворотом на этом пути стало принятие и развитие идеи союза рабочих и крестьян как субъекта русской революции. Для большевиков зеркалом русской революции стал Лев Толстой — выразитель мировоззрения русского общинного крестьянства.

Соединение русского славянофильства и русского западничества, крестьянского коммунизма с идеей прогресса придало советскому проекту большую убедительную силу, которая привлекла в собираемый советский народ примерно половину старого культурного слоя (интеллигенции, чиновничества, военных и даже буржуазии). Так проект революции стал и большим проектом нациестроительства, национальным проектом.

В большевизме увидели силу именно национальную, ставшую организационным ядром русского сопротивления Западу, который угрожал России превратить ее в периферию своей экономической и культурной системы. Народ, собранный на матрице Российской империи, с этой задачей не справлялся, и его приходилось пересобирать на матрице Советского Союза.

Для того «этнического материала», из которого в 1905-1907 гг. начал складываться будущий советский народ, мощным мобилизующим средством стал исторический вызов — Гражданская война. Белые предстали в ней как враждебный иной, как элита прежнего строя, которая пытается загнать уже обретший национальное самосознание народ в прежнюю «колониальную» зависимость.

Гражданская война стала важным этапом в сборке страны. Февральская революция «рассыпала» империю. В разных частях ее возникли национальные армии или банды разной окраски. Все они выступали против восстановления единого централизованного государства. Что касается представлений большевиков о России, то с самого начала они видели ее как легитимную исторически сложившуюся целостность и в своей государственной идеологии оперировали общероссийскими масштабами (в этом смысле идеология была «имперской»). В 1920 г. нарком по делам национальностей И.В. Сталин сделал категорическое заявление, что отделение окраин России совершенно неприемлемо. Военные действия на территории Украины, Кавказа, Средней Азии всегда рассматривались красными как явление гражданской войны, а не межнациональных войн. Национальная политика советской власти отличалась гибкостью и учитывала социокультурную реальность регионов.166 Но бывали и другие примеры: так, в 1917-1921 г. в Туркестане закрывались мечети и медресе, однако затем советская власть была вынуждена реабилитировать традиционные исламские институты.167

Именно в Гражданской войне народ СССР обрел свою территорию (она была легитимирована как «политая кровью»). Территория СССР была защищена обустроенными и хорошо охраняемыми границами. И эта территория, и ее границы приобрели характер общего национального символа, что отразилось и в искусстве (в том числе в песнях, ставших практически народными), и в массовом обыденном сознании. Особенно крепким чувство советского пространства было в русском ядре советского народа.

В населении СССР возникло общее хорологическое пространственное чувство (взгляд на СССР «с небес»), общая ментальная карта. С 1950-х гг. территория стала открытой для граждан СССР любой этнической принадлежности. Все это скрепляло людей в советский народ.

Велась работа по объединению родственных этносов в народы, что также более тесно связывало общее пространство, которое переставало быть племенным и превращалось в народное.

В Средней Азии в 1920-е гг. население имело еще слабое этническое самосознание и нечеткие этнонимы — самоназвания этнических групп. Государственное строительство требовало упорядочения этнических и административных границ, чему служили первые переписи, в которых вводилось понятие национальности. «Я сама родила множество узбеков», — говорила одна из этнографов — участников переписи 1926 г. в Самарканде.

В 1920-е гг. был создан таджикский народ, с развитым национальным самосознанием и культурой. Хотя слово «таджик» еще в VIII в. значило «араб» (воин халифа), ему не придавалось этнического значения вплоть до 1918 года. Отцы и деды нынешних таджиков о себе говорили «я — мусульманин, персоязычный». Это была большая этническая общность иранской группы, в 1920-е гг. в Туркестане и Бухаре их насчитывалось более 1,2 миллиона. Но они, окруженные узбеками, оказались под сильным давлением идеологии пантюркизма, так что даже малочисленная таджикская интеллигенция принимала идею «обузбечивания» и считала бесперспективным развитие своей культуры. Проводить здесь советские установки было очень трудно — в Средней Азии были популярны идеи Ататюрка о государстве-нации «по-тюркски», и этим идеям были привержены руководители узбекских коммунистов. Они считали, что сила региона зависит от его единства, а оно во многом укрепляется языковой общностью — и отвергали культурное обособление таджиков от тюрок. Под все это подводилось «научно-материалистическое» обоснование.

Укрепление советской власти послужило тому, что таджикские интеллигенты стали преодолевать и пантюркизм, и джадидизм — течение либеральных модернизаторов, идущих в русле младотурок.168 В 1924 г. была образована Таджикская АССР в составе Узбекистана. Началось издание журнала «Голос таджикского бедняка», органа обкома ВКП(б) и исполкома Самарканда, позже — еще двух журналов. «Голос бедняка» стал создавать историографию таджиков, печатать переводы выдержек из трудов русского востоковеда В. Бартольда. Статьи в журнале начинались с таких разъяснений: «Вот кто мы, вот где мы географически расположены, в каких районах проживаем, в каком районе что выращивается».

За советское время сложились довольно крупные народы — мордва, коми, аварцы, хакасы и др. Это было большим изменением. В Дагестане, например, еще в XIX в. каждое село фактически являлось селом-государством, и сельско-общинные связи преобладали над национальными. Разделение на национальности было проведено в 1920-1930-е гг. «с помощью советских ученых». Процесс формирования этнических групп и их языков не завершился и сегодня. Аварцы, например, делятся на 15 субэтнических групп, так что два аварца из разных сел в разговоре могут и не понять друг друга: даргинский язык состоит из десяти диалектов, кумыкский — из пяти диалектов.169

Полиэтническими поселениями стали в СССР крупные города, которые превратились в центры интенсивных межнациональных контактов.

В Гражданской войне сложился кадровый костяк будущего советского народа, та управленческая элита, которая действовала в период сталинизма. Это были командиры Красной армии нижнего и среднего звена, которые после демобилизации заняли административные должности в государственном аппарате. В основном это были выходцы из малых городов и деревень Центральной России.

