Намбандзин

Глава 2

3

Встали хозяева и Афонсу Гомеш рано, с курами. Я слышал их возню, но не хотел выпадать из сладкой дремы. Когда наконец-то заставил себя подняться и выйти во двор, уже подавали завтрак. Накормили нас нарезанным на кусочки, вяленым кальмаром и холодной вчерашней пшенной кашей.

После еды иезуит отправился в новую церковь, освятил ее и провел первую службу. Пришли все жители деревни, но внутри были только мужчины. Они расположились на циновках, которыми был выстелен пол. Аборигены сидели в официальной позе сейдза: спина прямая, ягодицы на пятках, ступни подошвами кверху, большие пальцы ног рядом, руки на бедрах ладонями вниз. Всех, включая Афонсу Гомеша, удивило, что и я принял такую же позу. Освоил ее, когда занимался каратэ, а потом в Китае частенько приходилось. Мне не в тягость просидеть так час-полтора. Если дольше, начинают неметь ноги, как у японцев, когда сидят на стуле. Видел в японских скоростных поездах, как мужчины, разувшись, сидели в креслах в неформальной позе агура (со скрещенными ногами), а женщины — в позе ёкодзувари (задница рядом с ногами, направленными коленями немного вбок, будто промахнулась).

Иезуит начал с молитвы на латыни, а затем очень артистично, эмоционально произнес проповедь на японском языке. Моего словарного запаса не хватило, чтобы оценить ее по достоинству. Зато остальным слушателям вставило. Лица у них были зачарованные, как у детишек, которые смотрят фантастический мультик о сверхчеловеках. Затем было причастие, во время которого пирожки из гречихи заменяли хлеб. Вино мирянам сейчас не полагается, только священнослужителям, поэтому заменять его на сакэ не пришлось, хотя, уверен, рыбаки не отказались бы.

Этот напиток сейчас производят только в монастырях и городских винокурнях по, так сказать, лицензии, купленной у даймё. Продают не в бочках, с которыми только познакомились, благодаря португальцам, а в деревянных и глиняных кувшинах разной емкости. В будущем эти бочки, разрисованные и оплетенные веревками, будут везде, особенно много в храмах буддийских. Монахам запретят самим изготовлять сакэ, поэтому снабжать их будут прихожане. Видимо, количество пустых бочек будет означать статус богоугодного заведения. Это как возле церкви выставлять ящики с бутылками из-под водки, выдутой попом и прихожанами. До пастеризации тоже еще не додумались, поэтому пьют, пока напиток свежий. Со временем сакэ мутнеет, становясь кислым и вонючим.

Отработав, Афонсу Гомеш покинул деревню, пообещав вернуться через несколько дней. Четыре рыбака несли его в каго (паланкин), который отличался от европейского тем, что пассажир полулежал в деревянном коробе, установленном на длинные жерди, которые несли на плечах крестьяне. Рикш пока нет. Сзади шли еще два человека, несли корзины с вяленой рыбой, подаренной иезуиту благодарными неофитами.

По пути Афонсу Гомеш рассказал мне, что лошади здесь имеются, правда, мелкие, не чета европейским. Используют их в основном, как вьючных. Верхом ездят только состоятельные самураи. Перевозят грузы на вьючных лошадях и изредка на повозках с двумя колесами большого диаметра, в которые чаще запряжены люди, чем волы или коровы. Может, поэтому лошади и коровы считаются грязными животными и в пищу не употребляются. Впрочем, любое мясо не в чести у аборигенов. Буддизм, понимашь! Едят только местных кур, мелких и жестких, и их яйца.

Положив свое барахло на крышу паланкина, я шел справа от него. Дорогие грунтовые, но, благодаря почти полному отсутствию колесного транспорта, не разбитые. Движение левостороннее и строго соблюдается, хотя дорожных полицейских нет и в помине. По совету иезуита кольчугу и шлем не снимал, и мой лук лежал сверху с натянутой тетивой. На дорогах шалили. В основном этим занимались ронины — самураи, оставшиеся без хозяина. По байкам, добравшимся до двадцать первого века, они обязаны были сделать харакири, но романтичных идиотов пока мало. Большинство ронинов предпочитало найти нового хозяина и во время поиска перебивалось грабежами.

Грунтовая дорога шла между полями, разделенными на небольшие возделанные участки. С них собирают по три урожая в год: во время сезона дождей сажают рис, потом овощи, потом просо, гречку, ячмень, пшеницу… Вся земля принадлежит императору, точнее, его представителям на местах — даймё. Налоги составляют от половины до двух третей урожая. В Европе и России в эту эпоху — процентов двадцать-тридцать. Впрочем, при трех урожаях в год у японского крестьянина оставалось больше. При этом арендатор земельного участка имеет второй по значимости статус после самурая, даже император засевает рисом небольшой клочок, метра два на три. Ниже находятся ремесленники и рыбаки, за ними — купцы, торговцы, которые, по мнению аборигенов (трудно с ними не согласиться!) ничего не производят, а замыкает всякая шваль типа бродячих актеров, акробатов, певцов, музыкантов… Через четыре века, как предсказано в Евангелие, последние станут первыми, а первые — последними.

4

Иезуиты, несмотря на малое количество их на Японских островах, довольно широко раскинули сети. Недаром считают себя потомками рыбаков-апостолов Петра и Андрея. Почти в каждом крупном населенном пункте была церковь, пусть маленькая, построенная из бамбука и циновок, но всё же. Афонсу Гомеш в одиночку обслуживал целую провинцию и, по его словам, обратил в христианство несколько тысяч язычников, как он называл синтоистов и буддистов. С горящими глазами иезуит убеждал меня, что лет через десять-двадцать, самое большее пятьдесят, все здесь будут исповедовать истинную веру. Я не стал говорить ему, что вскоре христиан на островах останется ровно столько, сколько потребуется, чтобы показывать нормальным людям, до чего можно докатиться, если слушать намбандзинов, и почти все будут собраны в порту Нагасаки.

Маршрут был извилистым. Как я понял, Афонсу Гомеш совершал регулярный объезд своей паствы. На ночь мы останавливались в поселениях, в которых была бамбуковая, как по мне, во всех смыслах слова, церковь. Там нас кормили ужином в доме самого богатого жителя и укладывали спать. Ночи были теплые, поэтому я предпочитал ночевать на свежем воздухе. Так меньше отвлекающих моментов от приятной процедуры. Утром еще раз кормили, иезуит исполнял свои служебные обязанности в церкви, после чего отправлялись дальше с новыми носильщиками. Предыдущие отправлялись домой.

Не знаю, зачем он поперся в Дзинга, расположенный рядом с городком Исэ. Наверное, есть особый кайф лягнуть ослабевшего конкурента. Дзинга можно перевести, как храм. Поскольку это главное священное место империи Нихон, типа Ватикана у католиков, личного названия у него нет. В двадцать первом веке я видел рекламу в туристических агентствах этого исторического объекта, в то время очень раскрученного, с десятками миллионов паломников в год, но так и не удосужился съездить, хотя время и деньги были. Может показаться странным, но мне в Японии нравилось ездить на остроносых скоростных поездах-синкансэнах. Два с половиной часа из Осаки в Токио (пятьсот км) и на другом в обратную сторону. Купил недешевый билет на правое сиденье у окна — и смотришь на стремительно проносящиеся мимо пейзажи, как первозданные, так и урбанистические. И то, и другое впечатляло намного больше, чем многолюдная, шумная суета улиц и заведений.

Синтоизм — это типичная для всех примитивных народов вера в духов (ками). У каждого рода деятельности, природного явления и объекта есть свой ками. Плюс люди с уникальными способностями и души умерших. Что интересно, синтоистские боги смертны и могут вступать в самые разные отношения с людьми. По одной из версий индивиды с неординарными способностями — дети от смешанных браков. В двадцатом веке синтоизм станет основой анимэ и прочего японского фольклора.

Располагался Дзинга на берегу реки Исузу, сейчас неглубокой, чуть выше колена. Наверное, в честь нее назовут автомобильную компанию по производству грузовиков. Комплекс состоит из внутренней части (Найку), где обитает Аматэрасу, богиня Солнца и основоположница императорской семьи, и хранится ее подарок — бронзовое зеркало, которое никто, кроме императора и старших служителей храма, не видел, и внешней (Гэку), где обосновалась ее кухарка — богиня еды Тоёукэ. Обе огорожены высоким бамбуковым частоколом, в котором не хватало половины или больше стволов — заходи кто хочет. Раньше главными жрицами была принцессы, но лет двести назад им, видимо, надоело заниматься всякой ерундой. Расстояние между кухней и столовой километра четыре. Середина дороги заросла травой, потому что надо там ходят ками, а остальные обязаны двигаться по краям. В том месте, где путь пересекал реку, на обоих берегах стояло по тории — высокие ворота с двумя верхними перекладинами и без створок. Как рассказал иезуит, у язычников, то есть синтоистов, проход через тории и пересечение реки вброд было заодно процессом омовения перед вступлением на «чистую» территорию.

Дзингу надо перестраивать каждые двадцать лет. Деньги выделял император. Последние девяносто лет венценосцам самим не хватало, поэтому обе части имели жалкий вид. Храм богини Тоёукэ сгорел много лет назад и до сих пор не был восстановлен. Осталась только конюшня, в которой стояли две её лошади, на которых, наверное, отвозила по ночам приготовленную пищу хозяйке. Готовили в одной из хижин, которых было несколько десятков на огороженной территории. Огонь зажигали трением. Ингредиенты выращивали на полях за забором. Имелась и своя винокурню (или сакэкурня⁈). То есть богиня Солнца была не дура приложиться.

Во внешнюю часть мы даже не стали заглядывать. Двигаясь строго по заросшей травой середине дороги, мы добрались до реки. Мне пришлось разуться и пересечь реку вброд, совершив ритуальное омовение, а Афонсу Гомеша перенесли в паланкине, двигаясь очень осторожно, чтобы случайно не вывалился и не осквернился языческим обрядом.

Храм богини Аматэрасу был скромен до безобразия: никаких украшений, идолов, только кипарисовые столбы, перекладины, конёк и доски пола, потемневшие от времени — просто открытая площадка под двускатной крышей с толстым слоем рисовой соломы, сравнительно свежей, наверное, прошлогодней. То есть священнослужители подновляли его в меру сил и возможностей. Это были в основном старики и пожилые люди, лишь четверо лет тридцати и два подростка. Все в белых одеждах, точнее, желтоватых от времени и стирок. Они с бесстрастными лицами смотрели на иезуита, который вылез из паланкина, поднялся в храм по трем деревянным ступеням, которые были почти во всю ширину строения, и начал там демонстративно плеваться. Спектакль, как догадываюсь, исполнялся для носильщиков, чтобы поведали односельчанам, что новый бог круче старых. Священнослужителей Афонсу Гомеш вряд ли переубедил. Для них он был намбандзином — варваром с юга.

Я всегда относился с уважением к людям, стойким в своих убеждениях, даже если считал их неверными. Наши заблуждения — наша радость. Поэтому повернулся к служителям храма, улыбнулся смущенно и показал жестами: мол, просите убогого, не ведает, что творит! Если бы я начал убивать их, удивились бы меньше, наверное. Теперь им придется биться над неразрешимым вопросом: все ли намбандзины — это намбандзины? Уверен, придут к выводу, что есть плюющиеся черные (брюнеты) и немного воспитанные белые (блондины).

5

Поскольку город Исэ располагался у подножия невысокого холма, на котором высился замок (дзё) рода Китабатакэ, то обозначался словом дзёкамати (призамковый). Главная улица вела к главным воротам крепостного сооружения, непривычной для европейцев и азиатов формы. Это была окруженная рвом с подъемным мостом, высокая каменная платформа, по краю которой надстроили деревянные стены, обмазанные нуригомэ — толстым слоем штукатурки. В центре платформы находилась пятиярусная, сужающаяся кверху, деревянно-штукатурная башня (тэнсю), напоминающая пагоду, где жили и хранили припасы. На выступающих частях шатровых крыш (иримоя-хафу) каждого яруса, крытых черепицей, были симметрично надстроены мансардные окна (чидори-хафу), похожие на закрытые небольшие шалаши, а на углах — сятихоко — деревянные позолоченные рыбы с мордами тигров, защищающие от пожаров, которые об этом не знают. Что интересно, если противник преодолевал стены, тэнсю не защищали, как в Европе донжон, поскольку в военном плане сооружение довольно хлипкое, а поджигали и бросались в последний бой. В этом случае сятихоко, наверное, обязаны были раздувать пламя. Первые, более широкие, замковые ворота вели в квадратный дворик масугата, где в военное время даймё пересчитывал воинов до и после атаки, а в мирное гости оставляли оружие и лошадей. В боковой стене были ворота поуже, которые выводили во внутренний двор. Если враги врывались в масугата, то оказывались на открытом пространстве под обстрелом сверху, пока проламывали вторые ворота.

Мы были почетными гостями и без лошадей (носильщиков охрана из самураев тут же выпроводила), поэтому нас, забрав у меня оружие, сразу пропустили во внутренний двор, относительно маленький, откуда провели в северную его часть. Там в тени от башни, сидя на татами, даймё Китабатакэ Харумото — довольно крепкий и жизнерадостный мужчина лет под пятьдесят с приличными усами и жидкой острой бороденкой из черных волосин с вкраплениями седых — играл в сёги (игра полководцев) со своим ровесником, смурным худым типом, у которого усы были редкими, а борода и вовсе отсутствовала. Оба в кимоно темно-коричневого цвета без украшений, только у первого шелковое, а у второго хлопковое. У обоих по правую руку лежали катаны. Смурной тип выигрывал, причем с явным преимуществом. Несмотря на традицию тотального низкопоклонства, японцы не играют с начальством в поддавки. Преднамеренный проигрыш считается оскорблением.

Я видел сёги в будущем. Нисколько не изменилась. Это игра шахматного типа, только все фигуры одного цвета, плоские, пятиконечные (острием к противнику), с написанными сверху названиями. Основные отличия от шахмат: доска девять на девять клеток одного цвета, по двадцать фигур у каждого и «убитую» чужую можно выставить, как свою, потратив на это ход. Хорошо развивает логическое мышление. Если бы с детства не играл в шахматы, наверное, понравилась бы, а так не захотелось переучиваться.

Завидев нас, Китабатакэ Харумото воспользовался удобным предлогом избежать поражения. Обменявшись парой фраз, наверное, договорившись продолжить позже, оба игрока встали, отвесили легкие поклоны и поприветствовали нас. Афонсу Гомеш поклонился им ниже. Я выбрал средний вариант. После чего между этой троицей завязался довольно бойкий разговор. Часть его, судя по взглядам, был обо мне. Обоих явно поразила моя кольчуга с оплечьями и «зеркалами» на груди. Зато лук, который нес следом один из самураев, не впечатлил. Я видел длинные, более двух метров, луки у дозорных на стенах. Видимо, мой средний показался им недостаточно грозным. На саблю в ножнах и вовсе не обратили внимания. Наверное, насмотрелись на палаши португальских моряков и решили, что у намбандзинов с холодным оружием совсем плохо. Судя по вопросу даймё, в первую очередь японцев интересовало огнестрельное оружие.

— Герцог спрашивает, умеешь ли ты стрелять из аркебузы? — перевел мне иезуит.

— Конечно, — ответил я. — Не стал ее брать, потому что добирался до берега вплавь, другого груза хватало. Да и порох бы намок, а без него оружие превратилось бы в обычную дубину.

— Это точно, без хорошего пороха аркебуза не нужна! — с непонятной мне радостью согласился он и перевел мой ответ Китабатакэ Харумото, после чего — следующий вопрос даймё: — Ты можешь научить его самураев стрелять?

— Если сойдемся в цене, — ответил я.

Иезуит перетер с даймё и объявил:

— Он будет платить тебе по кобану в месяц.

Как ранее рассказал Афонсу Гомеш, несмотря на то, что главным средством обмена и платежа был рис, у японцев уже есть довольно широкая линейка монет из металлов, хотя в разных провинциях они могли отличаться по весу. Монеты использовались в основном богачами и купцами. Начинался монетный ряд с мона — бронзовой монеты, скопированной с китайского цяня, диаметром с дюйм, иероглифами на аверсе и квадратной дыркой в центре. Их нанизывали на шнурок и носили связками. Были монеты в один мон и четыре. Связка из десяти мон называлась хики, из ста — кам-мон. Монета из серебра (моммэ) была прямоугольной формы и с прямоугольным барельефом с иероглифами в нижней части обеих сторон. Весила она чуть менее четырех грамм и была равна восьмидесяти монам. Кстати, моммэ называлась и мера веса, поэтому монеты часто использовали, чтобы взвесить жемчуг, которого здесь ловят много. Золотая монета имела форму вытянутого овала, разные иероглифы на аверсе, весила около шестнадцати грамм и называлась кобан. Она была эквивалентна пятидесяти моммэ, или четырем тысячам мон, или трем коку риса. То есть за каждый месяц обучения мне предлагали три годовых пайка самурая — предложение, от которого трудно отказаться, когда очутился в стране с непривычной культурой. По идее надо бы двинуть в сторону Нагасаки, найти в тех краях европейский корабль и оправиться в знакомые места, но я решил потусоваться здесь. В последнее время мне надоело тупо рубить бабло, стал чувствовать себя любознательным путешественником.

— Согласен, но предупреди, что не на постоянную службу нанимаюсь, что по желанию смогу покинуть даймё, — сказал я.

Судя по ухмылке Китабатакэ Харумото, содержать долго какого-то там намбандзина он не собирался, поэтому я был принят на три месяца. За это время я обязан научить его воинов стрелять из аркебуз.

Кстати, имя у японцев — значение переменное. В детстве имеют одно. Став совершеннолетними, получают другое. Затем могут заиметь третье от своего сюзерена или сменить по собственному желанию в честь какого-нибудь важного события, причем несколько раз. После смерти обретают очередное и последнее, обмену не подлежащее.

Нам с Афонсу Гомешом отвели комнату для отдыха в одноэтажном здании во дворе рядом с казармой, где мы повалялись на татами до ужина. Оружие мне пообещали возвращать каждый раз, когда буду покидать замок, и забирать на входе. Иметь его внутри могли только проверенные воины.

Кормили у Китабатакэ Харумото, конечно, лучше, чем в домах богатых крестьян и рыбаков. Мы с иезуитом ели вместе с семьей и приближенными даймё. Не с подносов. Перед каждым был низкий столик, на котором располагались палочки для еды (нам дали еще и ложки) и четыре простые керамические чаши (аскетизм рулит!): с соевым соусом, уксусом, солью и пустая для смешивания. Рис здесь был основным продуктом. Его подавали вареным на пару без добавок, в виде пирожков, приготовленным с красными бобами… Не удивительно, что многие нынешние знатные аборигены, судя по описанным иезуитом признакам, болеют бери-бери и диабетом. В шлифованном рисе отсутствует какой-то витамин, что и способствует возникновению болезней. Становится понятно, почему мужчины избегают сладкого, ведь оно опасно при диабете. К рису шли сушеные морские ушки с розоватым мясом, ломтики свежего лосося, карпа, иваси, которую в России будут почему-то называть селедкой, хотя это сардина, выдержанные в соли асцидии, медузы, сиокар (соус из ферментированной рыбы), умэбоси (солено-квашенные абрикосы). Последним блюдом был контон (густой суп с рисовой лапшой), который шел под подогретый сакэ.

Процесс потребления этого напитка сложен, как и все остальные в Нихоне. Во-первых, сакэ должен быть подогретым, причем телом хозяйки. Во-вторых, наливают его друг другу, себе нельзя, из специального кувшина токкури с узким горлышком и небольшими выемками на боках, за которые и надо его держать. Наклоняешь и медленно, тонкой струйкой, наполняешь квадратную чашу емкостью грамм сто восемьдесят, изготовленную из криптомерии, которая в будущем станет символом Японии и получит название японский кедр, хотя относится к кипарисам. Нельзя перелить, промазать, расплескать… В-третьих, угощенный обязан пожелать хозяину и остальным присутствующим здоровья и благополучия. В-четвертых, пить маленькими глотками. В-пятых, как вам во-первых⁈

Аборигены ели контон палочками, прихлебывая юшку из чаши довольно громко. Это местное правило хорошего тона. Иезуита оно веселило, как и хозяев то, что он оставлял палочки воткнутыми в содержимое блюда или клал поперек него, а то и вовсе сжимал в кулаке, что считается угрожающим жестом. В общем, в каждой избушке свои погремушки.

