Насилие и социальные порядки

Если бы кризис инвеституры был только вопросом о том, кто — папа или император — должен назначать епископов, тогда был бы затронут только последний аспект горизонтального устройства. Тем не менее светская инвеститура также влияла на экономический и социальный статус епископа, так как система «собственнических» церквей давала епископам и епархиям контроль над землей и ресурсами, который светский правитель обязан был уважать. Таким образом, во главу угла встал вопрос об учредительной структуре епархии епископа и ее отношении к светским властям.

Другая важная проблема касалась вертикали отношений папы римского, церкви в Риме (включая коллегию кардиналов), архиепископов и епископов: как должны были взаимодействовать эти части церкви? насколько независимым статусом обладал Рим по отношению к остальной церкви? Эта полемика велась внутри самой церкви, но она касалась всей структуры власти внутри европейского общества. Оставался вопрос, обладал ли папа как отдельное лицо свободой действий по отношению ко всей церкви или же существовала некая группа внутри церкви, которая обладала властью низложить папу, как в случае с папой-еретиком. Довод, что высшая власть в церкви основывалась не на папе, а на генеральном совете, был предложен теоретиками, позже известными как концилиаристы [85]. Стояла ли социальная личность папы с точки зрения соотношения идентичности и личности над законом или же она подчинялась ему? Стояла ли социальная личность епископа над епархией и кафедральным капитулом как корпоративным целым или же подчинялась им?

В Средние века на эти вопросы не давалось четкого ответа, но некоторые аспекты активно обсуждались. В результате борьбы за инвеституру в церкви как организации появилась важная инновация. Были сделаны важные шаги, которые привели к учреждению самостоятельных органов управления внутри церкви. Корпоративная идентичность епархии укрепилась, хотя она никогда не была полностью отделена от идентичности ее епископа.

Новшеством, изменившим корпоративную идентичность церкви, стал новый договор о собственности и об отчуждении церковного имущества. Начиная с XIII в. и далее стало общей практикой признавать, что владение церковной собственностью не закреплялось за индивидуальным лицом или епископом, не связывалось оно и с общественным статусом его должности. В частности, епископ давал клятву не отчуждать фискальные ресурсы церкви без согласия кафедрального капитула. Предвосхищая современные споры о собственности, контроле и фидуциарной ответственности, развитие канонического права начало идентифицировать интересы церкви как корпоративного органа в отношении к реальной собственности. Отдавая приоритет корпоративным интересам в вопросах собственности, церковь, congregatio fide Пит — объединение верующих, представляемое канониками кафедральных капитулов, — приобрела рычаг в лице епископа как лидера, а также контроль над епископами как представителями корпорации в более широком мире. Формализация процесса согласия и консультации между епископом и кафедральным капитулом создали организационную структуру, которая дала независимую жизнь корпоративному органу [86]. Эта структура распространилась и дальше на всю структуру церкви, когда папы также начинали включать обещания не отчуждать церковную собственность во время присяги при вступлении в сан.

В этих новых договоренностях проглядывают ростки элитной организации, независимой от государства, — общины или прихода, чья корпоративная идентичность была создана и связана с собственностью корпоративной группы. В XIII в. церковь не предоставляла свободу действий отдельным церквам. Епископы были столь важным могущественным элементом в политическом балансе того времени, что господствующая коалиция пока не пыталась лишить епископов источников их ренты. Отождествляя корпоративную идентичность отдельного собора с собственностью, которая приносила епископальную ренту, закон все же начинал выдавливать организацию церкви из структуры государства. Кафедральный капитул стал в ограниченном, но важном смысле самостоятельным корпоративным органом. Епархия начала становиться субъектом права, независимым от милости папы римского, епископа или короля.

Подобно тому как Каролинги и папы заключали свои соглашения в классических формах римского права, так и Григорий VII утверждал, что его политика была законной. Кризис инвеститур обострил интерес к римскому и каноническому праву внутри церкви. Более того, претензии Григория в отношении светских сеньоров стимулировали развитие изучения гражданского права. Новые идеи о корпоративной идентичности церкви были встроены в публичное право церкви и государства. Как мы рассмотрим в главе 5, Канторович показывает, что светские правители во время своей коронации также начали давать обязательство не отчуждать общую собственность.

Следующий большой конституциональный кризис случился в 1378 г. На протяжении семи десятилетий папский престол базировался в Авиньоне и, когда правящий папа умер, находился в процессе возвращения в Рим. Сначала коллегия кардиналов избрала папой Урбаном VI итальянца Бартоломео Приньяно. Несколько месяцев спустя коллегия кардиналов объявила, что ее принудили избрать Урбана под давлением и что она хотела бы изменить свое решение. Затем коллегия избрала французского папу, Клемента VII, быстро вернувшего папский престол в Авиньон. Церковь застряла в другой конституционной аномалии: у нее было два папы [87]. Из-за того, что кризис инвеституры не урегулировал вопрос о том, кто обладал конечной властью принимать решения, касающиеся церкви во времена кризиса, — папа или Вселенский собор, церковь предстала перед дилеммой.

Вопрос не был решен вплоть до Вселенского собора, созванного под давлением французского короля и кайзера Священной Римской империи, который собрался в Констанце в 1414 г. Собор в Констанце подтвердил, что в важных вопросах решения Вселенского собора обладают приоритетом перед решениями папы, и постановил, что отныне собор будет созываться регулярно. Концилиаристы праздновали победу, был утвержден новый конституционный строй церкви. Раскол вызвал конкретное восприятие церкви как корпоративного органа, независимого и потенциально самоуправляемого. Во времена кризиса конечная власть в церкви оставалась у общины верующих, congregatio fidelium, представленной Вселенским собором. Соборы представляли элиты — архиепископы, епископы, аббаты и кардиналы, — а рядовые прихожане не были представлены в них ни в каком отношении. И все же узнаваемая корпоративная сущность получила признание.

Великий раскол стал конституционным кризисом. И хотя ключевой кризис произошел внутри церкви, он распространился на более широкое европейское общество посредством отождествления внутрицерковных фракций с фракциями в европейской политике. Тесные параллели между каноническим и гражданским правом могли бы внести новшества Констанцского собора в более широкую структуру господствующей коалиции в Европе. Церкви развивали корпоративную идентичность, независимую от государства, следуя принципам, принятым на соборе в Констанце.

По иронии конституционные меры предосторожности Констанцского собора, хотя и тесно встроенные в каноническое право, не предотвратили восстановления папского могущества. Папы вскоре перестали созывать регулярные соборы. Папа не только оставался главой церкви, но и, будучи наместником Бога на земле, стоял над церковным законов. Фактическая концентрация власти папы и римской церкви стала мощной силой, приведшей к Реформации после 1520 г. Если бы решения Констанцского собора действительно стали каноническим правом, верховенство папы над законом было бы неконституционным. Решение этого вопроса нелегко далось католической церкви.

Зрелые естественные государства: Франция и Англия в XVI, XVII и XVIII столетиях

Предыдущая часть была посвящена церкви, поскольку в правовой и политической обстановке средневековой Европы организационные изменения в структуре церкви мгновенно переносились на все общество. Однако проблема гарантии организационной независимости для элит не была решена церковью. Это тонкий вопрос. В наших следующих примерах мы обратимся к Франции и Англии после XVI в.

Во Франции XVI1-XVIII вв. усиливающаяся поддержка корпоративной идентичности организаций элит проходила плавно. Несколько французских корпораций тем не менее функционировали в стиле современного бизнеса. Корпоративная идентичность была создана для суда, муниципальных властей и внутриправительственных финансовых учреждений. Корпорации были центральными институтами в развитии французской экономики и политики. Франция была нацией независимых и различных географических единиц, каждая из которых имела свою историю, институты и отношения с центральным правительством. Корпорации обеспечивали важную составляющую, при помощи которой господствующая коалиция скрепляла отношения по всей стране благодаря четкому созданию ограниченных входных привилегий для корпорации. Корона создала ренты, которые в дальнейшем могли быть разделены с должностными лицами корпораций, а продажа и налоги с корпоративных должностей обеспечивали важный источник королевских доходов. Возвышение корпоративных групп было тесно связано с финансовой структурой французской короны [88].

В обмен на создание корпоративных привилегий корона продавала должности внутри корпорации для представителей элиты. Должностные лица могли продавать свои должности или же передавать их потомкам в рамках сложного свода правил [89].

Города были ключевыми корпорациями. Изучение города Лилль Боссенги (Bossenga, 1991) приоткрывает завесу над внутренней кухней корпораций в господствующей коалиции Франции XVII–XVIII вв. В 1667 г. Людовик XIV завоевал Валлонскую Фландрию и принял ключи от города Лилль. После переговоров с главами города Людовик подтвердил древние права и прерогативы Лилля и подписал договор о капитуляции, детализировав привилегии, дарованные городу. После восхождения Людовика XV в 1726 г. привилегии Лилля были подтверждены вновь, на этот раз после выплаты 703300 ливров, которую город расценил как нарушение тех самых привилегий, которые он приобретал. В 1774 г. Людовик XVI взошел на престол и, хотя он не принуждал Лилль к денежным платежам, взаимные клятвы и воздаяние почестей прежним привилегиям города его не слишком интересовали (Bossenga, 1991, р. 1–4).

Как и большинство городов, Лилль обладал старинными привилегиями, которые наделяли город корпоративной идентичностью, возложенной на его ведущих граждан. Лидерство не было выборным, но определялось членством в корпорации муниципального правительства. Идентичность и корпоративные привилегии были устойчивы, но зависели от жизни и личности смертных владык города. В некоторых планах город представлял собой бессрочную организацию. Членство в муниципальной корпорации существенно увеличивало социальную значимость личности, но идентичность города самого по себе как корпоративного целого не зависела от индивидов, которые составляли корпорацию. Город мог занимать деньги по ставкам ниже, чем король. Находясь в непростом финансовом положении, король в принудительном порядке занимал у города, в основном предлагая к продаже новые позиции в муниципальных корпорациях. Городской совет вынуждали покупать новые должности при помощи заемных средств. Корона также налагала фискальные обязательства на город, как натуральные, вроде снабжения и квартирования войск, так и денежные, когда город был должен перечислять долю своих налогов в центр (Bossenga, 1991, р. 22–46).

Такие муниципалитеты, как Лилль, находились на полпути от бессрочного существования. Некоторые аспекты корпоративной идентичности Лилля существовали бессрочно, другие были объектом воли короля, а вся корпорация была потенциально зависима от доброй воли лично правителя. Признание того, что Лилль обладает старинными привилегиями, было молчаливым признанием того, что Лилль обладает собственной корпоративной идентичностью, независимой от короны. В обычные времена город и король стали бы договариваться об изменениях в соглашениях, но в тяжелые времена король обладал способностью изменить соглашение, односторонне манипулируя несколькими планами корпоративной структуры, такими как число позиций в корпорации. Король мог и признавал город Лилль и его привилегии, но это зависело от постоянно меняющихся обстоятельств как внутри, так и вне Франции. Таким образом, король не мог достоверно обещать соблюдать свои соглашения с Лиллем, он разорвал их, когда обстоятельства вынудили его к этому. В подобных условиях находились тысячи городов, судов и корпоративных единиц во Франции. С одной стороны, в 1700 г. Франция с корпоративной точки зрения была самым организованным обществом, которое к тому моменту истории знал мир. Тем не менее нужды Франции как зрелого естественного государства, коалиция интересов, зависящих от сил, находящихся в постоянном движении, препятствовали обретению этими корпорациями бессрочного существования, совершенно независимого от короны.

Эволюция корпоративных единиц в Англии шла по другому пути, чем во Франции. Англия также имела долгую историю предоставления льгот муниципалитетам и ремесленным гильдиям внутри них. Эти формальные единицы, наделенные льготами, обладали экономическими привилегиями и ограниченным доступом в нескольких различных измерениях [90]. В середине XVI в. в Англии начали учреждать акционерные общества, крупнейшие из которых были вовлечены в заморскую торговлю и колонизацию. Первой была Русская компания [91], среди многих других за ней последовали Виргинская компания, Ост-Индская компания, Компания Массачусетского залива и Компания Гудзонова залива. Это все были плоды естественного государства — организации, контролируемые элитами, которые пользовались в этом случае выраженной правовой поддержкой государства. Коммерческие и торговые интересы всегда были частью господствующей коалиции в Англии, но в XVI в. растущая значимость коммерции, как внутренней, так и внешней, породила смещение акцента внутри коалиции, от земельных интересов к торговым и промышленным интересам. Эти перемены не обошлись без кровопролития и беспорядков.

