Наш добрый друг

4.

Джулька отлично соображала: когда появляются над нашими окопами вражеские самолеты, нужно прыгнуть на дно траншеи, чтобы осколки бомб не задели. Поняла, что не надо и злиться, когда, старшина вовремя не может пробраться сюда с харчами, а терпеливо ждать. Она научилась в минуты затишья вздремнуть, а когда начинался сабантуй – следить внимательно за вражескими позициями. Во многом подражала нам, точно обезьяна, вызывая улыбки и восторг окружающих, и мы уже обращались к нашему всезнайке Профессору, не может ли он сказать – не происходит ли Джулькин род от обезьяны? А он злился.

– Зачем задавать такие неуместные вопросы? Собака совсем иного происхождения, нежели обезьяна, и пользы людям приносит куда больше.

Как-то ночью на нашем участке установилась необычная тишина, что нас очень тревожило. Эта тишина всех угнетала, изводила. Что-то не похоже на нашего злобного соседа, чтоб он так тихо вел себя. Мы уже хорошо знали его коварные повадки – если он долго молчал, стало быть, что-то замышляет, и надо особенно быть начеку!

А противник упорно молчал. И все мы понимали, что это неспроста. Фашисты готовят нам какой-то сюрприз. Каждый из нас понимал: немцы ждут, когда подсохнут дороги после проливных дождей, прошедших недавно, когда его техника сможет развернуться. Они ведь не будут долго торчать здесь в ожидании чуда. Фюрер недавно обещал им, что это лето будет победным для них. Этим летом они возьмут реванш за поражение под Сталинградом… Им необходимо во что бы то ни стало добиться победы на Курской дуге, и тогда фюрер уже безусловно въедет на белой лошади в Москву…

Нам не известны были планы наших стратегов. Мы знали лишь одно: что этот клочок земли является для нас священным. Наш огненный островок должен, стать подлинной крепостью, и тут должны себе обломать зубы фашистские звери, которые попытаются прорваться через наш участок.

Тишина, необычная тишина царила вокруг.

И эта тишина насторожила нас, заставила быть в напряжении, готовыми ко всему. Надо было ждать, а главное – смотреть в оба.

Наша Джулька тоже, словно бы почуяв что-то неладное, все время лежала, прижавшись к брустверу, – ушки на макушке – и ловила малейший звук, который доносился с противоположной стороны балки.

Мы стояли, прижавшись к стенке траншеи, неусыпно наблюдая за противником.

Рядом стояли, притаившись, Васо Доладзе, Ашот, Профессор, готовые в любую минуту открыть огонь, достойно встретить вражеские цепи.

А Джулька не сводила с нас глаз. Видя, что сон, усталость нас мучают, она как бы нам сочувствовала и сама не

дремала.

Самохин неторопливо ходил по траншее, проверяя, все ли на своем посту, все ли готово к бою. Негромко, спокойно, хотя был крайне встревожен, делал замечания. Он был теперь сосредоточен, строг, то и дело поглядывая в ту сторону, где притаился противник. Мы отлично понимали, что означают его взгляды.

Он спрашивал, есть ли у каждого из нас достаточный запас патронов, гранат.

Надвигалась густая ночь.

Бес его знает, куда девались звезды, которые совсем недавно перемигивались, вспыхивая, и тут же гасли. На какое-то время исчез за обрывистыми облаками полумесяц, и казалось – он уже вовсе не появится.

Надо было напрячь зрение, чтобы разглядеть, что делается и там, за балкой, и на ничейной земле.

Время шло медленно. Было за полночь, а зловещая тишина все еще царила вокруг. Обычно в такие часы немец уже устраивал «фейерверк». Небо озарялось многоцветными ракетами, трассирующими пулями. А тут тишина. Словно никакой войны и близко нет.

Но каждый из нас отлично понимал: тишина эта обманчивая.

И это сразу же почувствовала нутром Джулька.

Лежа, вытянувшись у бруствера, она вдруг вздрогнула, и шерсть ее встала дыбом. Наш четвероногий помощник явно забеспокоился. Стал теребить нас, подталкивать лапами, мол, глядите, не зевайте.

Что же произошло с Джулькой?

