Нас не сломить

ВСЕ БЛАГА ЖИЗНИ

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я твердо решил покинуть родную деревню и попытать счастья в городе. Родители, как и следовало ожидать, встретили мое решение в штыки и всячески уговаривали остаться дома: ведь как-никак я единственный ребенок в семье. Однако я был непреклонен.

— Здесь, в деревне, я обречен на вечное прозябание, — говорил я, пытаясь разжалобить мать. — Мне никогда не удастся выбраться из нищеты. Я должен буду за чашку риса работать от зари до зари в поле, невзирая на дождь и жару. Город же — совсем другое дело: там множество народу и при желании можно научиться какому-нибудь редкому ремеслу. И если к тому же повезет, глядишь, смогу купить и дом и машину.

Отец слушал мои разглагольствования и только вздыхал.

— Вот что, — сказал он наконец, когда я умолк. — Знаешь ли ты, что в городе преуспевает только тот, кто не боится другого за горло взять? Разве ты, простой деревенский парень, способен на это? Ты родился и вырос среди крестьян, которые привыкли довольствоваться тем, что дает земля, и которым неведомы зависть, жадность и ненависть. Я считал своим долгом сказать тебе об этом. Теперь можешь поступить, как тебе заблагорассудится.

Я самозабвенно верил в удачу еще и потому, что изрядно начитался всяких приключенческих романов, герои которых легко обретали богатство и счастье.

— Когда человек достигает совершеннолетия, он обязан попробовать найти свое счастье, — упрямо повторял я. — Мне тоже нелегко расстаться с вами и покинуть деревню, где я вырос. Но если я останусь здесь, то моим единственным уделом будут вол, плуг и нищета. Такая жизнь не по мне, и не удерживайте меня.

У матери же была иная точка зрения на жизнь, и мои рассуждения не казались ей убедительными.

— Мне так тоскливо становится, как подумаю, что ты собираешься нас покинуть, — говорила она. — В городе хорошо с деньгами, с образованием. У тебя же нет ни того, ни другого. Трудно, ох как трудно придется тебе одному в большом городе.

Но я не сдавался.

— У меня есть голова, руки, ноги. С их помощью я смогу заработать себе на жизнь. Деньги буду расходовать экономно и постепенно скоплю большую сумму. Вы с отцом уже не молоды. Кому, как не мне, придется в будущем заботиться о вас. Чтобы вы могли спокойно дожить свой век, мне необходимо иметь приличные доходы. И они у меня будут.

Мать смотрела вдаль и, казалось, не слышала моих слов.

— Ты согласна со мной?

— Хорошо, если все устроится так, как ты говоришь, но, как правило, в жизни желания исполняются редко. Если бы каждый мог без труда получить все, что ему хочется, то на земле не было бы бедных.

— Нельзя всех стричь под одну гребенку. Одни бедствуют, потому что ленивы, другие — потому что не способны, третьи — просто дураки. У меня есть голова на плечах. В ней немало ценных идей. С такой головой я не пропаду. А в деревню я вернусь только на своей машине. Вот уж покатаю тогда тебя! — говорил я, едва поспевая за своими мечтами.

Мои слова оставили мать равнодушной. Она смотрела на меня по-прежнему печально.

— Я уезжаю завтра же, — решительно заявил я.

— Что ж, если тебе так не терпится, поезжай. Уговаривать больше нет сил. Прошу тебя лишь об одном: будет трудно — возвращайся не медля, — сказала она тихо и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Нет, мама, скоро меня не жди. Пока не добьюсь своего, не приеду, — хотел я сказать, но вовремя спохватился и только произнес:

— Хорошо, мама.

Мне, деревенскому парню, город всегда представлялся совершенно иным миром, отличным от того, в котором я жил от рождения. Теперь я впервые увидел его воочию. Наш грузовик долго ехал вдоль залитых ярким электрическим светом улиц между двумя рядами громадных каменных зданий, пока наконец не остановился возле каких-то служебных построек.

— Приехали, — сказал шофер. — Теперь, парень, тебе надо пройти еще немного вон туда. Там — конечная остановка автобуса, который довезет тебя до района Чимьинтайн.

Я подхватил свой сундучок, обитый железом, и поспешил к остановке. Вскоре подошел автобус, и мне посчастливилось занять место у окна. Я с любопытством разглядывал толпы людей, одетых, как мне казалось, во все новое, и мысленно возвращался в родную деревню. «У нас в эту пору все сидят по домам и коротают время за чашкой чая при свете керосиновых коптилок. На улице никого, кроме собак, не увидишь». Город пленил меня своими яркими витринами и потоком красивых, сверкающих при свете уличных фонарей автомобилей. В тайниках моей души зародилась надежда — когда-нибудь и я, возможно, стану обладателем одного из них.

Я сошел у небольшого базарчика. Здесь, неподалеку, жил мой друг Ко Ба Тин. Надо сказать, что этот район мало чем отличался от нашей деревни. Домишки были такие же жалкие, а улица такая же грязная. Немногие могли позволить себе провести электричество.

Я отыскал знакомое мне жилище Ко Ба Тина, — месяц назад, в прошлый мой приезд, мне довелось остановиться здесь на два дня, — и заглянул через открытые двери внутрь.

— Ко Ба Тин! — крикнул я.

Из тусклого полумрака донесся шорох шагов, и на пороге появилась его жена Ма Мья Ньюн.

— Ко Ба Тин дома? — спросил я, поднимаясь на крыльцо.

— Нет. Он уехал на машине, — ответила она, разглядывая меня с любопытством.

— Куда же он уехал?

— Куда-то в сторону Пегу за рисом. — Ма Мья Ньюн явно не узнавала меня.

— Меня зовут Ко Хла Тхун. Я из деревни Инчингвин. Месяц назад я приезжал в Рангун. Помните, я у вас останавливался?

— Подумать только! Я вижу знакомое лицо, а вспомнить никак не могу. Заходите, заходите в комнату, — пригласила она и расстелила на полу для меня циновку. В соседней комнате заплакал ребенок, и Ма Мья Ньюн поспешила к нему, а я сложил свои пожитки у стены и сел на циновку. Ребенок продолжал плакать, а мать никак не могла его успокоить.

Когда наконец мои глаза привыкли к полумраку, я огляделся по сторонам. И сама комнатушка, и обстановка в ней показались мне до того убогими, что я тотчас же отказался от мысли остановиться здесь даже на короткое время. Я стал бы для хозяев слишком большой обузой.

Наконец из соседней комнаты вернулась Ма Мья Ньюн с ребенком на руках.

— Бросила я вас тут одного. Вам скучно?

— Ничего. Вы не беспокойтесь. А что случилось с ребенком? Мне кажется, он сильно похудел за этот месяц.

— Температурит без конца, — ответила она и снова пошла в соседнюю комнату.

— Вы, наверно, устали с дороги, — сказала она, протягивая мне грязную подушку. — Прилягте и отдохните.

— Вы напрасно беспокоитесь.

— Ко Ба Тин часто вспоминает, как хорошо его принимали у вас в доме.

С Ко Ба Тином мы, собственно, и познакомились у нас в деревне, когда он приезжал с перекупщиком за рисом. Я пригласил тогда его к нам в дом, и родители оказали ему радушный прием: напоили, накормили и оставили ночевать.

Снова заплакал ребенок, и Ма Мья Ньюн опять занялась малышом. Тем временем вернулся Ко Ба Тин.

— Ко Хла Тхун! Ты когда же приехал? — обрадовался он, увидев меня. — Наверное, проголодался, а жена и не подумала накормить гостя.

— Ты же знаешь, что ребенок без конца плачет и не отпускает от себя ни на минуту, — возразила Ма Мья Ньюн.

— Ладно, ты всегда найдешь оправдание, — махнул рукой Ко Ба Тин и, уже обращаясь к гостю, продолжал: — Ко Хла Тхун, ты приехал опять погулять или по делу?

— Не хочу я больше в деревне жить. Решил перебраться в город.

— Что ж, это хорошо. В городе, если повезет, быстро разбогатеть можно. Пока подыщешь работу, можешь жить у нас, — предложил он. — Располагайся, как дома.

Деваться мне было некуда, и я был безмерно благодарен Ко Ба Тину за гостеприимство.

Я терялся в догадках — с чего начать, как отыскать путь ко «всем благам жизни». Найти какую-нибудь работу с постоянным жалованьем в Рангуне было практически невозможно — для этого требовалось образование. Самое большее, на что я мог рассчитывать, это должность рассыльного в каком-нибудь учреждении или конторе. Но и такое место заполучить оказалось не так-то просто, слишком много было желающих. Впрочем, если бы мне и посчастливилось устроиться рассыльным, при его мизерном окладе все равно пришлось бы влачить жалкое существование. Многие, размышлял я, начинают с мелочной торговли. Ходят по улицам с лотком, торгуют вразнос всякой ерундой и постепенно копят денежки. Я даже поинтересовался, сколько зарабатывают в Рангуне уличные торговцы. Оказалось, что их выручка в день не превышает трех-четырех джа. Подумать только! Ради жалких трех-четырех джа надо с утра до поздней ночи ходить из конца в конец по городу! Нет, с таким доходом далеко не уедешь, а о каком-либо богатстве и думать нечего. В пору бы только прокормиться.

Я стал присматриваться к индийцам. Как это они умудряются делать деньги. Сидит себе в крохотной лавчонке, торгует всего-навсего бетелем — и, пожалуйста вам, разбогател. Решил и я попытать счастья, отправился к одному хозяину такой лавочки за советом. Оказалось, чтобы начать такое скромное «дело», требуется не одна тысяча джа.

Пока я искал работу, те пятьдесят джа, которые мать с трудом собрала мне на дорогу, иссякли. Теперь мне ничего не оставалось делать, как браться за любую, первую попавшуюся работу, лишь бы не умереть с голоду. К тому времени я уже точно знал, что в Рангуне найти работу не так легко, как мне казалось поначалу. Можно, конечно, устроиться водоносом или грузчиком в порту, но для этого надо быть физически очень крепким и сильным. К тому же я мечтал найти такую работу, которая не только обеспечила бы мне пропитание, но и помогла бы обучиться какой-нибудь благородной профессии.

Наконец мне повезло. Ко Ба Тин устроил меня в авторемонтную мастерскую с окладом шестьдесят джа в месяц. Вскоре я перебрался к своему новому приятелю — Маун Ньё. Он пользовался репутацией хорошего рабочего и получал девяносто джа в месяц. Однако ему было не по карману снимать какое-нибудь приличное жилье, а посему он нашел себе пристанище в полуразвалившемся кирпичном доме рядом с мастерской. Владелец дома сдавал комнаты за двадцать пять джа в месяц. Внизу жили китаец да кули с семьей, а наверху — жестянщик, точильщик, продавец керосина, рабочий из порта, водонос и продавец газет. Когда-то здесь была гостиница. Сейчас ни в одной из комнат не было дверей. Во время японской оккупации солдаты извели их на топливо.

В каждой комнатушке ютилось двое-трое совсем незнакомых людей. Семейные же располагались в бывшем холле.

Я очень уставал за день и, возвращаясь с работы, мечтал как следует выспаться, но мне это никогда не удавалось. Вечерами женщины собирались вместе и устраивали настоящий базар, а мужчины допоздна резались в карты или, что еще хуже, под дружный хохот рассказывали анекдоты и всякие веселые истории. Когда же наконец утихомиривались взрослые, вдруг посреди ночи начинал плакать чей-нибудь ребенок или же муж с женой затевали громкую ссору. Сколько раз я готов был бежать куда глаза глядят, лишь бы не слышать всего этого! К сожалению, бежать было покуда. Мой единственный друг Ко Ба Тин основательно задолжал хозяину за квартиру, а так как платить было нечем, ему с семьей пришлось тайком уехать из города. А кроме Ко Ба Тина, я не знал никого, кто согласился бы меня приютить. Так что мне поневоле приходилось терпеть все неудобства.

