Нас не сломить

ГОРЕЧЬ И НАДЕЖДЫ

Когда Пушкин решил написать историю Пугачева, сделать это было нелегко. И хоть еще доживали свой век последние участники и свидетели крестьянской войны, сохранившиеся документы были глубоко запрятаны в архивах, а для историков неофициальных эта тема оказалась под запретом. В памяти потомков грандиозная крестьянская война, потрясшая Россию, волей правительства и навсегда запуганных дворян превратилась в неорганизованный, слепой, жестокий бунт, вспоминать о котором считалось признаком дурного тона либо нелояльного образа мыслей.

В официальной «Синей книге» английского правительства о крестьянском восстании в Бирме в 1930—1932 годах утверждалось, что «бунт в Таравади» был спровоцирован стремившимся к власти религиозным фанатиком, который обманул темных крестьян, веривших в приход нового короля. И до тех пор, пока в 1948 году Бирма не добилась независимости, о восстании вспоминали редко, а колониальные власти лгали, все более уверенно и велеречиво по мере того, как шли годы и все труднее было отыскать правду. Правда открылась лишь в последние годы.

Так рассказывал старик У По Тейн, один из оставшихся в живых галонов — солдат крестьянской революции, когда несколько лет назад комиссия историков и журналистов, собиравшая материалы о крестьянской войне, приехала в округ Таравади, чтобы опросить очевидцев. Историкам удалось отыскать сотни людей как в Таравади, так и в других областях Бирмы, отлично помнивших события тех лет, избегших арестов и казни, либо вышедших из тюрем, когда в 1942 году англичане бежали из Бирмы от наступающей японской армии.

Теперь никто уже не называет крестьянскую войну «бунтом в Таравади» и не пытается свалить всю вину на властолюбивого фанатика либо на суеверия крестьян. Горькая и славная правда истории воздала должное героям, позволила, с высоты миновавших десятилетий, осознать истинные масштабы и понять движущие силы восстания…

Англичане завоевывали Бирму по частям, словно откусывая от пирога, пока не остался последний кусок, который можно было проглотить целиком. Первая англо-бирманская война произошла в 1824 году. Через четверть века, после второй войны, Бирма лишилась всех южных провинций и выхода к морю. В 1885 году пала ее столица — Мандалей, и Бирма стала провинцией Британской Индии. Еще несколько лет продолжалась партизанская война. Не смирившиеся с потерей независимости бирманцы оказывали сопротивление, но постепенно Бирма превратилась в почти образцовую колонию, спокойную и послушную. Хозяевами в ней были английские чиновники и дельцы, а также торговцы и ростовщики, приехавшие из Индии и Китая, — нужная англичанам прослойка между ними и бирманцами, «гражданами второго сорта». Правда, это относилось не ко всем бирманцам. Были и исключения — бирманцы-чиновники, полицейские, помещики, деревенские старосты… Люди богатые, влиятельные, дружно противостоявшие основной массе населения страны.

Нельзя сказать, что жизнь бирманского крестьянина в доколониальные времена была сладкой. Но все-таки крестьянин имел свой клочок земли, выращивал на нем все, что нужно для жизни, а излишки продавал на рынке, покупая взамен у ремесленников одежду, орудия, утварь.

Завоевав Бирму, англичане превратили ее в рисовую житницу империи. Традиционная структура бирманской экономики была разрушена, крестьянское хозяйство перестало быть натуральным — крестьяне должны были производить товарный рис, продавать его, а нужные предметы привозились теперь из Англии и Индии. Отныне жизнь крестьян зависела от того, какую цену заплатят им за рис. А цены на рис были неустойчивы, диктовались они не только ситуацией на мировом рынке, но и английскими и индийскими торговцами, которые объединялись в тресты, скупали рис за бесценок, держали в складах, пока не поднималась на него цена, и лишь тогда вывозили из страны. Крестьянину полученных за урожай денег не хватало до следующего урожая. Он шел к ростовщикам, торговцам, помещикам. Деньги ему давали — но под большой процент, и залогом становилась земля. Крестьяне продолжали обрабатывать ее, но уже на положении арендаторов, батраков. И заколдованный круг, в который попадали бирманские крестьяне, разорвать было невозможно. Из года в год они все глубже залезали в долги и окончательно разорялись.

