Над Тиссой. Горная весна (из пограничной хроники)

14

На подъездных путях, в дальнем углу территории депо, под транспортёром угольного склада, стоял на экипировке паровоз, который через час должен был вести за границу состав платформ с харьковскими гусеничными тракторами. Паровоз недавно вышел из ремонта и сиял медью, никелем, алой и белой нитроэмалью. Ветки сирени были прикреплены к дымогарной коробке, ко всем окнам паровозной будки. Огромный букет сирени стоял и на железном столике машиниста.

В эти дни Явор утопал в сирени. Тяжёлые махровые её кисти гнули ветки в городском парке, в скверах, на бульваре. Сирень поднимала свои цветы выше изгородей, нависала над тротуарами, осеняла прохожих. Куда ни посмотришь — всюду она, белая, дымчато-розовая, светлосиреневая, темносиреневая: в верхнем кармане пиджака юноши, в волосах девушки, на ветровом стекле автомобиля, на руле велосипедиста, в окне парикмахерской, на письменном столе профессора и на стеллаже инструментальщика.

Естественно, что паровоз, украшенный сиренью, в яворском депо никому не бросался в глаза.

С цыгаркой в углу рта, в фуражке, лихо сдвинутой на затылок, в новом, но уже замазанном комбинезоне, с чёрными разводами на щеках, сияя глазами, шумный и весёлый, каждому друг и товарищ, Кларк подошёл к паровозу, постучал алюминиевым портсигаром о железные перила лестницы.

В окне паровозной будки показался кудрявый смуглолицый машинист Василий Гойда.

— А, демобилизованная гвардия! Заходи.

Кларк поднялся по крутой лестничке на паровоз, протянул руку механику.

— Так, говоришь, к тебе можно без доклада входить и слесарю третьего разряда? Молодец, не обюрократился. Здорово, Петро!

— Хоть я и не Петро, — откликнулся машинист, — а все ж таки здорово. Василием я до сих пор прозывался. Забыл?

Кларк умышленно называл Василия Гойду Петром, Он, конечно, ничего не делал так, по простому душевному движению, всё у него было рассчитано, заранее продумано.

В самые последние часы Кларк неожиданно узнал, что его случайный вокзальный знакомый, молодой машинист Василий Гойда является достопримечательной фигурой Явора. До своего совершеннолетия он уже прошёл большой путь: несколько лет партизанил. Главное же, что вызвало беспокойство Кларка, — участие Василия Гойды в боях за карпатские хребты в составе той части, где служил Белограй.

Осенью тысяча девятьсот сорок четвёртого года советские войска штурмовали укреплённый горный хребет Яблоницкий и вступили в пределы Закарпатской области. Сотни проводников из местных жителей и партизан нацеливали роты, батальоны и полки на фашистские узлы сопротивления. Василий Гойда, тогда ещё подросток, был в числе проводников. Тёмной ночью он пробрался с русскими сапёрами к Ясинским воротам, запиравшим вход в долину Тиссы, и перерезал подземные кабели, подведённые под огромную скалу, куда было заложено фашистами несколько тонн взрывчатых веществ. Замаскировав следы повреждения, Василий Гойда и его товарищи скрылись.

На другую ночь разведчики вернулись в Ясиню во главе штурмовых батальонов. Та самая скала, которая должна была взорваться при появлении русских в ущелье, не сбросила на головы наступающих ни единого камня. Партизан Василий Гойда хорошо знал Ясинский укреплённый район, все четыре десятка двухамбразурных дотов, их точное расположение, секторы обстрела и подступы к ним. По тайным тропам штурмовые группы обошли минные поля, электрифицированные проволочные заграждения и ворвались непосредственно в укреплённый район. Забрасывали амбразуры гранатами, закупоривали камнями, землёй.

Вот в этих закарпатских боях, по всей вероятности, полагал Кларк, могли встретиться Василий Гойда с Иваном Белограем. Но если это и случилось, то вряд ли в той сложной обстановке они имели возможность хорошо запомнить друг друга. Значит, рассуждал Кларк, надо не прятаться от Гойды, а смело атаковать его. Задача облегчалась тем, что Василию Гойде было немногим больше чем двадцать.

