Над Тиссой. Горная весна (из пограничной хроники)

2

В те же мартовские дни на карпатских вершинах, в одной из глубоких пропастей у подножия Ночь-горы, вокруг которой вьётся автомобильная дорога, был обнаружен убитый человек. Судя по нежной коже на лице, по светлым кудрям, по крепким и белым зубам, он прожил на свете не более 25-26 лет. Человек был умерщвлён предательски: его ударили каким-то тяжёлым металлическим предметом в затылок, размозжив череп. Потом уже, когда он упал, ему расчётливо нанесли две ножевые раны в грудь, раздели догола и бросили с обрыва в заснеженную пропасть.

Осматривая труп, майор Зубавин обратил особое внимание на кисть правой руки. Она была жестоко изуродована, тоже, как определил Зубавин, после убийства. Зачем? Конечно же, для того, чтобы устранить надпись, которая была вытатуирована на тыльной стороне ладони. К счастью для следствия, убийцы не до конца оказались предусмотрительными или им что-нибудь помешало: они уничтожили большинство букв татуировки, но одна буква «Е» всё же ясно читалась.

Зубавин приказал тщательно обыскать местность, прилегающую к Ночь-горе. Неподалёку от места происшествия была обнаружена единственная улика: полузасыпанная снегом цветная фотография, вырезанная из журнала «Огонёк» и наклеенная на плотный картон. На фотографии изображалась Терезия Симак, всем известная девушка из пограничного колхоза «Заря над Тиссой», Герой Социалистического Труда.

Принадлежала эта журнальная вырезка именно убитому или кому-нибудь другому? На этот вопрос, как и на многие другие, пока не было ответа. Не прояснила дела и Терезия Симак, приглашённая на беседу к майору Зубавину. Он положил перед ней увеличенный снимок с убитого и спросил:

— Вы встречались с этим человеком?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Подумайте хорошо. Может быть, всё-таки когда-нибудь, хоть один раз, встретились?

— Нигде. Ни разу. Не знаю, кто он такой.

Несмотря на большие и долгие усилия следственных органов, установить личность убитого тогда не удалось, и он был похоронен как безвестный. И только через длительное время, благодаря усилиям многих людей, выяснилось, что убит был Иван Фёдорович Белограй,

Экспресс, на котором ехал из Москвы Иван Белограй, состоял из синих цельнометаллических вагонов с эмалевыми трафаретами: «Москва — Будапешт-Вена», «Москва — Прага», «Москва — Явор».

Тяжёлые шторы и лёгкие занавески на ярко освещённых окнах были распахнуты, и Белограй хорошо видел пассажиров, устраивающихся на временное местожительство. Так как Иван был человек весьма общительный и крайне любопытный, то он не спешил войти в свой вагон. Молодые люди, по-летнему загорелые, в одинаковых спортивных костюмах — синие, плотной шерсти шаровары, собранные на щиколотке, куртки с золотыми гербами СССР на груди — теснились у открытых окон одного из вагонов.

Как мог Иван Белограй, гиревик и волейболист, несколько раз представлявший Советскую Армию на физкультурных парадах, не узнать мастеров спорта, известных всей стране?

— Смотри, капитан! — напутствовал футболистов один из провожавших. — В воскресенье надеемся услышать по радио, что над пражским стадионом взвился красный флаг победителя. Мы уже с батькой и по сто граммов приготовили. Выпьем за ваше здоровье.

— Вы-то, может быть, и выпьете, а вот мы… Наш Иван Трофимыч скоро крем-соду объявит алкогольным напитком.

Белограй, улыбаясь, пошёл дальше. У следующего вагона стояли, робко взявшись за руки, совсем молодой лейтенант и девушка. Надолго, повидимому, разлучались влюблённые. Им хотелось обнять друг друга, да так и простоять, обнявшись, до самого отхода поезда, но они никак не могли решиться на это на глазах у такого количества людей.