В конце 20-х годов начался мировой кризис. Разумеется, бирманские крестьяне не знали о том, что бедствуют не только они — остаются без работы фермеры и рабочие в США, Англии, Франции… Но зато они твердо знали — их разорение помогает богатеть торговцам и помещикам. Каков бы ни был урожай, крестьянин все равно оставался в убытке, налоги росли, и платить их требовалось как раз перед началом уборки риса, когда и в лучшие времена денег в хозяйстве не было.

Все объединились против бирманского крестьянина. Все были его врагами: и сборщики налогов, и помещики, и торговцы, и даже свой староста, который больше всего боялся лишиться места и потому помогал отнимать у крестьян последний рис.

В 1928 году национальная организация ГСБА (Генеральный совет бирманских ассоциаций) послала одного из членов своего центрального комитета, Сая Сана, обследовать положение крестьян. Несколько месяцев Сая Сан ездил из деревни в деревню и пришел к выводу, что, если жизнь крестьян еще более ухудшится, неизбежен взрыв. Сая Сан понимал, что восстание крестьян без руководителей, организации и оружия обречено на поражение.

Но события развивались быстрее, чем Сая Сан мог предвидеть. Взрыв назревал, а у Сая Сана и его сторонников, называвших себя галонами, еще не было оружия, и влияние их ограничивалось в основном округом Таравади. Как человек мужественный и незаурядный, Сая Сан понимал, что в бирманских городах нет еще сил, способных реально поддержать крестьян. Более того, он вышел из ГСБА, чтобы не навлекать подозрения на своих бывших товарищей. Восстание неизбежно, оно начнется независимо от того, возглавят его галоны или нет. И, осознавая обреченность восстания, не видя союзников, Сая Сан решил поддержать лозунги, выдвинутые самими крестьянами, руководившие бирманцами в сопротивлении англичанам в конце XIX века: изгнание иноземцев, восстановление независимого бирманского королевства. В этом случае центром, знаменем восстания должен был стать новый король Бирмы, а так как потомки последних бирманских королей мирно доживали свои дни, чураясь крестьян, и никогда не стали бы жертвовать собой ради справедливости, роль «короля» взял на себя сам Сая Сан, бывший политик, бывший монах, бывший специалист по народной медицине.

Как часто бывает: кардиналы — бо́льшие католики, чем сам папа. Британский губернатор Бирмы уехал в отпуск и возложил свои обязанности на верноподданного бирманца, сэра Британской империи Маун Джи. В декабре 1930 года сэр Маун Джи приехал в округ Таравади, чтобы провести там торжества, раздать награды старостам. Во время празднеств к Маун Джи обратились крестьяне с просьбой отсрочить уплату налога до нового урожая — все равно платить нечем. Окруженный английскими советниками и чиновниками, желающий доказать свою преданность хозяевам, сэр Маун Джи в резкой форме отказался принять петицию и приказал продолжать сбор налога.

И тогда, хоть и не была закончена подготовка, не было оружия, не была налажена связь между районами и округами Бирмы, восстание вспыхнуло стихийно.

Сая Сан со своими сторонниками укрылся на горе Алан, где объявил об основании столицы свободной Бирмы. Там, на вершине холма, были сооружены укрепления, воздвигнут «дворец», откуда, коронованный в соответствии со старинными бирманскими обычаями, Сая Сан руководил восстанием.

Можно относиться укоризненно к этим действиям крестьянского вождя. Подобный образ действий, скажем, Пугачева объясняется временем, в которое жил русский бунтарь, — бирманский же «король» воздвиг свою эфемерную столицу в конце 1930 года, когда неподалеку от холма уже пролегала железная дорога, по шоссе бежали автобусы и с Рангунского аэродрома поднимались английские самолеты. Армия галонов, собиравшаяся на холме, насчитывала лишь несколько охотничьих ружей, а в основном была вооружена копьями и самодельными мечами. Все это так, но был ли у Сая Сана иной выход, если он хотел помочь необразованным, суеверным, доведенным до отчаяния крестьянам? Крестьянам, которые скорее готовы были поверить в народного царя, чем в умные речи городских адвокатов. Да, Сая Сан не возражал против религиозных церемоний, призванных дать легальную силу его статусу, не возражал против магической татуировки, которая якобы защищала галонов от пуль. То, что он предложил крестьянам, не было выходом и спасением, не привело и не могло привести к победе, но любой иной путь погубил бы восстание в самом зародыше.