До боли в глазах мы всматривались в ту сторону, где затаился враг. Краешек месяца вынырнул из-за туч, и мы отчетливо увидели, как на вражеской стороне тихонько перевалилось через брустверы окопов несколько фигур. Они стали быстро ползти к «ничейной» земле, к нашим позициям.

Послышался скрежет железа. Кто-то ножницами кромсал проволочные заграждения. Вражеские солдаты притаились, оглядываясь – не заметили ли мы, не услышали? – и еще быстрее поползли к проходу.

Сколько их было? Пятеро, шестеро, а может, и больше? И кто они – смертники? Безумцы? Отважились на такое безумие…

Неужели не понимают, что никто из нас не спит и тишиной они нас не усыпили?

Их замысел сразу был нами разгадан. Под покровом ночи и тишины они хотят подобраться к нашей траншее, обрушиться на нас, как снег на голову, и захватить «языка».

Что ж, пусть подползут поближе, мы с ними потолкуем. Надо только держаться, не спугнуть ночных гостей преждевременно. Вот еще несколько минут, и мы их проучим. Нас не так просто перехитрить. Пусть подползут поближе.

Напряжение росло. Мы посматривали не без тревоги на взволнованного лейтенанта и понимали значение всех его жестов.

Каждый из нас знал, что без его приказа никто не должен открывать стрельбу. Стоит нашему командиру только взмахнуть рукой, как град пуль, гранат обрушится на головы немцев, нагло ползущих к нам.

Но Самохин не спешил. И мы его отлично понимали. Пусть подойдут поближе. Перебить эту горстку наглецов мы всегда успеем, нужно попытаться захватить кого-нибудь из них живым. Нам тоже не мешает взять «языка». Тем более, что он самолично ползет к нам…

– Давайте, давайте, фашисты, поближе. Еще немного, еще чуть-чуть – и проклянете минуту, когда полезли сюда, – прошептал Профессор.

Время тянулось томительно медленно. Тяжело дыша и задыхаясь, вражеские солдаты ползли сюда. Они уже преодолели зеленую балку, готовились к прыжку, чтобы незаметно для нас ворваться в траншею, сделать свое черное дело и под прикрытием огня уйти назад. Нервы напряжены до предела, остались считанные минуты. Мы смотрим на Самохина, но тот все еще не торопится. Легкий знак рукой – мол, не нервничать, главное – выдержка! И мы ждем, затаившись, следим за каждым шагом врага.

А Джулька смотрит на ползущих с явным возмущением, нервничает, тихонько скулит.

Васо Доладзе и Шика Маргулис, стоявшие возле нее, осторожно поглаживали собаку, просили, чтобы лежала спокойно, не волновалась. Немцев там, впереди, не так уж много, чтобы опасаться их, к тому же они на виду. Как-нибудь быстро расправимся с ними, пусть только подползут к нам.

Огрызок месяца скупо освещал нашу маленькую долину, и мы видели, правда, не очень отчетливо, как приближаются к нам немцы. Но вот он скрылся за наплывшими облаками, и все впереди растворилось во мраке. Мы только с трудом заметили, как один немец отделился от группки и пополз быстрее, опередив намного остальных. Видно, ему не терпелось первым достичь нашей траншеи.

До боли в глазах мы вели наблюдение за этим смельчаком. Ждали.

Но что это?

Как же мы пропустили мгновенье? Наша Джулька молнией перепрыгнула через бруствер. Оторвавшись от земли, она в несколько прыжков оказалась возле немца и впилась в него клыками, стала его рвать. Для молодчика, видно, появление четвероногого «санитара» было столь неожиданным, что, к счастью, не успел пустить в ход оружие. Он был ошеломлен и только успел неистово заорать, к нам донеслись его душераздирающие крики: «Майн готт!»

Кажется, эти дикие вопли услышали не только мы, но и его дружки. И, вместо того, чтобы прийти ему на выручку, они стали отползать назад, вскочили на ноги и бросились врассыпную, пятясь к своим окопам.

А разъяренная, как рысь, Джулька ни на что не обращала внимания, даже на выстрелы, которые понеслись с вражеской стороны, она обрабатывала своего пленника, не давая ему шевельнуться.

С вражеской стороны понеслись красные и зеленые ракеты, ленты трассирующих пуль, освещавших на какие-то мгновенья долину, но так и не могли немцы разобраться, что происходит у них за колючей проволокой.