6

Не знаю, применяется ли сейчас в Европе караколирование в пехоте. Генуэзские арбалетчики не в счёт, их время вышло. Скорее всего, нет. В мою бытность подданным принца Вильгельма Оранского этот способ ведения боевых действий использовала только кавалерия. Хотя допускаю, что мог чего-то не знать. Если я все-таки прав, то первыми в истории военной науки караколирование пехоты с огнестрельным оружием использовали японцы. Я их научил. Договариваясь об обучении аркебузиров, я выдвинул условие, что сперва они пройдут строевую подготовку, а потом уже приступим к стрельбам. Если кто-то откажется выполнять мои приказы, буду выгонять. Предполагал, что возникнут проблемы со строптивыми самураями, которых даймё называл буси (воин). Китабатакэ Харумото согласился с легкостью. Не потому, что пренебрежительно относился к своим самураям, а потому, что им западло использовать в бою огнестрельное оружие, и для обучения набрали простолюдинов, в основном младших сыновей из крестьянских семей. Пахотной земли на всех не хватает, а быть батраком у старшего брата тоже западло. Остальные были сбродом, решившим отсидеться под крылом даймё. Здесь действует та же система, что в будущем во французском Иностранном легионе: не важно, что ты натворил до того; служи хорошо — и никто тебя не тронет. Худородных пехотинцев называли асигару (легконогие). В моём отряде было сорок восемь стрелков и девять пикинеров, потому что даймё получил в дар от иезуитов всего полсотни стволов, и по одному полагалось нам с ним. Да и сорок восемь делилось на шесть — столько стрелков будет в колонне. Пикинеры — асигару-яри — будут занимать места перед проходами между колоннами и защищать от атак кавалерии. Мне нужно было их больше, чтобы еще и фланги прикрыть, но Китабатакэ Харумото сказал, что и так набрал слишком много шушеры, на всех не хватит оружия и доспехов, что в первую очередь он нанимает буси.

Кстати, называет он себя коги (народным правителем), а провинцию Исэ — кокка (государством), в котором назначает своих чиновников, вершит суд и ведет себя, как независимый правитель. Ни император, ни сёгун ему были не указ. Налогов им не платил, потому что считал, в лучшем случае, равными себе. В общем, типичный представитель периода феодальной раздробленности, когда каждая кочка считает себя горой и делает, что хочет, точнее, на что хватает дерзости и силёнок.

Амуницию асигару, а часто и обедневшие самураи, получали от даймё. Такие доспехи назывались окаси (одалживаемые). Каждый мой подчиненный получил простенький конический металлический дзингасу (шлем) и хараатэ («защита живота» — ламинарный доспех из полос кожи, покрытых несколькими (до восьми) слоями лака, чтобы не отсыревали и были крепче, и соединенных шнурами), который защищал только переднюю часть туловища. Кстати, шлем часто использовали для приготовления пищи, подвешивая над костром за дужки для подбородного ремешка. Аркебузы были фитильными. Пики пятиметровые изготовили по моему эскизу. Вдобавок асигару полагался танто или второе название косикатана («короткая катана») — кинжал длиной сантиметров тридцать. Щит не полагался никому, даже самураям. Японцы твердо уверены, что это защитное приспособление придумал трус. Вместо него используют усиленный наруч на левой руке. Поскольку щитов нет, а как-то надо отличать своих от чужих, на спине у каждого воина закреплен флажок (сасимоно), возвышающийся над головой, с гербом даймё: три голубых пятилепестковых цветка, не знаю, как называются, но встречал по всей Азии, на пяти листьях бамбука. Изготовлены флажки из хлопковой ткани и усилены по углам кожей, чтобы не складывались. На ветру они издавали характерные щелкающие звуки. У самураев флажки поменьше и крепятся к шлему или на правом плече. Всё остальное асигару должны добыть в бою.

Порох тоже выдавал даймё. Когда я увидел, чем придется заряжать аркебузы, сразу понял, чему радовался Афонсу Гомеша. Назвать это вещество порохом, кончено, можно, потому что составные части те же, но пропорции неправильные, слишком много древесного угля. Наверное, в петардах и фейерверках большое количество черного дыма было важно. Иезуиты не были бы иезуитами, если бы опасный для них подарок не имел изъянов. Я хотел было наладить производство более качественного пороха, но потом решил, что Китабатакэ Харумото сперва должен доказать, что нужен мне. Пока отношения у нас хорошие, но ничто так не подвержено колебаниям, как благосклонность влиятельных людей.

Я занялся с новобранцами строевой подготовкой. Опыта у меня навалом, так что, выучив всего несколько слов на японском языке и дополняя их ударами бамбуковой трости, быстро добивался нужного результата. Впрочем, большая часть моих подчиненных, имевшая национальную предрасположенность ходить строем и делать все толпой, быстро усваивала навыки. Вскоре я выбрал «сержанта» по имени Данзё и переложил на него большую часть своих обязанностей. Это был сухощавый и при этом очень гибкий мужчина лет сорока пяти. На крестьянина не похож. Да и взгляд человека, привыкшего убивать. Как подозреваю, романтик с большой дороги, решивший пересидеть сложный период под крылом даймё. Он отличался сообразительностью, пользовался авторитетом у сослуживцев, учился усердно и при каждой возможности оказывал мне услуги. Я оценил это, особенно последнее.

Пока шли занятия по строевой подготовке, ремесленники по приказу Китабатакэ Харумото изготовили каждому из лакированной кожи ремень и подсумки, а также отлили пули и наделали ершей для чистки ствола, мерников и натрусок для пороха, запасных фитилей, подпорок под ствол и шомполов из бамбука, которые часто ломались, поэтому их носили по несколько штук. Я показал, что подсумки должны быть справа, а кинжал не надо засовывать за пояс, как делают самураи, а крепить к нему слева. В бою он вряд ли пригодится. Чаще используют саму аркебузу, как дубины, взяв за ствол. До штыков пока не додумались, и я не стал обгонять ход истории. Патроны из рисовой бумаги, воска, пороха и пуль каждый делал сам. С этим проблем не было. Народ здесь рукастый, умелый. Данзё изготовил и для меня.

Самое интересное началось во время учебных стрельб. Ростовые мишени из досок стояли на дистанции метров тридцать. Обычно с такого расстояния бьют по наступающей коннице. Мушек на аркебузах нет, целиться не надо. Приклад закругленный, к плечу не приложишь, так что стреляешь с рук. Направил ствол на врага — и пали. Я объяснил, что направлять надо на уровень коленей, тогда, может быть, попадешь в грудь или голову. Отдача сильная, сам попал в мишень только со второго раза, первая пуля ушла выше. Где-то после десятого выстрела в цель попадала примерно треть пуль. Это очень хороший результат для аркебузиров в бою, когда ты под обстрелом, рядом падают убитые или стонут раненые соратники… Сразу приучал подчиненных после выстрела проверять шомполом, не остался ли патрон в стволе? Забыл выстрелить или осечка случилась — это самая распространенная ошибка в бою. Если забивают второй, ствол может разорвать. По опыту знал, что часто после сражения в стволах убитых врагов находят несколько неиспользованных патронов, то есть аркебузир не выстрелил ни разу, хотя исправно заряжал и выходил на линию огня, подставлялся под вражеские пули. Видимо, от страха забывал поправить фитиль и не происходило возгорание затравки.

На стрельбище толпами приходили зеваки, причем не только детвора. Даже дайме с сыновьями соизволили понаблюдать, как асигару дырявят мишени. Зрелище не впечатлило их. Особенно не понравилось, что после пары выстрелов аркебузиры были похожи на негров из-за пороховой копоти. Дыма было столько, что после третьего выстрела, а если нет ветра, то и после второго, приходилось делать перерыв, иначе не видны мишени. То ли дело бить из юми (лука) без промаха, оставаясь чистым. В отличие от западноевропейских рыцарей, каждый буси обязан уметь стрелять из лука, как стоя на земле, так и с лошади на скаку, что при длине оружия более двух метров не так уж и просто. Поэтому раньше профессиональных воинов называли «семья лука и стрелы».

Изготавливают это оружие из дерева и бамбуковых пластин. Для надежности обматывают волокнами ротанговой пальмы. Рукоять находится не по центру, а ниже. Соотношение в процентах между верхней частью и нижней от пятидесяти пяти процентов на сорок пять до шестидесяти на сорок. Тетиву делают из растительных прядей, часто из крапивы, а богатые — из шелка. Натягивают до уха «монгольским» способом, надевая на правую руку кожаную перчатку (югаке), которая может быть на один большой палец, или на три, четыре, пять — кому как удобней, причем средний и безымянный пальцы, если есть, обязательно черного цвета. Почему — никто не смог объяснить. Отвечали, что традиция такая. Перед натяжением стрелок держит лук на уровне головы и почти параллельно земле, вниз правой стороной, на которой лежит стрела, а потом натягивает, наклоняя короткую часть вниз и переводя в вертикальное положение. Рукоять сжимают несильно, чтобы в момент выстрела могла повернуться в руке тетивой наружу, в результате чего последняя не бьет по руке, не нужна защита. Стреляют медленнее монголов и убойная сила меньше, хотя натягивать лук труднее. Есть у японцев и средние симметричные сложносоставные луки из дерева, китового уса и сухожилий, похожие на монгольские. Их обычно используют для охоты и заказных убийств, которые совершают синоби. Видимо, это будущие ниндзя.

7

Не знаю, что именно связывало Китабатакэ Харумото с Токи Ёринори, даймё и сюго (защитник, то есть правитель, назначенный сёгуном) соседней провинции Мино. Может быть, просто захотелось поучаствовать в чужой разборке, проверить свое новое подразделение. Там на место правителя провинции претендовал некто Сайто Ходэтацу по кличке Гадюка. Раньше он был торговцем кунжутного масла, потом втерся в доверие к сюго провинции Мино из рода Токи, стал самураем и получил владения рода Нагаи. Когда покровитель умер, Гадюка отблагодарил, решив сместить его сына. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Китабатакэ Харумото отправил на помощь соседу только старшего сына Китабаке Томонори с полусотней конных самураев, как охранников, и отряд аркебузиров, чтобы проверить их в деле. Мне тоже выделили лошадь. Это был мерин коровьей масти, лохматый и низкорослый, похожий на монгольских лошадей. С коневодством тут проблемы, несмотря на то, что главная военная сила — тяжелая конница. Не предрасположены японцы к разведению животных. Наверное, потому, что почти не едят мясо. Для невысоких аборигенов мой мерин был достаточных размеров, а для меня не очень, поэтому выглядел я, судя по ухмылкам встречных прохожих, немного комично. Но лучше так, чем идти пешком. Передвигались мы резво, километров по тридцать пять в день. Присоединились к союзной армии неподалеку от города Таруи, который является столицей провинции Мино, и дальше двигались вместе. Точнее, Китабатакэ Томонори с самураями скакал в компании даймё и других знатных людей, а я с аркебузирами плелся в хвосте, за обозом, типа дополнительная охрана ценного груза.

Каждый мой воин, кроме доспехов и оружия, имел длинный узкий мешок, разделенный узлами на отсеки, в которых хранилось по одному шарику отваренного и высушенного риса, дневная порция. Этот «чулок» обычно перекидывали через правое плечо и завязывали на спине. Справа сзади крепили мешок с дополнительными продуктами, у кого что было, и разными мелочами: плошкой и палочками для еды, ножичком, сменным бельем, полотенцем, полосками хлопковой ткани на роль бинтов, снадобьями, запасными шнурами… На пояс подвешивали флягу из сушеной тыквы или толстой секции бамбука. Почти каждый имел веревку длиной метра три, обвязанную вокруг талии под доспехом, с петлей на одном конце и крючком на другой, используемую как для связывания пленников, так и преодоления препятствий типа крепостная стена. Мечтатели имели еще и сетку для голов знаменитых врагов, убитых ими в бою, за каждую из которых полагался приз, иногда очень большой.

Само собой, самураи были вооружены, защищены и снабжены намного лучше. Каждый имел, кроме длинного лука, еще и копье длиной от двух до трех метров, которое использовали не для таранного удара, а били с положения над плечом, и две катаны (сабли), которые назывались дайсё (длинная и короткая). На роль первой для боя на коне использовали тати, имевшую сильный изгиб и длину около семидесяти пяти сантиметров, хотя попадались и более метра, которые называли одати (большая дати). Второй была утикатана с более широким и менее изогнутым лезвием длиной сантиметров шестьдесят-семьдесят. Носили ее, в отличие от тати, режущим краем вверх, чтобы быстро выхватить из ножен и, продолжая движение, сразу поразить противника. Тут у них теория одного удара (яйдзюцу): более сильного, умелого противника надо грохнуть при встрече с одной попытки, без предупреждения, подло и быстро. Это всё, что нужно знать о самурайском кодексе чести, которого пока нет. В общем, та же история, что и с западноевропейскими рыцарями, которых современники считали ублюдками, а потомки создали им романтический ореол.

Катана, конечно, хорошее оружие, но сильно распиаренное. Изготовляют их путем многократной проковки пакета из слоев стали (до ста двадцати восьми), благодаря чему происходит цементация. Затем к полученной тонкой полосе по бокам приваривают по слою более узкой и мягкой стали, чтобы клинок не сильно гнулся и можно было затачивать. Отражать ей удары не рекомендуется, разве что сильной третью, и против брони катана не ахти. Ей в основном наносят режущие удары по шнурам, скрепляющим пластины доспеха. Как только в защите появится прореха, наносят смертельный удар.

У большей части самураев ламинарные доспехи из лакированных кожаных пластин. У меня были такие во время службы у монголов. Кое у кого имелись вставки из кольчуги, как европейской, так и местной из плоских колец. Полностью железные доспехи могли позволить себе только очень богатые воины.

В Нихоне большие проблемы с железом. Немного завозят с материка. Остальное добывают из «черного песка», который называют сатэцу. Дожди, талая вода и волны вымывают из вулканической лавы, а ее здесь валом, соли железа, уносят в Филиппинское и Японское моря (на севере острова — в океан), которые «выплевывают» эту гадость на берег в виде темного песка. Добывали и на суше с помощью дробилок и системы промывки. Гранитные породы размельчали и потом смывали по каскаду каменных или деревянных «чаш» наподобие лотков золотоискателей, только намного большего размера. Легкие частицы уносились потоком, а тяжелые, содержащие соли железа, оседали. Добытый таким образом металл считался лучше, чем из морского песка.

Все доспехи покрыты лаком, так что трудно понять, где какой. У даймё Токи Ёринори и вовсе была европейская кираса («гусиная грудь»), но только передняя часть. Наверное, подогнали иезуиты за разрешение сеять ересь в нестойких умах его подданных. Надо отдать должное, конструкция японских доспехов была очень продуманной. Они защищали практически все тело. Шлемы имели назатыльники, защиту ушей и щек. На некоторых были рога, как коровьи, так и, у богатых, металлические, причем чаще один, чем два, или другие самые разные наросты, включая втулку под флажок. Лицо закрывали маски с такими рожами, что нарочно не придумаешь, или полумаски, верхние или нижние. На ногах были местные варианты сабатонов, которые отличались тем, что большой палец был отдельно, чтобы носить обувь типа гэта. У японцев даже носки с отдельным большим пальцем.

Что радовало, так это налаженная разведка у обеих враждующих сторон. Такого, чтобы армии разминулись, как часто случалось в Европе, нет и быть не может. Обе армии используют десятки, если не сотни, разведчиков, причем есть наблюдающие за вражеской извне, а есть и изнутри. И тех, и других называют синоби (синоби-но-моно). По большей части это жители горных провинций Ига и Кога, бедных пахотной землей и удаленных от моря. Как-то же надо добывать на пропитание, вот они и заняли доходную нишу. Обитатели Ига предпочитали заниматься заказными убийствами, поджогами и прочими диверсиями, а в Кога растили шпионов и тайных отравителей. Хотя все индивидуально: были узкие специалисты, были универсалы. В этих провинциях по несколько родов синоби, которые нанимаются к тому, кто больше заплатит: сегодня к одному даймё, завтра к другому, а иногда к обеим враждующим сторонам сразу. Это мне рассказал во время перехода «сержант» Данзё, выходец из Ига.

— А ты случаем не синоби? — поинтересовался я.

За два с половиной месяца я здорово наблатыкался в японском языке. После овладения немецким не составляет большого труда осилить японский, ведь лаять уже научился. Разница только в том, что немецкий язык создан для армии, а японский создала армия.

— Все мы немного синоби! — ответил Данзё, лукаво улыбаясь.

8

Встретились армии в долине между высокими холмами, разделенной на чеки, с которых уже собрали рис, и земля успела подсохнуть. В центре в обеих стояла тяжелая конница, а на флангах пехота. Я сказал Китабатакэ Томонори, что нас лучше поставить напротив вражеской конницы, чтобы мы остановили ее. Этот двадцатитрехлетний сопляк ухмыльнулся и надменно заявил, что доблестные самураи справятся с врагом без (сопливых) аркебузиров. В отличие от отца он бреет бороду, а переднюю часть головы не полностью, оставляя хохолок над лбом. Видимо, через этот островок волос и испаряется ум из неокрепшей черепушки.

У рода Токи гербом был черный цветок-колокольчик с пятью лепестками. У вражеского рода Сайто — белая волна с двумя гребнями и пятью каплями на черном фоне. Капли, как я понял, обозначают пятерых сыновей, а два гребня — двуличное нутро рода. У подлецов нет надежных друзей, зато водятся деньги, которые дают возможность нанять много продажных воинов. В его армии было тысяч семь воинов. В нашей не больше пяти. Силы могли быть равны, если бы Китабатакэ Харумото прислал хотя бы половину своих воинов. Значит, результат сражения его интересует постольку поскольку. Наверное, решил помочь более слабому, чтобы потом добить победителя.

Мне было не совсем без разницы, кто проиграет. Еще вчера вечером, когда мы достигли долины, у меня забрали мерина. Якобы отвели его на пастбище. В бою пехотинцам лошади ни к чему, не так ли? Я не стал спорить. Место моему отряду отвели на самом краю правого фланга, возле склона холма, не очень крутого и густо поросшего дикими вишнями, той самой сакурой, которая уже избавилась от мелких и кислых плодов. Пока что это дерево не получило статус культового. С нашего края вишняк изрядно вырубили, оставив низкие пни. Эти дрова не самые лучшие в плане теплоотдачи и коптят сильно, забивая дымоход сажей, зато придают приятный аромат пище. Особенно хороши для приготовления шашлыков. От крайних деревьев и загибаясь внутрь левее моего отряда, ранним утром моими подчиненными были вкопаны в землю под углом навстречу врагу бамбуковые стволы в два ряда, а на ровных участках и в три. Их не надо затачивать, просто отруби под углом — и готово опасное острие. Перед каждым рядом был надежно вкопан упор с рогаткой, чтобы класть на него ствол аркебузы. Так выстрел будет точнее, чем при стрельбе с трясущихся рук.

Соседи-пехотинцы смотрели на нас, то ли как на трусов, то ли как на чудаков. Они не собирались защищаться, они намеривались атаковать превосходящего противника, помогая своей коннице. От нас такого подвига не требовали, потому что не представляли, какую угрозу может представлять тупая и сравнительно легкая железяка — аркебуза.

Начинать сражение не торопились обе стороны. Армии долго выстраивались. Конные самураи перемещались туда-сюда, выбирая место получше. Стоило даймё или какому-нибудь старшему командиру передвинуться на несколько метров, как начинала движение и его камарилья. Важно не только отличиться в бою, но и сделать это на глазах у своего сеньора, чтобы получить награду. В этом плане японские самураи ничем не отличались от западноевропейских рыцарей.