Относительно столкновений, которые имели место в Англии XVII в., следует сделать два замечания. Первое: эти столкновения не были только между парламентом и королем, как утверждают многие труды по истории, а представляли собой борьбу между элементами в господствующей коалиции — в особенности по поводу торговых интересов, — которые стремились к большей власти и новым правилам, отвечающим их интересам. Второе: многие из новых правил, отстаиваемых коммерческими кругами, предоставляли большие права и имели форму безличности. Одновременно с требованиями более старых землевладельческих элит, которые стремились ограничить способность короля регулировать господствующую коалицию при помощи перераспределения прав на землю, новый торговый класс стремился больше обезопасить себя от произвольных решений короля, пытаясь приспособить коалицию к меняющимся обстоятельствам.

Как и во Франции, институционализация безличных аспектов организации давалась непросто. Очень важно, что перспективы ограничить произвольные действия короля в XVII в. соответствуют нашим наблюдениям о римском императоре и папах, неподвластных закону. Как главы естественного государства все эти правители использовали свою силу для поддержки коалиции естественного государства. С современной, конституционной перспективы порядка открытого доступа это поведение выглядит произвольным, но с точки зрения естественного государства это поведение является логичным следствием поддержания коалиции естественного государства в меняющихся обстоятельствах [92].

Естественные государства

Прогресс естественных государств предполагает возрастание сложности обществ, которые требуют все более сложных институтов, поддерживающих все более сложные организации. Во всех естественных государствах экономика — это продолжение политики другими средствами; экономические и политические системы тесно связаны, как и религиозные, военные и образовательные системы. Тесные взаимоотношения между церковью и государством в средневековой Европе — от Карла Великого вплоть до XVI в. — показывают тщетность попыток четко очертить правительства в естественных государствах и называть их государством. Власть в естественных государствах рассеяна.

Мы указали на важность институтов, которые позволяют организациям элит как главным элементам двигаться от хрупкого к базисному и зрелому естественным государствам. Организации в хрупких естественных государствах всегда тесно связаны с могущественными индивидами. Внимание к личностной идентичности начинается с идентификации отдельных индивидов со специфическими привилегиями в господствующей коалиции. Господствующая коалиция — это организация организаций, с которой ассоциируются властные элиты. По мере того, как общества переходят к базисным естественным государствам, эти идентичности начинают все меньше ассоциироваться с отдельными индивидами и все больше — с социальным аспектом личности, который начинает ассоциироваться с властными организациями. По мере того, как общества переходят от хрупких к базисным естественным государствам, эти организации становятся все более ясными и определенными. Организации начинают институционализироваться. Этот процесс случается одновременно как в публичном, так и в частном секторе. В самом деле именно поэтому правительства в большинстве государств ограниченного доступа кажутся настолько коррумпированными наблюдателям из обществ открытого доступа. Самые важные организации базисных естественных государств тесно связаны с (частными) индивидуальными идентичностями элит, которые в них входят. Эти организации находятся на границе публичного и частного, личного и публичного.

В зрелых естественных государствах появляются достоверные институты, которые обеспечивают верховенство права для организаций. По мере развития более сложных организаций, как внутри, так и вне формального правительства, начинает появляться различие между публичными и частными организациями. Первые шаги к веберовскому государству, или правительству с консолидированным, монопольным контролем над армией, совершаются в зрелых естественных государствах. Поддержание верховенства права для организаций элит оказывается невероятно сложным делом, и оно уже обеспечивает пороговые условия.

Не существует никакой телеологии, которая толкала бы государства к последовательному переходу от хрупких естественных государств к базисным и зрелым. Динамика естественных государств — это динамика господствующей коалиции, часто пересматриваемая и гибко реагирующая на меняющиеся обстоятельства. Если приспособление к меняющимся обстоятельствам ведет к большей власти и рентам, основанным на персональной идентичности, то институты делаются более простыми, организации — менее развитыми, а общество смещается к той части континуума, где находятся хрупкие естественные государства. Если приспособление к меняющимся обстоятельствам ведет к большей власти, основанной на устойчивых соглашениях, институты становятся более сложными, организации — более развитыми, а общества смещаются к той части континуума, в которой находятся зрелые естественные государства. Не существует какой-то обязательной логики, которая толкала бы государства в каком-то из этих направлений. По мере того, как управление становится более сложным и институционализированным в ходе развития естественного государства, они также становятся более устойчивыми к потрясениям. Зрелые естественные государства более стабильны, чем базисные естественные государства, которые более стабильны, чем хрупкие.

Мы определили прогрессивное развитие естественных государств — хрупких, базисных, зрелых — в отношении организаций, которые они могут поддерживать. Параллельно с ростом организационной сложности происходит рост институциональной сложности. Рост способности управления государства так же важен, как и у частных организаций. Создание более сложных организаций, таким образом, требует, чтобы государство стало тоже более сложным, оно должно быть способно справляться с более серьезными задачами и брать на себя более достоверные обязательства, которые создают устойчивость и предсказуемость, включая появление верховенства закона.

Базисные естественные государства более богаты организационно и более сложны институционально по сравнению с хрупкими естественными государствами. Они обладают большей специализацией и разделением труда среди организаций и институтов, что включает организации, специализирующиеся на торговле, образовании, религии, производстве (например, добыча полезных ископаемых) и налогообложении. Эти общества часто имеют ряд других институтов, таких как правила преемственности для определения следующего правителя, когда умирает действующий, институты распределения военной добычи и, возможно, официальное собрание, вроде кортесов или парламента, на котором знать ведет формальные переговоры с правителем. Базисные естественные государства также тяготеют к дифференциации публичного и частного права.

Зрелые естественные государства еще более сложны в институциональном отношении, чем базисные. Для существования более широкого спектра частных организаций эти общества должны развить институты для лучшей поддержки частных организаций, включая правовую систему для работы с внутренними и межорганизационными контрактами, а также для создания более надежных обязательств по защите частных организаций от экспроприации со стороны государства и господствующей коалиции. Другими словами, в зрелом естественном государстве должны возникнуть более сложные правовые нормы. И поскольку верховенство права не может быть установлено распоряжением, которое легко нарушить, многие попытки усилить и расширить верховенство закона в базисном естественном государстве терпят провал. Институты, обеспечивающие эти услуги, должны быть также включены в государство и общество, защищая их от новых соглашений о привилегиях среди членов господствующей коалиции.

Один из принципиальных институциональных вопросов, который возник в этой главе, касался проблемы сдерживания личной власти — ограничения короля законом. На уровне обществ глава господствующей коалиции — папа или католическая церковь, римский император или король европейских государств — отражает реалии естественных государств: правитель, как правило, стоит над законом. Это позволяет королю приспособить правила, привилегии, права и законы для соответствия нуждам коалиции по мере усиления и ослабления различных элит. Элитам, приходящим к власти, должны быть предоставлены большие привилегии и ренты, в то время как другие элиты теряют власть вместе с привилегиями и рентой. Правитель не свободен принимать решения по собственному усмотрению, но должен вместо этого пытаться сохранить коалицию, поддерживающую естественное государство. Неспособность так поступить грозит переворотами, гражданской войной и другими формами беспорядков.

Правитель — не единственное лицо, стоящее над законом. Во многих естественных государствах эта проблема распространяется также на институты и организацию общества. Каким образом нужно ограничивать влиятельных представителей элит институциональными структурами, подчиняющими и связывающими их обязательствами с организациями, в которые они входят? Как епископ сдерживается кафедральным капитулом, граф — своим манором или лидер корпорации — ее уставными нормами, это важные вопросы для всего социального порядка.

Вопрос ограничения власти правителя два тысячелетия беспокоил Запад. Главной особенностью примеров этой главы стало изучение появления двойной идентичности лидера — личной и общественной, посредством чего социальная идентичность начала предполагать серию обязанностей и ограничений для правителя (Kantorowicz, 1977 [1957]). Мы несколько раз вернемся к этому вопросу в последующих главах.

Приложение: останки скелетов и эмпирические результаты

Ричард Стекель и Джером Роуз пригласили большую группу антропологов, экономических историков, демографов и историков медицины описать и проанализировать историю здоровья в Западном полушарии, используя данные изучения археологических останков скелетов (Steckel and Rose, 2002). Антропологи предоставили данные по нескольким скелетным показателям здоровья индивидов, которые жили в местах, разбросанных от Южной Африки до Южной Канады. Сводные данные включают сведения о 12 520 скелетах из 65 областей, представлявших население, которое жило с 4500-х гг. до н. э. до начала XX в. Некоторые области были исключены из статистического исследования, а по некоторым скелетам невозможно было оценить возраст или не имелось костей для изучения травм.

Табл. 2.1 показывает оценку по инцидентам с насильственными повреждениями с нанесением травм головы или с травмами от оружия на выборке из 3431 коренных американцев. Расчеты сгруппированы по возрасту, месту и временному периоду, а также тому, относился ли найденный скелет к кочевой группе, деревне или городу (Steckel and Rose, 2006). Как ни странно, и наиболее низкие, и наиболее высокие показатели относятся к городским районам: это индейцы, проживавшие в доколумбовых городах, и чернокожие, проживавшие в городах ХIХ в. Уровень насилия у доколумбовых охотников-собирателей был почти вдвое больше, чем у американцев европейского происхождения. Травматизм был ниже у деревенских племен в раннюю доколумбову эпоху и самым низким в доколумбовых городах (тем не менее относительно низкая доля мужчин среди умерших показывает, что уровень травматизма может быть недооценен вследствие захоронения мужчин в других местах). Останки скелетов дают ясную картину: переход обществ охотников-собирателей к оседлым городским обществам сопровождался заметным снижением уровня насилия от рук человека.

Глава 3 Естественное государство в действии: английское земельное право

Введение

Логика естественного государства заставляет нас обратить внимание на то, как господствующая коалиция манипулирует экономикой с целью создания стимулов для могущественных акторов, которые способны удержать их от использования насилия. Земля — это основной актив аграрных обществ. Доступ к ней, использование и способность извлекать из нее доход — это очень сильный инструмент для структурирования господствующей коалиции и ее отношения к экономике в целом. Как отмечается в работах де Сото (De Soto, 1989, 2000; Де Сото, 1995, 2001) и прочей литературе о развитии, установление четких и легко передаваемых прав собственности на землю по-прежнему остается серьезной проблемой для многих частей современного мира ^[93].

Если доступ к земле играет важную роль в уравновешивании интересов внутри господствующей коалиции, это просто не может не сказаться на определенности прав собственности на землю в развивающихся обществах. Четкие права собственности делают землю более ценным ресурсом, но одновременно снижают возможность использования земли в качестве инструмента структурирования отношений между элитами в естественных государствах. В результате у элит возникают конфликтующие интересы относительно того, каким образом сделать права собственности на землю более надежными. В хрупких естественных государствах гибкий механизм перераспределения собственности на землю и контроля над ней может служить инструментом выстраивания баланса интересов внутри коалиции, особенно это важно тогда, когда баланс власти сдвигается от одних важных акторов к другим. В базисных естественных государствах собственность на землю обычно стабилизируется, но продолжает находиться под прямым контролем со стороны государства. В зрелых естественных государствах собственность на землю может выйти из-под прямого контроля государства и даже, возможно, стать по-настоящему безличной.

Развитие английского земельного права издавна находилось в самом центре внимания английской политической истории, интересующейся становлением правовой системы и утверждением принципа верховенства права. Поместив институты, регулирующие права собственности, а также использование и передачу земли, в контекст структур управления, мы сможем отследить то, как Англия использовала контроль над землей для стабилизации своей господствующей коалиции. Кроме того, мы покажем, как со временем возникали все более сложные институты и организации, регулирующие земельные проблемы. Все это позволит нам проследить возникновение безличных прав элиты на землю, составляющих важный этап на пути становления принципа верховенства права. При этом мы понимаем, что земля — не единственный фактор, сыгравший важную роль в истории Англии, и мы не утверждаем, что земельное право объясняет все хитросплетения английского развития. Однако роль земли в английской феодальной системе, в которой политические отношения были увязаны с правом владения и распоряжения землей, делает ее средоточием английской политической истории.

