Наполеоновские войны

Гигантские приготовления Наполеона

С 1810 по 1812 гг. две империи провели колоссальную подготовительную работу к решающему столкновению. Обе державы в течение этого периода осуществили огромный комплекс военных, политических и экономических мероприятий: формировались новые части и соединения, войска концентрировались к границам, создавались операционные линии, проводилась подготовка тыла, велось строительство инженерных сооружений и крепостей. Резко активизировали свою деятельность разведки сторон, началась «война перьев», вылившаяся вскоре в яростные пропагандистские кампании, продолжавшиеся и позднее (в 1813 – 1815 гг.).

Схема Дрисского укрепленного лагеря

Мнения большинства историков о подготовительных мероприятиях Франции можно свести к одному – ни к одной военной кампании Наполеон не готовился так долго, тщательно и продуманно, с учетом многих деталей (организационных и технических), как к русскому походу. По мнению А. И. Попова (с которым можно только согласиться): была проведена «гигантская подготовительная работа»[218]. В течение двух лет была подготовлена операционная линия в Германии, созданы огромные запасы продовольствия, фуража, амуниции, боеприпасов и вооружения, усилены наполеоновские гарнизоны прусских и польских крепостей, а главным складом и опорным пунктом Великой армии стал «вольный город» Данциг. Именно с целью защиты будущей коммуникационной линии и борьбы против нарушения континентальной блокады 1 (13) декабря 1810 г. к французской империи были присоединены ганзейские города и все побережье Северного моря, бывшие земли князей Рейнского союза, в числе которых было и Ольденбургское герцогство, владение немецких родственников царя (младшая ветвь Гольштейн–Готторпского, то есть российского, императорского дома). Самим Наполеоном скрупулезно изучались карты и литература о России, а его штабными офицерами особый упор был сделан на собирание материалов о русских приграничных губерниях. Французский император очень скоро пришел к выводу, что для успешного завершения похода ему потребуется свыше полумиллиона войск, а скудные возможности редконаселенной России не смогут их прокормить. Именно этим можно объяснить масштабность его приготовлений и мобилизацию всех ресурсов французской империи и ее сателлитов, учитывая необходимость одновременно вести войну в Испании и держать войска для защиты континента.

С 1810 г. Наполеон стал осуществлять план усиления своих войск в Германии, «чтобы при первой же тревоге прийти на Вислу раньше русских», а уже за Эльбским обсервационным корпусом маршала Л. Н. Даву собрать «вчетверо больше». Три дивизии Даву, составляя костяк будущей армии (самый большой по численности 1-й армейский корпус), пополнялись в течение 2 лет путем непрерывного, незаметного прилива людей в уже существующие кадры. По мере наполнения из излишков личного состава создавались другие дивизии, так из трех дивизий позднее было создано семь. Таким же образом были увеличены кавалерия, артиллерия, вспомогательные тыловые части, гарнизоны Данцига и крепостей на Одере. Кроме этого, Наполеон сконцентрировал две другие группы войск, предназначенных для будущей войны. Одну – в Голландии (Утрехтский и Булонский лагеря – в 1812 г. 2-й и 3-й корпуса маршалов Удино и Нея), другую – в Северной Италии (в 1812 г. – 4-й корпус Э. Богарне). Для концентрации войск к русским границам Наполеон выбрал зимнее время, когда трудно вести боевые действия. В феврале 1812 г. 4-й (итальянский) корпус как самый отдаленный от театра предстоящей войны выступил первым, перейдя Альпы и вступил в Баварию. Далее – 2-й, 3-й, 6-й баварский, 7-й саксонский (по мере приближения к Саксонии), 8-й вестфальский корпуса продолжили движение через Германию на левом фланге Э. Богарне примерно в одну линию. Перемещение этих шести корпусов осуществлялось сначала к Эльбе, затем к Одеру и, наконец, к Висле. За ними следовала гвардия. Даву все это время всегда находился на один эшелон (или реку) впереди; его корпус служил прикрытием этого движения от возможного превентивного удара русской армии[219].

Движение армейских колонн сопровождало более 200 тыс. животных, большое количество транспортных средств. Несмотря на значительные усилия по обеспечению системы снабжения войск, наличие обозов и заготовленных провиантских магазинов, трудности в этой сфере возникли еще задолго до начала войны. Сначала проход войск по районам Германии и достаточно бедной ресурсами Польши, а затем их концентрация и длительное нахождение у русских границ выявили огромные недостатки и нужду во всем необходимом. Солдаты страдали от скудного питания, конница от малого количества фуража, в районах войсковых сосредоточений дороговизна во всем была необычайно высокой, но иногда даже за большие деньги невозможно было купить необходимое. Резко стала падать дисциплина, стали учащаться случаи мародерства, происходило увеличение числа дезертиров. Еще до начала войны стали активно проявляться симптомы, с которыми армия Наполеона должна была напрямую столкнуться уже во время военных действий.

Формирование соединений Великой армии, предназначенной для войны с Россией, началось фактически в феврале 1811 г., а 3 марта 1812 г. Наполеон окончательно определил состав ее корпусов. Силы, которые должны были сконцентрироваться между Вислой и Одером, разделялись на три группировки: первая под непосредственным командованием самого императора (гвардия, 1-й, 2-й и 3-й армейские корпуса, 1-й и 2-й корпуса кавалерийского резерва – около 220 тыс. человек), вторая группа под командованием его пасынка вице–короля Италии Э. Богарне (4-й и 6-й армейские корпуса, 3-й корпус кавалерийского резерва – всего 80 тыс. человек) и третья группа под командованием его младшего брата вестфальского короля Жерома Бонапарта (5-й, 7-й и 8-й армейские корпуса, 4-й корпус кавалерийского резерва – около 80 тыс. человек), на флангах должны были действовать австрийские (30 тыс. человек) и прусские (20 тыс. человек) войска.

В первую очередь вызывает вопрос выбор командующих группировками из числа близких родственников, хотя, возможно, Наполеон тем самым хотел избежать трений в среде маршалов, чьи опыт и подготовка были выше, чем, например, у его младшего брата Жерома (можно сказать, вообще не было). Также нужно отметить, что сам Наполеон ни в одной предшествующей кампании никогда не командовал армией больше, чем в 200 тыс. человек. В 1812 г. управление такими огромными массами войск при несовершенстве средств связи требовало четкой координации и понимания задач со стороны командующих лиц.

Кроме того, нетрудно заметить и изменение личного состава Великой армии по сравнению с кампаниями 1805 – 1807 гг. Из французских частей, не считая кавалерии, ветеранами были укомплектованы лишь 1-й армейский корпус и частично 4-й армейский корпус. 2-й и 3-й корпуса состояли из новобранцев. В лучшем случае лишь половину численности Великой армии составляли природные французы (точных данных нет ни у кого), остальные части были укомплектованы немцами (разных государств), итальянцами, поляками, швейцарцами, испанцами, португальцами, бельгийцами, голландцами, австрийцами, хорватами, то есть были рекрутированы из союзных и вассальных Франции европейских государств. Не армия, а передвижная «вавилонская башня». В целом недостаток качества должно было заменить количество. Эта разноплеменность и разнородность являлась главной слабой стороной Великой армии, хотя ее командный состав имел за своей спиной серьезную боевую школу и обладал огромным опытом ведения военных действий, а в целом солдаты (особенно французы и поляки) беззаветно верили своему императору. Можно только согласиться с мнением маститого ученого Д. Чандлера, что «в русскую кампанию получившие приказ на марш соединения составили величайшую армию, какой Европа не видела уже много столетий»[220].

Подготовка России к войне

В отличие от Франции у России, как у крепостнического государства, мобилизационный потенциал был ограничен, но необходимо сказать, что власти смогли за предвоенный период извлечь максимум из возможного. Кроме того, из–за политических обстоятельств до начала войны они не могли проводить широкомасштабные мероприятия, такие, как, например, чрезвычайные наборы рекрут, созыв ополчения и т. п.

С 1810 г. подготовкой к войне стало заниматься военное министерство и занявший пост министра с января того же года генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли, имевший богатый опыт боевой практики.