Задул солоноватый ветер, и флажки на асигару громче залопотали мелодию войны. Услышав ее, в обеих армиях, почти одновременно, загрохотали тайко (большие барабаны) и заныли хорагаи (рожки из морских раковин) и сперва двинулась конница, а следом пехота. Самураи скакали медленно, держа длинные луки наготове, пока не сблизились на убойную дистанцию, после чего начали стрелять по навесной траектории и подгонять лошадей. Когда армии разделяло метров сто, самураи закинули луки за спину и взяли копья. Обе конные армии слились, превративших в одну огромную толпу, бурлящую тягуче, как кипящая смола, и издающую жутковатую смесь звона оружия, криков и стонов людей, истеричного ржания лошадей…

Обычно исход сражения решается в первые минут десять, но изредка затягивается надолго. В данном случае встретились морально стойкие армии, поэтому рубились не меньше пары часов. Я даже заскучал. Первыми побежали наши задние асигару, не принимавшие участие в бою, а может, и вражеские тоже, не видно было. Это особая категория воинов, которые самые смелые в своих рассказах во время попоек. Некоторые даже умудряются получить ранение. Они есть в каждой армии и бегут первыми, даже если побеждают. В последнем случае возвращаются и порой обгоняют соратников, уставших в рукопашной, захватывают лучшую добычу. Когда за ними потянулись, бросая копья, другие пехотинцы, я понял, что подлецы, как обычно, победили.

Если бы мой отряд побежал сразу, то, скорее всего, все остались бы целы и даже сохранили оружие. Мне было западло драпать. К тому же, хотелось посмотреть на работу аркебуз против японской тяжелой конницы. Когда мимо пронеслась наша, я приказал своим подчиненным приготовиться к стрельбе, подправить фитили.

Вражеская подзадержалась, расправляясь с удирающими пехотинцами. Завидев мой отряд, сразу с сотню всадников повернули на нас. Они накатывались плотной массой под гулкий, мощный стук копыт. Казалось, нам ни за что не остановить эту силищу. Мои аркебузиры оглядывались, чтобы убедиться, что я еще с ними, что удирать пока нельзя. Я делал вид, что все нормально, что бояться нам нечего.

Я подпустил вражескую конницу метров на пятьдесят, после чего скомандовал:

— Каки! (Огонь!)

Не знаю, правильное ли слово употребил, останется ли оно в японской армии, но мои подчиненные знали, что надо делать по этой команде. Восемь аркебуз рявкнули почти в унисон. Перед ними возникло густое облако черного дыма, за которым послушалось истеричное ржание лошадей и крики и стоны людей. Первых испугали звуки выстрелов. Трусливые кони вскинулись на дыбы, после чего начали разворачиваться и проталкиваться между скакавшими сзади, чтобы быстрее убраться с опасного места. Вторые орали от удивления и боли. Следующий залп придал животным ускорение. Впрочем, и отважные самураи, оказавшиеся на земле, резво подскочили, кто не был ранен, и понеслись за своими лошадьми.

После третьего залпа я крикнул знакомое слово:

— Томатэ! (Стоп!)

На поле перед нами остались лежать два самурая и одна лошадь, а еще три с трудом ковыляли вслед за удирающими. Вроде бы мелочь, но на лицах моих подчиненных, почерневших от пороховой копоти, появились улыбки. Те, кто отстрелялся, быстро заряжали аркебузы и обменивались язвительными замечаниями в адрес врага.

Самураи получили пополнение и опять поскакали в атаку. На этот раз они были встречены на дистанции метров тридцать. Три залпа — и когда дым рассеялся, трупов лошадей и людей перед нами стало намного больше, а уцелевшие улепетывали намного быстрее, чем после первой атаки.

Я решил воспользоваться паузой и приказал отступать пошеренгово. К вражеской коннице подтягивалась пехота, которая, в отличие от лошадей, может подавить страх. Точнее, боязнь погибнуть от катаны своего командира преодолеет боязнь погибнуть от вражеской пули. Маневр отхода во время обучения был отработан хорошо, поэтому сперва всё шло, как надо. Передняя шеренга уходила назад, причем метров на пять, а следующие не передвигались вперед. Если противник был далеко, продолжалось караколирование без стрельбы с медленным отступлением. Заодно мы прикрывали нашу убегающую армию, давали ей возможность оторваться от противника, прийти в себя и вернуться на поле боя. Впрочем, этого не случилось. Удирать так удирать.

Я не учел, что починенные у меня малоопытные, что отступление, даже организованное и без потерь — это в первую очередь психологический надлом, что, как думают новички, в одиночку спастись больше шансов. К тому же, они поняли, что наши не вернутся, что остались один на один с многократно превосходящим врагом. Должен признаться, что сам упустил момент, когда драпанули задние, а за ними побежали и остальные. Они как-то удивительно дружно рванули мимо меня, причем многие выбросили оружие. Побежали стадом баранов к дороге, ведущей из долины.

Поняв, что красивого отступления не получится, я тоже побежал, но в другую сторону — к густому вишняку. В детстве лазил по такому и знал, что ломиться через него в полный рост глупо и больно, а вот на четвереньках и кое-где ползком можно запросто пробраться. Да, подерет-поцарапает малехо, но это не смертельно. Зато конница за тобой уж точно не поскачет, да и пехотинцы хорошенько поскребут затылок прежде, чем решат лезть в заросли, когда есть возможность гнаться за удирающими врагами по дороге.

Всё оказалось даже лучше, чем я предполагал. Случайно выполз на звериную тропу, наверное, лисью, и дальше двигался строго по ней, сильно петляющей. Доспехи хорошо защищали от веток и острых сучков. Больше хлопот доставляли сабля в ножнах и лук и стрелы в сагайдаке, которые постоянно цеплялись за стволы и ветки. Иногда расчищал путь стволом аркебузы, которую решил не выбрасывать. Она пусть и не очень точная, зато хорошо отпугивает всадников.

Перевалив вершину холма, я нашел просвет между деревьями, невысокими и переплетенными, и встал, чтобы оценить обстановку впереди. Вишняк заканчивался метров через сто ниже по склону. Дальше была долина меньшего размера, чем та, из которой я сбежал. На полях без страха и суеты возились крестьяне. Наверное, и понятия не имели, что по соседству шло сражение, или недавно слышали звуки его и молились, чтобы не перекинулось к ним, а теперь успокоились.

Внизу меня поджидал мой заместитель Данзё. Он сидел в тени под деревом, прислонившись спиной к стволу. Рядом стояла аркебуза.

— Пойдем или подождем, может, еще кто последовал за нами? — спросил он.

— Нет смысла ждать. Я не собираюсь возвращаться к Китабатакэ Харумото, — ответил ему.

— Оставишь ему заработанные деньги? — задал следующий вопрос Данзё.

— Голова дороже, — поделился я жизненным опытом.

— Тоже верно, — согласился он. — И куда пойдешь?

Я пожал плечами:

— Наверное, в Кёто. Просмотрю вашу столицу. Может, наймусь там к кому-нибудь.

— А не хочешь послужить у нас, обучить моих земляков стрельбе из ару-ке-базу? (Так мои подчиненные вслед за мной называли аркебузу, а все остальные — тэппо (железная палка)). Будем платить по кобану в месяц, как даймё, — предложил мой заместитель, теперь уже бывший.

Когда нет выбора, любое предложение кажется интересным.

9

Деревня Каваи располагалась в маленькой долине между гребнями горы. Туда вела всего одна дорога, и на входе постоянно дежурил караул из трех человек днем и пятерых ночью. Находились они на крутом склоне отрога в деревянной будке, напоминающей ласточкино гнездо, откуда хорошо были видны подходы к долине. Саму деревню защищали ров шириной метра четыре, заполненный водой, которую приносил ручей со склона горы, и оштукатуренная, деревянная стена высотой метра три, возведенная по краю вершины холма неправильной формы с почти вертикальными, специально срезанными склонами высотой от пяти до восьми метров в разных местах. Еще бы построили тэнсю, и я бы решил, что передо мной замок богатого самурая. Единственный вход был по каменно-деревянному тоннелю с дырами-убийцами в верхнем своде в приземистой и широкой башне, в которой в светлое время суток дежурили пятеро стражников, а в темное — в два раза больше. Внутри располагались, разделенные узкими улочками, одноэтажные и двухэтажные, оштукатуренные дома из дерева и бамбука с высокими крутыми крышами из рисовой соломы. Как позже узнал, что на вторых этажах хранили зимой яйца тутового шелкопряда. В дальней от ворот части поселения, возле дома главы клана Каваи Аки — старика с подслеповатыми глазами, который редко выходил на люди — была небольшая площадь, на которой с трудом помещались все мужчины деревни. Наверное, получил родовое имя по деревне, но не исключаю и противоположный вариант.

Рядом с холмом находились каменистая площадка для тренировок с вкопанными деревянными столбами разной толщины и конструкции, выполнявших роль самых разных тренажеров, и несколько маленьких полей, на которых сейчас росли овощи, а на одном, длинном и узком, расположенном на террасе на склоне горы возле ручья — хлопок. Даже трех урожаев в год с такой маленькой площади не хватит, чтобы прокормить всех жителей деревни. Здесь холоднее, чем в долине, рис, наверное, не растет, и больше двух урожаев вряд ли соберешь. Поэтому сельским хозяйством занимались женщины, а мужчины охраняли деревню и тренировались, чтобы наняться на службу к богатому человеку и заработать на пропитание. Детей начинали обучать лет с пяти-шести, но уже сразу после рождения резко и неритмично качали в подвешенных к перекладине корзинах-люльках, чтобы вестибулярный аппарат привыкал к перегрузкам, а двух-трехлетних отправляли спать на дерево, чтобы научился контролировать свое тело во сне. В Японии были, есть и будут самые разные табели о рангах (даны, пояса…), поэтому мужчины делились на рядовых (гэнины), сержантов (тюнины), которые командовали небольшими отрядами, и офицеров (дзёнины). Последних было трое: глава клана и два его помощника чуть помоложе. Они договаривались с «клиентами» и назначали, кто, где и кем будет служить или какое задание должен выполнить. Заработанные деньги или продукты распределялись поровну между всеми семьями деревни. Исполнители получали больше.

У меня не было планов задерживаться в этой дыре. Собирался обучить аборигенов стрельбе из аркебузы, подтянуть японский язык, получить деньги и отправиться дальше. Когда мы приблизились к тренировочной площадке, на которой шло довольно интенсивное обучение нескольких групп, набранных по возрасту, я подумал, что раз судьба занесла меня сюда, то, наверное, не просто так.

— Данзё, я хочу изменить условия договора. Мне не нужно золото. Расплатитесь со мной тем же: я научу вас стрелять, а мы меня — всяким вашим навыкам, — сказал я своему спутнику, с которым во время многодневного путешествия наладил хорошие отношения.

— Я не вправе принимать такие решения, — сообщил он.

— Знаю. Объяснишь вашим старшим, что я взамен научу не только стрелять из аркебузы, но и делать хороший порох и хорошее оружие, — предложил я.

— А это плохое оружие⁈ — показав аркебузу, удивленно произнес он.

— Это кухонный нож, а я научу вас делать катаны и умело пользоваться ими, — усмехнувшись, привел я сравнение.

— Тогда тебе нельзя пока входить в деревню. Подожди возле ворот, пока я сообщу о твоем предложении дзёнинам, — церемонно поклонившись, пообещал Като Данзё.

Наверняка все обитатели деревни знали, что к ним идет намбандзин, и уже видели европейцев, но это не помешало им разглядывать меня, как диковинного зверя, но относились с почтением, не щупали и зубы не заставляли показывать.

Судя по тому, как быстро вернулся Като Данзё, уговаривать старших товарищей не пришлось. Меня поселили в небольшом домишке неподалеку от ворот. Судя по затхлому запаху, в нем давненько никто не жил. Предполагаю, что это был гостевой дом для деловых партнеров, прибывавших на переговоры. Видимо, случалось это очень редко, дзёнины сами ездили к клиентам. Спал я на жестком татами, укрываясь толстой дерюгой. Меня обслуживала старуха из соседнего дома. У нее было важное достоинство — говорила только тогда, когда без слов уж совсем никак. Да и о чем говорить с каким-то намбандзином⁈ Утром и вечером старуха приносила еду и воду для мытья и раз в неделю обстирывала. Пища была в основном вегетарианская с редким добавками в виде пресноводной рыбы. Мне такая не шибко нравится, поэтому часто охотился и сам запекал добычу на углях. Варить ее было не в чем. Может, у кого-то из деревенских все-таки имелся бронзовый котел, но я не видел, а сами не предлагали, и мясо у меня не брали: не кошерная для них пища. Ел я, сидя на раскладном стуле, какие любят японские полководцы во время сражения. Им не положено махать катаной и погибать. Они сидят на вершине холма и наблюдают представление, как зрители с галерки. Хотя иногда встречаются непрофессионалы, которым при попадании в плен приходится совершать ритуал сэппуку.

Это торжественное название харакири, причем ковыряния кинжалом в кишках может и не быть, хватает одного прикосновения в районе живота, и в этот момент лучший кореш пленника сносит ему голову катаной, причем так, чтобы она повисла на недорубленном куске шеи. Если голова коснется земли, покойник будет посмертно опозорен, и если не поцарапает живот, то это не ритуальное самоубийство, а тоже стыд и срам. Правда, не думаю, что убитый будет сильно и долго огорчаться по этому поводу.

Почти все время с раннего утра и до позднего вечера я проводил на площадке для тренировок. Первую половину дня аборигены учили меня, вторую — я их. Мне помогал Като Данзё, который быстрее и доходчивее — кулаками — вбивал навыки ученикам.

Первый этап моего обучения состоял из физической подготовки. Меня учили бегать, прыгать в высоту и длину с шестом и без него или с помощью небольшого переносного трамплина, ползать по-пластунски на дистанцию пара километров, бесшумному движению по лесу, полям и дорогам, в помещениях боком, чтобы контролировать ситуацию в обоих направлениях, маскировке, рукопашному бою. Поскольку я занимался в молодости каратэ, многое уже знал, что сильно удивило моих наставников. Они-то были уверены, что эти знания передаются только внутри кланов из поколения в поколение. Предлагали освоить местный вариант дельтаплана из вощеного многослойного шелка и рисовой бумаги, но я отказался. Боюсь высоты. Хватит мне лазания по стенам, отвесным горным склонам и высоким деревьям с помощью сюко (лазательных когтей для рук) и ашико (для ног) и без них.

Во время второго этапа меня обучили пользоваться самым разным оружием, начиная с обычного камня и палки и заканчивая нагинатой («длинный меч», местный вариант глефы — полуметровый изогнутый клинок разной формы на рукояти метра полтора-два). Многим холодным оружием я владел не хуже аборигенов, каким-то — катана, кинжал, копье — лучше и обучал их, а местные изобретения осваивал, так сказать, с нуля. В число последних входили хаси (палочки для еды); сюрикэн, который имел разную форму, чаще заточенной монеты, шпильки для волос или дротика длиной сантиметров десять-двадцать и весом около ста грамм, чем звезды; нунтяку (нунчаки, короткий ручной цеп), с которыми у меня не сложились отношения в будущем; кама (серп) и его модификация кусарикама (с прикрепленной к рукояти цепью, на конце которой гирька); соломенная шляпа с вплетенными по ободу лезвиями; тэссэн (складной веер с острыми спицами); какуте (перстень с одним или несколькими шипами, направленными внутрь, а перед нанесением удара — наружу); фукибари (духовая трубка); неко-те (наперстки с когтями — вариант сюко, которое тоже использовалось, как оружие); макибиси (металлические шипы, один из которых при падении всегда направлен вверх, чтобы проколоть стопу человека или копыто лошади; на Руси назывались чесноком); араре (шарики диаметром два-три сантиметра с длинными иголками, разновидность макибиси, которые по несколько штук швыряли в лицо или использовали для поджогов, обернув горящей промасленной тряпкой и броском втыкая в стену или потолок); тэккэн (кастет). В общем, все это оружие было маленьким, легко спрятать, или похожим на бытовые, сельскохозяйственные предметы, не вызывающие подозрения. Также меня научили делать яды из подручных материалов и пользоваться ими. Во время изготовления из местной ядовитой жабы я чуть не убил сам себя.

Дальше был курс маскировки, организации засад, внезапных нападений и последующего отхода. Меня учили избавляться от погони, в том числе принимать неестественную позу умершего, а если уж попался, умей освободиться от пут и сам свяжи человека так, чтобы не смог сбежать. Но в плен лучше не попадать. Самураи уничтожали синоби с особой жестокостью. Медленное опускание в сосуд с кипящей водой было заключительным пунктом пыток, до которого доживали не все.

Меня учили слышать звуки, недоступные уху обычного человека, отличать один от другого, вплоть до разницы между хрустом ветки под ногой, лапой или копытом. Меня учили видеть то, что не замечают другие, и не обращать внимания на то, на что пялились все. Меня учили слиться с толпой, стань никем, в первую очередь не похожим на человека, представляющего опасность. Превратись в крестьянина, идущего на городской рынок, фокусника, музыканта, монаха… Ты гладкое зеркало, которое отражает все предметы, но не обнаруживает себя. В тебе видят своё отображение и не обращают внимания на зеркальную поверхность. Растворись в окружающем мире, стань его самой неприметной частичкой. Избавься от всех чувств и перестань думать. Ты ничто, тебя нет. Такое состояние называется мусин (вне разума).

При моей нетипичной внешности маскироваться было очень сложно. Подходил только образ католического монаха. Кстати, синоби, которых в будущем назовут ниндзя и сделают чуть ли не мифическими существами, не носили черные одежды, разве что могли ночью использовать темную и мазать лицо и руки сажей.

Следующим этапом была психологическая подготовка. Меня учили использовать годзё — пять состояний противника: трусость, горячность, лень, тщеславие, добродушие. На каждый случай была своя программа поведения. Также узнал, как могут помочь в деле пять вредных желаний человека: голод, жадность, гедонизм, сексуальную озабоченность, гордыня. С неприятным удивлением сделал вывод, что некоторые когда-то были использованы против меня в далеких отсюда местах.

Был еще один уровень — что-то типа духовного просветления, осилив который становишься дзёнином. Мне сказали, что не дорос еще, походи сперва в гэнинах и тюнинах.

В свою очередь я, как обещал, не только научил стрелять из аркебузы, но и наладил изготовление пороха хорошего качества. Если раньше местного зелья в ствол засыпали примерно на два веса пули, то мой шел один на одну. Делал порох из калийной и известковой (кальциевой) селитр. Первую привозили из Индии, поэтому было ее мало и стоила дорого. Производство второй наладили рядом с деревней. По моему указанию в непригодных для посевов местах были сооружены селитряницы — ямы под навесом, которые наполняли смесью экскрементов, падали, кухонных отходов, щепок, соломенной трухи и известняка. Полученную калиевую селитру, смешав с древесной золой, разводили в воде в глиняных кувшинах и нагревали. После того, как выпадал осадок из солей кальция, жидкость сливали, выпаривали и на выходе получали калийную селитру. Я рассказал, из какого дерева (ива, крушина) получается лучший уголь, в каких пропорциях надо смешивать его с серой и селитрой (три-два-пятнадцать), как замачивать, а потом дробить бронзовым молоточком, сушить и зернить. Также наладил изготовление гранат из керамических шаров с носиком, который сужался кверху, чтобы горящий фитиль при ударе проваливался внутрь. Наполняли смесью пороха и круглых твердых камешков, как поражающих элементов. Еще делали пули из свинца с железным сердечником и вмятиной в задней части, чтобы малехо расплескивались при выстреле, лучше вминались в нарезы и закручивались вокруг своей оси, благодаря чему повышалась точность. Параллельно были изготовлены в Кёто, где сейчас лучшие литейщики, два бронзовых ружейных метровых ствола калибром двадцать миллиметров с нарезами внутри и мушкой и прицельной планкой сверху. Деревенские мастера под моим руководством сделали для них приклады, цевья, кремневые замки, полки и курки и соединили все вместе. В итоге у нас появились два приличных дальнобойных мушкета. С расстояния в двести шагов (примерно полторы сотни метров) оба пробили насквозь типичный кожаный панцирь самурая и деревянную мишень из досок толщиной сантиметра полтора, на которую был надет. Доспех был пожертвован главой клана Каваи Аки, который по такому случаю доковылял до стрельбища. Аборигены уже привыкли к громким звукам стрельбы, но моя точность и пробивная сила пули из мушкета поразили их.

— С какой дистанции ты сможешь убить самурая в доспехах? — поинтересовался дзёнин.

— С вдвое или даже втрое большей, если попаду, конечно, — ответил я и подсказал: — При двух стрелках шансы поразить цель удваиваются.

— Сможешь показать в деле? — спросил Каваи Аки.

Я давно ждал этот вопрос. Если выполню задание, стану членом клана, а это уже другой уровень отношений.

