Нас с тобой трое

1

Солнце ослепительно сияло над кладбищем, и Тимур то и дело щурился, морщился и ерзал, а потом вспоминал, что нужно сохранять скорбную неподвижность. В черном костюме было жарко, этикетка новой рубашки царапала шею, и он снова и снова жалел о том, что не срезал этикетки с той одежды, которую передал в похоронное бюро.

В своем опустошенно-застывшем состоянии Тимур цеплялся бессвязными мыслями за несущественные мелочи. Например, он долго и серьезно раздумывал, обгорит ли на таком палящем солнце у матери нос, и как хорошо было бы, если бы похороны состоялись вечером, а не в полдень, а еще раз за разом возвращался взглядом к лицу стоявшей среди отцовских коллег женщины.

Однажды он уже видел этот белесый шрам, наискось, легкой ниточкой, пересекающий обе губы. Странные, как будто выцветшие, глаза неопределенного цвета с россыпью ржавых крапинок по радужке. Тимуру казалось, что он помнил это лицо моложе и уж конечно веселее. Но когда и при каких обстоятельствах?

Наверное, это были не те размышления, которым следовало предаваться, стоя над открытой могилой отца. Но думать об отце у Тимура не получалось совсем, и он едва удерживался от того, чтобы не воткнуть в уши наушники и тем самым избавить себя от назойливого поскуливания сестры.

Инга раздражала его тональностью своего горя, и ему хотелось сказать ей заткнуться, как он это делал, когда был маленьким, а старшая сестра и тогда была упоительной плаксой.

… Ему было семь лет, когда он вырвался из её цепких рук и помчался по улице, спасая себя от унылости её наставлений. В тот день Инга получила двойку по какому-то смешному предмету вроде рисования или музыки, и бесконечное нытье вперемешку с «не крутись», «не чешись», «не шаркай ногами» надоели Тимуру по самую макушку.

Он бежал по улице, мстительно наступая на самые большие лужи, и вдруг сквозь стеклянную витрину увидел отца.

У него был широко открыт рот, и Тимур не сразу понял, что отец просто смеется, так сильно, как никогда не смеялся дома.

Заинтересованный, Тимур перешел дорогу и толкнул прозрачную дверь. Над его головой звякнул колокольчик, но взрослые не обратили на это никакого внимания. Отец что-то увлеченно рассказывал стоявшей рядом девице, которая выглядела точно также, как и все остальные студентки, вечно таскавшиеся за ним следом в университете. Тимур не любил ходить к отцу на работу, уж больно много сюсюканий в свой адрес он там получал. «Ой какой малыш», да «ой, как на папу похож», или «кто это у нас тут такой хорошенький». Одним словом, в университете на каждом шагу поджидали всякие пакости.

Тимур уже было шагнул вперед, чтобы поздороваться, и тут осознал, что вместо шутливого «салют, пионер» огребет подзатыльник. Родители считали, что он слишком мал, чтобы в одиночку разгуливать по городу, и — хоть это заблуждение и ранило достоинство Тимура — с ним приходилось считаться.

Поэтому он огляделся и торопливо юркнул за стоящую прямо посреди помещения белоснежную статую.

А отец, не переставая чрезмерно громко говорить, небрежно положил руку на бедро стоявшей рядом с ним студентке и, ненадолго прервав свою речь, самым неприличным образом поцеловал её взасос.

Даже спустя пятнадцать лет Тимур помнил, как ему неприятно и стыдно стало в ту минуту. Целоваться! В губы! У всех на виду! И, кажется, с языками! Что скажет мама на такое отвратительное поведение?

Благодаря старшей сестрице, обожавшей бесконечные сериалы с поцелуями, Тимур в этой области человеческого взаимодействия разбирался вполне сносно и смутно понимал, что мама такое отвратительное поведение в жизни не одобрит.

Отец склонился ниже над прилавком, разглядывая «ювелирные украшения из золота», (с трудом прочитал Тимур), а его спутница скучающе завертела головой. Их взгляды встретились.

Странные, как будто выцветшие, глаза неопределенного цвета с россыпью ржавых крапинок по радужке. Губы, пересеченные тонким шрамом, шевельнулись, складываясь в улыбку.

— Ой, какой малыш, — сказала она, — как на папу похож!

Отец недоуменно оглянулся на них и нахмурился.

Даже спустя пятнадцать лет Тимур помнил, как полыхало ухо, за которое отец притащил его домой.

В дальнейшем, если Тимур и вспоминал ту досадную встречу, то только с точки зрения несправедливых обид, нанесенных ему судьбой. Собственное опухшее ухо, трубный рев упустившей его Инги, мамины упреки — не надо убегать от сестры. Мы все о тебе заботимся. Сам знаешь, какие неспокойные сейчас времена.

И студентка, и поцелуй, и ювелирная мастерская не отложились так остро в памяти, как остальные события, и выплыли на поверхность только в тот жаркий день на кладбище, когда Тимур хоронил отца.

