Направить в гестапо

IX. День рождения

В желудке Порты боролись за пространство четырнадцать кружек пива, девять стаканчиков водки и семь абсента, а сам Порта, шатаясь, тащился по залу к пианино.

Шел он на согнутых ногах, поскольку был так пьян, что не мог контролировать мускулатуру. Его заносило из стороны в сторону, он икал, хватался за столы и стулья, чтобы не упасть, то и дело смахивая на пол бутылки и стаканы. Три раза падал, и его приходилось поднимать на ноги.

Наконец Порта достиг своей цели, но эти усилия оказались невыносимыми для беспокойного содержимого его желудка. Повалясь на пианино, Порта открыл рот и позволил всему вылиться.

Пианист свалился навзничь с табурета.

— Грязная свинья! — заорал он. — Смотри, что ты наделал с моим инструментом!

Вместо ответа Порта лишь непроизвольно взмахнул рукой и свалил на клавиши полную кружку пива. Шатаясь, подошел к табурету и грузно плюхнулся на него. Сосредоточенно нахмурился и толстыми, как сардельки, тяжелыми, как свинцовые гири, и дрожащими, как соломинки в бурю, пальцами, забренчал подобие хорошо знакомой мелодии.

Поилец Бернард вскочил на стол и двумя бутылками шампанского принялся отбивать такт о потолок. Зал огласился звучанием пьяных голосов, лишь отдаленно приближавшихся к унисону:

He присоединился к хору только Малыш. На колене у него сидела девица, он неторопливо раздевал ее с тем же небрежным упорством, с каким можно ощипывать курицу. Девица то сучила ногами, то вопила, не зная, наслаждаться ей или возмущаться.

Пианист, будучи уже не в состоянии выносить вида своего инструмента, залитого пивом и рвотой, сделал решительную попытку согнать с табурета Порту. Порта перестал играть, любовно обвил его шею руками и сжал их. Через несколько секунд несчастный пианист летел головой вперед в сторону кухни. У самой стены он упал к ногам Хайде и почти коматозного Барселоны.

В то время, когда шло это веселье, по коридору фульсбюттельской тюрьмы двигалась мрачная процессия. Шестеро солдат в мундирах СД, священник, врач, несколько судебных чиновников и старушка. Шли они медленно, чуть ли не с трудом, к обитой зеленым сукном двери в конце коридора. Казалось, им хочется оттянуть тот миг, когда они повернут дверную ручку и войдут. Но этот миг все-таки наступил, и процессия медленно прошествовала в находящуюся за дверью комнату.

Через четверть часа дверь открылась снова, и процессия вышла в коридор. Теперь все шли быстрее. Шестеро солдат из СД, священник, врач и несколько судебных чиновников. Только вот старушки с ними уже не было.

Шум, несшийся из «Трех зайцев» на Давидсштрассе, был слышен с ужасной ясностью за несколько улиц — даже в лазарете на Бернхард Нохтштрассе, где завидующие пациенты беспокойно метались, ворочались и бранились. Это был шум безудержного, кружащего голову, одуряющего пьянства, и вырывался он в ночь в нескончаемом крещендо.

Владелец «Трех зайцев», широко известный как Поилец Бернард, отмечал свой день рождения в особой комнате в задней части бистро. Допущены туда были только самые привилегированные из завсегдатаев.

Первым там появился Малыш — вскоре после полудня. Нашел он Поильца сидевшим на маленькой стремянке и руководящим подготовкой к вечернему увеселению. По комнате были протянуты бумажные гирлянды и китайские фонарики, по углам стояли ящики с пивом и шампанским.

— Кое-кто сказал, что у тебя день рождения, — начал Малыш.

Бернард кивнул.

— Кое-кто прав.

— Отлично, — сказал Малыш. — В таком случае, поздравляю. Я только хотел сперва удостовериться.

— Да? — Бернард посмотрел на него и понимающе улыбнулся, потом повернулся на стремянке и крикнул парню, шатавшемуся под ящиком пива: — Не туда, болван! Вот сюда, в угол!

Малыш проводил ящик жадным взглядом, потом небрежно повернулся снова к Поильцу.

— Ты… э… устраиваешь небольшую попойку?