Маун Ньё жил вдвоем с матерью, которая трогательно заботилась о нем. Когда сын возвращался домой с работы усталый, она уже ждала его, чтобы накормить только что приготовленным вкусным обедом. Каждый день она стирала его промасленную одежду, а когда он ложился спать, отгоняла от него комаров. Она очень напоминала мне мою мать, оставшуюся в деревне. Что и говорить, я ужасно скучал по матери и по нашей деревне. Я с огорчением думал о том, как страдала бы мать, узнав о мытарствах своего единственного сына. И какая мать останется равнодушной, если узнает, что ее любимый сын ест в придорожных харчевнях, спит, как бездомная собака, и сам на себя стирает.

Несмотря на все эти невзгоды, я продолжал упорно работать и старался научиться всему, чему только мог. Через год с небольшим я умел уже довольно прилично водить машину и даже ремонтировал ее. Получив водительские права, я распрощался с мастерской и нанялся шофером к одному китайцу, владевшему несколькими джипами, которые он использовал как такси. Теперь я уже получал сто двадцать джа в месяц.

Наконец-то на моем тернистом пути ко «всем благам жизни» вдалеке мелькнул огонек надежды. Теперь мне вполне хватало денег на жизнь, и я даже смог понемногу откладывать на машину. Казалось бы, ничто не могло помешать осуществлению заветной цели; сделаться обладателем не только собственного автомобиля, но и первоклассной виллы. Однако сбыться моей мечте было не суждено.

Я экономил буквально на всем и в течение трех месяцев копил деньги. Но потом я почувствовал однажды сильное недомогание. Однако к врачу не обращался и продолжал работать, потому что не хотел тратить деньги на лекарство. Мне становилось все хуже и хуже, и в конце концов я уже не мог подняться с постели. Пришлось все-таки вызвать врача и всерьез заняться лечением. С каждым разом врач прописывал мне все более и более дорогие лекарства. Кроме того, мне было строго предписано усиленное питание, которое обходилось во много раз дороже, чем та грубая пища, к которой я привык. Одним словом, к тому времени, когда я выздоровел, у меня не только не осталось никаких сбережений, но я еще и задолжал своему хозяину больше сотни джа.

Лишиться накопленных денег было для меня равносильно гибели. Я совсем потерял надежду когда-либо достигнуть цели, к которой так жадно стремился. «Видно, не суждено», — решил я и стал все больше склоняться к мысли о том, что не так уж плохо жить, как живет большинство моих сверстников, заботясь лишь о доступных им удовольствиях. Надо сказать, что страсть к удовольствиям была мне присуща всегда, но я подавлял ее усилием воли. Теперь же болезнь подточила волю, и я спасовал.

К тому же среди моих дружков-таксистов было немало любителей вина и азартных игр, водивших дружбу с продажными женщинами. Поэтому я прекрасно знал, где следует искать развлечения.

В игорные дома меня, однако, не тянуло. Я там бывал, конечно, но очень редко. Зато вино и женщины влекли меня неодолимо.

«Какой прекрасный город Рангун! — думал я. — Зачем обзаводиться семьей, детьми, роскошными машинами и виллами. Достаточно иметь немного денег, и все удовольствия — твои».

В детстве я любил бегать босиком по траве, прохладной от утренней росы. Это приносило мне истинную радость, дарило ощущение счастья. Нечто подобное я испытывал сейчас.

Я редко вспоминал родителей и родную деревню, а когда вспоминал, то неизменно с иронической улыбкой. «Деревня — она и есть деревня. Какие там могут быть радости, даже при наличии денег там делать нечего. А здесь и за небольшие деньги можно иметь все удовольствия. Одним словом, лучше в городе быть нищим, чем в деревне богатым». Теперь во мне уже нельзя было узнать того простодушного и честного парня, каким я приехал из деревни. Поначалу я всю выручку без остатка отдавал хозяину. Сейчас он получал лишь маленькую толику того, что я зарабатывал за день. Я наловчился экономить на бензине, не говоря уже о ремонте, который обходился хозяину втридорога. А мне все было мало — вино и женщины стоили больших денег.

Разгульная жизнь не замедлила сказаться и на здоровье. Я стал часто болеть и уже не расставался с лекарствами. Да и общение с женщинами не приносило прежней радости. Мне хотелось, как в детстве, пробежаться босиком по свежей траве, покрытой утренней росой.

Хозяин в конце концов понял, что я его обманываю, и прогнал меня. Устроиться на постоянную работу мне не удалось, приходилось довольствоваться случайными заработками. Я едва сводил концы с концами и все-таки не оставлял надежды найти подходящую работу. Однажды мой друг Ко Мья Маун где-то прослышал, что требуется шофер на старый «остин» за сто тридцать джа в месяц. Мы немедленно отправились к хозяйке «остина».

— Ко Хла Тхун, ну и повезло же тебе! — радостно восклицал Ко Мья Маун. — Твоя новая хозяйка — благородная женщина, торгует драгоценными камнями и к тому же не замужем. Если повезет, то до конца дней проживешь безбедно.

— Ну что ты говоришь, Ко Мья Маун! Зачем богачке нищий шофер?

— Ничего ты не понимаешь! Когда она просила подыскать шофера, то выдвинула два непременных условия: чтобы умел хорошо водить машину и был холост. А ты к тому же еще и красавец.

Когда мы оказались на улице, Ко Мья Маун весело похлопал меня по спине:

— Ну, что я говорил?! Поздравляю.

— Просто ей нужен шофер, — смущенно ответил я.

— До тебя ей уже привозили двоих. Один был индиец, а другой — откуда-то с севера. Оба не женаты. Но она обоих отвергла, а в тебя как впилась своими сверкающими глазами, так и оторваться не могла. Она ведь тебя даже ни о чем не спросила. Сразу сказала, что ты ей подходишь.

Я не стал с ним спорить.

— Поживем — увидим.

— В общем, желаю удачи. Если тебе повезет, надеюсь, не забудешь старого друга, а? — И Ко Мья Маун опять хлопнул меня по плечу.

Моя хозяйка жила в большом деревянном доме на улице Чинчаун, восхищавшем своей чистотой и богатым убранством. Перед фасадом были разбиты клумбы.

Когда через час с небольшим я снова явился в дом своей новой хозяйки со всем своим немудреным скарбом, слуга провел меня в гостиную. Здесь и застала меня появившаяся вскоре хозяйка.

— Я отвела тебе комнату рядом с кухней. У тебя много вещей? — спросила она.

— У меня почти ничего нет. Сундучок да постель, — ответил я скромно.

— Ну хорошо, тогда иди в свою комнату и устраивайся.

Хозяйка смотрела на меня, улыбаясь. Ей, очевидно, понравилось, что я проворно вскочил с места при ее появлении и почтительно поклонился.

В отведенной для меня комнате поставили топчан, столик, старое кресло и даже повесили зеркало. Судя по всему, прежде эта комната пустовала. Полы были тщательно вымыты и еще не успели просохнуть. Я опустился в кресло и закрыл глаза.

— Хозяйка просит вас в гостиную.

Я повернул голову и в дверях увидел девушку лет тринадцати — четырнадцати.

Хозяйка сидела в кресле в непринужденной позе. От моего внимания не укрылось, что она успела принарядиться и накраситься, пока я устраивался в своей комнате.

— Присядь. Я все забываю, как тебя зовут, — сказала она, кивая на стул, стоявший перед ее креслом.

— Меня зовут Ко Хла Тхун, — робко ответил я и нерешительно опустился на указанный хозяйкой стул.

— Как комната? Понравилась? — спросила она, не спуская с меня глаз.

— Да, конечно. Спасибо большое.

— Сегодня за один день все приготовили. Если еще что понадобится, не стесняйся, говори мне.

— Что вы, мне больше ничего не нужно. Все очень хорошо.

— Если будет скучно, вот здесь на столе возьмешь журналы. Сегодня днем можешь отдыхать, а в шесть тридцать поедем в кино. — И она не спеша удалилась.

Я отобрал несколько журналов и направился в свою комнату. Уютно устроившись в кресле, я принялся листать журналы, рассматривая в основном картинки: читать мне не хотелось. Но вскоре и картинки наскучили, тогда я отбросил журналы в сторону и стал размышлять о своей новой жизни. Хозяйка отнеслась ко мне прекрасно, словно забыла, что я ей неровня. А может, Ко Мья Маун прав?

— Просят машину подать, — услышал я голос девушки-служанки.

Я взял висевший на стене ключ от машины и быстро пошел в гараж. Подогнав машину к самому подъезду, я стал ждать. Наконец минут через двадцать появилась хозяйка. Я проворно распахнул заднюю дверцу. Усаживаясь в машину, она почему-то пристально посмотрела на меня. Наши глаза встретились, и она улыбнулась.

— Куда прикажете ехать?

— В кинотеатр «Грин».

Я включил скорость и выехал на улицу. Меня окутал запах дорогих духов и пудры.

В деревне мне частенько приходилось пасти коров. До чего же тяжело ходить весь день по жаре. Особенно в марте и апреле. Единственное место, где можно было укрыться от солнца, — это у ручья, под смоковницей.

Сейчас дом моей хозяйки Ма Ма Чи стал для меня пристанищем, где я отдыхал душой и телом. Я снова обрел спокойствие, и жизнь перестала казаться мне мрачной и безнадежной. Ма Ма Чи относилась ко мне с теплотой и доверием. Она много рассказывала мне о своей прежней жизни. Ее покойный муж был судьей. Он никогда не баловал ее вниманием, все свое время посвящал работе и другим женщинам. Я искренне жалел ее и люто ненавидел ее покойного мужа.

Мне приходилось возить Ма Ма Чи то в магазины богатых индийцев на улице Могол, то к торговцам либо чиновникам. Если же ей не нужно было ехать по делам, то мы оставались дома и проводили время в бесконечных беседах. Прислуга без надобности в гостиную не входила, только по зову хозяйки.

Однажды Ма Ма Чи купила великолепный матрац и распорядилась отнести его ко мне в комнату. Я с удивлением посмотрел на свою хозяйку, и тогда она, многозначительно глядя на меня, спросила:

— Тебе не нравится?

— Нравится, конечно. Но зачем мне такая дорогая вещь? — робко возразил я.

Она заглянула мне в глаза и улыбнулась. Затем, не говоря ни слова, стала подниматься по лестнице. Я же пошел ставить машину в гараж.

Когда я вернулся, то нашел свою комнату преображенной до неузнаваемости. С топчана исчезла моя постель, и на ее месте лежал только что купленный матрац, застеленный белой простыней. Подушка, одеяло и москитная сетка — все было новое. Я был безгранично благодарен Ма Ма Чи за заботу.

— Ну, Ко Хла Тхун, нравится? — услышал я голос Ма Ма Чи.

Я невольно вздрогнул, поскольку никак не ожидал увидеть ее в своем скромном жилище — она никогда сюда не заглядывала прежде. Я заметил, что она успела переодеться в свободного покроя блузку с короткими рукавами, застегнутую только на две нижние пуговицы.

— Человек за день изрядно устает. И ночью должен как следует отдохнуть. Иначе жизнь может стать сущей каторгой, — говорила она, окидывая взглядом мою комнату и новую постель.

— Отдохни немного, прими душ и оденься поприличнее. Мы сегодня поедем в кино. В половине десятого, — уточнила она и вышла.

Я сел в кресло. В душе у меня родилось волнующее чувство радости. Потом я принял душ, съел ужин, который мне подала девушка-служанка. Первый месяц я питался в чайных и кафе, но потом Ма Ма Чи запретила мне есть в городе и отдала распоряжение кухарке готовить для меня дома.

— Вкусно? Не спеши, время еще есть. Мы с тобой выйдем двадцать минут десятого, — сказала Ма Ма Чи, наблюдая за тем, как я ем.

В пятнадцать минут десятого я вывел машину из гаража и подогнал ее к подъезду. Вскоре появилась и Ма Ма Чи. На ней была голубая нейлоновая блузка и синяя шелковая юбка. Губы подкрашены, брови подведены, волосы перетянуты черной лентой. Ма Ма Чи была на шестнадцать лет старше меня, но сегодня она мне казалась двадцатилетней девушкой. Я так растерялся, что даже забыл открыть ей дверцу машины. На этот раз она села впереди, рядом со мной.

— Поехали. Спешить не надо. Время еще есть.

Мы, конечно, опоздали. Когда мы вошли в зал, сеанс уже начался. Контролер, освещая путь электрическим фонариком, проводил нас к нашим местам. Герои фильма говорили на английском языке, и Ма Ма Чи, наклонившись ко мне, тихо переводила. Она ежеминутно касалась меня то плечом, то локтем. При каждом ее прикосновении меня словно пронизывало током.