Старосты, помещики и полицейские осведомители уже несколько месяцев предупреждали англичан, что деревня в любой момент может восстать — создаются крестьянские союзы, все чаще крестьяне отказываются от уплаты налогов, молодежь учится владеть мечом. И все-таки восстание оказалось неожиданным, и первые стычки крестьян с полицейскими, с армией даже закончились в пользу практически безоружных повстанцев. В первые же дни восстание охватило несколько округов в Нижней Бирме и продолжало расширяться. Начались волнения среди нефтяников Енанджауна, в шанских горах, в каренских и монских деревнях. Восстали не только граждане Бирмы, но и некоторые приехавшие на заработки индийцы — батраки и кули. Зато и на стороне правительства было немало бирманцев. Бирманцы-полицейские, бирманцы-чиновники, бирманцы-лавочники, старосты. Они почувствовали, что им куда ближе индийские банкиры и ростовщики, чем свои бедные соотечественники.

Но армия галонов могла сражаться с англичанами лишь в условиях партизанской войны. В открытом бою после первых успехов последовали поражения. Уверенные, что их защитит магическая татуировка и заговоры колдунов, сотнями, тысячами крестьяне шли на пулеметы и гибли, так и не приблизившись к позициям врага. Сая Сан пытался удерживать восставших от таких атак, но, правя восставшими, он не управлял ими, и, когда через две недели после начала восстания в деревнях, окружавших холм Алан, появился монах и начал уговаривать собравшихся там галонов напасть на казармы 15-го Пенджабского полка и в доказательство неминуемой победы провел перед галонами волшебное гадание, тысячи крестьян, не повинуясь своим командирам, бросились в бой. Неизвестно, кем был тот монах — фанатиком или провокатором, но когда утром крестьяне приблизились к форту, их подпустили ровно настолько, чтобы пулеметы могли бить без промаха. И тогда, пользуясь растерянностью, охватившей восставших, английские войска начали наступление на холм Алан. «Столица» Сая Сана пала. Сам вождь восстания и его ближайшие помощники сумели бежать.

С тех пор восстание распалось на ряд очагов. Порой Сая Сану удавалось собрать значительные силы. Летом 1931 года галоны разгромили отряд полиции в Шанских горах и, разделившись на три колонны, вели тяжелый бой с английским отрядом. Но потерпели поражение, и Сая Сану снова пришлось бежать. Он скрывался в деревнях, монастырях, преследуемый по пятам полицией и войсками, и наконец в начале августа, преданные старостой деревни Хокхо, вожди восстания были окружены и взяты в плен.

Несмотря на отсутствие лидеров, восстание продолжалось. В дельте Иравади поднимались карены, восстали шаны, около двух тысяч повстанцев сражалось в районе Прома. До 1933 года помещики и ростовщики не смели и носа сунуть в некоторые районы Бирмы. Англичанам пришлось перевести из Индии дополнительно две дивизии и мобилизовать все силы в Бирме, прежде чем восстание было окончательно подавлено.

Карательные меры были жестоки. Дома подозреваемых участников восстания сжигали, всех их родственников сажали в тюрьму, захваченных в плен повстанцев чаще всего казнили на месте, и их головы возили для устрашения по деревням. По весьма уменьшенным английским официальным данным, более трех тысяч повстанцев было убито в боях, 8400 арестовано, из них 312 казнены и 890 приговорены к пожизненному заключению. Сам Сая Сан был повешен в ноябре 1931 года. Последними его словами были: «Пусть же я буду рожден вновь победителем англичан…»

Только теперь, когда прошло много лет, можно оценить действительное значение восстания Сая Сана в истории Бирмы. Восстание было рубежом, до которого надежды бирманцев обращались к прошлому, к возможности возродить бирманскую монархию, и после которого взгляды их обратились в будущее, к борьбе за новую, свободную Бирму. И замечательным доказательством тому — завещание Сая Сана. Деньги, которые причитались ему за издание книги «Признаки болезней», он завещал на покупку социалистической литературы.

Ни заклинания монахов, ни волшебная татуировка, ни самодельные мечи не могли принести свободы бирманцам. И этот кровавый, тяжелый урок усвоили не только крестьяне, но и городская молодежь, в среде которой вскоре зародилось новое движение — движение такинов. Такин — значит «господин». Так положено было обращаться к англичанам. Так называли себя молодые революционеры Бирмы, наследники Сая Сана, считая себя настоящими господами Бирмы, хозяевами ее будущего. Кровь крестьян, шедших на пулеметы и казненных в тюрьмах Хензады и Таравади, была пролита не впустую. Восстание разбудило Бирму, и хотя его путь был ошибочным, неудача его заставила искать и найти новые пути.

