Нам здесь жить

Оля и тишина

Репортаж с репетиции неслышащих актеров театра «Синематографъ» накануне важной премьеры

13.03.2011

Оля совершенна. Кудри, зеленые глаза с рыжим огнем вокруг зрачка, идеальная фигура. У нее всегда свежий маникюр, у нее не бывает слипшихся от туши ресниц и порванных колготок, она со вкусом одета. В сумке всегда есть влажные салфетки для рук, влажные салфетки для обуви, крем, ножницы, щипчики, пилочка и зубочистки. Она не толстеет. Предпочитает одеваться в черное. Много бижутерии — два черно-белых кольца со стразами, черные сережки со стразами, кулон со стразами. Стразами украшен и черный слуховой аппарат. Оля глухая.

Оглохла Оля дважды. Первый раз — в 1,5 года, еще в Барнауле, когда при тяжелом ОРВИ, перешедшем в воспаление легких, врачи назначили уколы пенициллина. Оля говорит: «Иначе бы я умерла». Олин диагноз звучал — глухота с остатками слуха, и этими остатками что-то Оля все-таки слышала (как ныряльщик слышит звуки внешнего мира сквозь толщу воды). Второй раз Оля оглохла полгода назад, после одной безумной любви. И теперь Оля не слышит почти ничего. Редуктор щелкает, давление нарастает, Оля погружается в тишину.

Оля Мельникова — актриса. Театр «Синематографъ», в котором работает Оля, готовится к премьере. В постановке по пьесе Мрожека «Вдовы» Оля играет смерть.

Оля снимает комнату на конечной станции метро. Каждое утро ее соседка и квартирная хозяйка — безработная баба Рита — стучит в дверь, и Оля чувствует этот стук. Оля подходит к окну. За окном метель, далеко внизу коробка школы, голые тополя.

В комнате Оли почти нет книг. Книги были, но Оля их продала после своей великой любви. Тогда Оля становилась совершенной, и многое из того, что она делала, не поддается логике. Теперь уже много недель Оля читает роман «Приди, полюби незнакомца». Роман плохой, но Оля читает его очень всерьез.

Еще у Оли есть фильмы: «Кровавая императрица», «Римские каникулы». Оля любит исторические драмы, романтические комедии. Только зарубежные, лучше 60-х годов. Ужасы, триллеры и боевики Оля на дух не переносит. Еще комнату украшают две иконы и фоторамка. В фоторамке сменяют друг друга эльфийские принцессы, мужские торсы и романтические стихи.

Это аудитория № 10 Государственного специализированного института искусств, сокращенно ГСИИ. Зал на 70 зрительских мест. Здесь идут учебные спектакли и здесь театр «Синематографъ» репетирует, репетирует, репетирует «Вдов».

С верхнего этажа доносится музыка — слепые музыканты готовятся к зачету. В соседней аудитории учатся рисовать люди с ДЦП.

Режиссеру Андрею Назаренко 32 года. Он преподавал в Щуке и ГСИИ одновременно. Потом пришлось делать выбор, и Назаренко неожиданно для себя остался в ГСИИ.

«Синематографъ» — это выбор каждого. Официально театра не существует, но он живет уже три года, перебираясь со сцены на сцену.

Со спектаклем точно так же. Его не должно было быть, но предыдущий режиссер «Синематографа» Варвара Гребельная пыталась поставить мюзикл «Картина Желание». И системно ошиблась — сделала ставку на музыку и быструю реакцию актеров. Быстрой реакции у глухих на музыку не получалось, поэтому спектакль не сложился. Но декорации — две металлические рамы на колесиках — остались. Кроме того, Назаренко давно хотел доказать директору театра Ирине Кучеренко, что женская часть «Синематографа» не менее талантлива, чем мужская. Нужен был женский спектакль. Так и появились «Вдовы» Мрожека. Комедия про то, как мужчины и женщины изменяют, убивают и лгут.

Настя и Маша гоняют диалог.

— «А от чего умер ваш муж?»

— «От простуды».

— «Наверное, слишком легко одевался».

— «Где там легко, даже белье носил шерстяное».

— У актера есть чувство долга и есть чувство очень долго. Держим темп! — диктует Андрей. — Вы треплетесь о похоронах мужей в кафешечке, так делайте это легче. От многозначительности кони дохнут. А про «слишком легко одевался» — это в твой огород камень, Маня. Она считает, что ты плохо следила за своим мужем. Реагируй.