Вдруг, еще задолго до окончания фильма, Ма Ма Чи встала и, бросив на ходу «пошли», направилась к выходу. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Как обычно, я отворил заднюю дверцу машины, но Ма Ма Чи, ни слова не говоря, снова села рядом со мной. Она сидела так близко, что постоянно касалась меня своим коленом. За всю дорогу она не проронила ни слова, а когда мы приехали, сразу же ушла к себе наверх. Я поставил машину и отправился спать. В постели я долго ворочался и не мог заснуть. Странное поведение Ма Ма Чи тревожило меня.

Среди ночи я проснулся от чьего-то легкого прикосновения к моей щеке. Еще не открыв глаз, я уловил запах знакомых духов. И только потом понял наконец, что она лежит рядом и обнимает меня. Я тоже заключил ее в объятия.

— Проснулся наконец? — спросила она шепотом. Вместо ответа я еще крепче обнял ее.

— Только ты не думай обо мне плохо. Я ведь люблю тебя, — сказала она. Наши губы встретились, и я забыл обо всем на свете.

Я искренне привязался к Ма Ма Чи и полюбил ее всей душой. Конечно, рассчитывать на взаимность с ее стороны я не смел, по крайней мере, это было бы неразумно. Как я уже говорил, я был ее постоянным спутником во всех поездках. Она без зазрения совести ходила в кино с мужчинами из высшего общества, прогуливалась с ними вечером по городскому парку. Я не мог смотреть на все это спокойно и буквально не находил себе места от ревности. А иногда поздним вечером, когда все в доме спали глубоким сном, она приходила ко мне, в мою каморку.

— Ма Ма Чи, я больше не могу так, — сказал я ей однажды.

— В чем дело? Что-нибудь случилось?

— Я очень люблю тебя, и мне надоело таиться от людей. Давай поженимся.

В ответ она прильнула ко мне.

— Ма Ма Чи, давай поженимся, — умолял я, крепко сжимая ее в объятьях.

— Не понимаю, чего тебе не хватает? Что тебе мешает любить меня?

— Нет, такая жизнь для меня невыносима.

— Почему?

— Я не могу быть без тебя ни минуты.

Она ослабила свои объятия и отстранилась.

— Нет, дорогой, это невозможно. Подумай сам. Ты работаешь у меня шофером, у тебя нет никакого образования. Что скажут люди, узнав о нашей женитьбе?

— Зачем же тогда ты меня мучаешь?

— Как это я тебя мучаю?

— А очень просто. Если ты знаешь, что жениться мы не можем, зачем же по ночам ты приходишь ко мне? Почему ты не выйдешь замуж за человека своего круга?

— Я не буду второй раз выходить замуж. Да и не смогла бы, если бы даже хотела. Дело в том, что у меня… у меня сын и дочка. Сейчас они учатся за границей. Я их очень люблю и обещала им никогда не выходить замуж и не приводить в дом отчима. Не понимаю, почему тебя не устраивают наши нынешние отношения? Разве тебе плохо со мной?

Меня охватила ярость.

— Замолчи! У тебя каменное сердце. Ты не способна любить. Я ни минуты больше не останусь в твоем доме. — Уткнувшись головой в подушку, я зарыдал.

Ма Ма Чи решительно поднялась и вышла из комнаты.

Моя душа была подобна засохшему листу, гонимому осенним ветром. У меня все валилось из рук. Мне все чаще и чаще вспоминались слова отца: «Знаешь ли ты, что в городе преуспевает только тот, кто не боится другого за горло взять? Разве ты, простой деревенский парень, способен на это?» И назидания матери о том, что без денег и образования в городе делать нечего. Теперь на своем горьком опыте я убедился в правоте родителей. Я понял: мои мечты навсегда останутся лишь мечтами. Однако о возвращении в родную деревню не могло быть и речи. Разве я не заявил перед отъездом, что вернусь в деревню только на собственной машине и прокачу на ней мать по деревне.

Я долго бродил по городу. Наконец ноги сами привели меня в пагоду Шведагон. Я купил цветы, свечи, поставил их перед изображением Будды и помолился. Я направился уже было к выходу, как вдруг среди паломников, отдыхавших в тени густого дерева у пагоды, увидел отца и мать. От радости я громко закричал. Они обернулись на мой голос, но сразу, видно, меня не узнали.

— Вы что, не узнаете меня? Неужели я так изменился? — обнимая и целуя их, спрашивал я.

— Сынок, вот счастье-то! А мы тебя уже больше недели в городе ищем, — говорила мать дрожащим от волнения голосом.

— Как хорошо, что я вас встретил. Я немедленно еду с вами обратно в деревню. Не хочу больше ни часа оставаться в этом проклятом городе.

— Нет, сынок, пока в деревню возвращаться нельзя. Там сейчас неспокойно, орудуют повстанцы и идут бесконечные бои. Мы сами были вынуждены бежать оттуда, — сказал отец печально.

— Вы давно из деревни?

— Дней десять, как приехали. От тебя ведь ни слуху ни духу. Адреса твоего не знаем. Пришлось остановиться пока в монастыре, в районе Чимьинтайн.

— Ну что ж, тогда поживем пока здесь. Я снова устроюсь шофером. С голоду не умрем. А как там утихнет, вернемся в деревню. К земле.

— Я рад, что ты поумнел, сынок, — сказал отец, улыбаясь.

И мы тихо двинулись мимо пагоды Шведагон по шумной улице, ведущей в центр города.

НИЩЕНКА

«Глупые люди. Думают, что мясо птицы Нгаун, которая всегда стоит на одной ноге, несъедобно.

Глупые люди. Мясо этой птицы очень нежное и вкусное.

Глупые люди!»

Эту песенку мы распевали в детстве, когда наперегонки прыгали на одной ноге. Есть такая сказка про птицу Нгаун, которую мне рассказывали родители, отсюда и пошла эта песенка.

«Давным-давно жили в одной деревушке муж и жена. С утра до ночи работали они на огороде, тем и кормились. Однажды ночью кто-то проник к ним в огород и уничтожил все, что там росло. Опечалились крестьяне, заплакали и решили во что бы то ни стало изловить негодяя. Вечером они расставили всюду на огороде капканы и пошли спать, а наутро пришли они в огород и видят, в один капкан попало какое-то одноногое чудище. Обрадовались муж и жена — то-то теперь полакомятся — и побежали скорей за ножом. А когда прибежали с ножом и хотели уж резать чудище, оно вдруг заговорило человеческим голосом: «Я птица Нгаун. Я всегда стою на одной ноге. Не убивайте меня. Мое мясо совсем несъедобное». Подумали-подумали муж с женой и отпустили птицу».

Утро было туманным. Я умылся, оделся и направился к рынку, чтобы позавтракать в какой-нибудь чайной. Рынок в нашем городе Пегу, как, наверное, и в любом другом городе, самое людное место.

— Братья и сестры! Помогите несчастной калеке! Не дайте умереть с голоду!

Я обернулся на голос. Одноногая нищенка лет тридцати сидела на земле. Чуть в сторонке валялись костыли. А прямо перед ней на грязной тряпке поблескивало несколько мелких монет: подаяние сердобольных прохожих. Я порылся в кармане и бросил ей десять пья.

В тот же день мне довелось снова увидеть эту женщину.

Время близилось к полудню. Нестерпимо палило солнце. Я укрылся от жары в китайском ресторанчике и в ожидании официанта погрузился в чтение газеты. И тут я снова услышал: «Братья и сестры! Помогите несчастной! Не дайте умереть с голоду!»

Перед входом в ресторан, опираясь на костыли, стояла моя утрешняя знакомая. «Базар кончился, народ разошелся, и теперь эта несчастная должна побираться по чайным и закусочным», — подумал я. Получив от хозяина ресторана горсть мелочи, нищенка заковыляла дальше. Я смотрел ей вслед и почему-то вдруг вспомнил детскую песенку про птицу Нгаун.

В озере Гаунсей отражались вплотную подступавшие к нему дома и деревья. Западный ветер гнал по воде белые барашки. Лучи заходящего солнца, преломляясь в воде, веселыми зайчиками скользили по стенам домов и деревьям. Я медленно шел по мосту, перекинутому от берега к острову, и любовался красотой озера и древнего города. И вдруг неподалеку от пагоды в тени развесистого дерева я увидел свою знакомую. Отставив костыли в сторону, она ловко орудовала у костра. Меня распирало любопытство, и я подошел к ней.

— Что готовите?

— Ужин. Рыбную приправу к рису, — ответила она, подняв на меня удивленные глаза.

— Рыбную приправу? О, это очень вкусно. А где вы живете? Здесь, в монастыре?

Мне очень хотелось узнать, где она потеряла ногу. Но не мог же я вот так, сразу, приступить к расспросам. Прежде нужно было завоевать ее расположение.

— Как приехала в Пегу, так с тех пор здесь, в монастыре, и живу.

— А где ваше постоянное жительство?

— На земле. Любой монастырь — мой дом.

Она умолкла, давая, видимо, тем самым понять, что у нее нет желания продолжать разговор.

— Родились-то где?

— Моя родина — город Таунгу.

Теперь замолчал я. Потом, набравшись храбрости, сказал:

— Неловко мне спрашивать, но вот с ногой-то что у вас?

— А чего тут неловкого? Те, кто живет подаянием, рады, когда вызывают сочувствие у людей. Во время восстания каренов в городе Таунгу был бой. Пуля случайно угодила мне прямо в щиколотку и раздробила кость. В больнице ногу и отрезали.

Она рассказывала о своем несчастье легко и просто, как о каком-то обыденном деле.

— В какой больнице делали операцию?

— Там же, в Таунгу.

— Одного понять не могу: пуля попала в щиколотку, а отрезали всю ногу. Видно, врач был неопытный, — сказал я и сочувственно покачал головой. Она задумалась, тяжело вздохнула, а потом проговорила:

— Нет, врачи тут ни при чем. Врачей тогда в городе попросту не было. Все поспешили укрыться — кто в лесу, кто в деревнях. А у меня началась гангрена.

Пока мы разговаривали, солнце соло. С высоты монастырского холма я опять залюбовался красотой этого древнего города и озером, по которому ветер больше не гнал белые барашки.

— Ну что, все еще не готово? — услышал я резкий голос и, обернувшись, увидел опрятно одетого мужчину.

— Минут через пять будет готово, Ко Тхун, — ответила женщина, пробуя ложкой приправу.

Судя по разговору, они были муж и жена.

— Я сейчас вернусь, — сказал мужчина и ушел.

— Кто это? — спросил я.

— Мой муж, — ответила она с улыбкой.

— Муж? А где он работает?

— Сейчас нигде не работает.

— А раньше?

— Раньше в Таунгу работал в одной конторе.

— Кем?

— Грузчиком.

Тем временем мужчина вернулся. Теперь на нем была рубашка светло-желтого цвета и новое лоунджи. На руке поблескивали часы. Жена стала торопливо накладывать рис.

Район Зайганай в городе Пегу сверкал огнями неоновых реклам. У кинотеатров толпился народ. «Граждане! Проходите в зал! Первый звонок уже прозвенел!» — раздалось из репродуктора над входом в кинотеатр «Сейн». Я шел, не спеша разглядывая рекламу кинотеатров. Мне захотелось пить, я заглянул в одно из многочисленных кафе и заказал стакан молочного коктейля со льдом. Мое внимание привлекла парочка, которая выходила из кафе, о чем-то весело болтая. От неожиданности я вздрогнул. В мужчине я узнал мужа моей знакомой одноногой нищенки. А его спутница была модно одетая красивая молодая женщина. Они направились в кино. У меня в груди вспыхнула ярость. Мне захотелось узнать, что же будет дальше. Меня неотступно преследовал образ несчастной нищенки. Я видел ее то просящей подаяние на базаре, то у входа в китайский ресторан. А с какой жадностью набросился этот мерзавец на рис, приготовленный несчастной женщиной.

Я допил коктейль, расплатился с официантом и поспешил на улицу. У кинотеатра «Вази» я нагнал их. Стараясь оставаться незамеченным, я подошел к ним как можно ближе, так, чтобы слышать, о чем они говорят:

— Куда пойдем? — спросил он свою спутницу.