Тезис о том, что надежные права собственности — это основа стабильного политического и конституционного развития, продолжавшегося в течение столетий от Нормандского завоевания 1066 года и вплоть до Славной революции 1688 года, представляет собой главную интуицию виговской истории. Виговская история интерпретирует английскую историю как естественное и неизбежное развитие конституционной структуры, которое привело к созданию ограниченного правления и в конечном счете открытого доступа. В своей классической книге «Виговское видение истории» Герберт Баттерфилд (Butterfield, 1965 [1931]) вычленил телеологические импликации виговских историков Х1Хв., которые изображали развитие Англии как неизбежный триумф прав над тиранией и деспотизмом. В конце XIX в. историки-виги отчеканили понятие «ублюдочный феодализм», чтобы описать политический режим, при котором личные и финансовые связи становятся скрепами аристократических социальных отношений, в том числе и тех, что касаются армейской мобилизации. Ублюдочный феодализм возник в XIII-XIV вв. и представлял собой наиболее значимое отклонение от виговского пути, когда политическая власть и взаимодействие короны и аристократии начали определяться отношениями, не опосредованными контролем над землей.

Историческая хронология, эволюция земельного права, а также история ублюдочного феодализма прекрасно вмещаются в рамку естественного государства в его движении от хрупкой к базисной, а потом и к зрелой форме на разных этапах истории. Права собственности на землю в Англии действительно стали надежными, кроме того, для многих людей они были надежными и до этого. Однако для наиболее могущественных индивидов собственность на землю и наследственное право оставались предметом конфликтов, разворачивавшихся внутри господствующей коалиции. Если мы вынесем благостную виговскую телеологию за скобки и глубже погрузимся в природу прав собственности на землю, то эволюция структуры английских институтов и организаций, регулирующих земельные отношения, распадется на периоды, соответствующие трем типам естественных государств.

Хронология

Вторжение Вильгельма Завоевателя в Англию в 1066 г. создало необычную для того времени политическую ситуацию: образование географически однородной политической единицы, в которой военный контроль полностью сконцентрирован в руках одной группы — норманнов. Столкнувшись с необходимостью разделить свою армию на четыре части, чтобы контролировать население, Вильгельм и его окружение решили создать феодальную политическую систему, в которой основные политические и военные фигуры получали держания напрямую от короля; взамен они должны были стать его рыцарями, вассалами, признающими его своим личным господином. К 1086 г. насчитывалось примерно полторы тысячи подобных держателей, непосредственных вассалов короля [94].

Распределение земли между могущественными членами коалиции Вильгельма было крайне важно для успеха нового правительства. Изначальное распределение собственности и права наследования не требовало выселения с земли тех, кто там жил прежде. Новые землевладельцы просто надстраивались над существующей структурой, в свою очередь им полагались служба, оммаж и фуа всех остальных держателей (Simpson, 1986, р. 5). Могущественные феодалы произвели новое феодальное деление внутри своих земель, то есть они даровали земли менее крупным сеньорам и рыцарям, которые были обязаны нести военную службу и присягать им на верность. [95]. Основной единицей управления и землевладения был манор. Манорами нередко считались владения отдельных рыцарей, но они могли принадлежать и держателям, получившим землю напрямую от короля, а также самому королю. Земля на территории манора обрабатывалась или самим сеньором с использованием наемного или подневольного труда, который был в его домене, или же ее обрабатывали фригольдеры и вилланы, имевшие свой небольшой надел у местных сеньоров. Могущественные феодалы контролировали множество маноров, количество которых порой достигало сотни. Местные сеньоры и рыцари были держателями маноров, полученных от более могущественных сеньоров.

Изначально собственность на землю возвращалась обратно королю после смерти держателя. Логика была безукоризненной: король нуждался в сильных и способных военных держателях (то же самое было верно и в отношении сеньоров). Личность сеньора имела для короля очень большое значение. До тех пор, пока армии формировались посредством созыва вассалов, король вынужден был выделять основные земли именно способным командирам. Таким образом, передача земли королем своему вассалу имела личный характер. Владение землей рыцарем или военным было условным: земля предоставлялась взамен на военную службу. Дети рыцарей вполне могли иметь военный талант, но такое случалось не всегда. В силу того, что крупные сеньоры на отведенной им территории точно так же создавали свои собственные армии, логика личных взаимоотношений сохранялась на всей территории Англии: предоставление земли не эффективному в военном плане держателю неизбежно ослабляло коалицию (Simpson, 1986, р. 16–17). Личный и военный характер обязанностей, связанных с держанием земли, привел к тому, что надежность прав собственности конкретного сеньора зависела от расположенности к нему короля, а также от его места в коалиции. Альянсы и властные отношения внутри коалиции были тесно увязаны с держанием земли.

В первые дни после завоевания Англия была хрупким естественным государством. Права собственности были гарантированы лишь тем, кто был тесно связан с господствующей коалицией, но даже для них права не были достаточно надежными: сегодняшний держатель не мог знать, кто именно будет распоряжаться землей после его смерти. Личные отношения и идентичность в рамках господствующей коалиции напрямую определяли право собственности на землю и ее использование. Рента от земельной собственности была сознательно ограничена малой группой.

Второй этап в развитии земельного права начался вместе с процессом формализации прав наследования. Могущественные члены коалиции очень быстро изыскали возможность передавать право на землю своим потомкам. Коронационная хартия Генриха I, вступившего на престол в 1100 году, признавала следующее: держателям земли, получившим ее напрямую от короля, не следует выкупать свою землю; они могли получить ее, заплатив справедливую и законную компенсацию [96]. В XII веке гипотетическое право законного наследника мужского пола незамедлительно вступать в наследование «сейзины», «равной по размеру той, которой обладал его отец в день своей смерти», получило окончательное закрепление [97]. Идея о том, что наследник-сын в конечном счете все же получит землю своего отца, пусть даже король или землевладелец возьмут себе эту землю назад на некоторое время, утверждалась на протяжении всего XII века. Коронационная хартия закрепила принцип наследования, однако она не разрешила вопрос о том, когда именно наследник становится полноценным обладателем прав. К концу XII века было окончательно определено, что наследник вступает в права сразу после смерти своего предшественника.

Однако право незамедлительного наследования не уничтожило те привилегии, которыми обладал сеньор после смерти держателя. Держатель все еще был обязан выплачивать сеньору отступные, а если наследник был еще мал, то сеньор имел право взять ребенка на попечение и управлять землей до тех пор, пока ребенок не достигнет совершеннолетия. Конкретные суммы, которые требовалось выплачивать в качестве отступных, были зафиксированы в Хартии 1215 года. Непредсказуемым элементом этого опекунства был момент возвращения контроля над землей сеньору во время взросления наследника. Так как отступные были фиксированной суммой, то реальная стоимость со временем уменьшалась. Однако привилегии опекунства в отношении земли были достаточно четко зафиксированы, и по мере увеличения ценности земли (и ее цены), соответственно, увеличивалась и ценность опекунства. Сеньоры очень ревностно относились к правам опекунства, а также к денежным компенсациям.

Право наследования для держателей, получивших землю напрямую от короны, сильно отличалось: король мог приостановить их право на землю до тех пор, пока не будут выплачены все отступные и штрафы. В отличие от менее влиятельных лиц эти держатели не получали законного права на собственность сразу после смерти своего предка (Clanchy, 1965, р. 107–109; Milsom, 1976, р. 162–163). Когда все требования были выполнены, слуги короля передавали земли в руки официальных наследников; данный процесс назывался ливреей. Если наследник был несовершеннолетним, то тогда король распоряжался назначить опекуна. Подобные феодальные практики продолжали действовать для короля и держателей, напрямую получивших от него землю, вплоть до XVII в.

Регламентирование процесса наследования привело к постановке дальнейших вопросов. Землю можно было унаследовать, но нельзя было завещать. Землевладельцы не имели права разделять свой домен между детьми или же составлять завещание перед самой смертью. Наследование определялось целым рядом правил. В большинстве английских юрисдикций земля вначале отходила по праву первородства к сыну или внуку, а если сына-наследника не было, то к дочери или внучке. Если прямых потомков (детей или внуков) не было, то тогда земля передавалась другим родственникам (приоритетом пользовались родственники по мужской линии). Землевладельцы могли разделить землю между наследниками во время своей жизни путем дарения или продажи, но они не могли сделать этого на смертном одре. Хотя наследование и было прописано достаточно четко, на практике вопрос наследования оказывался довольно сложным в ситуации, когда прямые наследники отсутствовали.

Изначально земля могла быть разделена двумя методами: субинфеодацией и отчуждением. Во-первых, наличествующий держатель или сеньор мог назначить новых держателей путем установления новых феодальных отношений (субинфеодации). В силу процесса субинфеодации большинство крупных землевладельцев в Англии одновременно являлись и держателями, и сеньорами. Это очень важный факт для понимания того, как работало земельное право. Большая часть земель имела несколько слоев владельцев/держателей. Во-вторых, держатель мог отчуждать землю новому держателю, который должен был взять на себя обязанности службы и всю предысторию предыдущего держателя. Обычно это делалось с позволения сеньора [98]. Акт Quia Emptores (Третий вестминстерский статут) 1290 г. приостановил процесс субинфеодации и умножения держателей. Акт запрещал дальнейшую субинфеодацию, но позволял производить отчуждение земель, которые держались как простой феод (feodo simpliciter). без всякого разрешения со стороны сеньора. Держание простого или абсолютного феода с неограниченным правом наследования (fee simple) в средневековой Англии не было тождественно простому землевладению (fee simple) в Соединенных Штатах эпохи Нового времени. Простой феод был отчуждаем и не обременен никакими особыми условиями. Обремененная земля держалась на основе урезанного (родового) феода. Простой феод и урезанный феод обсуждаются чуть ниже. Акт Quia Emptores гарантировал защиту интересов сеньора, устанавливая, что новый держатель «будет обременен той же самой службой, которую должен нести любой держатель по отношению к указанному сеньору…» [99]. Простой феод стал основной формой держания земли для фригольдеров.

Феодальные обязанности действовали в том числе и в отношении той земли, которой владели на основе простого феода (Simpson, 1986, р.56; также см. р. 13). Земля, которой владели на основе фиксированных и определенных условий, зачастую на условии денежных выплат, находилась во владении в соответствии с сокажем.

Другое важное различие касалось земли, которой владели на основе свободного и несвободного держания. Свободное владение землей было свойственно феодальным и сеньоральным держаниям, когда существовали прямые отношения между сеньором и держателем — отношения, оправдывавшие опекунство со стороны сеньора, стремившегося защищать свои интересы на земле, а также интересы наследника, пока тот не достиг совершеннолетия. Несвободное держание, то есть обычная крепостная зависимость, применялось к землям, держатель которых был обязан сеньору службой. Различие между свободным владением и несвободным владением (которое позднее превратилось в копигольд) в правовой системе тех лет было вполне ясным. Земля, которой владели на основе фригольда, была защищена от действий манориальных судов, организуемых местными сеньорами, а владельцы такой земли имели доступ в королевские суды. Землевладельцы, которые обладали несвободным держанием, или копигольдом, не имели никакой защиты в королевских судах вплоть до конца XV — начала XVI в. [100] Необходимо помнить, что в английской системе землевладения на одном и том же куске земли сходились интересы целого множества индивидов. На верхнем уровне держатели, получившие землю от короля, пользовались фригольдом, хотя большая часть их земель находилась в рыцарских или иных военных держаниях. Многие из держателей земель тех держателей, которые получили землю от короля, также пользовались землей на основе фригольда. Все эти люди обращались в королевские суды, для того чтобы разрешить споры вокруг земли. Находящиеся в самом низу социальной лестницы вилланы и копигольдеры не имели никакого доступа к королевским судам. Они могли искать справедливости в земельных вопросах лишь в манориальных судах тех сеньоров, которые предоставляли им земли [101].

