Надежда

Воры

— Ну, повтори еще раз… Ты что, не слышишь, что я говорю?..

Мальчик не ответил. Он смотрел задумавшись в окно. Косой луч солнца ударил в запыленное, с разводами грязи стекло, и от этого пыль засветилась.

Женщина на постели дернулась под серым одеялом.

— Рой! — голос у нее был нервный и высокий.

— Да, мама! — Большие серые глаза мальчика остановились на раздраженном лице женщины.

— Ты слышишь, что я говорю?

— Слышу.

Мальчик как будто очнулся от сна.

— Так что же ты не делаешь?

— А что делать? — глаза у мальчика были недоумевающие.

Женщина приподнялась на постели, одеяло соскочило с плеча, обнажив бледную сухую кожу. Она встряхнула длинными, нечесанными черными волосами.

— Что ты со мной делаешь! Ты убить меня хочешь. Дай воды!

Мальчик в углу комнаты приподнял эмалированную крышку с ведра и зачерпнул кружкой. На нем была полосатая трикотажная рубашка, какие носят ребята в городе, и вытертые бархатные штаны до колен.

Он подал воду матери.

Она выпила половину кружки и выплеснула остаток на земляной пол.

— Ты, наверное, хочешь меня убить.

— Да нет, мама. Зачем ты так говоришь…

— Ну повтори всё, что ты скажешь там.

— Да зачем? Я же знаю…

Женщина гневно взмахнула рукой.

— Ну ладно-ладно. Я сейчас… Я подойду к окошку, постучу и, когда мне откроют, скажу…

— Дурак! — Женщина в отчаянии приподнялась и опять бессильно упала на серую подушку. — Дурак! Вот совсем не так. Сначала ты подашь квитанцию. Если ты сначала заговоришь, он захлопнет окошко и не станет ничего слушать.

— Ну да! Я забыл… Сначала я подам квитанцию, а потом начну говорить. — Голосу мальчика был монотонный. Он смотрел всё туда же, в окно, где в солнечном луче искрились пылинки. — Я скажу, что папа прислал нам денег из Висконсина, но мама больна и не может за ними прийти. Она послала меня и дала мне квитанцию.

— Ну и дальше?

— Всё.

— А если он спросит, ходишь ли ты в школу и есть ли у тебя школьное удостоверение, — что ты скажешь?

— Я скажу, что не хожу в школу, потому что мы приехали сюда недавно и я не успел начать.

— Ну, а потом?

— Потом я сосчитаю деньги.

— Не отходя от окошка?

— Не отходя от окошка.

— Потом?

— Потом зашпилю карман булавкой и буду держать его вот так.

— Сколько должно быть денег?

— Сорок два доллара… И сразу пойду домой, никуда не заходя и не глядя по сторонам.

— Ты знаешь для чего нам нужны деньги?

— Знаю. Ведь ты же объясняла.

— Ну ладно, — женщина облегченно откинулась на подушку. Она провела рукой по груди, — Если бы не это, я бы сама пошла. Разве можно тебя посылать за деньгами!

— Мама!

— Что?

— Идти?

— Иди.

Мальчик повернулся и пошел к двери. Женщина смотрела на его маленькую фигурку. На локте полосатая рубашка у него была чуть-чуть продрана. Мальчик взялся за деревянную ручку двери.

— Рой!

— Что?

— Поцелуй меня.

Он вышел и зажмурился от солнечного света. Батраки на этой окраинной улице находились далеко один от другого. Чахлые травинки росли между булыжниками. Сразу за их домом начинались железнодорожные пути. Красные, синие, фиолетовые вагоны стояли на рельсах. Мелкие камешки между шпалами отливали радужными нефтяными пятнами.

Где-то простучал колесами поезд. Значит, 10 часов. Хорошо в городе! Всегда знаешь, сколько времени. У каждого часа свои звуки. Утром в 6 часов за стенкой начинает ругаться Джаспер. Он всегда ругается, пока встает и пьет кофе. Потом проезжает фургон молочника. Колеса стучат по булыжнику, — 7 часов. На этой улице редко кто берет молоко, но он тут ездит, потому что ему ближе.

Потом пригородные поезда. Каждый час. Не то, что на ферме. Там только три времени. Утро — надо выгонять корову и теленка. Полдень — мать приходит домой и приносит ему завтрак. Вечер — корову гнать обратно. А зимой совсем нет времени, — сидишь весь день в комнате и смотришь на двор в продутый в стекло кружок.

Хорошо в городе! Можно ходить по улицам и рассматривать дома, магазины, трамваи. Можно пойти в порт и смотреть на корабли.

Задумчиво обведя взглядом залитые солнцем крыши бараков, серые камни мостовой, вереницу разноцветных вагонов на путях, мальчик пошел на почту.

