Наследие

Глава 10
ПЕРЕД БУРЕЙ

Чем лучше Фишер узнавал Ральфа Баумана, тем больше он напоминал ему Джона Скеллана.

Сначала это были какие-то мелочи, жесты, отдельные фразы, философские высказывания о жизни, о своих дочерях дома, в Талабхейме, и о жене, которых два года назад забрала хворь. Все это указывало на схожесть двух мужчин, но истинным признаком их братства было их общее проклятие. Ни Бауман, ни Скеллан не могли до конца поладить с миром вокруг них. Они потеряли свое место в нем. А ведь это для человеческого существа важнее всего - знать, что имеешь собственное место, чувствовать свое предназначение. Это знание приходит с пониманием того, кто ты есть на этом свете. Но оттого, что эти люди жили, в то время как те, кого они любили, гнили в земле, они утратили безмятежность невинности.

Посещаемые старыми призраками тех, кто слишком сильно любил их, чтобы оставить в одиночестве, оба мужчины были жертвами одного и того же проклятия - проклятия выжившего.

Оно давило на Баумана так же тяжело, как на Скеллана.

Оказавшись перед выбором - скорбеть или действовать, - Бауман, как и Скеллан до него, решил сражаться и отдался борьбе телом и душой. Отличались же они своим подходом к общим для них вещам. Баумана не терзали приступы мрачного самоанализа и припадки яростного гнева Скеллана, он скорее был остроумен и пылок, что делало его отличным товарищем в долгом походе. Чем больше Фишер думал об этом, тем больше убеждался, что эти двое - разные стороны одной души, темная и светлая.

Ему нравился Бауман, очень нравился, и казалось, что он знает этого человека не несколько дней, а гораздо дольше.

Снег валил не переставая целых семь дней.

Но каждый день семеро людей решительно шагали вперед, упрямо бросая вызов непогоде, по лощинам и горным хребтам, через замерзшие реки и запорошенные ледники. Идти было трудно, но под вечер восьмого дня воины встретились с передовыми конными частями сил Шлиффена. Те стояли лагерем на окраине Эссена, возле брода через Бурную реку, дожидаясь, когда с талабекландского берега к ним переберется основная армия Оттилии.

Костер заменяла груда костей.

- Мы стараемся не рисковать понапрасну,- объяснил Франк Бернгольц, один из всадников. - Уже дважды нам пришлось отгонять этих тварей. Огонь влечет их. Впрочем, они не настолько сообразительны, чтобы держаться подальше от булавы Мышонка, так что он гвоздит их одного за другим, пока мы оттесняем прочих грязных выродков.

Мышонок, самый низкорослый из всего отряда, ухмыльнулся и похлопал по тяжелой, усеянной шипами булаве на своем боку:

- Гора ходячих костей - ерунда для моей Бесси.

- Могу себе представить, - пробормотал Фишер.

- Когда вы ожидаете генерала, Франк? - спросил Бауман, присаживаясь на валун возле кавалериста.

- Вчера. Я послал Мариуса выснить, что его задержало. Мне не нравится торчать тут в качестве легкой добычи. Не это я называю веселым времяпровождением. Я люблю, чтобы все было чисто и честно. И предпочитаю знать, с кем дерусь, чтобы смотреть моему врагу в глаза и быть уверенным, что в решающий момент терять ему не меньше, чем мне. Не могу я сражаться с этими… этими… штуками. За последнюю неделю мы потеряли трех разведчиков, Ральф, трех славных ребят.

- Да, это грязное дело.

- И оно становится только грязнее.

- Ты знаешь, что происходит?

- Ну, я догадываюсь. И не стремлюсь столкнуться нос к носу с тем, что они решили бросить на нас. Это совсем не то, что воевать с людьми. Людей ты знаешь - знаешь страх, который пульсирует в их венах, знаешь, что их воодушевляет, а что ослабляет, знаешь, когда они сомневаются, и, куда важнее, знаешь, когда они ломаются. Груда ходячих костей не думает о себе, и все эти разгуливающие трупы… Они просто идут, идут и идут. Что им терять? Они уже мертвы. Они не знают ни страха, ни сомнения. Они продолжают шагать, ряд за рядом, волна за волной, и в конечном счете сломается даже самый стойкий боец. Может, не в первый день, и не во второй, и даже не в третий, но что будет потом, когда усталость свалит его и изгложут сомнения, и он сделает ошибку, - что тогда? Он умрет. Только смерть не станет концом… О нет, его тело пополнит ряды врагов, и через минуту после своей гибели он станет сражаться против друзей. Это ужасно.

- Да, еще бы.

- Они шатаются неподалеку. Когда солнце зайдет, ты их услышишь. Услышишь волчий вой на луну и жуткие, душераздирающие стоны, заполоняющие весь наш лагерь. Мы тут угодили в капкан, Шлиффен знает это. Мы его приманка. Вот почему он опаздывает.

- Весьма циничный взгляд на ситуацию, друг мой.

- Разве? Оглянись вокруг, это же идеальное поле боя. Сюрпризов ждать неоткуда. Вот так Шлиффен и выбирает место для сражения. Он знает, что битва неизбежна. Как любой хороший солдат, он хочет наилучшим образом использовать то, что имеет. Вода у нас за спиной означает, что мы уязвимы лишь с трех сторон, а мы расположились между двух главных притоков Бурной реки, так что фон Карстен может провести свою армию только по частям, давая нам время окопаться. Мы тут уже неделю. Правда, из-под снега иногда выползают мерзкие сюрпризы, но мы употребляем их в дело.