— Совершенно верно. — Бернард высморкался прямо в громадную кастрюлю с мясом. Равнодушно поглядел на него. — Ничего, это всего-навсего мешанина, еще чуть-чуть приправы ей не повредит. Один черт, там все приобретает одинаковый вкус. Одна из девчонок на той неделе вывалила туда кофейную гущу — никто и слова не сказал. Все перемешивается, разницы не ощутишь.

— Да, — сказал Малыш, — надо полагать. — И в изумлении поглядел на ряды бутылок за стойкой. — Кто будет разделываться со всем этим?

Бернард посмотрел на него, потом повернулся и плюнул в открытое окно.

— Мои друзья, — ответил он прямодушно.

Малыш хмыкнул, не зная, заявить ли, что он один из самых близких знакомых Поильца, или избрать какую-то другую тактику.

— Мы скоро отбываем, — решился он, утирая тыльной стороной ладони жаждущий рот.

Поилец кивнул без малейшего сочувствия.

— Да. Так оно и ведется.

— Нас посылают обратно на фронт, — упорствовал Малыш. — Батальон уже почти полностью укомплектован. Мы получили новые танки и все прочее — но, смотри, никому не слова, это считается совершенно секретным. Такому другу, как ты, я могу доверять, только распространяться по этому поводу не надо.

— И в голову не пришло бы, — ответил Бернард. — Не знаю никого, кому это интересно.

Он встал на верхнюю ступеньку стремянки и стал прикреплять бумажную цепь к потолку над своей головой. Стремянка стояла твердо, но Поилец опасно пошатывался. Он задолго до завтрака начал пить пиво.

— Осторожно, — сказал Малыш, протягивая громадную мозолистую руку. — Ни к чему ломать себе шею в день рождения. — Он подпер ладонью спину Бернарда и обаятельно улыбнулся. — Сколько тебе стукнуло?

— Сорок два — и можешь взять пару бутылок пива, выпить за мое здоровье, если хочешь.

Рука Малыша тут же протянулась к ближайшему ряду бутылок, огромная лапища ухватила две. Одну он протянул Бернарду, другую поднес ко рту, ухватил пробку зубами и стал открывать ее.

— Погоди минутку, — сказал Поилец. Протянул руку и посмотрел Малышу в глаза. — А подарок где? Не годится приходить, поздравлять и пить мою выпивку без подарка.

— Это верно, — искренне согласился Малыш, опуская бутылку. — Подарок при мне. Хорошо, что напомнил. Память у меня дырявая.

Он полез в глубокий карман брюк и вытащил розовый бумажный пакетик.

Бернард поглядел на него с любопытством.

— Что там?

— Ни за что не догадаешься, — ответил Малыш, открывая бутылку. — Ни в жизнь. Именно то, что тебе нужно.

Бернард разорвал бумагу, обнаружил дешевую открывалку для бутылок и с бранью швырнул ее в дальний конец комнаты.

— Это уже десятая, какую я получаю сегодня! Что, у вас, идиотов, совсем нет воображения?

— Главное — внимание, — ответил Малыш. Запрокинул голову и вылил половину бутылки прямо в горло. — Тебе никто не говорил этого?

— К черту внимание! — проворчал Бернард. — Кому нужно пятьсот паршивых открывалок?

— Что делать, — глубокомысленно ответил Малыш. — На днях рождения никогда не получаешь того, что тебе действительно нужно.

Выпив за здоровье Бернарда, Малыш остался. Он помогал убирать комнату и пил за здоровье хозяина как пиво, так и более крепкие напитки. А когда начали появляться первые гости, стал приветствовать их и ухаживать за ними. Потом гости выпили за здоровье Бернарда, и Малыш присоединился к ним, потом появились еще люди, были произнесены еще тосты, так что еще до официального начала празднества Малыш высунул голову в окно и сунул пальцы в горло, чтобы освободить место для очередных возлияний.

Порта явился, когда все давно уже были в сборе. Было ясно, что он останавливался кое-где по пути. Протиснувшись через толпу, он сильно хлопнул Бернарда по спине.

— С днем рождения! С днем рождения! С днем… кстати, ты получил мой подарок?

— Это какой? — недоверчиво взглянул на него Бернард.

— Открывалку в форме женщины — ее должен был передать Малыш.

— Да, получил, — с презрением ответил Бернард.