— А сколько тебе лет? — спросил кассир.

— Одиннадцать.

— Откуда же вы приехали?

— Из Висконсина. Там у нас ферма была. Папа остался работать в лесу, а мы приехали сюда к бабушке.

— А почему же бабушка не пришла за деньгами?

— Она умерла два месяца тому назад.

— Ну, ладно. Вот считай. Сорок два доллара.

Смотри, чтобы у тебя не украли. Сразу иди домой.

— Спасибо, мистер.

Кассир скучающе оглядел маленький зал почтового, отделения с кафельным полом и серыми стенами. Небольшая очередь стоит за письмами у барьера напротив. За столом толстый небритый мужчина пишет письмо. В углу возле телефона высокий тощий брюнет в полосатом пиджаке шарит в карманах, ищет монетку. За деньгами больше никого нет.

Кассир захлопнул окошко. Мальчик пересчитал еще раз деньги. Всё правильно. Он сунул деньги в карман, вытащил из другого кармана булавку.

— М-м-м!

— Что? — Мальчик обернулся.

Перед ним стоял мужчина в полосатом измятом пиджаке и темных брюках. Мужчина был высокого роста. С подвижным, нервно дергающимся лицом, с черными седеющими всклокоченными волосами. У него был высокий лысеющий лоб, глубокие морщины возле рта.

— Что, мистер? — недоуменно спросил мальчик, держа в руке булавку.

Мужчина показал себе пальцем на губы и помотал головой. Потом он взял себя за ухо и снова помотал головой. У него были блестящие черные глаза. На барьере он показал, переставляя пальцы, что надо куда-то идти.

На лице у мальчика было недоумение и растерянность. Он широко раскрыл глаза и отступил на шаг, прижав руки к груди.

— Я вас не понимаю, мистер. Вы не можете говорить?

Мужчина помычал. Он начертил в воздухе пальцем какую-то фигуру. Он требовал ответа.

Мальчик оглянулся по сторонам. Люди, стоявшие в очереди за письмами до востребования, равнодушно смотрели на них. Толстый небритый мужчина за столом быстро писал что-то на грязном листке бумаги.

Мужчина в полосатом пиджаке рассердился. Он гневно ткнул мальчика пальцем в грудь, затем, так же зло, — себя. Он скорчил гримасу, выражающую презрение.

Мальчик догадался, что это глухонемой. Он слышал про таких раньше, но никогда еще не видел их. Ему было жалко мужчину, он старался понять, чего тот хочет, но не мог. Оттого, что все другие смотрели на него и видели, что он ничего не делает, чтобы помочь глухонемому, мальчику было стыдно. Он покраснел.

— Я вас не понимаю, мистер.

Мужчина зло махнул рукой, повернулся и отошел. С минуту он стоял, думая, что сделать, напряженно пожевывая губами. Потом вытащил из кармана старую, потрепанную газету и огрызок карандаша и снова шагнул к мальчику. Он показывал теперь, что напишет свой вопрос на бумаге. Он взял мальчика за плечо и подтолкнул его к столу.

Мальчик обрадованно закивал головой. Конечно, если он напишет на бумаге, всё будет понятно.

Мужчина посадил мальчика на стул. Движения у него были нервные и порывистые.

— Да, да, мистер, — сказал мальчик с облегчением. — Пишите, пожалуйста.

Мужчина разостлал газету перед мальчиком. Рука у него была морщинистая и шершавая, с большими твердыми ногтями. Он сжал карандаш и начертил на газетном листе две длинные линии. Рука у него дрожала, и линии получились неровными. Потом он пересек их еще двумя новыми. Он опять замычал, стуча по газете карандашом.

Мальчик смотрел на него с отчаянием.

— Я не понимаю, мистер.

Теперь и другие заинтересовались тем, что спрашивал глухонемой. Толстый небритый мужчина встал со своего места, обошел стол и склонился над газетой, придавив мальчика грудью.

К ним подошла полная женщина, за ней еще одна, в красном свитере, брюнетка.

Глухонемой снова схватил карандаш. Он опять рисовал какие-то линии, стучал пальцем и карандашом по газете и требовательно мычал. Лицо его нервно подергивалось.

Мальчик сидел, растерянно сгорбившись. Толстый мужчина давил ему на плечи, прижимая к столу. Газета почти сползла мальчику на колени. Никто кругом не мог понять, чего хочет глухонемой.

— Не понимаю, — сказал небритый. Он обращался к глухонемому. — Не понимаю, — слышите? — Он отошел от мальчика.

Мужчина в полосатом пиджаке с отчаянием огляделся. Руки у него дрожали. Он ударил себя в грудь, схватил газету и, мыча, быстро вышел на улицу.

— Несчастные люди, эти глухонемые, — сказала полная женщина, возвращаясь к барьеру, где была ее очередь.

Мальчик растерянно смотрел вслед глухонемому. В одной руке у него была булавка. Он взглянул на нее и вспомнил, — надо зашпилить карман и скорее к маме.

Он встал и сунул руку в карман. Денег не было. Он сунул руку в другой карман — пусто! Опять в первый. Нет ничего. У него вспотел лоб, и он вытер его рукой, взъерошив светлые волосы. Опять в правый карман. Ничего нету. Совсем пусто.

Растерянно он посмотрел на стул, на котором только что сидел. Ничего. Под столом тоже не было денег. Губы у него задрожали. Но он сдержался и, бледный, с широко открытыми глазами, продолжал шарить по карманам.

Полная женщина, издали наблюдавшая за мальчиком, подошла к нему.

— Ты что-нибудь потерял?

Мальчик поднял на нее глаза.

— Да, мисс. Вы не видели мои деньги?

— Какие деньги?

— Я только что получил вот тут, — он показал на окошко. — Сорок два доллара.

— Нет, не видела, — сказала женщина. — А куда же ты их дел?

— Я положил в карман.

— Я видела, как он получал, — вмешалась брюнетка в красном свитере.

— Ну, и теперь их нету? — продолжала полная.

— Нету.

— Это, наверное, толстый украл, — сказала брюнетка. — Они вдвоем с этим глухонемым. Я видела, когда сюда шла, как они стояли рядом.

— Что же вы не сказали? — спросила полная.

— А я откуда знала?

— Несчастный мальчишка, — сказала полная, отходя мальчик шагнул за ней. Губы у него дрожали.

— Мисс…

— Ну что?

— Что же мне теперь делать?

— Вот глупый! Беги ищи их. Может быть, они еще где-нибудь тут.

Мальчик шагнул по кафельному полу к двери. Он оглянулся на полную женщину и шагнул еще раз, быстрее.

— Ты беги скорее, — сказала брюнетка. — Разве можно таких детей посылать за деньгами!

Мальчик вышел на улицу. Солнечные лучи падали теперь вертикально на асфальт. На улице никого не было.

— Ну, хорошо, — сказал дежурный по участку, сержант О’Флаэр. — Хорошо, — повторил он, глядя на стоявшего за барьером мальчика. — Кто его привел? Кто может всё рассказать?

— Его Маккормик привел, — сказал сидящий на деревянной скамье у стены полисмен. — Он тут рядом, в дежурке.

— Позовите его, — сказал сержант. Он разглядывал мальчишку. Серые большие глаза, светлые волосы. Худой, как все дети в этом районе. Одно колено в крови. Конечно, это он еще хорошо отделался.

Маккормик вошел, надевая фуражку. Другой рукой он вытирал пот с затылка. Он был красен, как начищенная медь, и, казалось, готов был перелиться через тугой воротник мундира. Дожевывая что-то, он отдал честь.

— Слушаю, сержант.

— Расскажите, как было дело, Маккормик.

— Вот, — сказал полисмен, вытирая платком лоб. — Я стою у папиросной лавки и разговариваю с этим греком, который там всегда продает земляные орехи. Появляется вот этот, — он махнул рукой в сторону мальчика. — Он встает у трамвайной линии и стоит. Остановки нету у папиросной лавки. А он стоит и не переходит улицу. Я сначала подумал, что он хочет что-нибудь положить на рельсы, пистон какой-нибудь. Ну, у него был совсем растерянный вид. Такой вид, что он вот-вот что-нибудь выкинет похуже. «Тут что-то не ладно, — говорю я греку. — Сейчас он что-нибудь выкинет».

— Короче, Маккормик. — Сержант вытащил платок и тоже вытер себе затылок.

— Сейчас, сержант, — полисмен набрал воздух. — Тогда я подхожу к нему. — Он опять показал на мальчика. — А он даже не слышит. Я ему кричу «Эй!», а он не слышит.

Мальчик стоял, опустив голову.

— Ну и вот идет трамвай, — продолжал полисмен. — Я подхожу ближе. Трамвай уже недалеко. Тогда вот этот, — полисмен подтолкнул мальчика, — берет и ложится на рельсы. Чтоб мне провалиться на этом месте, — полисмен обвел глазами стены комнаты, призывая их в свидетели. — Чтоб мне не сойти с места, он ложится на рельсы. Тогда я…

Он еще раз набрал воздух. Сержант слушал его, хмуро и нетерпеливо постукивая карандашом по столу.

— Тогда я прыгаю на рельсы, хватаю мальчишку за шею и вытаскиваю на другую сторону. Мне колесом чуть на пятку не наехало. Вот столько осталось. Ей-богу… Вожатый ведь не может сразу затормозить. Вот столько осталось. Не больше сантиметра.

— Ну ладно, — сказал сержант. — Спасибо, Маккормик. Мальчик, как тебя зовут?

— Рой, мистер, — сказал мальчик.

— Мне идти? — спросил полисмен.

— Нет, подождите, Маккормик. Как твоя фамилия? — он обращался к мальчику.

— Джонс.

— Лет?

— Что? — не понял мальчик. — Ах, сколько лет? Одиннадцать.

— Где живешь?

— В Латинском 10, на 26-й улице.

— Ого! — свистнул сержант. — Что же ты так далеко забрался лезть под трамвай?

Мальчик молчал.

— Зачем ты лез под трамвай? Что-нибудь дома случилось?

— У меня деньги украли, — сказал мальчик глухо. — Мама послала на почту, а там украли. Сорок два доллара.

Сержант промычал что-то неопределенное.

— Мистер, — мальчик с надеждой посмотрел на сержанта. — Может быть, вы их отберете?

— А ты знаешь, кто украл?

— Знаю. Двое мужчин. Мне одна женщина сказала.

— А где они теперь, ты знаешь, эти мужчины?

— Нет, не знаю.

— Ну вот, видишь, — сержант вздохнул. — Как же я отберу деньги?

Мальчик опустил голову.

Сержант опять что-то промычал. С минуту он сидел задумавшись, потом посмотрел на полисмена Маккормика, который сидел на скамье.

— Маккормик!

— Слушаю, сержант, — полисмен встал.

— Пожалуй, его придется проводить к матери, а то он опять что-нибудь устроит.

— Конечно, — нерешительно сказал полисмен. — Ну и жарища стоит! До Латинского квартала километров восемь отсюда?

— Наверное, — прикинул сержант. — Часть можно на трамвае проехать.

Полисмен вздохнул.

— На трамвае еще хуже. Такая давка, что скорее пешком пойдешь.

Сержант пожал плечами.

— 26-я — это в самом конце, — сказал полисмен. — Туда и трамвай-то всё равно не ходит.

— Не знаю, — сказал сержант. — Я там давно не был. Ну, действуйте, Маккормик.

— Ладно, — полисмен еще раз тяжело вздохнул. Он надел фуражку и отвернулся от барьера, но затем снова шагнул к нему. — А что, сержант, если его вывести из нашего района и пустить? Больше он, пожалуй, не сунется под трамвай. Не полезешь, мальчик, правда?

— Отпустите меня, — горячо сказал мальчик. — Отпустите. — Он взялся руками за барьер, напряженно и с мольбой глядя на сержанта. — Мне нельзя домой. Отпустите!

— Маккормик, — сказал сержант вставая. — Отведите его домой. Поняли? Если его оставить так, он черт его знает что сделает.

— Ну, конечно, — сказал полисмен. — Тогда придется доставить.

— Идите, Маккормик. — Сержант схватил телефонную трубку и с ожесточением принялся набирать номер. — До этих пожарных никак не дозвонишься.

Полисмен злобно рванул мальчика от барьера.

— Пойдем, что ли!

Недавнее возбуждение покинуло мальчика. Он покорно пошел к двери.

Проходя мимо другого полисмена, Маккормик показал ему два пальца:

— Вот столько было от меня до трамвая. Не больше двух сантиметров… Ну, иди, ты…

Они прошли квартал до перекрестка. Полисмен поминутно вытирал затылок большим красным платком. Его тяжелые каблуки выдавливали на мягком асфальте полукруглые ямки. Мальчик плелся понурившись.

Напротив за трамвайной линией в парке листва на деревьях стала совсем серой от пыли. Прохожие прятались от солнца под тентами у витрин магазинов.

— Черт знает что такое, — сказал полисмен, останавливаясь. — Черт знает что такое. — Он смотрел со злостью на давно нестриженный затылок мальчика с завитками светлых волос. — Постой-ка, я выпью кружку пива.

Он повернулся спиной к мальчику и подошел к пивному ларьку. Двое ирландцев-каменщиков в запачканных штукатуркой комбинезонах подвинулись, давая ему место у прилавка. Большой красной рукой полисмен взял кружку и не отрываясь выпил ее. Он оглянулся на мальчика. Тот стоял на том же месте, где его оставили.

Полисмен со злостью стукнул кружкой о прилавок.

— Идем, что ли! — он толкнул мальчика вперед.

— Не платит? — спросил один из каменщиков у продавца.

— Что? — Мужчина поднял голову.

— За пиво, говорю, не платит? — каменщик кивнул в сторону уходящего полисмена.

Продавец, усатый, тощий, махнул рукой.

— Этот никогда не платит. Другие так иногда бросят десять — двадцать центов. А этот никогда.

Мальчик и полисмен прошли еще полквартала. Полисмен что-то бормотал сердито. Напротив входа в парк он остановился.

— Ну что, так и будешь идти?

— Что, мистер? — не понял мальчик.

— Что будешь делать, говорю?

— Не знаю, — мальчик покачал головой.

Полисмен расстегнул верхний крючок на мундире и снял фуражку.

— Слушай. Видишь этот парк? — толстым пальцем он показал на раскрытые решетчатые ворота, за которыми на выжженной солнцем аллее стояли пустые скамьи.

— Вижу, мистер, — мальчик кивнул.

— Так вот, ты пойдешь в этот парк и выйдешь через другие ворота. Понял?

— Да, — прошептал мальчик.

— Там уже не наш район, — понимаешь?

— Да, — так же шепотом ответил мальчик.

— Там ты можешь делать, что хочешь… Но если ты вернешься сюда, — полисмен оглянулся, — я тебе все кости переломаю; слышал?

Мальчик кивнул.

— Ну, что ты стоишь? Иди!

Мальчик с тоской посмотрел на заполненную трамваями, быстро движущимися автомобилями и автобусами улицу. Потом он повернулся к полисмену.

— Мистер…

— Ну что?

— А потом?

— Что потом?

— Куда мне идти потом?

— Домой. Знаешь, где твой дом?

Мальчик не ответил. Он прижал руку к груди и подошел к краю тротуара. Он как будто бы не решался перейти улицу.

— Иди, иди, — сказал полисмен.

Мальчик оглянулся. Чуть слышно он сказал:

— Спасибо, мистер.

Полисмен махнул рукой.

— Иди, иди. Не задерживайся.

Мальчик осторожно, как пробуют ногой, не тонок ли лед, ступил с тротуара на мостовую.

Тени на пустынной аллее парка удлинились. Где-то далеко, на входящих в город стальных магистралях Северо-западной загрохотал, приближаясь к вокзалу, четырехчасовой поезд.

Мальчик, сидящий на скамье, поднял голову. Надо идти. Куда идти?

Напротив, чуть наискосок от него, на скамье расположился человек в полосатом измятом пиджаке. У него были седеющие, всклокоченные волосы, подвижное, нервное лицо. Рядом с ним на старой помятой газете лежала стопка бутербродов с яйцами. Мужчина ел бутерброды один за другим, сосредоточенно глядя перед собой на скудно посыпанную песком землю аллеи. Он ел неопрятно и торопливо. Едва успевая разжевать один кусок, он откусывал другой.

Мальчик увидел мужчину, когда тот уже взялся за третий бутерброд. Лицо у мальчика побледнело, потом покраснело. Серые глаза расширились. Он поднялся, не сводя взгляда с мужчины. Несколько мгновений он стоял, сжав руки, потом шагнул раз, другой, третий. Мужчина не замечал его.

— Мистер, — это было сказано тихо-тихо, почти шепотом.

— Да! — Мужчина вздрогнул. Он посмотрел на мальчика, продолжая жевать.

— Мистер, — голос мальчика стал еще тише, — отдайте мои деньги.

— Что! — Глаза мужчины расширились. Он вскочил. На лице у него было выражение ужаса и растерянности. Так они стояли с минуту, глядя друг на друга. Мужчина тяжело дышал. Он приложил руку к сердцу. Затем напряжение оставило мужчину. Он огляделся. Они были одни в аллее. Мужчина сел и сказал:

— Какие деньги? Что ты несешь?

— Мои деньги, мамины, которые вы… которые вы взяли на почте.

— Не знаю я никакой почты, — мужчина попытался рассмеяться. — Которая почта? — Дрожащей рукой он взял бутерброд. — Ничего я не знаю. Не приставай ко мне. — Он огляделся еще раз.

— Мистер, — мальчик осторожно сел на край скамьи. — Мистер, я вас очень прошу…

Мужчина продолжал есть, не глядя на мальчика. Губы у него дрожали. Он глотал куски с видимым усилием.

Мальчик придвинулся ближе.

— Мистер, — голос у него был просительный и чуть хриплый. — Я не могу идти домой.

— Слушай, мальчик! — закричал мужчина вскакивая.

Мальчик испуганно отодвинулся.

— Если ты сейчас не… — он не окончил и сел, запахнув полосатые полы пиджака. С мрачным видом он уставился перед собой. — Я буду есть. Не мешай мне, — Он взял следующий бутерброд и с ожесточением засунул его себе в рот.

— Мистер, — в голосе у мальчика были слезы. — Ведь нельзя же так. Мама ждет.

Мужчина не смотрел на него. Он с трудом, так что на шее у него вздулись жилы, проглотил большой кусок. Так они оба сидели молча. Двое голубей спустились возле ног мужчины и, деловито воркуя, принялись клевать рассыпанные крошки яйца и булки.