В своём тайном исследовании Кларк писал о советской молодёжи:

«Молодость всегда остаётся молодостью, при любых социальных потрясениях. Никакие доктрины и проповеди, никакие заклинания не могут сделать пылкого юношу зрелым мужем, вооружённым суровой мудростью.

Молодость щедра по природе и прекраснодушна: дарит свои цветы всякому, кто протягивает к ней руку.

Сама ещё в зелёном пуху, она любит покровительствовать. Доверчивость — её естественное состояние. Она чаще всего принимает человека таким, каким он хочет показать себя. Преданная добру, молодость не может себе представить, что рядом с ней кто-то живёт по иным законам. Счастье и борьба нередко кажутся ей полярными понятиями. Она любит песни со счастливыми концами».

Эта «отмычка», которую Кларк уже применил к сердцу Терезии, казалась ему подходящей и в данном случае.

— Товарищ Гойда, а мы ведь старые знакомые, — глаза Кларка улыбались. — Может быть, ты припомнишь, где мы встречались?

— Так я же сразу тебя узнал. Разве можно забыть такого боевого гвардейца… На вокзале мы с тобой встретились. Ещё и выпивали за здоровье друг друга.

— Нет, мы гораздо раньше с тобой встречались.

— Где? Когда?

— Неужели забыл? Эх, а казалось, всю жизнь будешь помнить. А я тебя вот действительно сразу узнал. Здорово ты изменился. Вырос… Возмужал. Ну, а я?… Смотри получше и вспоминай, товарищ Гойда…

Кларк дважды перевернулся на каблуках, показывая себя со всех сторон.

— Ну, вспомнил? — он схватил Гойду за руку, повыше локтя, крепко сжал…

— Яблоницкий хребет… Ясинский укреплённый район… Штурм линии Арпада… Венок из роз… Сержант Иван Белограй… Ага! По глазам вижу, что начинаешь вспоминать. Друже, отчаянная твоя голова, перед тобой стоит тот самый Иван Белограй, который вместе с тобой штурмовал железобетонные доты в Ясине, который карабкался на Полонины. Да, да! Всё это я тебе хотел сказать еще там, на вокзале, но ты взял и сбежал.

— Иван?… Белограй?…

«Воевал я с ним или не воевал? — спросил себя Василий Гойда и твёрдо ответил: — Нет, не воевал».

Кларк извлёк из кармана пачку бумаг, бережно разгладил их.

— Знакомые подписи? Командир корпуса генерал Гастилович!… Начальник штаба корпуса полковник Шуба!… Командир полка Герой Советского Союза Угрюмов!…

Затем Кларк достал аккуратно сложенную, пожелтевшую от времени многотиражку. На первой странице была напечатана большая статья, озаглавленная: «Подвиг гвардейца Ивана Белограя».

Василий Гойда казался Кларку серьёзным препятствием, преодолеть его нелегко. Ну и что же! Его план использования в своих целях Василия Гойды очень рискован, но разве это более рискованно, чем всё, что сделал Кларк? Но если атака на Гойду окажется удачной, то он намного сократит свой путь к победе. Гойда, наверное, в конце концов поймёт, с кем подружился, какие услуги оказывал врагу, но будет уже поздно — Кларк к тому времени исчезнет.

Но как ни высоко ставил своего противника Кларк, а всё же недооценил его.

Василий Гойда, несмотря на свои двадцать два года, отлично разбирался в людях. Если уж он вверял свою душу, то всю без остатка, но не легко он её вверял и не всякому. Обладая горячим сердцем, он, однако, всегда знал, за что именно любит того или иного человека, чем скреплена его дружба с ним.