— Ну и отлично. Это от меня и Малыша. Совместный подарок. Мы выбирали его вдвоем. Сказали — как раз то, что нужно старине Поильцу Берни. Сбережет его зубы. Его вставные зубы. Мы думали, ты обрадуешься. Думали…

— Да кончай ты! — проворчал хозяин, отталкивая его в сторону.

По ходу вечера мы, пока еще не утратили способности двигаться, сели за ужин. Было много давки, толкотни и общей ругани, завязалось две-три потасовки, несколько стульев были сломаны, но в конце концов все уселись примерно так, как им хотелось. Бернард позвал двух официанток, одетых — чрезмерно, по мнению кое-кого из присутствующих — в черные штанишки и передники величиной с почтовую марку.

— Эй, Хельга! — окликнул Порта одну, когда она шла к нему с тарелкой, — Малыш говорит, ты выбрила кое-что, как французская шлюха! Это правда? Можно пощупать?

Хельга плюхнула перед ним тарелку с капустой и молча удалилась, надменно вертя туго обтянутым черными штанишками задом. Порта заржал как жеребец, стукнул кулаком по столу и угодил прямо в тарелку.

В конце ужина мы поздравили Бернарда с днем рождения пьяной песней. Правда, ко дню рождения песня никакого отношения не имела, так как посвящалась почти исключительно сексу в его самых непристойных проявлениях, однако Бернард принял ее как подобающую дань уважения человеку, отмечающему сорок второй год жизни на белом свете.

Пили мы так много, что среди нас не было ни одного, кого еще не вырвало. С пьяным ощущением собственной силы мы схватили хозяина и принялись качать. На третий раз все грузно повалились, и Бернард оказался погребенным под нами. Порта, шатаясь, влез на стол и затопал, требуя тишины. Хайде поддерживал его, колотя бутылкой о бутылку. Бутылки вскоре разбились, и лежавших на полу обдало дождем осколков.

— Закройте свои паршивые пасти! — крикнул Хайде. — Йозеф Порта хочет говорить!

Мы наконец угомонились, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только-только отрыжками, громкой порчей воздуха, звуками рвоты и бульканьем пива.

— Поилец Бернард, — начал сурово Порта, — Поилец Верни, наш старый друг Берни, сегодня тебе сорок два, и мы все знаем, что ты такая мразь, какой свет не видел, но все-таки любим тебя за это! И широко раскинул руки, чуть не упав со стола. — Мы все мразь! — воскликнул он звенящим, ликующим голосом. — Вот почему сегодня мы здесь, пьем за здоровье самой большой среди нас мрази! А теперь споем еще одну песню — раз, два, три!

Он принялся отбивать такт ногами но столу. Одну ногу он занес слишком высоко и опустил слишком сильно. Она прошла мимо стола и угодила на колени Хайде. Оба укатились бранящимся клубком под стол.

В торце стола Малыш ухватил Хельгу и маниакально пытался сдернуть ее черные штанишки. Хельга изо всех сил пиналась и кусалась. Кое-кто стал заключать пари на возможного победителя.

Хайде остался под столом, пьяно привалился к чьим-то ногам и разговаривал сам с собой. Речь шла о войне и участи солдата. Это было очень занудно, и не удивительно, что вскоре он впал в ступор.

Барселона, оказавшись рядом с Поильцем Бернардом, принялся назойливо рассказывать ему об Испании. Он вечно рассказывал о том, что повидал там, каждому, кто слушал или по крайней мере молчал из вежливости. Почему-то его демонстрация боя быков и отражения танковой атаки где-то под Аликанте нераздельно сливались, и в конце концов он забегал по комнате, склонив голову в изображении быка и паля из воображаемого автомата прямо в пол.

— Черт возьми, что это должно означать? — спросил Порта, выползая из-под стола и хлопая глазами на пробегавшего мимо Барселону.

Барселона резко остановился, с пьяным достоинством поглядел на Порту и сел.

— Под Аликанте я добился одного из самых значительных военных успехов, — очень холодно произнес он. Взял чью-то кружку пива, осушил и с явным удовлетворением утер рот.

— К черту твои военные успехи, — сказал Порта. — Лучше расскажи о той испанской шлюхе, которую ты трахал.

Вспоминая, Барселона начал так неистово икать, что не схвати Старик его за шиворот, непременно упал бы на пол.

— Упился вдрызг, — с отвращением сказал Порта.

Барселона подался к нему, хотя Старик не разжимал хватки.