— Мистер, — мальчик не знал, что сказать. На лице у него было отчаяние.

— Послушай, — сказал мужчина, выходя из задумчивости. — Почему ты не позовешь полисмена? Позови полисмена, раз я украл твои деньги. — Он огляделся.

— Не знаю, — сказал мальчик грустно.

Мужчина саркастически рассмеялся. С видом превосходства он сунул руки в карманы и вытянул ноги. Один ботинок у него был разорван: подошва отстала сверху от носка.

— Ты не можешь, — сказал он, — позвать полисмена, потому что у тебя нет доказательств. Ведь не можешь, да…

Мальчик молчал.

— Ну что же ты молчишь?

— Не знаю, — мальчик смотрел теперь на последний, лежавший на газетном листе бутерброд с яйцом. На маслянистой поверхности желтка белели крупинки соли. Один из голубей вскочил на скамью, и мальчик согнал его почти бессознательным движением. Затем он проглотил слюну и взглянул на мужчину.

— Да-а… — сказал тот протяжно. Затем он потер рукой небритую щеку. — Хочешь есть, да?

Мальчик кивнул.

— Ну ешь, — сказал мужчина. Он подвинул газету с бутербродом к мальчику и отвернулся. Мальчик взял бутерброд.

— Спасибо, мистер.

— Что? — мужчина повернулся к мальчику.

— Спасибо!

— А-а-а… — мужчина снова отвернулся, скрестив руки на груди. «Нет, — сказал он сам себе, — я не могу отдать ему деньги. Не могу». — Ты знаешь, — он резко повернулся к мальчику, и тот привстал в страхе, держа остаток бутерброда в руке, — я не ел два дня. А сегодня я ем третий раз. Не могу наесться. Что увижу на улице, то и беру. Я год без работы. Год!

Мальчик кивнул и снова взялся за бутерброд. Он проглотил последний кусок.

— Ты хочешь получить деньги обратно? — сказал мужчина вставая. Голуби вспорхнули от его резкого движения. — Ты хочешь денег? Хорошо! Тогда убей меня!

Он огляделся и, увидев лежащий за скамейкой обломок кирпича, схватил его. — Убей меня. На! — Он протягивал кирпич мальчику.

Тот в страхе попятился.

Мужчина посмотрел на него, швырнул обломок в редкие кусты и сел.

— Ты поел? — спросил он.

Мальчик кивнул.

— Ну иди.

— Куда?

— Куда хочешь… Вот туда. — Мужчина махнул рукой в сторону главного входа, откуда мальчик пришел.

— А деньги?

— Пошел вон! — он замахнулся на мальчика. — Пошел, слышишь!

Мальчик беспомощно огляделся.

— Иди, ну!.. — мужчина угрожающе привстал.

Мальчик повернулся и понурившись пошел к выходу.

Мужчина проводил его взглядом. Две-три минуты он сидел, нервно постукивая костяшками пальцев по скамье и угрюмо бормоча что-то себе под нос. Затем он порывисто встал, снова сел, опять встал и побежал вслед за мальчиком.

Он догнал его на улице. Тот стоял на краю тротуара, безучастно глядя на бегущие мимо автобусы.

Мужчина взял мальчика за плечо.

— Иди-ка сюда.

Мальчик без удивления последовал за мужчиной. Они вернулись на ту же скамейку и сели, отогнав голубей, клюющих на аллее крошки.

— Как тебя зовут?

— Рой.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Почему же ты сам пошел на почту? Где твоя мама?

— Мама больна.

— Чем она больна?

— Она говорит, что у нее в груди как камень. Мы не знаем.

— А доктор?

— Что доктор?

— Что сказал доктор?

— Не знаю. У нас не было доктора.

— А папа? Где твой папа?

— Он в Висконсине. Это он прислал денег.

— Что он там делает?

— Не знаю. Мама говорит, что он должен что-то сделать, иначе мы все пропадем.

Мужчина поднял вверх сжатые в кулаки руки.

— Мадонна! — Вернувшиеся голуби с шумом взлетели у них из-под ног. — Мадонна, за что ты караешь меня? — Он горестно покачал головой, затем обнял мальчика за плечи. — Конечно, я отдам тебе деньги.

Разве я вор? Разве я вор? Посмотри на эти руки. — Он протянул мальчику ладони с твердыми желтыми мозолями. — Они уже никогда не сойдут, эти мозоли. Я двадцать лет работал. Я уложил тысячи километров труб. Я был укладчиком труб. Меня зовут Пабло. Слышишь?

Мальчик молчал.

