Наш Современник, 2009 № 02

33

- Соловьи! Птицы! Орнитология? - закудахтала пожилая уже осмысленнее. Воскликнула: - Господи, да это же Брем! - И обернулась к дылде: - Ну-ка, ласточка, принеси том Брема про птиц! Ты знаешь, где Брем

лежит?

- На "бэ", - сумрачным эхом откликнулась Дылда. Тут бы и рассмеяться, но не то, видать, это было место.

- Не только! А еще и в естественных науках! - уточнила тетка. Борис продолжал удивляться: как эта Дылда, известная крикуша, вдруг

оказалась при тихом деле, в библиотеке, здесь ведь все-таки надо что-нибудь особенное уметь и быть хотя бы слегка культурной. Черт-те что!

Как ни странно, Дылда вернулась скоро, обеими руками несла толстый и, наверное, дорогой, нового издания том, а лицо ее озарилось нежданно застенчивой улыбкой.

- Вот Брем, - сказала она, обращаясь к Борису, минуя маленькую свою начальницу. - И про соловьёв тут есть. Много!

Он покивал головой, поблагодарил, взял книгу подмышку и уже отправился, прощаясь, да тетка окликнула его: оказывается, он забыл паспорт. Осклабилась:

- Значит, придешь еще!

Экая глупость, думал Борис, конечно, приду, книгу-то придется сдавать, или они не надеются?

В библиотеку он отправился один, от Глебки отделался по той причине, что не знал точно, запишут ли его в эту библиотеку, уже взрослую, а не детскую, да и не хотел спрашивать при Глебке о соловьях. Тот-то помалкивал, будто забыл. А если при нем спросишь, опять заведется.

Так что и читал он томину ученого Брема с чудным именем Альфред в одиночестве, опять у подножья древней липы в барском парке. Главку о соловьях проглотил споро, читая бегом, впадая в восторг, а, едва закончив, кинулся домой, к брату.

Глебка крутился дома, то путался на кухне у бабушки, то вертелся в ограде или тосковал на завалинке и, едва заслышав братов голос, рванулся к нему. Стул уронил.

- Смотри во все глаза, - призвал, усаживая малыша рядом, старший. - Вот какой соловей, гляди, картинка.

- Не цветной! - огорчился Глеб.

- Книжка писана давно, да и красить нечего - он серенький. Послушай, - велел Бориска, - как ученые пишут: "Цвет перьев на верхней части тела красновато-буро-серый, темнее лишь на темени и на спине, - рукой Борис шлепал Глебку по темени и спине, указывая, о чем именно идет речь, - нижняя часть тела светлого желтовато-серого цвета, середина груди и горло самые светлые, - Глебка смеялся, оттого что щекотно было, когда Боря горло его трогал. А тот продолжал: - Глаза красновато-карие, клюв и ноги красновато-серо-бурые".

- Значит, - делал вывод Глебка, - этот дяденька соловья видел?

- Еще как! - смеялся Бориска. - Во всех подробностях! Это только мы в нашем Краснополянске ничего не видим и не знаем.

- А я хочу! - не требовал, а скорее радовался Глеб.

- Кто хочет, тот добьется, кто весел, тот смеется, кто ищет, тот всегда найдет! Слыхал такую песню? - улыбался старший брат. Прибавлял всерьез, о себе подумывая: - Только хотеть да искать не ленись!

- Я не ленюсь! - осердился Глеб.

- Ну, и здорово! - ответил старший. - Так слушай дальше. И запоминай!

Он читал:

- "Там, где этот чудный певец пользуется некоторым покровительством человека, он селится в непосредственной близости от его жилища, вовсе не выказывает пугливости, скорее, наоборот, бывает даже смел, и потому жизнь и действия его нетрудно наблюдать".

- Вот! - восхищался Глебка, - а Васька говорил, что его нельзя увидеть. Значит, можно?