Подготовка к войне стала проводиться Барклаем по всем направлениям. Подготавливался будущий театр военных действий, проводились значительные мероприятия по обеспечению армии запасами продовольствия, фуража, амуниции, боеприпасами и оружием. В этот период произошло реформирование вооруженных сил. Стали применяться новые принципы обучения войск и создавались воинские резервы. Армия получила четкую организационную структуру. Она строилась на основе французских образцов и в некоторой степени превосходила их. Была усовершенствована дивизионная система – каждая пехотная дивизия (всего двадцать семь) состояла из четырех пехотных и двух егерских полков, каждая гренадерская – из шести гренадерских полков, два полка составляли бригаду, в каждую дивизию входила артиллерийская бригада (одна батарейная и две легкие артиллерийские роты). Не касаясь всех тонкостей (читатель это легко может узнать из специальной и энциклопедической литературы), укажем, что соотношение линейной и легкой пехоты было выдержано как 2 : 1. Это наиболее подходило для применения тактики колонн и рассыпного строя. Две дивизии составляли корпус, всего было организовано восемь номерных пехотных корпусов. Не считая гвардии, в полевой армии находилось 14 гренадерских, 96 пехотных, 4 морских и 50 егерских полков. Были созданы на постоянной основе дивизионные и корпусные штабы. Кавалерия также была организована в корпуса. Перед войной было создано четыре резервных кавалерийских корпуса (правда, больше напоминавших дивизии), каждый состоял из 5 – 6 кавалерийских полков (делились на бригады из двух полков) и конно–артиллерийской роты. Помимо приданных дивизиям и корпусам артиллерийских бригад и рот, были сформированы десять резервных и четыре запасные артиллерийские бригады. Достаточно много внимания уделялось подготовке резервов. Они создавались как на основе запасных батальонов и эскадронов полков, так и рекрутскими депо. Отметим, что, в отличие от наполеоновских войск, армия в России являлась практически однонациональной (не зря ее называли русской), исключения составляли уланские полки, где много было поляков, и полки национальных формирований иррегулярных войск – башкиры, тептяри, мещеряки (мишари), калмыки, крымские татары.

Перед войной была упорядочена штабная служба, вернее служба офицеров свиты Его Императорского величества по квартирмейстерской части (заменяла тогда Генеральный штаб). В предвоенный период она была реорганизована возглавлявшим ее генерал–адъютантом П. М. Волконским, исходя из французского опыта. Именно офицерами свиты в 1812 г. были в основном укомплектованы все штабные должности в армейских структурах. В значительной степени было модернизировано на современный лад полевое высшее управление. Перед войной был введен в действие очень важный документ, по которому выстраивалась вся штабная жизнь армии и взаимоотношения различных командиров разных уровней – Учреждение для управления Большой действующей армией, в том или ином виде повторявшей французскую систему управления Великой армии.

Театром военных действий на европейской территории России являлось огромное пространство от Немана и Западного Буга на западе до Москвы на востоке, от Риги на севере до Луцка на юге. В природно–географическом плане оно разделялось на две части районом Полесья, изобиловавшим лесами и труднопроходимыми болотами. Главные события развернулись в северном регионе, где в первый период войны определились четыре основных операционных направления: Тильзит – Рига – С.—Петербург; Ковно – Вильно – Полоцк – Витебск – Смоленск – Москва; Вильно – Минск – Смоленск – Москва и Белосток – Слоним – Бобруйск – Могилев – Смоленск – Москва. Естественными оборонительными линиями на этом участке являлись реки: Неман (его устье принадлежало Пруссии), Западная Двина (ее устье запирали Динамюндская и Рижская крепости, в среднем течении располагалась недостроенная Динабургская крепость), Днепр (в его верхнем течении) и Березина (на ней стояла Бобруйская крепость). Особое стратегическое значение в качестве узловых пунктов приобрели в 1812 г. Вильно, Минск, Борисов, Смоленск и Москва. Южный участок имел второстепенное значение, и там в течение 1812 г. оказались задействованы незначительные силы противников (главным опорным пунктом и тыловой базой российских войск на этом участке являлась Киевская крепость).

Барклай, как видно из его плана подготовки к войне, написанного в феврале 1810 г., предполагал развернуть активное строительство укреплений по всему периметру западных границ и создать оборонительную линию по рекам Западная Двина и Днепр[221]. Но из–за нехватки денежных средств правительству пришлось резко ограничить широкую фортификационную подготовку будущего театра военных действий и сосредоточить внимание лишь на узловых пунктах – Риге, Динабурге, Дриссе, Бобруйске, Борисове и Киеве, где крепости могли послужить как опорные пункты для деятельности полевой армии. Но и то удалось лишь укрепить Рижскую и Киевскую цитадели, сыгравшие важную роль в сдерживании противника на флангах, а также построить и оснастить всем необходимым Бобруйскую крепость, которую наполеоновские войска так и не смогли взять в 1812 г. Динабург, Дриссу и Борисов по разным причинам русским пришлось оставить уже в начале кампании.

Численность вооруженных сил России к 1812 г. достигала примерно 620 тыс. человек. Из них на западной границе было сосредоточено около 210 – 220 тыс. человек. К началу военных действий это был максимум, что могла себе позволить тогда Россия как государство. Против войск Наполеона было развернуто три армии. 1-я Западная армия (примерно 120 тыс. человек, 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 6-й пехотные, 1-й, 2-й и 3-й резервные кавалерийские корпуса) под командованием генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли находилась позади р. Неман в растянутом положении от Лиды до Россиен со штаб–квартирой в Вильно. 2-я Западная армия (примерно 45 тыс. человек, 7-й, 8-й пехотные и 4-й резервный кавалерийский корпуса) во главе с генералом от инфантерии князем П. И. Багратионом занимала открытый промежуток между Неманом и Бугом и штаб–квартира располагалась в Волковысске. Созданная накануне войны (из резервных войск и путем отделения части 2-й Западной армии) 3-я Обсервационная армия в числе примерно 45 тыс. человек была поручена заботам генерала от кавалерии А. П. Тормасова, она находилась на Волыни и в Подолии (штаб–квартира в Луцке) и была отделена от двух Западных армий болотами р. Припять. Во второй линии за тремя армиями были сосредоточены два резервных корпуса у Торопца (под командованием генерал–адъютанта Е. И. Меллера–Закомельского) и у Мозыря (под командованием генерал–лейтенанта Ф. Ф. Эртеля), а также под Ригой были стянуты резервные войска под командой генерал–лейтенанта И. Н. Эссена.

Назначение главнокомандующих и подбор кандидатов на другие высшие военные посты всегда оставалась прерогативой Александра I. И в этом вопросе он столкнулся с большими проблемами, поскольку после неудач русских войск император имел весьма критическое мнение о своем генералитете. «Екатерининских орлов» почти не оставалось, или они были безнадежно стары и дряхлы. Ситуация же диктовала необходимость вверить судьбу армии в руки молодых генералов. Первоначально войска на западной границе делились на две большие, примерно равные по численности армии. Точно известно, что командовать 2-й Западной армией русский самодержец решил дать генералу от инфантерии Н. М. Каменскому, считавшемуся учеником А. В. Суворова и имевшему в обществе «победную репутацию». Но он скоропостижно умер, а «скамейка запасных» оставалась почти пустой. Поэтому на эту должность император вынужден был назначить в 1811 г. П. И. Багратиона, у которого лично с царем сложились не очень простые отношения (из–за его романа с великой княжной Екатериной Павловной). Вероятно, главнокомандующим 1-й Западной армией всегда планировался Барклай, но на этот пост он получил назначение лишь 19 марта 1812 г., 23 марта он выехал к войскам из Петербурга, а официально вступил в командование лишь 31 марта[222]. В мае 1812 г. срочно начала формироваться 3-я Обсервационная армия, и ее возглавил один из старых генералов А. П. Тормасов, до этого вообще не воевавший с Наполеоном. Причем при формировании ее усилили за счет армии Багратиона. Фактически численность 2-й армии урезали вдвое, передав вдобавок еще 6-й пехотный корпус генерала от инфантерии Д. С. Дохтурова в состав 1-й Западной армии. Нетрудно заметить в этих назначениях и перемещениях личную предубежденность российского императора, который, правда, вынужден был считаться со старшинством генералов и их боевой репутацией. Причем он шел на большой риск. Полководческий опыт (но не боевой) Барклая и Багратиона все же можно назвать минимальным, а Тормасов, даже командуя на Кавказе, в последнее время занимал больше военно–административные должности. Правда, на посты корпусного уровня в основном получили назначения генералы, имевшие богатый опыт и выдвинувшиеся в последних войнах против Наполеона – П. Х. Витгенштейн, К. Ф. Багговут, А. И. Остерман–Толстой, Н. А. Тучков, Д. С. Дохтуров, Н. Н. Раевский, П. П. Пален и др. То же самое можно сказать и о командирах дивизионного уровня, среди которых имелось много молодых и перспективных генералов. Трудности возникли с замещением высшего штабного звена, в частности, с подбором кандидатов начальников армейских штабов, генерал–квартирмейстеров и дежурных генералов, причем на эти должности из–за кадрового голода вынуждены были назначать даже не генералов, а полковников.

Наполеоновские планы

Планам противников в 1812 г. посвящена обширная литература, но до сих пор среди историков ведутся споры, и даже историографический анализ этой проблемы представляет огромный интерес, так как это ключевой момент, помогающий ответить на встающие затем вопросы. И один из главных таких вопросов для западного человека – как Наполеон, при такой невероятно гигантской армии и таких масштабных приготовлениях, умудрился с треском (если не сказать больше) проиграть русский поход? Нельзя сказать, что подобный вопрос не волновал с давних пор и наших соотечественников, правда, в иной тональности – неужели это мы победили самого гениального Наполеона?