За пятнадцать лет эта женщина стала, конечно же, старше и более блеклой. В отличие от матери, которую внезапное вдовство опрокинуло в море слез, на другом лице застыла мрачная ярость.

Глядя в это своеобразное, круглое, сложное лицо, Тимур складывал пазлы давно забытой картинки в одно целое.

Были ли она кратковременной любовницей отца, обожавшей своего импозантного преподавателя также, как и все остальные студентки? Мимолетное увлечение, присыпанное пылью лет? Одиночная вспышка слабости или таких, особенно скорбящих экс-студенток, на это кладбище пришло немало?

Внезапное откровение принесло с собой параноидальный приступ. Тимур переводил взгляд с одной женщины на другую, и ему начинало казаться, что все они пришли сюда только за тем, чтобы убедиться, что их любовник мертв безвозвратно.

Отец был непростым человеком. Преподаватель философии и немножечко литератор, он отличался вспыльчивым характером и был скор как на расправу, так и на щедроты свои. Инга любила его какой-то восторженной щенячьей любовью, как любят отцов только дочери, а Тимур старался держаться на расстоянии. Эмоциональные качели, на которых раскачивалась эта творческая личность, каждый раз сбивали с ног.

Он то впадал в меланхолию и ходил весь из себя трагичный и в халате, то его накрывало волной беспричинной радости, заразительной для всех вокруг. Отец попеременно нуждался то в утешении, то в восхищении, то еще черт знает в чем, что практичная и малость суховатая мама дарить не умела.

Поэтому считалось, что этот гений не понят и не оценен по достоинству.

С подростковых времен это так бесило Тимура, что он тратил большую часть своей энергии на то, чтобы сохранить спокойствие, избегая собственных вспышек раздражительности или восторга.

Тимуру очень хотелось походить на свою невозмутимую мать, но он терзался подозрениями, что все-таки пошел не в неё.

Гены — это было самое отвратительное, что досталось ему от отца. Даже хуже, чем аллергия на орехи.

Казалось: хуже того, что он уже умер, отец не мог сотворить. Но вот его последнее послание — женщина, с которой он наверняка спал. И быть может, не единственная.

Тимур бы легко обошелся без подобных открытий прямо на кладбище.

Должно быть, что он слишком настырно сверлил её глазами, потому что она все же подняла свой яростный взгляд от могилы, куда летели комья сухой рассыпающейся земли, и посмотрела прямо на него.

Ниточка шрама едва заметно дернулась.

Тимур должно быть сошел-таки с ума, не справившись с похоронами и бесконечными слезами вокруг, потому что мог бы поклясться, что она едва улыбнулась и беззвучно шепнула:

— Ну привет, малыш.

Тимур зажмурился и так резко отвернулся, что Инга на какое-то время забыла про себя и сжала его локоть.

В автобусе, который вез их всех с кладбища, Тимур умудрился сесть рядом с ней.

— Надеюсь, вам не хватит наглости отправиться на поминки, — сказал он, с отвращением чувствуя, как истончается его голос.

— Мне жаль, — ответила она, старательно разглядывая свои руки.

У неё были слишком крупные ладони, диссонирующие с непропорционально тонкими запястьями.

— Я думала, что ты не вспомнишь меня, — продолжила она, продолжая прятаться за бесцветными ресницами. — Ты был совсем еще маленьким. Я Лиза… Елизавета Алексеевна. Работала с твоим отцом. Когда-то была его студенткой, а потом пришла на кафедру… Господи боже, как же я ненавижу университет, — вдруг вырвалось у неё.

Мама оглянулась на них, и Тимур не решился пересесть. Ему не хотелось продолжать разговор, но он продолжал сидеть рядом с этой женщиной и разглядывать её некрасивые руки. Лак на ногтях был неподобающего ни для кладбища, ни для университета ярко-розового цвета со стразами.

— Как вы вообще посмели сюда прийти, — прошипел он.

— Не думала, что кому-нибудь помешаю.

Он оглянулся. Мать безучастно слушала торопливые утешения заведующей кафедрой.

— Если вы скажете, что я всё не так понял, — почти неслышно зашептал Тимур, — что всё это было слишком давно и сто лет как закончилось…

— Оно не закончилось, — ответила Лиза.

— Он был тонким, талантливым преподавателем… — донеслись до Тимура слова завкафедрой.

— Уходите отсюда, — сказал Тимур и встал, уже не думая о том, как будет выглядеть со стороны.

Она никак не отреагировала, продолжая разглядывать свои руки. Когда Тимур выходил из автобуса, Лиза так и сидела, не подняв головы.

Когда этот день почти закончился, и впервые за несколько лет Тимур вместе с Ингой остался ночевать в родительской квартире, его вдруг пронзила новая тревога.

Что, если упоминания о Лизе и других, таких же как Лиза, остались где-то в вещах отца?

— Тим, — спросила Инга со второго этажа кровати, — как ты думаешь, где сейчас папа?

— О, господи, — ответил он, — пожалуйста, не начинай.

— Он же не мог просто исчезнуть, правда?..