10

Теплым мартовским днем по грунтовой дороге, петляющей между холмами, двигались четверо крестьян, которые несли в паланкине католического монаха, одетого в черную рясу и с черной широкой конусообразной соломенной шляпой на голове, надвинутой на глаза. Носильщики устали, поэтому шли неторопливо. Пассажир не подгонял их. Наверное, заснул, но не разглядишь, потому что шляпа закрывала лицо. Встречные крестьяне и торговцы поглядывали на них без особого интереса. Такие процессии стали частым явлением на японских дорогах. Все знали, что намбандзины в черном денег не имеют, живут на подаяния, и оружия тоже, потому что воюют языком в самых неожиданных местах.

Перед очередным поворотом дороги, огибающей длинный холм, густо поросший деревьями и кустами, процессия остановилась. Католический монах выбрался из паланкина, вышел на обочину и начал отливать. Делал это довольно продолжительное время. Видать, натерпелся. Как только на открытом участке дороги не осталось других путников, намбандзин и крестьяне шустро юркнули в кусты, где разобрали из паланкина оружие и начали бесшумно подниматься на вершину холма. Пройдя до дальнего конца ее, остановились. Оттуда был прекрасный вид на дорогу, которая в этом месте делала очередной поворот и метров пятьсот шла прямо.

Я показал «крестьянам», где проредить кусты, где сделать две лежки из наломанных веток и сухой, прошлогодней травы. Мы с Като Данзё опробовали обе, убедились, что ничто не закрывает обзор, что будет прекрасный вид сверху на дорогу, по которой цель будет двигаться прямо на нас. Утром солнце будут у нас за спиной, не помешает нам прицелиться и ослепит врагов. После чего, оставив одного наблюдателя на вершине, спустились немного по противоположному склону, где и обосновались. Ждать придется долго, поэтому мои спутники сели на землю и начали тихо обсуждать деревенские дела, а я размялся, отработав несколько ката (бой с тенью) из каратэ (пустая рука), которого пока нет и в помине.

У обитателей деревни Каваи есть свои комплексы упражнений для тренировок по рукопашному бою, довольно простенькие, лишь отдаленно похожие на те, что я буду осваивать в Одессе и шлифовать в Москве в двадцатом веке, поэтому предложенные мной с удовольствием переняли. То есть я вернул японцам то, что когда-то позаимствую у них. Впрочем, пока что рукопашный бой не в цене у аборигенов. Катана или лук намного эффективнее. Это синоби приходится иногда махать пустыми руками, потому что не везде можно появиться с оружием, даже замаскированным под бытовой предмет.

На Японских островах сейчас типичная феодальная раздробленность. Юридически все земли принадлежат императору, который сейчас настолько слаб, что подчиненные плевать на него хотели. Каждый владелец одной или нескольких деревень, полученных его предками во временное пользование, теперь считал их своими и пытался расшириться. Даймё были всего лишь одними из них, только более богатыми и сильными. В отрядах (армиях) насчитывалось от нескольких десятков до нескольких тысяч воинов, так сказать, по кошельку, то есть по запасам риса, доспехов и оружия. Примерно десятую часть составляли самураи, а остальные — асигару из крестьян, рыбаков, ремесленников и всякого сброда. Каждый феодал сам решал, с кем и против кого воевать, поэтому боевые действия шли постоянно во всех провинциях. Как следствие, всем нужны были синоби, которые помогали решить проблему с меньшими затратами.

Наша группа называется ватари-суппа. Второе слово можно перевести, как прозрачные, то есть невидимые, волны, а первое, что наняты они для выполнения конкретного задания. Есть еще какаэ-суппа, которые являются подразделениями регулярной армии даймё и, чтобы не вздумали переметнуться, отдают свои семьи в заложники. Мы должны уничтожить богатого самурая, который решил стать еще круче за счет соседей. Наняла нас его очередная жертва, проигравшая в бою и согласившаяся усыновить победителя, которому после смерти «папаши» перейдет по наследству вся земельная собственность. «Сводные братья», если не скончаются скоропостижно, что случается очень часто, станут обычными, безземельными самураями на зарплате или ронинами. Утром наша цель проследует по дороге к своим будущим родственникам для совершения обряда усыновления и подписания договора о наследовании. Если не доедет, клану Каваи будет хорошо заплачено. Сколько именно, знают только дзёнины. Это могут быть не только деньги или рис, но и услуги. Допустим, при визите к какому-нибудь влиятельному лицу включить в свою свиту людей клана, чтобы смогли выполнить задание с намного большей оплатой.

Ночь прошла спокойно. Я спал в паланкине, а мои спутники на ложах из веток и травы, карауля по очереди. Утро выдалось туманным. Нам пришлось спуститься ниже по склону, чтобы не пропустить цель. Растительность здесь была жиже и шансов унести ноги меньше. Видимо, наш объект тоже не рискнул ехать при плохой видимости, потому что появился после того, как выглянуло солнце и задул ветерок, разогнавший туман. Мы к тому времени вернулись на вершину. Это был отряд из пары сотен воинов, который передвигался почти во всю ширину дороги, выдавливая встречных прохожих на обочину. Асигару-копейщики шли впереди, асигару-лучники сзади. Между ними скакали на мелких меринах десятка два самураев. Они окружали со всех сторон своего господина, который следовал как бы в центре лошадиного каре. На нем был черный шлем с приделанным спереди золотистым полумесяцем рогами вверх и верхней золотистой полумаской с выступающим, длинным носом, похожим на птичий клюв. Доспехи, кожаные или металлические, покрыты красновато-черным лаком, который отблескивал на солнце. Ни лука, ни копья, только две катаны, длинная и короткая, засунутые слева за кожаный пояс.

Первое задание могло стать и последним, если промажем, поэтому я подпустил цель метров на сто, передовой отряд асигару уже подходил к повороту, и тихо скомандовал Като Данзё:

— Огонь.

Щелкнули кремневые замки. Не знаю, изобрели ли их уже в Европе, но в НИхоне уже есть, благодаря мне. Два выстрела прозвучали практически одновременно. Клубы густого черного дыма повисли в воздухе пред нами, рассеиваясь слишком медленно. Всё-таки я разглядел, что наша цель прижала обе руки к животу и начала медленно клониться влево. Значит, как минимум, одна пуля попала в цель. Два самурая подъехали к раненому с боков и схватили за плечи, не давая упасть. При этом и они, и другие всадники дружно и громко орали, показывая в нашу сторону, где напротив лежек дотаивало черное облако.

— Уходим, — тихо приказал я.

Мы с Като Данзё подхватились и быстро побежали вниз по склону. Я пропустил напарника вперед, чтобы не петлять, потому что вчера наши соратники натоптали ложных троп, которые пересекались, возвращаясь к вершине, чтобы запутать преследователей. Внизу у дороги нас ждал паланкин, в который сложили мушкеты и сверху полулег я. Четверо безобидных крестьян вынесли его на дорогу и неторопливо зашагали в ту же сторону, куда ранее направлялся отряд. Минут через пять из-за поворота появились восемь самураев, которые поскакали было за нами, но потом вернулись к холму, чтобы не упустить метких наемных убийц. Монах-намбандзин не тянул на эту роль.

11

Не знаю, числился ли я гэнином, но после успешного выполнения задания стал тюнином. Меня теперь приглашали на советы командиров, во время которых говорили медленно, чтобы понимал хотя бы малую часть сказанного.

Наш клиент Акияма Укёдаю, щедро заплативший за убийство, захватил владения и переманил на свою сторону почти всех самураев покойного. Стать ронинами решили только родственники погибшего. Их бы все равно не взяли, потому что отомстить за родственника — любимое занятие у нихондзинов. Благодаря сильно увеличившемуся достатку, появилась возможность поквитаться и с другими обидчиками. Нам поступило от Акиямы Укёдаю сразу несколько заказов, один из которых взялся выполнить я.

Кёто (теперь я не сомневался, что это будущий Киото, потому что место расположения приметное, не перепутаешь) до недавнего времени назывался Хэйан (Столица мира и спокойствия). Он был заложен по строгим рекомендациям фэншуя и по китайской системе шахматной доски во впадине между гор, вытянутой с севера на юг примерно на пять с половиной километров и с востока на запад на четыре с половиной. Восточной его границей была река Камо, западной — Кацура. В центре северной части находился дворец правителя Нихона. От главных его ворот, которые назывались Красный феникс, на юг до Крепостных ворот шел проспект шириной восемьдесят четыре метра, разделявший город на районы укё (правый) и сакё (левый). В каждом был свой буддийский монастырь и рынок. Остальные проспекты были шириной двадцать четыре метра, а поперечные улицы — двенадцать. Они делили половины на прямоугольники, которые назывались бо(сектор) и дзё(полоса), состоявшие каждый из четырех тё (квартал). Секторов было по четыре, полос по девять. На севере рядом с дворцом жили богачи, и эта часть называлась камигё (верхняя столица), на юге (семигё (нижняя столица)) — беднота, а между ними средний во всех смыслах класс, куда нам надо было проникнуть с оружием. Сделать это было не просто, потому что у Крепостных ворот нес службу отряд из пары сотен воинов, которые шмонали входящих и отбирали всё, чем, по их мнению, можно убить человека. Чаще всего оружием признавались предметы из металла, особенно золотые и серебряные. Впрочем, богатых самураев, следовавших с большой охраной, досматривать и обирать не рисковали.

Наш заказчик Акияма Укёдаю жилья в столице не имел и появляться там не собирался, чтобы не заподозрили в причастности к террористическому акту, поэтому нам самим надо было придумать, как доставить туда оружие. Я предложил использовать уже испытанный способ — паланкин с монахом-намбандзином, а группа исполнителей под командованием Като Данзё, у которого прозвище Тоби Като (Летающий Като) из-за удивительной прыгучести и любви к дельтапланам, трамплинам и прыжкам с шестом, прибудет туда налегке.

День был жарким. Даже под навесом в паланкине я сильно потел. Или от страха. Мне предлагали веер с острыми лезвиями, но я отказался. В городской охране может оказаться наблюдательный человек, и тогда мне не сдобровать. Обмахивался черной соломенной шляпой, которую использовал во время пеших прогулок. Волосы на темени у меня выбриты, как у католических монахов. Как ни странно, больше всего пота выступает именно там, постоянно вытираю маленьким хлопковым полотенцем.

Сразу вспомнилось, что в будущем у японцев не будет носовых платочков. Использовали одноразовые бумажные салфетки, несмотря на довольно таки истеричную борьбу за экологию, сохранение лесов. Сейчас у японцев для борьбы с по́том и соплями в ход идут пальцы и рукава.

Перед Крепостными воротами, покрытыми облезлой и когда-то белой, а сейчас посеревшей штукатуркой, образовалась очередь из желающих пройти досмотр и попасть в город. В основном это были крестьяне и ремесленники. Все ждали терпеливо. Так же будет и в двадцать первом веке, когда в Японии очередей станет больше, чем в СССР в годы застоя. Для меня очередь — это символ нищего и забюрокраченного социализма с человеческим лицом, а для японцев — богатого и упорядоченного капитализма со звериным оскалом. Я приказал носильщикам обойти голодранцев. Все-таки изображаю представителя Западной Европы, в которую очереди перебирались стремительно к моменту начала моих перемещений по эпохам, потому что там вздумали построить капитализм с трансгендерным оскалом. Сложив ладони у груди и якобы молясь, я с серьезным видом забормотал русские частушки. Когнитивный диссонанс помогал снять напряжение. Если найдут в паланкине оружие, придется отбиваться от численно превосходящего противника или, если повезет, убегать. Стражники с почтением поклонились мне и пропустили без досмотра.

Неподалеку от ворот по обе стороны проспекта стояли кучки людей. Это своего рода биржа труда. Если кому-то нужен был работник, приходил сюда и нанимал. Здесь свои услуги предлагали переселенцы, бродяги и крестьяне из деревень по соседству. Городские нанимались на рынках. Среди безработных стояли и члены моей группы, прошедшие через ворота рано утром. На вид — вылитые крестьяне, желающие в межсезонье подрубить немного деньжат. Богатые горожане предпочитали платить монетами, хотя могли и продуктами (товарами) дать. Попустив паланкин вперед, синоби во главе с Като Данзё потянулись за нами поодиночке и парами.

При идеальной планировке город был запущен. Улицы убирали редко и местами, обычно только радивые хозяева возле своего дома. Много пепелищ, на которых ютились переселенцы в шалашах из тростника, нарубленного на болотах, примыкавших к южной части столицы. Зато бродячие собаки и кошки не попадались. Чем больше голодных людей, тем меньше животных, причем не только голодных.

Добравшись до середины города, мы свернули направо, к рынку. По пути к нему остановились на безлюдном пепелище. Я зашел за кучу недогоревших бревен и отлил неторопливо, внимательно осмотрев место. Счел его подходящим для моей цели. За это время мимо паланкина прошли следовавшие за ним члены группы, получили из рук носильщиков оружие и разошлись в разные стороны.

Рынок был большой и многолюдный. В паланкине глупо было соваться туда, поэтому я слез и дальше пошел с одним из носильщиков в роли слуги. Сперва обменял золотые кобаны, заработанные у даймё Китабатакэ Харумото, на серебряные моммэ и медные моны. Затем отправился в дальнюю часть, где продавали рабов. После выполнения предыдущего задания Като Данзё сказал, что пора бы мне обзавестись женой, с чем я сразу согласился, и что мне поберут хорошую девушку из деревенских, от чего я сразу отказался. Ничего интересного, царапнувшего мое сердце в деревне не встречал. Тупенькая простушка мне не нужна. Решил сам поискать. Самураи вряд ли отдадут за меня свою дочь, поэтому оставались невольничьи рынки. По всему Нихону шла война, и разбойничьих шаек орудовало много, поэтому пленников, то есть рабов, было много и самых разных, а цены сравнительно низкие: крепкий юноша стоил около пяти бронзовых мон, девушка — около трех.

Я скользил взглядом по грязным людям в лохмотьях и со связанными руками, а порой и ногами, и обреченным или затравленным взглядом. Не то… Решил уже, что напрасно пришел сюда, когда услышал перепалку. Зеваки закрывали спорщиков, которые говорили слишком быстро и эмоционально, поэтому я не видел, кто с кем разбирается, и понимал только ругательства. У японцев, что сейчас, что в будущем, не принято проявлять бурные эмоции на людях. Чисто из любопытства подошел посмотреть на нарушителей моральных устоев общества.

Это были два пожилых мужчины. Судя по одежде, которая должна точно отражать социальный статус, не бедняки, но и не богатые. Скорее всего, низ среднего класса. Скандалили они из-за девчушки лет тринадцати-четырнадцати, одетой в грязное, рваное и великоватое кимоно. Наверное, ее более дорогую одежду забрали и нарядили в чужие лохмотья. Судя по холеным, незагорелым лицу и рукам, дочь самурая или богатого купца. Спорщики подняли цену на нее до хики. Больше денег у обоих, видимо, не было или жадничали, поэтому и выясняли, кому должна достаться. Торговец — полноватый тип со свежим косым, справа налево, шрамом на лбу — наблюдал за ними с довольной ухмылкой. Кто бы ни победил, он получит больше, чем предполагал.

Я заставил его улыбнуться еще шире, сказав громко:

— Заплачу за нее два хики.

Спорщики перекинулись еще тройкой ругательств, пока до них дошел смысл сказанного мной. Оба посмотрел на меня, как на недоразумение. Такой подляны от какого-то намбандзина они не ожидали. Среди зевак кто-то захихикал подленько.

— Ты продашь ее этому вот⁈ — возмущенно обратился один из спорщиков к продавцу.

— Любому, кто заплатит больше, — щеря уцелевшие, не больше половины, кривоватые зубы, ответил тот.

Я взял из кожаной сумки, которую нес слуга, две связки по десять бронзовых монет с квадратными дырками, протянул продавцу. Он ожидающе посмотрел на притихших спорщиков, но не дождался лучшего предложения.

— Она твоя, — забрав деньги, торжественно произнес продавец.

— Иди за мной, — сказал я девушке, после чего отправился в ту часть рынка, где продавали одежду и ткани.

С края продавали дешевую одежду с лотков и даже с циновок, расстеленных на земле. Дальше шли отсеки из густого бамбукового частокола, крытого тростником. В них продавали разные ткани в рулонах и готовую одежду. Мужская и женская сейчас не отличаются по крою. Одежда должна быть свободной, скрывающей недостатки фигуры. Никаких соблазняющих выпуклостей. Женская длиннее немного и из более ярких тканей с узорами. Запахивается вся направо. Налево — у покойника. Главное гендерное отличие — женщины, не считая крестьянок во время работы в жару на поле, не носят головные уборы, разве что капюшон накинут в плохую погоду. Наверное, чтобы видны были замысловатые прически, украшенные ленточками, цветами и утыканные спицами.

Я выбрал пару дзюбанов (нижний халат) и кимоно из хлопка, еще одно кимоно из сиреневого шелка, два красных оби (широкий пояс, который женщины завязывают на спине бантом), стеганную хлопковую хаори (куртка) и три пары таби (носки с отдельным большим пальцем), заплатив за все две серебряные моммэ. По пути к выходу приобрел за два мона пару лакированных деревянных гэта (туфли-табуретки) и пару соломенных дзори (тапки типа пляжных шлепанцев). Все это мой слуга донес до паланкина и сложил, привязав, на крыше паланкина.

Путь наш пролегал мимо облюбованного мной пожарища. Там опять остановились, и я сходил за кучу недогоревших бревен, принеся с собой под сутаной глиняную бомбу диаметром сантиметров двадцать. Она была набита до отказа зерненным порохом, к которому через узкий носик был подведен длинный фитиль из пропитанной селитрой, конопляной пряди. Я спрятал бомбу в куче головешек, присыпав и фитиль, только кончик с сантиметр длинной торчал наружу. Даже если кто-то через пару минут зайдет сюда, чтобы посмотреть, что здесь делал намбандзин, увидит в лучшем случае жиденький дымок, просачивающийся между головешками. Я поджёг фитиль, убедился, что горит медленно, но без проблем, и вернулся к паланкину, по пути молча кивнув Като Данзё, стоявшему на противоположной стороне улицы. Он молча кивнул в ответ и пошел к рынку.

Кстати, этот жест у японцев обозначает не только и не столько согласие, сколько подтверждает, что тебя услышали. Я сперва попадал впросак, думая, что японец соглашается со мной во всем, а потом выяснялось, что просто подтверждал, что слушает мою ересь. При несогласии с собеседником, не качают головой, а машут рукой из стороны в сторону. Отказываясь что-то делать, скрещивают руки перед грудью или лицом, а на близком расстоянии — указательные пальцы. Говоря о себе, японцы не тычут пальцем в грудь, как европейцы, а касаются кончика носа.

Рабыня позабавила стражников у Крепостных ворот, которые, уверенные, наверное, что не говорю по-японски, со смешками спрашивали друг у друга, зачем мне нужна девушка⁈ Как я понял, европейские проповедники уже заработали репутацию любителей мальчиков. Теперь мне стали понятны смущенные взгляды односельчан, когда я отказался от их девиц, и радостные улыбки членов моей группы, когда я сказал, зачем купил рабыню.

В этот момент и громыхнуло так, что почти все инстинктивно втянули головы в плечи. Стражники тут же забыли обо мне и девушке, уставились в ту сторону, где прозвучал взрыв. Наверное, там сейчас поднимается черное облако, но от ворот не было видно. По приказу старшего караула пять стражников побежали в ту сторону. Они ничего не найдут. Взрыв всего лишь должен отвлечь внимание тех, кто охраняет нашу жертву.

Паланкин медленно последовал по дороге, ведущей к провинции Ига. Рабыня семенила сзади и чуть сбоку, чтобы видеть меня. Я спиной чувствовал ее взгляд. Девушка слышала насмешки стражников и теперь, видать, пыталась найти ответ на их ехидный вопрос.

Удалившись от города километра на три, я приказал остановиться.

— Как тебя зовут? — спросил я свою покупку.

— Ханако (Дочь цветка), — поклонившись, представилась она.

— Садись, а я пройдусь пешком, — приказал я.

— Господин, я не смею занять твое место! — испуганно произнесла Ханако.

— Вдвоем мы не поместимся, а моей жене не положено идти пешком, — сказал я и подтолкнул ее к паланкину.

Ханако счастливо улыбалась, неумело занимая место в будке: быть женой интересней, чем служанкой педика.

Носильщики тоже обрадовались: новая ноша была раза в два легче.

На ночь мы остановились в лесу неподалеку от дороги. Там нас догнали соратники. Като Данзё молча кивнул мне. Один жест вместо тысячи слов.