Весь этот диалог Настя и Маша говорят руками. Озвучивает их Паша. Озвучка необходима — каждый спектакль «Синематографа» предназначен и для глухих, и для слышащих. Паша Ахальцев — единственный мужчина и единственный слышащий в спектакле — приглашен со стороны, из Московского областного института искусств. Паша играет официанта — образ судьбы в пьесе.

— Вы дали ему аспирин? — говорит Паша и отвечает сам себе:

— Хотела дать, но он отказался, — мол, все равно не поможет.

— Они всегда так говорят.

— Уверял, что у него покалывает не от простуды, а от шпаги. Говорю — тебя продуло, потому что вышел без шарфа, а он мне — его, мол, проткнули шпагой.

— Шпагой?

— Во всяком случае, чем-то острым.

— Я смерть, — говорит Оля. — Я знаю, когда умрет каждый. Я наблюдаю.

В ремарке Мрожека смерть обозначена как Третья Вдова. «Прежде всего высокого роста и хорошо сложена, должна уметь двигаться грациозно и с достоинством», — пишет Мрожек.

Его звали Алеша. Бывший мент, нынешний менеджер (позже оказалось — охранник). Познакомились в Интернете три года назад, зимой. 8 марта развиртуализировались. Через месяц начали жить вместе.

На «жить вместе» Олю уговаривали всем театром.

— Но я его не люблю, — говорила Оля.

— Полюбишь, — убеждала директор театра Ира Кучеренко.

И правда, Оля полюбила.

Жили на Домодедовской, в высотке на последнем этаже. Оля готовила, убирала квартиру, пыталась подружиться с его друзьями. Так она представляла семейное счастье. Алеша прописал ее в квартире и даже предлагал обвенчаться в церкви.

Потом, когда Оля была на гастролях, муж привел проститутку. Глухие очень наблюдательны, но особой наблюдательности тут не требовалось.

Алеша валялся у Оли в ногах. Оля позвонила Алешиному отцу. «Ты можешь его простить?» — спросил свекор.

И Оля простила.

Потом был еще раз. И еще.

Чужие женщины проявлялись в деталях. Волосы на полу. Кто-то трогал крем. Пробка из-под шампанского под батареей. Фрукты — он не ест фруктов, а ей никогда не покупал. Жизнь превращалась в подробный ад.

Оля начала проверять телефоны мужа и как в плохом анекдоте под записью «строитель» нашла 25-летнюю Таню. Таня делилась секретами анального секса и просила Олю не мешать их счастью.

Кончилось тем, что Оля начала вступать в обширную переписку с Алешиными любовницами. Сам Алеша уже не валялся на коленях. Он называл ее истеричкой и намекал, что тут никто никого не держит: «Но я тебя, конечно, не гоню — ты же бездомная».

Потом случился этот смог. Алеша уехал пережидать в деревню, Оля осталась в Москве. И обнаружила, что пропала сорочка. Кружевная, любимая.

Позвонила, предъявила претензии. «Хочешь уезжать — уезжай», — спокойно сказал Алеша; «Но зачем ты удержал меня тогда, в первый раз?» Алеша бросил трубку.

И Оля решила уйти. Собрала вещи, потом начала ходить по квартире. Особенно почему-то было жалко, что недавно сделали ремонт.

Дальше Оля помнит плохо. Но, судя по милицейскому протоколу осмотра квартиры, Оля разбила все, что могла разбить. Стеклянные двери шкафчиков, плиту, скульптурки, посуду, окна. Окна Оля выбивала руками. Увидела кровь, занервничала и выпила успокоительного — сразу пузырек.

— И только тогда я поняла, что очень хочу жить.

Оля дошла до соседки, объяснила ситуацию и попросила вызвать скорую.

Так Оля оказалась в психиатрической больнице.

Аудитория занята — там репетируют те, кто имеет на это большее право, чем нелегальный «Синематографъ». Актеры и Назаренко собираются в 13-й. Это гримерка. Диваны, стулья, чай.

Переводят «Алису в Стране Чудес» на жестовый язык. На «Алису» департамент соцзащиты Москвы неожиданно дал грант в 500 тысяч. Премьера, кажется, откладывается — кэрролловские парадоксы на жест перевести нелегко. После некоторых колебаний актеры заменяют «люди с другой стороны земли» на «люди Арктики и Антарктики». Словосочетание «сторона земли» на жесте не имеет смысла. Жестовый язык очень логичен.

