XIX. Сто дней

На Новый Годъ 1815 г. Наполеонъ получилъ отъ Императрицы письмо; она писала ему о сыне, сообщала, что онъ прелестенъ, что скоро онъ самъ сможетъ писать своему отцу. Зачемъ, почему это письмо? Неизвестно. Можетъ быть, угрызенія свести. Какъ бы то ни было, оно устанавливало связь, служило, казалось, доказательствомъ, что Марія-Луиза не отказывалась отъ мысли соединиться съ нимъ, что если она и молчала, то потому, что была вынуждена къ этому. Какъ только она обрететъ свободу, она примчится къ нему. Наполеону достаточно будетъ предложить ей тронъ, чтобы ея тюремщики вернули ей свободу. И какъ только у Императора явилась хотя бы некоторая уверенность въ своемъ предпріятіи, онъ тотчасъ же, изъ Ліона, 12 Марта спешитъ уведомить Марію-Луизу. Но она сделала съ этимъ письмомъ тѵ же, что делала прежде съ письмами, которыя получала съ острова Эльбы: она передала его своему отцу, а последній – представителямъ союзниковъ. Никакого ответа.

Какъ только Императоръ вступилъ въ Парижъ, онъ тотчасъ же вновь поставилъ на прежнюю ногу домъ Императрицы и отдалъ приказъ привести въ порядокъ ея апартаменты. Черезъ десять дней, 1 апреля, онъ пишетъ Австрійскому Императору, своему «брату и дражайшему тестю», офиціальное письмо, въ которомъ проситъ вернуть ему «предметъ его нежнейшихъ привязанностей, его супругу, я сына». «Меня, – пишетъ онъ, – долгая разлука, вынужденная обстоятельствами, огорчила такъ, какъ не огорчало раньше ничто на свете; точно также должна горячо желать соединенія к добродетельная принцесса, судьбу которой Ваше Величество соединило съ моей». И онъ кончаетъ такъ: "Я слишкомъ хорошо знаю убежденія Вашего Величества, слишкомъ хорошо знаю, какое значеніе придаетъ оно своимъ семейнымъ привязанностямъ, чтобы не питать блаженной уверенности въ томъ, что Ваше Величество охотно поможетъ, каковы бы ни были намеренія его кабинета и его политики, приблизить моментъ соединенія жены съ мужемъ и сына съ отцомъ».

Никакого ответа. Это молчаніе въ ответъ какъ на его офиціальныя письма, такъ и на те, которыми онъ офиціозно снабдилъ при ихъ отъезде австрійскихъ дипломатовъ, аккредитованныхъ при Бурбонахъ, доказало Наполеону, что политическія причины продолжаютъ парализовывать стремленія его жены, и онь решаетъ прибегнуть къ тайнымъ путямъ, чтобы войти съ нею въ сношенія. Онъ отправляетъ въ Вену самыхъ искуссныхъ агентовъ, способныхъ проникнуть непосредственно къ Талейрану и къ Императріце: Флао и Монтрона. Только Монтрону удается пробраться сквозь линіи войскъ. Но когда дело дошло до передачи порученнаго ему письма Маріи-Луизе, то Меневаль, бывшій секретарь кабинета Императора, съ 1813 г. – тайный секретарь Императрицы, последовавшій за нею въ Австрію, воспротивился этому. Онъ знаетъ, какъ обстоитъ дело съ Нейлфергомъ; сжечь письмо, написанное Императоромъ жене, значитъ, оказать Императору услугу. Меневалъ не решается все же написать прямо всю правду, онъ понимаетъ, какой ударъ нанесетъ этимъ своему повелителю; и посредствомъ анонимнаго письма, написаннаго измененнымъ почеркомъ, онъ пытается предупредить лицо, въ неизменной преданности Императору котораго онъ вполне уверенъ: Лявалетта. Императоръ знакомится съ этимъ письмомъ; но Лявалеттъ колеблется, думаетъ, что подобное анонимное посланіе можетъ быть и австрійской проделкой.

Какъ не усумниться и Императору?