Белограй с доброжелательной улыбкой подошёл к парню и девушке, распахнул шинель и, повернувшись к ним спиной, скомандовал:

— Прощайтесь!

Влюблённые засмеялись и вдруг почувствовали, что тяжёлая их неловкость бесследно исчезла.

Иван Белограй уже шагал дальше, не оглядываясь.

Проходя мимо следующего вагона, Белограй обратил внимание на двух молодых женщин в котиковых шубках, похожих друг на друга. Они стояли у окна и так сосредоточенно разглядывали дорожную карту, словно им предстояло идти пешком, без дорог, по пустынной местности, а не ехать в поезде по давно известным, благоустроенным путям. Иван Белограй улыбнулся сестрам или подругам, и они подняли головы, встретились с ним взглядом.

Он задержался ещё раз, увидев большую, человек в пятнадцать, группу молодых китайцев, одетых в одинаковые синие блузы. Высокие и худощавые, кряжистые и мускулистые, черноволосые, шафранно-смуглые, они окружили седоголового человека с моложавым лицом и Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на груди и внимательно слушали то, что он им рассказывал. Девушка в очках с гладко зачёсанными лакированными волосами оживлённо переводила с русского. Алые пухлые её губы не закрывались ни на одно мгновение, а руки то и дело стремительно взлетали кверху, словно выпуская на волю долго томившихся в плену птиц.

Ещё пять минут, и экспресс отправится в свой далёкий путь — через подмосковные заснеженные леса, по весенней украинской земле, через Днепр, мимо Киева и Львова, через хребты Карпат, к пограничным берегам многоводной мутной Тиссы, к Большой Венгерской равнине, к зелёным холмам Восточной Словакии. Чуть ли не трое суток предстоит быть Белограю в дороге. «Как жаль, — думал он, — что кассир выдал ему билет не в тот вагон, где едут китайские парни и седоголовый человек с Золотой Звездой. Сколько, наверное, интересного довелось бы ему услышать от них…»

Белограй вошёл в свой вагон. Проходя по коридору, он задержал взгляд на пожилой женщине в тёмном платье. Лицо её показалось Ивану удивительно знакомым, но он не мог вспомнить, где и когда её видел.

Поезд тронулся.

Соседом Белограя по двухместному купе оказался худощавый бритоголовый человек в роговых очках. Белограй быстро и легко сходился с людьми. Он протянул руку своему спутнику, назвал себя. Тот в свою очередь рекомендовался:

— Стефан Янович Дзюба.

— Как? — переспросил Белограй.

— Стефан Янович Дзюба. Дзюба! Председатель правления Яворской артели по производству красной, то есть стильной мебели.

— Гм!… — Белограй прищурил свои весёлые синие глаза. — Стефан?… Янович?… Дзюба?… По имени вы как будто мадьяр, по отчеству чех или поляк, а по фамилии украинец. Интересно, какой же вы всё-таки национальности?

— Закарпатец.

— Что это за новая национальность? Не слыхал про такую.

— То есть, извиняюсь, украинец, русин по-стародавнему. — Дзюба помолчал. — Имена Стефана и Яна приклеили нам, Дзюбам, не по нашей воле. Вы же знаете, что закарпатская земля десять веков подряд принадлежала мадьярскому королю, австрийской короне, чехословацкому президенту. Австрийцы нас называли Карлами и Рихардами, мадьяры — Шандорами и Стефанами.

— Это верно, — согласился Белограй. — Но ничего у них не вышло: украинцы остались украинцами.

— Точно, — подтвердил Дзюба и энергично закивал своей бритой головой. — А вы?… — спросил он минуту спустя. — Вы, конечно, чистокровный русак?

— А кто ж его знает? В анкетах пишу, что русский, хотя фамилия…

— Обращай внимание не на ярлык, а на содержание, — пошутил Дзюба.

Он снял свои роговые очки и добрыми близорукими глазами, глубоко спрятанными под седыми бровями, весело смотрел на здорового, крепкого молодого человека.

— Смотрю вот я на вас, Иване, и гадаю, где ваши корни. Должно быть, вы родились где-нибудь там, под северным сиянием, в светлой хижине лесника, на берегу синего-синего озера, среди белых берёз?

Белограй засмеялся:

— Вот и ошиблись. Родился я не на севера, а на юге, в Николаевской области, на берегу моря, в просоленной рыбацкой хибаре.

Проводник принёс постельное бельё. Белограй быстро, по-солдатски, разделся и нырнул под одеяло. Улёгся и его сосед.

— Вспомнил! — вдруг воскликнул Белограй вскакивая. — Стефан Янович, вы не знаете эту женщину в чёрном платье, что едет в соседнем купе?

— Нет, не знаю, — с сожалением сказал Дзюба. — А кто она?

Белограй опять лёг, запрокинув сильные свои руки за голову, и, глядя в потолок, в какую-то одну точку, заговорил:

— Представьте глухой полустанок на Сибирской магистрали. Тайга. Снега в рост человека. Метели. Письма с фронта идут очень долго… Шесть месяцев ждала Вера Гавриловна письма от своих сыновей-близнецов, Виктора и Андрея. И вот как-то разрывает она казённый конверт…

— Погибли? — сочувственно спросил Дзюба.

— Похоронили их вместе, у подножья двух гор. Одним указом им присвоили звания Героев Советского Союза. Теперь в Словакии есть Гора Андрея и Гора Виктора Мельниковых.

Он помолчал.

— Каждый год, весною, на сибирский полустанок приходит конверт с иностранными марками… Вера Гавриловна достаёт из-под кровати чемоданчик, укладывает в него подарки друзьям и едет за десять тысяч километров, чтобы поклониться Горе Андрея и Горе Виктора, своей рукой посадить цветы на могиле героев-близнецов. В мае она возвращается домой. До границы её провожает делегация партизан-словаков, боевые друзья Андрея и Виктора.

— Наверно, там, за границей, вы и видели её? — спросил Дзюба.

— Да. Я слышал речь Веры Гавриловны в Берлине, На солдатском митинге.

— А твоя матка… где она? — вполголоса спросил Дзюба.

Белограй долго не отвечал. Дзюба терпеливо ждал.

— Нету у меня матери, — наконец откликнулся Иван.

— Умерла?

— Да. В Ленинграде. Во время блокады, от голода.

— Отец?

— Погиб на Курской дуге.

Дзюба сочувственно помолчал, потом спросил;

— Братья?

— Никого нет, все погибли.

Белограй погасил верхний свет и решительно повернулся к стенке.

Иван проснулся рано: в окнах вагона чуть брезжил лесной туманный рассвет. Белограй бесшумно спустился с верхней полки и осторожно, на цыпочках, боясь разбудить своего спутника, вышел из купе.

Вера Гавриловна уже стояла у коридорного окна, в халате, с тёмным пуховым платком на плечах, седоголовая.

За окнами, в облаках тумана, тянулись без конца без края заиндевелые брянские леса. Изредка проплывали в молочной мгле пепельно-сизые бревенчатые избы, красные домики путевых обходчиков, силосные башни, корпуса машинно-тракторных станций. Вдоль железнодорожного полотна часто зияли огромные воронки, полные чёрной воды, с белыми ледяными закраинами. Может быть, отсюда, с брянской земли, и начали свой военный поход близнецы Мельниковы, Андрей и Виктор. От Центральной России до Центральной Европы. Должно быть, об их пути и думала осиротевшая мать, глядя в туманное окно.

— Доброе утро, Вера Гавриловна!

Седоголовая женщина с удивлением обернулась.

Лицо Белограя, хорошо выбритое, излучало приветливость. И весь он, подтянутый, в мундире без погон, с орденами на груди, аккуратно причёсанный, с сияющими глазами, был такой молодой, свежий, родной, что суровая Вера Гавриловна не могла не ответить улыбкой на его улыбку.