Во Франции, в отличие от других государств Европы, в начале ХIХ века был лишь один полководец, являвшийся к тому же французским императором, от которого целиком зависел процесс планирования боевых действий. Груз славы одержанных побед и удачное совмещение в одном лице монарха и военачальника сделали его авторитет военного вождя непоколебимым. Зарождение планов и их реализация были монополией Наполеона и не подлежали утверждению или контролю. Концентрация власти в руках одного человека имела положительный момент – давала возможность принять и осуществить любой дерзкий замысел. В то же время бонапартистский казарменный централизм, бесконтрольность и отсутствие критики таили в себе явную опасность – вероятность катастрофы в случае просчета руководителя.

Французская армия на берегах Немана. 1812 г. Гравюра Х. В. Фабер дю Фора. 1830-е гг.

Каждый раз начиная военные действия, Наполеон не связывал руководство войсками с заранее расписанным в мелочах планом, основанным на географических и математических расчетах. Только для себя одного он в yме набрасывал замысел войны, имея в запасе несколько вариантов, и раскрывал детали лишь некоторым своим помощникам и исполнителям. Будучи талантливым военным организатором и имея хорошо работающие и налаженные штабные органы, Наполеон накануне войны отдавал приказы и ставил поэтапные задачи своим маршалам. Операционный план действий в окончательном виде фактически оформлялся в последний момент и легко менялся в зависимости от обстоятельств. Основное внимание уделялось доскональному знанию обстановки и трезвому анализу ситуации. При четком исполнении его воли рождались быстрые победы, основанные на смелых импровизациях и дерзких решениях, так как суть его планов всегда сводилась к быстрому поиску боя при невыгодных для противника условиях[223].

Первоначально Наполеон, как опытный полководец, отлично понимал что война не начнется раньше весны 1812 г., но исходил из предпосылки, что русские первыми начнут военные действия вторжением в герцогство Варшавское и Пруссию. Такой сценарий для французского императора был предпочтителен, поскольку тогда у него появлялись шансы, используя громадное численное преимущество, победоносно решить на землях Пруссии и Польши исход войны, провести быстротечную кампанию, даже не вторгаясь на русскую территорию. Да и с политической точки зрения Наполеон в глазах европейцев выглядел бы в лучшем свете – жертва русского нападения, войны никак не желал, а вот защитил Европу от нашествия русских варваров. В соответствии с этим он строил все передвижения своих войск в Германии, пока они не достигли Вислы. В случае перехода русскими границ их должен был сдержать заслон на Висле, а главные силы Наполеона нанесли бы мощный удар с севера из Восточной Пруссии.

Сегодня трудно однозначно говорить о конечных стратегических замыслах Наполеона. Французский полководец имел обыкновение не раскрывать всех карт до конца игры. Возможно, он надеялся на то, что после поражения русских войск он навяжет совместную экспедицию через русскую территорию (через Кавказ или Среднюю Азию) в Индию, дабы одним ударом с тыла покончить с торгашеским величием Англии[224]. Возможно, он также намеревался отрезать от России западные области и попытаться воссоздать Польское государство. Разыгрывая «польскую карту», Наполеон не был оригинален, а использовал традиционную и для его предшественников (включая Бурбонов) политику. Не случайно поэтому в первом воззвании к своим войскам французский император оперировал термином «Вторая польская война», по аналогии с войной 1806 – 1807 гг. Хотя в польском вопросе он должен был действовать с оглядкой и учитывать негативную позицию своих неблагонадежных союзников – Австрии и Пруссии. Вариантов возникало много, но окончательный выбор он мог сделать в зависимости от тактических успехов, то есть его потенциальные стратегические цели обуславливались и зависели от тактических успехов. Таким образом, ростки грядущего крушения Великой армии в России просматривались уже в стратегической модели Наполеона.

Среди французских предложений о ведении войны против России необходимо указать проект Э. Биньона, в котором разбиралась стратегическая концепция. Цель похода 1812 г., по его мнению, – это подготовка экспедиции в Индию, а Россия «присоединится или добровольно, или вследствие законов победы будет привлечена к великому движению, которое должно изменить лицо мира». Он даже представил детальное изображение будущих действий: в глубину Азии будет направлен контингент «из трети или четверти европейской армии, идущей нанести смертельный удар Англии, между тем остальные разместятся на берегах Вислы, Двины и Днепра, чтобы гарантировать тыл тем, кто будет участвовать в экспедиции»[225]. Нельзя в данном случае оставить без внимания планы относительно Украины. Весной 1811 г. Ю. Понятовский предлагал Наполеону направить туда польские войска, где бы они нашли поддержку польской шляхты. Существовали и проекты–мемориалы М. Сокольницкого, в которых предлагалось разделить войну на два этапа: в 1812 г. восстановить Речь Посполитую; в 1813 г., присоединив 100 тыс. человек из восставшей шляхты, нанести смертельный удар Российской империи[226]. Его перу принадлежал и план создания в результате на территории Украины государства «Наполеонида»[227]. Двое из указанных авторов – Биньон и Сокольницкий – играли заметную роль в руководстве французской разведки, а Понятовский курировал деятельность разведки герцогства Варшавского. Польские проекты вряд ли сыграли какую–то заметную роль в определении действий французского полководца, поскольку были ориентированы на разворачивание активного наступления в сторону юго–западных окраин России (этого не произошло), а военные действия в данном регионе носили локальный характер. Скорее всего Наполеон отказался от этих проектов по политическим причинам, поскольку Австрия и Пруссия, участники разделов Польши, были его союзниками. Кроме того, переместив на юг операционную линию, он бы имел угрозу главных сил русских своим коммуникациям с севера. Французский император решил ограничиться нанесением вспомогательного удара на юг с целью отвлечь туда часть русских сил с центрального направления. Он также надеялся, исходя из информации польских разведчиков, что даже появление мелких наполеоновских частей на Украине вызовет там поголовное восстание. Для этого на Украину был специально направлен Т. Морский как будущий руководитель повстанцев, а к главной квартире Наполеона был прикомандирован генерал В. И. Сангушко. По мысли французского императора украинских (польских) повстанцев и части Великой армии должны были с фланга поддержать турки. Он не верил, что Турция согласится на заключение мира с русскими и в начале войны надеялся, что турецкая армия ударит из Молдавии, а в Крыму высадит десант[228]. Например, в статье 9 текста военного союза от 14 марта 1812 г. Франции с Австрией прямо указывалось, что Турция должна будет присоединиться к договору[229]. По мнению Наполеона, весь указанный конгломерат сил должен был надежно обеспечить правый фланг Великой армии, поэтому он был очень разочарован, узнав о заключении мира между Портой и Россией[230]. Очень скоро не оправдались и его надежды на восстание на Украине польской шляхты. В то же время какого–либо строго оформленного стратегического или оперативного плана самого Наполеона не сохранилось. Вероятно, в письменном виде таковых и не существовало.

В военно–исторической литературе не возникает особых разногласий о наполеоновском оперативном плане, который легко можно реконструировать на основе штабной переписки, исходя из предвоенной дислокации Великой армии. Анализируя предвоенную обстановку, Наполеон справедливо полагал, что «…на столь огромном театре военных действий успеха можно достигнуть только при тщательно составленном плане и строго согласованных его элементах»[231]. Уже накануне войны по размещению частей Великой армий обнаруживаются наметки первоначальных оперативных замыслов Наполеона. Левофланговая группировка (220 тыс.) под командованием самого французского императора была развернута против армии Барклая. Войска правого фланга (80 тыс.), вверенные Жерому, были расположены в герцогстве Варшавском. Центром (80 тыс.) командовал Э. Богарне. Такая дислокация частей Великой армии показывает, что главный удар Наполеон намеревался нанести силами левого фланга, центральная группировка – вспомогательный удар, а войска Жерома выполняли отвлекающую роль сдерживающего прикрытия против возможного вторжения русских в герцогство.

Французский император действовал по принципу Бурсе, «разработав план с несколькими вариантами», принимая действия противника впоследствии как коррективы к плану[232]. Подтверждение этому мы находим в переписке Наполеона с маршалами. Он считал, что когда суть его движений будет обнаружена, то противник примет одно из решений: «…или сосредоточится внутри государства, чтобы собрать силы и дать бой, или перейдет в наступление»[233]. Все предвоенные инструкции маршалам показывают, что Бонапарт, прогнозируя вероятные действия русских, считал более вероятным вторжение в начале войны армии Багратиона в Польшу, поддержанное частью сил 1-й Западной армии. Он не торопился с открытием военных действий, желая дать возможность подняться траве, чтобы обеспечить корм своей многочисленной коннице.

Когда стало ясно, что русское командование обладает долготерпением и не намерено загонять свои войска в ловушку, наподобие нового Ульма и Аустерлица, Наполеон решил видоизменить свой оперативный замысел и ударить первым, так как уже начал сказываться дефицит времени. Все еще полагая, что Багратион в начале кампании начнет наступательное движение из района Нарева и Буга, Наполеон 10 июня 1812 г. в письме к Бертье нарисовал следующую схему действий: «…общий план состоит в отклонении назад (демонстрация и задержка противника. – В. Б.) правого фланга и продвижения вперед на левом…». 15 июня он сообщил Бертье о деталях плана и месте переправы через Неман: «В этой ситуации мое намерение – перейти между Ковной и Олитой» – построить 5 мостов и, используя поддержку центральной группировки войск, выйти на Вильно. Такие же указания Наполеон дал Жерому: «Сначала поселите убеждение, что вы двигаетесь на Волынь, и возможно дольше держите противника в этом убеждении. В это время я, обойдя его крайний правый фланг, выиграю от двенадцати до пятнадцати переходов в направлении к Петербургу; …переправляясь через Неман, я захвачу у неприятеля Вильно, которое является первым предметом действий кампании»[234].