— Обер-ефрейтор Йозеф Порта, — заговорил он заплетающимся языком, сливая все в одно бесконечное слово, — предупреждаю в сто двадцатый раз: обращайся ко мне, как положено. Я фельдфебель, становой хребет немецкой армии.

— Какой там к черту хребет! — презрительно ответил Порта. — Старый пьяница вроде тебя?

Он, шатаясь, подошел к стойке, привалился к ней, схватил ближайшую бутылку и сорвал пробку. Раздался хлопок, похожий на выстрел — в бутылке было шампанское, — и половина гостей тут же нырнула под стол. Порта поднял бутылку ко рту и стал пить большими глотками.

— Я любитель искусства! — прокричал Барселона в эту сумятицу.

Порта повернулся к нему.

— Ну и пошел знаешь куда? Герр фельдфебель, — добавил он саркастически.

— Не только я, — продолжал тот, — но и мой дорогой друг Бернард. Он тоже любит искусство.

Барселона качнулся к Бернарду и крепко, слюняво чмокнул его в лоб в знак великой дружбы. На лице Поильца появилась глупая улыбка. Возвращаясь в прежнее положение, Барселона стукнулся о Старика, и оба опасно зашатались на краю скамьи.

— Кто, — закричал Барселона, вновь обретя равновесие, — кто из этой пьяной своры кретинов и сексуальных маньяков хоть раз был в музее и вкусил красоту искусства? Кто, — продолжал он слегка заплетающимся языком, — хоть раз утолял жажду плодами древа познания? Кто из вас, гнусных обывателей, слышал о Торвальдсене? А? Думаете, небось, что он сводник с Реепербана — так вот, ошибаетесь.

Барселона высоко воздел грозящий палец и сделал паузу, чтобы взглянуть на него. Пауза эта стала началом его крушения. На какой-то миг ему померещилось, что грозит он десятью пальцами одновременно. Это было поразительно, Барселона готов был поклясться, что пальцев у него на каждой руке всего пять. На двух десять, включая большие пальцы. Какое-то время он смотрел вверх, как зачарованный. Потом усыпляюще заговорил о художниках и героях, перешел к громовой речи о свободе, гневно закричал нам, что все мы братья и он нас любит, и под конец оказался в неизбежном тупике безадресной брани и сквернословия, даже не представляя, как попал туда.

Он умолк посреди потока ругательств и в изумлении уставился на мир, вздымавшийся перед его глазами и медленно надвигавшийся на него. Замигал, потряс головой, и мир отступил.

Затем Барселона принялся рьяно тыкать себя в грудь, указывая на ряд медалей и разноцветных орденских ленточек, пылко утверждая, что они для него ни черта не значат, что будет только рад избавиться от них. Предлагал отдать их бесплатно, пытался сорвать их с мундира и разбросать среди нас, но задача эта оказалась ему не по силам. Он повалился грудью на стол и лежал головой в пивной лужице, распевая какую-то странную песню о птичьем помете.

Вскоре кто-то из сидевших напротив вознегодовал то ли на певца, то ли на песню и так толкнул его, что он навзничь повалился на пол. Последними словами Барселоны перед тем как погрузиться во временное забытье, был фанатичный клич: «Viva Espana!»[61]

Поилец Бернард посидел, глядя на недвижное тело своего любящего искусство друга. Видимо, это зрелище его глубоко трогало. Решив сказать речь, он с помощью Порты и Легионера по-моржовьи влез на стол и встал, качаясь, как маятник, из стороны в сторону. Легионер держал его за щиколотки, а Порта готовился подхватить, если он будет падать.