— В «Вази».

— Я сказки смотреть не люблю.

— А мне очень нравятся всякие сказки и легенды.

Он воспринял ее желание как приказ и тотчас же направился к кассе. И хотя я не переношу подобные фильмы, на сей раз решил пойти в кино и тоже купил билет.

— Народу-то совсем нет, — сказал мужчина. — Сегодня последний день показывают этот фильм.

— А тебе народ нужен? — спросила она игриво.

— Мне достаточно тебя, — со смехом ответил он.

Я сидел сзади и исподволь наблюдал за ними. Когда погас свет, они прижались друг к другу и стали о чем-то шептаться, без конца хихикая. А я думал о жизни двух людей, свидетелем которой я невольно оказался. Я не замечал того, что происходило на экране. Те двое, что сидели передо мной, тоже не замечали.

После окончания сеанса они наняли рикшу и куда-то поехали. Я тоже нанял рикшу и приказал следовать за ними. Лавируя в толпе людей, рикши ехали в сторону вокзала. Ярко освещенные улицы остались позади. Теперь мы въехали в совсем темный переулок.

— Какой дом? — спросил мой рикша.

— Следуй за ними. Когда они остановятся, остановись и ты, но так, чтобы они нас не заметили.

— Хорошо.

Вскоре они остановились перед длинным одноэтажным каменным домом со множеством подъездов. Парочка исчезла в одном из них.

— Ты знаешь эту женщину? — спросил я у рикши.

— Ха-ха, кто же ее не знает? Ее зовут Ани. А у вас сегодня насчет нее планы были? Ха-ха! Сегодня она уже занята. Кабы знать заранее, я бы все устроил.

— Приятель, откуда мне знать, что ты все можешь?

— Это уж я смог бы. Но ты не расстраивайся. Здесь я могу подыскать тебе и получше той. Эта очень дорогая. За одну ночь не меньше тридцати возьмет. Если хочешь, я тебе устрою красотку за десятку. Не пожалеешь.

— Нет, мне надо домой.

— Тогда давай завтра.

— Завтра в шесть утра я уезжаю в Рангун.

Утром я сидел на своем обычном месте в кафе, пил чай и читал свежие газеты.

— Братья и сестры! Помогите несчастной, пожалейте калеку! Не дайте умереть с голоду!

Перед входом в кафе, опираясь на костыли, стояла моя знакомая. Мне снова вспомнилась сказка про птицу Нгаун.

ДВА СУХИХ ЛИСТА

Улица Сулейпхая вечером залита неоновым светом. Когда стоишь на автобусной остановке «Пожарное депо» и смотришь на ярко освещенный участок улицы в том месте, где она пересекается с улицей Боджоу, кажется, что в город пришел праздник.

Час был поздний. Улицы опустели. Лишь время от времени проезжали машины. И только у кинотеатра «Глоуб» толпились велорикши.

Целый день ходьбы по городу изрядно утомил его, и в ожидании автобуса он присел на край тротуара.

Мало-помалу на остановке собралось множество народу.

— До чего же редко ходят автобусы, — раздраженно заметил один из ожидавших.

— Не автобусы, а горе одно. Но ничего не поделаешь, не тащиться же пешком ночью через весь город, — поддержал его другой и со злостью швырнул окурок.

— Ночью опасно одному ходить по городу. Вот и приходится ждать. Я уж сколько здесь стою, и за все это время ни одного автобуса не было, — пожаловался первый. И они еще долго ругали городские власти, которые не могут наладить работу транспорта.

На пожарной каланче пробило одиннадцать. Человек, сидевший на тротуаре, чиркнул спичкой и раскурил потухшую сигару. Глубоко затянувшись, он стал смотреть в ту сторону, откуда должен был прийти автобус, в надежде увидеть долгожданный синий огонек. За его спиной в темноте послышались шаги. Кто-то направлялся к остановке. Вскоре шаги замерли рядом. Обернувшись, он, к своему удивлению, увидел девушку. И, невзирая на темноту, смог даже рассмотреть ее стройную фигурку. Судя по всему, девушка старалась не отставать от моды. На ней были светлая нейлоновая блузка с короткими рукавами и пестрая юбка из набивной ткани. Волосы заплетены в косу и уложены на затылке в пучок. Когда девушка приблизилась к фонарю, он заметил, что губы у нее слегка подкрашены. Часы в простом металлическом корпусе были надеты на руке высоко, почти у самого локтя, циферблатом внутрь.

«Не особенно красива, зато очень стройная», — отметил он, осмотрев ее с ног до головы долгим оценивающим взглядом. Конечно, женщину не принято считать красивой, если кожа у нее слишком темная. И тем не менее его словно магнитом притягивало к ней. Молодая особа между тем продолжала стоять на прежнем месте с невозмутимым видом, и, когда их глаза встретились, она не отвела взгляда в сторону. Потом она не спеша открыла плетеную сумочку, достала сигарету и коробок спичек. Чиркнув спичкой, она хотела было закурить, но набежавший ветерок затушил огонь. Она снова взяла коробок, но, не обнаружив больше ни одной спички, в сердцах швырнула его на мостовую. Вынув сигарету изо рта и подбоченясь, она раздраженно посмотрела по сторонам.

Он с любопытством наблюдал за ней и одобрительно посмеивался. Она определенно нравилась ему.

— Может, у вас найдется прикурить? — спросила она, сделав шаг в его сторону. Он молча протянул ей коробку спичек.

— Спасибо, — проговорила она и, прикурив, продолжала: — С ума можно сойти. Подумать только: столько ждать автобуса, а его все нет и нет.

— Я здесь уже с полчаса жду. И за это время не прошел ни один автобус, — ответил он.

Внезапно поднялся ветер. Упали первые капли дождя. Из всех ожидавших автобус людей только у него не оказалось зонта.

— Идите ко мне под зонтик, — позвала девушка. Он с благодарностью посмотрел на нее, но не двинулся с места.

— Что же вы стоите? Идите скорее. А то промокнете до нитки.

В ее голосе ему послышались нотки заботы и нежности. А дождь лил сильней и сильней, и ему ничего не оставалось, как воспользоваться ее предложением. Постепенно ветер стих, но дождь не прекращался.

Зонтик был слишком мал, чтобы надежно укрыть двоих.

— Вы промокнете из-за меня, — смущенно проговорил он.

— Ничего страшного. Вы же пришли мне на выручку, когда у меня не оказалось спичек. Я не хочу оставаться у вас в долгу.

— Разве дать прикурить можно назвать выручкой?

— А как же это тогда называется?

— Да никак. А что, вы действительно пострадали из-за меня?

— Да полно вам. Сказать по правде, мне доставляет удовольствие укрывать вас от дождя.

Оба замолчали. Вплотную придвинувшись к ной, он тщательно следил за тем, чтобы нечаянно не коснуться грудью ее спины. Девушку же вовсе не волновало близкое соседство мужчины. Во всяком случае, так ему казалось. Он почти физически ощущал тепло ее тела. Прошло еще несколько минут, и он уже знал наверняка, что ему просто необходима близость этой женщины. Ее спина притягивала его, словно магнит, и ему было нелегко преодолеть силу этого притяжения. Когда же он едва заметно коснулся ее, то она и не подумала отодвинуться. Наоборот, она еще плотнее придвинулась к нему. И если бы сейчас на остановке они оказались одни, он наверняка не удержался бы и заключил ее в объятия.

Вдали послышался шум приближающегося автобуса. А вскоре показался синий огонек.

И тут он совершенно отчетливо понял, что ему не хочется расставаться с девушкой.

— Вам далеко ехать? — спросил он.

— Мне до конечной остановки. А вам?

— До улицы Хоун.

— Могу я надеяться увидеть вас снова? — спросил он.

— А вы очень этого хотите?

— Разумеется. Поэтому и спрашиваю.

— В таком случае завтра в двенадцать часов дня в пагоде Суле.

— Спасибо, — обрадовался он.

В это время подошел автобус, и они поспешили втиснуться в него.

В десять часов утра он уже был возле пагоды. Он устроился на нижней ступеньке лестницы и закурил. Потом ему надоело сидеть, и он отправился бродить вокруг пагоды. Он успел обойти вокруг пагоды несколько раз, прежде чем увидел девушку, спешившую ему навстречу.

— Вы давно меня ждете? — спросила она с улыбкой.

— Нет. Часа два.

— Но мы же с вами договорились встретиться в двенадцать. Зачем же вы так рано пришли?

— Мне очень хотелось поскорее вас увидеть.

— Ах вот как!

— Я встал сегодня часов в восемь и сразу же отправился сюда. Я добирался пешком.

— Почему же вы не поехали автобусом? — удивилась девушка.

— Вчера вечером, когда мы с вами встретились, у меня в кармане было шестьдесят пья. Я уплатил за билеты в автобусе, потом купил две сигары и коробку спичек — и все мои деньги кончились.

— Да, — проговорила она, сочувственно покачав головой.

— Ничего страшного. Мне не впервой такой путь пешком проделывать.

— Выходит, вы сегодня еще ничего не ели? — спохватилась вдруг она. — Тогда пошли. Пообедаем вон в том кафе у полицейского управления.

— Спасибо, я не хочу есть.

— Что значит «не хочу»? Как же человек столько времени может не есть? Это вредно для желудка.

— Да, но я к этому привык.

Девушка посмотрела на него серьезно и, нахмурившись, сказала:

— Ваших отказов не принимаю. Пошли обедать. Мне скоро на работу.

— Я действительно не хочу.

— Какой вы упрямый!

— Ладно. Чайку можно выпить.

— Разве чашкой чая можно утолить голод? Мы идем в кафе «Шами».

И он покорно последовал за девушкой.

— До чего же приятно выпить чаю в такую жару. Спасибо вам, — сказал он, залпом осушив стакан.

— Угощайтесь, — предложила она, показав взглядом на тарелку с бисквитами.

— Спасибо, я сыт. Между прочим, сегодня воскресенье, а вы не отдыхаете. Интересно, где же это вы работаете.

Она подумала немного, улыбнулась и сказала:

— Это не так важно. Лучше вы расскажите о себе.

— Я родом из района Мьинджауна. Три года назад приехал в Рангун и стал работать кассиром в одной фирме. Потом увлекся тотализатором. Один раз взял в кассе пятьсот джа да все и проиграл. За это меня упекли на год в тюрьму. Всего две недели как вышел. Сейчас без денег и без работы. Старые друзья иногда по трешке, а то и пятерке подбрасывают. Пока кое-как перебиваюсь.

— А вы не пробовали на работу устроиться?

— Я всего восемь классов кончил. С таким образованием не так-то легко устроиться.

Девушка вздохнула, видно, его рассказ ей не пришелся по вкусу. Она раскурила потухшую сигарету и спросила:

— Почему же вы не хотите вернуться к себе в деревню? Денег на дорогу нет?

— А зачем возвращаться? Родители умерли, да и родственников, которые захотели бы мне помочь, не осталось.

— Где же вы сейчас живете?

— Пристроился пока у одного приятеля.

Она снова прикурила, подумала секунду и вдруг предложила:

— Хочешь, перебирайся ко мне.

Он поднял на нее удивленные глаза.

— К тебе?

— Я, как и ты, одна в этом мире. Но я могу позволить себе снимать комнату.

— Где же ты все-таки работаешь? — спросил он снова.

— В отеле «Шанхай».

Несколько секунд он с любопытством разглядывал ее.

— Ну… согласен? Он быстро кивнул.

— А теперь мне пора на работу. Вот тебе два джа на сегодняшние расходы. В одиннадцать вечера жди меня на той остановке, где мы вчера встретились. Только вот что… Завтра мы с тобой пойдем в отель.

— Это зачем?

— Ну, во-первых, тебе надо устроиться на работу. И, кроме того, я должна сообщить о тебе своему хозяину. Если работающую в отеле незамужнюю девушку застанут в ее комнате с мужчиной, то немедленно сообщат в полицию, — рассмеялась она.

Расплатившись, она встала из-за стола и направилась к выходу. Он последовал за ней.

— Как тебя зовут? — спросила она вдруг.

— Ко Ба Кун. А тебя?