Но скоро все выясняется: Баллюэ, ведшій расходныя книги у обеихъ Императрицъ, человекъ честный, на верность котораго можно положиться, едетъ въ это время изъ Вены черезъ Мюнхенъ. где долженъ получить инструкціи отъ принца Евгенія. Императоръ ждетъ его съ такимъ нетерпеніемъ, что отдаетъ приказъ телеграфировать изъ Вельфора о его проезде и ставитъ у его дома въ Париже вестового, которому приказано немедленно no пріезде привезти его въ Елисейскій дворецъ. Валлюэ пріезжаетъ 28 апреля, и Императоръ держитъ его у себя целыхъ два часа; но если онъ нолучаетъ отъ него полезныя сведенія, которыя поручилъ ему передать принцъ Евгеній, то пролить полный светъ на то, что для него наиболее важно, ему не удается. Баллюэ, щепетильно-точный бухгалтеръ, до фанатизма преданный Жозефине, потомъ Маріи-Луизе, слишкомъ робокъ, чтобы репшться поведать то, что въ Вене состовляетъ секретъ Конгресса, Двора и всего Города.

Приходится ждать Меневаля, который, будучи отосланъ изъ Вены, долженъ, наконецъ, пріехать черезъ двенадцать дней. На этотъ разъ – нетъ места никакимъ иллюзіямъ. Сама же Марія-Луиза, поставивъ себя 12 Марта офиціальнымъ письмомъ подъ покровительство Державъ, вызвала неистовую декларацію, подписанную 13-го союзными послами Въ награду Нейпергъ былъ назначенъ ея придворнымъ маршаломъ. Это она же 18 Марта согласилась выдать своего сына, немедленно же после этого отделеннаго отъ его гувернантки, г-жи де Монтескью, и отъ всехъ слугъ-французовъ. И когда Меневаль прощался съ ней, она поручила ему сказать Императору, «что она никогда не оказала бы содействія разводу, но льститъ себя надеждой, что онъ согласится на полюбовное прокращеніе сожительства, что это прекращеніе стало необходимымъ, что оно, темъ не менее, нисколъко не нарушитъ чувства уваженія и признательности, которыя она продолжаетъ къ нему питать». Она репшлась, ея решеніе непоколебимо, и самъ ея отецъ не имелъ бы права заставить ее вернуться во Францію.

Меневаль вынужденъ былъ прибавить еще кое-какія более интимныя подробности, потому что скрывать правду было уже поздно. Быть можетъ начиналась уже первая изъ техъ беременностей, которымъ суждено было населить аллеи Бурга незаконными, рожденными отъ адюльтера, детьми, которыхъ титуловали, къ стыду Австрійскаго Дома, принцами и величали высочествами. Когда акушеръ Дюбуа заявилъ Наполеону, после рожденія Римскаго Короля, что вторые роды могутъ оказаться смертельными для Маріи-Луизы, Императоръ не заставилъ себе это повторять, какъ ни хотелось ему иметь многочисленное потомство, въ частности второго сына для занятія трона Италіи; г. де Нейпергь не считался съ этимъ и далъ целый рядъ доказательствъ того, какъ могь ошибаться баронъ Дюбуа.

Если въ глубине души Наполеонъ не могъ уже сомневаться, то съ политической точки зренія необходимо было, чтобы нація не узнала истину и сохранила по отношенію къ Императрице иллюзіи, которыя, какъ думалъ Наполеонъ, она еще питала. Годъ тому назадъ онъ думалъ, что народныя массы ничто не могло бы такъ тронуть, какъ образы этой женщины и этого ребенка, вверенныхъ попеченію Франціи; теперь же пленъ, въ которомъ ихъ держатъ, насильственная разлука, нарушившая все законы божескіе и человеческіе, покушеніе на супружескую верность и на отцовскую любовь, совершенныя королями, взявшимися съ оружіемъ въ рукахъ возстановлять во Франціи добрые нравы, ему казались способными возмутитъ все, что есть благороднаго въ сердцахъ людей и патріотовъ. Страданія, которыя испытала Императрица, когда, ее оторвали отъ ея долга, тридцать безсонныхъ ночей, которыя она провела въ 1814 г., жизнь, почти ни чемъ не отличающаяся отъ тюремнаго заключенія, нарушеніе фонтенеблосскаго договора королями, отнявшими у него жену и сына, негодованіе старой королевы Маріи-Каролины, сказавшей своей внучке: «Тебе не даютъ выйти черезъ дверь, выйди черезъ окно и ступай къ своему мужу», – отделеніе Римскаго Короля – онъ называетъ теперь его Имперскимъ Принцемъ, отъ матери, изгнаніе г-жи де Монтескью, дрожащей за жизнь своего питомца, – онъ хочетъ, чтобы Меневаль разсказалъ все, въ особомъ докладе, «если Палата выскажется за Римскаго Короля». Палата!..

Въ теченіе Ста Дней, въ теченіе шести летъ агоніи ни единаго раза изъ его устъ не вырвалось ни единаго слова горечи, ни единаго слова порицанія этой женщине; о ней онъ говоритъ только съ любовью, нежностью, жалостью. Воспоминанія о ней, разукрашеяныя яркими цветами юности и свежести, постоянно приходятъ ему на умъ. Она – сама искренность, сама честность. «Это невинность со всеми ея чарами». Все его товарищи по плену, все безъ исключенія, передаютъ одни и те же разговоры, почти въ однихъ и техъ же выраженіяхъ. Узнаетъ ли онъ изъ газетъ о какомъ-нибудь случившемся съ нею происшествіи, онъ трижды спрашиваетъ объясненія по этому поводу. Бросаетъ ли европейское судно якорь въ гавани Джемсъ-Тоунъ, онъ уверяетъ себя, что получитъ сейчасъ письмо отъ Императрицы, и целый день тревожно ждетъ, нервничаетъ, не работаетъ. Отнимаютъ ли у него одного изъ его слугъ, Ласъ Казасъ или O'Meapa, онъ думаетъ прежде всего о томъ, чтобы отправить его къ Маріи-Луизе, и передаетъ, напримеръ, своему врагу такую записку: «Если онъ увидитъ мою добрую Луизу; то я прошу ее разрешить ему гюцеловать ея руки». Въ своемъ завещаніи онъ пишетъ 5 апреля 1821 г.: «Я всегда былъ очень доволепь моей дражайшей супругой Императрицей Маріей-Луизой. До последней минуты я питаю къ ней самыя нежныя чувства. Я прошу ее неусыпно бодрствоватъ надъ моимъ сыномъ, чтобы охранить его отъ испытаній, все еще окружающихъ его детство». И этого мало; мало того, что изъ своего скромнаго гардероба, въ которомъ теперь все его состояніе, онъ завещаетъ свои кружева; 28 апреля, за семь дней до смерти, онъ выражаетъ желаніе, чтобы Антоммархи вырвалъ сердце изъ тела его: «Вы положите его въ спиртъ, вы отвезете его въ Парму моей дорогой Маріи-Луизе, вы скажете ей, что я нежно любилъ ее, что я никогда не переставалъ ее любить. Вы ей разскажете все, что вы видели, все, что касается моего положенія и моей смерти»…

Нельзя не признать, что Гудсонъ Лоу хорошо поступилъ, приказавъ Антоммархи положить въ гробъ серебряную вазу, въ которой было сердце Наполеона. Что делалъ бы съ нямъ г. де Нейпергъ?

Но за отсутствіемъ этой женщины-иностранки, другія женщины, – и не все ли равняо, откуда оне были: изъ Франціи, Ирландіи; Польши? – другія жеящины въ последніе дни его славы, въ теченіе этого кратковременнаго трехмесячнаго царствованія, окружили Императора своей, оставшейся ему верной, красотой, радовали его сердце своимъ энтузіазмомъ и становясь изъ преданности къ нему, – даже те, которыя меньше всего были созданы для политики, – его шпіонками и разведчицами, подчасъ давали ему, благодаря не столько пониманію, сколько инстинкту, советы, которые заслуживали иногда вниманія. Таковы указанія Жоржъ насчетъ Фуше; такъ г-жа Пелляпра, поспепшвшая вернуться изъ Ліона, разузнала о некоторыхъ шагахъ герцога Отрантскаго; г-жа Валевская, тотчасъ же пріехавшая изъ Неаполя и немедленно же по пріезде принятая съ сыномъ въ Елисейскомъ дворце, передала порученіе отъ Мюрата. Г-жа *** первой представляется Императору и, властно вернувъ себе свой титулъ и свое положеніе статсъ-дамы, она въ числе другихъ, оставшихся ему верными, съ великимъ нетерпеніемъ ждетъ въ ярко-освещенныхъ салонахъ Тюильери того, который возвращается съ острова Эльбы. И многія другія – г-жа Дюлолуа, г-жаЛавалеттъ, г-жа Ней, г-жа Реньо де Сенъ-Жанъ-д'Анжели, г-жа де Бово, г-жа де Тюреннь соперничаютъ между собою въ желаніи видеть его и нравиться ему. Въ этотъ моментъ надъ головами несколькихъ французскихъ женщинъ, надъ этими прелестными головами, созданными для любви, проносится божественное дуновеніе, которое творитъ героинь и мученицъ, вдохновляетъ на величайшіе подвиги самоотверженности и мужества и делаетъ души способными къ борьбе съ самыми необычайными опасностями.