Наши пулеметчики открыли заградительный огонь, не давая убегающим немцам добежать до своих окопов. Ударили наши минометчики. Уже трудно было разглядеть, что там, впереди нашей траншеи происходит. Все вокруг гудело, свистели пули, и сквозь эту кутерьму к нам прорывались рычание Джульки и мольбы, крики немца. Мы опасались, что Джулька погибнет, не вернется к нам, и мысленно себя терзали. Как же мы не удержали ее? Так жалко нашего друга!

Вот мы ее на минуту вовсе потеряли из виду, думали, что уже погибла, но по крикам и воплям немецкого солдата, пытавшегося уйти от нее, понимали, что она еще там свирепствует.

Кто-то из наших стал свистеть, звать Джульку, но она, конечно, не слышала этого, занятая своим непонятным делом.

Мы мысленно уже прощались с нашим другом. И не только прощались, а поедали себя поедом, не могли себе простить, что не уберегли ее от несчастья. Ведь с этой небольшой кучкой немцев, которая коварно подбиралась к нам, мы быстро и легко бы справились, не помешав нам Джулька этого сделать.

Пропадет ни за понюшку табаку наш друг, и это нарушило радость оттого, что провалился замысел врага застигнуть нас врасплох, сорвали их замысел захватить у нас «языка».

Блеклая пелена дыма стлалась по балке, и трудно было Разглядеть, что там впереди. Видно, и немцам, сидевшим По ту сторону и ведущим беспорядочный огонь, не ясно было, что произошло с их разведчиками, ждали – может, все же вернутся, уцелеют.

Мы поймали на себе сердитый взгляд Самохина. Этот взгляд как бы означал: «Что ж вы, друзья мои, натворили? И дело сорвали, и Джульку потеряли. Эх, шляпы, бить вас некому!»

Да мы сами укоряли себя мысленно, сами понимали, что попали впросак.

Мы всматривались в балку, подернутую дымком. Звали Джульку, но ей, видно, было не до нас, а может, уже погибла. Время шло медленно. Томило ожидание. Минуты тянулись, как вечность.

Над головой чуть расступились тучи, и на какое-то мгновенье вынырнул краешек месяца, осветив балку. В тусклом сиянии мы заметили нашу Джульку. Выбиваясь из сил, она тащила в нашу сторону немца.

Да, сомнений уже не было. Она!

Вот она выпустила жертву из цепких своих клыков, чтобы, видно, перевести дыхание, и тут же снова набросилась на него.

Спросив разрешения у Самохина, Васо и Шика стремглав выскочили из траншеи и быстро поползли в ту сторону, прижимаясь к земле, чтобы пули не задели. Немец, едва живой, тяжело дышал, с ужасом посматривая на собаку. Ребята потормошили пленника – будет ли с него толк, стоит ли его потащить к траншее – и решили; что можно будет его привести в чувство.

Схватив цепкими руками за шиворот куртки, ребята поползли к траншее, потащив за собой немца.

Джулька, постояв несколько секунд на месте, поглядев на хозяев, побежала следом.

Через несколько минут Васо и Шика добрались к траншее, втащили немца и облегченно вздохнули.

Вокруг еще свистели пули, но ребята уже были у себя под надежным прикрытием матушки-земли.

Джулька тут же, обессиленная, свалилась на плащ-палатку.

Кто-то из солдат поднес ей банку с водой, и она жадно стала пить, приходя медленно в себя, затем стала дышать ровнее, облизывать рану.

Мы смотрели на нее, измученную, окровавленную, а санитар стал ее ощупывать, желая обнаружить место, откуда сочилась кровь. Он занялся нашим бесстрашным другом, а остальные окружили чуть живого немца.

Самохин осветил фонариком пленного и увидел на изодранной куртке знаки фельдфебеля, толкнул его ногой и обернулся к Джульке:

– Что ж ты, милая, натворила? Не могла уже притащить живого? На кой бес нам эта дохлятина? Приволокла бы сюда нам живого, мы бы тебя поблагодарили!

Сделав шаг к собаке и увидав, как она тяжко дышит, ранена, опустился на корточки, придвинув ближе к ней банку с водой.

– Пей, дорогуша, хоть дисциплину нарушила, без приказа бросилась в бой, но придется на этот раз тебя простить. – И нежно погладил по окровавленной шерсти: – Ты уж гляди за ней, санинструктор, приведи в полный порядок…

А сам подошел к немцу, нагнулся над ним, прислушался.