— В отеле все зовут Амья. А вообще-то Ма Хла Чу, — ответила она, помахала ему рукой, весело рассмеялась и убежала.

Легкий ветерок гнал вдоль улицы Сулейпхая два случайно соединившихся сухих листа.

БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ

Утром у жены начались схватки, и я отвез ее в родильный дом «Дафрин».

Вечером следующего дня я приехал ее навестить.

— Ну как, еще не родила? — спросил я, едва переступив порог приемной.

— Нет. Мне делают уколы и дают какие-то лекарства. Отдыхаю.

— Может быть, пока побудешь дома?

— Ну нет, домой я не поеду. Как потом сюда доберешься? Далеко ведь. Тех, кто живет близко, отпускают. Больница переполнена. У меня вот все еще нет места. Видишь, на чем я сплю. — И жена указала на узкую жесткую скамью, на каких обычно сидят посетители.

— Бедненькая, все бока, наверно, отлежала. Что за резон тебе здесь мучиться? Ведь никто не знает точно, когда ты родишь. Поедем домой.

— Нет, нет, не уговаривай меня, не поеду. Здесь хоть и не совсем удобно, зато я спокойна… А дома… Вдруг роды начнутся ночью. Разве найдешь машину на северной окраине Оклапа?

«Она, пожалуй, права, — подумал я. — От нас до роддома около тринадцати миль. Машину достать нелегко».

— По-моему, разумнее вернуться, — настаивал я, не зная толком, что предпринять. — У тебя даже кровати нет!

— Дадут. Сегодня многих выписывают, — успокаивала меня жена. — Смотри хорошенько за девочками. Не давай им долго гулять на солнце. А обо мне не тревожься, дорогой.

Жена рожает не впервые, поэтому предстоящих родов не боится. Ее лишь беспокоят оставшиеся дома две дочурки. Как они без нее управляются? Не холодно ли им спать на веранде?

— Наоборот, жарко, мы даже жалюзи подняли, чтобы было побольше свежего воздуха, — успокаивал я ее.

Я заметил, что жена все время поглядывает куда-то в сторону.

— Я хочу тебе показать очень любопытную пару, — улыбаясь, сказала она.

Я вопросительно посмотрел на жену.

— Обрати внимание, в дальнем углу лежит женщина. А рядом с ней сидит ее муж. Такой крупный смуглый большеглазый мужчина лет сорока. Пойди взгляни на них.

— Зачем? — с недоумением спросил я.

— Интересная фабула для рассказа.

— Ты шутишь.

— Нисколько не шучу. Когда вернешься, я тебе все расскажу, — настаивала жена.

Я направился в дальний угол приемной. На железной кровати лежала темнокожая женщина лет тридцати пяти, а рядом прямо на цементном полу примостился мужчина. Они о чем-то оживленно разговаривали.

— Видел? — спросила жена, когда я вернулся. Я, все еще недоумевая, кивнул головой.

— Тут все называют его «несчастным влюбленным», — сообщила мне жена.

— Почему? — серьезно спросил я.

— Его жена ждет ребенка. У нее что-то неладно со здоровьем. Она здесь уже десять дней, он все время находится неотступно при ней.

— Как? Разве здесь можно находиться постоянно?

— Конечно, нет! В какой же больнице разрешат дневать и ночевать? Он проводит здесь все часы посещений.

— А где он бывает в остальное время?

— Днем вон под тем деревом, что у дороги, а ночью спит во дворе больницы на траве.

— Любопытно…

— Он очень о ней заботится: носит ей еду, сигары. Она хоть и плохо себя чувствует, а ест довольно много.

— Да. Достается бедняге! — сочувственно вздохнул я.

— Поэтому-то его и прозвали «несчастным влюбленным». Надоел, как бельмо на глазу, — заключила жена с некоторым раздражением.

— Он, видимо, из рабочих. Привык к трудностям. Другой давно бы уже заболел, находясь день и ночь на холоде.

— Говорят, он — грузчик в порту.

— Какой же грузчик может прожить десять дней без работы?

— Право, не знаю. Так утверждают больные.

— Женщины очень болтливы и зачастую не прочь преувеличить. Видимо, здесь что-то не то. Как может грузчик позволить себе сидеть больше недели сложа руки возле беременной жены?!

— Можно вас на минуточку? — позвала жена проходившую мимо больную. — Вы, случайно, не в курсе дела. Муж вон той женщины действительно грузчик?

— Да. По крайней мере, так сказала его жена. Между прочим, мне очень жаль этого парня. Жена у него вроде бы и не молодая, а такая капризная. — Женщина брезгливо поморщилась.

— Говорят, он спит во дворе больницы?

— Да. Накроется с головой и спит. А ночью по нескольку раз бегает в регистратуру узнать, не родила ли его жена. Бедняга!

Когда больная отошла, жена пояснила:

— Эта женщина уже давно находится здесь на сохранении, поэтому она в курсе всех дел.

Вскоре прозвучал гонг. Время посещений кончилось. Я простился с женой и вышел.

Как стремительно все меняется в этом мире! За ночь многие женщины разрешились от бремени, а на их место уже прибыли новые.

Жена по-прежнему лежала на лавке, и я решил, что все пока без изменений. Однако я ошибся. Оказывается, утром у нее родился сын.

— Почему же тебе до сих пор не дали приличного места? — с беспокойством спросил я, подходя к ней.

— Обещали вечером перевести на нижний этаж, — ответила жена.

Я поспешно отдал ей гостинцы и устремился в детскую комнату. Мне не терпелось взглянуть на новорожденного. В маленькой люльке, легко посапывая, сладко спал наш сын.

Мы проговорили с женой до вечера. Возвращаясь на автобусе домой, я почему-то вспомнил о мужчине, который самоотверженно вот уже десятые сутки проводит в роддоме, ожидая появления ребенка. Мне безумно хотелось узнать о нем поподробнее, но я не мог найти подходящего предлога для знакомства.

На следующий день, по выходе из роддома, я встретил его на улице. Он покупал у торговца-индуса жареные лепешки. Я поздоровался. Он посмотрел на меня с недоумением.

— Вы удивлены, что с вами здоровается незнакомый вам человек? Вы меня не знаете, а вот я кое-что о вас слышал.

Все то же удивление отражалось на его лице.

— Я вас действительно знаю, — продолжал я. — Мне рассказывали о вас и больные и медсестры. Говорят, вы уже дней десять ждете, когда родит ваша жена. Моя вчера родила сына.

После моих подробных объяснений он наконец уразумел, в чем дело, и его недоумение рассеялось.

— Ну как, ваша жена еще не родила? — спросил я его после небольшой паузы.

Он сокрушенно покачал головой.

— Ничего не поделаешь, придется набраться терпения.

— Придется, — с готовностью согласился он.

— Пойдемте в чайную. Выпьем по чашечке чаю, поболтаем, — предложил я.

Он не двигался с места.

— Пойдемте. Что вас смущает? Просто вы мне симпатичны, и я хотел бы познакомиться с вами поближе.

Он нерешительно последовал за мной.

По пути я встретил знакомого, молодого художника Маунг Ньо Хла.

— Вы откуда? — спросил он меня еще издали.

— Я был у жены в роддоме. Она родила.

— Кого родила?

— Сына.

— Поздравляю. А как они себя чувствуют?

— Благодарю, хорошо.

— Написали вы что-нибудь новенькое?

— Пока ничего.

— Простите. Я тороплюсь на свидание с другом. Всего доброго.

— Счастливо.

Едва приятель удалился, как мой новый знакомый спросил:

— Вы писатель?

— Да.

— В молодости я много читал, — мечтательно произнес он.

— А что именно?

— Рассказы в журнале «Дагоун». Названий я уже не помню. В монастырской школе священник У Пазин увлекался книгами. Он и меня к ним приохотил.

— А где вы родились?

— В Вакема.

— В самом городе?

— Нет, в деревне Тога, на противоположном берегу.

Мы вошли в чайную.

— Что будете пить? — спросил я его, усаживаясь за столик.

— Чай.

Я попросил хозяина-индийца принести чашку чая, чашку кофе и бисквиты.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы считали меня своим другом. Если вам понадобится какая-нибудь помощь, я всегда к вашим услугам, — сказал я, кладя перед ним пачку сигарет и спички. — Как вас зовут?

— Тун Сейн. А жену — Эй Хла.

— И давно вы поженились?

— Восемь лет назад.

— А дети у вас есть?

— Нет, — ответил он, печально покачав головой.

— Значит, первенца ждете?

— У нас были двое, да умерли.

— Ах, вот почему вы так заботливо относитесь к своей жене, — заметил я.

— И поэтому. И еще потому, что люблю ее. Когда она болеет, я совершенно теряю голову, я не знаю, что бы для нее сделать.

— А жена вас также любит?

— Думаю, что не меньше. Откровенно говоря, у нас неравный брак. Она дочь помещика. Я батрачил у ее отца три года, и мы полюбили друг друга. А когда все обнаружилось, ее родители прогнали меня, а Эй Хла хотели насильно выдать замуж за клерка с рисоочистительного завода. Тогда мы с ней сбежали.

— В Рангун?

— Нет. Мы поехали в деревню Чоунманей к моим родственникам. К нам тут же явилась ее тетка, уговаривала Эй Хла вернуться. Но это не помогло. Потом приехала ее мать. Она сказала, что все согласны на наш брак и не станут нас разлучать. Мы поверили. Я даже денег занял на свадьбу. Но это оказалось ложью. Меня немедля выгнали, а Эй Хла заперли в доме и никуда не выпускали. Почти целый месяц провела она в заключении. Чтобы разлучить нас навсегда, ее решили выдать замуж за индийца — торговца бакалейными товарами. Я ужасно тосковал по Эй Хла, но однажды ночью она неожиданно прибежала ко мне, и мы уехали в Моламьяйнчун. Однако и здесь ее родители не оставили нас в покое. Эй Хла наотрез отказалась вернуться домой. Лето мы прожили вместе. Когда наступил сезон дождей, приехал отец Эй Хла и предложил мне работу на своей ферме. И я снова поверил. Мне казалось, что родители уже смирились с судьбой дочери, и мы поддались на их уговоры. А через месяц в доме Эй Хла инсценировали кражу каких-то драгоценностей. Подозрение, конечно, пало на меня, и я был отдан в руки полиции.

— Вот негодяи!

— «Негодяи» — не то слово. Все это было подготовлено заранее. На суде моя вина не была доказана, а меня тем не менее осудили на шесть месяцев тюремного заключения, и, воспользовавшись беспомощностью Эй Хла, ее поспешно выдали замуж. Об этом я узнал, уже будучи в тюрьме.

— И индиец согласился на ней жениться?

— Конечно. Лет ему было уже немало. Зачем же отказываться от молодой состоятельной жены. И все-таки Эй Хла избежала печальной участи. В ночь свадьбы она бесследно исчезла, и все усилия родителей разыскать ее не увенчались успехом. В конце концов они решили, что она покончила с собою, даже поминки по ней справили. Я сначала тоже поверил этому и горячо молился за нее. Но Эй Хла, оказывается, была жива. Из Вакема она добралась на попутной лодке до Маунпина, а оттуда в Рангун. Она изменила фамилию и устроилась служанкой к одному богачу на улице Кокайн.

— А родители ее до сих пор не знают, что она жива?

— Конечно, нет. Она для них попросту перестала существовать.

— Как же вы с ней встретились?

— Эй Хла написала моему дяде, который живет в Чоунманей. От него же она узнала все обо мне, и, когда меня выпустили из тюрьмы, она пришла меня встречать.

— А вы к тому времени уже знали, что она жива?

— За месяц до освобождения меня посетил дядя и передал мне письмо от нее.

— Представляю себе, как вы обрадовались.

— Еще бы! Я был восхищен ее мужеством и с тех пор полюбил ее еще больше. Ведь она, несмотря на все испытания, осталась верна нашей любви!

Он умолк.

— Пейте чай, — напомнил я. — Он, наверно, уже совсем остыл? А где вы сейчас живете? — продолжал я.

— Сейчас в Тагейта, а раньше снимали домик в Пазунтаун. Когда к власти пришел генерал Не Вин, домик этот снесли, а нам дали участок. Строим новый дом.

— А где работаете?