Известный бирманский писатель Тин Сан в своем романе «Нас не сломить» об основных вехах восстания почти не пишет, хотя его книга посвящена именно этому восстанию. Восстание — это фон разворачивающихся в романе событий, но фон, очевидный любому бирманскому читателю, который видит за описанием жизни и борьбы крестьян бирманской деревни пламя войны, охватившей Бирму, и понимает, что судьба Тхун Ина и Аун Бана — частица судьбы бирманского крестьянства в самые его трагические годы.

В романе нет многого, о чем нет нужды писать бирманцу для бирманцев. Ведь писателю советскому, повествующему, к примеру, об орловской деревне времен гражданской войны, нет нужды рассказывать о боях армий и фронтов (об интервенции Антанты или штурме Перекопа) — нам, читателям, достаточно тех реалий, тех отзвуков, того эха событий, которые докатываются до деревни, определяя судьбы ее жителей и источники конфликтов. Также и в романе Тин Сана. Настоящие, всесильные враги крестьянина на сцену не выходят. Им в деревне нечего делать. Невидимые, безжалостные и жестокие, они определяют судьбу героев, не покидая уюта и безопасности больших городов. И потому крестьянин вдвойне бесправен и беззащитен — весь мир объединился против него.

Автор сознательно ограничил действие романа несколькими деревнями. Он отказался от выгодной и соблазнительной для литератора возможности перенести действие на несколько десятков миль в сторону, туда, где собирает свои отряды Сая Сан, где идут бои, в места, за событиями в которых настороженно следит вся страна. Задача Тин Сана сложнее: он избирает обычную бирманскую деревню тридцатого года, не богаче и не беднее других, стоящую в стороне от основных действий драмы, и, оставаясь в ее пределах, показывает всю Бирму. Его интересует не только и не столько само восстание, сколько тот перелом, грань в сознании бирманцев, которую несло с собой восстание. Характерно, что ни сам Сая Сан, ни его ближайшие помощники в романе не появляются, и крестьяне здесь борются и гибнут независимо от успехов и поражений армии галонов, так как автору важнее всего понять и рассказать нам о судьбах бирманских крестьян вообще.

С первых же страниц читатель ощущает тревожную, напряженную, чреватую взрывом обстановку в деревне, которая не может дальше жить по-старому, но еще не знает путей к освобождению. Поэтому могут показаться наивными — но в этой наивности скрывается действительный трагизм — сходки крестьян, на которых они учатся драться на ножах и мечтают раздобыть ружье, когда они разрываются между желанием немедленно убить жестокого старосту и убрать урожай, прежде чем что-либо предпринимать. Но какими бы наивными ни казались их дела и мысли, ход событий ведет их к неизбежному взрыву и к неизбежному поражению, осознавая которое они тем не менее не отступают.

Внешне «Нас не сломить» — роман, каких немало в бирманской литературе, о маленьких людях, бесправных, забитых и бедных. Но чем дальше читаешь его, тем более значительными становятся его герои, готовые восстать против обмана и насилия. Вот почему молодой крестьянин Тхун Ин, который мирно трудится в поле и, казалось бы, более всего занят решением проблемы, кого из двух девушек он больше любит и может ли он жениться, не собрав хорошего урожая, превращается в мужественного борца, выступающего за интересы бирманского народа. Несмотря на то что Тин Сан не меняет ни стиля, ни пристрастия к некой приземленности повествования, Тхун Ин превращается в бойца, не сдающегося именно потому, что не сдается покоренная Бирма.

Оставаясь в одиночестве, Тхун Ин не одинок. Пусть многие погибли, многие томятся в тюрьмах, но его не покидают в этой борьбе друзья: бирманцы, карены, шаны, моны — все те, кого отныне объединила борьба.

Тхун Ин — фигура, переросшая восстание Сая Сана. Он — как бы мостик, соединяющий это восстание с борцами будущего. Борясь с англичанами, поработившими страну, он уже осознает свою классовую позицию — бирманские старосты и помещики для него враги не менее заклятые, чем английские солдаты. И потому смысл романа становится особенно попятным сегодня, когда победили наследники Тхун Ина.

