Нация и сталь

Германская армия численностью в полтора миллиона человек теперь в шесть раз превосходила войска, которые в 1870 году одержали победу над ненавистными галлами. Демографический взрыв, который был во многом обеспечен так называемым научно-техническим прогрессом и улучшением условий жизни людей, ростом рождаемости и увеличением продолжительности земного существования тех, кого было принято называть пушечным мясом, в немалой степени повлиял на возникновение безумной доктрины блицкрига, похожей если не на прямое самоубийство, то на военную авантюру в любом случае. Тевтонский дух, стремление испытать всесильную Судьбу через "добровольную волю к смерти" владел на бессознательном уровне умами тех, кто принимал решения в генеральном штабе и кто сидел в окопах или шел в атаку на пулеметные гнезда.

Для огромной массы людей, буквально рвущихся в бой, требовалось большое пространство, чтобы осуществить успешный маневр. Французские укрепления, построенные вдоль границ с Эльзасом и Лотарингией после 1870 года, не давали немцам возможности совершить фронтальную атаку через общую границу. Только стратегией охвата, используя Бельгию как проходную дорогу, германские армии смогли бы успешно атаковать своего ненавистного соседа. Эти доводы с военной точки зрения казались безупречными, и немцы стали заложниками того, что Морис Барре называл "духом Земли и духом Мертвых".

Ни о каком нейтралитете Бельгии говорить уже не приходилось, и Англия неизбежно должна была принять участие в военных действиях. Мировая война стала реальностью.

Глава XII

Шествие Вельзевула

Чтобы лучше разобраться в событиях августа 14-го, необходимо, пожалуй, внимательнее присмотреться к тем людям, от решения которых зависело многое. Первый из них, кайзер Вильгельм II, который нес большую ответственность за развязывание Первой мировой, родился 27 января 1859 года в Потсдаме и был старшим сыном Фридриха Вильгельма II. С рождения он не мог пользоваться левой рукой, которая была на 15 см. короче правой. И вообще левая половина его тела была развита слабее правой. Камердинеры, помогавшие ему не менее пяти раз в день переодеваться, постоянно опасались, что он упадет во время этой процедуры. Внутренне не уверенный в себе, Вильгельм всегда держался вызывающе не только при обсуждении военных и политических вопросов, но и в разговорах о живописи, музыке, театре и даже кораблестроении, в котором ничего не смыслил.

Еще в 1886 году Вильгельм впервые встретился с графом Филиппом Эйленбургом, который в течение многих лет оказывал на него очень большое влияние. Эйленбург был доктором права и дипломатом, а также неплохим музыкантом и довольно известным поэтом-романтиком. Слыл он также антисемитом и сторонником спиритизма. Молва утверждала, что граф по своей сексуальной ориентации больше склонялся к гомосексуализму.

Между прочим, в своих "Мыслях и воспоминаниях" Бисмарк отмечал, что Вильгельм II "не остался чужд наследию Фридриха Вильгельма II "в двух направлениях. "Одним из них является сильное сексуальное развитие, а другим - известная восприимчивость к мистическим влияниям". Во всяком случае, от своего легендарного предка, Фридриха Великого, будущий кайзер усвоил пристрастие к "длинным парням". Почти все флигель-адъютанты Вильгельма II были необычайного роста - около 2 метров и выше.

Как мы видим, ведущей чертой характера кайзера была его неуравновешенность, вырастающая из мощного комплекса неполноценности. Как бы сказал Виктор Гюго: "Это была та карликовая натура, из которой легко вырастает чудовище.. Есть души подобные ракам. Вместо того чтобы идти вперед, они непрерывно пятятся к тьме и пользуются жизненным опытом лишь для усиления своего нравственного уродства, все больше развращаясь и все больше пропитываясь скверной". Рекрутам Вильгельм однажды заявил, что они должны будут стрелять в своих отцов и братьев, если он им прикажет.

В июне 1888 года 29-летний Вильгельм унаследовал трон своего отца. Однако молодой монарх не обладал к тому времени ни соответствующими знаниями, ни личными качествами. Его отец отмечал склонность сына к "слишком поспешным и скоропалительным суждениям". "В его знаниях ещё много пробелов, - писал он Бисмарку, - до сих пор ему не хватает необходимых основ". Бисмарк, в свою очередь, считал, что Вильгельм не проявляет необходимой "склонности к усидчивому труду". Все это объясняло дилетантизм его действий во многих областях государственной жизни, когда весьма неоправданное самомнение кайзера причудливо сочеталось с неопределенностью оценок и суждений. "В стране лишь один господин - это я, - заявил правитель Германии на банкете в мае 1891 года, - и другого я не потерплю".

Кайзер "славился" сомнительным пристрастием к разного рода непристойным и грубым шуткам. Так, однажды в библиотеке он так долго щипал и пинал молодого герцога Саксен-Кобургского, что тот разразился слезами. Выходка кайзера на борту королевской яхты в июле 1897 года привела к трагедии. Официально сообщили о том, что лейтенант Ханке погиб во время прогулки на велосипеде, свалившись в бурную реку. В действительности же по какому-то случаю кайзер напустился на лейтенанта, а тот, защищаясь, попытался ударить своего обидчика. В результате Ханке был "изолирован", и с него взяли обещание после освобождения покончить с собой, что тот и сделал.

Будучи болтливым, напыщенным и тщеславным, весьма неустойчивым в своих настроениях, Вильгельм II прикрывал свою посредственность помпезностью императорского двора. Его поведение отличалось "солдатской" грубостью и крайней нетактичностью.

В своих многочисленных выступлениях, словно "обосновывая" и оправдывая свою абсолютистски-монархическую миссию, Вильгельм II поначалу наводил подлинный страх на всю Европу, которая постоянно ожидала то государственного переворота в Германии, то её нападения на кого-либо из соседей.

В феврале 1894 года на банкете в Бранденбурге он говорил об убежденности династии Гогенцоллернов в том, что сам Бог возвел её на престол и что только перед Богом и своей совестью она отчитывается о деяниях, совершаемых ею исключительно для блага отечества.

Именно неуверенность и колебания кайзера, а также его природная агрессивность, происходящая от того же комплекса неполноценности, и определили курс внешней политики Германии.

Так, с неминуемым талантом к бестактности немцы, во многом вдохновленные поведением своего императора, нарушили нейтралитет Бельгии в месте, официальным и исконным названием которого было - Труа Вьерж - Три Девственницы. В назначенный час, как и было предусмотрено планом, рота 69 го полка под командованием некого лейтенанта Фельдмана перешла первые рубежи войны, и старый мир, по словам кайзера, окончательно потерял невинность. Вторгшись на территорию нейтральной страны, немцы поразили бельгийцев своей неслыханной наглостью. По дорогам, ведущим к Льежу, потянулись бесконечные ряды пехотинцев ударной группировки Эммиха. За ними двигалась полевая артиллерия на конной тяге. Скрипели кожаные сапоги и солдатское снаряжение. Расчищая дорогу гудками рожков, ехали автомобили со штабными офицерами. Солнце ослепительно отражалось в их моноклях. На багажниках лежали огромные кожаные чемоданы, аккуратно пристегнутые ремнями. Замыкали это нашествие немецкой саранчи полевые кухни. Повара, стоя на подножках, на ходу помешивали солдатскую похлебку. Этому опереточно-солдатскому хамству не хватало лишь музыкального сопровождения, и немцы, соотечественники Баха и Бетховена, беспрерывно пели. Пели на отдыхе, пели во время марша, пели на постоях, во время попоек. Пели свой тупой гимн "Германия превыше всего", и этот непрерывный немецкий хор воспринимался местными жителями как самая худшая и жестокая пытка, устроенная грубой германской мужественностью, вдохновленной неотесанным мужланом на троне. Официально объявленное Бельгией желание сражаться подчиненные кайзера считали не более чем "яростью спящей овцы". Бельгийскую армию воспринимали не иначе, как ротой "шоколадных солдатиков", которой останется лишь выстроиться вдоль дорог и приветствовать победителей.

Бельгийское правительство, прекрасно осознавая, с каким врагом ему пришлось столкнуться, дало указание мирному населению сдать все имеющееся на руках оружие: опасались репрессий. Охотничий дробовик для охоты на зайцев мог стать предлогом расправы.

"Разумеется, наше наступление носит зверский характер, - писал Мольтке младший Конраду фон Хотцендорфу 5 августа, - но мы боремся за нашу жизнь, и тот, кто посмеет встать на нашем пути, должен подумать о последствиях".

Однако, когда революция 1918 года, невольной причиной которой явился и сам кайзер, свергла последнего Гогенцоллерна, Вильгельм II бежал именно в Нидерланды, то есть в маленькую нейтральную европейскую страну, такую же, как Бельгия, и униженно начал просить политического убежища. Круг замкнулся - бывшему правителю уже не нужно было выдавливать из себя образ сурового воина и жестокого победителя. Бывший кайзер Вильгельм II словно успокоился и обрел свой истинный облик немецкого не очень умного, но очень ограниченного буржуа. Имущество германского императора было перевезено в Нидерланды в 58 железнодорожных вагонах. На новом месте Вильгельм приобрел старинный замок XIV века, бывшую собственность епископа Утрехского, в котором и прожил два десятка лет. Вывезенного из Германии имущества ему хватило на оплату и приведение в порядок замка и парка, на организацию археологического фонда и клуба теологических исследований. В изгнании Вильгельма обслуживало 60 человек прислуги и садовников.

В серебряном зале замка было размещено фамильное серебро. Здесь находилась великолепная коллекция старинных картин, редкой мебели, в том числе два стула с золотыми гвоздями.

Скончался Вильгельм, по воли которого во многом и была развязана Первая мировая война, 4 июня 1941 года, когда немцы вступили уже во вторую фазу своего национального самоубийства и готовились к осуществлению плана Барбаросса. Похоронили бывшего всемогущего правителя Германии в мавзолее, расположенном в старинном парке недалеко от самого замка. И никаких потрясений, никаких жертв, никаких убиенных членов царской семьи и зверских расправ в подвале ипатьевского дома - все по-немецки чинно и благопристойно, и все очень скучно и даже пошло. Наверное, за маской буйного немецкого романтика всегда скрывается конформист, стремящийся в первую очередь устроить свой собственный быт.

Осуществлять же агрессивный военный курс неуравновешенного кайзера призван был Мольтке младший, также отличавшийся своими романтическими симпатиями. Он приходился племянником тому самому Мольтке, под командованием которого германское оружие одержало сокрушительную победу над французами в 1870 году под Седаном. К моменту начала боевых действий высокому грузному лысому племяннику национального героя уже исполнилось шестьдесят шесть лет. У этого странного человека постоянно было такое выражение лица, словно на него совсем недавно обрушилось огромное вселенское горе. Возможно, что причиной мрачности и непрекращающейся меланхолии главнокомандующего была тень его великого дяди. Из окна красного кирпичного здания Генерального штаба на Кёнитплац, где Мольтке жил и работал, была отчетливо видна конная статуя победителя Седана, который, как и Бисмарк, являлся непосредственным создателем Германской империи. Но в отличие от своего героического дяди, племянник оказался плохим наездником, имевшим обыкновение каждый раз сползать с лошади во время выездов генерального штаба. Кроме этого бравый вояка считался последователем христианского учения и проявлял особый интерес к антропософизму и другим модным культам. За эту-то неподобающую для прусского офицера слабость главнокомандующего и считали "мягким", но магическая тень покойного дяди оказывала гипнотическое действие на всех немецких военных. Мольтке младший был не столько полководцем, сколько символом, который и должен был привести немцев к долгожданной победе, в результате которой над Европой должен был взойти наконец долгожданный день Германии. А Мольтке, несмотря ни на что, продолжал между тем заниматься живописью, играть на виолончели и постоянно носил в кармане своих военных брюк томик "Фауста". Метерлинк же был его самым любимым автором, чью "Пеллей и Мелисанда" он собирался перевести на немецкий язык. К тому же непосредственный исполнитель воли кайзера отличался слабым здоровьем: ежегодно ему приходилось проводить какое-то время на курорте в Карлсбаде.

Однако "мягкость" главнокомандующего была лишь внешней. В политике он не был робким и умел принимать жесткие решения. Мольтке рассчитывал составить левое крыло из восьми корпусов, численностью примерно 320 000 человек, которые должны были удерживать фронт в Эльзасе и Лотарингии южнее Мааса. Германский центр в составе 11 корпусов - около 400 000 человек должен был вторгнуться во Францию через Люксембург и Ардены. Германское правое крыло, насчитывавшее 16 корпусов численностью в 700 000 солдат, стало бы наступать через Бельгию и стремительно бы вышло на равнинную местность.

Графиком тщательно спланированного наступления предусматривалось, что дороги через Льеж будут открыты на двенадцатый день мобилизации, Брюсель падет на девятнадцатый день, французская граница будет пересечена на двадцать второй, на линию Тьонвиль - Сен-Квентин войска выйдут на тридцать первый, Париж и решительная победа должны состояться на тридцать девятый день с момента начала боевых действий.