К концу XII — началу XIII в. английское земельное право имело все черты базисного естественного государства. На самом верху структуры землевладения находилось малое число землевладельцев, которые обладали огромными владениями в форме фригольдов, за ними следовало лишь чуть большее число землевладельцев, которые имели более мелкие, но все же значительные владения. Ниже крупных и более мелких сеньоров находилась существенно большая группа фригольдеров и йоменов, также обладавших фригольдом. Наконец, в самом низу находилась очень большая в количественном отношении группа индивидов с небольшими владениями или же лишенными всякой земли. Действовала двойная правовая система, в которой могущественные фригольдеры могли состязаться за землю, охранять свою собственность или же пытаться захватить собственность других за счет правовых ухищрений в королевских судах; оставшаяся часть населения владела более двусмысленным и ограниченным правом собственности, которое могло быть защищено лишь в обычных манориальных судах.

Крупные землевладельцы доминировали как в обществе, так и в правительстве. Это господство вытекало из их контроля над землей. Основные организации, занимающиеся вопросами производства, управления и спасения, были привязаны к феодальному поместью; контроль над землей был тождественен контролю над поместьями, а контроль над поместьями был тождественен контролю над правительством. В силу децентрализованной природы королевской администрации средневековой Англии большая часть каждодневных функций правительства исполнялась местной администрацией, мировыми судьями или шерифами, а также чиновниками манориальных судов и самими владельцами поместий. Контроль над фундаментальными организациями английского общества был полностью встроен в структуру государства, это прямое отражение структуры базисного естественного государства. Однако государство в Англии простиралось далеко за пределы формальных бюрократических институтов королевской власти.

Третья стадия развития земельного права началась в конце XV в., она длилась вплоть до 1660 г. Сигналом перемен стало расширение права на защиту в королевских судах в том числе и для копигольдеров. Традиционно, когда несвободный держатель желал продать свои интересы на земле другому человеку, ему требовалось согласие своего сеньора. Прежний держатель сдавал свою землю сеньору, который затем признавал права нового держателя. «Копия» соглашения хранилась в реестре местного манориального суда, отсюда и название — «копигольд» (Simpson, 1986, р. 170). Сеньор оставался фригольдером этой земли, и эта земля была прописана в титуле сеньора. Копигольдеры не обладали фригольдом, так что, даже учитывая то, что копигольдер обладал надежными правами собственности, он не имел возможности защищать свой титул в королевских судах.

Ситуация начала меняться к концу XV в., когда в королевских судах появился новый способ подтверждения собственных прав на землю. Арендатор был держателем на определенное количество лет. Даже если арендатор и был свободным человеком, его пребывание на земле не было фригольдом, поэтому он не мог обращаться в королевские суды для защиты своей собственности. Однако нарушение границ было выпадом против мира, установленного королем, поэтому оно могло стать поводом для гражданского иска, который индивид мог подать в королевский суд. Использование посягательства как средства утвердить свой титул позволило копигольдерам использовать королевские суды для обоснования своих притязаний на землю. К 1467 г. суды общего права выдвинули идею о том, что посягательство может быть использовано для защиты прав копигольдеров против чрезмерно агрессивных землевладельцев (Simpson, 1986, р. 162). В 1499 г. королевский суд в деле Герпес против Смита постановил, что арендаторы могут задействовать eiectio firmae, то есть заявление о посягательстве, чтобы восстановить свой «срок», то есть удалить посягателя с земли и восстановить свое право на ее использование. Вопрос о том, действительно ли имело место посягательство, отчасти зависел от вопроса о праве на землю: суды должны были принять решение, имеет ли арендатор большее право собственности, чем посягатель. Так как у арендатора было право аренды, а не право фригольда, то решение суда зависело от качества права землевладельца, так как именно сеньор считался владельцем по праву. Если право сеньора было лучше права посягателя, то посягателя удаляли с земли.

Таким образом, на протяжении XVI в. мы видим постепенное развитие практики изгнания как способа определения права. К началу XVII в. правила для подобных случаев были прочно зафиксированы, а изгнание стало приоритетным способом доказательства своего права, позволяющим копигольдеру получать относительно надежное право, которое уже могло быть защищено в королевских судах. И все же по-прежнему оставались такие аспекты привилегий фригольдера, которыми копигольдеры не располагали: сеньор по-прежнему оставался фригольдером, в большинстве случаев он оставлял за собой право на шахты, полезные ископаемые, лес, а также на голос, который был прикреплен к земле (Simpson, 1986, р. 168–169). И все же защищенность прав, а также возможность их отчуждения в английском праве за этот период были значительно улучшены.

Вторая важная перемена, которая произошла в XVI в., касалась развития способов уклонения от обязательств перед сеньором после смерти держателя. Уже в XV в. создание «пользования» стало способом избежать пожизненных обязательств, вытекающих их земельного права. В начале XVI в. короли из династии Тюдоров попытались запретить саму возможность уклонения от исполнения обязательств. Вместо этого произошло прямо обратное— уклонение стало одним из институциональных элементов английского права.

Наиболее распространенным способом уклонения от обязательств после смерти держателя и перераспределения земли среди наследников стало «пользование» [102]. Допустим А владел землей на основе простого феода с правом неограниченного наследования с позволения Ф, то есть феодала. А мог передать землю Б на пользование на весь срок жизни А, а затем отдать ее В (наследнику А), а также наследникам и правопреемникам В. В этом случае Б становился доверительным собственником, именно ему принадлежали права, однако А обладал правом пользования земли. Когда А умирал, право пользования переходило к В без каких-либо выплат в пользу Ф. Более того, даже в случае несовершеннолетия В не было предусмотрено никакого опекунства. Называлось некоторое необходимое число людей, которые становились доверенными лицами, их число периодически обновлялось, благодаря чему удавалось завещать землю в соответствии с волей собственника. Причем можно было избежать любых выплат в пользу землевладельца после смерти держателя. Траст, созданный практикой пользования, поддерживался и реализовывался с опорой именно на канцлерские суды, а не на суды общего права. Траст был очень гибкой институциональной формой, одной из первых организационных форм, которые опирались на частное право; индивиды могли формировать трасты по собственному усмотрению [103].

Практика пользования позволила отвергнуть опекунство землевладельца, а также иные его феодальные привилегии. В 1536 г. парламент принял два закона: Положение о пользовании, а также Положение о внесении в официальные списки. Целью постановлений было устранение всех лазеек (Simpson, 1986, р. 171–207), они были призваны закрепить право собственности на землю за дарителем, cestui que use [104] то есть в нашем примере — за А. Положение о внесении в официальные списки требовало, чтобы подобная передача прав фиксировалась. Однако техника передачи прав, описанная в положении, позволяла осуществлять ее так, чтобы она не подпадала под требования положения. Подобные тайные операции обрекли данное положение на провал и фактически перечеркнули положение о пользовании (Simpson, 1986, р. 188–189).

В 1540 г. Генрих VIII принял неизбежное и согласился на принятие Закона Уиллса, который позволил землевладельцам завещать две трети своей земли, которую они держали, будучи на рыцарской службе, а также всю землю, которой они владели на основе сокажа [105]. Однако Генрих ничего не потерял от такой уступки, так как те, кто получил право завещания, не освобождались при этом от своих феодальных обязанностей. Процесс собирания и управления этими обязанностями был формализован вместе с созданием суда по делам опеки и ливреи, идея которого была реализована Генрихом в 1540 г. [106] Споры вокруг опеки решались в канцлерских судах. По этой причине опека имела больше шансов быть утвержденной тогда, когда на кону стояли большие и ценные землевладения. По этой же причине адвокаты продолжили использовать свою изобретательность для установления и обоснования опеки. Правовые принципы, касающиеся пользования и опеки, были ясными, они были утверждены к началу XVII в. В ходе Гражданской войны (1641–1649) и Реставрации (1660) корона и парламент достигли ряда соглашений, которые уничтожили опекунство и прочие феодальные привилегии путем уничтожения военных и рыцарских держаний, а также сужения круга держателей, получавших землю от короля, до сокменов.

Еще в начале XVII в. собственность на землю в Англии все еще оставалась прерогативой могущественных представителей высшей знати, а также крупных джентри, но закон, в соответствии с которым осуществлялось держание земли, уже вполне напоминал ситуацию зрелого естественного государства. Получил развитие принцип верховенства права, который возник вместе с обширной сетью институтов, управляющих, регулирующих и следящих за соблюдением прав на собственность, эти институты уже могли поддерживать безличный обмен между элитами. Институт пользования, позволяющий завещать землю по своему усмотрению и избегать при этом феодальных обязанностей, привел к расцвету трастов, этой переживавшей становление формы бессрочной организации, которым будет суждено сыграть основную роль в позднейшей истории. Собственность на землю все дальше отодвигалась от непосредственной орбиты государства, она становилась все более и более безличной. На протяжении XVII в. в Англии постепенно складывалось зрелое естественное государство. Для того чтобы понять, почему это произошло, мы кратко рассмотрим вопрос права, а затем перейдем к вопросам политики.

Суды, правовые понятия и право собственности

Как гласит поговорка, владение — это девять десятых законного права. В Англии собственность на землю была укоренена во владении землей, а владение было «сейзиной»: «…лицо, обладавшее земельной сейзиной, было просто лицом, занимавшим эту землю, лицом, „сидевшим” на земле» (Simpson, 1986, р. 40). Проблема с понятиями владения и занятия земли в условиях феодальной системы заключается в том, что в ней есть целое множество лиц, которые притязают на землю. Кто является обладателем права и на что? Майлсом утверждает, что исконным значением понятия «сейзина» был глагол, призванный обозначить, что именно делает сеньор, когда предоставляет землю некоему лицу: «Держание — это не юридическое понятие, призванное обозначить кусок земли, это то, что получает держатель в обмен на службу сеньору. Держатель — это не просто тот, кто физически владеет, но тот, кто был наделен этим правом со стороны сеньора. Сеньор обладает сейзиной на держание своего держателя…» (Milsom, 1976, р. 39–40). И все же со временем обладание «сейзиной» стало условием, а не действием. Обладание «сейзиной» на землю означало одновременно и наличие собственнического интереса, и фактическое распоряжение землей, но это были не самые простые понятия. Землевладелец мог сохранить за собой «сейзину» на владение фригольдом, даже если он отдал землю на держание на целые годы и даже если держатель фактически обладал землей. Утрата «сейзины» означала, что лицо стало жертвой выселения после вторжения на «свою землю. Простое физическое присутствие того, кто вторгся, на земле утверждало его притязание на «сейзину», так как вторгшийся утверждал свою «сейзину» самим фактом своего вторжения и обладания.

Иски в суд для установления права собственности появились уже в первые годы после Нормандского завоевания [107]. Прежнее правило гласило, что, согласно обычаям королевства, человек не должен отвечать в суде за свой фригольд до тех пор, пока об этом не будет специального королевского предписания. В книге Гленвиля есть запись, относящаяся к 1187–1189 гг., которая гласит: «Когда некто притязает на собственность другого через свободную службу или свободное держание или просто службу, он не может подавать иск до тех пор, пока не появится соответствующее предписание короля или же кого-то из его судей. То есть ему требуется иметь приказ о праве, направленный тому сеньору, от имени которого он держит землю» (Clanchy, XII, 2, 1965, р. 137). Приказ был юридическим указом короля, который направлял королевского агента изучить притязания фригольдера и защитить его собственность в королевских судах. Судейский приказ зависел от имеющихся прав, приоритетом пользовалось наиболее древнее и наиболее ясное свидетельство владения. «Подобающей формой суда в этом случае должен был быть судебный поединок» [108].