Переправа армии Наполеона через Неман. Художник Дж. Х. Кларк. 1816 г.

Окончательный оперативный замысел Наполеона заключался в маневре главных сил против правого фланга Барклая, в то время как Жером сковал бы действия Багратиона, удерживая его на месте, а части Богарне должны были обеспечить действия левофланговой группы, наступая в промежутке двух русских армий. Цель французского императора была ясна. Используя численное превосходство, разгромить поодиночке обособленные русские армии в приграничных сражениях и захватить столицу Литвы. Надо сказать, что оперативный план Наполеона имел ряд недостатков – был построен на недостаточно точных данных разведки, не был просчитан и вариант глубокого стратегического отступления русских войск.

По поводу планируемых сроков на проведение первоначальных операций Наполеона и всей кампании среди историков существуют различные точки зрения. В данном случае можно привести прямое свидетельство французского императора лишь о предполагаемой им продолжительности войны. 21 мая (1 июня) 1812 г. Наполеон писал из Позена своей жене императрице Марии–Луизе: «Я думаю, что через 3 месяца все будет закончено»[235]. Очевидно, он рассчитывал, что вся кампания уложится в рамки лета – максимум начала осени 1812 г. На первоначальные операции, результатом которых должны были бы стать поражения в пограничных районах русских армий, им отводилось, вероятно, от 1 до 2 месяцев, остальное время – на преследование оставшихся русских сил, занятие как можно большей территории, включая, в частности, Москву или Петербург, и заключение мирного договора, подписанного «на барабане» и ставящего политику России в прямую зависимость от Франции.

Комета 1811—1812 гг.

Русские планы

В 1812 г. Александр I не дал поймать себя в умело расставленные сети и не поддался соблазну первым нанести упреждающий удар. Собственно, до войны командованием решался главный и принципиальный вопрос: где встретить противника – на своей земле или в чужих пределах? Причем действительно существовал разработанный русский план 1811 г., по которому Россия и Пруссия при возможной поддержке поляков должны были начать военные действия. В частности, Александр I пытался договориться с поляками через посредничество А. Чарторыйского, обещая восстановление независимости и либеральную конституцию. В январе 1811 г. он писал к нему: «Наполеон старается вызвать Россию на разрыв, в надежде, что я сделаю промах и буду зачинщиком. Это было бы действительно ошибкой в настоящих обстоятельствах, и я решил ее не совершать. Но положение меняется, если поляки пожелают ко мне присоединиться. Усиленный 50 000 человек, которыми я был бы им обязан, а также 50 000 пруссаков, которые тогда без риска могут к нам примкнуть, и возбужденный нравственным переворотом, неизбежно бы тогда совершившимся в Европе, я мог бы без кровопролития добраться тогда до Одера»[236]. Этот превентивный план изначально оказался несостоятелен – патриотическое польское дворянство связывало свои надежды на возрождение былой Речи Посполитой только с именем Наполеона. Поскольку сначала не оправдались ожидания склонить поляков на свою сторону, а позже стало известно, что и пруссаки выступили на стороне Наполеона, от этих планов отказались.

Но русское командование до весны 1812 г. не исключало возможности перехода первыми границы, а для реализации этого плана проводились соответствующие мероприятия. В окружении же российского императора имелись лица, которые полагали, что начало концентрации французских войск к русским границам в начале 1812 г. можно было считать даже не разрывом отношений, а объявлением войны. Например, адмирал А. С. Шишков, подтверждая это суждение, считал, что движение войск Наполеона в феврале «показывало уже, не приготовление или начало намерений, но начало самих действий»[237]. Военный министр М. Б. Барклай де Толли уже 1 апреля 1812 г. докладывал из Вильно своему императору о полной готовности к форсированию р. Неман. Войска, полагал он, могут «тотчас двинуться»[238]. В ответ 7 апреля 1812 г. Александр I написал Барклаю: «Важные обстоятельства требуют зрелого рассмотрения того, что мы должны предпринять. Посылаю вам союзный договор Австрии с Наполеоном. Если наши войска сделают шаг за границу, то война неизбежна, и по этому договору австрийцы окажутся позади левого крыла наших войск… При приезде моем в Вильну окончательно определим дальнейшие действия»[239]. Таким образом, обстоятельства отказа от наступательных действий были отнюдь не техническими, а исключительно политическими. О том, что Барклай был готов перейти границу, свидетельствуют его приказы, отданные по армии для поднятия морального духа войск на случай открытия военных действий, а также задержка выплаты жалованья (за границей выдавалось по Особому положению), а оно было выплачено лишь после 22 мая 1812 г., когда появилась ясность, каким образом армия будет действовать[240].

Добавим, что на решение повлияли и данные разведки о более чем двукратном превосходстве сил противника. Александр I отлично знал и понимал, что Наполеон, собрав огромную по численности Великую армию вблизи русских рубежей и израсходовав на это очень большие средства, рано или поздно вынужден будет пересечь границу. Это был вопрос времени (май – начало июня) и нервов двух императоров. Российский монарх осознанно предпочел пожертвовать возможными военными преимуществами (предполагалось лишь занять часть Пруссии и герцогства Варшавского и, применяя тактику «выжженной земли» на территории противника, затем начать отступать к своим границам) в угоду политическим факторам. Он выиграл и стратегически – заставил «неприятеля» действовать по русскому сценарию, приняв четкое решение отступать в глубь России и использовать ту же тактику «выжженной земли», но на собственной территории. Русская концепция войны стратегически перечеркнула все изначальные планы великого полководца. Фактически, еще не начав военных действий в 1812 г., Наполеон уже проиграл сам себе.

В данном случае стоит акцентировать внимание на твердой позиции Александра I (также отраженной в переписке и во многих воспоминаниях современников), которая убеждала, что он не прекратит военные действия, даже если русским войскам придется отступать до Волги (как вариант в некоторых мемуарах – до Камчатки). Бескомпромиссная позиция Александра I нашла отражение и в официальных документах начала войны. В именном указе Александра I от 13 июня 1812 г., данном председателю Государственного совета и Комитета министров графу Н. И. Салтыкову, содержалась следующая фраза: «Проведение благословит праведное Наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной принудило Нас препоясаться на брань. Я не положу оружия доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве Моем»[241]. Тут в противовес можно вспомнить и фразу, оброненную Наполеоном, когда он уже покинул территорию России после провала кампании 1812 г. Ее (в нескольких вариациях) записали приближенные, и смысл сказанного заключался в словах: «От великого до смешного только один шаг»[242].

Вильно. Гравюра XIX в.

Удивительно другое. Все сторонние европейские наблюдатели перед началом военных действий не сомневались в конечном итоге в победе французов над Россией в 1812 г. Ведь фактически сам гениальный Наполеон двинул по дороге в Москву соединенные под его началом военные силы почти всей Европы. Уже это одно предрекало успешный исход. Какие могли возникнуть сомнения, когда были сконцентрированы и брошены в поход невиданные доселе воинские формирования (свыше 600 тыс. воинов)? Приведем одно из мнений, женщины, далекой от политики и военных реалий, графини Анны Потоцкой: «Принимая во внимание число наций, следовавших под французскими знаменами, самые скептические умы не могли сомневаться в успехе этого смелого предприятия. Кто мог оказать сопротивление подобным силам под предводительством выдающегося полководца?»[243] Но подобные расчеты делали и политики и военные деятели многих стран. Да и сам Наполеон в своих планах явно делал ставку на слабохарактерность Александра I и рассчитывал заставить его сделаться послушным его воле. Поразительно и то, что в стане антинаполеоновских сил, в первую очередь среди русских генералов, хватало людей, которые как раз пророчили французскому императору гибель в России, несмотря на собранные им громадные силы. И главное, смогли донести свое мнение до Александра I, а он выработал правильную идею борьбы с нашествием и бескомпромиссную, можно сказать, непоколебимую позицию.

Причем русский оперативный план военных действий (не сомневаюсь, что он существовал) зачастую осуществлялся в первый период войны в такой степени бестолково и путано, что ставил в тупик не один десяток исследователей. До сих пор они сами себе задают вопросы, на которые не могут найти исчерпывающие ответы, до сих пор иногда гадают и не поймут, почему так произошло. Именно по этой причине проистекают споры военных историков, и затем возникает многообразие точек зрения в исследовательской среде. Тактических промахов русские генералы допустили множество, правда, таковых было с избытком и у французских военачальников. Можно сказать, что русское командование вместе с армией прошло всю кампанию 1812 г. по лезвию ножа. Во всяком случае, такое ощущение возникает. Но, главное, русские генералы оказались победителями. Да еще какими!!!