Отдельных жестов в жестовом языке меньше, чем слов в русском. Но на смысл влияет скорость и направление жеста, положение рук относительно корпуса, слова, которые проговаривают губы. Глухие говорят не руками — всем телом.

Ощущение жестового языка у каждого свое. Настя может думать на жесте и на русском, и это будет по-разному. Маша думает образами и не улавливает тот момент, когда картинка в голове превращается в движение рук. Оля тоже думает образами, но сны ей снятся на жесте.

Как глухой ощущает жестовый язык изнутри? Как дорогу от точки к точке. Каждая точка — это смысл. Чтобы дотянуться до точки, ты делаешь движение. И еще. И еще.

Особенно сложно поддаются переводу языковые парадоксы и созвучия. Жесты должны быть похожи, и труппа «Синематографа» решает, как сказать «антиподы» и «антипятки», чтобы было смешно.

Текст пьесы на жестовом серьезно отличается от оригинального. Вот и сейчас Назаренко предлагает заменить вопрос «Куда ты идешь?» на «Откуда ты падаешь?»

Из одной руки делается земной шар, из другой — человечек, который летит, летит, летит сквозь землю. Настин зацепляется и долго болтается, пытаясь спастись. Леша переворачивает земной шар и падение оказывается путем на поверхность. Олин человечек падает прямо и долго, затем исчезает.

В психиатрической оказалось так страшно, что через пять дней Оля упросила врача отпустить ее под расписку.

В больнице Оля выучила новое словосочетание — «состояние аффекта».

— Мой психотерапевт говорит: то, что я сделала, это нормальная реакция женщины.

Пока Оля лежала в психушке, Алеша подал в суд — отсудить стоимость разбитых шкафчиков. Потом еще оказалось, что Оля украла деньги — 50 тысяч, если точно.

— Но Алеша отказался отдавать мой паспорт, — го ворит Оля. — И адвокат сказал: это похищение доку ментов, это уголовное дело!

До суда иск не дошел.

Оля спрашивает: «Почему он не навещал меня в больнице?»

— Мы включим дежурку и собственный магнитофон. Дежурку выключим, магнитофон унесем, — убеждает Назаренко охранника. Охранник недоверчиво топчет ся в дверях и хохмит. Он знает позицию нынешнего ру ководства института: «Синематографъ» здесь чужой и на репетиционную площадку права не имеет.

Руководство института поменялось в 2009 году, и теперь репетиции проводятся в тайне, пускай и довольно условной. За неделю в окнах между официальными занятиями иногда получается втиснуть четыре полноценных прогона.

Когда год назад «Синематографъ» лишился возможности играть в стенах института, он окончательно стал виртуальным — спектакли стало показывать просто негде. И директор театра Ира Кучеренко начала ходить в столичный департамент культуры как на работу. Два месяца назад чиновники предложили три площадки — три московских театра, которые вроде бы согласны иногда разрешать «Синематографу» играть в их стенах. Вроде бы и очень иногда…

— Это такая подачка, чтобы мы заткнулись, — говорит Ира.

Вот вчерашний спектакль по песням Высоцкого впервые шел на новой площадке. За час до начала выяснилось, что договоренность «Синематографа» с департаментом не подкреплена никакими документами, и пришлось срочно перетаскивать декорации в другой зал. «Хорошо, что совсем не выгнали», — говорит Андрей.

Ира рассказывает свою самую заветную мечту: «Если бы департамент официально признал нас театром, можно было бы всем сделать маленькую зарплатную ставочку. Был бы свой зал… А то болтаемся, болтаемся…»

Затем Ира рассказывает, как воюет за гранты. Об этом она может говорить часами. Ира тоже больна «Синематографом».

«Официально» репетировать «Синематографу», кстати, до сих пор негде — театры принудительно предоставили площадки только для показов. Вот Андрей и ведет переговоры с охранником. Наконец, охранник уходит.

— Па. Па. Па. Па! — говорит Оля. Просит. — Скажи что— нибудь. Ну, хоть раз, два, три. Еще. Еще! Нет, не слышу.

Театр на Поварской, одна из тех самых площадок, которые в директивном порядке предоставил департамент культуры. Сейчас будут «Записки сумасшедшего». Оля играет медсестру психиатрической клиники. Медсестра получается замечательная. Личный опыт, такие дела.

Оля уже нарисовала себе безжалостную маску вместо лица. Еще принесла свой прежний слуховой аппарат. Аппарат белый и лучше подходит под белый халат, но в нем Оля не слышит даже себя.