Тимур встал и вышел из бывшей детской.

Почему-то родители оставили эту комнату без изменений.

Дверь в родительскую спальню была открыта. Мама спала, обессилев от слез и снотворных, рядом с ней, на соседней подушке, ворохом лежали отцовские рубашки, легко пахло его туалетной водой.

Что будет с ней, если она узнает о неверности отца?

Слезы, комом стоящие который день в горле, вызвали приступ тошноты. Тимур поспешно вышел на балкон, хватая воздух ртом.

Ненависть переполняла его — к отцу, к этой блеклой Лизе, которая заявилась на кладбище и разрушила то странное оцепенение, которое Тимур так старательно оберегал в себе.

Он не хотел никаких драм.

Он ненавидел драмы.

Это всегда было по отцовской части.

Какую драму устроил отец, когда Тимур заявил, что не собирается получать высшее образование.

Образцово-показательную, с сердечным приступом и вызовом скорой. Если бы Тимур тогда знал, что отец все равно умрет в ДТП, то не переживал бы так сильно.

Наивность, с которой он верил этим педагогическим представлениям, до сих пор вызывала в нем отвращение.

Мама всю жизнь работала и зарабатывала, потому что жизнь с университетским преподавателем не приносила ощутимых доходов. Ей некогда было закатывать душераздирающие шоу, обставляя их пышными декорациями.

Ей сейчас хуже всего. У Инги маленький ребенок и муж, они отвлекут её от слез по отцу. У Тимура ненависть, девушка Тамара и работа, требующая концентрации и сил.

У мамы остались только пустая квартира и её маленький бизнес, который уже давно катится по накатанной.

Что она будет делать, изо дня в день просыпаясь в одиночестве?

Тимур сморгнул, фонари на улице разом погасли.

Ночь входила в свои права.

Тимур остался на выходные.

Маме было в общем-то всё равно.

Она без остановки двигалась: беговая дорожка, уборка, стирка, глажка.

Перестирала все шторы и перемыла все окна. Натерла до блеска кафельные плитки.

Тимур оккупировал кабинет, разбирал бумаги, кипы чьих-то диссертаций и курсовых, собственные отцовские труды, наброски и черновики, дипломы и награды. Листал ежедневники.

Это был кабинет рассеянного философа и писателя, так и не дописавшего до конца ни одного более-менее крупного произведения.

Короткие жанры были тоже так себе.

Бесконечное множество фотографий. Студенты и преподаватели, группы и курсы, выпускники и первокурсники, одинаковые молодые лица, одинаковые выражения их.

Тимур без всякого сожаления отправлял все это в мешки для мусора. Отцовская жизнь, разветвленная на блуждающие русла, не вызывала в нем ни малейшего отклика.

Ему хотелось стереть все воспоминания, чтобы наконец избавиться от того кома в горле, который мешал ему с той самой минуты, когда позвонила Инга, и по её рыданиям стало понятно, что случилось что-то непоправимое.

В пятнадцать лет он мечтал однажды взять и набить отцу морду. За множество его сентенций на все случаи жизни, за всезнайство, за высокомерие и за снисходительность. Люди обожали отца, он казался им умным и тонко чувствующим, разносторонним интеллектуалом, но Тимур был уверен, что за позолотой пышных фраз этого напыщенного болвана скрывается мертвая пустота. Он не понимал, почему мама и Инга смотрят на расфуфыренного балабола как на божество или что-то в этом вроде. Неуклюжим, переполненным ненавистью пятнадцатилетним прыщавым идиотом, Тимур ночи напролет проводил, мечтая о том, что когда-нибудь одержит верх.

Потом (сердечный приступ и скорая) старый манипулятор заставил его поступить в универ, студенческая жизнь отвлекла Тимура от семейной, и отец ушел куда-то на дальние планы, перестав вызывать столь сильные эмоции.

За что именно он его так сильно ненавидел?

Отец как отец. Он никогда не бил Тимура и не ставил в угол, но бесконечно ранил едкими насмешками и ехидными замечаниями. Мягкая ирония, так сильно привлекавшая остальное человечество, оборачивалась против сына ядовитым жалом, и он задыхался, не умея противостоять ей с тем же небрежным изяществом, с каким тиранил его отец.

Он хочет как лучше, — неизменно говорила мама. Просто папа переживает за тебя.

А теперь он умер, и этот спор никогда не будет закончен. Дуэль не состоится. Тимур так и останется на веки вечные жалким и неблагодарным ребенком, не достойным света своего прославленного родителя.

Огромные мешки из черного пластика, набитые до отказа чужой оборванной жизнью, стояли посреди кабинета, и Тимур никак не мог решиться унести всё это в мусор.

Его пугала конечность этого решения.

Что будет, если когда-то он решится прикоснуться к отцу снова, но от него уже ничего не останется?

Нигде.

И только когда сухие материнские ладони стали гладить его по волосам, спине и плечам, Тимур понял, что неприятные и отрывистые, как лисий лай, рыдания издает он сам.