С 1810 г. до начала войны в адрес высшего русского командования было подано довольно большое количество планов военных действий (как наступательных, так и оборонительных) с непобедимым доселе Наполеоном. Проекты поступали не только из среды российского генералитета. Письменные предложения передавались и иностранцами. Необходимо отметить, что комплекс предвоенных планов, ставший предметом анализа военных историков, ограничивается несколькими фамилиями: М. Б. Барклая де Толли (план 1810 г.), П. И. Багратиона, А. д’Алонвиля, К. Ф. Толя – П. М. Волконского. С известными оговорками к ним можно причислить предложения Л. И. Вольцогена, К. Фуля, Л. Л. Беннигсена. Всего насчитывалось порядка 40 планов[244]. Думается, что список составителей подобных проектов был еще больше, а анализ их содержания как свидетельство борьбы среди русского генералитета по вопросу о выборе пути и средств к достижению победы мог бы стать предметом самостоятельного исследования. В то же время большинство предложений служило лишь фоном и не оказало прямого влияния на выработку планов, так как по многим причинам они не отвечали требованиям реально складывавшейся и быстро меняющейся обстановки. Большая часть указанных нами авторов не знала многих важнейших деталей, необходимых для планирования, в силу отсутствия нужной информации, особенно о состоянии Великой армии Наполеона, а зачастую и русских сил, расположенных на границе.

И. С. Дорохов. Художник Дж. Доу. 1825 г.

Именно с этой точки зрения заслуживает внимания мнение одного из руководителей Особенной канцелярии военного министерства (то есть военной разведки) подполковника П. А. Чуйкевича, хорошо информированного лица, о состоянии французских войск. 2 апреля 1812 г. он написал в Вильно М. Б. Барклаю де Толли аналитическую записку «Патриотические мысли или политические и военные рассуждения о предстоящей войне между Россиею и Франциею». По занимаемому положению Чуйкевич имел доступ к разведывательным данным о силах Наполеона и был знаком с большинством военных проектов, которые, как правило, попадали в Особенную канцелярию и хранились в ее архиве. Это был документ, в котором был подведен обобщающий итог анализа данных, накопленных в течение длительного времени, и выработаны конкретные рекомендации русскому командованию.

Не касаясь всех вопросов, рассматриваемых в записке, ограничимся разбором основных положений, касающихся численности армии Наполеона и предложенной автором концепции ведения военных действий. Чуйкевич дал следующую оценку численности Великой армии, почти готовой перейти русскую границу: «По всем сведениям, которые военное министерство имеет, можно утвердительно сказать, что никогда Наполеон не предпринимал столь чрезвычайных мер к вооружению и не собирал столь многочисленных сил, как для предстоящей войны с Россиею. Они простираются до 450 тысяч, включая в сие число войска Рейнского союза, итальянские, прусские, швейцарские, гишпанские и португальские». «Рассмотрев силы России» (всего 200 тысяч человек) и проанализировав «род и причины употребляемой Наполеоном войны» («прославился быстротою в военных его действиях», «ищет генеральных баталий, дабы одним или двумя решить учесть целой войны»), он высказался за необходимость вести «оборонительную войну», придерживаясь при этом правила «предпринимать и делать совершенно противное тому, чего неприятель желает» (подчеркнуто в оригинале. – В. Б.). По его мнению, гибель 1-й и 2-й Западных армий могла иметь «пагубные для всего отечества последствия». «Потеря нескольких областей не должна нас устрашать, – писал автор, – ибо целость государства состоит в целости его армий». Концепция тактики в предстоящей войне, выдвинутая Чуйкевичем, заключалась в следующем: «Уклонение от генеральных сражений, партизанская война летучими отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии, недопускание до фуражировки и решительность в продолжении войны: суть меры для Наполеона новые, для французов утомительные и союзникам их нетерпимы». «Надобно вести против Наполеона такую войну, к которой он еще не привык…», «…соображать свои действия с осторожностью и останавливаться на верном»; заманить противника вглубь и дать сражение «со свежими и превосходящими силами», и «тогда можно будет вознаградить с избытком всю потерю, особенно когда преследование будет быстрое и неутомимое»[245].

Разъезд французской армии под Кочергишками. Гравюра Х. В. Фабер дю Фора. 1830-е гг.

Эта записка была написана специально для Барклая. Чуйкевич, вероятно, устно уже не раз докладывал ему свои доводы. Но, чтобы мнение разведки было учтено, военный министр потребовал представить официальное письменное заключение, каковым и явилось мнение Чуйкевича. По своему характеру записка была интересным эссе по прогнозированию войны, но вряд ли была воспринята современниками как план военных действий, хотя бы потому, что автор не являлся признанным авторитетом и не мог претендовать на это в силу своей молодости и небольшого чина. Ценность записки, на наш взгляд, состояла в убедительной аргументации идеи необходимости отступления. Вероятно, любой грамотный штабной офицер, имея несколько лет доступ к такому объему секретной информации, пришел бы к выводам, аналогичным сделанным Чуйкевичем.

Собранные разведывательные сведения, бесспорно, оказывали влияние на сам процесс выработки планирования, чему способствовали и высказываемые мнения наиболее компетентных представителей русской разведки, таких, как полковники Ф. В. Тейль фон Сераскеркен и А. И. Чернышев. Их аргументированные мнения о концентрации всех сил на главном театре военных действий, безусловно, способствовали тому, что русское командование окончательно отказалось в 1812 г. от стратегических диверсий в Северной Германии и на Балканах[246].

Необходимо признать, что сама идея русского командования об отступлении перед превосходящими силами противника оказалась плодотворной. Перед 1812 г. российский император и его военный министр победили в «битве мозгов». И благодаря блестяще действовавшей разведке они смогли разработать трехлетний стратегический план войны с Наполеоном. Первый период (1812 г.) – затягивание войны по времени и в глубь русской территории, а затем (1813 – 1814 гг.) – перенос боевых действий в Европу. Американский историк Э. Э. Крейе полагал, что планы российского императора в Европе после 1812 г. «связывались в первую очередь с повстанческим движением. Даже если Александр и не желал этого, он был вынужден унаследовать руководство национальным движением». Он рассматривал это движение «как инструмент своей политики, как грозное оружие, которого Франция должна быть лишена». Американский исследователь заодно также подверг сомнению тезис, что Александр I якобы был подвержен влиянию своих иностранцев–советников, напротив, он сделал вывод, что «политика царя выглядит как тщательно продуманный на длительную перспективу курс»[247].

Необходимо подчеркнуть, что в основу русской концепции легли идеи, совершенно противоположные наполеоновским замыслам. Последующие события лишь доказали правоту этого предвидения. В отличие от Наполеона (у которого тактические успехи должны были окончательно определить и расставить стратегические цели) Александр I на первое место в своей деятельности поставил стратегическую задачу, пожертвовав тактическими преимуществами. Перед отъездом в армию в 1812 г. Александр I уже допускал мысль «о возможности неприятеля пробраться до Петербурга». Об этом свидетельствует письмо Александра I графу Н. И. Салтыкову от 4 июля 1812 г. о вывозе государственных ценностей и учреждений из Петербурга[248]. Именно этим можно объяснить парадоксальный факт – утверждения многих французских авторов о том, что Наполеон в 1812 г. «лично» не проиграл ни одного сражения (при Красном и на р. Березине он смог, несмотря на огромные потери, оторваться от главных сил русской армии). Даже если согласиться с этим распространенным среди иностранных историков мнением, то что получилось в итоге – катастрофа и гибель наполеоновской армии, поскольку в стратегическом плане французский полководец проиграл кампанию 1812 г.! Русские его переиграли!

План Фуля

Собственно, предвоенный оперативный план русского командования историки традиционно связывают с так называемым планом Фуля. Карл Людвиг Август Фуль являлся прусским стратегом. В 1806 г., после поражения при Йене и Ауэрштедте, он прибыл в Россию с письмом от Фридриха–Вильгельма III, а затем был принят из прусских полковников генерал–майором на русскую службу Александром I. На него битый пруссак своими теоретическими познаниями и наукообразными схемами сумел тогда произвести сильное впечатление и впоследствии выполнял роль советника и учителя российского императора по военной теории. Ему–то и приписывают большинство историков русский операционный план военных действий в 1812 г.

То, что Фуль преподавал стратегию Александру I и являлся его советником по вопросу составления планов, не вызывает сомнений. Но был ли он осведомлен так же, как император или его военный министр? Представляется, что нет, так как его роль была заметной, но слишком преувеличена в сознании окружавших его людей.

Дело казаков Платова под Миром 9 июля 1812 г. Художник В. В. Мазуровский. 1912 г.