12

Сезон дождей в Японии состоит из двух частей. Первая длится с мая до конца июля. Японцы называют ее сливовым дождем, как и китайцы, у которых позаимствовали поэтический образ. Считается, что в это время на берегах реки Янцзы опадают желтые сливы, влага из которых превращается в дождевые капли. Вторая часть с августа по сентябрь и, поскольку обошлось без китайцев, воспринимается буднично.

Название первой, конечно, красивое, а вот сами дожди — не очень, особенно, когда льет, как из пожарного шланга, часа два подряд. Сказать, что я промок до нитки — выразиться слишком мягко. В кожаных туфлях без каблуков, изготовленных по моему заказу, хлюпало так, будто шагаю по луже. В придачу к ним прилипло столько грязи, что ноги передвигал с трудом. Почва в Японии по большей части каменистая, но я каким-то образом умудрился найти липкую глину и испачкаться в ней по уши. Самое обидное, что проливной дождь смывал всё, кроме грязи с моей обуви и одежды. Это была плата за то, что решил поучаствовать в операции, хотя мог бы командовать из укрытия, то есть ждать в сухом месте, когда отряд выполнит мои приказы. Я искренне уверен, что этот вид терроризма пока не освоен японцами, могут ошибиться, а второй попытки не будет. Каждая капля дождя, упавшая на мою голову, размывала уверенность вместе с искренностью.

Замок располагался на крутом холме у подножия горы. Вокруг холма ров шириной метров пять. Постоянного притока воды в него нет, но в сезон дождей заполнен до краёв. Мы переправились через него на маленьком плоту, изготовленном из подручных средств в лесу неподалеку. В это время и начался дождь. С трудом мы вскарабкались по размокшему, крутому склону холма, после чего довольно легко — на крепостную стену. Одни из моих подчиненных забрался на нее с помощью когтей-сюко и — ашико и спустил оттуда нам веревку с мусингами. Когда я поднялся последним, мои соратники уже заканчивали зачистку крепостной хода и надвратной башни и дождь лил на полную силу. Дальше начались проблемы. Нам надо было снять часовых, восемь человек, которые охраняли двор. До дождя они, тихо болтая, прохаживались парами с зажженным факелом от одного края выделенной им стены для охраны до другого. Несколько десятков шагов туда, несколько обратно. Иногда останавливались на углу, чтобы перекинуться шутками с другой парой, дежурившей у соседней стены. Пошел дождь — и все потушили факелы и спрятались под навесом у входа в тэнсю (главную башню), напоминавшую трехъярусную пагоду. Для синоби убить одновременно и без шума двух человек — не проблема, а вот нападение сразу на восьмерых, стоявших кучно, тихим быть не может. Крики разбудят остальных воинов замка, а охрана есть на каждом ярусе, плюс какое-то количество в казарме — и нам придется уносить ноги, не выполнив задание, к которому готовились несколько дней. Поэтому нам и пришлось прятаться на сторожевом ходе стены, дожидаясь окончания дождя.

Собак во дворе замка нет. Мы извели всех за предыдущие двое суток. Я подстрелил из лука серау, как называли это животное аборигены — что-то промежуточное между оленем и козой с длинной густой серой шерстью и короткими, сантиметров семь, рожками. Весило животное килограмм тридцать пять. Шкуру и рога отдал соратникам, а остальное сожрал сам и скормил собакам из замка. Это были псы среднего размера с острыми мордочками и ушами, хвостом бубликом, как у лайки, и масти рыже-белой или тигровой. Куски свежего и протухшего ко второй ночи мяса синоби пропитывали ядом и раскидывали рядом с замком и перебрасывали через стены в темное и даже светлое время суток. На третью ночь во дворе стало тихо, хотя в башне еще были собаки, но мелкие, комнатные, окраса черно-белого, с густой длинной шерстью и обвисшими длинными ушами. В будущем эту породу будут называть японские хину, хотя видно, что являются прямыми потомками китайских пекинесов, откуда, скорее всего, и были завезены на острова. Пока что аборигены обозначают представителей всех пород одним словом ину (собака), но более крупных заставляют охранять свои жилища, а мелких охраняют сами: знатные японки носят хину в рукавах кимоно. Лает эта мелочь редко, только по делу, но смело нападает на злоумышленников, проникших в дом, и создает много шума. У самураев жизнь сейчас интересная, спят отдельно от жен и с катаной под рукой, чтобы сразу вступить в бой, и владеют этим оружием намного лучше синоби. Так что подкрадываться к ним надо тихо или, как предложил я, очень громко, но все равно неожиданно.

Спальня владельца замка находилась в северной части второго яруса ягуры (главной башни), сложенной из бревен. Я предложил подорвать северную стену. Пороха у нас было много, потому что на деньги, вырученные за предыдущие операции, купили большую партию индийской селитры. Часть его мы принесли сюда в двух специально изготовленных, больших, толстостенных, глиняных, лакированных кувшинах с очень узкими горлышками, через которые были пропущены пропитанные селитрой фитили, а потом залиты смолой. Даже если стена не рухнет, должен начаться пожар, обитатели выскочат во двор и там уж кому повезет. Обычно синоби просто поджигали тэнсю, но в сезон дождей это очень трудно сделать снаружи, а хорошенько поджечь изнутри, чтобы не успели потушить сразу, еще сложнее.

Последние капли дождя отстучали по моему мокрому капюшону — и стало тихо до благодати. Часовые зажгли факелы, вышли из-под навеса, разделились на пары, разошлись к своим стенам. Чуть позже во двор спустились две пары синоби, затаились. Одна сняла часовых у северной стены, вторая у южной, а потом у восточной и западной. Когда они заканчивали, я уже спускался во двор с одним из кувшинов. Внизу меня ждал Като Данзё со вторым. Он пока шустрее меня действует.

С севера в тэнсю на первом ярусе была кладовая с входом со двора, в которой хранили древки копий и бамбуковые мечи для кэндо — уроков фехтования. Напротив располагалась казарма асигару. Видимо, они и тренировались с помощью этих деревяшек. Мы с Данзё расположили оба кувшина у дальней стены, привалив всем, что попалось под руку. Мой помощник достал кресало и начал высекать огонь. Я думал, у меня одного в стрессовых ситуациях не получается с первого раза. Фитили мы все-таки подожгли, после чего пересекли бесшумно двор и взобрались на сторожевой ход, по которому переместились к южной стороне замка. Там нас ждали четверо соратников. Отважные парни хотели понаблюдать с севера. Они плохо представляли, что могут наделать килограмм тридцать пороха в закрытых емкостях, расположенных в закрытом помещении.

Громыхнуло здорово. Я лежал с открытым ртом, поэтому слабо долбануло по барабанным перепонкам, а вот Като Данзё, видимо, не послушал мой совет, потому что захлопал ладонями по ушам. Тэнсю устояла. Не мудрено, ведь их строят испокон веков в сейсмоопасной зоне. Зато северная стена обрушилась до третьего яруса, открыв внутренние помещения. На нижних двух уже полыхал пожар. Во дворе между обломками, часть которых тоже горела, валялись или ходили-ползали люди. Почти все были в нижней одежде. Кое-кто окровавлен. Двое мужчин поднимали третьего — плотного мужика с выбритой спереди головой, как заведено у самураев, у которого, как я понял, была сломана левая нога, потому что была неестественно вывернута вбок.

— Выведите моих детей! — орал он.

Я не видел, как в него выстрелили из духовой трубки. Заметил только, что самурай дернулся, после чего смолк и начал медленно оседать. Маленькая стрелка была отравлена сильным ядом.

Като Данзё дернул меня за рукав: пора сваливать! У веревки с мусингами он жестом предложил мне спуститься первым. Оказавшись на землю, я сделал пару шагов и опять попал в самую грязь. Двое наших уже переправились через ров. Остальные пропустили меня вперед. Переплыв ров, лежа на плоту, я на противоположном берегу задержался, смыл часть грязи с туфель. Впрочем, уже через несколько шагов ее налипло еще больше. Свинья грязь везде найдет — это, наверное, про меня.

13

Ханако всегда встречает меня у порога дома, улыбается счастливо и кланяется. О возвращении отряда с задания караул сообщает сельчанам заранее. Не знаю, насколько искренна ее улыбка, ведь из дома зажиточного самурая, правда, сожженного вместе с трупами хозяина, его жены и их сыновей, переместилась в деревенскую лачугу, и служанка теперь всего одна — та самая старуха, которая раньше обслуживала меня. Зато, как и раньше, ничего не делает, только любит мужа и тренькает на хэйкэ-биве. Это что-то типа лютни грушевидной формы общей длиной сантиметров восемьдесят и шириной около сорока, опять таки позаимствованной у китайцев, у которых называется пипа. Пять ладов, сильно выступающих, поднимающих четыре шелковые струны выше, чем у европейской сестры. Биву кладут на колени, зажимают струны между ладами и ударяют медиатором — гусиным пером или костяной пластинкой, довольно большой, и подпевают заунывно. В общем, я купил жене этот инструмент, но попросил не насиловать при мне часто.

В любви Ханако услужлива, всё для мужа. В сексе сперва была скованной, но быстро вошла во вкус и начала терять контроль над собой. У японцев все должно быть ровно, без ярких эмоций и громких звуков. Ее неприличное поведение по ночам списывали на размеры моего члена, который, по мнению наших односельчан и особенно односельчанок, был пропорционален моему росту плюс надбавка сантиметров десять за умелую стрельбу из длинного огнестрельного оружия.

Я занимался обучением одиннадцати юношей — по количеству имеющихся у нас на тот момент аркебуз — когда увидел процессию из трех десятков всадников, которая двигалась к деревне. Поскольку тревогу не объявляли, визит был запланированный. Что и подтвердилось, когда наши дзёнины во главе с Каваи Аки вышли навстречу гостям, и на стрельбище прибежал посыльный лет десяти и сообщил, что ждут и меня.

Переговоры проходили в тени трех раскидистых каштанов. Там постелили циновки из рисовой соломы, на которые сели наши дзёнины, а напротив них самурай лет двадцати и его помощник лет тридцати. Оба мелковаты и сухощавы. Позади своих командиров стояли тюнины и самураи. Оба важных гостя сняли шлемы со зверскими красно-желто-сине-зелеными масками, но остались в доспехах из железных пластин, не удивлюсь, если из цементованной стали, и по две катаны торчали за поясом, хотя наши все были безоружны и бездоспешны. У младшего по возрасту было властное лицо человека привыкшего, что его приказы выполняют без обсуждений и очень быстро. Это впечатление не портили даже оттопыренные уши. У него длинный нос, под которым узкие усики, маленькая бородка клинышком и под нижней губой «плевок» из черных волос, наверное, позаимствованный у какого-то намбандзина. Всё европейское сейчас в моде у нихонцев. Голова сверху выбрита. Волосы с боков и сзади собраны в хвост, смазаны маслом, сложены вдвое на краю выбритой части и перевязаны. Считается позором, если они вдруг развяжутся на людях. В бою это примета поражения, смерти. Если катаной смахнут весь пучок, это тоже стыд и срам, но меньше. Второй, видимо, старший советник, выглядел мягче и слабее, но намного подлее. Интуиция подсказывала мне, что у этой гадины даже дыхание ядовитое, что лучше держаться от нее подальше. Наши женщины принесли для сидящих пять низеньких столиков, на которых расставили приборы для чая, наполнили чаши типа пиал свежим, горячим напитком. Кстати, японцы заваривают чай горячей водой, немного не доведенной до кипения, где-то градусов девяносто. Только после того, как гости и хозяева сделали по паре глотков, начались переговоры.

Из обращения дзёнинов к гостям, я понял, что к нам наведался номинальный даймё провинции Овари по имени Ода Нобунага, а его советника звали Сасса Наримаса. Нам предложили убить несколько членов рода Ода: дядю, младшего брата и несколько дальних родственников даймё. После смерти три года назад главы рода Оды Набухидэ власть формально перешла к его второму сыну (старший был от наложницы) Нобунаге, который не нравился старейшинам, поэтому поддержали третьего сына по имени Нобуюки. Они бы давно расправились с официальным наследником, но он был зятем Сайто Ходэтацу (Гадюки), который после победы в сражении, в котором участвовал и я, стал даймё соседней провинции Мино и заимел очень большую и сильную армию. За каждое убийство нам будут платить отдельно. Если справимся, и Ода Нобунага станет реальным правителем Овари, то весь наш клан возьмут на службу. Тогда каждый житель деревни, включая детей, будет получать в год по одному коку риса, тюнины по три, дзёнины по пять, а синоби на службе — дополнительную плату по заслугам.

— Я слышал много хорошо о ваших людях. Надеюсь, что мы договоримся, и вы не подведете меня, — закончил Ода Нобунага.

Предложение было, так сказать, эксклюзивным. Я не сомневался, что его примут. Но было бы глупо согласиться вот так сразу. Судя по тому, что дзёнины пока молчали, они, видимо, думали так же.

Я пришел им на помощь, наклонившись к уху Каваи Аки, позади и слева от которого стоял, и спросил тихо, но достаточно громко, чтобы услышали и гости:

— Убить надо будет так, чтобы все знали, по чьему заказу это сделано, или заподозрить должны кого-то другого?

Старший дзёнин кивнул, то ли соглашаясь, то ли подтверждая, что услышал меня, и повторил вопрос, обращаясь к гостям.

Даймё замешкался, решая, что выгоднее, и ответил Сасса Наримаса:

— Лучше второй вариант, и желательно, чтобы подозревали Такэду Харунобу или Китабатакэ Харумото.

— Это будет стоить дороже, — не сплоховал Каваи Аки.

— Мы увеличим плату за каждого человека, — сразу согласился даймё провинции Овари, после чего спросил у дзёнина так, будто меня рядом нет: — Кто этот намбандзин?

Ода Нобунага и раньше поглядывал на меня с интересом. Не в каждой японской деревне и даже городе можно встретить европейца, причем приглашенного на важные переговоры не в роли переводчика.

— Он наш тюнин. Руководил несколькими успешными операциями. В перерывах обучает молодежь стрельбе из тэппо, — ответил старик.

— Это он убил Тани Хисамото? — поинтересовался Сасса Наримаса.

— Он убил многих, — уклончиво произнес Каваи Аки, хотя к смерти названного персонажа я имел только косвенное отношение — разработал саму операцию.

— Надеюсь, удача не отвернется от него и дальше! — искренне пожелал даймё.

Переговорщики сделали еще по несколько глотков чая, договорились о цене — довольно приличной, почти вдвое больше, чем нам платили раньше — за каждое убийство, после чего гости попрощались. Сев на коня, Ода Нобунага обернулся и внимательно посмотрел на меня. Взгляд был, как у ребенка на игрушку в витрине магазина.

— Ты ему понравился! — шутливо поддел Като Данзё.

— Меня учили: держись подальше от правителей и поближе к кухне! — отшутился и я, перефразировав поговорку военнослужащих советской армии.

14

Впереди двигался отряд из двух десятков пикинеров, которые несли свое четырехметровое оружие, положив на плечо, левое или правое, кому как удобнее. На спине у каждого закреплен сасимоно с гербом рода Китабатакэ. За ними скакал на гнедом жеребце я в доспехах из кожаных пластин, покрытых лаком. На голове типичный японский шлем. Лицо закрывала маска с мордой дракона, каким это мифическое существо представлял мастер-изготовитель. На руках перчатки. Так что нереально догадаться, что всадник — европеец. Да, я высоковат для японцев, но среди них изредка встречались экземпляры и подлиннее меня. На крупе лошади закреплены два мушкета, обмотанные дерюгой и циновкой так, чтобы никто не понял, что это такое, но похоже на пару нагинат с короткими рукоятками. Рядом со мной идет Като Данзё, исполняющий роль слуги. Без посторонней помощи надеть японские доспехи даже тяжелее, чем европейские железные латы. Кстати, жителей деревни Каваи удивляло, что у меня нижнее белье шелковое, а верхняя одежда из хлопка, кожи. Здесь принято хвастаться шелком, а не защищаться с его помощью от паразитов. Следом за лошадью вышагивали одиннадцать аркебузиров с сасимоно дайме провинции Исэ. Соседи знали, что у него есть отряд асигару с таким оружием. Что этот отряд делает в провинции Овари, знать положено только тем, к кому он направляется.

Километрах в семи от замка Суэмори, который является резиденцией Оды Нобуюки, второго претендента на роль даймё, мы свернули в лес. Дальше пошли цепочкой по одному по узкой тропе, ведущей на вершину невысокого длинного холма. Я слез с коня, повел его на поводу. Хоть и в доспехах, но неприятно, когда ветки хлещут по маске. Не покидает ощущение, что удар придется по открытому лицу.

Остановились на поляне, которую обступали со всех сторон вековые деревья. Я со «слугой» и пятью пикинерами без главного оружия, прошелся дальше, к не очень обрывистому склону, поросшему пожелтевшей травой и невысокими кустами. Здесь у подножия холма дорога делала крутой поворот и дальше метров двести шла почти по прямой. Пикинеры приготовили две лежки в лесу на таком расстоянии от края, чтобы дым не вылетал дальше деревьев. Направление — на дорогу.

Утром я отдал свои доспехи и коня самому высокому из своих подчиненных. Отряд спустился ближе к дороге, а мы с Като Данзё устроились в лежках, пообвыклись, после чего расположились рядом с ними, прислонив мушкеты к стволу сосны, ствол которой раздваивался в метре от земли.

Ждать пришлось долго. Мимо нас по дороге проходили большими и не очень группами крестьяне. Проследовал небольшой купеческий караван из четырех навьюченных лошадей и шести охранников. Тюки были большие, но животные шли бодро. Наверное, везут ткани или хлопок.

Наш дозорный, сидевший в засаде возле следующего поворота, прибежал, когда, судя по положению солнца, было около десяти часов дня. Появившийся на дороге отряд явно не торопился засвидетельствовать свое почтение новоиспеченному даймё. Впереди десять конных самураев. За ними скакали трое: пожилой в шлеме с длинным и загнутым вверх рогом на лбу (привет его жене!) и двое немного за двадцать. Это Ода Нобумицу, дядя даймё, с сыновьями. Сзади еще десять самураев. Все они ехали к Ода Набуюки, которого считали своим даймё, чтобы вместе отпраздновать кариаги мацури (завершение сбора риса — один из трех главных праздников синтоистов), совершить обряд осеннего благодарения.

Как мне поведал Като Данзё, у старейшин рода Ода были основания предпочесть второго законного сына старшему. Нобунага отличался, мягко выражаясь, странным характером. Проще говоря, любил включать дурака и часто забывал выключить, поэтому у него было погоняло Большой дурак из Овари. На похоронах отца он выкинул что-то такое непотребное, что никто не осмеливался даже произнести, что именно, зато все рассказывали, как его наставник Хиратэ Киёхидэ совершил сэппуку, чтобы смыть позор Нобунаги. Правда, кое-кто утверждал, что наставник был лучшим другом упокоившегося даймё и именно поэтому покончил с собой, из-за чего у меня складывалось впечатление, что это черный пиар, грамотно сочиненный старейшинами и внедренный в массы. По слухам второй сын, восемнадцатилетний Набуюки, слабоволен и нерешителен, предпочитает заниматься чайными церемониями, сочинением стихов и каллиграфией, а не воевать. Дядя Ода Нобумицу вертит им, как хочет, причем даже не лично, а через доверенного самурая, который постоянно живет в замке Суэмори.

Когда отряд самураев приблизился к холму, из-за поворота вышел отряд асигару, возглавляемый благородным всадником. Поскольку оба подразделения шли во всю ширину дороги, пришлось им остановиться. У аборигенов уже сложились кастовые правила поведения на дороге и в общественных местах. Встретив сеньора, вассал обязан слезть с коня и на обочине принять позу покорности. Если встречались два примерно равные по статусу, начиналось выяснение, кто кому должен уступить дорогу. В нашей ситуации отряду из более двух десятков самураев и так было понятно, что один их коллега с толпой асигару просто обязан убраться на обочину и проводить их завистливым взглядом. О чем они и начала орать.

Всё пошло не так, как им мечталось. Встречный самурай отдал два приказа, и пикинеры, встав на колено, уперев подток пики в землю и направив острие на встречных, образовали две неполные шеренги, перегородившие дорогу. Позади них расположились аркебузиры в две шеренги: в первой шесть человек, во второй пять. Последовал третий приказ, после которого громыхнули аркебузы, к которым присоединились два мушкета с холма.

Залп был не самым метким, но четырех лошадей завалил и изрядно испугал остальных. Почти половина их вскинулась на дыбы, а потом тоже развернулась и помчалась по дороге в обратную сторону. Несколько самураев оказались на земле. Кто-то свалился сам, а Оде Нобумицу помогли две пули, попавшие в район живота.

Я встал на колено и, наклонив мушкет, быстро перезарядил его. Из почерневшего от копоти ствола сильно воняло пороховой гарью. Пуля с железным сердечником входила в него туго, но шомпол у меня и Като Данзё, в отличие от аркебузиров, железный, прочный.

Самураи не были бы самураями, если бы не вернулись за своим господином. Усмирив перепуганных лошадей, они отважно поскакали на врага. Когда приблизились к пикинерам метров на сорок, с холма ударили два мушкета и следом выстрелили пять аркебуз. Еще два представителя рода Ода свалились на дорогу. Я лежал в левой лежке, поэтому стрелял в того, что скакал слева, а Като Данзё — в правого. Вместе с ними пали две лошади и один самурай.

Испуганные животные опять бросились наутек, но на этот раз наездники быстрее справились с ними и поскакали в атаку. Их встретил залп из шести аркебуз и двух мушкетов. Я стрелял по самураю в шлеме и доспехах, покрытых ярко-красным лаком. Приметный тип, за что и поплатился жизнью. Должно погибнуть и несколько обычных самураев, чтобы случившееся казалось не заказным убийством, а стычкой двух отрядов, не поделивших дорогу, что сейчас происходит сплошь и рядом. Уцелевшие удрали. Видимо, до них дошло, что сеньоры погибли, а лучше быть живым шакалом, чем дохлым львом.

Мы подождали еще минут пять, после чего асигару-яри из второй шеренги, положив пики на землю, добили кинжалами раненых людей и лошадей и отрезали головы у Оды Нобумицу и его сыновей, сложив в мешок из дерюги. С убитых сняли оружие и доспехи, упаковав их и погрузив на бесхозных лошадей. После чего мы с Като Данзё облачились в самурайские доспехи.

Мой помощник и один из пикинеров, изображавший слугу, сели на лошадей и поскакали с мешком с головами в замок Нагоя — резиденцию Оды Нобунаги. У японцев существует торжественная процедура любования головами именитых врагов. Их тщательно моют, расчесывают волосы, оставляя не заплетенными, что стыд и позор, чернят зубы, как заведено у самураев. Затем головы накалывают на специальные невысокие бамбуковые держатели, чтобы находились в вертикальном положении, к которым прикрепляют таблички с именами жертвы и убийцы, и выставляют напоказ. Хозяин и гости с важным видом рассматривают трофеи, обмениваются шутками. В общем, глубокое и насыщенное культурное мероприятие.

Остальные асигару под моим командование двинулись в сторону провинции Исэ, чтобы в самом начале ее снять сасимоно и под видом нейтрального отряда проследовать в свою деревню. Обученные за несколько месяцев и не имеющие боевого опыта крестьяне за несколько минут разогнали равное количество самураев, которые тренировались и воевали с детства, и вернулись с добычей. Огнестрельное оружие, похоронив рыцарей в Европе, принялось за их коллег в Нихоне.

15

Кроме оказания тайных услуг, деревня Каваи превратилась в производителя и продавца отменного пороха. Он был раза в два лучше того, что раньше делали для петард и теперь использовали для аркебуз, поэтому стоил в три раза дороже. Крестьяне начали стремительно богатеть, что привело к увеличению рождаемости. Когда есть деньги, не надо работать слишком много, остается время и силы на другие занятия, более интересные. Ханако тоже исполнила свой природный долг, родив мальчика. На седьмой день я по ее указаниям провел церемонию о-сития (седьмая ночь), во время которой происходит оглашение имени ребенка. До этого момента даже родители не имеют права произносить его, хотя выбирают заранее. Обычно отец делает это для сына, а мать для дочери. Старуха служанка вынесла ребенка во двор, где собрались почти все жители деревни, и сообщила им имя нашего сына. Назвали его Хирошо (Изобилие). Это детское имя. Подрастет, проявит себя и получит другое, более грозное или наоборот. Кстати, беременность моей жены сильно удивила деревенских. Наверное, были уверены, что намбандзины, как мулы, потомства не имеют.

После этого я устроил славную попойку. Сакэ закупил заранее и в большом количестве, потратив на это золотую пластину, привезенную из Америки. В числе угощений подали обязательное праздничное блюдо сэкихан — рис с красными бобами, потому что этот цвет символизирует счастье и благополучие. Богатые едят его часто, а вот крестьяне всего два-три раза в год. Каждому гостю наливали полную чашу сакэ. Выпив ее, желают ребенку здоровья и дают напутствия, пожелания и дарят что-нибудь, не обязательно дорогое, но обязательно символичное.

Ода Нобунага тоже не забывал поддерживать нас. Мои соратники основательно подчистили его родственников. В живых остались только старший брат от наложницы, который жил в замке Андзё в провинции Микава и участия в семейных разборках не принимал, еще один от жены и пятеро от наложниц, страшим из которых было по шесть лет, поэтому в расчет не принимались, и, наша главная цель, младший брат Нобуюки, возомнивший себя даймё. Узнав о массовом падеже родни, самозванец не покидал территорию замка, довольно большого и мощного, даже во двор выходил редко и окруженный толпой самураев. Замок находился на холме и рядом не было возвышенностей, с которых бы просматривался двор, так что выстрелить с дальней дистанции не получится. Попытки поджечь его привели к потере двух синоби, которые оказались не такими уж и эффективными, как сложат о них легенды в будущем. Чем дальше от событий, тем герои выше и красивее. Мы решили подождать удобного момента, но Ода Нобуюки, избавленный от надзора дяди и других родственников, прислушался к совету матери Доты Годзэн и помирился со старшим братом, отказавшись от претензий на титул, чем сильно расстроил своих приспешников. Когда прискакал гонец от Оды Нобунаги и отменил приказ на убийство младшего брата, дзёнины облегченно вздохнули. Лучше потерять деньги, чем людей или не выполнить заказ.

Заодно гонец привез и пожелание даймё. К тому времени правитель провинции Овари купил через посредников пять сотен аркебуз у португальцев. Нужен был тот, кто научит его асигару пользоваться этим оружием.

Дзёнин Каваи Аки пригласил меня в свой дом и сперва угостил чаем. Если деловая встреча начинается с угощения, значит, обойдется тебе дорого. Произнес он предложение даймё с таким видом, будто оно окажется для меня тяжким до невозможности. И действительно, какой нормальный человек захочет покинуть процветающую горную деревню и переберется в замок, расположенный рядом с шумным и вонючим городом⁈ К тому же, отправиться туда надо будет с семьей, члены которой станут заложниками — тяжкое условие в эпоху тотального предательства. Чтобы не расстраивать старика, я изобразил почти горе и отчаяние, но, мол, если надо…

16

Ода Нобунага напомнил мне Людовика Одиннадцатого по коварству, и Петра Первого по тяге к новаторству, и обоих, так сказать, по шилу в заднице. Есть люди, которые рождаются для того, чтобы наворотить кучу дел, по большей части, черных, которые при продолжительном суммировании в головах потомков приобретают белый цвет. Убил одного человека — преступник, убил миллион человек — выдающаяся личность.

Замок Нагоя располагался на равнине, поэтому, кроме рва с водой и пятиметровой крепостной стены из камня и оштукатуренного дерева, имел каменную платформу высотой метров семь под главной трехъярусной тэнсю. Внутри платформы оборудованы два уровня: как сказали бы в будущем, минус первый, в котором хранились запасы еды и оружия, и минус второй, где, кроме сухих складов, был еще и колодец. Моей семье отвели одну из секций на первом ярусе ягуры, где жили доверенные самураи, что можно считать оказанием высочайшей чести. Наверное, Ода Нобунага решил, что намбандзины не такие подлые, как его соплеменники.

Мне было без разницы, где ночевать, а Ханако в замке прямо таки расцвела. В горной деревне ей было тяжко, а в замке попала в свою культурную среду с постоянным интриганством. Номи Тадаоки, отец Ханако, владел деревенькой, поэтому мог позволить себе свиту из четырех десятков самураев, и приходился дальним родственником Мацудайру Хиротаду, даймё провинции Микава, и был желанным гостем в замке Окадзаки. Жена и дети сопровождали его и подолгу гостили у родственника, заодно усиливая гарнизон.

Единственным неприятным моментом для нее было то, что я почти полностью запретил пользоваться косметикой. Сейчас знатная японка, встав поутру, обязана загрунтовать лицо свинцовыми белилами, брови сбрить и нарисовать тушью черные прямые линии, губы покрасить в темно-зеленый цвет с металлическим отливом и нанести посередине обеих по красной точке, чтобы казались меньше, зубы покрасить в черный цвет, а тело покрыть красной пудрой, после чего имела полное право предстать перед мужем и остальными людьми. У знати принято спать раздельно. Муж зашел перед сном, отстрелялся и пошел отдыхать, а жена начинала смывать краску. Кстати, зубы у большинства и так темные из-за кариеса, так что покраска делала их одинаково нездоровыми. Мне, как намбандзину, разрешалось нарушать традиции и всю ночь делить ложе с женой. Перед сном она нашептывала мне, кто против кого дружит.

Кстати, Ода Набухирэ двенадцать лет назад разбил войско Мацудайры Хиродаты, сеньора отца моей жены, захватил замок Андзё, который отдал своему внебрачному старшему сыну Нобухиро, и случайно взял в плен четырехлетнего Мацудайру Такэтиэ, старшего сына даймё, только через два года обменяв на одного из своих внебрачных сыновей, погибшего вскоре после этого. Наследник прожил в замке Нагоя два года и, говорят, очень сдружился с Одой Нобунагой. Злые языки утверждали, что два дурочка нашли друг друга. По возвращению домой Мацудайру Такэтиэ, точнее, его дядя-регент, не смог сплотить самураев провинции, в результате чего на нее стали нападать все, у кого хватало силенок. Однажды под раздачу попала деревня Номи Тадаоки, в результате чего я обзавелся женой.

Я помнил, что в двадцать первом веке одним из самых больших городов Японии будет Нагоя. Пока что это призамковый населенный пункт, который язык не поворачивается назвать городом. Так, большая деревня в одну улицу, ведущую к главным воротам крепости. Живут в ней ремесленники и торговцы. По-любому, как место для прогулок, было более интересным, чем деревня в горах. Ханако обожала ходить по лавкам и мастерским, рассматривать товары. Иногда я что-то покупал ей, тратя на это зарплату, получаемую от даймё. Мне он платил золотыми кобанами, а не рисом, как своим самураям и асигару.

Надо отдать должное Оде Нобунаге: силу огнестрельного оружия, пока не очень совершенного, он понял сразу, поэтому не жлобился на оснащение и обучение аркебузиров и не относился к ним с презрением, как Китабатакэ Харумото. По моему совету он нанял еще и семьсот асигару-яри, которых вооружил пятиметровыми пиками. Я дал даймё пострелять из мушкета, после чего он заказал себе сразу три. Мы с ним даже на охоту съездили несколько раз. Если меня интересовали антилопы, чтобы мяса поесть, то Ода Нобунага буквально скакал от радости, убив медведя. Они здесь более мелкие, чем в России, черного цвета с белой «манишкой» на груди, но считается доблестью добыть косолапого.

На занятиях с аркебузирами я, так сказать, осуществлял общее руководство. Остальное делали Като Данзё и еще два синоби, нанятые вместе со мной, но всего на три месяца. Из них получились толковые сержанты, которые добрым словом и кулаком быстро вбивали в новобранцев нужные навыки. За год с лишним асигару-тэппо, как их стали называть, прошли усиленный курс обучения и превратились в хороших воинов. В их головы прочно вбили дисциплинированность и научили довольно метко стрелять из аркебуз. Осталось закрепить полученные знания в реальном бою. Одно дело четко выполнять команды в спокойной обстановке, а другое, когда на тебя скачет кавалерийская лава и/или обстреливают из лука. Опасность заставляет суетиться, а суета — мать поражения.

17

Ода Набутомо был еще одним дядей Оды Нобунаги. Два года назад, воспользовавшись слабостью племянника, он коварно захватил замок Киёсу, пригласив в гости и убив коменданта. С одной стороны Ода Набутомо не примкнул к мятежникам, объединившимся вокруг Оды Набуюки, а с другой владел тем, что ему не принадлежало. О чем его и известили официально после окончания разборок с главными врагами. Дядя намек не понял или не захотел понимать, поверив в свои силы и удачу. На него дважды покушались синоби из Каваи, и оба раза Ода Нобутомо чудом оставался цел и невредим. Замок находился на восточной дороге к будущему Киото, а ныне Хэйан, и имел стратегическое значение по меркам провинции. Поэтому племяннику пришлось отправиться к Киёсу, чтобы вернуть своё и заодно укрепить свою власть и показать явным и тайным врагам, на что способен.

Это был равнинный замок с сухим сейчас рвом шириной метров пять и глубиной около трех, стенами из камня (нижний уровень) и оштукатуренного дерева и трехъярусной тэнсю. От Нагои отличался только большим размером двора и количеством сооружений и вход был через тоннель и лестницу в каменном основании. Поскольку Ода Набумото отказался сдаться, по моему совету замок на расстоянии метров сорок от рва окружили валом с не очень густым частоколом из заостренного сверху бамбука, наклоненного в сторону врага. Оставили только четыре узких прохода для штурмовых отрядов, по одному с каждой стороны света, которые на ночь загораживали большими деревянными щитами. Теперь проскользнуть в замок или выскользнуть из него смог бы только очень удачливый синоби, но и на этот случай по ночам на валу несли службу его коллеги из деревни Каваи. Они, как никто другой, знали, где и когда лучше преодолеть заграждение.

Даймё порывался взять замок штурмом, но я посоветовал не терять воинов, которые ему пригодятся еще не раз. Сделаем подкоп и возьмем замок с малыми потерями. Спешить нам некуда. До Нагои всего несколько часов пути. Если кто-то осмелится напасть, мы успеем вернуться и отстоять его. Поскольку там находилась и моя семья, Ода Нобунага не стал спорить. Уверен, что на принятие решения повлияло и желание даймё посмотреть, как захватывают замки в Европе. Он приказал согнать крестьян из соседних деревень для земляных работ. Большая часть их быстро соорудила вал, а меньшая, работая в три смены, день и ночь рыла тоннель под основание южной стены которая была немного ниже и давно не ремонтировалась. Да и ров возле нее был глубиной всего метра два. Давно не чистили, наверное.

Камера была готова через одиннадцать дней. Нам никто не мешал. Наверное, осаженным и самим было интересно, что у нас получится и получится ли вообще что-нибудь⁈ Наружу вывели три трубы из толстых стволов бамбука. Четыре толстостенных глиняных кувшина с порохом весом килограмм по двадцать каждый расположили рядышком и короткими и узкими горлышками вниз в самой дальней части камеры, чтобы взорвались от нагрева. Я не был уверен, что они смогут разрушить каменную основу стены, но жара добавят. Остальное пространство заполнили смесью дров и рисовой соломы, обильно политых кунжутным маслом с добавлением смолы.

Подожгли рано утром. Напротив северный стены за валом стояла с лестницами наготове самая боеспособная часть армии Оды Нобунаги, готовая к штурму. Напротив остальных стен расположились отряды поменьше, чтобы растащить гарнизон замка. Осажденные тоже приготовились, но не высовывались. За время осады мы с Като Данзё и Одой Нобунагой с помощью мушкетов приучили их не красоваться на стенах. Когда даймё попадал в цель, то орал так, будто произошло что-то невероятное. В первый раз я даже решил, что ранили его самого. Среди защитников было немало метких лучников, которых мы быстро проредили, а оставшиеся в живых больше не рисковали.

Сперва из труб потёк жиденький светлый дымок из разряда «не горим, не тлеем». Постепенно начал густеть и темнеть. Усилился ветерок со стороны Филиппинского моря, северную часть которого называют сейчас море Тотоми, и дым повалил мощно. Через какое-то время на светлой, оштукатуренной, крепостной стене появились темные полосы, которые медленно, но верно расползались вверх и вширь.

Ода Нобунага сперва наблюдал с интересом, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и бросая на меня недовольные взгляды, хотя я предупредил, что ждать придется долго. Ветер слабый, тяга плохая. Потом даймё заскучал, принялся болтать с подчиненными, поглядывая на стену все реже и реже. Он бы, наверное, ушел, если бы не мое спокойствие. Я изо всех сил старался изображать уверенность в успехе мероприятия, хотя не исключал, что первый японский блин может быть комом.

Кстати, подобие блинов здесь пекут из гречневой муки на бронзовых пластинах, Иногда добавляют пшеничную. У японцев сложные отношения с гречневой крупой. Ее не варят, чтобы получить кашу, а перемалывают в муку, из которой готовят жидкое тесто и запекают или густое пресное и используют для приготовления лапши (соба) — заурядной пищи бедняков. В будущем станет изысканной пищей богачей, потому что гречку повезут с Алтая.

Рвануло в самый неожиданный момент, когда дым стал редеть и я подумал, что факир был пьян и фокус не удался. Из вырытого крестьянами тоннеля выхлопнуло облако черного дыма и разогнало воинов, стоявших неподалеку. В стене образовались трещины, которые я заметил не сразу, потому что была покрыта копотью. Только когда между ними протиснулись алые язычки пламени, я понял, что с факиром не всё потеряно: талант не пропьешь!

Я знал, чего ждать, а Ода Нобунага нет, поэтому не сразу догадался, почему я улыбаюсь. Проследив мой взгляд и внимательно присмотревшись, он заметил язычки пламени и тоже улыбнулся. Пламя разгоралось быстро, с радостным треском, будто жевало сухую древесину и острые языки пламени были крепки, как зубы. Вскоре и воины, стоявшие напротив северной стены, загомонили весело. Пожары сейчас — явление обычное, и все знают, как быстро сгорают сухие деревянные сооружения.

— Стены надо возводить из камня. Это дороже и больше времени занимает, зато намного надежнее, — сказал я назидательно Оде Нобунаге, который, судя по кровожадной ухмылке, уже мысленно расправлялся с пленными.

Вопреки расхожим байкам из будущего, даймё не поощряли самоубийства своих самураев после поражения и не убивали вражеских, попавших в плен, а принимали в свои ряды. Иначе не с кем будет идти в следующий бой. Но некоторые, как Ода Нобунага, уже поняли, что эпоха самураев закончилась и началась эпоха асигару-тэппо, поэтому принимают в свои армии попавших в плен простолюдинов, а со знатными безжалостны. Последние, в отличие от первых, не мутят воду, пытаясь дорваться до власти, не устраивают заговоры и прочие пакости, обходятся намного дешевле, не говоря уже о том, что с появлением огнестрельного оружия становятся всё более эффективными.

Гарнизон Киёсу сдался, когда сгорело более половины северной стены. Первым делом асигару, как побежденные, так и победители, занялись тушением пожара. Пленные самураи были рассортированы по какому-то принципу, известному только Оде Нобунаге, который занимался этим лично. Примерно половина, в основном дзисамураи, были отпущены с условием, что по первому зову прибудут в армию даймё. Это владельцы маленьких земельных наделов, которые по большей части обрабатывают сами. В поход отправляются в надежде на богатую добычу и на то, что сеньор увидит их доблесть и возьмет на постоянную службу. Остальным, включая дядю Оду Набутому, было предложено совершить сэппуку. Не знаю, случайно так получилось или специально, но друг дяди, помогавший ему расстаться с жизнью, перерубил шею полностью, из-за чего голова с седыми и расплетенными волосами упала на красноватую, хорошо утрамбованную землю двора и, брызгая кровью, прокатилась немного и неуклюже, словно прихрамывая.

18

Сайто Ходэтацу, даймё провинции Мино и тесть Оды Нобунаги, решил отмолить прошлые грехи и подался в монахи, получив буддийское имя Досан, которое можно перевести, как три пути: торгаш-самурай-монах. Титул он передал своему старшему сыну Ёситацу, но реальную власть оставил за собой. Молодому и горячему потомку это не понравилось. Он пообвыкся в новой должности, завел союзников и приспешников и предложил папаше тихо сидеть в монастыре. Это в свою очередь не понравилось Сайто Ходэтацу, который созвал своих верных вассалов и обратился с просьбой о помощи к зятю.