Альтернативный метод появился в середине XII в.: ассиз о недавней утрате «сейзины». В случае недавней утраты «сейзины» землевладелец мог заявить о том, что он был лишен своей собственности в результате вторжения лица, притязающего лишить его «сейзины». В ситуации недавней утраты сейзины на кону стоял вопрос не о том, на чьей стороне высшее право (как то было в случае судебного приказа), но именно «сейзина» выселенного владельца по отношению к «сейзине» того, кто лишил его собственности. Владелец, лишенный «сейзины» {disseisee), должен был вовремя пожаловаться в суд; то есть лишение «сейзины» должно было быть именно недавним. Суд мог тут же вернуть лицо, лишенное «сейзины», обратно на землю, если присяжные в составе двенадцати добропорядочных и законопослушных мужчин, живущих по соседству, то есть ассизы, отвечали утвердительно на вопрос о том, был ли лишенный «сейзины» человек несправедливо выдворен с арендуемой им земли.

Преимущества правил относительно недавней утраты «сейзины» для тяжущихся сторон были очевидны. Данный процесс шел куда быстрее, чем приказ о праве. К концу XII в. иск о недавней утрате «сейзины» получил широкое хождение как способ утверждения и защиты своих прав на землю (см.: Maitland, 1968; Simpson, 1986). Структура постановления взваливала большее бремя на обладателя «сейзины», а перекрывающиеся притязания сеньоров и держателей потребовали нового уточнения понятий. К временам Брэктона, то есть к 1220–1230 гг., уже было ясно, что и сеньор, и держатель оба являются владельцами «сейзины», однако собственность, на которую у них есть сейзина, является разной. Сеньор владеет сеньорией, а держатель — самой землей, так что их притязания на «сейзину» не противоречат друг другу.

В конечном счете была признана «сейзина» на нематериальную собственность. Очерчивание прав с помощью понятия «сейзина», а также проработка и разделение элементов этих прав, например права на нематериальные вещи и обязанности, стали фундаментальными достижениями английского земельного права. Однако мы должны иметь в виду, что даже по мере того, как эти понятия выкристаллизовывались в XII–XIII вв., они касались интересов относительно небольшого числа элитных землевладельцев, доступ которых к судам определялся их социальным статусом и фригольдом. Эти элиты не пытались внедрить идеальную систему прав собственности, которой добиваются экономисты XXI в.; они пытались создать такую систему, которая бы служила их целям, а также решала их непосредственные проблемы. Другой вопрос, который встал перед ними, был вопрос об отчуждении.

Как указывалось выше, любая передача прав на землю на языке права называлась «дарением» и «передачей прав». Соответственно, любое отчуждение земли рассматривалось как дар или передача прав собственности. В XIII в. отчуждение земли выкристаллизировалось в две формы: безусловное и условное. Два акта парламентского законодательства были призваны воплотить это разделение: De Donis Conditionalibus (De Donis), принятый в 1285 г., регулировал условное отчуждение, кроме того, он регулировал урезанный феод, a Quia Emptores, принятый в 1290 г., регулировал отчуждение без условий, он определял понятия простого феода, а также сокажа.

Традиционная виговская история рисует суды общего права как механизмы, всегда благоволившие принципу большей отчуждаемости и тем самым поддерживавшие рынок земли посредством создания ясных и передаваемых прав на землю. Однако могущественные группы интересов, господствовавшие в Англии, видели преимущества в большей отчуждаемости лишь тогда, когда им это шло на пользу, в иных ситуациях они были на стороне прочной привязки земли к владельцу, исключавшей любую возможность отчуждения. De Donis имел отношение к случаям, когда земля продавалась или передавалась с условиями; например, родитель дарит землю совместно своему сыну, его новой жене и своим наследникам с правом возврата земли дарителю, в случае если после брака не будет наследника по мужской линии (см.: Digby, 1897, р. 222–230). Условие, требующее мужского наследника, обозначало, что это дарение не было дарением простого феода, так как предоставлялась не вся полнота владения: кое-какие права даритель все же сохранял за собой (Digby, 1897, р. 224–225).

Простой феод в противовес урезанному был наследуемым и отчуждаемым. Как только земля дается в полное владение, то «никакое дальнейшее ограничение прав уже невозможно, так как даритель уже осуществил полное отчуждение своего интереса» (Simpson, 1986, р.89). После принятия Quia Emptores условия, при которых было возможно безусловное отчуждение простого феода, стали абсолютно прозрачными. В конечном счете держание сокажа стало допускать отчуждение земли без всяких продолжающихся обязательств феодальной службы со стороны покупателя [109].

Мы привыкли считать урезанный (родовой) феод средством, которое гарантировало, что передача земли будет ограничена исключительно семейным кругом. Безусловно, это был один из способов использования урезанного феода, но «урезанный феод» был куда более общей категорией держания и контракта, при которой далеко не все права простого феода могли быть переданы держателю. Любое условие ставило держателя в положение человека, обладавшего урезанным феодом. Еще более запутанным урезанный феод делала способность дарителя удерживать за собой право отзыва. Право отзыва существовало и до De Donis, однако это право не могло быть продано или передано другому человеку, так как это было именно одно из возможных прав. После постановления стало возможным сначала утверждать свое право отзыва, а затем еще и отчуждать его (Digby, 1897, р. 225–226). De Donis, а также последующие интерпретации закона, санкционирующие условия передачи земли в вечное пользование, позволили начать составлять гораздо более сложные контракты для землевладения.

Ни De Donis, ни Quia Emptores не были навязаны монархом противящемуся дворянству. Оба закона — а также те права держания, которые были ими изменены, — были результатом консенсуса интересов, достигнутого в рамках господствующей коалиции естественного государства. Могущественные английские землевладельцы хотели отчуждать собственность так, чтобы получать безусловные права на нее, но также они хотели иметь и способ отчуждения земли, сопряженный с множеством условий. Данные законы позволили им получить оба права.

Английские земельные законы скрывали под видом обманчиво простой структуры неимоверную сложность. Земельное право было достаточно надежным, и здесь соблюдался принцип верховенства права: правила были ясными. Однако наличие правил наследования, которые давали право передавать землю по боковым линиям родства, а также предоставляли возможность обременять дарение и продажу разными условиями, обозначало, что надежность индивидуального права была достаточно относительным понятием. Дарение земли с условием, что она будет переходить наследнику по мужской линии (в противном случае дарение будет отозвано), могло привести к стабильной передаче земли из поколения в поколение, пока наконец отсутствие должного наследника не приведет к ситуации, когда землю придется возвращать человеку, который вот уже десятилетия, если не столетия, мертв. Возможные условия не обязательно касались наследников по мужской линии, а путаница, возникавшая в результате права наследования по боковым линиям в условиях перероднившейся английской аристократии, создавала постоянные возможности для манипуляций.

Однако, даже учитывая тот факт, что на большинство земель страны претендовали сразу несколько лиц, реальные держатели земли могли наслаждаться относительно надежными правами, которые они могли передавать своим наследникам (в соответствии с ограничениями закона о наследовании). Большая часть манипуляций осуществлялась на самых верхних стратах английского общества: аристократия владела правами не на физическое обладание землей, но на право получать поток ренты от арендаторов земли. Конфликт относительно высшего уровня прав на землю — земельные войны — был распространенным элементом ублюдочного феодализма.

Последнее важное правовое изменение, коснувшееся держания земли, было оформлено в Законе об уничтожении держаний 1660 года, полное название которого звучало следующим образом: «Акт, отменяющий суды по делам опеки и ливреи, держание, зависимое непосредственно от короны, рыцарскую службу, а также снабжение и заменяющий их выплатами Его Величеству» (Digby, 1897, р. 396–400). Следует помнить, что вплоть до этого закона король не отказывался от своего права забирать себе землю держателей, зависящих непосредственно от короны, после их смерти, хотя это право и было в XII в. отменено для всех остальных землевладельцев. Закон 1660 года требовал, чтобы всякое землевладение человека, находящегося на рыцарской или военной службе, было превращено в сокаж; закон уничтожил суды по делам опеки и ливреи; кроме того, он устранил полномочие короля забирать себе обратно отданную землю. Акт 1660 года подтвердил постановления более ранних актов 1645 и 1656 годов, эти законы увенчали серию попыток по устранению феодальных сборов и компенсированию короне этих потерь за счет прочих доходов, которые предпринимались еще с 1612 г.

Изменения, начатые в XVII в. и формализованные в 1660 г., облекли земельное право в форму, которая сделала возможным появление институтов, характерных для зрелого естественного государства. Практически все держания на основе фригольда были превращены в простой феод или же в сокаж. Право на владение основными единицами социальной и экономической организации, то есть поместьями, отныне стало предметом регулирования безличных элитных отношений купли-продажи. Владение крупными участками земли по-прежнему оставалось существенным критерием для членства в господствующей коалиции. Наиболее крупные землевладельцы были не только наиболее могущественными политическими акторами, они также могли структурировать и развивать свои трасты, то есть организации, поддерживаемые канцлерскими судами, но не контролируемые государством. Чтобы понять все импликации данных перемен, необходимо обратиться к политике.

Ублюдочный феодализм

Со временем земельное право изменило правовые особенности владения, отчуждения и наследования. Учитывая первостепенную важность земли для Англии, вполне можно увидеть, как распределение земли и дохода с земли повлияло на расстановку сил внутри господствующей коалиции. Вначале мы рассмотрим типы землевладельцев, а затем их владения и жизнеспособность.

Аристократия делилась на две основные категории. Высшая знать по праву самого своего статуса и титула была обязана давать королю советы в случае возникновения такой необходимости. Количество тех, кому удалось стать пэрами, было относительно небольшим.

Между 1150 и 1350 гг. к высшему дворянству относились держатели земли от имени короны, графы, число которых едва ли сильно превышало десяток, а также бароны, которых насчитывалось человек двести и которые очень сильно разнились по своему богатству. Подобное положение дел было следствием ситуации, сложившейся начиная с 1066 г. От высших слоев не сильно отставало промежуточное звено землевладельцев — почетные бароны. После 1350 г, дворянство стало еще более закрытой и стратифицированной кастой. Некоторые особенно приближенные бароны начали группироваться с графами, еще сильнее отдаляясь от остальных членов элиты. Эти процессы шли еще с конца XII в. Все бароны принадлежали к высшей знати и при Эдуарде I (1272–1307) имели право посещать парламент в качестве пэров, но на деле большинство пэров или вообще не получали приглашения, или бывали в парламенте очень редко. Единовременно в парламенте присутствовало не больше сотни пэров. К 1388 г. лишь 48 баронов получили статус парламентских пэров и наследственное право посещать заседания, тогда как прочие были лишены этой возможности (Hicks, 1995, р.5).

Джентри — это нетитулованная часть дворянства. Понятия «джентри» не существовало в середине XII в., но к 1413 г. оно вошло в широкое употребление и получило формальное признание. Джентри — это была наиболее многочисленная часть аристократии. Различие между высшей знатью и джентри нередко преувеличивается (Hicks, 1995, р. 7–8). Как джентри, так и титулованные дворяне происходили из одних и тех же семей, имели одинаковое воспитание, образование и амбиции, но некоторые из них были более удачливыми, чем другие. Удачливыми можно назвать старших сыновей или же младших братьев старшего брата, который умер до того, как успел родить сына. Счастливыми были и те представители джентри, у которых был бездетный богатый дядя, представитель высшей знати. Однако удача решала отнюдь не все: некоторые члены джентри заслужили право быть титулованными дворянами благодаря своим навыкам, героизму или службе. Различия между титулованным дворянством и джентри и между крупными и мелкими землевладельцами в значительной мере соответствовали друг другу. Иногда эти различия имели самое непосредственное значение, например, когда созывался парламент. И все же граница между двумя группами была достаточно зыбкой.

Сколько земли было у аристократии? Проблема землевладения и землепользования — это тайная страница истории Англии. Хорошо развитое чувство обладания «сейзиной», а также наличие собственнических прав — это часть проблемы. Большая часть английских земель в XII–XVII вв. принадлежала одновременно более чем одному лицу. Право владения могло принадлежать множеству лиц, выдвигавших самые разные притязания — например, на пользование землей или же на получение с нее доходов. Земля могла обрабатываться вилланами, свободными людьми, вилланами, которые работали на домене сеньора, или же наемными работниками, трудящимися на основе копигольда фригольда или домена. Земля могла обрабатываться преступником или арендатором, действующим в соответствии с краткосрочной или долгосрочной арендой. Понять, кто именно владеет землей, а кто просто ее обрабатывает, было достаточно трудно.