Въ теченіе всего того злополучного періода, которому по справедливости дано названіе періода Белого Террора и жесткость котораго тщетно пытаются теперь смягчить, въ течевіе этого періода женщины, составлявшія украшеніе и гордость Императорскихъ празднествъ, женщины, бывшія тогда вошющеніемъ изящества и граціи, женщины – расточительницы и мотовки какихъ только виделъ светъ, выказали тогда, среди всеобщей трусости, охватившей мужчинъ, такое мужество, такую энергію, такое присутствіе духа, которыя даютъ имъ право на безсмертіе. Въ Тюильери въ течение Ста Дней, въ Мальмезоне после Ватерлоо оне доказали, какъ оне умели верить и уважать несчастье.

И это приходится сказать не только о техъ, чьи имена известны и славны; были и никому неведомыя, являвшіяся неизвестно откуда, какъ напримеръ, та женщина, которая на смотру федералистовъ приближается къ Императору и вручаетъ ему петицію, въ виде тщательно свернутаго листа бумаги: когда онъ раскрываетъ ее, оттуда падаютъ двадцать пять тысячефранковыхъ билетовъ. И еще та, которая 23-го іюня, накануне переезда Наполеона изъ Елисейскаго дворца въ Мальмезонъ, пишетъ камердинеру Императора, приглашая его придти для важнаго сообщенія въ церковь Сенъ-Филиппъ-дю-Руль. Маршанъ идетъ на свиданіе, находитъ на условленномъ месте молящуюся женщину, съ лицомъ, полузакрытымъ вуалью, что не мешаетъ, впрочемъ, видеть, что она на редкость красива. Онъ подходитъ и спрашиваетъ, чемъ можетъ служить ей. Съ минуту она молчитъ. Потомъ, въ крайнемъ замешательстве, она говоритъ, что несчастья Императора глубоко трогаютъ ее, что она хотела бы видеть его, утешитъ, высказать ему свое восхищеніе. Наполеонъ, которому была передана эта просьба, улыбнулся и ответилъ: «Это восхищеніе можетъ оказаться, въ конце-концовъ, интригой, надо это оставить безъ последствій». Но это наивное предложеніе въ такой день, въ такой часъ, трогаетъ его настолько, что онъ несколько разъ впоследствіи говорилъ о незнакомке въ церкви Сенъ-Филшшъ дю Руль.

Нашелъ ли онъ, по крайней мере, въ плену женщину, давшую ему то утешеніе, которое можетъ дать мужчине только женщина? Намъ известно о его детскихъ играхъ съ миссъ Элизабетъ Белькомбъ во время его пребыванія въ Бріаръ; есть основаніе догадываться, что онъ сошелся съ одной женпщной, поведеніе которой при Имперіи, казалось, навсегда должно было отнять у нея право даже приближаться къ нему, и которая, будучи дважды разведена съ мужемъ, была изгнана изъ Двора и только потому, что вышла замужъ за одного человека, навлекла на последняго опалу. Но если щедроты, оказанныя ей Императоромъ въ завещаніи, придаютъ некоторый весъ отчетамъ иностранныхъ комиссаровъ; если, что вероятно, присутствіе этой женщины и было причиной раздоровъ, возникшихъ между сотоварищами Императора, если ея отъездъ и былъ лишнимъ скорбнымъ этапомъ, который пришлось Наполеону пройти, – объ этой части драмы, разыгравшейся на Святой Елене, известно слишкомъ мало, чтобы можно было на ней останавливаться. Женщина сыграла здесь свою роль: вотъ все, что можно сказать.

Рядомъ съ этой знаменитой куртизанкой, которую корыстные интересы приводятъ въ Рошфоръ и держатъ на Святой Елене, стоитъ другая женщина, которая, действительно заслуживаетъ восхищенія: г-жа графиня Бертранъ. Счастливая мать, счастливая жена, она находитъ удовлетвореніе въ исполненіи своего долга. Въ Париже, благодаря своему рожденію, благодаря своему родству съ Фитцъ-Джемсами, она была бы одной изъ первыхъ при Дворе и въ Городе. Она живетъ въ доме, вернее въ лачуге, полной крысъ, почти рядомъ съ Императоромъ, не имея даже возможности ухаживать за нимъ, быть ему полезной и хотя бы въ этомъ находить себе утешеніе. Она остается тамъ до самаго конца прекрасная, нежная и величественная., сохраняя, словно римская матрона, въ полной неприкосновенности свою честь, участвуя въ последнемъ шествіи, которое уноситъ испустившаго, наконецъ, духъ, пленника въ долину Гераніума, подобная статуе Скорби, и она-то, урожденная Англичанка, – единственная женщина, оплакивающая того, кого убила Англія.

Загрузка...