— В порту грузчиком. Раньше я торговал мороженым. Тележку мы приобрели на деньги, которые удалось сэкономить Эй Хла. Потом, когда занялись строительством дома, потребовались дополнительные средства. Пришлось тележку продать и идти в порт грузчиком.

Я протянул ему сигареты:

— Курите.

— Спасибо. С тех пор как я отвез жену в роддом, мне удается есть только раз в день, да и то один горох. А о сигаретах или чае и мечтать не приходится. Я покупаю все необходимое только для Эй Хла. Из тридцати джа, накопленных нами, осталось всего около десяти.

— Если Эй Хла родит не скоро, туговато вам придется, — сочувственно вздохнул я.

— Что поделаешь? Надо будет еще сократить расходы. Но я непременно дождусь, пока она родит.

— А работу вы не потеряете?

— Думаю, что нет. В крайнем случае найду другую. Я не могу оставить Эй Хла одну.

Я смотрел на него с восхищением.

— Дай бог, чтобы у вас поскорее все уладилось! — сказал я и, позвав хозяина чайной, попросил принести для своего нового знакомого сигареты и спички. Простившись с ним, я вышел на улицу.

Всю дорогу до дома я находился под впечатлением услышанного. «Да, — думал я. — Вот это настоящая, большая любовь!»

БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ

Ко Пан Хмуэю на всю жизнь запомнился день, когда он впервые приехал в Рангун. Именно в тот день возле пагоды Шведагон открылась первая выставка промышленных товаров. В ту пору Ко Пан Хмуэю было двадцать пять лет. Он был единственным сыном в семье зажиточных крестьян, и поэтому родители баловали его без меры. В раннем детстве Ко Пан Хмуэю случилось ходить в монастырскую школу, но он был до того ленив, что ничему, кроме чтения, да и то по складам, не научился. Только и знал, что целыми днями гонять по деревне с дружками. Он любил хорошо поесть, но о том, как тяжело выращивать рис, понятия не имел. Мать старалась во всем ему угодить — готовила его любимые блюда, да и во всем остальном он не знал отказа. Когда Ко Пан Хмуэю исполнилось восемнадцать лет, он женился. Но женитьба ничего не изменила в его жизни. Он оставался по-прежнему беспечным и ленивым. Жена служила ему простой забавой.

Однако вскоре после женитьбы Ко Пан Хмуэя на их семью одно за другим посыпались несчастья. Сначала внезапно скончалась его жена. Потом умер отец — главный кормилец семьи. Теперь вся тяжесть забот о сыне легла на плечи матери. Казалось, что смерть отца заставит Ко Пан Хмуэя задуматься над своей жизнью, но ничего подобного не произошло. Прежде он хоть немного побаивался отца, теперь его ничто не способно было сдержать — он увлекся вином и азартными играми. Мать же по-прежнему не смела ему перечить и только с ужасом отмечала, как тощает ее мошна. И вот наконец пришла пора, когда и ее терпение лопнуло.

Была безлунная ночь. За окном кромешная тьма. Ко Пан Хмуэй с вечера улегся спать, и матери не пришлось, как обычно, до глубокой ночи ждать возвращения сына.

Около полуночи ее разбудил запоздалый крик петуха. И в то же мгновение она ощутила, как чья-то жесткая рука сжала ее горло. «Уж не привидение ли», — подумала она.

— Вставай, старуха. Иди за мной, — словно откуда-то издалека донесся незнакомый голос. Пва Нвей Еун пересилила охвативший ее страх и приоткрыла глаза. В тусклом свете стоявшего на столе фонаря она увидела нож, зажатый в руке незнакомца.

— Пощадите меня, не убивайте, — прохрипела Пва Нвей Еун, сообразив, что это не привидение, а бандит.

— Молчи, старуха. Иди за мной. — Все еще держа беднягу за горло, незнакомец резко поднял ее с постели и толкнул к двери. В одной руке он держал фонарь, а другую с ножом приставил к спине старой женщины.

— Полюбуйся на своего сына, — сказал бандит, когда они вышли на улицу.

Мать увидела сына, привязанного к дереву толстой веревкой.

— О, бедный мой сын! Берите что угодно, только отпустите его! — испуганно молила мать.

— Если ты не выполнишь моего требования, твой сын умрет у Тебя на глазах, — пригрозил бандит.

— Что? Что я должна сделать?

— Мне нужно две тысячи джа.

— Две тысячи? Но… но у меня нет таких денег! — в ужасе воскликнула женщина. — Может, вы согласитесь на меньшую сумму?

— Я пришел сюда не для того, чтобы торговаться с тобой? Я не намерен тебя уговаривать. Видно, старуха, тебе не дорога жизнь собственного сына. — С этими словами бандит решительно направился к дереву, где был привязан Ко Пан Хмуэй.

— Не трогайте его! Я отдам вам деньги! — закричала мать.

— Давно бы так, — сказал бандит примирительным тоном и разрезал веревку. В сопровождении бандита Пва Нвей Еун направилась в дом, дрожащими руками открыла маленькую железную шкатулку и отсчитала две тысячи. Схватив деньги и не мешкая ни секунды, бандит тотчас же скрылся.

Мать и не догадывалась, что все это подстроил ее родной сын. А дело было так: когда она отказалась в очередной раз дать ему денег на выпивку, он отправился к своему приятелю в соседнюю деревню, и они быстро придумали, как заставить ее раскошелиться. На следующее утро они разделили поровну две тысячи… После этого Ко Пан Хмуэй не показывался дома почти целый месяц. Когда Пва Нвей Еун поняла, что ограбление — дело рук ее родного сына, она долго не могла успокоиться и, опасаясь новых козней с его стороны, поселила у себя в доме родственников.

Прошло около месяца. Однажды днем в дом Пва Нвей Еун явился полицейский. У бедной женщины от страха ноги подкосились.

— Вы Пва Нвей Еун?

— Да, — тихо ответила женщина, вопросительно взирая на полицейского.

— Вам что-нибудь известно о вашем сыне?

— Нет.

— Он арестован.

— Как арестован? За что?

— Он ударил человека ножом.

— Не может этого быть! Мой сын на это не способен. Я прошу вас отпустить его, — взмолилась мать.

— Это не так просто. Нужны деньги.

— Сколько нужно? — спросила Пва Нвей Еун, ладонью вытирая слезы.

— Я думаю, не менее полутора тысяч.

Мать обмерла, — где же ей достать такую сумму?

— А может, хватит тысячи, господин начальник? — тихо спросила она.

— Дело серьезное. Ему грозит тюрьма.

— Но у меня наберется сейчас не больше пятисот.

— Что ж, тогда ему суда не избежать, — сказал полицейский, поднимаясь со стула.

— Подождите, прошу вас, не уходите, — взмолилась женщина. — Я постараюсь достать денег.

Пва Нвей Еун порылась у себя в шкатулке, завернула что-то в тряпицу и побежала к ростовщику. За всю свою жизнь она так ни разу и не надела эти драгоценности. Тяжелый золотой браслет с изображением головы тигра с рубиновыми бусинками вместо глаз и кольцо ростовщик оценил в тысячу джа.

Взяв деньги, полицейский пообещал отпустить Ко Пан Хмуэя. И на этот раз мать стала жертвой обмана родного сына. Оказывается, под видом полицейского к ней приходил дружок Ко Пан Хмуэя, известный в округе карточный игрок и аферист Тхун Чайн.

Такого коварства Пва Нвей Еун простить сыну не могла. Она прокляла его.

И тогда Ко Пан Хмуэй отправился в Рангун к своему дяде У Тейну. Правду он, разумеется, утаил, и дядя и его жена До До Кхин оказали ему радушный прием. Они поили и кормили своего племянника, стараясь всячески ему угодить. Так прошла неделя.

— Ко Пан Хмуэй, когда тебе нужно быть дома? — поинтересовалась До До Кхин, думая, что племянник приехал к ним погостить.

— А мне некуда спешить.

— Сколько же все-таки ты собираешься здесь пробыть? — продолжала допытываться она.

— Я хочу здесь остаться навсегда.

Этого тетушка никак не ожидала.

— В этом году у нас туго с деньгами, — сказала она после некоторых колебаний, — У Тейн работает только на одной лошади. Вторая болеет. Доходов никаких. Почти все уходит на питание да на лекарство.

Ко Пан Хмуэй слушал и кивал головой, будто все понимает, но ехать в деревню не собирался. Как и раньше, с утра до вечера он слонялся по городу, не забывая, однако, являться к обеду и к ужину.

Однажды он вернулся домой позднее обычного. Съел оставленный для него ужин и лег спать. Когда он уже засыпал, к его кровати подошел дядя и строго спросил:

— Где ты так долго пропадал?

— На выставке.

— На выставке? Похвальное дело! Так ты, видно, решил не возвращаться в деревню? Тогда надо устраиваться на работу. В Рангуне жизнь дорогая. Я не в силах прокормить тебя.

— Да, конечно, — ответил Ко Пан Хмуэй безразличным голосом. Упоминание о работе ему было явно не по душе.

На следующее утро он проснулся рано, но вставать ему не хотелось, и он решил поваляться немного в постели. Тут до его слуха донесся разговор, происходивший в кухне.

— Я не могу понять, — удивлялась тетка, — как это взрослый парень может не работать и со спокойной совестью есть то, что заработано другими.

Ко Пан Хмуэй вдруг вспомнил, как он приезжал сюда, когда еще был жив отец. Тогда он мог тратить деньги без счета. Он водил дядю с женой в кино, приглашал в рестораны, покупал дорогие подарки. А однажды ни с того ни с сего дал тете двести джа, стоило ей лишь намекнуть, что нужны деньги. Тогда он мог спокойно валяться в постели хоть целый день, и никто не смел его осуждать за это. Тетка даже ходила на цыпочках, опасаясь потревожить сон дорогого племянника.

— Эй, парень, вставай, — бесцеремонно обратился к нему У Тейн. — В наше время кто долго спит, никогда не разбогатеет.

Ко Пан Хмуэй нехотя встал и поплелся в кухню умываться. Проходя мимо тетки, он ощутил на себе ее неприязненный взгляд.

— Пока ты не подыскал себе работу, помогай нам по дому. Здесь дел тоже хватает, — сказал У Тейн.

— Что я должен делать?

— Пойдешь на конюшню, выгребешь навоз, перекидаешь его в ров, накормишь и напоишь лошадей.

«Ого!» — подумал Ко Пан Хмуэй, но промолчал.

До До Кхин оказалась весьма предприимчивой особой. Из любого дела она стремилась выжать максимум выгоды. У них в хозяйстве были две лошади, и До До Кхин нанимала извозчиков на поденную работу, платя каждому по одному джа в день. Те возили пассажиров с утра до позднего вечера, стараясь заработать как можно больше, и при этом совсем не заботились о лошадях. Они умудрялись прикарманить большую часть вырученных денег, а хозяевам отдавали каких-нибудь три-четыре джа, которые в основном уходили на содержание лошадей и прежде всего на лекарства, чтобы хоть как-то поддерживать силы несчастных животных. Ветеринарный врач давно уже запретил использовать одну из лошадей для работы, но хозяева и слышать об этом не хотели. Не раз активисты общества охраны животных предупреждали До До Кхин и даже подавали на нее в суд за жестокое обращение с животными, но все было напрасно. Она знала все ходы и выходы, ловко совала взятки кому надо, и все оставалось по-старому. Дела, однако, лучше от этого не шли, расходов было много, а доходов мало.

До До Кхин решила приспособить к делу Ко Пан Хмуэя, чтобы хоть немного компенсировать расходы на его содержание. Она велела мужу поговорить с племянником. И тот, улучив подходящий момент, начал разговор.

— Послушай, парень. Так дело дальше не пойдет. Даром я кормить тебя не буду. Пока не подыщешь себе занятие, будешь работать у нас извозчиком. Тогда нам не придется нанимать никого со стороны. Да и воровать будет некому. Значит, и нам и тебе будет хорошо. На сегодня поступило два заказа: везти пассажиров на похороны. Вот ты и поедешь.

Ко Пан Хмуэй, хоть и вырос в деревне, не сподобился научиться править лошадьми, не говоря уже о том, чтобы запрягать.

Настало время выезжать.