Внук Екатерины II, один из образованнейших людей своего времени, прошедший суровую и многолетнюю школу придворного лавирования, российский император в такой решающий момент менее всего мог доверить составление операционного плана генералу–схоласту, не имевшему ни малейшего командного боевого опыта. Русский царь, не доверявший никому, многоликий политик, склонный к колебаниям, известный и как искусный дипломат, и как ловкий изворотливый интриган, не решился бы вверить столь важное дело и, следовательно, раскрыть всю секретную информацию кабинетному теоретику, даже не знавшему русского языка. Здесь уместно привести свидетельство К. Клаузевица (некоторое время он был адъютантом этого генерала) об «изолированном» положении Фуля в среде русского генералитета перед войной: «Он не знал языка, не знал людей, не знал ни учреждений страны, ни организации войск, у него не было определенной должности, не было никакого подобия авторитета, не было адъютанта, не было канцелярии; он не получал рапортов, донесений, не имел ни малейшей связи ни с Барклаем, ни с кем–либо из других генералов и даже ни разу не сказал ни единого слова. Все, что ему было известно о численности и расположении войск, он узнал лишь от императора; он не располагал ни одним полным боевым расписанием, ни какими–либо документами, постоянно справляться с которыми необходимо при подготовительных мероприятиях к походу»[249].

Двойственный в делах и в мыслях Александр I, будучи великолепным актером, охотно прибегал к изворотливой маскировке своих замыслов и использовал лесть и обман как тонко отточенное оружие в государственной и житейской политике для достижения поставленных целей. Вряд ли его можно обвинить и в отсутствии ума или незнании людей. Как тонкий психолог, он не любил подставлять свою персону под удар мнения общества, всегда старался, подстраховываясь и оставаясь в тени, выставить на общий суд другое лицо как мнимого инициатора[250]. Прием, которым русский император неоднократно пользовался, и, надо сказать, с успехом, на протяжении всего своего царствования. Также и план Фуля, который, как известно, официально так и не был одобрен, относился как раз к числу мероприятий, рассчитанных на обман общественного мнения. Фигура Фуля была выбрана как подходящий объект критики военных кругов. Налицо был результат: почти не нашлось генерала в главной квартире, не бросившего камня в фулев огород. В наиболее резкой форме против плана Фуля выступил Ф. О. Паулуччи. Об авторе этого плана он заявил, что тот достоин одного из двух: «или сумасшедшего дома, или виселицы». Причем это не единичное мнение, аналогичные мысли высказывал тогда и А. А. Закревский в письме к М. С. Воронцову: «Проклятого Фуля надо повесить, расстрелять и истиранить, яко вредного человека нашему государству»[251]. Для русского монарха это было очень важно, поскольку роль армии выдвинулась на первый план: генералитет же ругал не императора, а его глупого советника. «Армия, – писал в своих мемуарах В. И. Левенштерн, – жестоко обвиняла генерала Пфуля, даже было произнесено слово “измена”»[252]. Миф о секретном «плане Фуля» был искусственно раздут, поскольку он обелял в глазах общества в первое время войны царя и в целом русское командование за тактику отступления.

Суть же плана, составленного Фулем в 1811 г., заключалась в следующем: в начале войны 1-я Западная армия, против которой были сосредоточены главные силы противника, должна была отступить от границы в укрепленный лагерь у местечка Дрисса, в то время как 2-я Западная армия должна действовать на фланг и тыл Великой армии. Весьма простой замысел, но его осуществление не было продумано в деталях. Начнем с того, что Фуль считал, «что Наполеон, оценив трудность продовольствия армии, неизбежно должен будет ограничить ее численность»[253]. Он полагал, что в Великой армии будет сосредоточено всего 260 тыс. человек (из них только 40 тыс. французов). Один только этот просчет ставил под сомнение целесообразность дрисской затеи. План не отвечал реальным требованиям сложившейся перед началом войны обстановки. Если вдаваться в частности, необходимо добавить, что к началу войны, вместо двух армий (как предлагал Фуль), войска были разделены на три, что само по себе свидетельствует об отказе от его проекта. Кроме того, произошло значительное усиление 1-й Западной армии за счет войск 2-й Западной армии. С оставшимися 40 – 45 тыс. бойцов армия Багратиона, в силу своей малочисленности, вряд ли могла успешно действовать, выполняя замысел Фуля, то есть нанести удар во фланг и тыл основных сил противника, которого планировалось задержать у Дрисского лагеря войсками 1-й армии. Самое главное, Фуль не знал не только разведданных о противнике, но даже не располагал нужными сведениями о численности и состоянии русских войск на границе (напротив, о том и другом был прекрасно осведомлен Барклай). По нашему мнению, русское командование уже отлично осознало, что армия Багратиона будет не в состоянии наступать против главных сил Наполеона, так как к этому времени располагало разведывательными сведениями о значительном численном перевесе трех французских группировок по сравнению с русскими частями. Исходя из этого, Багратион получил письменное предписание не вступать в дело с превосходящим его противником.

М. И. Платов. Гравюра С. Карделли. 1812 г.

По нашему мнению, сооружение в Дриссе укрепленного лагеря носило бутафорский и дезинформационный характер. Достаточно сказать, что Л. Вольцоген, выбиравший позицию для строительства лагеря, затратил на осмотр и съемку местности в 1811 г. всего полтора дня. Офицерами свиты по квартирмейстерской части инструментальная съемка местности была выполнена лишь в декабре 1811 г. Только 1 апреля 1812 г. белорусскому военному губернатору герцогу А. Вюртембергскому поступило высочайшее повеление выделить для строительства Дрисского лагеря 2500 рабочих «из самых ближних Витебской губернии уездов», а для присмотра за рабочими был выделен лишь запасной батальон Кексгольмского пехотного полка[254]. Строительно–инженерный замысел имел достаточно несложное решение, и само сооружение не потребовало от казны больших финансовых издержек, так как на его сооружение, в отличие от других военно–инженерных объектов, было мобилизовано лишь местное население («обыватели пограничных к Дриссе губерний»). Руководителем работ был назначен полковник свиты по квартирмейстерской части Ф. Я. Эйхен.

Другой любопытный факт – ни Фуль, ни Барклай, ни Александр I, ни другие авторитетные представители генералитета (кроме генерала К. И. Оппермана, предоставившего 7 июня отчет о поездке в Дриссу[255]) не видели лично этого лагеря до прибытия туда 1-й Западной армии. Правда, посылались адъютанты и военные специалисты в небольших чинах для проверок и докладов о ходе строительства. Это была обычная штабная практика того времени. Но неужели лица, считавшие дрисскую фланговую позицию краеугольным камнем при реализации плана отступления, и, что важнее всего, местом, где противник должен неминуемо попасть в ловушку или в крайне опасную ситуацию, не удосужились бы подтвердить и сверить на местности свои умозрительные предположения, от которых зависела, по Фулю, судьба войны?

Этого не происходило еще и потому, что не поступало приказа для такого генерального осмотра или частичной инспекции от незаинтересованного в этом по многим причинам императора. Но даже если царь ранее и считал возможным использовать эти укрепления, то по прибытии в Дриссу он столкнулся с оппозицией генералитета и военных инженеров, высказавшихся о невыгодности избранной позиции и недостроенности лагеря. В первую очередь против выступил Барклай. 25 июня он писал Александру I: «Я не понимаю, что мы будем делать со всей нашей армией в Дрисском лагере?»[256] Этот укрепленный лагерь, помимо чисто местных позиционных недостатков (в тылу у него находилась Западная Двина), не прикрывал ни одну из стратегически важных дорог и не был защищен с флангов. «Если бы Наполеон сам направлял наши движения, – вспоминал А. П. Ермолов, – конечно, не мог бы изобрести для себя выгоднейших»[257].

Разработчики «истинных» планов

Барклай был, без сомнения, наиболее компетентным и облеченным доверием императора лицом, в чьи обязанности входила окончательная разработка операционного плана. Анализ эволюции мыслей Барклая о предстоящем столкновении с Наполеоном позволяет проследить изменения во взглядах русского командования на войну и выявить этапы планирования. Штабы разрабатывали планы, основывая их на принципиальных решениях ответственных командиров. Единственный, кто из царского окружения мог претендовать на эту роль, был Барклай де Толли. Как военный министр, он отвечал в целом за подготовку к войне, как генералу, ему вверялась самая большая по численности 1-я Западная армия. О его взглядах на ведение войны сохранились противоречивые свидетельства. Начиная с известного дореволюционного историка М. И. Богдановича, ссылавшегося на мемуары М. Дюма, на сегодняшний день в литературе утвердилась точка зрения, что еще в 1807 г. Барклай в разговоре с немецким историком Б. Г. Нибуром предложил план заманивания Наполеона вглубь страны, который и был осуществлен полководцем в 1812 г.[258]

Если даже поверить в истинность этого утверждения, то здесь налицо попытка возвысить чисто эмоциональное отношение в 1807 г. частного лица на уровень холодной и расчетливой официальной стратегической теории 1812 г. Мнение Дюма–мемуариста носит легендарный характер и как свидетельство, полученное из третьих рук (Барклай – Нибур – Дюма), должно быть взято под большое сомнение. Даже если такой разговор имел место, то одно дело – частное мнение командира бригады, не несущего ответственности за свои слова, коим был Барклай в 1807 г., и совсем другое – план военного министра, принятый после серьезного анализа всех деталей обстановки и трезвой оценки последствий. Так же сомнительна и другая логическая линия, прослеженная М. И. Богдановичем, что якобы разговор с Барклаем Нибур передал Г. Ф. К. Штейну, от него по цепочке план узнал К. Ф. Кнезебек, а затем Вольцоген, а потом уже Фуль и Александр I[259]. Версия, которую очень хорошо принимали на веру в ХIХ столетии, для нашего времени чересчур сложна, этот разговор, передавшийся через пять слушателей, можно сравнить только с испорченным телефоном.