Клаузевиц предупреждал, что военные планы, в которых есть место для неожиданностей, могут привести к катастрофе. И все неожиданности германское командование старалось тщательнейшим образом избежать. Немецкая расчетливость распространялась даже на солдатское снаряжение, казалось, все было рассчитано до самых последних мелочей. Так, каждый солдат должен был нести шесть килограммов веса. Сюда входили: винтовка и боеприпасы, ранец, котелок, шанцевый инструмент, тесак и множество других необходимых вещей, пристегнутых к портупее. В ранце каждого пехотинца должно было храниться: две банки мясных консервов, две банки овощных, две коробки галет, пачка молотого кофе и фляжка со шнапсом, которую разрешалось открывать только по распоряжению офицера. Ежедневно проводилась проверка содержимого фляги. В другом отделении ранца лежали нитки, иголки, бинты и лейкопластырь, в третьем - спички, шоколад и табак. На шеях офицеров болтались бинокли и кожаные планшеты с картами.

Но бельгийский город Льеж надежно преграждал доступ Германии в Бельгию, и бельгийцы не собирались сдаваться, несмотря на то, что их армию считали "шоколадными солдатиками". Построенный на крутом холме на левом берегу Мааса, этот город вместе с 50-киломметровой цепью фортов считался в Европе наиболее грозным оборонительным рубежом.

Анри Боиальмонд, замечательный инженер-фортификатор своего времени, построил укрепление Люжа и Намора в 80-х годах. Расположенные на возвышенной местности вокруг каждого из этих городов форты по замыслу их строителя предназначались для отражения захватчика, подходившего с любого направления. Льежские форты находились по обеим берегам реки примерно на расстоянии шести-восьми километров от города и трех-четырех друг от друга. Шесть фортов на восточном берегу и шесть - на западном. Они кольцом опоясывали город.

Каждый из них напоминал упрятанный под землю средневековый замок. На поверхности виднелась лишь треугольная насыпь с выступавшими башнями, куда при помощи подъемников доставлялись орудийные установки, скрытые в глубине. Все остальное находилось под землей. Наклонные шахты вели к подземным камерам и соединяли башни со складами боеприпасов и пунктами управления огнем. Шесть крупных фортов и располагавшиеся между ними шесть более мелких укреплений имели в общей сложности 400 орудий. ПО углам насыпи бельгийцы установили башни меньшего размера для скорострельных пушек и пулеметов, державших под огнем нижние полые скаты фортов. Их окружали крепостные рвы без воды в двенадцать метров глубиной. Каждая крепость имела прожектор на наблюдательной вышке. Гарнизоны больших фортов состояли из 400 человек каждый.

Пятого августа бригады Эммиха пошли в наступление на четыре восточных форта. Легкие немецкие снаряды не причинили никакого вреда мощным оборонительным сооружениям бельгийцев. В бой решили бросить пехоту. В ответ бельгийские батареи обрушили на врага лавину огня. Для возбужденных и уверенных в себе немцев это был как холодный душ. Придя в бессильное бешенство от неожиданной задержки их победоносного марша, Эммих и другие генералы бессмысленно погнали людей на верную гибель. Никто не собирался считаться с потерями. Все рассчитывали на богатые резервы. "Спящая овца" неожиданно огрызнулась.

Один бельгийский офицер следующим образом описывал бессмысленную и самоубийственную атаку немецкой пехоты на форты Льежа: "Они даже не старались рассредоточиться. Они шли плотными рядами, почти плечом к плечу, пока мы не валили их огнем на землю. Они падали друг на друга, образуя страшную баррикаду из убитых и раненых. Мы даже стали опасаться, что эта баррикада закроет нам обзор, и мы не сможем вести прицельный огонь. Гора трупов уже стала огромной, и мы думали, стрелять ли прямо в неё или выходить и самим растаскивать убитых... Поверите или нет, но эта настоящая стена из мертвых и умирающих позволила немцам подползти ближе и броситься на передние скаты фортов, но им не удалось пробежать и половины пути - наши пулеметы и винтовки разом смели их прочь... Это была настоящая бойня".

Взять Льеж не удалось даже с помощью воздушной бомбардировки. "Цепелин L-2" вылетел из Кёльна, чтобы ударить с воздуха по осажденному городу. Сбросив тринадцать бомб и убив при этом девять мирных жителей, он первым совершил воздушный налет, который стал потом обычным делом в войнах XX века.

Мольтке все ещё надеялся обойтись без тяжелых осадных орудий, которые в тайне создавались на заводах Круппа. Все верили, что непокорный город все-таки удастся взять простым штурмом.

Истинным героем в этом первом значительном эпизоде начавшейся большой войны с немецкой стороны стал Эрих Людендорф. И о нем следует сказать особо. Людендорф принадлежал как раз к тем трем личностям, от решений которых многое зависело в Первой мировой войне равно как и в жизни всей послевоенной Европы. Это Людендорф одержал сокрушительные победы на Восточном фронте, когда русским удалось вторгнуться вглубь Восточной Прусси, это Людендорф настоял на том, чтобы отправить в запломбированном дипломатическом вагоне опасного революционера В. И. Ленина и его соратников по партии, чтобы деморализовать и без того уже охваченную революционным пламенем Россию, это Людендорф, неожиданно перебросив войска с Восточного фронта, с помощью своих штурмовых отрядов почти взял Париж уже в самом конце войны, в 1918 году, когда союзникам казалось, что победа у них в кармане и, наконец, это Людендорф принял самое активное участие в мюнхенском "пивном" путче вместе с Гитлером.

Плотный, со светлыми усами, круглым двойным подбородком и выпуклостью на загривке, которую Эмерсон называл отличительным признаком зверя, Людендорф не принадлежал к аристократическому типу прусского офицерства. Намеренно отказываясь от друзей и знакомств, этот человек, которому всего через несколько лет была суждена слава Фридриха Великого, до начала боевых действий оставался почти никому неизвестным, это был человек без тени. Необыкновенное трудолюбие и гранитная твердость духа помогли капитану Людендорфу побороть предубеждения, связанные с отсутствием приставки "фон" в его фамилии и добиться заветных красных лампасов офицера генерального штаба.

В апреле 1914 года он получил долгожданный чин генерала. Ему было приказано занять пост заместителя начальника штаба 2-й армии. В этом качестве он прибыл в "маасскую армию" Эмиха, которой и поручили захватить Льеж любой ценой. В задачу Людендорфа входило лишь поддержание связи между ударными силами и главным командованием. Но почувствовав запах пороха, будущий герой с неожиданной смелостью решил попытать свое военное счастье, превратив взятие бельгийского города в свой собственный Тулон.

Отправившись выяснять причину задержки ударной группы, Людендорф встретил по дороге денщика генерала фон Вюссова, командовавшего 14 - й бригадой. СолдаЭвеньет держал под уздцы оседланного коня. На вопрос Людендорфа он ответил, что его командир убит пулеметным огнем. Другого шанса могло и не представиться. Штабной генерал решил взять командование бригадой, только что потерявшей командира, на себя. Тут же Людендорф дал сигнал к наступлению. Он хотел прорваться к Льежу между фортами Флерон и Д'Эвенье. "Особенный глухой стук от удара пуль в человеческие тела" впервые в жизни коснулся слуха штабного офицера, и этот характерный звук смерти словно пробудил в этом человеке то, что давно дремало в нем. Людендорф погнал в атаку солдат, несмотря ни на какие потери. Именно в этом бою начала медленно, но верно восходить звезда его военной славы. Не сложись события именно так, как они, в конечном счете, и сложились, и, кто знает, может быть, мир и история мира были бы совершенно другими. Не прими Людендорф в том отчаянном бою на себя командование - быть бы ему ещё очень долго обычным штабным генералом, никогда не нюхавшим пороха. Тогда никто бы не смог победить русских в Восточной Пруссии, никто бы не отправил припозднившегося с революцией Ленина в Петроград, никто бы не возглавил вместе с Гитлером "пивной" путч. Действительно, "в истории бывают странные сближения"!

В результате смелых, отчаянных действий нового Бонапарте в результате трагическому для бельгийцев стечению обстоятельств Льеж удалось взять. Когда весть достигла ставки, то кайзер был настолько обрадован, что бросился целовать своего главнокомандующего, своего Мольтке, а Людендорф приобрел теперь необычайный авторитет в войсках.

Однако, когда спала первая волна воодушевления, всем стало ясно, что победа оказалась призрачной. Четыре мощных форта, окружавшие город Льеж, продолжали борьбу и казались неприступными. Никакой лихой атакой их нельзя уже было разрушить и пленить гарнизон. Приблизительно в это время Густав Крупп сделал знаменитую запись в своем дневнике: "Чем сильнее враг, тем больше славы!"

С момента осады четырех фортов Льежа эпоха воинского героизма сменилась эпохой военной инженерной мысли. Два дня спустя после смелой атаки Людендорфа секретное оружие немцев, огромные 98 тонные пушки с нежным женским именем Берта, по-прежнему находились в Эссене и только ждали своего часа. Эти стальные звери словно жили в предвкушении того момента, когда им разрешено будет показать всему ошеломленному миру свою ни с чем несравнимую разрушительную мощь. Но перевозить эти колоссы по дороге было невозможно. Чудовище калибром 16, 5 дюймов (420 миллиметров), длиною более девяти метров стреляло 520 - килограммовыми снарядами метровой величины на расстоянии в 15 километров. Для обслуживания одного орудия требовалось 200 человек.

В то время самыми крупными считались 13, 5-дюймовые английские морские орудия, а на суше - 11-дюймовые стационарные гаубицы береговой артиллерии.

Соблюдая строжайшую секретность, фирма "Крупп" изготовила модель 420 миллиметровой пушки ещё в 1903 году. Распухшие гиганты со словно отрезанным коротким стволом на испытательных стрельбах показал себя неплохо, но оказался слишком громоздким для транспортировки. При перевозке по железной дороге орудие приходилось разбирать на две секции, причем каждую тащил отдельный локомотив. Доставить такую пушку на позицию можно было лишь, проложив специальную железнодорожную ветку к боевым позициям. Крупп продолжал работать над этой моделью ещё четыре года, стремясь создать транспортабельную конструкцию из нескольких секций. В феврале 1914 года такое орудие было изготовлено и успешно испытано в Куммерсдорфе к большой радости кайзера. И все же для перевозки гиганта приходилось прибегать к помощи паровых и бензиновых двигателей, а некоторых случаях тащить отдельные части на телегах, запряженных десятками лошадей. Конструкцию необходимо было сделать более мобильной и срок для окончания работ был определен как октябрь 1914 года.

Выпущенная в 1910 году 305 миллиметровая "Шкода" обладала большей подвижностью. Три секции с помощью тягачей могли перемещаться со скоростью 24 - 36 километров в день. Вместо шин надевались бесконечные ленты, которые получили название "железные ступни". Орудие не двигалось, а шло, медленно переставляя, как сороконожка, свои бесконечные лапы. Движущаяся таким образом громоздкая стальная конструкция напоминала ожившую иллюстрацию из фантастических романов Жюль Верна. На позиции устанавливали стальное основание, к нему болтами крепили станок и уже на нем - пушку. Вся процедура длилась не более 40 минут. Разборка происходила также относительно быстро. Эти монстры могли поворачиваться на 60о и имели дальность стрельбы одиннадцать километров. И крупповское, и австрийское орудия стреляли бронебойными снарядами со взрывателем замедленного действия, поэтому взрыв происходил уже после попадания в цель.

Когда в августе началась война, несколько австрийских 305 миллиметровых пушек находились в Германии. Их "сдал в аренду" Конрад фон Хотцендорф, так как немецкие орудия ещё не были готовы. Крупп к этому времени уже успел выпустить пять 420 миллиметровых пушек, пригодных для транспортировки только по железной дороге, и две - по шоссейным дорогам, однако они ещё требовали доводки. 2 августа правительство потребовало срочно привести новых гигантов в состояние готовности. С начала вторжения немецких войск в Бельгию работа над этими моделями велась круглосуточно. Сами пушки, станки для них, дополнительное оборудование, моторы - все это тщательно проверялось и испытывалось. На случай чрезвычайных обстоятельств были выделены даже бесчисленные упряжки лошадей, артиллерийская прислуга получала последний инструктаж, как обращаться с этим монстром-разрушителем, словно отбитым в бою у самих марсиан.

В ночь с 9 на 10 августа во дворе завода в Эссене собралась огромная толпа людей, похожих на древних охотников, которые решили устроить засаду на огромного мамонта. Одного из железных монстров в разобранном виде начали с великим трудом отрывать от земли, в которую, казалось, он буквально врос. С помощью лебедок, домкратов, рычагов, крана, помогая себе криками, молитвами и бранью, люди вступили в первый контакт со Зверем. Наконец чудовище поддалось и оказалось сразу на нескольких железнодорожных платформах. Паровоз засвистел, звякнули вагоны, и платформы с трудом сдвинулись с места. Спецсоставу дали зеленый свет: он должен был без остановок проследовать до бельгийской границы. Монстра повезли на бойню, чтобы в изобилии накормить его там пушечным мясом.

Эти орудия оказались настолько неповоротливыми и почти не перевозимыми, что поражали какой-то своей бессмысленной самодостаточностью любого случайного зрителя. Они словно были материальным воплощением знаменитой "вещи в себе" И. Канта. За этой огромной стальной материальной оболочкой воплотилось нечто идеальное, например бессознательное самовыражение всего немецкого духа, изо всех сил стремящегося к пангерманизму.