— Что стоишь, как дурак? Запрягать пора, а ты до сих пор не вывел лошадь из конюшни, — закричал на него парень, работавший на второй лошади.

Но вот наконец лошадь запрягли. Ко Пан Хмуэй взял в руки вожжи, и пролетка тронулась. С горем пополам добрались до места, где должны были собраться все пролетки, нанятые по случаю похорон. Распорядитель выкрикивал номера, и пролетки выстраивались вряд.

— Ты что, глухой? — обрушился на Ко Пан Хмуэя разъяренный распорядитель. — Почему ты стоишь на месте, когда твой номер называют?

Не прекращая браниться, распорядитель поставил пролетку Ко Пан Хмуэя на подобающее ей место. В этот момент лошадь, чего-то испугавшись, рванула в сторону и чуть было не сбила распорядителя с ног. Тот окончательно вышел из себя и замахнулся кнутом на Ко Пан Хмуэя.

— Эй, ты, не вздумай бить этого парня! Он племянник У Тейна, секретаря нашего профсоюза, — предостерег распорядителя один из извозчиков.

Распорядитель плюнул в сердцах и ушел.

Катафалк с гробом двигался очень медленно. За ним вереницей тянулись пятнадцать пролеток. Вначале изможденной лошади Ко Пан Хмуэя повезло: она ехала порожняком. Однако на повороте около базара пустующую повозку приметила какая-то девушка.

— Идите сюда! Вот пустая пролетка! — крикнула она стоявшим поодаль еще одной девушке и молодому человеку.

Рессоры сразу же осели, как только трое молодых людей влезли в пролетку. Теперь лошадь с трудом передвигала ноги и вскоре оказалась в самом конце процессии.

— Да что же это такое? Почему мы так медленно едем? — возмутился молодой человек.

— Действительно, пока мы доберемся до кладбища, гроб опустят в могилу, — поддержала его одна из девушек.

— Нельзя ли, молодой человек, попросить вашу лошадку поторопиться? — съязвила другая.

В этот момент к ним подскочил разъяренный распорядитель.

— Дай-ка сюда. — Он вырвал вожжи из рук Ко Пан Хмуэя и три раза хлестнул лошадь кнутом по бокам. Та сразу же рванула и понеслась вперед.

— Вот видите, — обрадованно крикнула одна из пассажирок.

— А я думала, все дело в лошади. Оказалось, он не умеет править лошадьми.

— Да я первый раз взял вожжи в руки, — оправдывался Ко Пан Хмуэй. — Дядя попросил, а я не смел ему отказать.

С грехом пополам они все-таки прибыли на кладбище вовремя. Ко Пан Хмуэй заработал пять джа. Дома, конечно, все уже было известно, и Ко Пан Хмуэю пришлось выслушать немало упреков.

— Раз ты не справляешься с этой лошадью, завтра поедешь на другой, — сказал дядя. — Та будет порезвее. Как только почует, что в повозке пассажиры, сразу же с места трогает. Ее и погонять не надо.

На следующее утро Ко Пан Хмуэй поджидал пассажиров у автобусной остановки возле моста Багра.

— Кому до Бахана! Кому до Мейникоуна! — кричали извозчики, зазывая пассажиров. Ко Пан Хмуэй пассажиров не зазывал, он ждал, когда они сами его найдут. Время шло. Одна за другой к остановке подъезжали пролетки и, взяв пассажиров, уезжали снова. Пролетку Ко Пан Хмуэя словно никто не замечал, и тут он вспомнил, что дома его ждет тетка. Мысль о неприятном разговоре, который неизбежно возникнет, если он вернется с пустыми руками, побудила его к действию.

— Кому до Бахана! Довезу до Мейникоуна! — несмело крикнул он. К нему тотчас же направились три женщины и мужчина, только что сошедшие с автобуса.

— Скорее, скорее! Сейчас отъезжаем! — поторапливал своих пассажиров несказанно обрадовавшийся Ко Пан Хмуэй.

— Ну, поехали, — радостно провозгласил он, когда пассажиры устроились в пролетке, и натянул вожжи. Но лошадь, словно не понимая, что от нее требуется, даже не шелохнулась.

— Ну, поехали! — громче крикнул Ко Пан Хмуэй. Лошадь же по-прежнему не трогалась с места.

— А может, она к земле прилипла? — добродушно пошутила одна из женщин.

— Да нет! Не прилипла, — в тон ей ответил Ко Пан Хмуэй, делая хорошую мину при плохой игре. — И не такое иногда случается. — Он несколько раз ударил лошадь кнутом по спине. Та продолжала стоять на месте как ни в чем не бывало.

— Э-э-э, да так можно весь день просидеть в твоей колымаге. Нет уж, с меня хватит, сиди сам, — сказала одна из женщин и сошла на землю. Остальные пассажиры последовали ее примеру.

В пролетке остался один расстроенный Ко Пан Хмуэй.

Тут к нему подошел извозчик с пролетки, стоявшей рядом.

— Эта лошадь с норовом. Ты, видать, новенький. Что же хозяева тебе ничего не объяснили? Ей, видно, надо по брюху кнутом стегануть. Вот так! — сказал он и протянул лошадь своим кнутом. Та, как ошпаренная, рванулась и понеслась по улице. Опомнившись, Ко Пан Хмуэй натянул вожжи, пытаясь сдержать лошадь, но та помчалась еще быстрее. Машины, повозки, рикши, пешеходы шарахались в стороны. На развилке улицы У Визара лошадь перескочила разделительную полосу и теперь неслась навстречу шедшему на большой скорости грузовику. У Ко Пан Хмуэя волосы встали дыбом на голове от страха. Он зажмурил глаза и изо всей силы натянул вожжи. Лошадь метнулась в сторону, последовал удар, и Ко Пан Хмуэй плюхнулся на землю, потеряв сознание.

Когда он очнулся, в ноздри ему ударил запах крови. Потом послышались какие-то странные голоса. Он осторожно открыл глаза и увидел множество незнакомых людей.

— Тебя ведь Ко Пан Хмуэем зовут?

Молодой паренек, в котором Ко Пан Хмуэй тотчас же узнал своего старого приятеля Ко Чи Кхина, опустился возле него на колени и пытался помочь ему подняться.

— Кости вроде все целы. Где болит?

— Нигде особенно не болит. Я сам встану. Спасибо. А где моя лошадь? — с тревогой спросил Ко Пан Хмуэй.

— Цела твоя лошадь, не волнуйся. Вон у того дерева привязанная стоит, — ответил Ко Чи Кхин и помог ему встать на ноги. Они с трудом протиснулись сквозь толпу зевак и направились к лошади. Тут Ко Пан Хмуэй обнаружил, что оглобля у пролетки сломана, и принялся громко сетовать на свою судьбу.

— Скажи спасибо, что так легко отделался. Вижу, навстречу грузовику несется лошадь. Ну, думаю, конец! И тут твоя лошадь как рванет в сторону, выскочила на тротуар, зацепилась за дерево и только тогда остановилась. Я видел, как из пролетки выбросило человека. Подбегаю, смотрю, а это ты.

Чем больше Ко Пан Хмуэй думал о своей тетке, тем тоскливее становилось у него на душе.

— Как тебя угораздило заделаться извозчиком? — спросил Ко Чи Кхин. Он хорошо помнил, как пять-шесть лет назад Ко Пан Хмуэй, одетый с иголочки, разгуливал по деревне. В то время Ко Чи Кхин работал клерком на соседней лесопилке.

— А ты где живешь? — спросил Ко Пан Хмуэй, оставляя без ответа вопрос приятеля.

— Вон, видишь второй дом справа, — показал Ко Чи Кхин.

В этот момент подъехала пролетка, и из нее поспешно вылезли До До Кхин и У Тейн.

— Что же ты натворил, дорогой племянничек?! — набросилась на него тетка.

— На что ты годишься?! С такой дохлой лошаденкой и то справиться не можешь! — вторил ей дядя.

Крик привлек внимание начавших было расходиться зевак. Ко Пан Хмуэй готов был провалиться сквозь землю.

— Я пытался ее остановить, натягивал изо всех сил вожжи, — начал было оправдываться он…

— Болван, она как раз вожжи-то и не любит, — оборвал его дядя.

— Что толку теперь ругаться? Что случилось — то случилось. Ничего теперь не изменишь, — заступился за своего приятеля Ко Чи Кхин.

— У него всегда что-нибудь случается. Ни одного дня спокойно не проходит, — продолжала кричать До До Кхин.

— Хватит, поехали домой, — сказал У Тейн. Ко Пан Хмуэй пошел отвязывать лошадь.

— Если будет время, заходи сегодня, — сказал Ко Чи Кхин на прощание.

Тетка с дядей прекратили всякое общение с племянником и даже не смотрели в его сторону. Однажды Ко Пан Хмуэй отправился к Ко Чи Кхину. Тот хорошо играл на скрипке, был веселым и компанейским парнем.

При виде Ко Пан Хмуэя Ко Чи Кхин искренне обрадовался.

— Ты мне все-таки расскажи, как тебя угораздило докатиться до такой жизни? — спросил он. Пока Ко Пан Хмуэй рассказывал, он внимательно слушал и сочувственно качал головой.

— Ну а ты как? Где работаешь? — спросил Ко Пан Хмуэй. Ко Чи Кхин жил в простом домике, крытом бамбуковыми листьями. Возле дома возвышалась гора консервных банок.

— Нас все в округе называют партией «Консервных банок». Мы из консервных банок делаем копилки, фонарики, детские игрушки. Нас трое, и каждый из нас зарабатывает не меньше пяти джа в день.

— Я очень рад за тебя, Ко Чи Кхин. А мои дела плохи. Специальности никакой. Делать ничего не умею. В деревню назад не поеду и в доме дяди жить больше не могу.

— Хочешь — переселяйся к нам. Научим тебя нашему ремеслу. Правда, ты не привык к грязной работе. Хотя извозчик — тоже профессия не ахти уж какая благородная.

Ко Пан Хмуэй на следующий же день переселился к Ко Чи Кхину и сразу включился в работу. В его обязанности входило разрезать большими ножницами консервные банки из-под сгущенного молока и очищать песком от грязи. Уже на следующий день он с ужасом разглядывал свои израненные руки, а когда умывался по утрам, ему казалось, что кто-то по лицу проводит рашпилем.

Как бы там ни было, пока он был доволен своей жизнью. Через месяц-другой, когда он приобретет некоторый опыт, ему обещали выплачивать часть заработка. А пока его бесплатно кормили.

Он уже размечтался о том, как накопит денег и к нему снова вернутся счастливые времена, но вдруг дела у партии «Консервных банок» пошли из рук вон плохо. Их продукция перестала пользоваться спросом, и бригада распалась. Ко Пан Хмуэю было некуда податься, и Ко Чи Кхин предложил ему пока остаться у него. Жена же Ко Чи Кхина отнюдь не испытывала радости по этому поводу. Лишний рот в доме, когда нет никаких доходов, — немалая обуза. Поймав ее осуждающий взгляд, Ко Пан Хмуэй как бы внутренне сжимался и старался как можно реже попадаться ей на глаза. Он настойчиво искал работу. Однажды, зайдя в парикмахерскую Ко Моуна подстричься, он вдруг подумал, а почему бы не попросить хозяина парикмахерской научить его ремеслу парикмахера? Тем более что с Ко Моуном у них сложились приятельские отношения.

— Если хочешь научиться нашему ремеслу, я готов тебе помочь, — сказал Ко Моун. — Только имей в виду: во время учебы денег получать не будешь, а после того как научишься, отработаешь на меня еще год.

Ко Пан Хмуэй задумался. Он не предполагал, что Ко Моун поставит ему такие жесткие условия.

— Знаешь, сколько таких желающих, как ты? Ого! Но я всем отказал. Они требуют, чтобы я их к тому же бесплатно кормил.

— Но, наверно, того, что они зарабатывали, хватило бы на питание?

— Ха-ха! А ты знаешь, какой убыток терпел бы я сам, если бы брал себе учеников! Во-первых, какой клиент согласится, чтобы на его голове практиковались? А во-вторых, если бы клиенту не понравилось, как его обслужили, в другой раз он уже не пришел бы. Ты же мне понравился, вот я и согласился тебя взять.

Ко Пан Хмуэю оставалось только поблагодарить и согласиться на любые условия.