Тхун Ин и его отец Аун Бан, отважный У Шве Тейн и каренский солдат Ко Со Твей, староста Со Я Чо, мужественный Ко Пу Сейн и многие другие герои этого, написанного строго документально, даже порой сухо, романа, интересны не только, как маски трагедии, выполняющие заданную автором роль. Статичность первых глав, отражающих напряженную, но внешне обычную жизнь бирманской деревни, может ввести в заблуждение многочисленностью персонажей, сходством их позиций и рассуждений. Герои романа как бы разделены четкой границей на жертв и хищников, за исключением, пожалуй, старосты Со Я Чо — стоящего между двух лагерей. Когда же обнаруживается, что и Со Я Чо вроде бы избрал себе место на стороне хищников, черно-белое полотно романа упорядочивается окончательно.

И тогда обнаруживается, что эта кажущаяся «правильность» обманчива, как обманчива обыденность деревенской жизни. Логика жизни и борьбы отрицает статичность персонажей, мы видим эволюцию героев в действии — и в черно-белый мир писатель смело вводит яркие краски объемных, сложных, непоследовательных, живых характеров. И автору нельзя отказать в умении показать эти, порой неожиданные, но внутренне оправданные изменения позиций, привязанностей, симпатий его героев.

В этом отношении, пожалуй, особо интересна судьба, казалось бы, доброго и разумного старосты Со Я Чо, ибо она и показательна, и поучительна, и страшна: за первым шоком от предательства следует осознание логичности этого падения. Со Я Чо даже не мог предположить, как удобно и выгодно обернется для него развернувшаяся трагедия. Староста перехитрил всех — и крестьян и англичан. Яркий образ этого человека — один из самых интересных в романе Тин Сана. «Бойся равнодушных…» — писал Бруно Ясенский. Путь улыбчивого, равнодушного Со Я Чо ведет к предательству.

Иным, также непростым, трагическим, оказывается путь красавицы Твей Мей. Когда автор знакомит читателя с героями, внутренний конфликт Тхун Ина — выбор между работящей бедной Эй Хмьин и богатой красавицей Твей Мей — кажется разрешимым по традиционным законам упрощенной прозы: раз наш герой положителен, он изберет в спутницы жизни трудолюбивую и скромную Эй Хмьин, а Твей Мей утешится с каким-нибудь богатеем.

И вдруг — сцена боя на ножах, вдруг — желание Твей Мей вместе с Тхун Ином погибнуть в бою, ненаигранное, искреннее, горячее. И становится понятным дальнейшее поведение Тхун Ина, запутавшегося в своих чувствах, оказавшегося перед извечной дилеммой любовь и долг. Внезапно (и закономерно) молодой крестьянин и обе девушки превращаются из условных масок в очень живых, понятных, страдающих людей. Мы можем осуждать месть Твей Мей, но мы уже готовы и понять ее, так как нам известен и очевиден ее характер, своеобразная цельность ее натуры.

В связи с женскими образами романа следует сделать небольшое отступление, без которого читателю, не знакомому с бирманской литературой, но знающему о положении женщин в азиатских странах, могут показаться странными и даже порой неправдоподобными поступки героинь романа. Тут следует оговориться: вряд ли найдется другая страна в Азии, кроме Бирмы, где женщина с детства и до старости пользовалась бы таким равноправием с мужчинами. Недавно в статье о роли женщин известный юрист, сотрудница ЮНЕСКО бирманка Кхин Мьо Тан, не без определенного полемического задора, но не греша против истины, писала:

В Бирме во всех слоях общества испокон века женщина сохраняет за собой имущественные и социальные права. Самостоятельна она и в вопросах брака, который чаще всего заключается по любви, и согласие родителей в выборе жениха или невесты хоть и принимается во внимание, в большинстве случаев не обязательно. Религиозного брака в Бирме не существует — церемония проста: полюбившие друг друга молодые люди объявляют об этом друзьям и родственникам, приглашают их в гости на торжественный обед. Женщина сохраняет свое девичье имя и право при разводе получить обратно собственность, которую она принесла в семью. И, возможно, эта свобода и равноправие ведут к тому, что разводы в Бирме очень редки. В Бирме помимо хозяйственности, трудолюбия, доброго характера в девушках высоко ценится образованность. Еще в древности принцессы королевского дома часто становились известными писательницами и поэтессами. Сегодня значительный процент студентов в институтах и университетах — девушки. Много женщин занимается торговлей, наукой, политикой. Так что самостоятельность бирманских крестьянских девушек, их открытая борьба за любимого человека, их участие в восстании (и сегодня в бирманской армии есть женские воинские части, даже воздушно-десантные), их независимость — не выдумка автора, а лишь отражение действительности.