Конечно, я отдам тебе деньги. — Мужчина судорожно полез в карман. — Разве можно тебя посылать за деньгами! Тебя же могут обворовать. — Он вытащил из кармана несколько смятых бумажек. — Вот, видишь, здесь 18 долларов. Возьми.

Мальчик протянул руку и взял кредитки. Он смотрел на них с минуту, потом поднял глаза на мужчину.

— Мистер… — в голосе у него было отчаяние. — Ведь тут не все.

— Да, не все, — сказал мужчина. Он опустил голову. — Я уже проел два доллара. И потом вторая половина у Джузеппе. Мы ведь это сделали вместе. Но мы возьмем у него. — Он встал. — Надо идти скорее. Он может уплатить за квартиру.

Мальчик поднялся. Мужчина взял его за руку.

Идем.

Они быстро пошли по аллее. Мальчик доверчиво смотрел снизу на худое, небритое лицо мужчины.

— Вот здесь он живет, — сказал Пабло, показывая на верхние этажи большого нештукатуренного дома.

Мальчик задрал голову. Обвитые двумя шаткими металлическими пожарными лестницами кирпичные этажи уходили в бесконечную высь. Между окнами были протянуты веревки. На некоторых висело белье.

Мальчик вздохнул.

— Устал? — спросил Пабло.

— Ничего, мистер, — сказал мальчик. — Мы пойдем наверх?

— Пойдем.

Волосы на лбу у мальчика слиплись от пота. Под глазами были круги.

По лестнице неслись смешанные запахи жареного мяса, мыльного пара и каких-то кож. На черных ступенях валялись обрывки бумаги, окурки, картофельные очистки. Здесь было темно, свет падал только из маленького окна на крышу в самом верху.

На втором этаже они вдруг услышали неистовый детский плач. Дверь с треском растворилась, и девочка лет тринадцати с растрепанными волосами выскочила на лестницу и с криком промчалась мимо них вниз.

Мальчик в испуге посторонился.

— Что это она?

Пабло пожал плечами.

— Тут всегда так.

Они дошли до пятого этажа. Мужчина толкнул дверь.

— Тут не запирается, — пояснил он. — Никто не ворует, потому что нечего украсть.

По темному коридору они дошли до двери Джузеппе. Пабло постучал. Изнутри что-то ответили на незнакомом мальчику языке.

Они вошли в полутемную с низким потолком и нештукатуренными стенами комнату.

Возле стола стоял толстый мужчина, тот самый, что подходил к мальчику на почте. В руках у него был ботинок.

Он вгляделся в мальчика, лицо его побледнело, глаза расширились. Он бросил ботинок на стол и глухо сказал что-то на том же языке.

Пабло подошел к нему и начал говорить, потом оглянулся на мальчика и пояснил.

— Это мы по-итальянски. Мы итальянцы. — Джузеппе слушал его, тяжело дыша и глядя на мальчика.

Пабло говорил долго. На кровати, справа у стены, рядом с мальчиком зашевелилась какая-то темная груда. Он испуганно отодвинулся.

— Не бойся, — сказал Пабло, оборачиваясь. — Это Мария. Она снимает здесь угол. Она пришла с работы и спит. Тут еще пять человек живет. Они придут к ночи.

Он снова принялся говорить что-то Джузеппе. Тот слушал его молча. Лицо у него было печальное. Он кивал головой, отчего у него тряслись небритые щеки.

Пабло повернулся к мальчику.

— Всё в порядке. Он отдаст деньги.

— Пойдемте, — сказал Джузеппе. Он подошел к мальчику. — Ты прости нас. — Он развел руками. — Видишь, как мы живем. — Он помолчал. — Некоторые думают, что я толстый, а я больной. Ну, пойдемте.

— А деньги, мистер! — Мальчик покраснел.

— Деньги… — Джузеппе заторопился. — Конечно, конечно. — Он вытащил из кармана три пятидолларовые бумажки. — Вот тут, видишь, пятнадцать. — А еще пять надо спросить у сборщика. Я ему заплатил в счет долга.

— Ну, идемте, — сказал Пабло. — Идемте скорее.

Когда они выходили в коридор, женщина, всё время молча лежавшая лицом к стене на постели, что-то сказала по-итальянски. Джузеппе ответил ей.

— Она говорит, — объяснил Пабло мальчику, — что сборщик не отдаст пяти долларов. А Джузеппе надеется, что отдаст.

Сборщик жил в первом этаже. Дверь выходила прямо во двор.

При первом взгляде на этого человека сразу было видно, что он не из тех, кто отдает обратно уже полученные деньги. Он был высок, худ, мрачен и молчалив.

Пабло и Джузеппе заговорили по-итальянски. Пабло жестикулировал. Клок черных седеющих волос прыгал у него на лбу. Сборщик слушал их не перебивая, но без всякого выражения на лице смотрел на мальчика.

