Наш Современник, 2002 № 02

Юрий КУЗНЕЦОВ • Нечто о поэте (Наш современник N2 2002)

ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ

НЕЧТО О ПОЭТЕ

Поэт Геннадий Касмынин глубоко переживал развал родной страны. А появление целого племени незнакомых молодых людей с амбивалентной нравственностью его озадачивало.

“Да разве это люди? Тьфу!” — говорил он с горечью о так называемых новых русских и все-таки вступал с ними в полемику. А зачем? Подлецам все равно ничего не докажешь. Но как это бывает с незаурядными людьми, трагический надлом разбудил в нем подспудные силы. Лучшие его стихи из последней прижизненной книги “Гнездо перепелки”, вышедшей в 1995 году, лично для меня были открытием. До этого я знал Касмынина как одного в ряду многих небеста­ланных, но тут он явно выдавался из ряда. Он взломал бытовую ограниченность, присущую прежним стихам, и обрел большое дыхание. Образность уплотнилась, пространство смысла расширилось, а слово заиграло самоцветными гранями. Это ли не перл живой русской лукавинки?

А ну-тка, Анютка-молодка,

Ответствуй, где спрятана водка.

Стаканчик, другой поднеси...

Когда я ему говорил, что его звезда взошла где-то между Тряпкиным и Рубцовым, он улыбался, как дитя:

— Ты это серьезно?

— Серьезней и быть не может, а точней время скажет.

Он заведовал отделом поэзии в журнале “Наш современник”. Бывало, зайду к нему в кабинет и спрашиваю:

— Как ты думаешь, прорвемся мы в третье тысячелетие?

Он не мерил тысячелетиями, но отвечал решительно:

— Прорвемся!

И, прищурив глаз, долго глядел в несуществующую точку.

Предчувствовал ли он свою смерть? Кто знает... Но однажды в нем проснулся древний охотник на крупного зверя, и он затеял опасную игру со смертью в стихотворении “Окно для шагов”. Во всяком случае, он сделал первый ход. Но второй ход был не его... И тут не рубцовское совпадение: “Я умру в крещенские морозы...” и даже не рубцовская безысходность: “Сам ехал бы и правил, да мне дороги нет...” Тут воля и свободный выбор.

Но Касмынин не прорвался в XXI век. В нем, внешне здоровом, цветущем, поселилась коварная болезнь, которая до поры до времени никак себя не проявляла, а потом, когда он почувствовал что-то неладное и обратился к врачу, было уже поздно! Его жизнь стремительно угасала. Он успел только спасти свою душу: крестился и исповедался духовному лицу. Что это была за исповедь — останется тайной. Но мы можем догадаться по его стихам, где все открыто и дышит прямодушием и совестью.

Его похоронили в ясный сентябрьский день на подмосковском кладбище, в белом чистом песке, рядом с сосновым бором. Даты его жизни 1948—1997. Над его могилой много неба и воздуха, как и в его стихах о березе над обрывом.

Но не весь он умер. Своей лучшей частью — стихами он остался на земле и в этом смысле прорвался в новый век. Насколько его стихи жизнеспособны, покажет только время, но, надеюсь, многие годы им обеспечены. Иначе и быть не может. Иначе плохо будет младому незнакомому племени без касмынинской совести.

ГЕННАДИЙ КАСМЫНИН

ГНЕЗДО ПЕРЕПЕЛКИ

Не слыхать перепелок во ржи,

Только спутник проносится, тикая,

И деревня стоит у межи

Обреченная, темная, тихая.

Это все отболело давно,

Это месте зовется Горелое,

Даже кладбище здесь сожжено,

Плешь осталась песчаная, белая.

Поднялась высоко лебеда,

Мы из лучшего в худшее сосланы,

То протаем весной изо льда,

То костями желтеем под соснами.

Не прощу я, пока не умру,

Не забуду, пока не забудется,

Как свалилась ничком на юру

Догнивать у колодезя улица.

Лет полсотни пройдет или сто,

Вы и мертвые вспомните, сволочи,

Деревеньку свою, гнездо

Разоренное, перепелочье.

ОКНО ДЛЯ ШАГОВ

Отчаянье бывало окончательным,

Когда хотелось выйти из окна,

Отчаянье бывало замечательным

И превращалось в рюмочку вина.

Отчаянья тогда как не бывало,

И наступала слабая печаль,

Она меня уже не добивала,

И я ее почти не замечал.

Сменялись настроения, как омуты

Сменяет быстролетный перекат,

И вот уже я выходил из комнаты

И падал на завалы баррикад.

Под тряпкой, обгорелой и простреленной,

Лежал я возле дома богача,

Ковровою дорожкою постеленный

Под будущие ножки Ильича.

Моя рука сжимала вороненое

И бьющее в Историю ружье!

Не вышло, не случилось... О вранье мое,

И все-таки не ваше, а мое!

Да мало ли в какие после черного

Отчаянья входил я времена,

И яблока хотелось мне моченого,

И тюри с квасом или толокна.

Живу теперь на грани обретения

Всего того, что так хотелось мне,

И не могу переступить растение

В открытом настежь для шагов окне.

БЕРЕЗА

Было так: я дошел до обрыва,

Ровно шаг оставался, никак,

Тут и встретилось дивное диво

Всё в веснушках, лучах, мотыльках.

Я вцепился, почти улетая,

Обнял ствол за предельной чертой

И остался с тобой, золотая,

Нежно-ржавый, почти золотой.

Пахнет севером и бездорожьем,

Никого не видать за версту,

И уйти от обрыва не можем,

И не можем шагнуть в пустоту.

Неподвижно в небесной пустыне

Мы летим высоко-высоко

Вместе с ветром в безоблачной сини,

А внизу — глубоко-глубоко.