Дворец в Вильно (совр. Вильнюс), где останавливался Наполеон

Необходимо заметить, что большинство авторов предвоенных планов выступали за ведение оборонительных действий, и среди них проект Фуля отличался лишь деталями, суть которых состояла в создании фланговой позиции, ставившей под угрозу коммуникационную линию противника. При сравнении планов Фуля и взглядов Барклая надо сказать, что в основе их лежала однотипная концепция. Но, по замечанию В. В. Пугачева, идеи Фуля были изложены «в такой педантично–абстрактной, не считающейся с реальностью форме, что его предложения не могли осуществиться даже в самой минимальной степени»[260]. Это мнение ученого наталкивает на мысль, что план Фуля уже в 1811 г. должен был маскировать настоящий ход подготовки к войне. Кроме того, несмотря на формальный момент сходства, планы Фуля и Барклая по существу были противоположны в предлагаемых мероприятиях для реализации отступления. Проекты Фуля четко, чуть ли не по часам, регламентировали все действия войск и тыловых учреждений, привязывали все передвижения армий, вне зависимости от возможных ситуаций, к избранной им фланговой позиции, которая мыслилась как панацея от полководческого гения Наполеона. Весь комплекс военно–оперативной документации свидетельствует, что разработанный Фулем план, от отдельных действий до общего замысла, не соответствовал его четко расписанным указаниям. Напротив, в представленных на рассмотрение планах Барклая везде присутствовала мысль, что реальности войны могут оказаться богаче довоенных представлений и предвидений. Его фраза «действовать по обстоятельствам» звучала как лейтмотив, и она очень часто встречалась в проектах, приказах, деловой переписке военного министра. Опыт предшествующих войн глубоко видоизменил и тактику боевых действий, и саму русскую военную доктрину. Барклай понимал, что командующему необходимо предоставить широкую самостоятельность в выборе тактических решений, а не сковывать жесткими рамками планов, расписанных с прусской методичностью и мелочностью. Не случайно в его проектах сразу закладывались несколько возможных ситуаций, лишь контурно определялись действия русских частей и не ставились точные ограничения в географических пределах, что создавало предпосылки для проявления инициативы младшим военачальникам. Инвариантность – вот принципиальное отличие взглядов Барклая от фулевских планов–регламентов.

Переписка между Барклаем и главнокомандующими армиями и командирами корпусов свидетельствует, что в Петербурге в марте 1812 г. была выработана идея операционного плана и принято решение при приближении Великой армии перейти первыми границу, а затем начать отступать на свою территорию, тем самым затруднить движение противника[261]. Предполагалось, что Наполеон основные силы соберет в районе Варшавы, поэтому наступать будет 1-я Западная армия, а армия Багратиона начнет отступление на Житомир и Киев. Глубина фронта русских действий на территории противника предполагалась минимальной, тем более что Наполеон форсировал движение к русским границам. 4 апреля, узнав о занятии французами Кенигсберга, Барклай писал Александру I: «Едва ли можно будет нам правым корпусом и первою армиею предпринять ни что другое, как только опустошение некоторого пространства неприятельской земли»[262].

Если русская стратегия к этому времени была уже выработана, то операционный план не был окончательно оформлен. В письме от 4 апреля к императору Барклай указывал, что начальникам армий и корпусов необходимо разработать «начерченные планы их операций, которых они по сие время не имеют»[263]. В ответ на предложение наступательных действий Александр I вынужден был послать копию австрийско–французского союзного договора и предложил подождать его приезда в армию, чтобы окончательно определить дальнейшие действия. Уже который раз внешнеполитические моменты заставляли колеблющегося российского императора пересмотреть планы.

Корректировка русских планов перед началом войны

С приездом Александра I в Вильно 14 апреля 1812 г. начался заключительный этап выработки русского плана. После войны Барклай в «Объяснениях о военных действиях 1-й Западной армии», отвечая на вопрос, можно ли было предпринять войну наступательную, писал: «С самым начатием ее, среди народов нам уже неприязненных, мы подвергли бы себя и с флангов и с тылу опасности… Не оставалось ничего более, как вести войну оборонительно; и она, таким образом, с совещания общего предпринята»[264]. Но борьба в высших штабных сферах вызывала колебания в вопросе, начинать ли первыми или дождаться перехода границ Наполеоном. Да и сам Барклай, как свидетельствуют его инструкции генералам в апреле 1812 г., предлагал занять часть территории противника в целях искусственного удлинения глубины района отступления[265]. Это было оправданное решение с военной точки зрения, но не брались в расчет внешнеполитические соображения. От инициативы в военных действиях пришлось отказаться, лишь вероятно, по настоянию Александра I. Кроме того, сведения разведки не оставляли сомнений, что Наполеону удалось создать численное превосходство на всей протяженности границ с Россией. Уже весной 1812 г. благодаря разведке все симптомы нападения стали настолько явными, что официальное мышление на всех уровнях – военном и гражданском – находилось во власти твердой уверенности, что Наполеон собрался воевать в самом ближайшем будущем. Так, например, после инспекционной поездки Александра I перед войной в 1-й пехотный корпус штабные офицеры П. Х. Витгенштейна уже отвечали на расспросы своих коллег о будущих действиях: «Мы будем отступать». – «Далеко ли?» – «Хотя бы и до Волги»[266].

А. И. Остерман–Толстой. Художник Дж. Доу. 1820–е гг.

В это же время было решено использовать средства, которые больше соответствовали реальным возможностям страны и соотношению потенциалов, то есть вести борьбу на истощение противной стороны. Несмотря на известное колебание в выборе пути и средств для достижения победы, русское командование к началу войны твердо решило первое время отступать. Об этом свидетельствует служебная переписка руководителей армии и комплекс мер, осуществленный накануне войны по эвакуации территории: вывоз ценностей, архивов, продовольствия и людей, реквизиции и уничтожения мельниц, магазинов и т. д.[267].

Для прояснения вопроса об операционном плане необходимо также четко определить, кто же командовал русскими войсками в начале войны, ведь между любым замыслом и результатом стоит исполнитель. Он может совершенствовать замысел, а может и исказить. Пугачев, вслед за Омельяновичем и П. Вороновым, считал, что фактическим главнокомандующим был Александр I[268]. Действительно, на основании § 18 «Учреждения для управления Большой действующей армией» Александр I, прибыв к армии, автоматически становился ее главнокомандующим. Этот параграф гласил: «Присутствие императора слагает с Главнокомандующего начальство над армиею, разве бы отдано было в приказе, что главнокомандующий оставляется в полном его действие»[269]. Соответствующего приказа отдано не было.

Барклай де Толли, человек военный, сам принимавший участие в разработке «Учреждения…», строил свои отношения, строго придерживаясь буквы закона. «Меня удивляло, – писал адмирал А. С. Шишков, – что государь говорил о Барклае, как о главном распорядителе войск; а Барклай отзывался, что он только исполнитель его повелений»[270]. Многие современники, входившие в окружение царя, имели тогда основание считать императора главнокомандующим армией. Так, например, перед войной флигель–адъютант А. И. Чернышев, достаточно хорошо ориентировавшийся в коридорах власти, находясь в Вильно, написал в поднесенном Александру I проекте: «Так как Его Императорскому Вел–ву угодно было встать лично во главе своих армий…»[271]

Военный министр от имени императора отдавал приказы другим главнокомандующим, что в некоторой степени ставило его выше П. И. Багратиона и А. П. Тормасова, обладавших, как первые лица в армии, абсолютно равными правами. Но в своей армии он не мог чувствовать себя полноправным хозяином и считал себя первым помощником императора. В первом приказе, изданном Барклаем в начале войны, речь шла об Александре I, как о начальствующем над армией. В приказе говорилось: «…приспело время… предводимым самим монархом, твердо противостать дерзости и насилиям…»[272] Не случайно, что в знаменитом письме к Александру I о необходимости его отъезда из армии авторы этого послания (А. С. Шишков, А. А. Аракчеев, А. Д. Балашев) первую причину видели в том, что «государь император, находясь при войсках, не предводительствует ими, но представляет начальство над оными военному министру, который, хотя и называется главнокомандующим, но, в присутствии его величества, не берет на себя в полной силе быть таковым с полной ответственностью»[273].