Конкретные детали и оценки масштабов землевладения приводятся нами в Приложении к данной главе.

В силу неопределенности относительно того, кто именно владел и использовал землю в конкретный момент времени, ни одна оценка не может быть названа бесспорной. Тем не менее некоторые вещи установить все же возможно.

Небольшое число могущественных титулованных дворян, которые одновременно были и крупными землевладельцами, и политически важными советниками короля. Они заседали в палате лордов, а также в совете и насчитывали от 50 до 200 человек. Данная группа контролировала около 20 % земли и примерно такой же процент общего дохода.

Группа могущественных джентри, самых значимых рыцарей, насчитывала от 200 до 2000 человек. Она контролировала значительные территории. Иногда рыцарей призывали в парламент. Позднее именно они чаще всего избирались в палату общин. Вопрос о том, контролировали ли они как класс больше земли и денег, чем магнаты, не ясен. Что касается их отношения к титулованному дворянству, то оно было разным в зависимости от обстоятельств.

Третья группа менее крупных джентри насчитывала от 5000 до 8000. Члены этой группы владели землей и получали доход, который заметно превышал все то, чем владел простой люд. Однако состояние этой группы было значительно меньшим, чем состояние более крупных сеньоров.

Численность населения Англии между 1200 и 1600 гг. варьировалась от 2,5 до 6 миллионов человек. В начале XIV в. и вплоть до Черной смерти насчитывалось от 500 тысяч до 1,2 миллиона семей [110]. Титулованное дворянство и джентри, насчитывавшие от 6 до 10 тысяч семей, составляли от 5 до 1 % всех английских семей. Безусловно, перед нами порядок ограниченного доступа. В Табл. 3.1 показано землевладение по классам к 1436 г. в соответствии с подсчетами Купера. Три группы совместно обладали примерно 45 % земли, король обладал другими 5 %, а церковь — еще 20 %. В целом очень небольшая группа населения владела почти 70 % или даже больше земли в Англии. Но это не значит, что остальные 99 % населения ютились на 30 % земли, — просто доходы и привилегии, связанные с землевладением, в Англии были увязаны с очень небольшой группой политической, военной, экономической и религиозной элиты.

Группы элит не были ни закрытыми, ни статичными: в них наблюдалось постоянное движение то вниз, то вверх в сочетании с некоторой проницаемостью снизу. Цифры Макфарлейна относительно «вымирания» сословия пэров в Табл. 3.2 позволяют сделать такой вывод, а также указывают на некоторые механизмы, посредством которых все это происходило. Макфарлейн указывает в качестве пэров всех тех титулованных дворян, которые были призваны в парламент в течение двадцатипятилетнего периода, начавшегося в 1300 г. Пэрство прекращалось, если пэр умирал, не оставив после себя прямого наследника-мужчины. Вымирание не означало обязательного исчезновения титула. Оно означало переход титула и нередко земли к боковой линии семьи. В прочих случаях пэрство могло быть отнято (например, за предательство), что влекло за собой лишение пэра, а также его семьи всех гражданских прав и собственности. Самый низкий показатель вымирания за четверть века в интервале между 1300 и 1475 гг. составлял 24 %, высший показатель—35 %. Так как смертность была высокой, а выживание — проблематичным, элита всегда оставалась проницаемой.

Мобильность внутри аристократии могла быть неожиданной и драматичной, она могла зависеть от счастливого стечения обстоятельств. Ричард, герцог Йоркский (ключевая фигура в Войне Алой и Белой розы), был сыном герцога Кембриджского. Его отец был казнен как предатель и в силу лишения всех привилегий оставил сыну очень маленькое наследство. Пару месяцев спустя в 1415 г. дядя Ричарда Эдуард, герцог Йоркский, умер без наследника. Если бы дядя Ричарда Эдуард умер до его отца, то тогда титул и собственность Эдуарда были бы утрачены, а Ричард ничего бы не получил. Однако в силу того, что дядя умер до отца, Ричард унаследовал все состояние Эдуарда и, более того, стал герцогом Йоркским. Смерть дяди Ричарда по материнской линии Эдмунда Мортимера, герцога Марча и Ольтера, который также не имел потомка, сделала Ричарда в 1432 г., когда он достиг совершеннолетия, крупнейшим землевладельцем Англии времен Генриха VI. История Ричарда впечатляет своим масштабом, но отнюдь не поворотами сюжета (МсFarlane, 1973, р. 185–186).

Несмотря на постоянные изменения, семьи аристократов были достаточно стабильными: из 62 крупнейших землевладельцев, составлявших парламент 1640 г., лишь половина «по состоянию на 1874 г. имела потомков или родственников, обладавших землями в три тысячи акров или больше» (Tawney, 1941, р. 2). Господствующая коалиция в Англии очень сильно напоминала ту стилизованную господствующую коалицию, которая была обрисована нами во второй главе. Она была малочисленной и пользовалась привилегированным доступом к ценным ресурсам и формам деятельности. Аристократия господствовала над военными, церковью и правительством, а когда в XVI в. началась колониальная экспансия, то она захватила еще и основные позиции в ключевых колониальных компаниях, а также в крупных торговых фирмах.

Аристократия была стабильной группой, но членство в ней не было статичным. Вход снизу был — он был ограничен, но возможен. Формально статус аристократа в иерархии зависел от земли. Мобильность индивида в рамках элитной иерархии отчасти зависела от колебаний стоимости его владений и привилегий, а отчасти — от его способностей, ума, трудолюбия, связей и удачи. Армии формировались посредством выделения держаний, держатели, в свою очередь, были обязаны нести воинскую службу. Члены домовладений, наемники, а также держатели земель составляли тот костяк, на который сеньор мог опереться как во время войны, так и в мирное время в период выполнения какой-то иной службы. Эту группу лиц называли приближенными или связями. Они образовывали сети патрон-клиентских отношений. Эти сети работали в интересах сеньора или куратора этих сетей. В силу того, что политическая позиция сеньора отчасти зависела от его способности быстро мобилизовать людей под то или иное дело, сеньор, который командовал наибольшим количеством людей, оказывался в гораздо более выигрышной позиции с точки зрения вознаграждения членов своей команды.

Аристократия в целом состояла из представителей высшего и низшего дворянства, а также из их семей, связанных друг с другом через ясные линии сетей патрон-клиентских отношений. Аристократия находилась на самой вершине сети, сеть тянулась через джентри и охватывала большую часть английского общества. Условное держание земли в обмен на службу облепляло эти сети формальной и правовой структурой.

Как было отмечено выше, лишь около сотни магнатов обладали возможностью влиять на национальную политику. Личность ни одного из этих крупных магнатов не была зафиксирована ни в одном праве и ни в одной родословной, но сыну графа играть заметную роль в обществе было куца проще, чем сыну сельского судьи. Способные и талантливые люди состязались за господство внутри коалиции; даже статус короля не давал абсолютных гарантий: король мог пострадать, если его способности оказывались недостаточными, чтобы реагировать нате вызовы, с которыми он сталкивался. В рамках этого мира социальные персоны отражали уникальные привилегии, находившиеся в руках каждого крупного игрока.

Доступ магнатов к ренте стимулировал менее крупных сеньоров и просто амбициозных людей вступать с ними в союзы. Люди скромного происхождения могли получить доступ к системе, уцепившись за ее самые низшие ступеньки. Успешная придворная служба могла предоставить возможность отличиться в битве или конфликте, привлечь внимание сеньора и продвинуться вперед. Талант и способности вознаграждались, но лишь в рамках существующих социальных организаций. Английская наследственная аристократия была господствующей коалицией в условиях социального порядка с ограниченным, но все же не закрытым доступом.

Патронажные сети в средневековой Англии состояли из людей, которые были связаны друг с другом землей и деньгами. Феномен ублюдочного феодализма, о котором впервые заговорил Пламмер в своей работе «Управление Англией» (1885), был куда сложнее, чем просто стереотипная феодальная система, в которой связи сеньора со своими слугами закрепляются только на основе земельных отношений. Макфарлейн (McFarlane, 1981, р. 23) отмечает, что Пламмер использует понятие «ублюдочный» именно в смысле злоупотребления: «незаконнорожденный, фальсифицированный, коррумпированный, выродившийся». Макфарлейн предполагает, что вместо этого нам следует подумать и об ином смысле данного слова: «имеющий внешнее сходство, нечто напоминающее». Он утверждает, что ублюдочный феодализм был продолжением земельного феодализма другими средствами и представлял собой и неотъемлемую составляющую социального порядка средневековой Англии. Деньги необязательно были средством коррупции— это просто был еще один способ упорядочения отношений между людьми.

Сетования Пламмера, Стаббса и прочих историков XIX в. на разлагающее влияние ублюдочного феодализма касаются двух аспектов. Во-первых, даже во времена завоевания Англия не имела консолидированного контроля над своей военной силой. Распылив свою армию среди населения, Вильгельм Завоеватель получил возможность контролировать население, обеспечивать порядок и создавать посредством избирательного распределения земли стимулы, заставлявшие могущественных сеньоров отождествлять свои интересы с интересами короля. Однако по мере укрепления права наследования способность короля распределять и перераспределять земли снижалась. И вскоре потомки Вильгельма Завоевателя обнаружили, что распыление военной силы представляет для них скорее угрозу, чем выгодное преимущество.

К XIII в. процесс комплектования армии напрямую, через феодальные рекрутские наборы, стал слишком громоздким. Во время первой Валлийской войны 1276–1277 гг. Эдуард мог рассчитывать на услуги 7 тысяч рыцарей. Вместо этого он призвал на службу 375 рыцарей, а для остальных заменил службу денежными выплатами («щитовые» деньги); для сбора остального войска использовались иные средства. Столетняя война с Францией уже велась армией, сформированной королем и его вассалами совсем по иному принципу. Во-первых, часть военных привлекали напрямую во двор сеньора [111]. Во-вторых, сеньоры начали создавать армии наемников [112].

Могущественные сеньоры сплачивали вокруг себя людей, увязанных с ними через дарованную землю, деньги и протекцию, а затем использовали эти группы для достижения военных целей, как своих, так и короля. Истоки ливреи коренятся именно в желании сеньора одеть свою свиту в единообразную униформу [113]. К XIV в. могущественные сеньоры командовали частными армиями, собранными из членов двора, наемников и держателей. Армии созывались для преследования королевских интересов, а также интересов сеньора. Эти армии ставили под угрозу внутренний мир и вызывали все большее беспокойство у короля, а также создавали проблему чрезмерно могущественных членов общества. Через некоторое время мы еще вернемся к этому вопросу, так как проблема могущественных членов общества, «подпирающих слабого короля» (по выражению Макфарлейна), — это основополагающая проблема, которая предопределит то, как мы будем рассматривать те политические проблемы, с которыми столкнулась Англия.

Второй аспект, на котором фокусируются историки, стремящиеся осудить ублюдочный феодализм, — это использование могущественными сеньорами своих связей и влияния для давления на суд. Корень проблемы — это желание некоторых сеньоров надавить на суд и добиться нужного решения, например по делу о недавнем лишении «сейзины». Учитывая очень запутанную процедуру процесса вступления в права, особенно после смерти землевладельца, не имеющего прямого наследника, сеньор с самыми малыми правами на землю вполне мог вторгнуться туда со всем своим войском (насильственное вторжение). После вторжения сеньор устанавливал свою «сейзину» на основании самого факта обладания землей. Затем ему надо было защитить свою «сейзину» в качестве ответчика по делу о недавнем лишении «сезины» [114]. Сеньор, уверенный в своей способности повлиять на суд, вполне мог посчитать авантюру против соседа выгодным, пусть и рискованным, предприятием.