– Дышит, товарищ взводный! – махнул рукой дядя Леонтий, дымя цигаркой. – Черт его не возьмет! Здоровый как бык. Очухается скоро.

И в самом деле, через несколько минут фельдфебель открыл мутные, залитые кровью глаза, что-то стал мямлить.

– А ну, Профессор, подойди поближе, переведи, что этот молодчик брешет… – кинул Самохин.

– Так он же без сознания. А ну-ка, ребята, – сказал Ашот, – откройте форточки, нечем дышать… Гад испортил начисто воздух…

Он снял баклажку, откупорил ее и хлюпнул немного воды на немца.

– Скорее проснись, не придуривайся!

– Брызни еще немного! – кинул Шика Маргулис. – Кажется, жив…

– Да, хорошо Джулька его обработала. На всю жизнь запомнит, – добавил Васо. – Вот это у нас «санитар» – настоящий! Ну и Джулька!

Саша Филькин опустился на колени возле немца, приложил ухо к его изодранной Джулькиными зубами груди и поднялся:

– Жив, сволота, жив, мои дорогие, мои славные синьоры. Сам черт его не возьмет!

Санитар стал хлестать фельдфебеля по щекам, приводить его в чувство. Приподнял, прислонил к стенке, поднес к его губам консервную банку с водой.

– Пей, пей! Гут пей! – сказал Самохин, глядя на оживающего фельдфебеля. – Пей! Нам нужен живой фриц, а не дохлятина. «Язык» нам нужен до зарезу. Понял?

– Гут… гут… – промычал немец и стал жадно пить из банки воду.

Санитар и Саша Филькин приводили немца в божеский вид. Они вытерли тряпкой кровь с лица, причесали его взлохмаченные, грязные патлы, кое-как перевязали, помыли и сделали его немного похожим на человека.

Надо сказать, что мы еще никогда так не старались, как в те минуты, спасти немца. Взводный по телефону передал комбату о нашем неожиданном трофее, а тог передал выше, и стали звонить телефоны: начальства требовало чем поскорее доставить пленного в штаб, только живого, целого. Не приведи бог, если тот отдаст черту душу. А воинам взвода объявлялась благодарность за то, что захватили фельдфебеля.

Самохин все это выслушал с улыбкой, не зная, как быть: рассказать начальству о фельдфебеле, поведать всю правду, как к ним попал этот эсэсовец, или лучше умолчать?

И Самохин умолчал, ни словом не обмолвился о необычном происшествии. Выделил двух бойцов-автоматчиков, которые отведут пленного в штаб. Он приказал ребятам ничего не говорить о том, как поймали фашиста. Сдать под расписку и немедленно назад. Ясно?

– Конечно, ясно. Приказ есть приказ.

Санитар и Профессор облегченно вздохнули, когда мы поползли с пленным к штабу батальона. Они стали приводить в порядок Джульку, мыть, смазывать ей раны йодом, перевязывать. Остальные пытались накормить ее, отдавая последние куски, которые приберегли для себя на всякий случай. А она постепенно успокаивалась, стала свободнее дышать. Заметив, как ребята выволокли пленного фельдфебеля из траншеи, из последних сил вскочила на ноги, бросилась к нему, норовя схватить за штанину, но ребята ее удержали. Только этого нам не хватало, чтобы Джулька доконала насмерть перепуганного фельдфебеля и чтобы мы не добрались с ним до штаба.

Да, сегодня Джулька выросла в наших глазах. Все толки и пересуды, споры, – нужно ее держать или прогнать, – прекратились окончательно.

Надо собаку беречь и не позволять ей самовольничать.

Тем временем огонь со стороны немецких окопов усилился.

Визжали мины, свистели пули, осколки. Видимо, кое-кто из немецких разведчиков все же уцелел и добрался к своим, рассказал начальству, что произошло. И немцы засыпали нас минами, бушевали, никак не могли примириться с провалом операции. Они вели сильный огонь еще и по той причине, что под прикрытием стрельбы пытались подобраться к зеленой балке, дабы перетащить трупы своих солдат. Но наши пулеметчики тоже не дремали, снайперы тем паче, и каждая новая попытка оканчивалась для противника ничем.