На следующую ночь поезд благополучно пересек границу, но, проехав вглубь враждебной территории на 20 миль, неожиданно встал. Бельгийским патриотам удалось взорвать туннель. Казалось, что немецким войскам не суждено было получить свое секретное оружие. Сама судьба ополчилась против излюбленного детища Густава Круппа и его инженеров.

Злополучный туннель находился в Герберштале, всего в двадцати милях от места боев. Патриоты добились необычайного успеха. О скором ремонте не могло быть и речи. В полночь началась вынужденная разгрузка. Но она оказалась намного сложнее и тяжелее, чем злополучная погрузка в Эссене. У инженеров не было никаких технических приспособлений. Грузовики трещали и ломались под многотонной тяжестью. Решили использовать лошадей, взятых у расквартированного поблизости уланского полка. Упряжь натянулась и с треском лопнула. Пушка в таком состоянии могла стрелять на расстоянии 9 миль, следовательно, протащить стального монстра следовало оставшиеся одиннадцать. И всю ночь люди безуспешно пытались хотя бы сдвинуть гиганта с места. Только в середине следующего дня пушку удалось сдвинуть с мертвой точки. Она, как искусственный динозавр, стала с трудом ползти по земле в окружении целой толпы напрягающихся изо всех сил людей. Лишь ближе к вееру 12 августа удалось добраться до исходной позиции. Жерло гиганта враждебно поднялось к небесам. 200 человек обслуги стали суетиться вокруг орудия, затем, надев на глаза, уши и рты специальные повязки, они разбежались на безопасное расстояние, равное тремста ярдов.

В 6: 30 вечера раздалась наконец команда: "Feuer!" (Огонь!). Электрический спусковой механизм сработал, как часы, началось нечто, подобное землетрясению, и бельгийским солдатам в осажденных фортах Льежа показалось, будто разверзся сам ад. Правда, Большая Берта первым своим выстрелом дала промах на целую милю. Второй же снаряд, выпущенный в самое небо из зияющего жерла, находился в воздухе целую минуту, а затем попал ровно в цель. И лишь несколько мгновений спустя раздался оглушительный взрыв огромной разрушительной силы, и воздух спиралью поднялись куски земли, металла, камни, куски человеческих тел - все это взлетело на тысячу футов вверх.

Людендорф лично наблюдал за тем, как расправлялись с упрямым противником пушки господина Круппа. Неприступные форты раскалывались, как грецкие орехи. В один из них прославленный генерал вошел почти сразу после бомбардировки. Немецким войскам уже никто и не думал сопротивляться. То, что увидел Людендорф, буквально ошеломило его. В развороченном взрывом форте чудом уцелело всего несколько человек. Позднее, в мемуарах, Людендорф так описывал свои впечатления: "В форт угодил снаряд одной из наших 42 сантиметровой гаубицы. Взорвался склад боеприпасов, и вместе с ним все укрепления взлетели на воздух. Несколько бельгийских солдат явно потеряли рассудок, они медленно выползали из-под руин. Вместе с ними я заметил и несколько немцев, которых успели взять в плен ночью с 5 на 6 августа. Все они истекали кровью и покорно шли к нам, подняв руки вверх и повторяя без остановки: "Не убивайте, не убивайте!" Мы не были гуннами и никого убивать не стали". Последней фразой Людендорф явно хотел подчеркнуть свое великодушие по отношению к полностью деморализованному противнику. Гнев бельгийской "спящей овцы" был усмирен.

Новая осадная гаубица Круппа принадлежала к разряду такого оружия, которое лишь много лет спустя догадаются назвать оружием массового уничтожения. Бельгийские солдаты до начала бомбардировки были уверены, что они надежно защищены от вражеских снарядов мощными железобетонными стенами. Но инженеры не могли даже и предположить, какие возможности заключают в себе полу тонные снаряды Большой Берты. Под огромной тяжестью снаряда крыши вскрывались, как консервным ножом, но взрыв происходил не сразу, а несколько секунд спустя, уже внутри укрытия, разрушая с помощью мощной взрывчатки коридоры, туннели и перекрытия подземного бункера на целых тридцать миль. Солдаты горели заживо, задыхались от гари и, как утверждал один очевидец, чудом оставшийся в живых, "впадали в истерику, а некоторые сходили с ума лишь от простого томительного ожидания следующего сокрушительного удара".

После сорокавосьми часовой беспрерывной бомбардировки все четыре форта были превращены в одно кровавое месиво. На один лишь форт Понтиас, который продолжал единственный из последних сил оказывать бессмысленное и героическое сопротивление, Большая Берта выплюнула целых сорок пять снарядов. За стрельбой с церковных колоколен и аэростатов наблюдали корректировщики и направляли убийственные снаряды прямо в цель. Наконец после многочасовой бомбардировки воцарилась по-настоящему мертвая тишина. Ее сменил грохот сапог солдат Первой армии.

В тылу немцы решили перевести своего монстра на другую позицию, к форту Лонсэн через покоренный Льеж. Селестен Демблон, депутат от Льежа, находился в это время на площади Святого Петра, когда вдруг увидел "артиллерийское орудие таких размеров, что даже не верилось собственным глазам. Монстра, разделенного на две части, тащили 36 лошадей. Мостовая сотрясалась. Толпа безмолвно, оцепенев от ужаса, наблюдала за перемещением этой фантастической машины. Слоны Ганнибала, наверняка, меньше удивили в свое время римлян! Солдаты, сопровождавшие орудие, шли, напряженно глядя перед собой, они двигались по площади почти с ритуальной торжественностью. Это был Вельзевул в образе пушки!"

К 16 августа немцы захватили одиннадцать из двенадцати фортов. До последнего держался только форт Лонсэн, но и он должен был пасть, а генерал бельгийской армии, Леман, был взят в плен, когда находился в бессознательном состоянии.

На другой день после падения последнего форта 20я и 3-я армии перешли в наступление. Начался марш первого крыла германских армий через Бельгию. Немцы не планировали наступление раньше 15 августа, поэтому Льеж задержал продвижение германских войск всего на два дня, а не на две недели, как это по ошибке думали все. И решающим фактором здесь, конечно, были осадные гаубицы Круппа, носящие нежное женское имя Берта.

Вельзевулов Круппа в дальнейшем перебросили на осаду Намура, Антверпена и Мёберга. Слава летела на крылах своих впереди орудий, парализуя мужество защитников крепостей, которые предстояло разрушить.

За такие выдающиеся достижения в области вооружения Густав получил высокие боевые награды, хотя на фронте не был ни дня. Высокие награды он получил из рук самого кайзера и хотя коллекционировать всевозможные ордена и медали он начал значительно позже по сравнению с Альфредом и Фрицем, но темпы, в отличие от именитых предшественников, оказались необычайно высокими: почти каждый месяц приносил Густаву какое-нибудь новое награждение. Наконец дело дошло даже до Железного Креста Первой степени, которым обычно награждали лишь тех, кто проявил беспрецедентное мужество на полях сражений. Для сравнения отметим, что бравый капрал Адольф Гитлер из 16 Баварского резервного пехотного полка удостоился подобной чести лишь в 1918 году после четырех лет безупречной службы, двух тяжелых ранений и захвата в плен пятнадцати вражеских солдат без какой-либо посторонней помощи.

Так, о присуждении Железного Креста Первой степени существует следующий рассказ одного из сослуживцев будущего фюрера: "Как обученный солдат, он (Гитлер - Е. Ж.) получил от капитана фон Година разрешение примкнуть к группе из двух пеших посыльных третьим. Сразу в начале выполнения задания один товарищ погиб от шальной пули. Вместе со вторым Гитлер обнаружил воронку от гранаты, в которой что-то шевелилось. Решительно направившись к ней, погиб второй посыльный. Гитлер пробежал несколько шагов к оставленному окопу и, обнаружив там группу запуганных французов, приказал немедленно встать, отбросить оружие и двигаться вперед под прицелом винтовки. Так он доставил пленников в расположение штаба".

Густав же Крупп получил эту боевую награду в первые месяцы войны, так и не появившись ни разу на передовой. Но самой примечательной наградой можно, пожалуй, считать присвоение главе знаменитой фирмы степени доктора философии. Высоколобые немецкие профессора не случайно решили, что Большая Берта внесла "несравненный вклад в развитие всей человеческой цивилизации". И как это не абсурдно может показаться на первый взгляд, но гигантские гаубицы Густава Круппа действительно стали в полной мере воплощать в себе такое качество европейской цивилизации, давно отошедшей от христианской концепции мироздания, как надменность. Русский философ В. Ф. Эрн, современник описываемых событий, писал: "Если отвлечься от всякой оценки этих чудовищ и сосредоточиться лишь на колоссальных суммах человеческой энергии, в них вложенной, то мы должны прийти к парадоксальному выводу: по количеству затраченных сил, по солидарности коллективного творчества орудия Круппа безусловно превосходят такое беспримерное, казалось бы, проявление коллективного многовекового созидания, как средневековая готика... Люциферианские энергии с крайним напряжением, особенно в последнем столетии, сгрудились в немецком народе и вот, когда теперь нарыв прорывается, все человечество в согласном порыве ощущает всемирно-исторический катарсис".

Глава XIII

Туман войны

В день падения Брюсселя французские войска вошли в Лотарингию, заставив немцев отступить. Началось так называемое Пограничное сражение, где французские атаки сменялись немецкими контратаками.

По мысли Шлиффена, этап реализации преимущества должен наступить только на последней стадии маневра, когда Войска союзников, сбившись в кучу между Парижем и линией восточных крепостей, потеряют способность к маневру, в том числе - к маневру быстрого отхода. До этого автора идеи блицкрига вполне устраивало, чтобы тактические победы доставались французам.

Эта схема, однако, требовала от командующих армиями поступиться своими частными интересами в пользу единой операции. Иными словами, от кайзера и Мольтке требовалось обеспечение жесткого руководства армиями. Но ни Мольтке, ни кайзер органически не были способны осуществить такое руководство всей операцией. Показательным было и то, что главная квартира разместилась в Люксембурге в школе для девиц, где не было создано ни каких условий для нормальной штабной работы, включая и хорошо налаженную связь с войсками. Сам же кайзер, вместо того, чтобы отслеживать по дням и часам, как выполняется задуманный Шлиффеном план блицкрига, начал наводить порядок, запретив ввиду военного времени употребление пива офицерам Генерального штаба. Оставшееся до сражения на Марне время он потратил на поздравительные телеграммы и награждения.

Именно Пограничное сражение и явилось первым кризисом на Западном фронте, разыгравшееся 20 - 25 августа 1914 года, оно охватило обширную территорию от Вогезов до канала Конде.

В общем шлиффеновском маневре немцы должны были лишь обозначить "шаг на месте" в районе Арден. Но центр, вместо того, чтобы "шагать на месте", бросается вперед. Правое же крыло, которое должно задавать темп всему наступлению, оказалось задержанным у Намора.

Как это ни странно, но немцев нарушить план Шлиффена заставило помимо личных амбиций генералов и слабости общего руководства ещё и явное превосходство в тяжелой артиллерии. Благодаря орудиям Круппа, уж слишком легко начали даваться тактические победы, которые были достигнуты в ущерб общему стратегическому плану. Именно эти победы и провоцировали недальновидных генералов на бессмысленные и неоправданные движения вперед. Голиафова мощь крупповских пушек оказалась настолько огромной, настолько превышающей все "человеческие пределы", что постепенно начала давать сбой стройная схема Шлиффена. В этом смысле Пограничное сражение напоминало библейское единоборство Давида и Голиафа, когда титанизм и мощь германского оружия делали собственных генералов заложниками необдуманных действий. По истине, кого хочет наказать Бог, того лишает разума. Французы не случайно "битву на Марне" окрестили чудом, а философ Бергсон сравнил её с победами Жанны д'Арк. К моменту начала знаменитого сражения у союзников в результате кровопролитной Пограничной битвы уже не оставалось сил. Всем казалось, что Франция должна пасть со дня на день. Преимущество немцев было бесспорным. Голиаф неумолимо надвигался на поверженного Давида, однако союзники из последних сил продолжали оказывать сопротивление обреченных.

Так, на северо-западном направлении основной ударной группировки германских войск противостояли одна французская армия и британский экспедиционный корпус. 23 августа возле небольшого бельгийского городка Монса к северу от французской границы немцы впервые испытали не себе мощь британской пехоты. Понеся тяжелые потери от пулеметного огня, они пришли к выводу, что у англичан не по два пулемета на батальон, как у них, а гораздо больше. Но англичане и французы не способны были развить успех. Опасаясь окружения, они отошли на юг. После изнурительного двухнедельного отступления по августовской жаре союзники смогли наконец остановиться восточнее Парижа. Все силы были брошены на оборону великого города, чьи здания уже просматривались в бинокль.

На Марне союзникам впервые с начала боевых действий удалось добиться численного превосходства. Частично это объяснялось тем, что немцам пришлось снять с Западного фронта несколько дивизий. Россия, верная союзническому долгу, начала наступление в Восточной Пруссии без соответствующей подготовки и смогла оттянуть на себя дивизии врага. Глава французской разведки, полковник Дюпон, высоко оценивая действия русских, говорил: "Воздадим должное нашим союзникам - наша победа достигнута за счет их поражения".