Оля снимает аппарат и идет курить. Чувствует, как громко скрипит снег под ногами.

Этот слуховой аппарат сломался, когда Оля вышла из больницы. Мир вдруг стал очень, очень тихим. Но Оля слышала — вой, такое бесконечное «ууу» в ушах. На одной ноте, 24 часа в сутки. Такое случается, когда ломается аппарат.

Оля пошла к сурдологу, чтобы заказать новый. Объяснила: «воет»

— Он не воет, — сказала сурдолог Ольга Ивановна. — Оля, что с тобой?

Выяснилось, что те самые «остатки слуха» сократились ровно в два раза. Оля больше не могла услышать ни одного звонкого звука. Ни голоса ребенка, ни чириканья воробьев.

— Насовсем? — спросила Оля.

— Насовсем, — подтвердила Ольга Ивановна.

Сурдолог объяснила, что такое случается при нервных потрясениях. И что сейчас глохнущие идут валом: «Смог, все нервничают».

— Смог — это ужасно, — подтвердила Оля.

На новом аппарате Оля попросила сделать стразики. Одинаковые, через равные промежутки. С этого момента Оля стала совершенной.

Ира Кучеренко не понимает режиссера Назаренко. Ира говорит, что репертуар можно было бы подбирать и попроще. «Записки сумасшедшего», «Вдовы», «Алиса»… Не каждый слышащий усидит, а играем-то для глухих…

— Для всех играем! — орет Назаренко.

Но несколько раз было, что именно глухие зрители уходили посередине спектакля.

— Глухие в массе своей очень необразованные, — говорит Назаренко. — И проблема не в глухих, проблема в образовании. Наша система нацелена на то, чтобы подготовить из глухого слесаря или токаря. Мир не го тов их интегрировать в себя. Вот их школьные учебники. Почему там нет картинок? Почему не дается визуальное искусство, они же видят?

Назаренко как худрук третьего курса водит своих студентов в музеи. Требует выбрать картину и описать, что на ней нарисовано, что чувствовал художник, когда клал краски, и почему именно про эту картину хочется писать сочинение. Я вспоминаю, что такие вот сочинения писала в шестом классе на МХК. Но глухих МХК не учат.

Очень помогает Интернет. Фильмы с субтитрами, форумы. Самый большой — deafworld.ru, «Страна глухих». Свое, закрытое коммьюнити, где можно обсудить, почему при чтении по губам ошибаешься чаще всего на безударных гласных, как подключить скрытые субтитры на канале ТВЦ и стоит ли закрывать слуховой аппарат волосами. Глухие советуются друг с другом, что делать, если на улице слышащий спрашивает дорогу. Из вариантов ответа: «не знаю», «извините, спросите другого», развести руками. В глухоте признаются единицы — слышащие, понимая, что перед ними глухой, начинают «растягивать губы». «В 80 % случаев — насмешки, поджатые губы, раздражение, что заставляем их напрягаться. В 10 % — интерес как к иностранцам, у некоторых — жалость. В 10 % — отношение равнодушия (в хорошем смысле), то есть не пытались как-то выделить — глухой, значит будем общаться как ему удобнее». Девочка пишет: «Когда была маленькой, лет 10–15, пытались подружиться дети из любопытства». Глухие обсуждают ответ Путина на вопрос, стоит ли придавать жестовому языку статус государственного. Ответ — обычная вода, пресс-конференция от 2006 года, но обсуждают до сих пор.

Спорят об отрывке из «Героя нашего времени». Печорин говорит: «Признаюсь, имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерей члена душа теряет какое-нибудь чувство».

Актриса «Синематографа» Настя Несчастнова хорошо знает оба мира. Насте здорово повезло — ответственные слышащие родители и массовая школа. Но слух падал, и поступать пришлось уже в ГСИИ. Теперь Настя — отличный переводчик с жестового на русский. Переводит лекции в институте, ведет кружок по жестовой песне.

— Глухие — это замкнутый мир, — подтверждает Настя. — Но непонятно, чьей вины в этом больше — глухих или слышащих.

10 минут Оля тратит на то, чтобы правильно накрасить глаза. Ложка меда — предохраняет от проблем с поджелудочной, глицин помогает памяти. Кофе пить нельзя — быстро бьется сердце, зеленый чай пить нельзя — падает давление. Остается черный. Толстеть нельзя — актрисы не толстеют. После соприкосновения с водой руки надо помазать кремом. Курить надо бросать.