Когда Пабло кончил свои объяснения и Джузеппе подтвердил их, кивнув головой и прижав толстую руку к груди, сборщик сказал одно короткое слово и повернулся к своей двери.

Пабло загородил ему дорогу. Он не говорил, а кричал. Он потрясал руками, поднимал их к небу и показывал на мальчика.

Сборщик молча отодвинул Пабло в сторону и прошел к себе. Дверь хлопнула.

— Нет, — сказал Пабло. — Это не такой человек. Он не отдаст.

— Он неплохой человек, — мягко сказал Джузеппе. — Если он не отдал, он не может. — Он объяснил мальчику. — Ты не думай, что он плохой. Если он не будет собирать деньги, хозяин его выгонит.

Они стояли втроем молча. Мальчик прислонился к стене. Он почти уже не мог стоять на ногах. Заметно стемнело. В доме начали зажигаться огни в окнах. С верхних этажей донесся звук гитары и мужской высокий голос.

Где-то близко, очевидно во втором этаже, играли в карты и ссорились.

— Вот и всё, — сказал Джузеппе. — Нам уже ничего не сделать. Понимаешь? — Он обращался к мальчику.

— Да, — сказал задумчиво мальчик. — Да, мистер.

— Ты прости нас.

— Да, мистер.

Они помолчали. Затем Пабло осторожно сказал:

— Пожалуй, тебе нужно идти домой, мальчик.

— Да, мистер, — согласился мальчик.

Он оторвался от стены и улыбнулся растерянно. — Нужно идти… — Он посмотрел на мужчин. — До свидания, мистеры.

Оба они смотрели на его маленькую фигурку в полосатой рубашке. Медленно, чуть прихрамывая от усталости, он побрел направо от ворот.

— Вот мы и украли, — сказал Джузеппе.

— Да, украдешь тут, — Пабло сложил руки на груди и мрачно уставился в землю. — У меня прямо сердце разорвалось, когда он начал просить: «Отдайте мне мои деньги, мистер…»

— А где он живет? — спросил Джузеппе. — Он пошел направо.

— Кажется, в Латинском. — Пабло шагнул вперед. — Ведь ему надо в другую сторону…

Пабло нагнал мальчика, когда тот уже еще раз повернул направо.

— Куда же ты идешь? — Он взял мальчика за плечо.

Тот молча поднял на него глаза. Похудевшее за день лицо у него было совсем темным.

— Ты не знаешь, куда идти?

— Не знаю, мистер.

Пабло взял его за руку.

— Пойдем, я тебя доведу.

Уже совсем поздно, когда на железнодорожных путях зажглись зеленые и красные огоньки и пригородные поезда начали съезжаться домой в депо, итальянец и мальчик пришли на улицу, где длинные деревянные бараки отстояли далеко один от другого.

Женщина, которая сидела, кутаясь в платок, на скамье у одного из бараков, вскочила на ноги. Она бросилась к мальчику, как вихрь. Она целовала и обнимала его и отталкивала от себя, чтобы рассмотреть, цел ли он, и снова прижимала к себе. Итальянец стоял молча, ожидая, — Деньги, мама, — сказал, наконец, мальчик, вынимая из кармана пачку смятых бумажек.

— Деньги! — женщина схватила кредитки и быстро пересчитала их. — Она взглянула на мальчика. — Здесь не хватает восьми долларов. Негодяй! — Она размахнулась и ударила мальчика по щеке. — Негодяй! — Она размахнулась снова.

— Синьора! — итальянец схватил ее за руку. — Это я украл деньги.

Мальчик сел на скамью. Он так устал, что едва слышал сквозь сон, как кричала его мать, как Пабло пытался объяснить ей всё, что случилось. Затем они оба начали разговаривать спокойно. Пабло сел рядом с мальчиком и опустил голову.

Потом на улице раздался шум автомобильных колес. Светлое большое пятно поползло медленно по булыжнику, вырвав на минуту из темноты край черного платья матери и разорванный ботинок итальянца.

Переваливаясь на ухабах, прошла машина, большая летняя белая открытая машина, про которые пишут в журнальной рекламе «Только для тех, кто любит самое лучшее». На мгновенье сверкнули белые бегущие линии передней части, шофер, напряженно глядящий вперед, двое мужчин в светлых костюмах. Машина пошла дальше, а на мостовую у ног мальчика упал светлым огоньком окурок сигары.

Неожиданно итальянец вскочил.

— Сволочи! — закричал он вслед машине. — Сволочи! — Он нагнулся и, схватив окурок, швырнул его вслед машине. — Будьте вы прокляты!

Уже совсем засыпая, мальчик спрашивал себя: «Почему же они сволочи? Ведь они ничего плохого нам не сделали? Почему?»