У Оды Нобунаги сложные отношения с тестем. Жена из неблагородного клана досталась ему потому, что девять лет назад его отец Ода Нобухиде проиграл сражение Сайто Ходэтацу. Вроде бы живет он с Нохимэ нормально, детей строгают исправно, а две наложницы помогают сглаживать углы в отношениях. Однако стоит упомянуть, что у японцев дочь остается членом семьи, даже выйдя замуж, и в первую очередь служит ее интересам, а не своей новой. Меня это удивило, потому что привык, что, если женщину берут в жены, значит, на нее можно положиться во всех смыслах слова. Ода Нобунага, в отличие от меня, знал местные обычаи хорошо и умел ими пользоваться. Незадолго до ухода Сайто Ходэтацу в монахи зять начал каждую ночь в определенное время подниматься на верхнюю площадку тэнсю. На вопрос жены, зачем это делает, ответил, что сговорился с двумя лучшими полководцами ее отца, которые должны убить своего господина и подать световой сигнал, чтобы Ода Нобунага быстро прибыл к ним и помог порешить ее братьев и захватить власть в провинции. Нохимэ поверила и предупредила отца. Тот в свою очередь поверил дочери и казнил обоих «предателей». Подозреваю, что Сайто Ходэтацу подался в монахи, когда узнал, что зятёк развел его, как тупого лоха. С другой стороны именно поддержка тестя помогла Оде Нобунаге стать реальным правителем провинции Овари. Будет ли Сайто Ёситацу таким же гарантом — большой вопрос. Ода Нобунага оказался в ситуации «помочь нельзя отказать». Осталось решить, где поставить запятую.

Вот тут я и пришел ему на помощь. К тому времени у меня сложились хорошие отношения с даймё. Наверное, потому, что мне нравится рассказывать байки, а Ода Нобунага очень любил слушать рассказы о Европе. По блеску в его глазах не трудно было догадаться, что мечтает податься в неизвестные края и увидеть всё-всё-всё. Жаль, не на кого было оставить провинцию Овари, а то ведь некуда будет возвращаться.

— Мы обязаны выступить в поход, иначе потерям доверие союзников, но если Сайто Ёситацу случайно узнает, где место встречи на берегу реки Нагара, то окажется там раньше, — подсказал я. — Синоби из Каваи будут не прочь подзаработать.

— А если не поверит им или не рискнет? — задал вопрос даймё.

— Тогда мы придем вовремя, потому что боги войны не помогают дуракам и трусам, — сказал я.

Через несколько минут в деревню Каваи поскакал гонец.

На следующее утро армия Оды Нобунаги выступила в поход. Впереди сказала разведка из двух десятков дзисамураев. За ними двигались асигару-яри, потом конные самураи во главе с даймё и замыкали колонну асигару-тэппо под моим командованием. Шли неторопливо, часто делая привалы якобы для того, чтобы в случае внезапной атаки противника воины были свежими.

На второй день пути нас перехватил синоби с известием, что Сайто Хидэтацу проиграл сражение и погиб. Ода Нобунага послал небольшую делегацию с поздравлениями Сайто Ёситацу: даймё умер, да здравствует даймё! Может, получится наладить отношения с новым правителем провинции Мино. Мы ведь не сражались против него. Не поучаствовавшая в битве армия ускоренным маршем направился в замок Киёсу, который был быстро восстановлен с учетом моих рекомендаций и превратился в новую столицу Овари. После потери сильного союзника нельзя было надолго покидать ее. Наверняка уже скачут гонцы к Оде Набуюки и его пособникам с известием о гибели Сайто Хидэтацу, и враги Оды Нобунаги не упустят подвернувшийся шанс захватить власть в провинции.

19

Утро выдалось пасмурным. Темные комковатые тучи неспешно ползли в сторону горы Фудзияма. Дождь все еще раздумывал, начаться или нет. Пару раз брызгал мелко, нерешительно и сразу прекращался. Нам он был ни к чему, потому что нынешнее огнестрельное оружие сильно зависит от погоды

Пять сотен асигару-тэппо стояли впереди и в центре нашего построения. Я построил их в пять шеренг. Стрельба будет вестись медленнее, зато поражать будут шире. При конной атаке скорость не очень важна, потому что лошади испугаются и дадут время на перезарядку. Бросать сперва пехотинцев в атаку на асигару-тэппо наши враги пока не додумались, а я не подсказываю. В патронах теперь по две пули меньшего размера. Все равно прицельной стрельбы не может быть в принципе, а двумя нанесем больше поражения, в идеале — вдвое. Стрелков защищали с трех сторон асигару-яри с пиками длиной пять с половиной метров. Они стояли на одном колене, оружие лежало рядом на земле. Такую длинную и тяжелую древеняку долго не продержишь. За нами и чуть выше по склону очень длинного и пологого холма заняли место асигару-сясю (лучники). У многих к верхнему плечу лука приделан наконечник, как у копья, но меньшего размера. В случае необходимости снимали тетиву и получался юми-яри (лук-копье). Справа и слева от них расположились асигару-яри с обычными копьями или нагинатами, которые являются разновидностью глефы. Наши конные самураи вопреки обычаю стояли на флангах, как в европейских армиях. Не буду показывать пальцем, кто подсказал Оде Нобунаги сделать так.

Врагов немного больше, чем нас, но разница не существенная. При этом у них больше тяжелой конницы. Соотношение с пехотой — примерно шестьдесят процентов на сорок. У нас обратная пропорция. У них конница стоит в середине, а пехота на флангах. Обе стороны ждут, кто начнет.

Ода Нобунага знает, что его главная сила — асигару-тэппо, которых лучше использовать в обороне, поэтому сидит на раскладном стуле на вершине холма, окруженный личной охраной, набранной в основном из дзисамураев, и неспешно помахивает голубым веером, на котором нарисованы красногрудые птицы, похожие на снегирей, которые здесь мельче, чем в европейской части России, и красный зоб, а не грудь. Веер большой и металлический, в сложенном виде запросто парирует удар катаны. Он как бы символ нынешнего поведения Оды Нобунаги: эдакий мирный, расслабленный чувак, готовый мигом дать отпор, если какой-то безумец вдруг нападет.

Ода Набуюки долго ждал, что старший брат нападет первым. Поняв, что этого не будет, послал своих воинов в атаку. Сначала двинулась, поднимая коричневатую пыль, тяжелая конница, быстро перейдя в галоп. Гулкий перестук тысяч копыт — главная музыка нынешних войн. Когда скачешь ты, она заряжает энергией, уверенностью в победе и заглушает страх. Когда скачут на тебя… в общем, привыкнуть невозможно, каждый раз одинаково страшно.

Мои подчиненные незаметно косят глаза на меня, на даймё. Никто не хочет показать, что очко играет, и погибнуть тоже нет желания. Спокойствие командиров не то, чтобы избавляет от мандража, но уж точно пресекает желание удрать. По себе знаю, что в таких случаях страх быть потом наказанным своими превышает страх быть сейчас убитым чужими. У своих больше желания и, что важнее, возможностей казнить труса.

— Взять пики! Вставить фитили! — командую я.

Като Данзё и остальные сотники репетуют мой приказ. Мое звание — касиру (командир отряда с одинаковым оружием, капитан), а у них — ко-касиру (лейтенант).

Когда конница приближается метров на пятьдесят и мне становятся различимы белые лошадиные зубы, отдаю следующий приказ:

— Огонь!

Нестройный залп сливается с дубляжем ко-касиру.

Густое облако черного дыма частично скрывает от меня врагов, но я вижу, как лошади словно бы натыкаются на невидимую стену. Какая-то встает на дыбы, какая-то наоборот наклоняет голову, будто собирается пасть на передние колени. Может быть, это раненые. Плотная масса коней и людей все-таки продолжает смещаться вперед в силу инерции. Ко-касиру четко отдают приказы, асигару-тэппо не менее четко караколируют. Им помогают лучники, быстро и прицельно стреляя в самую гущу врагов. Второй залп, третий, четвертый, пятый. Облако дыма становится таким большим и густым, что ни черта не видно. Зато не слышно и топота копыт, только надрывные крики раненых людей и истеричное ржание раненых лошадей.

— Стоп! — командую я.

Асигару-тэппо заряжают аркебузы и замирают в ожидании приказов, не забывая поглядывать на меня и даймё.

Я тоже поворачиваю голову и вижу, что Одна Нобунага стоит, схватив сложенный веер посередине. Рот приоткрыт и на лице выражение, как у ребенка, который впервые увидел что-то диковинное. Стрельбой из огнестрельного оружия его не удивишь. Разве что результатом ее. С вершины холма обзор лучше, и, так понимаю, даймё видит, что поработали мы на славу.

Дым рассеивается малость. Поле перед нами завалено убитыми и ранеными людьми и лошадьми. Кое-где они лежат в несколько слоев, и эти кучи шевелятся и издают словно бы один протяжный звук, похожий на надрывное скуление. Уцелевшие враги скачут в обратную сторону быстрее, чем неслись в атаку.

Я показываю даймё на нашу конницу на флангах и жестом предлагаю послать ее в атаку. Ода Нобунага кивает, отдает приказ. У нынешних японцев очень хорошо разработана система сигнализации флагами.

Теперь уже наша конница начинает исполнять копытами боевой марш, нагоняя страх на врага. Впрочем, удирающие самураи и так нагнали его в достатке. Вражеские асигару начали разворачиваться и улепётывать вслед за своей конницей. Их быстро догнали и изрубили наши кавалеристы. Сражение началось — и вскоре закончилось. Его исход решили пять сотен бывших крестьян, вооруженных аркебузами. Пять их залпов стали одними из первых аккордов похоронного марша по эпохе самураев.

20

Только решишь, что жизнь наладилась, что всё у тебя тип-топ по меркам той задницы, в какую попал, как сваливается нежданчик. Ода Нобунага заболел, причем серьезно. Уже шесть дней не появляется из своей комнаты на третьем ярусе тэнсю. Говорят, проблемы с животом. Я в шутку предположил, что это наказание за то, что отпустил заклятых врагов. Во время сражения мы пленили Оду Нобуюки и двух его самых влиятельных вассалов — Сибату Кацуиэ и Хаяси Хидэсаду, а третий — Хаяси Мимасаки — получил две пули в грудь и помер. Троицу пленников тоже ждала смерть. Видимо, Одна Нобунага собирался казнить их как-нибудь очень изощренно, чтобы, наверное, удивить других самураев, тех еще садистов. Не успел. Опять вмешалась его мать Дота Годзэн, которая, узнав о поражении младшего сына, принеслась в паланкине из замка Суэмори, где жила у Нобуюки, своего любимца. Подозреваю, что она была одним из организаторов похода на своего старшего сына. Ода Нобунага не смог отказать матери, хотя прекрасно понимал, что она враг. С ней, как были и с отцом, у него сложные отношения. В итоге все три пленника поклялись, что впредь ничего не предпримут против своего даймё, будут верными вассалами, после чего их отпустили с богом, не знаю точно, с каким из японских.

Моя шутка оказалась недалекой от истины, потому что пошли слухи, что даймё отравили. К нему никого не пускают, поэтому не могу сказать, насколько тяжело болен. Я передал через свою жену, а та через его жену, что знаю хорошее средство от ядов — первач с перцем, могу вылечить. Мне сообщили, что пока в моих лекарствах не нуждаются. На всякий случай я все-таки поставил в теплом месте большой, литров на двадцать, глиняный кувшин с брагой из риса с добавлением сладких мандаринов, которые как раз собирали крестьяне в деревнях по соседству и часть приносили в замок. В качестве дрожжей использовал натто (сохранившиеся бобы). Вареные соевые бобы кладут в ошпаренную кипятком рисовую солому и ждут дня два-три, когда забродят. В результате получается «сопливая» масса с неприятным, как по мне, запахом и довольно интересным — сладко-соленым с горчинкой — вкусом. Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы попробовать эту вонь и оценить ее вкус. Считается едой бедняков, но и даймё иногда потребляет их на завтрак. Если выгнанный из этой браги самогон не пригодится, как лекарство, то пойдет на поминки даймё.

Пока ситуация не ясна, прикидываю, что делать дальше. Возвращаться в горную деревню не хочу. Есть мысль отбить бывшую деревню моей жены. Я намекнул аркебузирам, что в случае смерти Оды Нобунаги покину провинцию Овари, что наверняка смогу устроиться со всем отрядом к другому даймё. Мы показали себя в деле, так что можем рассчитывать на хорошее содержание. В Киеси оставаться стремно, потому что, уверен, Ода Набуюки не простит мне свое недавнее поражение. Он знает, кто за несколько минут выкосил лучших его воинов. Среди самураев, которые не входили в ближний круг даймё, и асигару было заметно брожение. Слишком сильно их жизнь зависела от одного человека. Если мне было, куда свалить и на что жить, то им придется нелегко, если не договорятся с новым даймё. Я намекнул асигару-тэппо и асигару-яри (пикинерам), что последовавшие за мной будут обеспечены не хуже, чем под властью Оды Нобунаги. Большая часть тех и других намекнула в ответ, что готовы последовать за мной. С таким большим отрядом можно захватить замок и стать независимым правителем. Опыта участия в междоусобицах у меня через край, есть союзники-синоби, так что не пропадем.

К тому времени, когда заделанная мною брага перестала шуметь, и надо было мастерить самогонный аппарат и перегонять ее, Оде Нобунаге, по слухам, стало хуже. Его ближнее окружение ходило смурным. Я приказал жене упаковать наше барахлишко, приготовиться в любой момент умотать отсюда.

На следующий день, когда я колдовал у очага во дворе, над которым висел бронзовый котел литров на десять, явно китайский и прибывший на острова лет сто назад, приехал Ода Набуюга с большой свитой. Все в черном, из-за чего напоминали стаю воронов. Слетелись к умирающему, чтобы дождаться смерти и склевать добычу. Младший брат дайме надменно и с кривой ухмылочкой посмотрел на меня, после чего с двумя самураями зашел в тэнсю, а остальные расположились группой во дворе рядом с воротами. Судя по обмену фразами с охраной крепости, многие имели здесь знакомых, но пока что мы враги.

Впрочем, мне они все были по барабану. Понимал, что сегодня у меня не будет неприятностей. Ода Набуюки подождет, когда умрет старший брат, после чего неспешно и без лишних проблем разделается с неугодными и насолившими ему. Меня больше напрягал самогонный аппарат. Самодельная деревянная крышка была по краю, в местах соприкосновения с кромкой котла, обмазана глиной со смолой, чтобы драгоценные пары улетали только по замысловатому змеевику из бамбуковых палок и кожаных соединений, расположенных в деревянном корыте с холодной водой и придавленных камнями. Я объяснил местным умельцам, что надо изготовить, и они сделали из того, что было под рукой, и как сумели, поэтому то тут, то там надо было подмазывать. Несмотря на несовершенство аппарата, из крайней трубки помалу капало в глиняный кувшин. Я отлил из него малость первака, плеснул на низенький деревянный столик для еды, стоявший в тени, поджег. Появилось еле заметное голубоватое пламя и воздух наполнился сладковатым ароматом алкоголя. Я поводил по лужице, размазывая самогон, указательным пальцем. Пламя побежало вслед за ним. Стоявшие рядом воины гарнизона, позабыв о гостях, с удивлением наблюдали, как горит вода. Они и раньше считали меня оммёдзи (колдуном). Теперь, наверное, сделали вывод, что я круче японских коллег, потому что ни один из них не умел поджигать воду.

В тэнсю вдруг раздались крики. Кого-то там били и очень больно. Все воины гарнизона приготовили к бою, а гости у ворот напряглись. Оружие у них отобрали в масугате — «предбаннике» между главными воротами и боковыми.

Шумели не долго. Из тэнсю вышел Ода Нобунага, живой и абсолютно здоровый, одетый в доспехи и с катаной в руке.

— Убейте всех! — рявкнул он, показав оружием на свиту своего младшего брата.

Расправа тоже была скорой.

К трупам во дворе добавили еще три, вытащенные из тэнсю — Оды Набуюги и двух его холуев. Вопреки традиции им не стали отрезать головы, но и рукоположения, отпевания и проповеди не было. Сейчас у японцев принято по буддийскому ритуалу производить покойника в монахи, давать новое имя, после чего совершать остальные обряды и потом сжигать на костре. Убитых в замке просто оттащили, привязав веревкой к седлам их же лошадей на пустырь неподалеку, где сложили большой костер, на котором сожгли трупы без всяких церемоний. То есть процедура из разряда «собаке собачьи похороны».

Ода Нобунага пригласил меня и еще несколько самураев, не посвященных в его хитрый план, на чашку сакэ. Я прихватил накапавшего к тому времени первача, разбавленного свежим мандариновым соком, чтобы отбить резкий запах и вкус. Угостил собравшихся. Попробовали пить, как сакэ. Получалось плохо. Я посоветовал нарушить правила, дернуть залпом, и показал, как. Собравшиеся решили, что раз напиток намбандзинский, то и пить его надо, как дикари с юга. Вставило им быстро и здорово. Такого гомона во время застолья этот замок не слышал никогда. Обслуживавшие нас женщины смотрели смущенно на нарушителей традиций.

Опьянев, Одна Нобунага рассказал, что из трех помилованных после сражения только Сибата Кацуиэ остался верен клятве. Когда остальные двое начали мутить следующий заговор, он настучал даймё. Или они тоже не нарушали, а хитрый вассал придумал хороший способ завоевать доверие Оды Нобунаги, получить награду. Даймё поверил ему, потому что очень хотел поверить. Тяжело жить, зная, что рядом коварный враг, который при первом удобном случае всадит тебе нож в спину. Поскольку осада замка Суэмори была невозможна по причине проживания там матери, Ода Нобунага прикинулся смертельно больным, чтобы заманить младшего брата в Киёси, где и разделался с ним.

Наблюдая за Одой Нобунагой, я все сильнее убеждался, что его жестокость с пленными самураями оправдана. Пока есть класс, который живет за счет войны, покоя в стране не будет. Самураи постоянно будут находить поводы для новых стычек, не гнушаясь ничем. Правда, когда он уничтожал одних, другие даймё множили новых. Поэтому я рассказал ему о преимуществах централизованного государства, когда излишки пассионарности выплескивается наружу, на соседние страны. Информация пала на подготовленную почву. Посмотрим, что вырастет.

21

Только решишь, что жизнь пошла наперекосяк, как вскоре выясняется, что не всё так уж и плохо. Кто-то из моих подчиненных постукивал даймё, и тот знал о моих намеках аркебузирам. Поскольку я собирался свалить после естественной смерти Оды Нобунаги, не желая служить его младшему брату, это было сочтено своеобразным проявлением преданности. Совершать сэппуку, за редчайшим исключением, никто сейчас не требует, но отказаться служить другому даймё или отомстить за убийство своего — это приветствуется.

Не знаю, насколько правдоподобна история, которую мне приводили, как пример преданности, поскольку никто не называл имя героя. Один самурай после гибели своего господина залез в полную говна, выгребную яму дайме-победителя и, когда тот наведался в сортир, всадил ему катану (и только ее!) в самое интересное место и по самую рукоятку. Услышав этот назидательный пример, я подумал, что западноевропейскому рыцарю было бы западло рисковать жизнью ради мертвого сеньора, который не сможет наградить, русскому — лезть в говно, а японскому — сидеть в метро рядом с любым из них.

После расправы над Одой Набуюгой, даймё послал войско под командованием двадцатиоднолетнего Икэды Цунеоки захватить замок Суэмори. Последний был молочным братом Оды Нобунаги, потому что его мать была кормилицей даймё. По местным меркам это близкое родство. В придачу к этому достоинству Икэда Цунеоки ненавидел биологическую мать своего сеньора. Именно такой человек был и нужен для предстоящей грязной работы.

Как таковой осады замка Суэмори не было. Мы подошли к нему, встали лагерем, после чего начались переговоры. Единственным представителем рода Ода в замке был девятилетний Нагамасу. Само собой, возглавить оборону он не мог и гарнизон не хотел погибать за него. Комендант замка, конечно, первым условием выдвинул сохранение жизни Оде Нагамасу, вторым — своей собственной, третьим — воинов гарнизона. Поскольку девятилетний младший брат не представлял пока угрозы для даймё, предложение было принято: Ода Нагамасу переедет жить в Киёси, а гарнизон будет распределен по другим замкам, причем комендант получит аналогичную должность, но в пограничном, меньшем по размеру. После чего небольшой отряд дзисамураев во главе с Икэдой Цунеоки въехал в замок.