— Как быстро вы покоряете людей! — с восхищением, проговорил Дзюба, когда Белограй вернулся в купе.

По лицу Белограя пробежала тень искреннего неудовольствия. Он достал коробку «Казбека».

— Курите, папаша!

— Спасибо, некурящий, — Дзюба положил ему руку на плечо. — Береги и ты своё здоровье, сынок, не соси эту гадость натощак. Давай позавтракаем, а тогда дыми в своё удовольствие. — Он потёр ладонь о ладонь. — Имеется любительская колбаса, чёрная икорка, сыр и даже… коньячок. Закрывай дверь, и будем пировать.

— Не откажусь.

Завтракая и выпивая, Дзюба обратил внимание на надпись, сделанную на тыльной стороне кисти руки Белограя. Некрупными красивыми буквами было вытатуировано «Терезия» — женское имя, широко распространённое в Закарпатье.

— О, друже! — воскликнул Дзюба. — Да ты уже породнился с нашими девчатами! — Он подмигнул, указывая на татуировку. — Ещё нареченна или уже законная жена?

— Знакомая.

Через два часа Дзюба осторожными вопросами вытянул из охмелевшего Белограя всё, что ему было необходимо.

Дзюба получил из-за границы, от своих давних шефов, инструкции срочно достать, не останавливаясь ни перед чем, абсолютно надёжные документы советского человека в возрасте 25-28 лет. Белограй оказался как раз таким человеком. Идеальная находка! И месяца не прошло, как гвардии старшина демобилизовался. Пять лет сверхсрочно прослужил в Берлине. Ещё бы служил, если бы не исключительные обстоятельства. Дело в том, что его жизненные планы нарушила молодая колхозница Терезия Симак, Герой Социалистического Труда, фотографию которой он увидел в журнале.

В первом своём письме он поздравил Терезию с высокой наградой и коротко рассказал о себе. Сообщил ей, что, «между прочим, собственноручно в тысяча девятьсот сорок четвёртом году, в октябре, выметал гитлеровскую нечисть с той самой земли, на которой Терезия даёт теперь рекордные урожаи. Так что, хороша дивчина, не забывай, кому ты обязана своим геройством», — гласила шуточная концовка письма.

Терезия откликнулась на его письмо. Так завязалась переписка. Ни с той, ни с другой стороны насчёт чувств ничего не было сказано. Но в каждом письме Белограй искал чего-то между строк и находил, как ему казалось. Кончилось тем, что он, когда вышел срок службы, демобилизовался, выехал в Москву и, пожив несколько дней у своей дальней родственницы, троюродной тётки, направился в Закарпатье.

Предусмотрительный Дзюба выяснил и такую важную деталь: Белограй не посылал Терезии ни одной своей.фотографии.

— Почему? — спросил Дзюба.

— Так… Разве мёртвая фотография может заменить живого человека?

— Это верно, и всё же ты мог бы хоть приблизительно проверить фотографией, пришёлся ли ей по вкусу.

— Бумагой такое не проверяется.

— Слушай, Иван, — допытывался Дзюба, — как же ты решился на демобилизацию и на такую вот поездку, не зная, любит она тебя или нет?

— Как не знаю! Конечно, на расстоянии, заочно, по-настоящему влюбиться нельзя.

— Вот, вот! Значит, у тебя нет никакого основания рассчитывать…

— Я ни на что не рассчитываю, а от надежды-матушки не отказываюсь, — он снисходительно улыбался собеседнику, неспособному, как видно, разбираться в сердечных делах…

Весёлый, в меру хмельной, Иван Белограй вскоре перекочевал в соседнее купе. Через час он перезнакомился со всеми пассажирами вагона. Скромный, застенчивый человек, московский каменщик, направлялся в Венгрию на стройки пятилетки передавать свой опыт. Певица ехала на гастроли в Прагу. Инженер-полковника вызвали в Закарпатье для приемки моста, построенного в горном ущелье по его проекту.