В госуправлении активно участвовали и другие народы СССР. За все время существования СССР национальные меньшинства там были представлены достаточно широко; пики их представительства пришлись на годы революции и перестройки (рис. 2.1).170

Рис. 2.1. Представительство национальных меньшинств в высшей политической элите

Помимо представительства в ЦК, у национальных меньшинств был шанс попасть в Совет национальностей СССР, депутаты которого обладали правом законодательной инициативы.171 В этот Совет входили 25 депутатов от каждой союзной республики, 11 — от автономной республики, 5 — от автономной области, 1 — от национального округа.172 Председателем обычно был латыш.173

Кроме того, национальные меньшинства имели представительство в местных органах самоуправления. Например, Комитет Севера при Президиуме ВЦИК в 1920-1930-е гг. создавал родовые оседлые и кочевые советы, туземные районные советы и их исполнительные комитеты (существовавшие параллельно с территориальными органами власти), позволял функционировать (с 1927 г.) туземным судебным органам. Все это, к сожалению, продолжалось очень короткое время и не получило должного развития к концу 1930-х годов.174 Однако уже к 1970 г. около 600 представителей народов Севера были местными депутатами.175

Гражданская война стала исключительно важным этапом сборки народа потому, что воспринималась большинством простонародья как общее дело, которое и сплачивает людей традиционного общества.

Все этнические общности СССР были вовлечены в единое народное хозяйство — общее дело всей страны. Оно изначально создавалось как экономическая система, которая позволила бы всем народам СССР избежать втягивания в капитализм как «общество принудительного и безумного развития»: в начале ХХ в. почти у всех народов России, и прежде всего русских, было сильно ощущение, что в таком обществе жизнь для них станет невозможна (эти догадки, в общем, оказались прозорливыми). И.В. Сталин заявил в 1924 г.: «Мы должны строить наше хозяйство так, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической системы, чтобы она не была включена в общую систему капиталистического развития как ее подсобное предприятие, чтобы наше хозяйство развивалось не как подсобное предприятие мировой капиталистической системы, а как самостоятельная экономическая единица, опирающаяся, главным образом, на внутренний рынок, опирающаяся на смычку нашей индустрии с крестьянским хозяйством нашей страны».176

Смысл этой задачи был всем понятен, и выполнение ее было ответом на общий для всех исторический вызов. Ответ на этот вызов тоже вырабатывался не в трудах марксистских экономистов, он был дан еще до Октября, когда после Февральской революции власть на промышленных предприятиях по сути перешла в руки фабзавкомов, и они стали переделывать социальный уклад заводов и фабрик по типу крестьянских общин. Уже прообраз советского предприятия имел черты центра жизнеустройства, основанного на связях взаимопомощи.

Советское предприятие, по своему социально-культурному генотипу единое для всех народов СССР, стало микрокосмом народного хозяйства в целом. Это — уникальная хозяйственная конструкция, созданная русскими рабочими из общинных крестьян, но свои классические этнические черты она приобрела в 1930-е гг. во время форсированной индустриализации всей страны. По типу этого предприятия и его трудового коллектива было устроено все хозяйство СССР — как единый крестьянский двор. Семьей в этом дворе и стал советский народ.

Особую роль и в выработке советского проекта, и в создании структур советской государственности сыграла российская армия — также аналог общего дела народа. Исторически именно армия стала одной из основ, на которых вырос советский проект, а затем и Советы как тип власти. В каком-то смысле армия породила советский строй. Армия стала небывалым для России форумом социального общения, причем общения, не поддающегося политической цензуре. «Язык» этого форума был антибуржуазным и антифеодальным. В тесное общение армия ввела и представителей многих национальностей (костяк армии составляли 5,8 млн русских и 2,4 млн украинцев).

После Февральской революции именно солдаты стали главной силой, породившей и защитившей Советы. Делегаты I Всероссийского съезда Советов (июнь 1917 г.) представляли 20,3 млн человек, образовавших советы, — 5,1 млн рабочих, 4,2 млн крестьян и 8,2 млн солдат. Солдаты представляли собой и очень большую часть политических активистов — в тот момент они составляли более половины партии эсеров, треть партии большевиков и около одной пятой меньшевиков.

Российская армия еще до 1917 г. сдвигалась к тем ценностям, которые вскоре резко выделили Красную армию из ряда армий других стран, — к ценностям общины, отвергающей классовое и сословное разделение. Интернационализм официальной идеологии, принятой в Красной армии, сделал ее многонациональной, неклассовой и несословной армией — первой и единственной в своем роде.

С 1930-х гг. через Советскую армию проходила большая часть мужского населения (притом что в армии было принято направлять солдат на службу в отдаленные от их «малой родины» места). В армии служили юноши — представители всех народов СССР.177

Нельзя не сказать и о собственно ментальных, «внутренних» факторах сборки народа. Советский народ был сплочен сильным квазирелигиозным чувством, как и русская революция, которая легитимировала выход советского народа на историческую арену. Чувством, близким к религиозному, были проникнуты и революционные рабочие, и крестьяне, и революционная интеллигенция.

Советский проект (представление о благой жизни) вырабатывался, а Советский Союз строился людьми, которые находились в состоянии, похожем на религиозный подъем. Главным был конфликт церкви не с советской властью, а с массами населения. Навязав духовенству православной церкви функции идеологического ведомства, царский режим, авторитет которого после 1905 г. стремительно падал, нанес церкви серьезный ущерб.

Для этого конфликта имелись явные и хорошо изученные земные причины — политические, социальные и психологические. Хаос революции и Гражданской войны — это всегда и бунт части общества против любых авторитетов и морали. Во всех революциях и подобных войнах церковь всегда подвергается агрессии со стороны радикализованной массы людей.

Что же касается духовной стороны дела, то коммунистическое учение того времени в России было в большой степени верой, материалистической квазирелигией.