С первого же дня войны важнейшей задачей французского посла в Петербурге было постоянное давление на Россию, чтобы ускорить её действия. Из Парижа в Петербург, во французское посольство приходили отчаянные телеграммы. Палеолог, посол Франции, то в одном, то в другом кабинете умолял, просил, требовал ускорить военные действия. 5 августа он сказал царю: "Французская армия должна будет противостоять огромной военной силе, состоящей из двадцати пяти немецких корпусов. В связи с этим я умоляю Ваше Величество отдать приказ войскам начать наступление немедленно. Если вы этого не сделаете, то не исключено, что французская армия потерпит поражение".

Для наступления были выбраны две армии. Первая - численностью в 200 тысяч человек под командованием генерала Ренненкампфа должна была двигаться на юго-запад, параллельно побережью Балтийского моря. Вторая армия, в 170 тысяч человек под командованием генерала Самсонова, одновременно развивала свои действия в северном направлении от Польши. Если бы сработали стратегические планы великого князя Николая Николаевича, то немцы были бы зажаты между двумя русскими армиями, которые могли бы начать переправу через Вислу южнее Данцига. Тогда дорога на Берлин протяженностью всего двести пятьдесят километров была бы открыта.

Наступление провалилось из-за необдуманных решений Ренненкампфа, который действовал несогласованно с Самсоновым и тем самым поставил под удар и себя и другое крыло русских войск. Но при всей безрассудной храбрости и безумной глупости преждевременное наступление русских войск достигло своей цели: германские войска были оттянуты с Западного фронта. Частичная оккупация Восточной Пруссии имела исключительный эффект. Беженцы, многие из которых были знатного происхождения, в страхе и отчаянии ринулись в Берлин. Кайзер был оскорблен, и даже сам Мольтке вынужден был признать, что "любой успех на Западном фронте не имел бы никакого значения, если бы русские вошли в столицу Германии".

Итак, русские помогли французам совершить "чудо на Марне", но и сами французы проявили небывалое мужество. Союзникам удалось добиться численного преимущества ещё и потому, что они смогли перебросить подкрепления, взятые у стойко сражавшихся частей Кастельно и Дюбая. Если бы эти войска не выдержали, если бы они отступили третьего сентября после последнего отчаянного штурма немцев, то германскому командованию, согласно плану Шлиффена, удалось бы выиграть свои Канны, и "чудо на Марне" так никогда бы и не состоялось.

Следует упомянуть также и личное мужество французского маршала Жоффра. Именно его несокрушимая уверенность в победе, его упрямо повторяемая фраза: "Атакуйте! Атакуйте во что бы то ни стало - вы французы!", его титаническая энергия сумели предотвратить превращение почти разбитой армии союзников в бесформенную, деморализованную массу.

Но как очень часто бывает в битве гигантов последнее усилие, которое и обретает, в конечном счете, решающее значение, которое вбирает в себя всю мощь и энергию огромных масс, принадлежит маленькой мышке, маленькому ничтожному обстоятельству. Если на весы положить две непосильные массы, то достаточно пушинки, чтобы та или иная чаша начала медленно, но верно клониться к земле. Эту трагическую роль малого в большом выпало сыграть ничтожному, с точки зрения глобальной военной стратегии, парижскому такси.

Если сравнить гигантов Круппа и слабосильную модель "Рено" начала века, то станет ясно без лишних слов, где здесь Голиаф, а где - Давид. Когда смотришь на этот героических экспонат, помещенный в музее военной славы в столице Франции, то машинка, части кабины которой были сделаны из дерева, наподобие старой кареты, вызывает лишь умиление. Если гиганты Круппа - это порождение злого гения, самых мрачных сторон немецкой души, то маленькое слабое "Рено" поражает нас какой-то детской наивностью и даже кокетливостью французской девочки-подростка, которая мечтает стать истинной парижанкой.

Немцы оголили свой фланг. Они так увлеклись победоносным маршем, так были уверены в победе, что начали совершать одну тактическую ошибку за другой. Неожиданно выдвинувшаяся вперед первая армия Клука и предположить не могла, что на фланге, как по мановению волшебной палочки, за одну ночь, словно из-под земли, вырастет грозный противник. И французы, действительно, появились, появились ни откуда, словно по воле всесильного чуда. Но имя у этого чуда все-таки было, и звали его "Рено". Как странно, у немцев женское начало на подсознательном уровне не может воплотиться ни во что большее, как в некий образ богатырки Брюнхильды, наверное, поэтому они назвали самую страшную пушку Первой мировой Бертой. У французов же женщина всегда кокетлива, всегда несерьезна, всегда мила, красива, обаятельна, не воинственна, но именно она спасает милую Францию, как знаменитая Жанна или как маленькое такси с деревянной кабиной и слабым мотором, предназначенное для развоза веселой парижской толпы после какого-нибудь праздника.

Так, по одному из планов предполагалось, что в случае сдачи Парижа придется взорвать все мосты города. Бесподобный Пон Нёф и Пон Александр должны были лежать в руинах. Кто хоть раз в жизни видел красоту этих мостов, тот легко поймет французских таксистов, каждый день пролетавших на своих "Рено" по этим мощным гигантам через Сену. Все как один таксисты начали останавливать свои машины и, обращаясь к седокам, гордо произносить, может быть, самые патетические фразы в своей незаметной жизни: "Извините мы едем на фронт". Заправившись по дороге, такси начали прибывать на место сбора, где через некоторое время все 600 маленьких "Рено", это воплощение автомобильной женской игривости, выстроились в идеальном порядке. Прибывший на место сбора генерал был восхищен увиденным. Заполненные солдатами такси с наступлением темноты вереницей двинулись к фронту. И это был последний крестовый поход старого мира, которым и заканчивалась романтика войны прошлых эпох.

Битва была успешной и, главное, неожиданное для противника. "Атакуйте! Атакуйте - ведь вы же французы!", - звучал над головами воинов знаменитый призыв маршала Жоффра, и сражение на Марне явилось одной из решающих битв в истории человечества не потому, что оно стало предвестником поражения Германии или победы союзников. Марна показала, что война кончится не сразу, а будет продолжаться ещё очень долго. Воюющие страны оказались в западне, созданной ими самим в течение первых ничего не решивших тридцати дней почти непрерывных сражений, в западне, откуда не было и не могло быть выхода.

После своего неожиданного поражения немцы вынуждены были отойти к реке Эна и окопались там. Вялые попытки выдохшихся союзников выбить их с укрепленных позиций успеха не принесли, и к середине сентября воюющие стороны решили взять передышку.

Лишь 16 сентября развернулись встречные бои и сражения с целью взаимного обхода открытых флангов. Начался знаменитый "бег к морю", который продлился целый месяц. Противники, пытаясь упредить друг друга, фактически двигались параллельным курсом. Всякий раз когда одна сторона предпринимала попытку атаковать, другая успешно отбивала атаку. В конце концов в середине октября "забег" завершился ничейным результатом - к Ла-Маншу и те и другие подошли одновременно. Не желая все же расставаться с идеей быстрой победы, немцы попытались проделать брешь в не очень плотных порядках союзников.

Местом для очередного сражения они выбрали исторический центр бельгийского сукноделия, район города Ипр, который оказался у основания клина, вбитого союзниками в германские позиции. Северный фас образовывали французские части, южный - британские. Немцы сосредоточили свои основные усилия на южном участке. В течение трех недель они отчаянно штурмовали растянувшуюся и не очень насыщенную линю обороны союзников. Однажды в приступе отчаяния германские командиры отправили в бой совсем юных, плохо обученных добровольцев. Они могли наступать лишь плечом к плечу, и их волнами косили английские пулеметчики. Впоследствии сами немцы назвали этот бой "избиением младенцев". Британская оборона выстояла, но с большим трудом. Её потери оказались столь значительными, что в известном смысле под Ипром была похоронена регулярная британская армия. Здесь полегло четыре пятых всего экспедиционного корпуса. Сражение под Ипром показало, что решающую роль в победе оборонявшихся сыграли пулеметы и магазинные винтовки. Наступающие по открытой местности немцы оказались в крайне невыгодном положении по сравнению с окопавшимися англичанами. Сражение под Ипром стало последней попыткой германского командования одержать быструю победу на Западном фронте. Теперь было решено перейти к обороне, а часть сил перевести на восток.

Обе воюющие стороны к исходу 1914 года были морально подавлены, истощены и начали усиленно окапываться. Понятие "окопной войны" не было в тот момент уяснено противниками. Обе стороны осенью 1914 года стремились к образованию сплошного взаимно-неподвижного фронта, воспринимая его как меньшее зло. Немцам необходимо было выиграть время на консолидацию своего построения после Марны. Союзники, пережив в августе приступ отчаяния, думали прежде всего о том, как создать прочную оборону против неизбежной следующей волны "тевтонского нашествия". То есть обе стороны считали позиционный фронт явлением искусственным и, несомненно, временным.

Вскоре от Швейцарии до Северного моря протянулась непрерывная цепь траншей. На самом севере находились остатки бельгийской армии и несколько французских соединений, затем располагались англичане, а далее, справа от них, - основные французские части. Так началась окопная война.

Западный фронт начал напоминать гангренозную рану, принявшую вид бесконечных траншей, заполненных грязью и человеческими телами, как мертвыми, так и живыми. Война постепенно превратилась в безумие.

Теперь воюющие стороны обязаны были учитывать следующие реалии: надежды на скоротечную войну рухнули. Следовало готовиться к длительным боевым действиям; союзники установили неоспоримое господство на море. Последняя возможность поколебать это господство ушла с достройкой дредноутов типа "Куин Элизабет". Тем самым союзники получили возможность использовать против Германии и Австро-Венгрии экономическую мощь всего остального мира, что обеспечивало им победу даже при крушении Западного фронта; людские резервы союзников также во много раз превосходили германские; тем самым Германия и Австро-Венгрия не имели шансов на реальный успех; но если Германия и её союзники уже проиграли войну, то Антанта ещё не выиграла её. Экономическое и численное превосходство - не более, чем предпосылки победы, но отнюдь, не сама победа.

Здесь следует вспомнить о знаменитых "Генеральных предписаниях", разработанных Альфредом Круппом, и внедренных в экономику Германии ещё при Бисмарке. Благодаря этим предписаниям Германия как никакая другая страна Европы была готова к ведению продолжительных боевых действий. Фирма "Фридрих Крупп" уже задолго до глобального политического кризиса сумела создать основу для скорой милитаризации всей экономики, что лишь углубляло и затягивало конфликт, а не способствовало быстрому его разрешению. Именно военно-промышленная программа и позволила немцам продолжать войну, несмотря на явное превосходство союзников. Немцы, да и весь мир вместе с ними в какой-то мере стали заложниками промышленной стратегии гигантского концерна. Работая на войну, он должен был всеми силами способствовать тому, чтобы эта война длилась как можно дольше.

Зима 1914/1915 годов оказалась на редкость сырой. Поэтому одной из основных задач являлось сохранение окопов от затопления. Немцы старались устроиться поудобнее. Командиры союзных соединений, полагая, что их долг с началом весны перейти в наступление и прогнать захватчиков, опасались, что слишком удобная зимовка приведет к утрате бойцами наступательного духа. Cистема окопов и укреплений союзников носила более примитивный характер.

На первый план вышло умение нести патрульную службу, вести снайперскую стрельбу, устанавливать заграждения из колючей проволоки и рыть траншеи. Появились и новые виды оружия - минометы, способные вести навесную стрельбу фугасными минами по укрытым целям, а также гранаты, первые образцы которых изготавливались из простых консервных банок и бутылок. Бывшие тогда на вооружении пулеметы оказались малопригодными для стрельбы из узких траншей, и им на смену пришли такие легкие модели, как пулемет "Льюиса" у англичан и "Шоша" у французов. Порой расстояние между окопами противников не превышало ста шагов, и любые перемещения в дневное время мгновенно вызывали огонь. Поэтому активные военные действия начинались с наступлением темноты. По ничейной земле осторожно ползком передвигались патрули, пытаясь разведать, что происходит в окопах противника и как надежно они охраняются. Иногда высылались диверсионные группы для захвата "языков" в целях получения достоверной информации. Много времени тратилось солдатами на восстановление проволочных заграждений и укреплений окопов. Запасы воды, продовольствия, боеприпасы приходилось тащить на себе по бесконечным ходам сообщения, тянувшимся далеко от передовой. Почти не смолкал грохот пушек, а ночное небо над окопами часто освещали ракеты.