Да, нельзя сказать, чтобы фельдфебель, который так нежданно-негаданно попался в наши сети, был в большом восторге оттого, что ему кивнули многозначительно, указав при этом на автоматы, и приказали ползти по-пластунски вперед. Мы дали ему понять: при первой же попытке скрыться он получит несколько пуль, а если будет себя прилично вести, ему подарят жизнь и свободу после войны. Не очень понравилось ему и то, что запихнули ему кляп в рот. Он кривился и жестами показывал, мол, это не по правилам, не гуманно. Он не согласен: как же это с ним, фельдфебелем гитлеровской непобедимой армии, к тому же обладателем железного креста и прочих жестянок, обходятся так сурово. Но ему пришлось-таки ползти туда, куда ему указывали.

Когда мы вытолкнули его из траншеи и на него снова хотела наброситься Джулька, лежавшая на своей плащ-палатке и не сводившая с него грозного, свирепого взгляда, он обомлел, весь съежился, задрожал, что-то промямлил, но мы его успокоили: в обиду, мол, не дадим – пусть ползет спокойно. А Джульке кивнули, что ей нечего больше волноваться, ее пленник – в надежных руках, она может мирно отдыхать, приходить в себя, так как свое дело исполнила блестяще, сработала чисто, аккуратно, дай бог и дальше не хуже, и большое-пребольшое ей спасибо за труды. Под воем мин и осколков мы ползли, укрываясь то и дело в воронках, которые зияли на нашем пути, во впадинах, канавках, опасаясь, возможно, не так за свою жизнь, Как за жизнь этого верзилы в изодранном и окровавленном мундире.

Он все время махал руками, мимикой просил остановиться, где-то спрятаться от огня. Стреляют хотя и свои, – считал он, – но пуля дура, она не разбирается и может его убить. А у него дома, мол, жена и теща, и они даже еще не видели его креста, который он только недавно заслужил. К тому же ему обещало начальство, что, если хорошо проведет эту операцию по захвату «языка», получит второй крест и будет произведен в офицеры. Так на тебе! Беда обрушилась на его голову, попался, как кур в ощип и потерял весь свой бравый вид!

Он, смертельно напуганный, заплакал, что-то мычал сквозь кляп, был до предела жалок.

Фельдфебель полз, лихорадочно дрожа от страха, сокрушался, посматривая на небо, где сверкали нити трассирующих пуль, вспыхивали ракеты, то и дело оглядывался в ту сторону, где виднелась наша траншея.

Он уже не так сильно боялся осколков, как Джульки. Ему все время мерещилось, что она вырвется из траншеи и помчится сюда, снова бросится на него и доконает, как она уже это сделала с другим его коллегой, который шел выполнять боевую операцию по захвату «языка».

Да, были причины для страха!

Раны мучили фельдфебеля, и он с каждой минутой все больше кряхтел, стонал.

А Джулька там, в траншее, все еще лежала на видавшей виды плащ-палатке, облизывая свои раны, и уже не сопротивлялась, когда заботливый санитар и Профессор-очкарик так ласково ухаживали за ней.

Осколок вонзился ей в ногу в тот самый момент, когда она уже была близко от нашей траншеи. А этот проклятый фельдфебель оказался таким тяжелым и грузным, что собака совсем выбилась из сил, пока дотащила его.

Правда, некоторая заминка все же произошла, когда молодой санитар достал из сумки бинт и хотел перевязать Джульке лапу. Ей это явно не понравилось. Она с недоверием взглянула на парня и сердито зарычала, да так, что тот отскочил от нее. Профессор и Шика попытались это сделать сами, тогда она смирилась, протянула им больную лапу и терпеливо наблюдала, помахивая хвостом.

– Вот так, дорогуша, – сказал Маргулис, – теперь ты уже обстрелянная, пороха нюхнула и выдержала солдатский экзамен на пять с плюсом. Отныне ты полноправный воин нашего гвардейского взвода. Теперь, родная, никто не посмеет тебе сказать, что ты даром переводишь солдатский хлеб. Молодчина!

Дядя Леонтий тяжелой своей походкой подошел к собаке, опустился возле нее на корточки, погладил и, покачав головой, сказал:

– Да, в тайге я повидал немало разных охотничьих собак, но такое, клянусь, вижу впервые. Не собака, а черт рогатый!