Оля весит 52 килограмма и с сожалением вспоминает, что при депрессии весила 47.

Оля не пьет алкоголь.

Еще в жизни Оли есть AVON. Оля распространяет каталоги в институте и среди знакомых, записывает заказы, потом раздает косметику. Получает процент с продаж. Выходит немного — тысяча-две в месяц, но одни названия чего стоят. Крем «Горячие пески Аризоны», помада «Млечный путь», тени «Васильковое техно». Сама Оля пользуется спа-серией, на что, собственно, две тысячи и уходят.

— Мы не играем смерть и судьбу! Мы играем гротеск в виде скетча, в стиле китча!

— «Я не понимаю, чего он хочет», — говорит Оля Насте.

Назаренко хочет легкости. Хочет комедии. Он хочет, чтобы Оля и Паша переговаривались друг с другом как супруги, которые много-много лет вместе. Которые заодно.

— За 20 тысяч лет мужчин в твоей постели было много. Ты всем им даешь надежду, — говорит Назаренко Оле. — А что такое переспать со смертью, поспорить с судьбой? Вы немножко ревнуете каждого человека друг к другу — так, в шутку. То есть ревность только обозначаете — потому что на самом деле вы давно и крепко любите друг друга — и мочите вы их вдвоем.

Оля и Паша кивают.

— Вы в очередной раз используете людей, чтобы по флиртовать друг с другом, — говорит Назаренко. — Так флиртуйте уже. Убивайте их весело!

Олю начало колбасить еще в метро. Оля едет в Домодедово — по делам, и до смерти боится столкнуться с этим самым Алешей. Хотя маршрут вроде бы не предполагает — сначала пенсионный фонд, затем собес.

Оля нашла официальную работу и обязана уведомить об этом государство. Оля будет преподавать фламенко неслышащим студентам ПТУ и вузов.

Трасса, маршрутка, облитое ледяным сиянием крыльцо. Очередь, затем вторая. Разговоры:

— Справку, что я оказалась от соцпакета?

— Черные подбивают молодежь — молодежь убивает. А я бы их всех взорвала!

— 7-й или 8-й — без разницы, специалисты одни и те же.

— Если справка, то на учет, а если вы постоянный инвалид…

— Зенки как вылупит!

Оля слышит гул голосов, как будто в беспорядке перебирают по клавишам нижнего регистра фортепьяно — мягко, через педаль.

Наконец, ей сообщают, что преподаватель не входит в тот список профессий, при котором государство продолжает давать городскую доплату. Вот если бы нянечка, посудомойка или библиотекарь — то да, а преподаватель нет. Таким образом Оля лишается городской надбавки в восемь тысяч рублей. Ее предполагаемая зарплата тринадцать тысяч.

— Разница всего 5 тысяч получается. Вы уверены, что хотите работать? — спрашивает чиновница.

— Уверена, — говорит Оля.

На занятия приходит всего одна девочка — полноватая студентка-экономист Лена. Оля объясняет, как правильно бить ногой об пол — как лошадь, понимаешь, как лошадь. Лена быстро устает и на следующие уроки не приходит.

— Я понимаю, отчего это происходит. Мы впервые делаем суперсложную вещь. Нарушаем законы коммуникации. Обычно жест предваряет либо подкрепляет речь. У нас он дублируется, идет параллельно, становится самоценным, — говорит Андрей.

Репетируют финал — стихотворение Бодлера. У Оли и Паши никак не получается синхронность. По мизансцене Оля не видит Пашу и не может ориентироваться на его губы. Паша не видит рук Оли и не может, следуя за ней, замедлиться или ускориться. Стихотворение не складывается, не дышит.

— Люди на одном языке друг друга понять не могут, — успокаивает их Назаренко. — Давайте еще.

— Подожди, мне нужно время, чтоб сопли собрать, — отвечает Паша.

Вариант с жестким, фиксированным ритмом отмели сразу — так не будет развития, не будет пространства для разгона, будет скучно. Остается интуиция. Паша и Оля долго смотрят друг на друга, затем отворачиваются. «Начинай» — одними губами говорит Паша. И Оля начинает.

В метро Оля отключает аппарат, чтобы не слышать шум. Чувствует вибрацию.

P.S. — Я очень давно глухая, — говорит мне Оля. — Я уже совсем не расстраиваюсь, только иногда.

Думает.

— Знаешь, если бы я слышала, у меня была бы другая профессия. Точно. Стала бы я счастливее?