Могущественные сеньоры использовали множество методов воздействия на суды и присяжных. Они могли вторгнуться на чужую землю, организовать мятеж, незаконно удерживать владения, поддерживать одну из сторон процесса, давить на суд или же плести интриги. Насильственное вторжение, мятеж и интриги были связаны с попытками вторгнуться на землю и установить там свою «сейзину». Поддержка одной из сторон и давление были методами, посредством которых сеньоры пытались воздействовать на суды и присяжных. Распространенность подобных практик была прекрасно зафиксирована в исторической летописи, то же самое относится и к попыткам искоренить подобную практику посредством законов. Законы, направленные на борьбу с подобным беспределом, датируются еще эпохой Ричарда II (1377–1399). В частности, законы боролись с ливреей и поддержкой одной из сторон в суде, подобные законы без всяких изменений и без какого-либо эффекта принимались на протяжении XV–XVI вв. [115]

Попытки получения земли лишь в самых редких случаях предпринимались в условиях полного игнорирования закона; претенденты обычно имели хотя бы малейшие доказательства обоснованности своих притязаний. Из нашего предыдущего рассмотрения недавнего лишения «сейзины», закона о наследовании, а также закона об отчуждаемости можно было сделать вывод о громоздкости правовой системы Англии. Расплата за эту громоздкость не заставила себя ждать. Английское земельное право XIV в., регулировавшее права собственности на землю, было прекрасно известно и понятно. Но, к сожалению, ясность не всегда приводит к очевидным решениям относительно того, кто именно будет обладать землей, особенно когда дело касается сложных случаев наследования, в которых за многие столетия образовалась целая мешанина притязаний, вытекающих из практики обусловленных отчуждений и дарений с урезанным феодом. В ситуации, когда двусмысленность норм права сочетается с патронатными сетями, опирающимися на военную службу, и судебной системой, подвластной давлению и запугиванию, результатом становится отнюдь не верховенство права в его современном смысле.

Земельные войны аристократов нередко приводили к гражданским войнам и открытым выплескам насилия. Однако чаще всего аристократические конфликты вокруг земли ограничивались судебными распрями. Социальная персона конкретного сеньора оказывала непосредственное влияние на конечный результат. Контроль над землей означал контроль над местным правительством. Земля продолжала оставаться главным признаком успеха и индикатором относительного статуса в рамках господствующей коалиции.

Ублюдочный феодализм и постепенное обезличивание прав собственности

Два аспекта ублюдочного феодализма позволяют нам понять, как именно контроль над ресурсами и функциями в рамках естественного государства может быть использован для структурирования коалиции. Первый аспект— это использование денег для структурирования отношений элит. Эта коррумпирующая практика стала главным объектом виговской критики в XIX в. Второй аспект — это принципиальное положение о том, что ни одно государство не является единоличным актором, все государства — это организации организаций. История Англии — это не просто история противостояния короля и баронов. Английский феодализм опирался на организации, возникшие вокруг землевладения, а также на могущественных акторов, которые после Нормандского завоевания стали землевладельцами; медленно, но верно организации и акторы привели к складыванию в Англии сложных организационных форм как внутри, так и снаружи государства.

Традиционная виговская история превращает борьбу за ограничение произвольной власти отдельных людей в ключевой элемент развития представительных институтов, посредством которых управляемые дают свое согласие на то, чтобы ими управляли. Привилегия иметь свой суд была особенно ценна в условиях Англии после завоевания. Когда король в XII в. решил вмешаться в земельные споры, предоставив фригольдерам доступ в королевские суды, сеньоры лишились многих источников дохода: они лишились выплачиваемых им штрафов и судебных издержек сторон от исков, которые теперь подавались в королевские суды. С традиционной точки зрения это была борьба между аристократией и короной. Как утверждает Косс (Coss, 1989, р. 41), утрата доходов была лишь вершиной айсберга: вмешательство короля во внутренние дела поставило под угрозу социальное положение титулованного дворянства и джентри. «Если дать некоторым латентным возможностям шанс развиться, то тогда они [титулованное дворянство и джентри] фактически столкнутся с перспективой социального вымирания». Реакция сеньоров, пытавшихся защитить свои привилегии, сильно укрепила их позиции, ослабив положение короля.

Как отмечает Макфарлейн, подобный подход к осмыслению проблемы едва ли можно назвать продуктивным. Когда армии перестали пополняться на основе феодального ополчения, когда на место этих ополчений пришли личные военные контракты с могущественными акторами, финансировавшимися за счет общего налогообложения и налогов, освобождающих от несения военной службы, баланс между интересами короля и интересами баронов уже больше не поддерживался исключительно за счет земли. По мере становления ублюдочного феодализма сеньоры начали обменивать непосредственную военную службу на денежные выплаты. Возрастание значимости иных источников власти и ренты, например торговли и коммерции, означало, что земля начала утрачивать свое центральное положение основного ресурса.

По мере того, как английское общество претерпевало изменения, должно было измениться и распределение власти внутри коалиции. Отныне едва ли было разумным фиксироваться исключительно на земле как на единственном средстве стабилизации и поддержания баланса интересов внутри коалиции. Это было разумно лишь в краткосрочный период сразу же после завоевания, когда Англия представляла собой хрупкое естественное государство.

Большинство изменений в рамках господствующей коалиции касались перераспределения власти, которое нередко вело к войнам за землю. Корректировка проходила постоянно, независимо от того, участвовала ли в ней корона или нет. Принимая во внимание институциональную структуру средневекового английского общества, политический порядок зависел от формирования прочных организаций, от альянса групп интересов, обычно включавших короля. Однако в ряде случаев король оказывался относительно слабым и неэффективным членом правящей коалиции; иногда его вообще игнорировали.

Если выйти за пределы установок Макфарлейна и его учеников, то можно увидеть, что Англия в Средние века была базисным естественным государством, управляемым господствующей коалицией, рента которой порождалась ограниченным доступом к земле, религией, военными действиями и отправлением правосудия. Коалиция скреплялась личными взаимоотношениями, основанными на земле и подкрепленными денежным обменом. Такова сущность ублюдочного феодализма. Повторюсь, что все влиятельные организации, занятые в производстве, управлении и спасении, так или иначе были увязаны с феодальным поместьем: контроль над землей приравнивался к контролю над поместьем. Контроль над основополагающими организациями английского общества был встроен в саму структуру государства. Могущественные сеньоры контролировали более сотни поместий, а некоторые из самых влиятельных сеньоров были еще и епископами. Сотня человек на самом верху господствующей коалиции работала над выработкой договоренностей, скреплявших английское общество. Благодаря своей необыкновенной сложности английское земельное право позволяло поддерживать ограниченный доступ к земле на более высоком и политически более значимом уровне агрегирования и одновременно двигаться в сторону более открытого доступа на уровне небольших индивидуальных держателей, которые получили свои земли от более крупных сеньоров, а затем заменили все свои обязанности феодальной службы денежными выплатами.

История, культура и институциональная преемственность играли колоссальную роль. Земельное право, уходящее своими корнями в хрупкое естественное государство, созданное после завоевания, предвещало будущие трудности и противоречия, но оно же несло в себе новые возможности. Когда после смерти держателя земля возвращалась сеньору — будь то держатель, получивший землю непосредственно от сеньора, или же небольшой фригольдер, — перераспределение земли могло быть использовано для поддержания коалиции на национальном и локальном уровне. Однако, как только была достигнута определенная степень стабильности, ни у кого больше уже не было заинтересованности в поддержании системы возвратов. Если держатели готовы были платить за более надежные права собственности, то землевладельцам также было выгодно дать им больше прав в обмен на большее количество услуг. В XII в. наследование по прямой линии стало правилом, но это правило было непреложным, то есть право «сейзины» не могло завещаться по воле владельца. Более того, на самом верху иерархии король так и не отказался от своего права забирать себе землю держателя, напрямую получившего от него землю, после смерти этого держателя. Земля была лишь одним из многих ценных активов, использовавшихся для консолидации и упорядочивания базисного естественного государства. Но этот актив был основополагающим.

Надежные и передаваемые права собственности на землю были ценны в принципе. Как минимум уже после 1295 г. и Quia Emptores часть институтов английского земельного права двигалась в сторону утверждения более защищенных прав на землю. Однако более надежные права на землю были сформулированы так, чтобы все еще оставалась двусмысленность по поводу того, кто же именно владел собственностью и какой, а также кому она должна была достаться после смерти. С нашей, современной точки зрения подобная двусмысленность представляется дефектом. Однако с точки зрения Англии как базисного естественного государства двусмысленность позволяла господствующей коалиции эффективно использовать контроль над землей в качестве инструмента структурирования и перераспределения политической и экономической власти, по мере того как менялись обстоятельства. Землевладение в средневековой Англии было не только персональным по самой своей сути, оно еще и воплощало личные взаимоотношения, которые, собственно, и скрепляли господствующую коалицию. Для перераспределения власти внутри господствующей коалиции от системы требовалась некоторая гибкость в том, что касалось передачи контроля над землей членам элиты, которые как индивиды то теряли, то увеличивали свое могущество. Власть в английском государстве яснее всего проявлялась в том, кто именно контролировал землю, особенно учитывая то обстоятельство, что контроль над землей на местном уровне быстро превращался в контроль над правительственными функциями. Если бы права собственности у элит были определенными и лишенными всякой двусмысленности — а значит, перераспределение земли могло бы происходить только в результате продажи или дарения, — то тогда английская система управления утратила бы очень важный элемент гибкости. Нерегулярное перераспределение земли в результате земельных войн (как кровопролитных, так и нет) в рамках английской системы земельного права отражало процесс изменения политического статуса того или иного лица в рамках коалиции, это был один из основополагающих моментов, приводивших систему в действие. К сожалению, система отнюдь не всегда работала гладко, в ряде случаев ситуация приводила к гражданской войне. Эти войны касались не просто земли; обычно они вращались вокруг вопросов власти, престижа, чести, а также мести.

Но все же именно контроль над землей был основополагающим механизмом, позволявшим осуществлять власть над английским обществом (Bellamy, 1989, р. 35). Самой крупной из войн стала Война Алой и Белой розы, которая разразилась во второй половине XV в. (Pollard, 1988).

Эта запутанная история показывает, почему никакая телеология и никакие неизбежные силы не толкают общества к более зрелым институтам. Сложности, связанные с передачей земли в момент смерти, включая обременительные обязанности опекунства, если наследник еще не достиг совершеннолетия, создавали для сеньоров стимулы к решению правовых проблем. Никакие неизбежные силы не заставляли систему становиться более рациональной и прозрачной. De Donis был столь же логичным ходом могущественных землевладельцев, что и Quia Emptores. Если Quia Emptores разъяснил право владения, то De Donis его значительно усложнил.

Независимо от того, воспринимаете ли вы развитие практики пользования и создания трастов как позитивную или негативную тенденцию, у вас нет никаких оснований рассматривать ее как неизбежное движение в сторону все более эффективных механизмов. Хотя доходы короны и сокращались по мере развития пользования, то же самое касалось и крупных сеньоров, так как они тоже сохраняли за собой права опекунства в отношении своих держателей (Bell, 1953, р. 1). Как частные лица сеньоры (как крупные, так и мелкие) имели все стимулы для того, чтобы избегать издержек, связанных со смертью держателя, путем развития практики пользования. Однако в качестве группы король и парламент страдали от сокращения доходов, так как пользование перекрывало некоторые источники доходов как короля, так и самых крупных землевладельцев [116]. В 1536 г. корона и парламент попытались совместно искоренить саму практику пользования, издав Закон о пользовании. Как было показано, эта попытка потерпела крах. Однако само принятие подобного закона свидетельствует о том, что как королевские, таки аристократические элементы господствующей коалиции в Англии в 1536 г. были исполнены решимости искоренить то, что представляется нам фундаментальным улучшением английского общества. В любом случае провал Закона о пользовании не может быть объяснен скаредным парламентом, не желающим сохранять за королем его источники доходов. Многие члены палаты лордов были заинтересованы в уничтожении пользования в не меньшей степени, чем сам король.

В ответ на провал Закона о пользовании парламент в 1549 г. принял Закон Уиллса. Продолжение практики пользования означало, что большинство крупных землевладельцев смогут уклониться от опекунства [117]. Позволение крупным землевладельцам завещать свою землю исходя из собственного желания прояснило статус права на землю после смерти магната. Отныне судьба земли уже больше не определялась исключительно византийскими правилами наследования. В XVI в. права собственности на землю стали куда более ясными, а значит, и стимулы, равно как и возможности, для ведения земельных войн стали все больше и больше сокращаться [118]. Парламент вовсе не желал, чтобы в результате Закона Уиллса корона лишилась своих доходов, поэтому в том же году было принято решение о формировании судов по делам опеки и ливреи, призванных контролировать соблюдение прав короны на опекунство. К этому вопросу мы еще вернемся чуть позже.