Ашот Сарян скорчил смешную гримасу и добавил:

– Расскажешь кому-нибудь после войны, что на наших глазах творила Джулька, ей-богу никто не поверит, назовут брехуном. Мол, на войне все врут.

– Я ведь сразу сказал, что это не обычная собака, а необыкновенный экземпляр! – отозвался Профессор. – Теперь, милые, родные мои синьоры, я уже не сомневаюсь, что Джулька происходит от династии собак, которых Иван Сергеевич Тургенев так талантливо описывал в своих блестящих произведениях, От тех самых собак, с которыми писатель ходил здесь на охоту. Редчайший песик!

Подумав минутку, философски добавил:

– Теперь я понимаю, почему писатели, художники так много внимания в своих произведениях уделяют собакам, птицам и всяким животным вообще. Вы помните, дорогие, милые мои синьоры, читали, надеюсь, Сергея Есенина, его бессмертную оду собаке Качалова? Не читали? Не знаете? Очень печально! При первой же возможности поинтересуйтесь, получите огромное удовольствие. Сейчас вспомню, как там у поэта:

Все притихли, вслушиваясь в чтение Профессора и даже позавидовали, что у него получается так гладко, красиво, как у настоящего артиста. А Самохин сказал:

– Очень красиво, Филькин. Ты, вижу, настоящий актер. Да и написано, конечно, отлично. Как это там: «Дай, Джим…» Имя-то какое, а мы тут дразним нашу – Джулька и Джулька! Давай и нашу назовем Джимом…

– Что вы, товарищ лейтенант, – вмешался Васо Доладзе, – разве можно собаке каждый раз менять кличку? Еле привыкла к той, что я ей дал, так вы хотите поменять? Никуда это не годится! Ни в какие ворота не лезет. К тому же она – дама, а Джим…

– Правильно, Васо, – поддержал Шика. – Нельзя менять кличку.

Он поднялся с места, вытер пучком соломы грязные от земли руки и продолжил:

– Менять имя это не так просто, как вам, братцы, кажется. С гражданки еще помню – это большая морока. Зачем же будем Джульке трепать нервы. Пусть уж останется по-старому.

Все рассмеялись дружно, и взводный уже сам не рад был, что затеял этот разговор.

– Ну, ребята, пошутили, покалякали – и хватит! Об одном я вас попрошу: в дальнейшем не позволяйте вашей Джульке действовать самостоятельно. Ей тоже надо привыкнуть к дисциплине. Без моего разрешения никуда не высовываться. Поняли? – сказал Самохин.

– Поняли, товарищ командир! – ответил Ашот. – Но победителя, кажется, не судят. Она ведь себя показала…

Самохин закурил, выпустил большое облако дыма.

– Ну, конечно, победителя не судят. Джулька сегодня в самом деле творила чудеса, но в дальнейшем не отпускайте. Беды не оберемся из-за нее. И мне влетит от начальства, если оно узнает, что такую гостью приютили у себя.

– Никто нас за это не осудит, – вмешался в разговор циркач, – я на месте начальства наградил бы Джульку медалью «За отвагу».

– Надо как-то передать старшине Михасю, чтобы притащил ей сегодня двойную порцию, – озабоченно добавил Ашот Сарян.

– Не мешало бы!

– Он так или иначе притащит. За этим дело не станет, – усмехнулся дядя Леонтий.

Джулька, смертельно уставшая, измученная, глядела то на одного, то на другого, прислушивалась, крутила головой, словно что-то из нашего разговора понимала. Она вертелась на плащ-палатке, то и дело облизывала раны, пыталась сорвать бинт, но тщетно: Шика Маргулис и Саша Филькин – бывалые солдаты, прошедшие огонь, воду и медные трубы, и коли что-то делали, то надежно. Джулька постепенно свыклась со своим бинтом и перестала обращать на него внимание.

Наша отважная помощница долго ворочалась на своей плащ-палатке и в конце концов уснула после трудов праведных.

Споры, шутки, остроты сразу прекратились.

Утихла стрельба на переднем крае, погасли разноцветные ракеты, которые кромсали на части над нами небо.

Мы снова стояли на своих местах, обратив пристальный взор на противоположный край зеленой балки, где засел свирепый враг. И каждый из нас был на своем посту, надежно охраняя нашу небольшую крепость, родную пядь земли.