Закарпатские партизаны не доверяли бы ему серьёзные дела, если бы он десятки раз не доказал, что умеет быть храбрым и осторожным, умным и бдительным. Рискуя жизнью, он выполнял важные поручения командира партизанского соединения. То под видом верховинского пастушонка, то школьника, едущего на каникулы, то бродячего музыканта он проникал в Мукачево, Ужгород, Явор и даже в румынский Сигет, стоявший на рубеже Закарпатья и Трансильвании. Возвращался в партизанский штаб всегда благополучно, с богатыми сведениями: сколько и где расквартировано карательных эсэсовских полков, сколько эшелонов с войсками прошло на Восточный фронт, какие новые приказы обрушили на головы закарпатцев марионеточные бургомистры, какое добро, приготовленное для отправки в Германию, лежит в яворских пакгаузах. Действовал, где маскируясь возрастом и наивной улыбкой, где прикидываясь деревенским простачком, а где и с помощью верных партизанских друзей.

Чуть ли не три года вёл разведку Василь Гойда в глубоком тылу врага и всегда оправдывал доверие командования. Если бы он не умел разбираться в людях, если бы не понимал и не чувствовал, кому имеет право довериться, а кого подозревать, если бы не научился читать мелкие приметы неправды, не продержаться бы ему так долго в подполье.

К счастью, Кларк ничего не знал об этой стороне жизни Гойды.

Панибратский тон и напористость Ивана Белограя не понравились Василию Гойде. Размахивает приказами, навязывается во фронтовые друзья… Что ему надо? Вот так, наверное, он навязывался в друзья и тому артиллеристу-старшине, с которым пировал на яворском вокзале. Гойда во всех подробностях восстановил разговор, который он нечаянно подслушал, сидя за соседним столиком. Особый смысл теперь приобрели для него слова старшины: «Удивляюсь, Иван, — всего один час тебя знаю, а нравишься так, вроде мы с тобой всю жизнь дружили».

— Белограй!… Вспомнил!… — воскликнул Гойда. — Ты был ранен в Ясине, когда штурмовали укреплённый район. Так?

— Вот и забыл! — снисходительно улыбнулся Кларк. — Не в Ясине, а за Раховом. В Ясине я ещё на всю зажигалку давал прикурить фрицу.

— Правильно. Всё вспомнил. Тебя хотели отправить на попутном танке в госпиталь, а ты сопротивлялся: «Моя рана пустяковая, оставьте меня на фронте». Было такое дело?

Кларк был слишком хитёр, чтобы сразу же схватиться за этот спасательный круг, который ему подбросил Гойда.

— Не знаю, что я кричал, не знаю, на чём меня увезли в Рахов. Очухался я уже в госпитале. — Кларк ещё раз обвёл взглядом Гойду с ног до головы. — Ну, и вытянулся же ты, — тополь за тобой не угонится. И я тоже, скажи по совести, здорово изменился, а?

— Не знаю. Плохо помню, каким ты был в ту пору.

— Был, Петро, таким, что все верховинские девчата заглядывались.

— Кури!… — Гойда протянул голубую пачку сигарет «Верховина».

— Не для меня такая панская нежность. Я употребляю громобойную махорочку, — Кларк стал крутить толстую козью ножку. — Ну, как машина? — спросил он минуту спустя, нежно похлопав по горячему кожуху котла.

Глаза молодого машиниста, как и ожидал Кларк, заблестели.

— Замечательная. Отремонтировали на славу.

— Таскать тебе, Петро, не перетаскать поезда: в Венгрию и Чехословакию, в Румынию и на Карпаты.

— Я ж тебе сказал, не Петро я, а Василь, — терпеливо, не обижаясь, проговорил Гойда.

— Сегодня куда собрался? — Кларк задымил самокруткой.

— Через Тиссу, в Венгрию.

— Венгрия!… Всю я её прошёл, от Тиссы до самого Дуная. — Кларк закрыл глаза, скорбно поджал губы и вздохнул. — Друга я похоронил в Тиссаваре.

— В Тиссаваре? В братской могиле? Как его фамилия? Я всех знаю, кто там лежит.

— Сержант Иванчук, Петро Сергеевич, — ответил Кларк. — Парень был — кровь с молоком. Голубые глаза. Русый чуб. — Кларк помолчал. — От самого Сталинграда вместе воевали. Ближе брата он мне был. Поверишь, каждого человека, кто нравится, Петром с тех пор зову.

Кларк усмехнулся. Теперь, конечно, Василий понял, почему он так упорно называл его Петром. Кларк раздавил окурок каблуком. Не поднимая головы, сказал глуховатым печальным голосом:

— Поклонись, Петро, той братской могиле и положи на неё ветку сирени.

Кларк вскинул голову и, будто впервые, увидел кувшин с букетом белой махровой сирени. Сурово прищурясь, он долго смотрел на него. Потом молча снял со своей груди орден Славы, отделил от него муаровую ленточку, приколол её булавкой к цветам.

— Вот, так и положи! — сказал он внушительно. — Больше всех своих орденов любил мой Петро простой солдатский орден Славы.

…Павшие в боях лежали на орудийных лафетах, укрытые красными знамёнами и засыпанные тёмноалыми розами.

Они погибли здесь, на тиссаварском плацдарме, на левом берегу Тиссы, в боях за первую пядь венгерской земли.

Их хоронили в суровый день октября тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Шёл мелкий и густой, тёплый и бесконечный дождь, какие бывают только в Закарпатье. Пепельно-чёрные, с белыми зубцами вершин тучи наползали с гор и закрывали равнину. Один за другим падали в тяжёлые серые сумерки удары колокола тиссаварской церкви. Траурная процессия медленно двигалась по городу. Тысячи венгров, склонив головы, с зажжёнными факелами в руках, следовали за строем советских бойцов и офицеров.

Братья по оружию — сержант и полковник, капитан и ефрейтор, рядовой и лейтенант, пехотинец и артиллерист, сапёр и танкист — легли рядом, плечом к плечу, как и воевали, в одну братскую могилу на центральной площади города Тиссавара.

Серебристые ели, юные карпатские сосны выстроились вокруг литой бронзовой ограды. У подножья обелиска зеленел никогда не увядающий горный мох… Чуть ли не круглый год цветут здесь розы: белые и алые, розовые и оранжевые, с берегов Дуная и озера Балатон, горные и равнинные, все виды роз, какие только есть в Венгрии, Венгры кладут на мрамор надгробной плиты горные фиалки, подснежники, тюльпаны, незабудки, сирень, ветки японской вишни с гроздьями цветов, венки из махровой гвоздики, многоцветные маки.

Днём и ночью под толстым матовым стеклом, на котором начертаны имена погибших, струится неоновое пламя, И рядом с этим вечным огнём часто загорается скромная восковая свеча, поставленная крестьянкой из земледельческого кооператива имени Матиаса Ракоши или какой-нибудь труженицей города Тиссавара.

Пионерская колонна, проходя мимо могилы советских воинов, дружно вскинет руки над головами и провозгласит:

— Элоре, пайташок! Вперёд, друзья!

Венгерский солдат не пройдёт мимо, чтобы не отдать честь праху бойцов великой армии, которая помогла миллионам людей отвоевать свободу и мир.

Всякий, кто едет из Вены в Будапешт, в Советский Союз, или из Москвы в Будапешт и Вену, считает сердечным своим долгом склонить голову перед гранитным обелиском.

Готовясь к переходу советской границы, Кларк поставил в известность своих начальников, что он при благоприятном исходе его командировки использует новый, придуманный им приём связи: перешлёт на тиссаварскую могилу советских героев букет сирени с приколотой к нему муаровой ленточкой. Завтра, а может быть уже сегодня, шеф Кларка получит орденскую ленточку, на которой шифром будет написано первое донесение нового яворского агента: «Закрепился, как предусмотрено. «Старик» погиб. Возникла опасность провала. Принял меры. На русском паровозе № 50/49 в какой-нибудь следующий рейс будет направлен в поддувале, в асбестовом мешке, «Бездомный». Укройте в надёжном месте. Подробности — позже».

Иван Белограй звонко шлёпнул себя по лбу:

— Да, Петро, чуть было не забыл! Слыхал, какое мне счастье сегодня привалило? Выиграл по займу. Да ещё как! Двадцать пять тысчёнок с неба упало… Куплю «Победу».

Он подмигнул Василию Гойде:

— Приходи после работы — кутнём так, что в Карпатах аукнется. Адрес запомни: Степная, 16, дом бабки Марии. Пока!