Переход в XV–XVI вв. от защиты своего права через иск о недавнем лишении «сейзины» к изгнанию с земли также имел далеко идущие последствия. Права собственности для фригольдеров и копигольдеров получили гораздо лучшее определение, и их стало куда проще защищать. Предоставление прав собственности на землю копигольдерам сыграло важную роль в прояснении сложных вопросов, связанных с обладанием недвижимостью.

В то время последствий этих изменений еще никто не понимал. Изменения в земельном праве не были частью целостной схемы, направленной на улучшение качества прав собственности на землю; они были результатом продолжающейся динамики внутри английского общества. Симпсон утверждает, что королевские суды общего права увидели возможность перехватить некоторые дела у судов права справедливости, которые желали заслушивать дела копигольдеров на основе принципов справедливости (Simpson, 1986, р. 163–164). И вновь именно аргумент о фискальных интересах привел к тому, что один суд поменял свои правила, для того чтобы перехватить некоторые бизнес-интересы другого суда².

Более защищенные и прозрачные права собственности на землю и права ее передачи обозначали, что земля отныне становилась все менее полезной в качестве инструмента балансирования интересов в рамках господствующей коалиции. Изменения в земельном праве, которые начались в 1540-х гг., существенным образом сократили фискальные преимущества короля, а также магнатов от непосредственного владения и держания земли. Вероятно, нам не следует удивляться, что в этот период происходит существенное сокращение количества земель, находящихся в руках короны. Хотя Генрих VIII и захватил церковные земли, он одновременно проводил политику последовательной распродажи королевских землевладений; Елизавета продолжила этот курс. Историки практически единогласно связывают эту политику с теми фискальными проблемами, с которыми столкнулась корона. Однако представляется очевидным, что здесь имели место и изменения в доходах, которые можно было получить от королевских земель [119].

Логика естественного государства предполагает, что королевские земли, являясь важным источником доходов, помимо простой максимизации доходов будут еще и использоваться для стабилизации коалиции. Несмотря на заинтересованность короны в доходах, а также несмотря на то, что корона в XVI в. использовала «оживленный фискальный феодализм для выжимания максимальных средств из владеющих землей классов» (Stone, 2002, р. 61), вопрос опекунства, к которому мы неоднократно возвращались в данной главе, а также практика суда по делам опеки и ливреи времен Генриха VIII и Елизаветы ясно показывают, как правители могут создавать ренту с целью управления коалицией вместо максимизации фискальных сборов. Суд был основан в 1540 г., он действовал как типичный институт естественного государства, создавая ренту путем ограничения входа, а затем используя эту ренту для обеспечения стабильности господствующей коалиции — основные игроки получали стимулы для оказания поддержки режиму, который создавал эту ренту. Однако это не означало, что ренту можно было получить в денежном выражении. Когда возникал вопрос об опекунстве и судьба поместья решалась в суде, то суд обычно продавал право опекунства (чаще всего друзьям или союзникам короля). Затем последние продавали опекунство матери опекаемого. Так как цены обеих продаж фиксировались, то мы можем увидеть как цену, которую суд получал за опекунство, так и цену, которую окончательный покупатель действительно платил за это опекунство.

Херстфильд исследует функционирование суда по делам опекунства и ливреи и приходит к удивительному выводу: суды никогда не вели дела так, чтобы максимизировать доходы от опекунства и ливреи. Король получал лишь четверть цены за опекунство [120]. Лорд Бергли был судебным распорядителем с 1561 г., и вплоть до своей смерти в 1591 г. он вел дела так, чтобы решения принимались в пользу членов королевской коалиции, и максимизация сборов его не интересовала: «Значение феодальных сборов во времена Тюдоров заключалось не в прямых поступлениях в казну. Они использовались в качестве метода оплаты, пусть и косвенного, и очень избирательного, работы слуг и государственных служащих» (Hurstfield, 1955, р.59). Когда Бергли умер, его сын Сесил занял его место. Сесил начать вести дела в суде так, чтобы максимально увеличивать сборы, выдавливая любых посредников. Несмотря на то, что ежегодные сборы суда возросли почти на 50 % к 1590-м гг., к началу 1600-х суд утратил политическую поддержку в парламенте и был обречен на медленную смерть. Суд был политически жизнеспособен лишь как инструмент регулирования коалиции естественного государства. В качестве простого механизма получения доходов этот суд в Англии XVII в. так и не нашел себе места, поэтому в конечном счете он был упразднен. Томас (Thomas, 1977) усматривает точные параллели между тем, как Бергли использовал суд по делам опеки и ливреи, и тем, как проводилась политика выделения королевских земель фаворитам на чрезвычайно выгодных условиях «возвратной» аренды [121].

Земля всегда использовалась короной именно таким образом [122].

Земля постепенно утратила свою роль механизма поддержания баланса в господствующей коалиции. Владение землей не было окончательно защищено от политического манипулирования вплоть до 1660 г. Поместья подвергались конфискации и аресту на протяжении всей гражданской войны XVII столетия (Habakkuk, 1965). И все же большая часть этих поместий впоследствии была возвращена их владельцам. К концу XVII в. владение землей и организации, связанные с землепользованием, оказались полностью выведены из-под непосредственного контроля и манипулирования со стороны государства. Если брать землю, то в Англии наконец установились институты и организации зрелого естественного государства.

Типология естественных государств

Эта глава не посвящена описанию экономической истории Англии между 1066 и 1660 гг. Земля была важным элементом как политической, так и экономической системы Англии на протяжении всего периода. И в силу своей важности для права, политики и общества история земельного права, распределения земли, землепользования, а также институтов, касающихся всех трех сфер, оказывается лежащей на поверхности и легкодоступной для исследования. Но на протяжении всех этих лет в английском обществе происходили и другие значимые изменения. Постепенно развивалась коммерческая и монетизированная экономика, укреплялись связи между государственными финансами и коммерческим обменом. Развивались новые формы бизнес-организаций, особенно бизнес-корпораций, происходило это при непосредственном участии короны и аристократии (к этому предмету мы еще вернемся в шестой главе). Росла производительность, появлялись новые по своим масштабам и формам организации в сельском хозяйстве (Allen, 1992; Clark, 2005, 2007b). Новые публичные/частные формы организаций в заморских колониях включают в себя (Tilly, 1992; Тилли, 2009) несколько типов корпоративных форм. Набирало обороты развитие финансовых рынков и финансовых рыночных институтов (Dickson, 1967). Начался процесс создания государственной церкви, а также укрепления религиозной толерантности, сопровождавшийся периодическими срывами. Все это были важные тенденции, ни одну из которых мы ни в коем случае не желали упустить.

Нас интересовала не столько история, сколько попытка применения к истории Англии эпохи Средневековья и раннего Нового времени концептуальной рамки естественного государства. С помощью этой рамки на примере земельного права мы увидели, как именно использовались важные активы для закрепления и стабилизации господствующей коалиции, как происходила эволюция государства от хрупкого к базисному и наконец к зрелому состоянию. Наше повествование началось в тот момент, когда Вильгельм Завоеватель уничтожил существующие структуры власти и создал новое хрупкое естественное государство. Вильгельм управлял господствующей коалицией, и основным его активом стала земля. По мере того, как могущество тех или иных членов элит росло или падало, он и его преемники активно использовали перераспределение земли (особенно в связи со смертью землевладельца), чтобы поддерживать коалицию.

За пару последующих столетий возникло базисное естественное государство, более стабильное, чем хрупкое. Базисное естественное государство породило целый ряд дифференцированных организаций, тесно увязанных с государством, — в форме поместий, то есть стабильных, порождающих ренту социальных структур, которые гармонизируют отношения между местными религиозными, военными, экономическими и политическими элитами. Как и в случае хрупкого естественного государства, члены господствующей коалиции базисного государства переживали взлеты и падения, что приводило к битвам за власть, а также к войнам — как гражданским, как Война Алой и Белой розы, так и международным, как Столетняя война.

В качестве естественного государства Англия была стабильным, но не статичным образованием. Общество менялось вместе с обстоятельствами. Коалиция пыталась всеми силами приспосабливаться к взлетам и падениям своих членов, иногда это не очень получалось, иногда приходилось прибегать к насилию, порой приводившему к гражданским войнам. Со временем формальная структура управления разрослась и приняла более комплексные формы. Отчасти это было связано с тем, что элиты попытались лучше использовать свои экономические возможности. Несмотря на все изменения, Англия на протяжении всего периода оставалась естественным государством.

К концу XVI в. права собственности на землю были уже относительно надежными и безличными. Схожие изменения имели место и в отношении другого измерения элитных прав. Как указывает Мейтленд (Maitland, 1963 [1908]), в XI-ХVII вв. правовая система трансформировалась из системы, основанной на судебном процессе как битве и испытании, в систему, основанную на фактах и правовой процедуре. В конце XVI вв., а также на протяжении XVII в. Англия в этом отношении совершила переход от базисной формы естественного государства к зрелой. Начала развиваться знаковая сфера зрелого естественного государства — сфера независимых от государства организаций. Эти организации развивались в форме трастов, купеческих фирм, бизнес-корпораций, политических ассоциаций и религиозных групп.

Пройдя через эти трансформации, Англия столкнулась с новыми вызовами. Все большая защищенность прав на землю обозначала, что страна лишилась традиционного метода регулирования господствующей коалиции— перераспределения земли. Появление благодаря коммерции и торговле новых источников богатства породило множество политических проблем: возникли новые источники экономической и политической власти. Отныне богатство джентри не зависело от земли. Появление новых интересов изменило расстановку сил внутри коалиции, ориентированной на землю и иные формы богатства. По мере того как господствующая коалиция пыталась приспособиться к новым обстоятельствам, ее члены стали изыскивать пути получения более надежных прав, которые еще больше сузят возможности короля по регулированию коалиции, — собственно, повторился весь тот сценарий, который был описан нами в случае земли. Таким образом, столкновения XVII в. можно рассматривать и как конституционные споры, и как борьбу внутри господствующей коалиции естественного государства, столкнувшегося с ситуацией подъема новых могущественных групп, негодующих по поводу недостаточной институционализации своих интересов.

Приложение

Словарь специальных терминов, связанных с землепользованием

АРЕНДА:

землевладение на определенный срок.

АССИЗЫ:

суд, судебное заседание, суд присяжных, судебное разбирательство.

КОНФИСКАЦИЯ ИМУЩЕСТВА:

правовое последствие осуждения за предательство или тяжкое уголовное преступление, связанное с утратой всех гражданских прав.

КОПИГОЛЬД:

землевладение, полученное в прошлом от несвободного держателя и зарегистрированное (в виде копии соглашения) в местном суде.

КРЕПОСТНАЯ ЗАВИСИМОСТЬ:

несвободное землевладение.

МАЙОРАТ:

см. урезанный феод.

ПОЛЬЗОВАНИЕ:

передача земли другому лицу в пользование.

ПРИКАЗ О ПРАВЕ:

приказ, требующий, чтобы были разрешены все притязания, касающиеся держания (Maitland, 1968 [1909], р. 18–90).

ПРОСТОЙ ФЕОД (ФИ-СИМПЛ, ПОЛНОЕ ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ, НАСЛЕДСТВЕННЫЙ ФЕОД)

: землевладение, при котором феод во всей полноте переходит к землевладельцу.

СЕЙЗИНА; ОБЛАДАЮЩИЙ/ОБЛАДАВШИЙ СЕЙЗИНОЙ

: в буквальном смысле «лицо, обладавшее земельной сейзиной, было просто лицом, занимавшим эту землю, лицом, „сидевшим” на земле» (Simpson, 1986, р. 40). Со временем «сейзина» претерпевала развитие: лицо, обладавшее сейзиной на титул/право владения, владело собственностью, даже если собственностью было не физическое занятие земли, а, например, право на получение дохода от собственности. В конечном итоге, получила признание «сейзина» на нематериальную собственность.