— Друзья мои! — Он широко раскинул руки, чтобы обнять нас. Электрическая лампочка упала на пол и разбилась. Бумажная цепь оборвалась и обвила его шею. — Друзья мои! Думаю, выпивки хватило всем, и никто не будет мучиться жаждой. Могу откровенно сказать, что пойла у меня в подвале достаточно… — Тут он повалился назад, прямо в подставленные руки Порты, и наступила пауза, пока его возвращали в вертикальное положение. — Пойла у меня в подвале достаточно, чтобы в нем плавать всему немецкому флоту — и оно к вашим услугам! Вы мои друзья, и оно к вашим услугам! Пейте его все! Пейте, пока не потечет из глаз, ушей и задницы. Друзья мои… — На сей раз Бернард качнулся вперед, и Легионер держал его за лодыжки, а Порта забежал спереди и подхватил его прежде, чем он упал на стол. — Друзья мои, надеюсь, вы считаете это мое скромное заведение вторым домом — настоящим вторым домом, где вы можете вволю есть, пить и трахаться. Быть содержателем кафе — не просто работа, это призвание — понимаете? Настоящее призвание. Куда вы идете, когда расстроены и хотите поднять настроение? В казарму? К жене и детям? Ни черта подобного! — Бернард приветственно повел рукой, и его так занесло, что он едва не коснулся носом стола. Однако инерция оказалась такой сильной, что вынесла его снова в вертикальное положение, а Легионер вскинул руку и предотвратил второй оборот. — Ни черта подобного! — проревел не утративший присутствия духа Бернард. — Вы идете сюда! В заведение доброго старого Берни! К поильцу! Поилец Берни, так вы меня называете — и не зря, друзья мои. Я давно владею этим заведением, знаю, что к чему, и когда вы приходите сюда искать утешения, я гарантирую, что все вы получите его! Никто из моих ребят не ушел отсюда без полного брюха!

— Это уж точно, — подтвердил какой-то остряк с дальнего конца стола. — С полным брюхом и пустым карманом!

Бернард доброжелательно улыбнулся, не поняв сути этого замечания.

— В моем заведении, — объявил он, — простой солдат — кум королю. Рядовые, капралы, сержанты — все желанные гости! Вот кого я терпеть не могу, так это офицеров. Офицеры, друзья мои, самая неприветливая, подобострастная, трусливая…

Прочие характеристики офицеров утонули в общей буре одобрительных возгласов и свиста. Бернард поднял руки, сжал кулаки и принялся скакать, как одержавший победу боксер. Легионер с Портой обеспокоенно держались поблизости.

— Господа! — выкрикнул Бернард, перекрывая нарастающий шум. — Мы гамбургцы! Гамбург — наш город! Гамбург — последний бастион Европы!

Все снова одобрительно завопили. Большинство из нас не питало никакой любви к Гамбургу, но это не могло охладить наш восторг. Мы орали, стучали ногами и обнимались в пылу дружбы и преданности. Весьма приободренный Бернард с силой топнул по чьим-то пальцам и грузно побрел к дальнему концу стола, наступая по пути в тарелки и опрокидывая стаканы.

— Сильвия! — Он наклонился в сторону, протянул руку и схватил проходившую официантку. — Куда это ты, красотка? Что за фокусы? Ты на работе, пока все не выпито. Тащи еще пива, пусть празднество продолжается!

Помещение заполнил громкий свист. Затопали ноги, захлопали ладоши. Многие нечленораздельно орали просто ради удовольствия создавать шум. Кое-кто из тех, кто выходил, пришел в чувство, опорожнил желудок и вернулся, чтобы продолжать. Бернард дошел до конца стола и неистово замахал руками, указывая на пианино.

— Споем! Ребята, приготовились к песне о Гамбурге! Ну, все вместе…

Комнату заполнил хор голосов. Хрипло, немелодично, не в такт, не в лад мы заревели любимую песню Бернарда о Гамбурге:

Оборвал песню Штайнер: он, шатаясь, вернулся из туалета и объявил, что там на полу валяется первый мертвецки пьяный. Все весело, оглушительно загалдели и устремились в туалет, чтобы осмотреть жертву неумеренности. Это был какой-то фельдфебель. Лежал он совершенно без чувств, и никакое грубое обращение не могло привести его в себя. Под неистовые ликующие крики шестеро самых крепких вынесли фельдфебеля и бросили в канаву. Порта хохотал так долго и громко, что вывихнул челюсть, но Малыш быстро вправил ее точным апперкотом.

Через час в канаве оказались еще семеро. Празднование дня рождения Поильца Бернарда медленно утихло в море пролитого пива и пелене табачного дыма. Пол был усеян мусором и телами пьяных. Сам Поилец лежал вверх спиной в каком-то ящике.

Мы, восемь человек из Двадцать седьмого полка, шли рука об руку, занимая весь тротуар и половину проезжей части, поддерживая друг друга в темноте по пути в казарму.

— Хочу пить! — выкрикнул Порта, и скученные дома узкой Гербертштрассе отбросили ему эти слова повторяющимся эхом.