Великим «еретиком» был М. Горький, которого считают одним из основателей советского общества. Религиозными мыслителями были многие деятели, принявшие участие в создании культуры, собиравшей советский народ, — Брюсов и Есенин, Клюев и Андрей Платонов, Вернадский и Циолковский. В своей статье о религиозных исканиях Горького М. Агурский пишет, ссылаясь на исследования русского мессианизма, что «религиозные корни большевизма как народного движения уходят в полное отрицание значительной частью русского народа существующего мира как мира неправды и в мечту о создании нового «обоженного» мира. Горький в большей мере, чем кто-либо, выразил религиозные корни большевизма, его прометеевское богоборчество».178

Одной из скреп нации является язык. Согласно переписи 1970 г., 76%, а переписи 1979 г. — 81,9% всего населения СССР свободно говорили по-русски или считали русский родным языком (советский народ был связан языком сильнее, чем нация США, где 14% населения вообще не говорит по-английски). Впрочем, существовала градация по регионам: на 1989 г. русский язык знали 23,8% узбеков, 27,6% таджиков, 35,2% киргизов179; татарская и башкирская молодежь знала русский язык на уровне 92,3% и 91,6% соответственно.180

Широкое использование русского языка сочеталось с сохранением языка своей национальности: в 1926 г. свой родной язык сохраняли 94,2% населения, в 1970 г. — 93,9% и в 1979 г. — 93,1%. Это значит, что в СССР сложилась специфическая билингвистическая национально-русская культура.

Важную роль в создании и поддержании этого общего ядра сыграла единая общеобразовательная школа, давшая общий язык и приобщившая всех жителей СССР и к русской литературе, и к общему господствующему типу рациональности (синтезу Просвещения и космического чувства традиционного общества).

Выросшая из русской культуры советская школа подключила детей и юношество всех народов СССР к русской классической литературе. А.С. Панарин пишет: «Юноши и девушки, усвоившие грамотность в первом поколении, стали читать Пушкина, Толстого, Достоевского — уровень, на Западе относимый к элитарному. Нация совершила прорыв к родной классике, воспользовавшись всеми возможностями нового идеологического строя: его массовыми библиотеками, массовыми тиражами книг, массовыми формами культуры, клубами и центрами самодеятельности, где “дети из народа” с достойной удивления самоуверенностью примеряли на себя костюмы байронических героев и рефлектирующих “лишних людей”. Если сравнить это с типичным чтивом американского массового “потребителя культуры”, контраст будет потрясающим. После этого трудно однозначно отвечать на вопрос, кто действительно создал новую национальную общность — советский народ: массово тиражируемая новая марксистская идеология или не менее массово тиражируемая и вдохновенно читаемая литературная классика».181

На русском языке писали писатели многих народов СССР: чукча Ю. Рытхеу, буряты А. Бальбуров и В. Митыпов, узбек Т. Пулатов, казах О. Сулейманов, а также не имеющие своей письменности юкагиры Т. Одулок и С. Курило.

Многое делалось для интеграции нерусских народов в образовательное пространство. В советских вузах существовал льготный прием для представителей национальных меньшинств.182 Для коренных народов Севера в 1925 г. был открыт Институт народов Севера, а позже — многочисленные техникумы.183 После революции был учрежден институт для корейцев — единственный на тот момент корейский вуз в мире.184

В результате политики советской власти в 1959 г. буряты по уровню образования обошли русское население Восточной Сибири, а в 1989 г. доля корейцев, поступивших в вузы, была в два раза больше, чем у всех народов в целом по СССР.185

Важность школы не только в том, что она служит инструментом передачи культурных ценностей, которые с детства связывают людей в народ. Она и воспитывает детей в системе норм человеческих отношений, которые служат важным механизмом созидания народа. В этом отношении советская школа резко отличалась от школ западного типа. Это показали большие сравнительные исследования 1970-х годов. Руководитель этого проекта, американский психолог У. Бронфенбреннер, подчеркивает, что уклад советской школы был ориентирован на развитие способности к сотрудничеству, а не конкуренции.

Государство стремилось также поддерживать национальную культуру: проводило и поддерживало фольклорные фестивали и т. д. Народные праздники (например, татарский Сабантуй) и общинные традиции самоуправления (как, например, у мордвы) были «советизированы».186

Мощное объединяющее воздействие оказывали СМИ, задающие общую, а не разделяющую идеологию и тип дискурса (языка, логики, художественных средств и ценностей).

Отметим, что в целом советское общество выработало свою специфическую центральную мировоззренческую матрицу. Она видоизменялась со временем, в ней обновлялся ряд символов, переделывались некоторые блоки исторической памяти, но существовало общее мировоззренческое ядро, через которое все народы СССР собирались в надэтническую общность. Целый исторический период этому обществу было присуще сочетание здравого смысла с антропологическим оптимизмом — уверенностью, что жизнь человечества может быть устроена лучше и что добро победит зло.

При всех издержках и даже при латентных конфликтах (например, между русскими и казахами, узбеками, армянами в местах проживания национальных меньшинств)187 в советское время продолжился процесс, который шел уже при монархии, — формирование большой многонациональной «гражданской» нации с общей мировоззренческой основой, общим миром символов, общими территорией и хозяйством. Это и предопределяло прочность системы межнационального общежития. На начало 1989 г., по данным соцопросов, 77% относились одинаково к людям всех национальностей, 84% были удовлетворены национальными отношениями по месту работы, 44% положительно относились к межнациональным бракам, у 55% были родственники другой национальности, 88% имели друзей — представителей другой национальности.188 Довольно много было межэтнических браков. Согласно переписи 1959 г., смешанными являлись 10,3% советских семей. К 1970 г. их число возросло до 13,5%, к 1979 г. — до 14,9%, а в 1989 г. — до 17,5%.189

Как известно, несмотря на наличие мощных объективных факторов, способствующих сплочению жителей СССР в один народ (нацию), наличие эффективных политических, экономических и культурных механизмов, которые выполняли эту работу, а также наличие политической воли государства, процесс этот не был завершен, а начиная с 1960-х гг. стали ослабевать связи, соединяющие людей в народ. «Антисоветская революция» демонтировала уже, казалось бы, надежно собранный и воспроизводящийся советский народ. Теперь само выживание России в любой мыслимой конфигурации зависит от того, смогут ли общество и государство создать механизмы, способные воссоздать народ — в новых формах, отвечающих новым условиям.

Советский проект был большим цивилизационным проектом мирового масштаба. В философской базе подобных проектов соединяются и постоянно взаимодействуют массовое обыденное сознание («здравый смысл» народов), теория (в понятиях которой мыслит правящая элита) и утопия (идеальный образ будущего — «стремленье вдаль, братающее нас»). Резкое несоответствие какого-то компонента двум другим может быть временно компенсировано суррогатами («шунтирующими» вставками), но в длительной перспективе приводит к кризису всю философскую базу.

В советском обществоведении, как и в дореволюционном марксистском, этническим общностям как субъектам и объектам политики и экономики придавалось гораздо меньшее значение, нежели классам. В программной книге 1983 г. Ю.В. Бромлей пишет, ссылаясь на общие замечания Ленина: «С момента возникновения классов они выдвигаются в жизни общества на передний план. Поэтому деление на классы приобретает в ней гораздо большее значение, чем принадлежность людей к иным социальным общностям».190

Этот сдвиг к господству в общественной мысли формационного подхода, приглушающего значение этнических и национальных факторов, в дальнейшем имел тяжелые последствия для советского обществоведения, сильно ограничил его познавательные возможности. И в то же время мы не можем не видеть, что этот идеологический и даже философский выбор руководства большевиков (и вообще русских социал-демократов) в тот момент сыграл исключительно важную роль в том, что после Октября 1917 г. русский народ был принят Западом как легитимный субъект истории. Более того, он приобрел мощного союзника в лице западного рабочего класса и левой интеллигенции. Такое изменение статуса во взаимоотношениях со значимыми иными сыграло исключительно важную роль и в укреплении этнических связей в самом русском народе, так что недооценивать этот фактор никак нельзя.

А.С. Панарин настойчиво подчеркивает роль, которую сыграла в тот критический период (и вплоть до конца 1950-х гг.) «марксистская оболочка» русской революции. Он пишет о том, как большевикам удалось на время нейтрализовать русофобию Запада: «Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде “а la cozak”, вызывающего у западного обывателя впечатление “дурной азиатской экзотики”, он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: “передового пролетария”. Этот передовой пролетарий получил платформу для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке “передового учения”. Превратившись из экзотического национального типа в “общечеловечески приятного” пролетария, русский человек стал партнером в стратегическом “переговорном процессе”, касающемся поиска действительно назревших, эпохальных альтернатив.

С другой стороны, марксизм выражал достаточно глубокую, рефлексивную самокритику Запада: от нее Запад не мог отмахнуться как от чего-то внешнего, олицетворяющего пресловутый “конфликт цивилизаций”…».191

Совершенно по-иному, не в конфронтации со «значимыми иными», а в духе оптимистической всечеловечности происходила и этнизация советского народа иными, что спасало советский народ от соблазнов этнонационализма и скрепляло как гражданскую нацию.

В дальнейшем негативное воздействие «оболочки» марксизма стало нарастать, особенно по мере того, как с политической и общественной сцены уходило поколение, обладавшее запасом «неявного знания» о национальной проблематике, унаследованного от старой российской государственности. Это неявное знание не нашло отражения в текстах и в малой степени оказалось переданным поколениям послевоенным. Оно стало иссякать, и «оболочка» истмата превратилась в действующие структуры сознания образованного слоя.

В идеологизированных книгах, на которых училась советская интеллигенция 1960-1980-х гг., всякая попытка отойти от классового подхода вызывала ругань. Но главное даже не в статусе проблемы, а в том, что принятая в марксизме и унаследованная советским обществоведением теория этничности и нации была ошибочной в принципе и негодной для проектирования и строительства народа именно в Советском Союзе.

Как было показано выше, представления о народах Маркса и Энгельса были унаследованы от романтической немецкой философии и лежали в русле примордиализма. В целостном виде теорию нации основоположники марксизма не изложили. Это сделал австрийский марксист О. Бауэр — его книга «Национальный вопрос и социал-демократия» была издана в 1909 г. на русском языке в Петербурге. Из ее положений и исходили российские марксисты. Бауэр продолжает традицию немецкого романтизма и представляет нацию как общность, связанную кровным родством — «общей кровью».192 Формулу Бауэра принял Сталин, хотя и выбросив из нее «кровь».

Но суть теории не меняется от того, что из нее выбрасываются кое-какие одиозные термины. Главное, что в СССР была принята и утверждена официально парадигма примордиализма. В итоговом издании, отмеченном авторитетом АН СССР, было сказано (1983): «Среди всего многообразия человеческих общностей этносы, несомненно, должны быть отнесены к тем, что возникают не по воле людей, а в результате объективного развития исторического процесса».193 Таким образом, сознательное «конструирование» советского народа, его создание по воле людей официально отвергалось. Оно должно было идти только естественным путем (на деле это означало, что созидающая народ деятельность должна была проводиться вопреки официальной теории, в интеллектуальном смысле подпольно). Это — кардинальное отличие от сознательного целенаправленного нациестроительства, которое осуществляли западные страны (прежде всего Франция и США).

Сам факт принятия вполне определенной теоретической концепции был, видимо, даже не замечен российской интеллигенцией всех направлений. Прежде всего потому, что, как было сказано выше, примордиализм присущ обыденному сознанию. Значит проблема выбора теории могла бы встать лишь в том случае, если бы возникла открытая дискуссия по этому поводу в образованной среде. Но домарксистская русская интеллигенция тоже находилась под влиянием немецкой философии. Так, представления о народах Н.Я. Данилевского вполне созвучны Гегелю и Энгельсу. Народы, создающие культурно-исторический тип, являются у Данилевского прогрессивными, а разрушающие его (монголы, турки) — реакционными. Остальные народы он считал неисторическими.

Теоретические рассуждения советских идеологов сочетают примордиализм с формационным подходом — были нации буржуазные и феодальные, стали социалистические. В установочной книге 1967 г. говорится, что при социализме происходят два процесса развития народов — превращение старых наций в социалистические нации и «развитие народностей (киргизы, таджики, туркмены и др.) до уровня наций».194

Предполагалось, что советский народ по своей природе не является нацией и не станет ею, а все отдельные народы СССР дорастут до статуса социалистических наций, а затем, в далеком будущем, сольются. Во что сольются — не говорилось. В той же книге дана серия таких формул: «Советский народ отнюдь не является нацией», хотя реакционные западные идеологи утверждают, что цель КПСС «в слиянии всех наций и народов в единой нации советско-русского типа». И далее: «Укрепление советской общности, вопреки измышлениям антикоммунистов, отнюдь не означало растворения наций в этой общности… Сущность интернациональной общности как раз состоит в том, что она как продукт сближения наций выполняет роль переходной от нации к будущему безнациональному существованию. “Единый многонациональный народ” — здесь как нельзя лучше выражено существо советской общности людей, невиданной в истории».195

Из такого упорного отказа признать советский народ нацией следовало множество практических установок. Чем же был вызван этот отказ?

О различиях в понятийно-терминологическом аппарате советской и западной (преимущественно англоязычной) науки — в том, что связано с «нацией» — написано уже вполне достаточно, чтобы больше не возвращаться к этой теме. Но проблема заключается не только в терминологии, хотя и сам факт, что одним и тем же термином обозначают весьма разные явления, выглядит абсурдом. Благодаря своему упорному стремлению сохранить «самобытность», уберечь свои теории и профессиональный язык от внешних влияний, отечественное обществоведение попало в концептуальный тупик. Наши ученые не отваживались отрицать существование американской, бразильской или индийской наций, признавали принадлежность СССР к Организации Объединенных Наций, но даже не допускали мысли о возможности понятия «советская нация». А в период развала СССР эта несуразица активно использовалась теми, кто пытался доказать, что СССР — это «не страна и не государство», без своей нации, без народа и поэтому — без права на существование.196

Одна из причин, по которым советские этнологи своими схоластическими дебатами о нациях и народах загнали себя в тупик, заключается в давлении формационного подхода. Маркс и Энгельс различали нации феодальные, крестьянские и буржуазные — значит в СССР должны быть нации социалистические. Но они уже есть: в 1936 г. Сталин сказал, что в СССР проживают «около 60 наций, национальных групп и народностей». Что же, эти нации растворяются в советской нации? Эта мысль неприемлема, т. к. антисоветские идеологи в качестве одного из главных обвинений в адрес СССР утверждали, что советская национальная политика направлена на ассимиляцию народов и наций (знали, чем напугать…).

Л.И. Брежнев в докладе о проекте Конституции СССР в 1977 г. отвергал это обвинение: «Мы встали бы на опасный путь, если бы начали искусственно форсировать этот объективный процесс сближения наций». Даже признать этот процесс целенаправленным считалось невозможным, объективное было в советском обществоведении равноценным разрешенному свыше. В том же духе выступал и Ю.В. Андропов, обещая что национальные различия в СССР «будут существовать долго, много дольше, чем различия классовые».

Ю.В. Бромлей, как глава советской этнологии, так и объясняет отказ считать советский народ нацией: «Для возражений есть тем большие основания, что подобная характеристика советского народа означала бы косвенное отрицание реального факта существования наций в составе советского государства».197

Указывают и еще на одну причину, хотя она кажется совсем неправдоподобной: без наций в составе советского народа никак нельзя, потому что советская идеология исходит из интернационализма; а как же он без наций?!

Подытожим этот пункт. Очень трудно строить — тем более такой сложный объект, как полиэтническую нацию (советский народ), — если официальная теория и идеология утверждают, что строить нельзя, что «изделие» должно возникнуть само собой, естественным путем. Многим читателям, думаем, будет трудно в это поверить, поскольку нас очень долго учили, что бытие определяет сознание, и теории особой роли не играют — бытие себе дорогу пробьет. На деле человек тем и отличается от пчелы или бобра тем, что он строит, всегда исходя из теории, пусть и упрощенной. А в XX в. теория как способ организации мышления вообще заняла слишком важное место в мышлении образованного человека — оно «зациклилось» на теориях.

И если французы или отцы-основатели США рассуждали о собирании, сохранении и ремонте своих наций спокойно и деловито, как инженеры на технических совещаниях, то проектировщики советского народа в СССР окутывали свои изобретения и разумные идеи массой туманных оговорок, ссылок и недомолвок. Но пока практическая политика не была экранирована от реальности огромным сословием ученых-обществоведов, многое удавалось сделать. Применялся весь набор «сил созидания» советского народа из собравшихся в страну народов, народностей и этнических общностей. Насколько эффективным было это строительство, показал опыт Великой Отечественной войны. Западные специалисты считали, что сплотить за такой короткий срок полторы сотни народов в крепкую самоотверженную нацию невозможно.

Следующая болевая точка — федеративное устройство СССР. Большинство ученых и политиков, говорящих о советской национальной политике, одной из главных причин кризиса советской государственности в 1980-е гг. считают ошибочное, по их мнению, решение партии большевиков и лично Ленина создавать СССР как федерацию — с огосударствлением народов и народностей бывшей Российской империи. Дескать, если бы поделили страну на губернии, без всякой национальной окраски, без каких-то «титульных наций» с их правом на самоопределение вплоть до отделения, то и не было бы никаких национальных проблем и никакого сепаратизма.

Вот первое условие, которое предопределило принятие советской властью доктрины федерализма, — укорененность этой идеи в общественном сознании. Федералистские идеи развивались в России уже в первой трети XIX века. Декабристы разрабатывали две программы государственного устройства: Пестель — унитарного и Никита Муравьев — федерального. В федерализме стала вызревать идея России как федерации народов. В начале XX в. возникают национальные революционные движения и партии с сепаратистскими установками (например, армянская партия Дашнакцутюн). Важнейший для нашей темы исторический факт состоит в том, что эти настроения господствовали во всем революционном движении России. Это значит, что реальной возможности учредить в ходе Гражданской войны унитарное государство, разделенное на безнациональные административные единицы, не существовало.

Это и заставило большевиков изменить их первоначальные намерения. Ведь накануне Февральской революции Ленин был противником федерализации. Ленину больше импонировала французская модель, и он выступал за трансформацию Российской империи в русскую демократическую республику — унитарную и централистскую. Это видно и из его опубликованных тогда трудов, и из его конспектов, в которых он делал выписки при изучении федерализма.198 Ленин еще в революцию 1917 г. оценил важность федерализма, а обстановка Гражданской войны его еще более в этом убедила; другие члены руководства (например, Дзержинский и Сталин) продолжали придерживаться идеи унитарного государства, и их поддерживало руководство большинства советских республик. Потому Сталин и выдвинул план автономизации, предлагавший объединение всех республик в составе РСФСР на правах автономий. Однако в ходе обсуждения они согласились с доводами Ленина.

Таким образом, для советской власти не существовало дилеммы: сохранить национально-государственное устройство Российской империи или преобразовать ее в федерацию республик. Задача состояла в том, чтобы собрать разделившиеся куски бывшей империи. Собирание могло быть проведено или в войне с национальными элитами «кусков», или через их нейтрализацию и компромисс.

Предложение учредить Союз из национальных республик, а не Империю (в виде одной республики), нейтрализовало возникший при «обретении независимости» национализм. Армии националистов потеряли поддержку населения; и со стороны Советского государства Гражданская война в ее национальном измерении была пресечена на самой ранней стадии, что предотвратило еще большее кровопролитие в России. Работа по «собиранию» страны велась уже во время войны (историки называют это военно-политическим союзом советских республик). Скорее всего иного пути собрать Россию и закончить Гражданскую войну в тот момент не было. Но спорить об этом сейчас бесполезно.199

Факт заключается в том, что большевики в октябре 1917 г. унаследовали национальные движения, которые вызревали уже в царской России и активизировались после Февраля. Можно с уверенностью сказать, что если бы Российская империя сумела преодолеть системный кризис 1905-1917 гг. и продолжить свое развитие как страна периферийного капитализма, то ускоренное формирование национальной буржуазии и национальной интеллигенции неминуемо привело бы к мощным политическим движениям, требующим отделения от России и создания национальных государств. Эти движения получили бы поддержку Запада и либерально-буржуазной элиты в крупных городах Центра самой России. Монархическая государственность с этим справиться не смогла бы, и Российская империя была бы демонтирована. Большевики в 1920-е гг. нашли способ обуздать эти движения (а в конце XX в. просоветская часть КПСС такого способа не нашла).

В 1934 г. из 2443 районов, имевшихся в СССР, только 240 считались национальными. В сельсоветах только один из 12 мог считаться национальным. Критерию мононациональной общности на низовом уровне удовлетворяла лишь небольшая часть административных единиц. Поэтому в конце 1930-х гг. национальные районы и сельсоветы были ликвидированы.200 Этнизировать государственность оказалось возможным лишь на уровне более крупных единиц — автономных и союзных республик, которые все были многонациональными. Но национальные границы в СССР, особенно в Центральной Азии, не совпадали с границами расселения этнически перемешанного населения региона. Много узбеков живет в Киргизии, таджиков — в Узбекистане, особенно в городах, и т. д. Кроме того, в политических целях был создан светский анклав еврейства в СССР — Еврейская автономная область.201

Можно ли было в какой-то момент отойти от принципов федерализма, которые в массовом сознании уже были чистой формальностью (как, например, «граница» между РСФСР и УССР)? Сегодня этот вопрос представляет чисто академический интерес. Его никто и не обсуждает. Исторический факт заключается в том, что сознательные меры по контролю за этническими процессами были прекращены с демонтажем тоталитаризма во второй половине 1950-х годов. Было официально объявлено, что национального вопроса в СССР «не существует».

Между тем существенная часть населения тех территорий, которые были включены в состав СССР только в 1939-1940 гг. (Западная Украина, Прибалтика) занимала антисоветские позиции. Например, во время Великой Отечественной войны в Советской армии воевали 35 тыс. эстонцев, а на стороне вермахта — более 45 тыс. Публикации изданий украинских националистов-эмигрантов, которые распространялись на Западной Украине, были наполнены крайней, из ряда вон выходящей русофобией.

Еще один важный момент — соотнесенность веса этнических элит с Центром. Предельно много представителей национальных меньшинств (в частности, латышей и евреев) было в советской элите в первые послереволюционные годы (рис. 2.2-2.4).202

Рис. 2.2. Представительство евреев в составе ЦК

Рис. 2.3. Представительство латышей в составе ЦК в первые послереволюционные годы

В сталинский период представительство национальных меньшинств в государственной политической элите СССР заметно снижается. К концу правления И.В. Сталина оно в 2,3 раза было меньше, чем в начальной революционной точке советского элитообразования.

Применительно к периоду властвования И.В. Сталина заслуживают особого внимания показатели динамики долевого представительства в ЦК еврейских политических кадров. Резкое снижение их удельного веса фиксируется на начальном периоде сталинского правления. Эти изменения хронологически соотносятся с разгромом троцкистской оппозиции. В дальнейшем, в 1930-е гг. представительство еврейского клана не только не уменьшилось, но даже несколько возросло. Полученные данные вступают, таким образом, в противоречие с распространенным в последние годы историографическим представлением о преимущественно антисемитской направленности сталинской партийной чистки. Еще в 1939 г. евреи занимали второе после русских место в ЦК по абсолютному численному представительству. Ситуация принципиально изменилась только в послевоенный период, на волне кампании борьбы с «безродным космополитизмом». После XIX съезда (1952 г.) долевое представительство евреев в советской политической элите сократилось в сравнении с предшествующим составом в 6,5 раза единовременно.

При Н.С. Хрущеве доля национальных меньшинств в советской политике вновь возрастает. На первые позиции этнического кланообразования выходят украинцы. Именно в хрущевский период был достигнут исторический максимум украинского представительства в ЦК. Исследование траектории количественной представленности украинцев на высшем уровне советской государственной власти четко фиксирует наличие резкого подъема в период правления Н.С. Хрущева, что позволяет констатировать фактор клановой ангажированности политических инкорпораций (рис. 2.4).

Рис. 2.4. Представительство украинцев в составе ЦК

На время руководства партией Л.И. Брежневым приходится очередной спад представительства национальных меньшинств в высшей политической элите. Состоявшийся в 1976 г. XXV съезд зафиксировал исторический минимум их удельного веса в составе избранного Центрального Комитета. Однако это понижение сменяется скачкообразным подъемом инкорпорации во власть национальных кадров в период перестройки. К моменту краха советской системы их представительство приближалось к половине численного состава партийной элиты. По отношению к 1986 г. их удельный вес возрос почти в два раза. Это была самая существенная перекройка этнической структуры политической элиты за весь советский период.

Бомбой замедленного действия оказались депортации отдельных этносов, которые осуществлялись в 1920-1940-е гг. В 1937 г. 170 тыс. корейцев были сосланы в Среднюю Азию из-за опасения, что они поддержат Японию — частью которой на тот момент была Корея — в военном конфликте с СССР.203 Во время войны были проведены массовые депортации немцев, калмыков, ингушей, чеченцев, карачаевцев, балкарцев, крымских татар, ногайцев, турок-месхетинцев, понтийских греков, болгар, крымских цыган, курдов — в основном по обвинению в коллаборационизме, распространенному на весь народ. Особенно обвиняли в этом народы Северного Кавказа, представители которых часто оказывали поддержку родственникам, воевавшим на стороне вермахта.204 Были ликвидированы (если они существовали) автономии этих народов. Всего в годы Великой Отечественной войны подверглись переселению народы и группы населения 61 национальности.205 Из них семь — немцы, карачаевцы, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы и крымские татары — лишились при этом и своих национальных автономий.

Но при этом представители депортированных народов не исключались из ВКП(б) и ВЛКСМ, не лишались избирательных прав.

В 1954-1956 гг. стали снимать ограничения со спецпоселенцев и началась реабилитация депортированных народов.206 В 1957-1958 гг. были восстановлены национальные автономии калмыков, чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев; этим народам было разрешено вернуться на свои исторические территории. Возвращение репрессированных народов осуществлялось не без сложностей, которые и тогда, и впоследствии привели к национальным конфликтам (так, начались столкновения между возвращавшимися чеченцами и заселенными за время их изгнания в Грозненскую область русскими; а также ингушами, которые вернулись в Пригородный район, уже заселенный осетинами и переданный Северо-Осетинской АССР.207

Однако значительной части репрессированных народов (поволжским немцам, крымским татарарам, туркам-месхетинцам, грекам, корейцам и др.) и в это время не были возвращены ни национальные автономии (если такие были), ни право вернуться на историческую родину.

Некоторые народы испытывали до 1970-х гг. некоторые ограничения: так, корейцам даже после реабилитации было проблематично продвинуться по государственной службе.208 Только в 1989 г. Декларацией Верховного Совета СССР были реабилитированы все репрессированные народы и признаны незаконными и преступными репрессивные акты против них на государственном уровне. В 1991 г. был принят Закон о репрессированных народах, возложивший ответственность за депортацию целиком на государство.

Депортация оказала пагубное влияние на традиционный образ жизни народов: так, у чеченцев было фактически уничтожено террасное земледелие.209 Сказалась депортация и на семейных устоях: среди калмыков, например, существенно вырос процент разводов.210 Сам факт «коллективного горя», культивация национальной обиды оказались серьезной миной в национальных отношениях.

Таким образом, советской властью был «посеян» потенциал политизированной этничности, который со временем и при определенных условиях мог вырасти до непредсказуемых размеров. Так оно и вышло: никто не мог даже в середине 1980-х гг. предсказать, что через три года начнется война между Советской Арменией и Советским Азербайджаном. Это был провал обществоведения, но теперь-то надо учесть результаты последующего анализа. Вот что пишут американские специалисты по национальным отношениям в СССР: «Парадоксально и вопреки ожиданиям коммунистов и большинства западных наблюдателей, но в Советском Союзе образовались новые нации, более сильные и более сплоченные, чем исторические этнические сообщества, на основе которых они возникли».211 (Выделено авт.). Итак, процесс этот происходил «вопреки ожиданиям» большинства специалистов, т. е. не был тривиальным и предсказуемым. Более того, ход его был парадоксальным, т. е. перед нами — необычная система с мощными и скрытыми синергическими эффектами. Дальнейшее ее описание показывает, что движущие силы этого процесса были неустранимы, поскольку главной из них было «создание национального рабочего класса, новоурбанизированного населения, национальной интеллигенции и этнической политической элиты». Все это — необходимые условия развития страны.

Были сложности также в ментальной и культурной жизни. Прежде всего это касается исторической памяти. В течение 1920-х гг. в СССР велась интенсивная кампания по вытеснению из исторической памяти всех символов прежней России. Тогдашний глава официальной исторической науки М.Н. Покровский прямо определил, что древняя и средневековая история «не нужны». Глубина упоминания исторических событий и лиц для СМИ была ограничена XVIII веком. До 1934 г. история была исключена как предмет из учебных планов школы. В 1931 г. была прекращена подготовка историков в Московском и Ленинградском университетах. Только в середине 1930-х гг. был осуществлен поворот к российскому прошлому и культу национальных (а не только советских) героев.

И все же разрушительная программа революционных и либеральных демократов царской России воспроизвелась еще в начале 1920-х гг. далеко не полностью. Уже с Октября 1917 г. в советской идеологии был силен державный национальный дух. Иван Солоневич отметил важную вещь: «Советская историография всех “эпох” советской политики внесла в русскую историографию очень много нового: она, во-первых, раскрыла все тайны и все архивы и вывернула наизнанку все грехи русского прошлого, а такие грехи, конечно, были. И, во-вторых, в последний период, в период “национализации”, именно советская историография сделала очень много для того, чтобы отмыть русское прошлое от того презрения, которым его обливали почти все русские историки. Как ни парадоксально это звучит, именно советская историография — отчасти и литература — проделали ту работу, которую нам, монархистам, нужно было проделать давно: борьбу против преклонения перед Западной Европой, борьбу за самостояние русской государственности и русской культуры. Во всяком случае, привычного русского самоослепления в советской историографии нет. А наша старая историография, собственно, почти только этим и занималась».212

Свернуть всю эту кампанию удалось только после того, как была разгромлена — причем самыми жестокими методами — «оппозиция» в ВКП(б). Резкий поворот был совершен после XVII съезда ВКП(б), в мае 1934 г., с выходом постановления правительства и ЦК ВКП(б), которым вводилось преподавание истории в средней школе; затем последовало постановление о введении в начальной и неполной средней школе элементарного курса всеобщей истории и истории СССР. Было предписано «преодолеть левацкие ошибки М.Н. Покровского»; тогда же был образован исторический факультет МГУ.

Советская политика имела и свои культурные издержки. На культуре народов СССР пагубно сказались, во-первых, массовые гонения на религию, которые в том или ином виде сохранялись на всем периоде существования Советского Союза. Гонения на православных, породившие множество новомучеников, послужили серьезной причиной для отторжения советской власти большинством верующих, воспринимающих СССР как безбожное государство. Помимо всего прочего, это серьезно подрывало одну из национальных скреп, а в среде нерусских народов — особенно этносов мусульманской культуры — вызывало обвинения в адрес федеральной власти в грубом пренебрежении национальными традициями. Серьезное и обоснованное обвинение в разрушении традиционной русской культуры, в насаждении квазирелигии предъявляли и предъявляют советской власти православные христиане, а также светская интеллигенция.

Во-вторых, политика коллективизации и индустриализации ударила по традиционному образу жизни: в Казахстане коллективизация сельского хозяйства привела к потере 40% населения. Кочевое население было насильственно прикреплено к земле, что коренным образом изменило его национальный образ жизни.213 С 1950-х гг. среди коренных народов Севера начинается кризис оленеводства, связанный с постепенной ликвидацией кочевого образа жизни.214 Пагубно отразились изменения в образе жизни, например, народов Севера и на традиционном хозяйстве: так, за три года коллективизации (1932-1934 гг.) поголовье домашних северных оленей в СССР сократилось почти на треть215; к 1989 г. в Ханты-Мансийском и Ямало-Ненецком автономных округах было погублено 11 млрд га оленеводческих пастбищ, 28 промысловых рек, 17,7 тыс. га нерестилищ и нагульных участков.216

Разрушение привычного образа жизни отразилось и на самосознании этноса. Кризис традиционного уклада был отражен и в национальной литературе — например, в творчестве ненки А. Неркаги и ханты Р. Ругина.217

Приобщение к русскому образованию не происходило без трудностей: так, чеченцы с 1959 по 1990 гг. стабильно показывали самый низкий образовательный уровень по СССР,218 с трудом поддаваясь малейшей ассимиляции. Интернаты на Севере, в которые забирали представителей коренных народов, способствовали отрыву детей от традиционного образа жизни предков.219

Одной из важнейших сил, скрепляющих людей в народ, является язык — как устный, так и письменность. Основа письменности — алфавит, в котором важно и соответствие звукам родного языка, и графика, и написание букв и их расположение, а также история создания. В отношении русского языка в 1920-1930-е гг. в советском обществе велась глухая, но непримиримая борьба. Были силы, которые укрепляли связь советского русского языка с его традиционной основой (из поэтов можно назвать Хлебникова, Маяковского, Есенина и Клюева); были и авангардисты, которые стремились разрушить «архаические» структуры языка.

Эта борьба в официальной советской истории была отражена в сглаженном виде — действовала установка на объединение общества. Но сейчас надо вспомнить и извлечь уроки. Ведь вплоть до начала 1930-х гг. велась кампания за перевод русского языка на латинский алфавит, что нанесло бы тяжелый удар по национальному сознанию русского народа. И эту кампанию поддерживал нарком просвещения А. Луначарский.

Он опирался на доводы, почерпнутые из марксизма, прежде всего исходя из примата «производительных сил». В своей статье 1930 г. А. Луначарский писал: «Графические формы современного русского алфавита отвечают более низкому уровню развития производительных сил, а следовательно, и техники чтения и письма дореволюционной царской России».220

В языковой сфере существовали не только эти проблемы: так, билингвизм не всегда сохранял равновесие между родным языком и государственным: поколение народов Севера (родившиеся в 1950-1960-х гг.) фактически утратили родной язык.221

Все описанные выше в этой главе проблемы и трудности обострились в 1980-е гг.: как только идеи прогресса и единое социалистическое содержание национальных культур в СССР в конце перестройки лишились своих идеологических, политических и экономических оснований, на первый план вышла агрессивная политизированная этничность, и «архитекторы» взорвали ее мину под государственностью. Уничтожение социальной основы, на которой собиралась «семья народов» («приватизация» в широком смысле слова), разрушило все здание межнационального общежития.