- Слушай дальше! "Нрав соловья может быть назван строгим и рассудительным. Движения его размеренны и исполнены достоинства, осанка благородная, и в этом отношении он превосходит всех других птиц нашего отечества. Обыкновенно соловей сидит на ветке, невысоко над землей, довольно прямо, приподняв хвост и опустив крылья так низко, что кончики их расположены ниже основания хвоста. Соловей редко прыгает по веткам. Если же это случается, то не иначе, как большими скачками… Соловей летает быстро и легко, поднимаясь в воздухе дугами, маленькие же расстояния перелетает, порхая с куста на куст и покачиваясь из стороны в сторону. Днем никогда не носится над открытым полем… "

- Боря, - остановил чтение Глебка. - Я люблю соловья. Он очень умный.

- Да уж не дурак, - пошутил Борис. - Но ты, похоже, устал?

- Нет, не устал, - серьезно ответил Глебка, слезая со стула. - Но мне надо постепенно, понимаешь. Вот ты мне принес торт, вкусный-превкусный. И потчуешь изо всех сил, хочешь, чтобы я его съел за один присест. Но я не могу, извини. Мне надо маленькими кусочками. Головка-то у меня - видишь? Совсем маленькая! Все сразу не входит. Так что прости, я погуляю, подумаю, хорошо? А потом ты почитаешь дальше!

И не обратив внимания на Борисов смешок, пошел к выходу, приборма-тывая:

- Это надо же! Никогда не носится над открытым полем!

Бориска глядел в спину братцу, переступающему порог, и опять небывалая нежность сжала его совсем не взрослое сердце. И радость окатывала его - радость, что правильную книжку нашел и что господин этот Альфред Брем оказался таким простым и понятным даже им с Глебкой.

Какое-то будто бескрайнее и радостное пространство открывалось перед ним самим - облака над головой, кучевые, нарядные, окрашенные в розовый цвет солнцем, а впереди - а он стоит на высокой горе - поле, усыпанное цветами, река, отражающая небеса, и прозрачный ясный воздух, полный стрижей и других прекрасных птиц. Только тут соловьев нет. Верно же приметил Глебка фразу из книги: днем он никогда не носится над открытым полем, а в Борькином видении и пространстве ясный день, пронизанный солнцем - пригашенным, неярким, отчего пространство, видимое с горы, прозрачно, далеко различимо и поразительно неразмывчато, четко…

Такие видения вообще стали зачем-то являться к Борису в последние годы. Ни с того ни с сего. Кто-то что-нибудь скажет, или сам он задумается - и вдруг словно перелетит в иной мир, перескочит в чудесные, никогда не виданные дали. Они были разными и в то же время одинаковыми. В них никогда не было людей, хотя животных и птиц великое множество. И всегда - величественная, какая-то вселенская красота. Виделись вдруг ему неведомые, нетронутые леса, да такие близкие, что хотелось потрогать бабочку, пролетавшую там на расстоянии вытянутой руки.

Он видел и горы, озаренные боковым солнцем, и склоны вершин казались ярко-фиолетовыми, как у какого-то знаменитого художника, картину которого он видел в журнале.

И моря ему млились, да такие, что и придумать невозможно - все в айсбергах, очень ярких, синих и белых, цветах, немыслимой красоты, с голубизной, неоглядные ледяные поля…

Будто он летал над землей в эти мгновенья. Хотя никогда при этом не спал, вот что удивительно.

Мало ли какие людям снятся чудеса, ему так почти ничего не снилось, разве что какие-нибудь мелкие разговоры с мамой, бабушкой, ребятами из горевской компашки, а сцены эти вселенские, феерические, великие дали и пространства возникали вдруг, ни с того ни с сего, посреди бела дня. Будто душа его отделилась от тела, вознеслась на недосягаемую высоту и оттуда обозревает мир, то ли прощаясь с чем-то, то ли что-то познавая и к чему-то

необыкновенному приготовляясь.