На следующий день, манипулируя ножницами и гребенкой вокруг собственной голой коленки, он начал постигать искусство парикмахера. Целый месяц Ко Моун учил его управляться с ножницами и машинкой, но к клиентам не подпускал. Ко Пан Хмуэю же не терпелось применить свои знания на практике. Однажды, когда Ко Моун спал, ему удалось заманить мальчонку из соседней китайской чайной. Тот сначала сидел смирно, но, когда Ко Пан Хмуэй пустил в ход машинку, закричал благим матом. На крик прибежали Ко Моун с женой и родители несчастной жертвы. Что тут началось!

— Ты соображаешь, что делаешь? — набросился на ученика учитель.

— Я хотел попробовать на живом человеке, — оправдывался Ко Пан Хмуэй.

— Убирайся вон! Чтобы твоего духу здесь не было! Всех моих клиентов отвадишь, — не унимался Ко Моун.

— Я больше не буду, — без конца повторял Ко Пан Хмуэй.

Ко Моун сжалился над парнем и пошел просить извинения у хозяина чайной.

Вот уже больше месяца Ко Пан Хмуэй жил и питался в доме Ко Чи Кхина и ничего не платил им за это. Он уже привык к недовольным взглядам жены друга и попросту не замечал их. Но однажды приехала мать жены и принялась отчитывать дочь за то, что держит нахлебника в доме. Причем говорила она это нарочито громко, чтобы услышал Ко Пан Хмуэй.

Прошел еще месяц. Ко Пан Хмуэй понемногу начал работать самостоятельно. Но по-прежнему жил у Ко Чи Кхина. Как-то мать жены затеяла с ним разговор:

— Послушай, парень, а не кажется ли тебе, что ты слишком загостился в этом доме? Твой друг уж который месяц сам без работы, а еще ты сидишь на его шее. Меня поражает твоя наглость.

— Но я учусь ремеслу, вы же знаете, — сгорая от стыда, ответил Ко Пан Хмуэй. Он понимал, что Ко Чи Кхин сделал все возможное, чтобы оттянуть этот разговор.

— Я понимаю, что ты учишься. И все-таки ты должен бы давно уже понять, что мы сами сейчас на грани голода. Совесть-то у тебя должна быть? Нельзя же все время думать только о себе!

Ко Пан Хмуэй встал из-за стола, вымыл за собой тарелку и вышел из дома. Он отправился к Ко Моуну, чтобы попросить его о помощи. Ко Моун выслушал его внимательно. Потом молча удалился. Вернулся он минут через двадцать — видимо, совещался с женой — и, обращаясь к Ко Пан Хмуэю, решительно заявил:

— Нет, друг, кормить тебя мы не сможем. Сам знаешь, какие сейчас времена. Жизнь в Рангуне нелегкая, и дела в парикмахерской неважные.

Ко Пан Хмуэй молча вышел на улицу и побрел куда глаза глядят.

Ноги сами собой привели его в район Мейникоун. Неподалеку от чайной тетушки Оун его настиг ливень. Ко Пан Хмуэй стал быстро соображать, где бы укрыться, и вдруг увидел китайскую парикмахерскую. На крылечке под навесом сидел хозяин.

— Вам, случайно, не нужен парикмахер? — спросил Ко Пан Хмуэй.

— Придется немного подождать. Сейчас его нет, но скоро должен прийти, — ответил китаец на ломаном бирманском языке.

Ко Пан Хмуэй смотрел на китайца, ничего не понимая. Потом сообразил, что китаец не понял его вопроса.

— Да я не стричься. Я сам хочу наняться парикмахером. Я умею хорошо стричь.

— Эй, жена, — крикнул он, — поди-ка поговори тут.

На крыльце появилась толстая китаянка.

— Что тебе, молодой человек? — спросила она.

— Да я насчет работы. Нет ли у вас места?

— Ты умеешь стричь?

— Ну да, умею!

— Нам как раз нужен парикмахер на постоянную работу. А то с поденщиками извелись. Придут, два-три дня поработают и больше глаз не кажут.

— Я готов работать постоянно, — обрадовался Ко Пан Хмуэй.

— Где ты живешь?

— В районе Капли. На Пятой улице.

— Жена, дети есть?

— Один я. Если возьмете на работу, сюда переселюсь.

— Вот это хорошо. Удобно, когда работник всегда под рукой, — согласилась хозяйка.

Хозяин по-прежнему сидел на крылечке, смотрел на проезжающие машины и в разговоре участия не принимал.

— Мы сами тоже в деревне жили. Накопили денег и в Рангун переехали. Советчиков тут много. Один советует одно, другой другое. Не заметили, как все деньги растратили, и остались вот с этой парикмахерской. Дела мы этого не знаем. А люди, которых мы нанимали, обманывали нас, как могли. В общем, если хочешь, приступай к работе.

— Я согласен!

— Когда начнешь?

— Сегодня переберусь сюда, а завтра с утра и начну.

— Хорошо. Ну а насчет денег… Как и всюду. Половина выручки твоя.

— Хорошо.

— А где питаться будешь?

— Ума не приложу. Если в город ездить, будет много времени уходить.

— Вот что. Питаться будешь здесь, — решительно заявила хозяйка.

— Питание, как и везде, обойдется тебе в тридцать пять джа за месяц.

Эта цифра испугала Ко Пан Хмуэя. «Заработаю ли я столько вообще», — подумал он, но счел за лучшее не торговаться.

— Хорошо. Я сейчас съезжу за вещами, — сказал он, рассчитывая быстро обернуться, чтобы успеть уже и поужинать здесь.

— А ты не спеши, — словно прочитала его мысли хозяйка. — Поешь там спокойно, отдохни, а потом и приедешь.

Преждевременно радовался Ко Пан Хмуэй, полагая, что ему крупно повезло. Парикмахерская стояла в стороне от людных улиц, и больше двух-трех клиентов туда не заглядывало. Видно, поэтому прежний хозяин и продал ее китайцу. Весь дневной заработок Ко Пан Хмуэя составлял пятьдесят — семьдесят пья. Причем хозяйка немедленно забирала все заработанные им деньги. Он подсчитал, что при таком положении вещей ему не удастся получить в месяц более десяти — пятнадцати джа. Если к тому же ему придется платить за питание тридцать пять джа, то с каждым месяцем его долг хозяевам будет увеличиваться на двадцать джа. Чем же это в конце концов кончится? Ко Пан Хмуэй даже подумать об этом боялся.

Между тем хозяйка из страха перед полным разорением стала усиленно экономить на питании. Ко Пан Хмуэю, таким образом, пришлось пережить еще одно разочарование — он знал, что китайцы любят поесть, и был ужасно рад, когда хозяйка предложила ему питаться с ними вместе. Теперь голодный желудок все чаще заставлял Ко Пан Хмуэя вспоминать вольготное житье в деревне, когда он каждый день мог есть мясо.

Если бы Ко Пан Хмуэй был искусным парикмахером, может быть, число клиентов постепенно и увеличилось бы. Но, как правило, доверившись ему однажды, люди в другой раз уже обходили парикмахерскую стороной.

Вот уже третий день в парикмахерскую не заглядывал ни один клиент. Хозяин с хозяйкой то и дело бросают в его сторону гневные взгляды. Они, конечно, понимают, что все это происходит от того, что неопытен новый работник. Под вечер, когда хозяин с хозяйкой сидели на крыльце, возле них остановился какой-то старец с сумой, полной бутылок.

— Возьмите меду, — предложил он.

— Нам не нужно, — ответил хозяин.

— Возьмите. Всего пять джа прошу за бутылку, — не унимался старец.

— Не надо, говорю, — повторил хозяин.

Но старец знал свое дело.

— Так это же настоящий дикий мед. Попробуй. Если это окажется не чистый мед, я с тебя и одного пья не возьму!

Старец подошел к китайцу и насильно налил мед ему в ладонь. Ко Пан Хмуэю так понравилась эта сцена, что он не мог удержаться от смеха.

Хозяйка зло взглянула на него и сказала:

— Я смотрю, ты все веселишься. Работать не работаешь, а ешь исправно. Так дело дальше не пойдет. Я отказываюсь кормить бездельника. Можешь идти на все четыре стороны. А парикмахерскую продам тому человеку, который недавно приходил.

На следующий день кресло и инструменты были проданы за двести джа.

— Ко Пан Хмуэй, давай с тобой рассчитаемся, — сказала хозяйка, когда покупатель ушел. Она выложила на столе листок с какими-то подсчетами. — Так. Смотри сюда, — продолжала она. — Ты работал двадцать восемь дней. За это время ты заработал четырнадцать с половиной джа. По уговору ты должен получить половину, то есть семь джа и двадцать пять пья. Верно? Но за питание тебе предстоит нам вернуть тридцать пять. Из тридцати пяти вычитаем семь джа и двадцать пять пья, останется двадцать семь джа и семьдесят пять пья. Ты остался нам должен двадцать пять джа. Вот такие дела. Парикмахерскую мы закрыли, все продали. Работы тебе больше нет. Так что собирайся.

— Уйти-то я уйду. Но у меня нет двадцати пяти джа, чтобы расплатиться с вами.

Хозяйка вскочила, как ужаленная:

— Как это нет денег! Пил, ел досыта, а теперь, видите ли, у него нет денег.

— Откуда они у меня будут, если ваша парикмахерская стоит на таком месте, где нет клиентов?!

— Что? Место тебе не нравится? Все дело в твоих руках. Делать ты ничего не умеешь, — закричала на него хозяйка.

— А у тех, кто до меня работал, тоже руки плохие? Теперь мне ясно, почему у вас больше двух дней никто не задерживался.

— Все вы бездельники и дармоеды. Никто работать не умеет. Теперь, слава богу, не надо никого нанимать, — продолжала орать хозяйка.

Видя, что назревает скандал, Ко Пан Хмуэй взял свою походную постель, повесил через плечо сумку и направился к выходу. Но хозяйка уцепилась за его сумку обеими руками.

— Куда бежишь? Нет, ты сперва рассчитаешься с нами. Давай-ка сюда двадцать пять джа.

— Нет у меня денег, и отпусти сумку! Слышишь? Кому говорят? — Ко Пан Хмуэй начал терять терпение.

— Нет, не отпущу, — кричала хозяйка. — Отдай деньги!

Вокруг них стал собираться народ.

— Отпусти сумку!

— Не отпущу! Сперва отдай деньги!

Из толпы вышел мужчина.

— Что случилось? — спросил он.

— Вот этот тип питался за наш счет, а теперь двадцать пять джа отказывается платить, — пожаловалась хозяйка.

— Эй, парень! А ну-ка выкладывай денежки. Мы не допустим, чтобы обижали людей с нашей улицы, — пригрозил мужчина и направился к Ко Пан Хмуэю.

— Но у меня действительно нет денег. Можете меня обыскать.

— Нет денег, тогда отдавай шелковое лоунджи, что у тебя в сумке, — сказала хозяйка. Она ловко выхватила лоунджи из сумки.

— Прошу вас, не берите лоунджи. Это единственное, что у меня осталось…

Ко Пан Хмуэй хотел было отнять у хозяйки свое лоунджи, но мужчина из толпы пригрозил:

— Не трогай. Лучше ступай отсюда подобру-поздорову.

Весь день он бесцельно скитался по городу. К вечеру на окраине города он набрел на заброшенную хижину. Он вошел, расстелил свою походную постель и уснул как убитый.

Сколько он спал — не известно. А проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.

— Эй, проснись. Ты кто такой? Откуда сюда явился? — спросил человек.

— Я из деревни. В Рангуне уже давно живу, — ничего не понимая спросонья, ответил Ко Пан Хмуэй.

— Где сейчас живешь?

Ко Пан Хмуэй рассказал о своих мытарствах.

— Я могу тебе предложить работу. Согласен?

— Конечно. — Теперь он был готов на все.

— В таком случае завтра и приступай. А сейчас пошли со мной.

Так Ко Пан Хмуэй стал наемным рабочим религиозной благотворительной организации в одном из районов Рангуна. Ему выдали белое одеяние и платили два джа в день. Работа его заключалась в том, чтобы сопровождать монахов во время сбора пожертвований и на всяких религиозных церемониях.

Борьба за жизнь продолжалась.