Однако военное руководство союзников в феврале 1915 года отдало приказ о крупномасштабном наступлении. Французская армия должна была одновременно нанести три удара. Два - в Артуа и Шампани, с двух сторон внушительного германского Клина, а третий - в Лотарингии, создав тем самым угрозу немцам с тыла. Британские части должны были оказать французам содействие в Артуа. Наступление французов по грязи, а в горах Вогез и по снегу, и англичан в районе Нев-Шапель являло собой прообраз основных сражений последующих трех лет. Сначала была проведена мощная артиллерийская подготовка, затем осуществлялись преодоления нейтральной полосы и прорыв проволочных заграждений перед траншеями противника. Огонь из пулеметов и винтовок косил наступавших, часть из них все же достигла неприятельских окопов, где началась отчаянная рукопашная. В дело шли штыки, кулаки и приклады винтовок. Уцелевшим при наступлении приходилось быстро перестраивать свои боевые порядки в ожидании неизбежной контратаки. Призывы прислать подкрепление, чтобы удержать захваченные окопы, часто оставались неуслышанными. Попытки установить телефонную связь сплошь и рядом заканчивались неудачей, так как из-за жестоких артобстрелов кабель быстро оказывался поврежденным. В результате приходилось отправлять посыльных, но далеко не всем из них удавалось благополучно пробраться через ничейную территорию. Поэтому командиры, с тревогой ожидавшие известий о ходе боя, порой, теряли контроль над обстановкой в этом "тумане войны", а сильно поредевшим подразделениям наступавших приходилось удерживать захваченные окопы собственными силами - и порой все они погибали. Очень часто подкрепление опаздывало и было вынуждено прорывать оборону заново. Так повторялось по нескольку раз. Отныне несколько траншей длиной в 700 ярдов могли стоить атакующей стороне 26 000 жизней, а затем все должно было повториться вновь. Дома газеты писали о таких атаках, называя их "ударами молота" или "большим броском", но солдаты, эти окопные черви, знали обо всем гораздо лучше. Воюющие и с той и с другой стороны были уверены, что война может продлиться целые 100 лет. Из них пять понадобиться для того, чтобы в конец убить друг друга, а девяносто пять должно уйти на то, чтобы размотать бесконечную колючую проволоку, которой, казалось, был опутан весь земной шар.

В конце апреля 1915 года немцы применили новое и страшное оружие отравляющий газ. Это случилось в сражении у того же многострадального Ипра. Против алжирских частей французской армии был использован хлор. В дальнейшем бесцветная жидкость, представляющая из себя протоплазматический яд, поражающий глаза, кожу, верхние дыхательные пути и легкие получил название иприт в честь того места, где он впервые был испытан на людях в качестве экспериментального оружия.

Алжирцы в панике бежали, многие скончались от удушья. Но немцы провели лишь эксперимент и поэтому не были готовы к полномасштабным военным действиям. Вот почему и не попытались развить неожиданно достигнутый успех. В противном случае могла бы произойти страшная трагедия, и фронт бы полностью оголился, но подошедшие на помощь канадцы проявили необычайную находчивость: они начали мочиться в носовые платки и использовать их в качестве примитивных противогазов. Бои под Ипром в 1915 году продолжались около четырех недель, и лишь в самом конце этого периода начали поступать настоящие противогазы.

Но Жоффру по-прежнему не давал покоя германский клин между Артуа и Шампанью. Он снова приказал начать массированное наступление в этих районах, отведя англичанам вспомогательную роль. К этому времени британские войска ухитрились израсходовать почти весь наличный запас снарядов, и артиллерия англичан оказалась на голодном пайке. На каждое орудие приходилось в среднем по два выстрела в день.

Однако после четырехдневного артобстрела, который вели в основном французские батареи, 25 сентября началось новое наступление. Но и эта попытка прорвать оборону противника оказалась также неудачной. Осенняя кампания 1915 года дорого обошлась союзникам - они потеряли 250 000 человек. Потери немцев составили 140 000. Войскам предстояла ещё одна зимовка в окопах, и центр активности переместился в штабы.

Но окопная война начала постепенно диктовать свои условия и влиять на психологию людей. Кампании 1914/1915 годов привели к огромным потерям в кадровых армиях. На смену профессиональным военным пришла армия массовая, которая начала жить по закону больших чисел. Этот закон предполагал жизнь по инерции и стремление устроиться, приспособиться к любым условиям, ибо, как сказал Ф. М. Достоевский: "Ко всему-то подлец человек привыкает". Так, мирная жизнь проникла в войну, лишив её романтической героики и сделав будничной, а война приобрела в сознании людей перманентный характер. До 1914 года война в европейском сознании была возведена на некий пьедестал. Она была отгорожена от простой повседневности ореолом жертвенности и небывалого героизма, на который были способны лишь исключительные личности в силу своих особых душевных качеств. Сейчас же военным мог стать любой. Просто у обыкновенного человека не оставалось никакого выбора.

И люди погибали, чтобы захватить десяток метров чужой территории, сменить одну траншею с болотной грязью на другую. И каждую новую траншею надо было обживать как собственный дом, как единственное надежное прибежище в этом сумасшедшем мире. Такое ведение войны оскорбляло здравый смысл и достоинство человека, превращая его в червя.

Э. М. Ремарк в своем романе "На западном фронте без перемен" таким образом описал чувства простого солдата: "Фронт представляется мне зловещим водоворотом. Еще вдалеке от его центра, в спокойных водах уже начинаешь ощущать ту силу, с которой он всасывает тебя в свою воронку, медленно, неотвратимо, почти полностью парализуя всякое сопротивление...

Когда мы выезжаем, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой веселые, но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы становимся полулюдьми - полуживотными...

Мы превращаемся в опасных зверей. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения. Мы швыряем наши гранаты не в людей, - какое нам сейчас дело до того, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках? В их облике за нами гонится сама смерть...

Мы укрываемся за каждым выступом, за каждым столбом, швыряя под ноги наступающим снопы осколков, и снова молниеносно делаем перебежку. Грохот рвущихся гранат с силой отдается в наших руках, в наших ногах. Сжавшись в комочек, как кошки, мы бежим, подхваченные этой неудержимо увлекающей нас волной, которая делает нас жестокими, превращает нас в бандитов, убийц, я сказал бы - в дьяволов..."

Происходил страшный процесс разрушения самого понятия личности. Именно в этой огромной гангренозной ране, называемой Западным фронтом, и развивалась бактерия, которая должна была в недалеком будущем обрушиться на мир в виде эпидемии немецкого фашизма.

"У нашего поколения не осталось великих слов", - обращался Д. Лоуренс к современникам. Эмиль Верхарн говорил с болью о "человеке, которым он был...". Смысл великих слов и светлых идеалов был окончательно потерян вместе с 1914 годом. Изменилась сама природа человека. Выражаясь терминологией Э. Фрейда, человек из страха перед чем-то огромным, воплощающим результат коллективного труда безликой массы, например, перед полутонными снарядами Круппа и, вообще, артиллерии, решил пойти по пути "идентификации себя с агрессором".

Гигантская оружейная корпорация Круппа, несмотря на мировую войну, была теснейшим образом связана нерасторжимыми деловыми обязательствами с английской оружейной компанией Альберта Виккера. Дело в том, что фирма "Фридрих Крупп" считалась основным поставщиком бронированных щитов и пластин как для артиллерии Её Величества, так и для королевского флота. Так, в бумагах английской фирмы "Виккерс" значились особые статьи расхода с краткой пометкой "К". По этим документам выходило, что Густаву Круппу англичане должны были платить приблизительно 60 марок за каждого погибшего немецкого солдата. Мужество, страдания, кровь - все превращалось в сухие цифры бухучета. По закону больших величин, человек становился в буквальном смысле числом.

Должно было неизбежно настать время окончательного расхристианивания европейского мира, время всеобщего возвращения к древним забытым языческим культам, ибо только язычество способно в полной мере воплотить тайные бессознательные страхи коллективного начала перед неведомыми темными силами. Но именно германский фашизм, его идеология, базировались на язычестве, отрицавшим всякое личностное начало и утверждавшим лишь власть безликой массы, слепо поклоняющейся одному жрецу или медиуму, напрямую связанному с этими тайными, темными силами.

Раз личность в этих условия потеряла хоть какую-то значимость, и всесильным стал упомянутый уже закон больших чисел, то эта форма титанизма могла вдохновить любого окопного червя на самые фантастические мечтания, порожденные в конец искаженной психикой простого солдата, для которого массовая гибель товарищей стала повседневностью.

Именно этот урок больших чисел, урок титанизма год за годом прекрасно усваивал капрал 16 баварского резервного полка Адольф Гитлер. В своих письмах, адресованных другу, он не только рассказывал о присуждении ему очередной награды, но и о том, что потом станут называть "окопной правдой".

"Я не мог, к сожалению, спать, - откровенно признается будущий фюрер. - В четырех шагах от моей охапки соломы лежит мертвый конь. Судя по внешнему виду, он лежит здесь уже минимум две недели. Он уже наполовину разложился. Наконец, сразу за ним расположена немецкая батарея, и каждые 15 минут две мины пролетают над нашими головами в черную ночь. Сначала они летят с воем и шипением по воздуху, а потом вдали слышны два глухих удара. Каждый из нас прислушивается. Ведь это слышишь первый раз в жизни. И в то время, как мы, тихо перешептываясь, лежим там, тесно прижавшись друг к другу, и смотрим на звездное небо, вдали слышится какой-то шум, сначала далеко, потом все ближе и ближе начинает грохотать, и отдаленные залпы пушек становятся все чаще, пока в конце концов не превращаются в постоянный грохот. Каждый из нас вздрагивает. Говорят, англичане совершают одну из своих атак. Со страхом мы ожидаем худшего, не зная ничего о том, что, собственно, происходит. Но потом становится спокойнее, и наконец адский шум прекращается полностью, только наша батарея с грохотом выпускает в ночь каждые 15 минут свой железный привет. Утром мы видим огромную воронку от мины. Через пятнадцать минут мы в пути...

Мы ползем вперед до опушки леса. Над нами с воем и свистом проносятся пули и снаряды, в клочья разлетаются вокруг нас стволы деревьев и сучья. Потом снова разрываются мины на опушке леса, и кучи камней, земли и песка взметаются вверх, огромные деревья с корнями вырываются из земли, и все задыхаются в желто-зеленом, отвратительном, вонючем газе. Мы не можем лежать здесь вечно, и если уж нам суждено погибнуть, то уж лучше подальше отсюда...

Снова продвигаемся вперед. Я вскакиваю и бегу через луга и свекольные поля, перепрыгиваю через окопы, переползаю через проволоку и живую изгородь... Длинный окоп вижу перед собой, прыгаю в него, передо мной, сзади, слева и справа в окоп прыгают другие. Подо мной мертвые и раненые англичане. Теперь я понял, почему я прыгнул на что-то мягкое.

Мы начали атаку... Мы молниеносно продвинулись вперед по полям и после кровавого рукопашного боя выбили англичан одного за другим из окопа. Многие сдаются. Кто не сдается, того уничтожают. Мы очищаем окоп за окопом. Наконец мы добрались до большой дороги. Слева и справа от нас молодой лес. Итак, вперед, в лес. Доходим до места, где кончается лес и дальше идет открытая дорога. Слева - несколько усадеб, которые пока ещё не заняты, и на нас обрушивается страшный огонь. Наши один за другим падают".

Когда начинаешь сопоставлять исторические факты, то первое, что бросается в глаза, так это случайность, или странное стечение обстоятельств, обладающих особым почти мистическим значением. Создается впечатление, что в общем потоке исторического времени существуют провалы, сродни космическим черным дырам, где всякий здравый смысл отступает, а сама история сплетается тонкими женскими пальцами по воле невидимой капризной богини Судьбы. Как завяжется узелок, так и будет. И пусть гадают историки, чтобы это все могло значить.

К таким провалам в общем историческом потоке времени можно отнести и следующий весьма примечательный эпизод. В ноябре 1980 года лондонский дом аукционов Сотби'с выставил на продажу за 70 000 марок в пересчете с фунтов стерлингов "Крест Виктория" бывшего британского ефрейтора Генри Тэнди, который утверждал, что он в окопной схватке один на один из жалости оставил в живых Гитлера в одном из сражений на Ипре. Генри Тенди стало жалко "полуслепого, шатающегося, отравленного газом" будущего фюрера. Уже намного позднее бравый английский солдат узнал во всесильном диктаторе с характерными усиками и зачесом на левую сторону своего изможденного врага. Получается, что один ефрейтор мог спасти мир, но не сделал этого из соображений гуманности, а другой решил погубить этом мир, и почти добился своей цели. Так, в окопах Первой мировой, в буквальном смысле, плелись судьбы всего человечества.

А пока солдаты убивали друг друга, не подозревая, что среди них находится будущий всесильный диктатор, штабная война продолжала набирать силу, и в декабре 1915 года был подготовлен проект плана боевых действий Антанты на следующий 1916 год. Союзники надеялись предпринять одновременное наступление как на Западе, так и на Востоке. Они рассчитывали также и на помощь Италии, которая вступила в войну в мае 1915 года на стороне Антанты.

Жоффр оставил безрезультатные попытки разрушить германский клин с боков и решил с помощью англичан, численность которых постепенно увеличивалась, атаковать немцев в лоб. Предполагалось, что англичане нанесут удар к северу от реки Соммы, а французы - к югу. Но и германское командование не сидело сложа руки и готовилось также перейти в атаку. Готовилась ещё одна серия бессмысленных военных операций, в результате которых можно было отвоевать лишь несколько километров болотной грязи. Проблема состояла в том, что коммуникации наступающей армии проходили через разрушенную вдребезги зону неприятельской обороны. Даже если эти коммуникации не попадали под огонь с флангов, доставка через месиво разрушенных окопов боепитания и подкреплений вызывала серьезные сложности. По сути дела, шла безнадежная гонка: наступающие пытались протолкнуть свои резервы через "бутылочное горлышко" зоны прорыва, в то время как обороняющийся подвозил свои резервы к участку боев по нетронутым железным и шоссейным дорогам. Естественно, вскоре силы сторон уравнивались и наступление прекращалось.

Генералам и невдомёк было, что преодолеть позиционную войну они не в состоянии, так как войска были лишены достаточной подвижности. Развитие военной техники на тот период не позволяло широко использовать механический транспорт на местности, перекопанной окопами и разрушаемой боями. Лишь спустя десятилетия были созданы образцы танков и самолетов, способных справиться с теми трудностями, которые и сковывали войска во время Первой мировой, загоняя их в кровавый тупик.

Не возможно ответить на вопрос, кто первый предложил саму идею танка. Машины эти получили свое название из соображений секретности. Первые модели перевозили на фронт по железной дороге под видом цистерн с водой для Ближнего Востока (от англ. tank - цистерна). В конце августа 1916 года во Францию было отправлено 60 танков, которые получили боевое крещение 15 сентября во время сражения на Сомме. Впрочем, результаты были достаточно противоречивыми. Первые английские модели были названы "Самец" и "Самка". Французы охотно переняли изобретение англичан и вскоре изготовили собственные модели. Различие состояло в том, что англичане использовали танки для прямой поддержки пехоты, а французы относились к своим моделям "Шнайдер" и "Сан-Шамон" как к самоходной артиллерии. Первые танки отличались слабой подвижностью и ненадежностью механической части. Однако и французы, и англичане продолжали усовершенствовать свои модели и вскоре был создан более мобильный и легкий танк "Рено". Именно он и стал впервые напоминать не допотопного динозавра, а нечто похожее на современную боевую машину.

В последовательную стратегическую концепцию идею использования танков превратили Фуллер и У. Черчиль. И если в Первой мировой войне концепция подвижности была реализована в недостаточной мере, то следующая война тех же противников стала войной танков.

Если бы конструкторам Германии, а в последствии и других стран, не удалось бы решить принципиальные технические вопросы в области боевой наступательной техники, то вряд ли бы человечеству ещё раз захотелось повторить опыт окопного безумия. Можно сказать, что именно танки и самолеты, ставшие на много совершеннее своих первых образцов, и соблазнили некоторых военных стратегов Германии во второй раз попробовать осуществить идею Блицкрига.

Глава XIV

Подсчитанная смерть

Оказавшись в кровавом тупике окопной войны, воюющие стороны активно начали разрабатывать планы по преодолению сложившейся ситуации. Но, как уже говорилось выше, из-за отсутствия необходимых технических средств было невозможно найти выход из запутанного лабиринта траншей, которыми была перекопана почти вся Западная Европа. И тогда очень популярной стала так называемая стратегия "размена". Она была разработана Антантей и опиралась на численное и материальное превосходство союзников. Предполагалось ценой собственных громадных потерь вызвать адекватные потери противника, которые оказались бы более чувствительными для него ввиду нехватки живой силы. По этой концепции фронт должен был развалиться сам собой, когда будут исчерпаны все ресурсы.

Эту идею руководители Антанты осуществляли вполне сознательно и достигли катастрофических результатов в России, Италии и даже во Франции. По окончании войны считалось, что во Франции один погибший приходится на 28 человек, то есть почти каждый тридцатый француз заплатил своей жизнью за эту стратегию "размена".

Генералы Антанты не учли того, что, во-первых, "размен" с немцами получался, как правило, далеко не в пользу союзников. В промышленном отношении Германия лучше всех была готова к массовому истреблению. Уже к концу 1914 года свыше 7 500 крупных предприятий металлургической, машиностроительной, автомобильной, химической и других отраслей промышленности были переведены на выпуск продукции военного назначения. Только для производства артиллерийского оружия было использовано 182 завода. Детали к винтовкам изготовлялись на 150 частных заводах. Быстрая перестройка промышленности позволила немцам с начала 1915 года производить ежемесячно 100 000 винтовок, 800 пулеметов, 2 900 орудийных стволов и до 7, 5 миллионов снарядов, что обеспечивало в основном потребности армии в этих видах оружия и боеприпасов. Так, когда Германия в самом начале войны, не рассчитывая на то, что она будет воевать целых четыре года, вдруг израсходовала весь свой стратегический запас селитры, ввозимой из Чили и необходимой для производства пороха, то К. Бош и Ф. Габер, будущие основатели химического концерна "И. Г. Фарбен", осуществили два технологических прорыва. Это была разработка отравляющих газов и массовое производство синтетической формы нитрата. Отныне синтетические нитраты давали возможность Германии не испытывать нехватки в порохе, а, значит, и в снарядах, с помощью которых и было уничтожено больше всего живой силы врага.

Во-вторых, стратеги не учли и того, что подобный образ действий чрезвычайно негативно начал восприниматься как войсками, так и мирным населением. Эта стратегия косвенно способствовала росту недовольства населения и подготавливала "революционную ситуацию". Огромная масса воюющих и тех, кто остался в тылу, начала понимать, что традиционная Власть не несет никакой ответственности за их жизни. Подобная мысль вселяла в сердца людей негативное отношение ко всем сильным мира сего, а так как война из состояния профессионализма перешла в состояние массовое, то вполне мог возникнуть соблазн у "человека с ружьем" повернуть свое оружие против тех, кто расценивал его существование лишь как цифру в общей статистике.

Однако по какой-то странной иронии судьбы Германия, для которой выгоднее всего было оставаться пассивной, неожиданно сама приняла пагубную для неё стратегию "размена" и истощения резервов врага. Воинственный тевтонский дух оказался сильнее голоса разума и расчета. Если бы немцы не предпринимали никаких активных боевых действий на Западном фронте, если бы они продолжали спокойно отсиживаться в окопах и расстреливать нападающих, используя свои мощные не людские, а военно-экономические ресурсы, стараясь сохранить при этом жизнь каждого солдата и офицера, то Антанта сама бы развалилась и оказалась бы в пожаре революционной стихии. Немцы в бессмысленных боях под Верденом, решив уничтожить резервы противника в непрерывном многомесячном сражении за важный пункт, оказались в большом проигрыше и подготовили свою собственную пролетарскую революцию.

Стратегия "размена" с той и с другой стороны выразилась в двух следующих крупномасштабных операциях: атака немцев под Верденом и ответное наступление союзников на Сомме. В этой дьявольской игре Германия решила опередить своих врагов и начала "размен" шахматных фигур виде бесчисленных человеческих жизней первой.

До сих пор Верден оставался в стороне от главных сражений. Город, опоясанный двумя линиями фортов, казался неприступным, Однако большинство пушек из этого грозного укрепрайона было переброшено в другие места ожесточенных сражений.

После проведения чудовищного артобстрела, в котором участвовали и знаменитые тяжелые гаубицы Круппа, немецкая 5-я армия под командованием кронпринца Вильгельма атаковала Верден. Это был выступ в позиции германских войск, южный край которого был очерчен границами Сен - Миеля. Через сам город проходила теснина Мааса. Дальше за высотами лежал Вевр - плоская глинистая равнина.

В результате осуществленного на 13-километровом фронте удара немцам удалось прорвать внешнюю зону мобильной обороны на востоке. Отступавшие французы не смогли удержать ключевую позицию - форт Дуомон, и эта неудача оказалась почти роковой.

Однако Жоффру удалось остановить наступление врага. Он приказал держать Верден во что бы то ни стало - символ французской решимости, а также как якорь, удерживавший французов на позициях. Жоффр сделал генерала Петена ответственным за этот участок боевых действий. Ему удалось переформировать находившиеся в его распоряжении войска и подтянуть значительные подкрепления. Стратегия "размена" начала набирать обороты.

Немцы предприняли ещё одну атаку на западном крае выступа. Однако она захлебнулась по тем же самым причинам, по каким должны были захлебнуться все атаки в Первой мировой войне. Петен, верный правилам "размена", отдал приказ к контратаке. В течение месяца подобной "шахматной" игры земля на небольшом пятачке активных боевых действий буквально покрылась горой трупов. Призыв генерала Петена: "Il ne passeront pas!" (Они не пройдут!) на все оставшееся время войны стал французским общенациональным лозунгом.

Третье немецкое наступление началось 9 апреля 1916 года с обеих сторон стратегического выступа и снова было остановлено. Последовали сменявшие друг друга атаки и контратаки, продолжавшиеся до тех пор, пока немецкий напор в этом направлении боевых действий окончательно не иссяк. Гора трупов, между тем, продолжала расти с катастрофической скоростью, и количество смертей, по законам Гегеля, грозило уже перейти в новое качество.

Наконец, когда запасы воды в форте Во закончились, а его внутренние сооружения были превращены в груду камней, гарнизон капитулировал. Это произошло 9 июня.

В результате возобновленных немецких ударов в конце июня - начале июля французская оборона была почти прорвана. Здесь немцы впервые применили новый отравляющий газ фосген. Положение было критическим. По идее надо было оставить злополучные Маасские рубежи, но тогда под ударом оказывалась вся операция на Сомме, и в итоге полный "размен" не состоялся бы. Французам оставалось лишь умирать, отчаянно цепляясь за свои позиции. Гора трупов продолжала расти.

Еще раз настала роль России, как и накануне битвы на Марне, заплатить своими бесчисленными человеческими ресурсами за обанкротившихся союзников. Антанта была недальновидной в своих действиях. Она и предположить не могла, что русская революция может начаться в любой момент. Об этом никто тогда не думал, и император Николай II получил очередной призыв о помощи. В ответ на это русский генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов предпринял грандиозное наступление по фронту протяженностью около 550 км. Ради достижения эффекта внезапности он отказался от обычных артподготовок и предварительных сосредоточений войск. 573 000 человек при поддержке 1 770 полевых орудий прорвали австро-германскую позиционную оборону в двух местах, спасая французов под Верденом. Австро-венгерская 4-я армия была обращена в бегство, 7-я оказалась разбросана и деморализована. Создавалось впечатление начала нового татарского нашествия на Западную Европу. В результате Брусилов оказался в предгорье Карпат. Наступление закончилось лишь при полном истощении русских войск, не получивших должной поддержки со стороны других частей. Российская безалаберность не позволила завершить операцию по выведению из войны ещё в 1916 году Австро-Венгрии. Но, чтобы остановить Брусилова, немцам все-таки пришлось перебросить 15 дивизий из-под Вердена

Под командованием Шарля Манжена французы смогли наконец перейти в наступление и возвратили форты Дуомон и Во. После продолжавшегося несколько недель затишья генерал Манжен снова атаковал и продвинул французский фронт вперед почти до уровня февральских позиций. На этом Верденская кампания завершилась.

Жертвами тяжелейших боев стали 542 000 французов и 434 000 немцев, не считая тех, кто погиб во время брусиловского прорыва. Кстати сказать, Россия традиционно с какой-то купеческой широтой любит ошибаться в подобных подсчетах. Нас слишком много, чтобы учитывать такие мелочи. Это удел хилой Европы.

Но гора трупов показалась ещё не вполне достаточной, и "размен" вступил в свою вторую фазу.

Несмотря на верденскую кровавую бойню, союзники и не собирались менять своих наступательных планов на 1916 год. Долгожданное наступление на Сомме и впрямь состоялось. Оно было осуществлено в основном силами англичан. 24 июня 1916 года полторы тысячи орудий начали обстрел германских позиций на отрезке фронта протяженностью в 20 миль. Двадцать две английские и восемь французских пехотных дивизий готовились к решительному броску, пока грохотали пушки. Три кавалерийские дивизии, лишенные возможности показать свое боевое искусство с самого начала окопной войны, также ждали своего часа. Они готовы были ринуться в ту брешь, в то узкое "бутылочное горлышко", которое, как надеялись союзники, рано или поздно должно было образоваться в обороне немцев в результате массированного артобстрела.

В ожидании прошла неделя, и солнечным утром 1 июля 1916 года союзники пошли в ещё одну бессмысленную атаку. Но день, которого ждали с таким нетерпением, так и не стал началом победы. Только французам, наступавшим южнее Соммы, удалось в течение первых суток добиться выполнения поставленных задач, да и то благодаря густому туману. На севере же англичане за сутки кровопролитных боев потеряли 60 000 человек, то есть ровно столько, сколько потеряла армия Веллингтона за шесть лет войны с Испанией ровно 100 лет назад. Опыт первого дня боев показал, что если французы как-то учли особенности современной войны и им удалось спасти своих людей от повального уничтожения, то англичане считали возможным атаковать в плотных построениях, в парадной форме и под руководством офицеров в белых перчатках и со стеками.

И все-таки ночная атака британцев 13 июля сумела прорвать вторую линию немецкой обороны. В образовавшуюся брешь устремилась кавалерия. Это был последний и печальный пример крупномасштабного применения конницы на Западном фронте. Всадники тут же попали под сильный пулеметный огонь. Они оказались слишком хорошей и беззащитной мишенью. Немцам без особого труда удалось вновь закрыть участок прорыва, а наступление союзников выродилось в последовательность малозначительных, но дорого обходящихся с точки зрения человеческих жизней действий. Такие названия, как Тьепваль, Гомкур, Монтобан, Бомонт Амель превратились в синонимы крови и страданий.