Метаморфозы некоторых героев романа лишь подчеркивают душевную цельность и постоянство других — в первую очередь крестьян, повстанцев, борцов. В потоке событий, изменении окружающего мира и людей, населяющих его, особенно ощущается твердость и непреклонность Тхун Ина, как наиболее важного для авторской концепции персонажа. В последовательности и постоянстве своего характера Тхун Ин непримиримо идет до конца, не сворачивая и не колеблясь, и даже делает шаг за пределы человеческих возможностей. Он растет, утверждается в своих идеалах, превращаясь в символ народного гнева, поднимаясь над остальными героями даже в своем поражении.

И потому горькая правда поражения восставших не внушает пессимизма. Разгромленные крестьяне не покорены. Они готовы к новым боям, и автор романа с позиций нашего времени обращается к участникам сражений последующих лет, к победившим сыновьям погибших повстанцев.

Книгу избранных произведений Тин Сана завершают его рассказы. Включение их оправдано не только потому, что они позволяют познакомиться с другой стороной таланта бирманского писателя — с талантом новеллиста, но и потому, что они, никак не совпадая сюжетно, зачастую служат смысловым продолжением большого романа. В их героях мы можем узнать знакомых нам крестьян, можем проследить судьбы героев романа.

Разорение бирманской деревни, разрушение традиционного уклада жизни, следствием чего было восстание Сая Сана, не прекратились после восстания. Рухнули надежды, идеалы, и приобретение новых было тяжелым, долгим и мучительным процессом. И не удивительно, что действие рассказов Тин Сана происходит в большом городе — туда бежали крестьяне из задавленной, разоренной деревни. Там они, попадая в жестокий котел капиталистического города, либо гибли, либо находили для себя новые ценности, либо, наконец, обретали веру в простые истины любви.

Но чаще всего город — многоцветный обманчивый мираж, поворачивающийся к пришельцу изнанкой, перемалывающий иллюзии и саму жизнь юных идеалистов. И потому иронически звучит заголовок рассказа «Все блага жизни», — блага оказываются дутыми, эфемерными. Герой этого рассказа словно продолжает путешествие, начатое на страницах романа «Нас не сломить». Не найдя счастья в деревне, он надеется отыскать его в городе, «где легко разбогатеть». Рассказ этот отличается от многочисленных, чем-то схожих с ним бирманских рассказов и повестей тем, что герою выпадает счастливый билет в жизненной лотерее. Он становится почти богат, по крайней мере, сыт, одет, обласкан, иные беглецы из деревни могут лишь завидовать ему. Но приходит осознание лживости этого благополучия и бунт против него, замыкающий круг охоты за счастьем. В финале рассказа: встреча со стариками родителями, должная, по установленному литературному стандарту, привести героя к возвращению в родные пенаты, в деревню. Но ирония судьбы заключается в том, что старики сами ушли из деревни, и сдержанный оптимизм финала говорит не столько о перспективах героя, сколько о появлении в его жизни нового смысла.

Чаще всего в битве с городом герои терпят поражение. Это и девушка в рассказе «Неоправдавшиеся надежды», и калека в «Нищенке». И даже тянущиеся друг к другу и вроде бы соединяющиеся в непрочном, продиктованном одиночеством и отчаянием, союзе герои рассказа «Два сухих листа». Но нельзя не отметить, что, описывая горе, надежды и радости этих маленьких людей, проглоченных городом, Тин Сан не опускается до бытописательства, не подчеркивает ничтожество и безнадежность жизни, тщету усилий, становящуюся уделом многих раздавленных городом. Легким штрихом, поворотом сюжета, неожиданной деталью он превращает своих персонажей в героев, значительность которых лежит в скрытой силе их чувств и убеждений. Подобно тому как Тхун Ин из крестьянского юноши превращается в символ борьбы за свободу страны, так и бедный грузчик в рассказе «Большая любовь» оказывается эпической фигурой, а несчастная нищенка в тысячу раз благороднее и чище тех, кому она посвящает жизнь.

Кинга, которую раскрывает сейчас читатель, — дверь в Бирму, за которой вы встретитесь с разными людьми, в различных ситуациях, чаще всего в решающие моменты их жизни. И важно то, что картины, открывающиеся за этой дверью, правдивы — порой печальны, порой грустны, порой трогательны, но всегда правдивы и точны, ибо вбирают в себя мир Бирмы, столь не похожий на наш, но силой писательского таланта сделавшийся близким и понятным.

И. Можейко