Юноши и девушки оказались делегатами венгерского Союза трудящейся молодёжи. Они возвращались из Сталинграда. Каждый хранил какое-нибудь вещественное доказательство своего пребывания в прославленном городе: пачку фотографий, книгу сталинградского новатора с автографом, модель сталинградского трактора, слиток сталинградской нержавеющей стали, гвардейский значок, пробитый пулей.

В купе, где разместились руководители венгерской делегации, Белограй увидел красное знамя на трубчатом нержавеющей стали древке. Сталинградские комсомольцы начертали на нём своё послание будапештским комсомольцам: «Друзья! Братья! Под этим знаменем мы построим коммунизм».

Пока Белограй знакомился с пассажирами, Дзюба, запершись в своём купе, тщательно исследовал содержимое его чемодана. Он ничего не оставил без внимания, стараясь понять, какое место занимал в жизни бывшего гвардии старшины тот или иной предмет: настольные часы-будильник с дарственной надписью на белой пластинке, беговые туфли с шипами, старенькая бритва с тонким, вконец сработанным лезвием, круглое, в форме металлического диска, зеркало с фотографией Терезии на обратной стороне, книги и блокноты. С интересом Дзюба просматривал письма, записные книжки. Особое внимание Дзюбы вызвала книга, лежавшая в чемодане, — томик сочинений Юлиуса Фучика.

«Великолепно! Лучшего и желать нельзя».

Дзюба аккуратно поставил чемодан на то место, где его оставил Белограй, и, распахнув дверь купе, вышел в коридор.

Диктор поездного радиоузла сообщил, что поезд, ввиду ремонта мостов в Карпатах, направляется в Явор кружным путём.

Ранним вечером синий экспресс, до глянца вымытый украинским дождём, медленно входил под высокие стеклянные своды львовского вокзала.

На перроне Дзюба сообщил Белограю неприятную новость.

— Выяснилось, — сказал Дзюба, — что экспресс не может следовать напрямик: на пути временный деревянный мост заменяется новым, капитальным. Придётся спускаться на закарпатскую равнину кружной дорогой через Татарувский и Яблоницкий перевалы, а дальше автобусами пробираться вдоль Тиссы. Какая досада! — Дзюба щёлкнул пальцами. — Ещё чуть ли не двое суток дороги, а мне завтра, понимаешь, завтра надо быть дома! Эх, если б машина… часа через четыре были бы уже по ту сторону Карпат!

— С приездом, Стефан Янович!

Дзюба с удивлением обернулся. Перед ним стоял высокий черноусый человек в помятой замасленной шляпе, в кожаном шофёрском пальто, в кожаных перчатках и тёплым шарфом, обмотанным вокруг шеи.

— Вот это сюрприз! — радостно воскликнул Дзюба. — Прибыл за мной?

— Как видите, — шофёр улыбнулся из-под прокуренных усов, показывая металлические зубы. — Правление артели ждёт вас не дождётся!

— Прекрасно! Поехали! — Дзюба круто повернулся к Белограю: — А ты, сынок?… Если желаешь перемахнуть Карпаты на машине, то и для тебя найдётся место.

— С удовольствием. Какой дурак откажется от такой поездки. Одну минутку подождите, я сейчас вернусь.

Иван Белограй вскочил в свой вагон. Взяв чемоданчик, он зашёл в соседнее купе.

— До свидания, Вера Гавриловна. Покидаю поезд: еду напрямик через Карпаты, машиной. Желаю счастливой дороги. На обратном пути заезжайте в гости. Ох, и встретим!

Он достал записную книжку, что-то написал в ней и, вырвав страничку, протянул женщине.

— Ищите по этому адресу: Колхоз «Заря над Тиссой», Гоголевская, 92. Терезия Симак. Любую справку получите у этой дивчины.

Вера Гавриловна нежно и грустно посмотрела на ровесника своих сыновей, неопределённо сказала:

— Что ж, сынок, может быть, и заеду.