Лето сменилось осенью, и лишь ноябрьская распутица заставила англичан прекратить бессмысленные атаки. За четыре с половиной месяца боев они продвинулись всего на семь миль, потеряв при этом 420 000 человек. У французов потери составили 195 000 человек. Жертвы немцев, значительная доля которых пришлась на довоенных офицеров и унтер-офицеров, достигли угрожающей отметки 650 000 человек.

Наступивший 1917 год, казалось, стал годом глобальной экологической катастрофы. Так, зима 1916/1917 года в Европе была необычайно холодной. Земля промерзла так, что стала оттаивать лишь в апреле. В окопах начали свирепствовать болезни. Но помимо холода летом на Европу с небес обрушились небывалые потоки воды в виде непрекращающихся ливней. Так, в момент третьего сражения под Ипром 31 июля 1917 года днем начался дождь. Дождливыми оказались и последующие десять дней. Постоянные артобстрелы разрушили сложную дренажную систему Фландрии, поэтому район сражений быстро превратился в гигантское болото. Надежды англичан на быстрый прорыв рухнули, и высадку десанта пришлось отменить. Нужно было ждать, пока высохнет земля. Как только погодные условия нормализовались, и англичане предприняли очередную попытку наступления, тотчас же пошел дождь.

Э. Хемингуэй в своем знаменитом романе "Прощай оружие" описывает боевые действия на Итальянском фронте, где он в качестве военного корреспондента находился приблизительно в это же время. Критиками было замечено, что на протяжении всего романа автор постоянно описывает дождливую погоду. Могло показаться, что это штамп, проявление художественной слабости молодого автора. На самом же деле, перед нами простая фиксация реальной метеорологической обстановки. В этой правдивой книге не нашлось места ни одному погожему дню.

Во время "третьего Ипра" пятнадцать недель борьбы привели к тому, что британские части овладели сорока одной квадратной милей грязи, причем за каждую из этих миль пришлось заплатить 10 000 убитых и раненых.

Зимнее затишье на Западном фронте наступило в 1917 году позже, чем в предыдущие годы. На сей раз союзники были настроены особенно пессимистично. Октябрьская революция в России означала выход её из войны. Кроме того, стало известно, что немцы перебрасывают дополнительные силы на Запад. Поскольку американцы направили в Европу в общем-то символический воинский контингент, а французы и англичане выдохлись после наступательных операций, оставалось лишь одно - перейти к обороне и ожидать неизбежного германского нашествия.

Немцы решили прибегнуть к новой наступательной тактике, которая была уже опробована на Восточном фронте. Атаку возглавляли особо обученные штурмовые группы. Они умело обходили основные очаги сопротивления, предоставляя подавлять их соединениям, шедшим следом. Штурмовые отряды тем временем как можно быстрее просачивались в глубь обороны противника. Предварительный короткий артобстрел с использованием химических снарядов имел целью не столько уничтожить системы траншей, сколько отсечение передовых укреплений противника от основных сил.

С этого момента и наступил по-настоящему звездный час немецкого генерала Людендорфа. После взятия Льежа его успели перебросить в Восточную Пруссию, где Людендорфу вместе с Гинденбургом удалось разбить армию Самсонова. Столкнувшись с ураганным огнем германской артиллерии, окруженная с трех сторон пехотой противника, вторая русская армия была разбита. Сам генерал Самсонов, будучи не в силах перенести такого позора, вскочил на коня, поскакал в лес и застрелился.

Людендорф и Гинденбург назвали свою победу "Битвой под Тенненбергом" и считали её реваншем за знаменитое поражение тевтонских рыцарей от славян в 1410 году. Историческое сражение произошло приблизительно в этом же месте. Под Тенненбергом русские потеряли 110 000 человек, включая 90 000 пленными.

В 1918 году, вновь оказавшись на Западном фронте, Гинденбург и Людендорф имели полную возможность переломить положение в пользу Германии. Именно Людендорф срочно отправил в революционную Россию в запломбированном дипломатическом вагоне Ленина, уверенный в том, что большевики, у которых появился реальный шанс взять власть в свои руки, вряд ли продолжат войну с их откровенно пораженческими настроениями. Расчет полностью оправдал себя. Это позволило перебросить в Европу 3000 монстров Круппа и миллион немецких солдат, готовых в любую минуту добить обескровленного врага.

Первый удар немцев был направлен против англичан. Они предприняли попытку отрезать британские части от французских войск и отбросить их далеко на север, прижав к Ла-Маншу. Немцы рассчитывали воспользоваться двумя благоприятными обстоятельствами. Во-первых, Ллойд Джордж, потрясенный страшным уроном, понесенным англичанами при "третьем Ипре", решил на некоторое время приостановить отправку пополнений в Европу. Это означало, что в распоряжении Хейга, командовавшего английскими войсками на континенте, оставалось гораздо меньше людей, чем годом раньше. Тем не менее, Хейг пошел навстречу французам, у которых также сильно не хватало солдат, и взял на себя контроль за дополнительным участком фронта в 25 миль. Это было сделано в январе и британцам требовалось провести большую работу по укреплению позиций. Когда 21 января 1918 года немцы нанесли мощный удар, позиции ещё не были оборудованы должным образом.

Во-вторых, штурмовым отрядам Людендорфа сильно помог туман. Природные катаклизмы оказались на руку почти побежденной Германии. В этом тумане словно угадывались декорации из оперы Вагнера "Сумерки богов". Во многом благодаря именно этой призрачной завесе штурмовым отрядам удалось прорвать оборону противника почти всюду, кроме севера.

В своем штабе, стоя у оперативной карты, Людендорф, понимая, что он в какой-то мере повторяет путь Бонапарта, буквально пригоршней снимал флажки, указывающие на последние очаги сопротивления его бравым ребятам. Неожиданная победа, в которую уже никто не верил, вдруг забрезжила на горизонте. Императорский поезд вместе с кайзером помчался на всех парах в ставку победоносных генералов, которая к этому времени располагалась в маленьком французском городке Авен. Вильгельм II лично хотел быть свидетелем неожиданного триумфа немецкой армии. Гинденбург обещал кайзеру, что он вступит на улицы Парижа уже 1 апреля.

Но французскому маршалу Фердинанду Фошу все-таки удалось погасить первый натиск штурмовых отрядов Людендорфа. Немцы явно устали от войны и начали допускать ошибки. Отряды постепенно отклонились от заданного маршрута и пустились грабить британские продовольственные склады. Первое наступление немцев было остановлено неподалеку от Амьена. Англичане уступили не только все то, что смогли отвоевать с таким трудом в кровопролитном сражении на Сомме в 1916 году, но и кое-что сверх того.

Однако Людендорф не собирался сдаваться и останавливаться на достигнутом. Неделю спустя после прекращения основного наступления, 9 апреля, его штурмовые отряды нанесли неожиданный удар у реки Лис. И снова густой туман помог немцам.

К концу апреля оборона британских войск не без помощи французов была наконец должным образом укреплена, и наступление немцев на Париж вновь было остановлено. Обещанная дата взятия столицы Франции (1 апреля) ушла в прошлое. Но Гинденбург и Людендорф не собирались сдаваться, и тот и другой чувствовали, что пробил час их бессмертной славы. В конце мая они предприняли ещё одно наступление в районе Шмен-да-Дам, надеясь отвлечь французские резервы с тем, чтобы можно было ещё раз ударить по английским позициям.

И вновь штурмовые отряды воспользовались помощью своего верного союзника, тумана, и вскоре, преодолев тридцать миль, вышли к Марне. Для французов и их союзников словно начал повторяться кошмар злополучного августа 1914 года. До Эйфелевой башни оставалось всего 37 миль. Людендорф рассчитывал на то, что на защиту Парижа союзники бросят все резервы, и тогда он сможет обрушить сокрушительный удар на командующего английским экспедиционным корпусом Хейга и сбросить его в Ла-Манш, захватив при этом нужные в стратегическом плане порты.

Операция готовилась Людендорфом с необычайной тщательностью и осторожностью. Никто и предположить не мог, что немцы скрытно к месту прорыва смогли подтянуть 4000 тяжелых орудий Круппа. Их перевозили в основном ночью. Днем же монстров Круппа скрывали в придорожных лесах. Даже копыта лошадей были обмотаны тряпками, чтобы не создавать ненужного шума. Скрип и железный скрежет заглушали отчаянное кваканье лягушек, брачная активность которых пришлась именно на это время года.

Новые модели крупповских пушек, которые сыграли решающую роль в третьем грандиозном прорыве Людендорфа, серьезно отличались от тех образцов, которые впервые смогли проявить себя при взятии фортов Льежа. Благодаря стараниям инженеров концерна дальность стрельбы была доведена до 81 мили. Парижане были обескуражены, когда тяжелый снаряд, выпущенный на расстоянии семидесяти семи миль от Парижа, взорвался на площади Республики. Новое орудие было снабжено и безупречной по тем временам оптикой, обеспечивавшей удивительную точность стрельбы даже на таком большом расстоянии. Бомбардировки французской столицы начались ещё 23 марта 1918 года и продолжались почти беспрерывно вплоть до 8 августа, который был назван немецким командованием "черным днем".

Его приближение уже было ознаменовано революционными событиями в России. Людедорф даже и представить себе не мог, насколько слабый у него тыл. Правление кайзера подходило к концу. Окопная война окончательно изменила мир, и прежним мифам и кумирам уже не было места. Масса почувствовала свою огромную силу и теперь оставалось только ждать, когда эта мощь и энергия проявит себя в такой же зверской форме, как это случилось в России.

"В первые дни февральской революции, - писал в своих мемуарах Керенский, - в здании Думы укрылись те бывшие чиновники монархического режима, которые вызывали особую ненависть населения. Днем и ночью революционная буря бушевала над арестованными людьми. Огромные залы и длинные бесконечные коридоры Думы были заполнены вооруженными солдатами, рабочими и студентами. Волны ненависти бились о стены. Стоило мне пошевелить пальцем, закрыть глаза и умыть руки, как вся Дума, весь Петербург и вся Россия захлебнулись бы в потоке человеческой крови, как это было сделано Лениным в Октябре".

Однако даже в относительно бескровную февральскую революцию в России все же не обошлось без массовых беспорядков и убийств. В том же Петербурге, о котором писал в мемуарах Керенский, за дверями государственной Думы, расположенной в Таврическом дворце, царил разгул анархии. Дикая радость победы смешивалась со вспышками насилия неистовствующей толпы. В Кронштадте, морской базе, расположенной рядом со столицей, матросы устроили кровавую расправу со своими офицерами: их убивали и зарывали трупы бок о бок с живыми. По улицам Петрограда взад и вперед с ревом проносились броневики, на башнях которых стояли революционные солдаты с развевающимися красными флагами. Пожарные команды, прибывшие тушить огонь в общественных зданиях, изгонялись солдатами и рабочими, которым доставляло удовольствие наблюдать за погибающими в огне прекрасными строениями. В особняке Кшесинской, официальной любовнице Николая II, все было перевернуто от подвала до чердака; прекрасный концертный рояль оказался разбит, ковры были залиты кровью, чернилами, а ванну забили окурками и не только ими. Масса показывала теперь, кто истинный хозяин.

Один из самых элегантных домов Петрограда был спасен благодаря сообразительности его владелицы графини Клейнмихель. Это её родственник, который участвовал в постройке железной дороги между Москвой и Петербургом ещё в середине девятнадцатого века, был упомянут в известном политическом стихотворении Н. А. Некрасова "Железная дорога". Еще до прибытия толпы сообразительная женщина заперла входные двери, закрыла ставнями окна и вывесила перед домом плакат: "Не входить. Дом является собственностью Петроградского Совета. Графиня Клейнмихель заключена в Петропавловскую крепость". В это время за закрытыми дверями хозяйка срочно упаковывала вещи и обдумывала план побега.

Некрасовские возгласы по поводу того, что русский народ "вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе", оправдались лишь в том смысле, что "бессмысленный и жестокий" бунт впервые вышел на огромное историческое пространство и готов был захлестнуть собой всю Европу. Вряд ли помещик Некрасов, который с удовольствием взимал недоимки со своих крестьян, обрадовался бы такому осуществлению своих пророчеств. Скорее всего, он так же, как и графиня Клейнмихель в тайне, за закрытыми дверями, начал бы упаковывать чемоданы, как это и делали многие представители прогрессивной интеллигенции, до этого неразумно призывавшие в своих писаниях святую, как им казалось, революцию.

В 1918 году настала очередь Германии. Хаос постепенно начал набирать силу и дал знать о себе на заводах главного оружейника страны, Густава Круппа. В этой цитадели стабильности, где все было предусмотрено "Генеральными предписаниями", казалось, нет места для каких бы то ни было социальных волнений. Но стихия Первой мировой не прошла стороной и царство Круппа. Во время своего визита кайзер Вильгельм II после банкета неожиданно для всех изъявил желание поговорить с народом. Это было во всех отношениях роковое решение.

Пришлось подчиниться монаршей воли. Императору Германии предложили войти на завод через ворота № 28. Хокс, главный менеджер завода, в своих записках отметил, что парикмахеры сделали эффектную завивку на голове стареющего правителя: "Он появился перед всеми ровно с таким же локоном, какой был изображен на любой монете Рейха". Одетый в военную форму, кайзер почему-то перетянул себя кожаной портупеей на манер английских офицеров. Была и трость, украшенная миниатюрным топориком в виде рукоятки - подарок благодарных Мадьяр. Создавалось впечатление, что перед немцами будет выступать какой-то космополит, а не германский император.