У станции метро мы увидели старика, мучавшегося с кистью и ведерком клея, чтобы прилепить объявление, и, само собой, остановились помочь ему. Старик почему-то испугался и заковылял прочь в первом тусклом свете утра, предоставив нам довольно неловко управляться с афишей.

— Ш-што там говорится? — спросил Порта.

Штайнер поднял ее и прочел вслух первое слово — ОБЪЯВЛЕНИЕ — но тут Барселона забрал ее и окунул в клей.

— Кто, черт возьми… — Порта потерял равновесие, упал и сделал нелепую попытку подняться, ухватясь за мои лодыжки. Мы оба оказались на земле. — Кто, ч-черт возьми, клеит афиши в это время ночи?

На то, чтобы приклеить афишу, у нас ушло около десяти минут. Мы опрокинули ведерко с клеем, потеряли кисть, разорвали лист пополам, прикладывали к себе и друг к другу, в конце концов прилепили к стене оборотной стороной наружу и не могли понять, почему не можем прочесть написанного. Тайна разъяснилась лишь когда Легионер, приваливавшийся к нам, чтобы не упасть, торжественно снял афишу и перевернул.

— Ш-што там говорится? — капризно спросил во второй раз Порта; он снова лежал на земле и не мог видеть надписи.

Штайнер с Барселоной, сблизив головы и приваливаясь один к другому, пытались разглядеть двоящиеся буквы. Теперь афиша была наклеена вверх тормашками. Надпись казалась мне русской. Штайнер произносил слова вслух, а Барселона вежливо поправлял его, когда он спотыкался на самых трудных слогах. Штайнер все повторял «спасибо» и «прошу прощенья», а Барселона спрашивал: «Ты не против, что я поправляю?», и сцена была совершенно очаровательной, только мы уже просто не могли стоять и ждать. Кто-то постоянно падал, и приходилось поднимать его.

— Друзья! — выкрикнул наконец Барселона. Он повернулся, прижимая палец к губам, глаза его были широко раскрыты. — Не пугайтесь! Сохраняйте спокойствие! Это сообщение из гестапо!

Штайнер, внезапно оказавшийся без опоры, качнулся вперед, уткнулся в стену и медленно сполз на землю.

— Так выпить хочется, — простонал он.

— Ш-што там говорится? — раздраженно спросил Порта в третий раз.

Барселона, пошатнувшись, вскинул руку.

— Кого-то должны повесить.

Слова произносил он с трудом. Глаза его бессмысленно округлились. Челюсть слегка отвисала.

Порта, видимо, удовлетворенный, повернулся, и его вырвало на лестницу метро.

Старик сел, привалясь спиной к столбу. Сделал попытку заговорить, чуть подождал, потом попытался снова. Нечеткие слова медленно следовали одно за другим.

— Кого… должны… повесить?

Барселона снова приблизил лицо к афише.

— Изменница фюрера… немецкого народа… и своей страны… будет казнена сегодня… в семнадцать часов пятнадцать минут… Эмилия Дрейер…

Мы подняли Порту со Штайнером и, держась под руки, пошли зигзагами ко Дворцу Правосудия. Барселона с Легионером икали и горланили:

— Эта женщина… та, которую хотят повесить… — я поискал взглядом, кто бы помог мне завершить фразу, но все были в не совсем подходящем состоянии. — Эта женщина, — заговорил я снова. Мы не… она не та, что мы…

Молчание.

— Может быть, — произнес Легионер.

— Умирает так много людей, — глубокомысленно заговорил Старик. — Они отправляются на войну. Умирают. Всех не упомнишь.

— Скоро мы отправляемся на войну, — сказал Хайде. — Батальон приведен в готовность.

— Ура! — закричал Малыш. — Я герой!

Мы повернули к казармам. Внезапно Порта опустился на четвереньки на бархатистую лужайку возле здания штаба. Не без труда принял сидячее положение. Мы, покачиваясь, встали над ним в ряд.

— Давайте споем для этих ленивых спящих охламонов, — предложил он. — Устроим небольшой концерт — оберст Хинка спит со шлюхой. — Попытался подмигнуть, но один глаз отказывался закрываться без другого. — Я знаю эту стерву — грязная, трипперная курва, обер-ефрейтору даже не захочет сказать, который час. Давайте устроим концерт, разбудим их.

Его голос понесся к казармам; грубый, сильный, как рев быка в агонии. Мы подхватили: