Наш Современник, 2002 № 06

Алексей Кожевников • Главный режиссер и его "ангелы-хранители" (Наш современник N6 2002)

Главный режиссер и его “ангелы-хранители”

Марк Захаров. Суперпрофессия. М., Вагриус, 2000

Выходят в свет мемуары... Сегодня этот жанр литературы популярен: пишут многие и о многом, но больше всего — о событиях нашего недавнего так называемого “застойного” прошлого (будь то политическая история, искусство или общественные нравы того времени). Авторами этих сочинений являются, как правило, перекрасившиеся партноменклатурщики и представители “творческой” интеллигенции “демократического” призыва. Эти “писатели” демонстрируют на страницах своих книг полное собственное приспособленчество, воинствующее мещанство, невежество и пошлость (наглядный пример тому — двухтомные воспоминания “советско”-американского режиссера А. Михалкова-Кончалов­ского, живописующие любовные похождения этого кинодельца едва ли не с большин­ством отечественных и зарубежных актрис).

К подобного рода литературе можно смело отнести и вышедшую не так давно книгу режиссера придворного ельцинско-лужковского театра “Ленком” Марка Захарова “Суперпрофессия”. Что и говорить, Марк Анатольевич — личность известная. Светоч либеральной общественности, член Президентского совета при Ельцине, выдвиженец на пост президента России (году в 1989-м, на одной из сходок демшизы, имя М. Заха­рова как “лучшего кандидата в президенты” было прокаркано в мегафон неутомимым борцом за народное несчастье В. Новодворской). Прочие же титулы, звания, побрякушки г-на Захарова ввиду экономии места мы опустим — надеемся, что в памяти народной он останется лишь поджигателем собственного партбилета перед телекамерой. Обратимся к сочинению режиссера. Книга его, хвастливая и пошлая, не представляла бы для нас большого интереса, если бы автор не выбалтывал на ее страницах (теперь можно!) некоторые весьма интересные подробности своей “творческой” биографии.

Вначале о “социальном происхождении” героя повествования. Как следует из книги, Марк Анатольевич происходит из потомственных дворян (даже есть где-то “родовое имение”). Однако о “дворянских” корнях своих Захаров отзывается весьма критически: “К себе, как потомку дворянского рода, отношусь с изрядной долей иронии, сарказма и, не скрою, скепсиса. Полагать себя дворянином права не имею”, поскольку “...взорвались-то родители вместе с великой державой, но печать интеллектуальной деградации меня все равно задела. Конечно, в отношении себя я в какой-то степени ослабил воздействие исторического вырождения, кое в чем преуспел (ну, это несомненно, Марк Анатольевич. — А. К. ), но аристокра­тическую ментальность не сохранил”. В общем, дворянские корни “не шевелят отрадного мечтанья” у г-на Захарова, а посему плавно перейдем к “пятому пункту” — национальному происхождению автора книги (тем паче что хвастать этим в кругах демократической интеллигенции, к коей относит себя г-н Захаров, — нынче модно и безопасно). Автор пишет об этом следующее: “Отец рассказал, что мой дед был женат на еврейке-караимке, стало быть, заключил я, мой отец наполовину еврей, я — на четверть. Но вот моя дочь уже имеет такую долю еврейской крови, которую нацисты официально прощают, а мне прощения нет (вероятно, что г-на Захарова нацисты все же простили бы — как ярого антисоветчика. — А. К. ). Тем не менее Захаров “всегда считал себя русским, хотя отец потом признался, что в роду изначально, с XIII века присутствовала еще и татарская кровь”. По мнению режиссера, “в этом большой недостаток многонационального государства. Мы с этим еще намучаемся в XXI веке”. Судя по этим словам, у Марка Анатольевича вызывает аллергию сама мысль о существовании в будущем каких-либо национальностей (возможно, кроме одной — “богоизбранной”). Неспроста ведь так пеклись об отмене графы “национальность” в новом российском паспорте сотоварищи мемуариста по демократическому “цеху”.

Обратимся к страницам, повествующим о детстве и отрочестве режиссера. “Мое рождение было связано с родовой или предродовой травмой. Не знаю, психического или физического характера”. Столь неудачное начало жизни будущего театрального деятеля было усугублено “тяжелой психической травмой”, полученной oт посещения вместе с няней Мавзолея В. И. Ленина. “Зловещая театральность Мавзолея, подсвеченный желтый труп под стеклянным колпаком потрясли меня и в дальнейшем вызывали периодические приступы ночного бреда. Я просыпался, дрожа от ужаса, с реальным ощущением, что страшное мертвое существо лежит рядом со мной в постели, накрывшись простыней”. Тягостное зрелище — нечего сказать. Бедный ребенок! Родители непременно должны были показать его врачу, те бы поставили точный диагноз, излечили его от кошмарных видений — глядишь и не было бы у будущего режиссера Захарова маниакальной идеи о захоронении тела Ленина, спектакли бы ставил более вразумительные и политикой не занимался... Однако последующие события в жизни маленького Марка имели сугубо негативный характер: репрессированный в 1934-м отец (освобожден лишь в 37-м), голодное детство в военной Москве, несколько месяцев, проведенных в детском доме (где мальчик “испытал такое жуткое одиночество среди довольно враждебного и агрессивного окружения, что этих ощущений... хватило бы на полжизни”), наконец, годы обучения в школе в качестве “зачуханной личности” (“нет смысла подробно рассказывать, как скверно я yчилcя”). Впрочем, любовь к искусству пересилила. В 1951 году Захаров становится студентом актерского факультета ГИТИСа, по окончании которого попадает в Пермский областной драмтеатр, затем опять Москва, попытка заняться режиссурой (ставит в студенческом театре МГУ “антифашистский” спектакль “Дракон”, запрещенный впоследствии цензурой), потом еще ряд событий в жизни нашего героя, в результате которых он в конце 1960-х годов появляется в московс-ком Театре сатиры в качестве режиссера спектакля “Доходное место” по пьесе А. Н. Островского. Кроме деятельности режиссера-постановщика попробовал свои силы в литературе (сочинил тексты писем красноармейца Сухова к фильму “Белое солнце пустыни”: “Любезная моя Катерина Матвеевна” и т. д.). Но страшный призрак Владимира Ильича и здесь не давал покоя режиссеру и являлся ему даже в минуты отдыха и дружеских застолий. Вот так описывает празднование в 1970-м очередной годовщины Октябрьской революции актриса Театра сатиры Т. Егорова в своей книге “Андрей Миронов и я” (М. Захаров именуется там Магистром): “Продолжаем “гулять” у Шармёра (артист А. Ширвиндт. — А. К. )... Магистр запел на тему дня: “Ленин всегда в тебе, в каждом счастливом дне...” Поймали такси и оказались на Красной площади. Стоял ноябрь, а мело как в феврале... Мы направились к мавзолею Ленина, размахивая метлой с наконеч­ником из красного пластмассового петушка... Стоя у мавзолея, магистр запел: “В городском саду играет духовой оркестр. В мавзолее, где лежит он, нет свободных мест. Ля, ля, ля, ля...”. Часовые стояли, не моргнув глазом. Метла с петушком переходила из рук в руки, кто-то начинал ею мести заснеженные булыжники Красной площади, другой, подняв петушка над головой, прямо перед входом в склеп, кричал: “Ку-ка-ре-ку!..” Ну не клиника ли это, читатель?

Начало 1970-х для Захарова оказалось неудачным: по указанию министра культуры СССР, члена Политбюро ЦК КПСС Е. А. Фурцевой спектакль режиссера “Доходное место” был снят с текущего репертуара Театра сатиры. Взявшая на себя ответственность за выпуск “Доходного места” Екатерина Алексеевна “неожиданным налетом посетила спектакль и уже к антракту засекла чудовищную идеологическую порочность произведения” (разумеется, речь здесь идет не о самой пьесе А. Н. Ост­ровского, а о ее “интерпретации” М. Захаровым). Та же участь постигла и другой спектакль режиссера — “Банкет”, по “абсурдистской” комедии А. Арканова и Г. Горина. В жизни Марка Анатольевича настали нелегкие времена. “В отношении меня были даны соответствующие указания в СМИ и наложен категорический запрет на какие-либо контакты с зарубежной прессой”, — вспоминает Захаров. Вот к каким тяжелым последствиям приводят постановки классики и произведений современных авторов в театрах тоталитарного государства — ужас! От горькой судьбы диссидента спас Марка Анатольевича режиссер А. А. Гончаров, пригласивший его в Театр имени Вл. Мая­ковского. Перед Захаровым, режиссерская профессия и судьба которого, по его же словам, “повисла на волоске”, встал нелегкий выбор: что ставить? Не рискуя больше экспериментировать с русской классикой и “абсурдистскими” комедиями литераторов, режиссер взялся за постановку революционного и идеологически безупречного романа А. А. Фадеева “Разгром”. С этого момента в творческой биографии М. А. Захарова начинается самое интересное...

“Собственная сценическая версия” “Разгрома” в постановке Захарова, по его словам, вначале “восторженно принятая”, вновь получила нарекания со стороны горкома. И пошла бы под откос режиссерская судьба Марка Анатольевича, если бы о решении МГК КПСС закрыть спектакль не узнала вдова Фадеева, известная актриса МХАТа А. О. Степанова. Она позвонила по “вертушке”, и... с кремлевских высот на помощь Захарову спустился его первый “ангел-хранитель” — главный идеолог партии, всесильный член Политбюро ЦК КПСС М. А. Суслов. Михаил Андреевич приехал в театр (“в галошах”, — как ехидно подчеркивает Захаров) и стал смотреть творение режиссера (читая воспоминания Захарова, порой удивляешься: сколь пристальное внимание уделяли скромной персоне режиссера-“диссидента” высшие руководители партии — будто бы более важных проблем в государстве не было). “По окончании спектакля Суслов поднялся в отведенной ему ложе и зааплодировал. На следующее утро в “Правде” появилась статья о большом идейно-политическом успехе театра и зрелой режиссуре” Захарова, — как говорится, “спасибо партии за это” и лично Михаилу Андреевичу. А неблагодарный режиссер еще обижается на коммунистов и сжигает партбилет — нехорошо!.. Кстати, о партбилете: после столь успешной презентации своего спектакля и многочисленных поездок с его демонстрацией зарубежному зрителю Захарову было предложено вступить в КПСС.

И хотя, как вспоминает режиссер, в партию его “никогда не тянуло”, Захаров не испытал в этом случае моральных мук, поскольку ему казалось “вполне нормальным, что такие люди, как Юрий Любимов или Булат Окуджава, состояли в партии”. Вступление в ряды “руководящей и направляющей” открыло для Захарова путь к должности главного режиссера Театра имени Ленинского комсомола. Помог Марку Анатольевичу и новый “ангел-хранитель”, и опять-таки из Политбюро (какое трогательное отношение со стороны высшего партруко­водства к судьбе режиссера!). Вот что пишет об этом сам М. Захаров, цитируем: “...Своим назначением в главные режиссеры Театра имени Ленинского комсомола я обязан был прежде всего В. В. Гришину, члену Политбюро, Первому секретарю МГК КПСС, который... долго беседовал с незабываемой мною Е. А. Фурцевой... Фурцева долго и обстоятельно объясняла Гришину, какую роковую ошибку может совершить московская партийная организация, настояв на столь необдуманном назначении... подробно описала... мой идейно-порочный, отдающий антисовет­чиной внутренний облик... Но, на мое счастье, Гришин не внял добрым советам министерши и единолично назначил меня главным режиссером. Спрашивается: какие чувства я испытываю теперь к В. B. Гришину? Прямо и попросту ответить не могу, нужен психоаналитик...” “Психоаналитик” здесь не нужен, обратимся к фактам. Виктор Васильевич Гришин возглавлял московскую парторганизацию с 1967 года, был хорошим “градоначальником”, хозяйственником, пользовался большим авторитетом у партийного актива столицы, но “в идеологию строго не лез” и, как показали более поздние события, вел не вполне дальновидную политику в отношении “творческой интеллигенции” либеральной ориентации (См.: С е м а н о в С. Юрий Владимирович. Зарисовки из тени. М., 1995, с. 72).

Наглядный пример тому — отношение В. В. Гришина к руководителю известного своей “оппозиционностью” властям Театра на Таганке, режиссеру Ю. П. Любимову. Юрий Петрович звонил с разными просьбами в МГК “почти ежедневно”. Главный его аргумент был таков: “Вы должны (!) мне помогать хотя бы как единственному русскому режиссеру”. (Цит. по: И з ю м о в Ю. П. Каким он был. — в кн.: Г р и ш и н В. В. От Хрущева до Горбачева. М., 1996, с. 329). И Виктор Васильевич помогал, по доброте душевной, не подозревая, что через несколько лет “русский режиссер” эмигрирует на Запад и в одном из своих интервью будет пенять на “низкий культурный уровень советского руководства”. Впрочем, быть может, Гришин и не играл “главной роли” в поддержке Любимова и Захарова. Ведь были и другие “инстанции”, помимо МГК, тайные и более могущественные. Например, андроповский КГБ, о котором речь пойдет ниже...

Итак, в 1973 году М. Захаров волею судеб и некоторых членов Политбюро становится главным режиссером Театра Ленинского комсомола. Сформировав новую труппу, Марк Анатольевич приступил к обновлению репертуара театра, стремясь придать ему более “авангардный” стиль. Спектакли по произведениям Б. Васильева и К. Симонова сменили рок-оперы отечественного производства. Так, например, рок-опера “Тиль” (по Ш. де Костеру) отличалась оригинальной трактовкой классического произведения бельгийской литературы. Но, на беду, зашла как-то на спектакль родственница одного крупного партийного руководителя с ребенком. Посидела, посмотрела и — о, ужас — услышала со сцены ругательство (то была особенность “зрелой режиссуры” Захарова, использовавшего в спектакле “невинную долю фламандского юмора”, однако дама этого не поняла)... Через два дня режиссера вызвали в Минкульт и прямо предупредили: “Решение о твоем увольнении принято на самом верху”... Однако и на этот раз для Захарова все обошлось благополучно: его никто не уволил. Сам режиссер склонен это объяснять так: “Может быть, кто-то вдруг почему-то раздумал или где-то под ковром на Старой площади случилось такое, какое никому, кроме бывших там, под ковром, неизвестно...”. Наверно, опять какой-то “ангел-хранитель” помог... Дальнейшее “предперестроечное” десятилетие складывалось для Захарова как нельзя лучше: он ставил новые спектакли модернистского характера, едва ли не каждый год на экраны выходили его телепостановки.

Отметим, что захаровская телеэкранизация “Двенадцати стульев” очень нравилась шефу КГБ Ю. В. Андропову. Фильмам Захарова нельзя отказать в мастерстве, но в каждом (кроме, пожалуй, “Обыкновенного чуда”) заметна русофобия (в особенности в “Стульях” и “Формуле любви”). Но это не запрещалось цензурой и демонстрировалось массовому советскому зрителю ведомством С. Г. Лапина (Гостелерадио) — как, впрочем, и пошлейшая передача “Вокруг смеха”, в которой “писатели-сатирики” (в большинстве — друзья Захарова, одного с ним национального происхождения) упражнялись в ненависти к русскому народу. Интересные процессы происходили в те годы в советской державе!.. Не случайно один читатель из Новосибирска писал в “Литературную газету”: “У нас в стране идет уже давно законспирированная диверсия”. Определенные силы в государстве (и за его пределами) кропотливо пестовали “пятую колонну” (в том числе и “творческую”) для будущего погрома страны. Быть может, именно в этом секрет творческого и карьерного долголетия М. А. Захарова...

В 1981 году Захаров ставит свою нашумевшую рок-оперу на либретто А. Вознесенского “Юнона” и “Авось” (повествующее о любви русского путешест­вен­­­ника Резанова и американки Кончитты, впрочем, этот сюжет был лишь прикрытием главной мысли режиссера — сближение России с Америкой во что бы то ни стало!). В конце 1983 года Захаров едет с этой оперой в Париж. Разумеется, западная пресса и радио в восторге от спектакля: опера Захарова — глоток свежего воздуха в удушливой тоталитарной стране. Какие артисты, музыка, режиссура! Одна только французская пресса дала о спектакле свыше 70 публи­каций, “Голос Америки” транслировал мелодии из оперы. Но как только Захаров и его артисты возвратились из Парижа, на Родине у них началась “полоса неприят­ностей”: кто-то написал начальству ряд пространных отчетов, повествующих о неблагонадежном поведении ряда артистов театра и его главного режиссера. Предстояли гастроли театра в Грецию, поэтому события приняли нежелательный для Захарова оборот: могут прикрыть загранпоездки — как жить-то без этого?! Марк Анатольевич расстроился... но здесь на помощь к нему с чиновных высот спустился очередной “ангел-хранитель”. На этот раз им оказался начальник Пятого управления КГБ, ведавшего борьбой с “идеологическими диверсиями”, т. е. с инакомыслием, Ф. Д. Бобков. Свою весьма трогательную первую встречу с шефом “пятки” Захаров описывает так: “Заполучив список “невыездных” мастеров сцены, я сумел добиться аудиенции у Ф. Д. Бобкова, тогдашнего заместителя Председателя КГБ. Должен признаться, что Филипп Денисович Бобков мне понравился. Я встретил очень образованного, умного, незаурядного человека (надо сказать, что я встречался с ним дважды, и оба раза надолго остался под впечатлением этих встреч)... В беседе с ним я, естественно, старался казаться наивным и даже обстоятельным, о чем свидетельствовал, по-моему, его чуть насмешливый глаз, который, впрочем, тут же становился серьезным и добро­желательным... Я горько пожаловался на жизнь. Да, старый фронтовик, защитник Родины, засунул в штаны сочинения Ахматовой и Мандельштама! Я горько сетовал также и на другие, уже малоизвестные мне претензии к артистам Ленкома... Бобков отреагировал на мои переживания спокойно и пообещал помочь. Он согласился, что работники КГБ не должны изображать из себя за рубежом искусствоведов... это вызывает насмешки у зарубежных коллег. Работники КГБ должны... выезжать с театром лишь в том случае, если этого требует обстановка в той стране, где проводятся гастроли...”. Итог встречи: “После этой беседы наши бывшие “невыездные” стали получать один за другим загранпаспорта с визами”. (В общем, все хорошо, что хорошо кончается: Захарову власти опять помогли.) А о дальнейшей судьбе Ф. Д. Бобкова скажем вкратце: в 1990-е годы он возглавил службу безопасности группы “Мост” “олигарха”, лидера Российского еврейского конгресса В. Гусинского. Весьма показательное перевоплощение!..

Захаров же преспокойно продолжал разъезжать со своим театром по странам и континентам, демонстрируя передовое искусство “прогрессивному” за­рубежному зрителю... Впрочем, Марк Анатольевич встречался на Западе не только с представителями “прогрессивной общественности”, но и с... деятелями россий­ской эмиграции. Например, пребывая с театральной тургруппой во Флоренции (в 1983 году), Захарову довелось общаться с графиней М. В. Олсуфьевой. Встреча с московским режиссером настолько растрогала ее, что она отвезла Захарова в русскую церковь, провела его в одну из комнат, “сплошь забитую книгами” деятелей русской и “советской” (диссидентской) эмиграции, и сказала следующее: “Вы можете взять с собой столько книг, сколько захотите, правда, с одним условием — вы их не выбросите перед границей и перевезете с собой в Россию...” Захаров, разумеется, “храбро воспользовался предложением графини”. Но в аэропорту Шереметьево-2 режиссер загрустил, подумав, что “пересекать границу с тяжелым чемоданом, набитым книгами не только Ахматовой и Гумилева, но Авторханова... крайне небезопасно”. Однако и в этом случае, как вспоминает Захаров, все обошлось благополучно: “Стараясь не бледнеть перед таможенным досмотром, я приблизился к Олегу Николаевичу Ефремову, которого всегда все узнавали и которому улыбались. Он знал о содержимом моего второго чемодана, ободрил взглядом и старательно улыбнулся таможеннику (? — А. К. ). Ответная улыбка означала, что чемодан мне тоже открывать не надо”.

Завершая рассказ о контактах Марка Анатольевича с работниками гос­безопас­­­ности, приведем еще один отрывок из воспоминаний режиссера, где он описывает встречу с молодым сотрудником КГБ, состоявшуюся в конце 1984 года (т. е. накануне “перестройки”). Этот сотрудник, “при доверительном разговоре в каком-то уличном кафе, рассказал мне почти все, что произойдет с нашей страной в ближайшие годы. Мы выпили совсем немного, но он сказал, что у нас скоро будет многопартийность, коммунисты утеряют безграничную власть и будет введена частная собственность. Этому я в 1984 году не поверил. Но очень скоро понял, что в КГБ работает мощный аналитический аппарат”. Интересный эпизод! Вот и верь после этого в незыблемые “объективные законы” развития социально-политических процессов в нашей стране. Впрочем, мемуары М. Захарова содержат лишь разрозненные (но весьма показательные) эпизоды, проливающие свет на многие “закулисные” особенности нашей “доперестроечной” истории. О роли же отечественных спецслужб в подготовке и проведении “либеральных реформ” в СССР читайте в более обстоятельных воспоминаниях В. Казначеева, В. Легостаева, С. Семанова, а также в “мемуарах” самого “архитектора” горбостройки А. Яков­лева — узнаете много интересного. Собрать же воедино содержащиеся в этих (и других) воспоминаниях существенные подробности, факты, гипотезы, соотнести их между собой и дать верную оценку событиям — задача для будущих историков.

Алексей Кожевников