Неожиданно указав тростью на самую вершину угольной кучи, Вильгельм дал понять, что именно оттуда собирается обратиться к простым рабочим с речью. Густав буквально потерял дар речи от такой перспективы. Дело в том, что, несмотря на английскую портупею, император был одет в великолепный фельдмаршальский мундир, и золотой прусский орел распростер свои крыла на лобовой части блестящего шлема, из-под которого выбивались искусно завитые локоны оратора. Восхождение же на указанную кучу представлялось делом многотрудным. В один миг Вильгельм потерял бы весь свой императорский лоск и внешне мало чем отличался бы от чумазых рабочих, угрюмо собравшихся внизу. Мечта анархистов и революционеров хотя бы внешне воплотилась бы в этом пролетарском облике правителя Германии.

Используя весь свой дипломатический опыт, Густав сумел отговорить кайзера от опрометчивого решения. Аргумент был один: с высоты указанной кучи император будет общаться лишь с самим собой. Толпа не сможет разобрать ни единого слова. На миг Густав представил себе следующую картину: на самом верху о чем-то непонятном, жестикулируя и размахивая руками, кричит вздорный, весь перепачканный в саже старик. И грозный правитель тут же превратился бы в обыкновенного шута.

Доводы показались убедительными. Вильгельм очень хотел, чтобы каждое его слово было донесено до сознания простых людей. Внимательно осмотревшись, он указал той же злополучной тростью на ближайший ангар. Это надо было принимать как окончательное решение. Не оборачиваясь, как английский денди, поигрывая тростью при ходьбе, кайзер пошел к ангару.

За короткий срок следовало провести хоть какую-то фильтрацию среди рабочих, чтобы отобрать самых надежных, самых преданных, дабы избежать оскорбительных выкриков и прочих конфузов. Но император жаждал импровизации, а время поджимало, в результате чего в ангар потекла разношерстная толпа. Шоу обещало быть веселым.

Рабочих собралось 1 500 человек. Одетые в робу, в деревянных башмаках, они угрюмо, без малейшего сочувствия следили за тем, как из последних сил пытался вскарабкаться на платформу какой-то разодетый фант. "Мои друзья! обратился Вильгельм к собравшейся толпе. - Вопрос состоит в том, чтобы сделать последнее титаническое усилие... ибо все сейчас зависит именно от этого. В стране нарастают волнения, но волнения эти не берут начало в народных сердцах, они искусно насаждаются извне. Любой, кто прислушивается к этим речам, распространяет слухи в поездах, на заводах и фабриках или ещё где, совершает тем самым преступление против Отечества и является предателем, заслуживающим самого сурового наказания. И мы будем наказывать предателей, будь то аристократ, граф или простой рабочий. Я абсолютно уверен, что каждый из вас охотно согласится со сказанным мной".

Слова кайзера были встречены гробовым молчанием. Тогда Вильгельм, дабы оживить атмосферу, предложил следующее, мол, давайте дадим друг другу клятву: я буду хорошо делать свое дело на троне, а вы - свое в цехе и у плавильных печей. Кто-то вяло предложил поменяться местами. По толпе прошел тихий смех. В ангаре было невыносимо жарка. Все трудились над новым военным заказом. В такой привычной для рабочих атмосфере было явно не до приличий. Уже не слушая оратора, собравшиеся начали обсуждать что-то между собой. Поднялся гул.

Но такое пренебрежение лишь подзадоривало Его Величество все больше и больше. Свидетель происходящего, главный менеджер Хокс, с прискорбием отметил, что императора буквально понесло, и в дальнейшем Вильгельм перешел на откровенно примитивные патриотические лозунги. Невзирая на ропот толпы, кайзер стал "просить рабочих быть верными ему, заявляя, что Бог, который всегда воевал на стороне немцев, ни за что не позволит им пасть".

Император начал необычайно быстро произносить слова, его речь стала неразборчивой, а под конец, забывшись, он выбросил вперед левую руку и патетически воскликнул: "Будьте тверды, как сталь, и тогда нерушимая немецкая нация уподобится единому стальному слитку и сможет показать наконец врагам свою несокрушимую мощь. Те из вас, кого тронул мой призыв, чьи сердца находятся в том месте, где надо, кто сохранил веру, поднимите руки и обещайте мне от имени всего немецкого рабочего класса: "Мы будем продолжать борьбу до последнего человека, с нами Бог!" Верные мне люди, ответьте на мой призыв единогласным и оглушительным: "Да!".

Последние слова кайзера к неожиданному позору правителя Германии умерли в полной и гнетущей тишине. Как утверждали очевидцы, после гнетущего молчания из толпы послышалась реплика: "Хлеба дай!".

Но Вильгельм, казалось, ничего не замечал вокруг себя. Он находился в состоянии эйфории, близкой к трансу и поэтому закончил свое выступление в духе благодарности за якобы высказанную единодушную поддержку. "Я благодарю Вас. - не унимался император. - С Вашим "Да" я пойду теперь к фельдмаршалу Гинденбургу. Любое сомнение отныне должно быть отброшено. Да этого сомнения не осталось ни в моей душе, ни у меня в голове. Да поможет нам Бог. Аминь. А теперь, люди, прощайте!"

Кайзера тут же увезли в его длинном сером лимузине на станцию. Специальный поезд унес Вильгельма подальше от закопченных заводов Рура. Но ехал этот поезд не на фронт, не на встречу с Гинденбургом, а на минеральные источники, расположенные в местечке Спа, дабы на этом курорте поправить здоровье и восстановить силы, в конец израсходованные на общение с собственным народом. И это выступление кайзера стало обрастать самыми невероятными слухами, и в конце концов приобрело какой-то парадоксальный облик. По одной из версий получалось, что император неожиданно появился в самой гуще народа, и рабочие тут же бросились его убивать.

Как ни безумен был этот слух, но в нем скрывалось немало правды. Для 1500 человек, которые присутствовали при публичном позоре императора Германии, Вильгельм II действительно умер. До тех пор, пока император был недостижим, он обладал некой мистической властью над умами и сердцами простых крупповских рабочих, его аура власти была ненарушима. Но появившись перед толпой в плотском обличии, этот человек-миф показался калекой, и его чары тут же исчезли. Вместо Бога рабочие увидели стареющего франта. Король оказался голым, и революция стала неизбежной.

Рабочие Круппа после этого инцидента заметно замкнулись и стали подчеркнуто напряженными. Что испытывал по этому поводу сам Густав, так и осталось неизвестным. Окажись на его месте легендарный пушечный король Альфред, и на подчиненных обрушился бы целый град записок и меморандумов, исписанных аршинными буквами, похожими на деревья, гнущиеся под напором сильного урагана. Нам бы пересказали все с самыми мельчайшими подробностями и с неизменными жалобами на драгоценное здоровье. Но Густав, несмотря на его усилия во всем походить на своего легендарного предшественника, был все-таки совершенно другим человеком. В минуты кризиса он буквально впадал в транс какого-то тотального подчинения и начинал видеть и воспринимать лишь то, что считал нужным, что исходило лишь из официальных источников, отбрасывая все, как ему казалось, лишнее и вызывающее раздражение. В соответствии с этой установкой, следовало во что бы то ни стало не воспринимать очевидное, то есть неизбежную капитуляцию германской армии.

Так, ещё в августе Людендорф пригласил вместе с Круппом ещё троих видных промышленников к себе в ставку и подвел их к оперативной карте, чтобы показать все отчаянное положение немецких войск на Западном фронте. Людендорф рассчитывал, что промышленники и, прежде всего Крупп, тут же кинутся к кайзеру и заставят последнего трезво взглянуть на положение дел. Но Крупп никуда не пошел и говорить с кайзером отказался. Наоборот, он начал упрекать Людендорфа в пессимизме. Густав утверждал, что Фортуна ещё может повернуться в сторону немецкого оружия и сознательно отказывался брать на себя роль греческой пророчицы Касандры. К тому же затянувшаяся война приносила куда больше прибыли концерну, нежели неожиданно объявленное перемирие, которое можно было рассматривать лишь как банкротство. Военные заказы особенно в последние месяцы мировой бойни превратились в какой-то непрерывный поток. Производство одних только субмарин стало почти поточным. И хотя британский флот по-прежнему доминировал на всех морях и океанах, но по части подводных лодок Германия, благодаря Круппу, не знала себе равных. Пришли заказы и на изготовление 85 новых немецких танков. Армия также остро нуждалась в броневиках и зенитках. Инженеры успели подготовить все необходимые чертежи. Оставалось лишь осуществить задуманное.

Концерн каждый час выпускал 4000 снарядов, и в каждые 45 минут с конвейеров сходила новая пушка. Три новых вида вооружения: тяжелая, но необыкновенно мобильная гаубица, "Длинный Макс", имевшая нарезной ствол длиной 34 м и готовая стрелять на расстоянии 120 километров от цели, а также 4 и 6 дюймовые полевые орудия не знали себе равных на полях сражений. Крупп был абсолютно уверен, что именно его пушки помогут, в конечном счете, Людендорфу не только удержать позиции, но и разгромить врага, оккупировав Париж, как это уже было в славные времена легендарного Альфреда.

Для Густава было очень приятно черпать оптимизм в высоких темпах оружейного производства. Он с удовольствием ещё и ещё раз вместе с Хоксем просматривал деловые бумаги. С августа 1914 года доход концерна достиг умопомрачительной цифры в 432 миллиона марок. В этот расчет входил и прямой грабеж национального запаса оккупированной Голландии, но об этом старались молчать. В случае же перемирия и победы союзников колоссальные прибыли могли в любой момент превратиться в ничто. Уже стало известно, что нейтральные страны, ограбленные Германией, подготовили список военных преступников, и имя Густава Круппа оказалось в самом начале...

Глава XV

Медвежья услуга подводных лодок Круппа

Накануне 27 мая у Людендорфа было уже 14 дивизий, готовых к бою. Однако, прорвавшись к Марне, штурмовые отряды столкнулись с мощной обороной противника, которую им уже не суждено было преодолеть. Это мощное сопротивление оказали две свежие американские дивизии морских пехотинцев, которые, по словам Клемансо, буквально спасли Париж.

Сектор обороны, который заняли морские пехотинцы, получил весьма выразительное название "Pas fini" (еще нет). Это была ответная реплика одного из американских солдат на заносчивую фразу французского офицера, который при виде одетых в ковбойские шляпы пехотинцев, браво шагающих по Елисейским полям, крикнул: "La guerre est fini" ("А война-то уже кончилась"). "Еще нет", - ответил ковбой. С этого момента в военных сводках место обозначалось не иначе, как "Pas fini". Именно здесь в течение 5 дней непрерывных боев с штурмовыми отрядами Людендорфа погибли две американские дивизии. Из 8000 морских пехотинцев в живых осталась жалкая горстка людей. Этих разодетых американцев никто не воспринимал всерьез, уж слишком их военная экипировка не соответствовала жестоким правилам окопной войны. Никаких касок, противогазов, ножниц для разрезания колючей проволоки, связок гранат - лишь широкополые ковбойские шляпы, да начищенные сапоги. Казалось, что эти игрушечные солдатики, словно сошедшие со страниц книг Фенимора Купера, станут легкой добычей для штурмовиков Людендорфа, этаких оборотней, неожиданно появляющихся из густого тумана, для которых траншеи уже давно стали родным домом, а рукопашный бой превратился в обыденную резню. Но игрушечные ковбои с лихвой компенсировали отсутствие боевого опыта небывалым для скучной окопной войны энтузиазмом, тем самым энтузиазмом, который и помог ещё первым переселенцам сделать Америку Америкой, когда приходилось надеяться лишь на то, что было под рукой, когда приходилось держать оборону, всей семьей, от мала до велика, отбиваясь от целого враждебного племени. Это был вызов, брошенный европейской цивилизацией, цивилизации молодой, находящейся где-то на периферии мировой политики. И американцы этот вызов приняли и выдержали первое кровавое испытание с честью. Они вошли в мировую историю через кровь, и такая премьера была для них вполне привычным делом.

Появление американцев обещало выдохшимся и измотанным англичанам и французам спасительную инъекцию, но понадобилось немало времени, прежде чем шприц был подготовлен для употребления. Войну, разразившуюся в августе 1914 года, в США рассматривали как сколку между европейскими державами, которая не имела отношения к жизненно важным интересам самой Америки. США с самого начала конфликта соблюдали строгий нейтралитет, неоднократно предпринимая попытки воззвать к разуму воюющие стороны.

Германию все время очень беспокоило то, что США решит наконец объявить ей по какой-нибудь причине войну. И в этом смысле медвежью услугу собственному государству оказал сам концерн Круппа, так как именно на его заводах делали знаменитые подводные лодки "U-20".

4 февраля 1915 года началась немецкая подводная война, последствия которой так фатально сказались на последней атаке штурмовых отрядов, когда Париж, казалось, должен был пасть с минуты на минуту. Свою подводную войну немцы вели против торговых судов, находившихся в окружающих Британские острова водах.