Что было дальше, точно не знаю. Слышал от разных людей разные версии. По официальной Дота Годзэн совершила сэппуку, узнав, что ее любимый сын погиб. По другой она и ее служанки, все, как одна, кинулись с оружием на Икэду Цунеоки и его свиту, за что были порублены на куски. По третьей ее нашли спрятавшейся в какой-то коморке и тупо обезглавили. По всем трем версиям Доту Годзэн похоронили со всеми причитающимися ей почестями. Это я видел, подтверждаю.

После чего мы сразу отправились догонять главные наши силы, которые ушли на северо-запад, на границу с провинцией Мино. Ее даймё Сайто Ёситацу, наверное, простил бы Оде Нобунаге не состоявшуюся поддержку отца, но его отец Сайто Хидэтацу не зря носил кличку Гадюка. Предполагая свою гибель в сражении, он написал завещание, в котором передал провинцию Мино в наследство Оде Нобунаге. Последний не то, чтобы пренебрегал даром, скорее, отлично понимал, что не с его нынешней армией меряться силами с более крупным соседом, поэтому права не предъявлял, но и с козырной картой не расставался: вдруг пригодится⁈ Когда пошел слух о смертельной болезни Оды Нобунаги, Сайто Ёситацу решил нанести упреждающий удар — захватить провинцию Овари или хотя бы часть ее. Его армия осадила сразу три приграничные крепости, владельцы которых позвали на помощь своего сеньора Оду Нобунагу, хотя тоже слышали, что он умирает. Расчет был прост: или даймё провинции Овари, кто бы им ни был, прогоняет агрессора, или вассалы переходят на сторону Сайто Ёситацу. Наш противник был настолько уверен в своей победе, что даже не нанял синоби, не позаботился о глубокой разведке. Армия, разделившись на несколько отрядов, занималась грабежом, а их командир пировал в своей ставке, расположенной в живописной долине между двумя горными отрогами.

Ода Нобунага денег на синоби не жалел, поэтому имел точную информацию о противнике. По их докладам в стане противника было около двух тысяч воинов, большую часть которых составляли самураи. Это было в пять раз больше, чем имелось конницы у нас. Даймё это не смутило. В свое время он основательно проштудировал китайские трактаты по военному делу, включая «Искусство войны» Сунь Цзы, и знал стратагему «Бей в голову, а остальное само развалится». Кое-что я подсказал. В Средневековой Европе, на уровне которой сейчас находился Нихон, я приобрел богатейший опыт участия в феодальных разборках разного уровня, много чему научился.

— Оставим здесь пехоту и обоз. В бой пойдут одни самураи, — решил Ода Нобунага, напомнив мне героя фильма о Великой Отечественной войне.

— Хочу поучаствовать в этом нападении, — обратился я к даймё.

— Ты командуешь асигару-тэппо, — напомнил он.

— Меня подменит Като Данзё. Хочу сразиться на коне, а то разучусь, — сказал я.

От скуки я частенько тренировался в стрельбе из лука на коне и владении копьем. В обоих случаях превосходил самураев, которые служили в замке Киёси. В последнее время они начали отказываться от луков, переходить на копья. Я поделился некоторыми навыками, ранее неизвестными самураям, в том числе и с даймё.

— Хорошо, — согласился он. — Нам потребуется каждое копье.

22

Выступили около полуночи, когда вышла полная луна. Светила ярко. Посеребренные деревья и дорога казались очень киношными. Эдакий черно-белый фильм, которые я застал в детстве. Удивительно, но я еще помню, что такое кино, хотя забыл много чего, что случилось позже. Появилось чувство, что фильм скоро закончится, что я вынырну из мира иллюзий и окажусь в кресле кинотеатра. Вдруг зажжется свет, рядом захлопают откидные сиденья, люди потянутся к выходу, гомоня сперва тихо, не полностью расставшись с флером вымысла, а потом все громче и громче. Я тоже встану, выйду из светлого и теплого зала кинотеатра на темную и холодную улицу города, в котором вырос… Черт, даже не знаю, чем бы стал заниматься, оказавшись снова старшеклассником, но из СССР сбежал бы при первой возможности! Рабство, упакованное в красивую словесную шелуху — это уже не для меня.

Ехали неторопливо и не скрываясь, как один из отрядов Сайто Ёситацу. Впрочем, мы никого не встретили, пока не добрались до долины. Я скакал рядом с даймё, прикрывая его с левой стороны, что считается особой честью.

— Приходилось нападать ночью? — поинтересовался Ода Нобунага в начале пути.

— Много раз, — честно признался я.

— Я имею в виду, не здесь с синоби, — уточнил он.

— И там тоже у меня была интересная жизнь, — шутливо сказал я.

— Ты не похож на простого воина, — сделал вывод даймё.

Не знаю, что именно имел он в виду, но ответил скромно:

— Я младший сын из очень знатного рода.

По нынешним меркам горный мастер по вентиляции и учительница географии могут считаться знатью, по крайней мере, интеллектуальной.

— Я так и подумал, — произнес Ода Нобунага.

На входе в долину из кустов справа от даймё материализовался бесшумно синоби из Каваи, испугав скакавшего с той стороны Икэду Цунеоки.

— Пароль «Нагарагава», — тихо молвил синоби и растворился в ночи.

Нагарагава — это название реки, на берегу которой Сайто Ёситацу убил своего отца. Видимо, совесть не давала покоя или нет ее, и это просто символ победы. Только вот победа — дама ветреная и в одном наряде ходить не любит.

Пароль передали скакавшим впереди дзисамураям. Полной уверенности, что синоби правильно расслышали, не было, поэтому к первому вражескому караулу мы подъехали готовые к бою. Это были асигару-яри, человек двадцать.

— Нагарагава, — уверенно и властно бросил им командир авангардного отряда.

В тишине ночи слово прозвучало хлестко.

— Кто такие? — спросили его.

— Отряд Такэды Харунобу, — коротко ответил командир и строго проинформировал: — Мой господин устал, нам некогда болтать с тобой.

Такэда Харунобу — даймё горной провинции Кай. Сейчас он потихоньку подчинял южную часть соседней провинцию Синоко, которая на юго-западе граничила с провинцией Мино. У него союзнические отношения с Сайто Ёситацу, который неоднократно посылал свои отряды на помощь. Ода Нобунага предположил, что об этом должны знать все воины вражеской армии, поэтому прибытие большого отряда во главе с Такэдой Харунобу не должно вызвать подозрения. Расчет оправдался.

— Проезжайте, — послышалось впереди, после чего наш отряд неспешно поскакал к лагерю.

Когда мы проезжали мимо часовых, я закрыл лицо кольчужной бармицей. Мало ли, вдруг разглядят, что один из самураев — намбандзин⁈ От удивления могут шум поднять.

Подъехав к караулу третьей линии, командир отряда повторил пароль и спросил:

— Где шатер даймё Сайто Ёситацу?

— Там, — послышалось в ответ.

Наверное, показали и направление, потому что наш отряд свернул с дороги и поехал по сухим рисовым чекам к дальней части лагеря, в котором кое-где горели костры. Миновав последнюю линию часовых, Ода Нобунага посмотрел на меня и молча кивнул несколько раз, будто только теперь соглашаясь с моим советом именно так проникнуть во вражеский лагерь. Наверное, не верил до конца, что такое возможно, и теперь удивлялся легкости, с какой у нас всё получилось. Причины тому — наша борзость, которую не ожидали от слабаков, и самоуверенность Сайто Ёситацу. Наверное, решил, что провинция Овари у него в кармане, осталось выбрать, в каком именно будет лежать.

Когда наш авангард выехал на траверз шатра вражеского полководца, Ода Нобунага крикнул:

— Начали!

Я повернул коня в сторону ближнего, чадящего костерка, возле которого сидел в расслабленной позе на охапке рисовой соломы полусонный самурай, укутавшийся в хаори (куртку) с длинными широкими рукавами, в которых прятал кисти рук. Ночь выдалась холодноватая. Обе катаны лежали рядом на соломе. Семь или восемь копий стояли «костром» возле большого шалаша. На подъезжающего всадника самурай смотрел снизу вверх и, наверное, пытался угадать, кто это и зачем прется на него⁈ Услышав шум и крики рядом, среагировал быстро, но полностью вынуть катану из ножен не успел. Мое копье, сбив с головы фетровую шапку, воткнулось в выбритую переднюю часть черепа. Самурай завалился навзничь, неестественно выгнув ноги.

Из шалаша выглянул его заспанный соратник и, как догадываюсь, так и не поняв, что происходит, завалился внутрь, пораженный копьем в лицо. Сооружение было низким и покрытым рисовой соломой. Находившиеся внутри, поняв по крикам, что идет бой и что у входа враг, попытались выбраться, сломав заднюю и боковые стенки. Я колол их, порой прямо через солому, которая выгибалась или раздвигалась то тут, то там. Одному все-таки удалось выбраться и драпануть в темноту. Он придерживал левой рукой правую, наверное, раненую.

Я не погнался за ним. Мне без разницы, одним больше убью, одним меньше, а этот трус пусть считает себя счастливчиком. Занялся другими, которые пытались сопротивляться. Довольно рослый самурай без доспехов довольно мастерски орудовал нагинатой с изогнутым клинком, которым взмахом слева направо, как косой, подрезал лошадям передние ноги. Взбесившийся от боли конь уносился прочь, скинув наездника или не слушаясь его. Я налетел на самурая сзади слева, ранив копьем в плечо, а потом, когда он поворачивался ко мне, замахиваясь, поразил в бок и грудь. Мой конь громко проржал, видимо, от радости, что не получил нагинатой.

Дальше помог расправиться группой из десятка самураев, которые, став полукругом возле шатра Сайто Ёситацу, отбивались катанами. Наши всадники кололи их копьями с безопасного расстояния. Окруженные имели по несколько ран, истекали кровью, но продержались долго, дав своему даймё время убежать. Когда пал последний, один из наших проехал по трупам, истово втыкая копье по несколько раз в каждый — пережитый страх требовал выхода.

23

У Сайто Ёситацу после разгромного поражения хватило ума предложить мир, а у Оды Нобунаги — принять его. Обе стороны прекрасно понимали, что борьба будет продолжена, когда одна из них ослабеет, а вторая усилится, но на данный момент обеим нужна была передышка.

В провинции Овари еще оставались враги, тайные и явные, которых надо было зачистить, чтобы не прельстили какого-нибудь из младших братьев Оды Нобунаги и опять не началась внутренняя смута. К тому же, надо было увеличить армию. Набрать и обучить асигару не составляло особого труда. Проблема была с вооружением. Если для пикинеров нетрудно изготовить его из бамбука, то для тэппо нужны аркебузы, которые в Нихоне пока не научились делать.

Как-то во время очередной нашей посиделки с даймё, когда я рассказывал байки о Западной Европе, причем начиная с древних греков и римлян и часто путая эпохи, Ода Нобунага пожаловался, что купцы никак не привезут заказанное им огнестрельное оружие, хотя пообещал хорошие деньги, которых и так в обрез.

— Как ты относишься к христиан? — поинтересовался я.

— Никак, — честно признался он. — Этих сект у нас больше, чем провинций. Пусть будет еще одна.

— Могу поговорить с иезуитами, чтобы подарили тебе оружие в обмен на разрешение проповедовать в Овари, строить свои храмы на неугодьях, — предложил я.

— Кто такие иезуиты? — спросил даймё.

— Это самая подлая и коварная секта в мире, — коротко ответил я.

— Чикшо! — воскликнул он шутливо, потому что обычно это слово обозначает огорчение, расстройство типа «Черт! Проклятье! Надо же такому случиться!». — Тогда мне с ними по пути!

— Знаю одного в провинции Исэ, могу съездить к нему, — сказал я.

— Я не останусь в долгу, — пообещал Ода Нобунага.

Эту фразу от него я слышал много раз, но пока ни во что серьезное его слова не вылились. Впрочем, я ничего и не просил, кроме участия в сражениях.

Добираться верхом или в паланкине мне было по облому. Даймё нанял для меня торговую двухмачтовую джонку. Ее хозяин и заодно капитан с правдоподобным для купца именем Юма (Честный) побывал даже в Китае, который сейчас называется империя Мин с правителем Чжу Хоуцином. Плавание туда-обратно заняло четыре месяца. По местным меркам — крутой мореман: вся задница в ракушках, а грудь в водорослях. Когда сказал ему, что плавание из Европы сюда занимает год, Юма стал вести себя скромнее. Мы поставили бамбуковые паруса и отправились к южному берегу залива Исэ, но не к городу с таким же названием.

Высадились севернее, возле рыбачьей деревеньки, испугав аборигенов. Их провинция ни с кем не воюет, но есть флотилии ронинов и прочих ублюдков, которые грабят прибережные районы. Обычно они приплывают на джонках, чтобы больше добычи увезти. У рыбаков и крестьян ценного мало, вот и приходится брать много дешевого, чтобы не зря стараться. Убедившись, что грабить не будем, рыбаки рассказали, что ждут Афонсу Гомеша с дня на день, что навялили рыбы для его бога. Я решил подождать здесь, чтобы случайно не встретиться с даймё Китабатакэ Харумото. Черт знает, как он прореагирует, узнав, что я не погиб в сражении, а дезертировал, прихватив хозяйскую аркебузу. Капитан джонки Юма не возражал, потому что получал поденную оплату. Более того, он закупил по дешевке у рыбаков вяленые морепродукты, а у крестьян — ячмень и овощи, на которых малехо заработает.

Афонсу Гомеш появился на четвертый день и не удивился, увидев меня живым и здоровым:

— Мне сказали, что ты погиб в сражении, но я не поверил. Хорошо знаю таких парней, как ты. Там, где другой бы пропал ни за грош, вы успеваете схватить удачу за челку и выскочить с полной мошной!

— Удачу не пропустил, а вот деньги потерял, но потом другие нашел, — признался я.

— Хочешь вернуться к графу, чтобы я словечко за тебя замолвил? — перешел к делу проницательный иезуит.

— Нет, — отказался я. — Служу теперь даймё провинции Овари, на хорошем счету у него. Вот прислал к тебе с поручением, от которого не сможешь отказаться.

— Это какое же⁈ — с удивлением полюбопытствовал Афонсу Гомеш.

— Даймё Ода Нобунага разрешит проповедовать христианство и строить церкви в своей провинции в обмен на пятьсот аркебуз и пять трехфунтовых фальконетов, — сообщил я.

Фальконеты я добавил для того, чтобы уступить во время торга, в который мой собеседник, как истинный португалец, вступит обязательно. Европейцы не продавали пушки туземцам, чтобы иметь козырного туза, если случится вооруженный конфликт.

— Это слишком высокая цена! — красиво изобразив лицом пренебрежение к запрошенной цене, отмахнулся иезуит. — Мы получаем разрешение всего за пятьдесят аркебуз.

— Случайно не в провинции Хидзен⁈ — не менее, как мне показалось, артистичнее изобразив неосведомленность, поинтересовался я.

Там христианские миссионеры сожгли несколько буддийских храмов и прочих культовых сооружений, после чего начались народные волнения, беспорядки. В итоге все уцелевшие христиане бежали с острова Кюсю, где находилась эта провинция, одна из трех.

Иезуит улыбнулся сладко и произнес еще слаще:

— Ты хитрый!

— Куда мне до тебя! — не менее сладко молвил я.

— Пятьсот аркебуз — это слишком много. У нас нет столько, — перейдя на серьезный тон и упустив фальконеты, сообщил Афонсу Гомеш.

— У моего даймё уже есть столько. Скоро привезут еще. Ему надо тысячи две, лучше три, — проинформировал я и напомнил: — И штук двадцать фальконетов.

— Про фальконеты не может быть и речи. Сам знаешь, почему, — отмахнулся он. — Про аркебузы я поговорю с руководителем миссии Косме де Торресом. Может, как-нибудь наскребем. Нам надо найти новое место жительства для беженцев с Кюсю.

— Моему даймё пригодятся новые подданные, поэтому найдет место для христиан, — пообещал я и выдвинул условие — Если получит пятьсот аркебуз бесплатно и, взамен фальконетов, еще столько же купит у португальских купцов, которым без разницы, на ком заработать, поэтому прислушаются к совету Церкви.

— Из тебя получился бы хороший миссионер, — сделал вывод иезуит.

Эти слова можно считать подписанием сделки.

24

Аркебузы прибывали партиями по двести штук в течение полугода. Как заявили иезуиты, поставляли по мере прибытия судов с товаром, но, может быть, специально тянули время, чтобы даймё привык к христианам. Ода Нобунага, после прибытия первой партии оружия, без колебаний выделил беженцам участки на границе с провинцией Мино, где во время нападения Сайто Ёситацу население сильно подсократилось. Вместе с аркебузами приехал миссионер Гаспар Вилела, португалец, обладатель огромного крючковатого носа и большой любитель поучать других, из-за самодурства которого и погнали христиан с острова Кюсю. Советы иезуита были так же длинны и мудры, как и его шнобель. Кто умеет — делает сам, кто не умеет — учит других.

Отношения у нас не сложились сразу. Иезуит предложил исповедоваться, а я в ответ привел опортугаленный вариант поговорки «Любопытной Элиане нос оторвали». Получилось это как-то спонтанно, не собирался щелкнуть по больному месту, по крайней мере, преднамеренно, но от подсознания не убежишь. Видимо, насмешки над огромным носом преследовали Гаспара Вилелу с детства, потому что его загорелая скуластая рожа стала цвета переспелого помидора. После этого он общался со мной только по делу, когда без меня в роли переводчика, а португалец и сам немного говорил по-японски, решить вопрос было невозможно. Впрочем, в замке он не задерживался, потому что даймё заявил категорично, что христианскими байками, как и буддистскими, не интересуется. Иезуит с тупой настырностью религиозного фанатика шлялся день и ночь по провинции Овари, вдувая сладкий дурман через уши в пустые головы, которым во все времена и во всех странах несть числа.

У меня хватало своих проблем. Благодаря полученным от иезуитов и прикупленным аркебузам, под мои командованием было тысяча восемьсот асигару-тэппо. Я разбил их на сотни, по шесть которых составляли батальон, чтобы во время боя образовывали шесть линий и караколировали, ведя непрерывную стрельбу. Соратникам из Каваи стало скучно служить в замке, покинули меня, поэтому пришлось набирать новых командиров. К моему удивлению, местным самураям было не впадлу командовать асигару-тэппо, начиная с должности командир линии, потому что конному самураю даймё платил один-два коку риса в год, а ко-касиру-тэппо получал три, касиру-тэппо — пять. У Оды Нобунаги не было другого выхода. Его соседи были больше и богаче, могли содержать по несколько тысяч самураев и десятков тысяч асигару, так что приходилось брать не количеством, а качеством.

В замке такое большое количество воинов не помещалось. Пришлось построить казармы неподалеку. По моему совету был сооружен типичный римский каструм, обнесенный рвом, с бараками в три ряда по шесть в каждом плюс дома для старших командиров, склады, кухни, отхожие места. Почти две тысячи лоботрясов производили каждый день центнеры удобрений на радость крестьянам.

Рядом был построен цех по производству пороха, в котором главные производственные строения не имели одной стены, чтобы было меньше потерь от взрывной волны. Первое время там иногда нехило грохотало. Затем, видимо, идиоты извели себя, стало тише.

Чуть дальше, на неугодьях, соорудили стрельбище с поясными мишенями из толстых досок перед каменной стеной, где мои подчиненные отрабатывали навыки стрельбы из аркебуз. Особой меткости добиться было трудно, зато плотность огня повысилась и дыма и грохота стало больше. Мишени редко выдерживали неделю обстрелов, приходилось менять. Каменную стену тоже приходилось обновлять и заодно выковыривать из нее свинцовые пули, чтобы переплавить в новые.

Опять же по моему совету рядом привязывали боевых коней, чтобы привыкали к громким звукам, не так сильно пугались. Само собой, при каждом выстреле животные шарахались, ржали, но с каждым разом, убедившись, что больно не будет, реагировали всё спокойнее. Некоторые самураи находились в это время рядом со своими лошадьми, подкармливали вкусняшками, чтобы выработать положительный условный рефлекс на грохот, хотя о теории Павлова не имели понятия. Многие научные открытия — это всего лишь красиво сформулированный опыт предков.