Фактически же император постоянно вмешивался в управление и старался направлять ход событий. Даже корпусные командиры, не говоря уже о Багратионе и Платове, были обязаны представлять ему рапорты, сверх присылаемых Барклаю. Такое положение очень устраивало монарха и фактически так было и до этого, в 1805 г., и после, в 1813 – 1815 гг. Неудачи в любой момент можно было списать на главнокомандующего, а лавры побед всегда присвоить себе. Подтверждением тому, что император предвидел ситуацию в случае неудачи, находим в его письме к Барклаю от 24 ноября 1812 г. «Принятый нами план кампании, – писал Александр I, – по моему мнению, единственный, который мог еще иметь успех против такого врага как Наполеон… неизбежно должен был, однако, встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который… должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля вглубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому подготовился…» Это письмо имеет важное значение для нашей темы. Смысл первой фразы («принятый нами план…») можно истолковать двояко: 1) что Александр I считал создателями плана себя и военного министра; 2) подразумевал более широкий круг – свое военное окружение. Но письмо было адресовано Барклаю, и в тексте царь обращается только к нему: «Как только план был принят, нужно было подготовить все для его исполнения. Мы вполне располагали для этого временем и, однако, многого не было сделано». Далее, император высказал претензии Барклаю, перечислив ряд мероприятий, на которых он настаивал и которые не были выполнены[274]. Весь текст письма свидетельствует, что российский монарх под творцами и исполнителями плана имел в виду только себя и своего министра. Из письма, правда, неясно, как подготовился Александр I, ожидая «с самого начала… осуждения». В данном случае он подставил сначала Фуля, сделавшегося первым объектом «осуждения» военными кругами, второй жертвой для общественного мнения России стал сам Барклай. Перед отъездом из армии российский император обсуждал с ним образ действий против Наполеона. Не сохранилось сведений о «высочайших инструкциях», но известно, что обещал делать Барклай из его письма Александру I от 27 января 1813 г.: «Я уверил Ваше Вел–во, что не подвергну опасности бесполезной или несвоевременной гибели Вашу армию, единственную опору Отечества, и, если не буду в состоянии нанести неприятелю решительных ударов сначала, то вся моя надежда будет основана на ведении кампании в позднее время года. Я сдержал свои обещания». Еще ранее, 24 сентября 1812 г., он писал тому же адресату: «Я избегал известное время генерального сражения вследствие зрело обдуманных оснований, не обращая внимания на все разговоры по этому поводу…»[275] Это подтверждается перепиской Барклая под Смоленском с Александром I и Багратионом. 30 июля 1812 г. он писал монарху о задаче не подвергнуть «опасности Государство наше без всякой нужды, тем более, что Высочайшая воля Ваша есть Государь продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности обе армии». 27 июля 1812 г. главнокомандующий 1-й Западной армией писал в аналогичном ключе Багратиону: «…все дела наши теперь состоят только в том, чтобы выиграть время и дать сформироваться новым нашим внутри России войскам»[276].

Подтверждение выбранной системы войны мы находим в предназначенных для опубликования в прессе известиях Главной квартиры, просматриваемых перед отсылкой императором в первые дни после начала войны. Содержание сообщений недвусмысленно свидетельствовало о принятии отступательной тактики. Так, 17 июня писалось: «Опыты прошедших браней и положение наших границ побуждает предпочесть оборонительную войну наступательной, по причине великих средств, приготовленных неприятелем на берегах Вислы…»; войска приступили «к занятию назначенных заблаговременно им мест»; за 5 дней русские корпуса не были атакованы; что «начало весьма различное от того, каким прочие войны императора Наполеона означались». В известиях от 23 июня уже разбирались первые результаты русского замысла: «По всем обстоятельствам и догадкам видно, что принятый нами план кампании принудил французского императора переменить первые свои распоряжения, которые не послужили ни к чему другому, как только к бесполезным переходам, поелику мы уклонились от места сражения, которое для него наиболее было выгодно. Таким образом, мы отчасти достигли нашего намерения, и надеемся впредь подобных же успехов»[277]. Любопытно отметить, что известия были рассчитаны только на общественные круги. В приказах же и обращениях командования к армии неоднократно указывалось на скорое генеральное сражение.

Атака гусар Я. П. Кульнева 20 июля 1812 г. Литография Н. С. Самокиша. Начало XX в.

Конечно, нет оснований говорить о безусловном доминировании Александра I. Но в дуэте император – военный министр первую скрипку должен был играть император, возложивший на себя контрольные функции; он же выступал координатором действий всех армий. Барклай как практик являлся главным советником и исполнителем царских идей. В решении практических вопросов ему предоставлялась самостоятельность, но и она ограничивалась силой иерархического неравенства. Барклай как личность проигрывал перед искушенным в интригах венценосным дипломатом. Что же касается общего планирования, то идея отступления, по–видимому, разрабатывалась Александром I вместе с Барклаем, но главную роль играл все–таки император. Он же в начале войны попытался взять на себя общее руководство. Это оказалось ему не под силу. Когда из–за ряда совершенных ошибок события вышли из–под контроля и сложилась непредусмотренная планами ситуация, чреватая серьезными осложнениями, Александр I незамедлительно покинул войска, оставив главнокомандующих самих искать выход из создавшего положения.

Принятая оборонительная стратегия повлияла и на выработку операционного плана военных действий. В этом вопросе среди историков существуют расхождения. Разногласия порождены противоречивостью источников, в первую очередь военно–оперативной документацией начала войны, что создает простор для самых различных трактовок и концепций. Например, трудно согласовать декларативные заявления командования о желании дать сражение вплоть до Бородина с реально прошедшими событиями и выработанной концепцией отступления. Расхождения во всех вариантах плана отступления начинались по вопросу о том, где и при каких обстоятельствах предполагалось остановиться самим и остановить французов.

Манифест императора Александра I о создании ополчения для защиты Отечества от 6 июля 1812 г.

В источниках встречаются упоминания о существовании «общего операционного плана»[278], который, представляя собой, видимо, нечто среднее между стратегическим и операционным проектом действий, давал командно–штабному составу армий общую ориентировку, не содержал четких указаний и не ставил ясных и конкретных задач. Сам операционный план или, вернее, представление о предполагаемых тактических действиях русских войск, можно воссоздать по имеющимся инструкциям Барклая главнокомандующим армиями, командирам корпусов и военно–оперативной переписке. Условно говоря, план предусматривал применение «отступательной тактики» в отношении основной группировки противника с целью достижения равенства сил, и активные действия против его слабых флангов.

План был обусловлен стратегической концепцией и разрабатывался совместно Барклаем и Александром I, но преобладающая роль, как практику, принадлежала военному министру, царь же лишь выполнял контрольные функции. Действия русских войск как обороняющейся стороны были поставлены в зависимость от направления движений основных сил Великой армии, поэтому вследствие поступления разведданных вносились изменения и план постоянно корректировался.

Как предполагалось действовать в начале войны, ясно из инструкции П. И. Багратиону от 12 июня 1812 г. Барклай считал, что главные силы Наполеон сосредоточил между Ковно и Меречью, поэтому М. И. Платову предписывалось от Гродно действовать на тыл и фланг переправившегося противника, Багратион же должен подкрепить эти действия. 1-я Западная армия должна была начать отходить к Вильно, а затем к Свенцанам. Маршрут отступления 2-й армии намечался через Минск к Борисову.

Барклай считал, что Наполеон с исходных позиций между Ковно и Meречью нанесет главный удар в направлении Вильно. В это время отвлекающие действия Платова во фланг и тыл противника будут способствовать медленному отступлению 1-й армии и дадут возможность Багратиону перейти на Минскую дорогу. Но действия, предпринятые Наполеоном, не во всем соответствовали предположениям русского командования. Хотя разведка в целом верно обрисовала отправные моменты возможных движений Великой армии, Наполеон главные силы переправил у Ковно и начал наступление против 1-й армии, угрожая ее правому флангу. В связи с задержкой переправы центральной группировки Э. Богарне Платову не удалось выполнить поставленную задачу из–за отсутствия в предполагаемом районе противника. Вследствие же приказа Александра I, полученного Багратионом 18 июня[279], был изменен маршрут отступления 2-й Западной армии, и она, двинувшись в новом направлении на Новогрудок, не смогла своевременно прикрыть дорогу на Минск.

Таким образом, из–за не совсем точной оценки предполагаемых движений французских корпусов и ошибочного царского приказа русские армии оказались в критическом положении и в самом начале войны вынуждены отказаться от действий согласно операционному плану.

Парадоксально, но 18 июня Барклай в донесении Александру I об отходе 1-го пехотного корпуса писал, что ожидает приказаний, поскольку ему неизвестны предположения насчет будущего[280]. Положение не изменилось и через месяц. 12 июля Барклай следующим образом оценивал ситуацию, докладывая императору о сближении 1-й и 2-й Западных армий: «Каждая из них совершенно независима и нет определенного плана операций, который бы направлял их действия»[281]. Можно положительно сказать, что русские войска в первый период войны не смогли руководствоваться четким и согласованным операционным планом и в своих действиях руководствовались лишь стратегической концепцией ведения войны и вытекавшими из нее установками. Все же необходимо сказать, что благодаря полученным разведывательным сведениям русское командование было точно осведомлено о дате начала войны и, предположительно, о местах переправы Великой армии. Все командиры корпусов заранее получили предписания и точно знали, как они должны действовать против наполеоновских войск. Война 1812 г. не стала неожиданностью для русских генералов и их солдат, к ней подготовились.

Витебск в XIX в.