- Хоть какая-то польза от них. Слушай, скажи честно: когда это все произойдет?

- Сдается мне, вы, парни, прибыли в самый последний момент. Местные «жители» не устают и не отдыхают. Они собираются со всех сторон, а пару последних ночей шуруют особенно активно. Днем у них нечто вроде дремы, но, как я уже сказал, в сумерках их слышно - и их много. Каждую ночь шум становится все громче. От их завываний аж в дрожь бросает, что в твоем аду. Прошлой ночью я слышал, как они кормятся, и не слишком жажду услышать этот звук снова. Точно свиньи чавкают у корыта, только они не свиньи. Они совсем как ты или я. Или были такими. Когда-то. Я так думаю, завтра на закате все и начнется, если, конечно, они не дожидаются чего-то особого.

- Полагаю, Шлиффен того же мнения.

- Я давно уже бросил попытки угадать ход рассуждений командующего, но, надеюсь, так оно и есть. Морр его раздери, я не желаю обернуться шаркающим трупом со свисающими лохмами гнилого мяса. Нет уж, так не пойдет!

Бауман хлопнул всадника по спине и вернулся к своим людям, чтобы ввести их в курс дела. Нарисованная им картина была, прямо скажем, безрадостной.

- Значит, мы стали приманкой в капкане?

- Спорить не стану.

- Прелестно, - иронично заметил Фишер.

Люди ужинали в молчании, наблюдая, как медленно, но верно исчезает за горизонтом солнце.

Холодный ветер продувал лагерь. Бауман от нечего делать точил на оселке меч. Мерное «вжик… вжик… вжик…» звенело в темноте. Звуку вторили крики нежити, толпящейся вокруг лагеря. Фишер иногда различал во мраке белое мелькание костей, выхваченных из черноты лунным светом, и темные силуэты шаркающих зомби. Они чем-то напоминали диких зверей, играющих с едой. Они не пытались спрятаться. Они хотели, чтобы их видели, - потому что это зрелище рождало страх в умах и сердцах солдат.

По натуре своей люди, имеющие дело со смертью, зачастую суеверны. Они верят, что филин ухает в ночь перед их гибелью, и стремятся умереть с мечом в руке, словно клинок сам по себе докажет служителям Морра, что они воины; они всегда идут в бой с двумя серебряными монетами, чтобы заплатить за проход в залы Морра в том случае, если им суждено пасть. Так что неудивительно, что обремененные суевериями люди видят в неуклюже шагающих трупах предвестие собственной участи. Сегодня эти разлагающиеся зомби их враги, но завтра они станут их собратьями по оружию.

Ночь длилась и длилась, и душераздирающее эхо вокруг лагеря усиливалось. Враг перемещался, а бойцы были слепы. Бернгольц велел подготовить головни, чтобы отбиваться от тех мертвяков, которые подберутся слишком близко к лагерю, но не разрешил людям зажигать их, опасаясь, что огонь привлечет зомби, духов и прочих ночных «мотыльков».

Фишер решил, что офицер - идиот. Бродящие во мраке существа не были людьми, но не были они и мотыльками, которых любопытство притягивает к яркому свету. Они либо не обращают на него внимания, либо боятся его. Живые или мертвые, они горят одинаково. Так что Фишер считал огонь первым и единственным другом защитников лагеря. Впрочем, он не стал перечить Бернголыгу.

Апатичное ожидание неизбежного охватило маленький лагерь. Разговоры давно заглохли, люди погрузились в собственные мысли, готовясь к неминуемой схватке. Они знали, что Ганс Шлиффен приносит их в жертву, чтобы привести нежить фон Карстена на то поле боя, которое он выбрал. И они покорились этому. Что еще им оставалось делать? Они были солдатами. Они жертвовали собой ради общего блага. Есть такая простая истина: солдаты умирают за то, во что верят. Каждый из оказавшихся этой ночью в лагере знал ее и соглашался с ней.

Они смирились даже с тем фактом, что их генерал почти наверняка обрек их на загробную жизнь не находящих покоя мертвецов, чтобы дать основному войску больше шансов выжить. В ходе любого боя всегда бывают непредвиденные обстоятельства, и тогда надо принимать трудные решения. Люди так или иначе погибнут: друзья, братья, отцы - никто не защищен от удара меча или укуса стрелы. Затачивая оружие, они, как могли, старались ни о чем не думать, и в первую очередь о завтрашнем дне. Они согласились с тем, что сделал с ними Шлиффен, но они не обязаны были радоваться своей обреченности. Они были солдатами и подчинялись приказам - даже тем, которые, несомненно, вели их на смерть. Бессмысленно спорить со стратегией. Шлиффен принял решение - на его взгляд, приманка в капкане давала надежду на поражение орды фон Карстена.

Так что им оставалось только ждать.

Фишер прижался спиной к одному из холодных камней, которыми солдаты обнесли пустые кострища, и закрыл глаза. Спустя секунду он уже спал, на этот раз без видений. Те, кто помоложе, всю ночь ворочались. Им было не до сна. Зов мертвецов и собственные черные мысли терзали их. Они завидовали ветеранам вроде Фишера, способным храпеть, когда меч Морра висит над их толовой.

Перед рассветом снег уступил место дождю: легкая поначалу морось становилась все настойчивей и настойчивей. Через час после восхода забитое серо-стальными тучами небо по-прежнему оставалось мрачным, а струи дождя превращали снег в вязкую слякоть и уходили в землю. К полудню выбранное Шлиффеном поле боя совершенно раскисло. Фишер попытался пробраться к центру, но ходьба оказалась практически невозможной: при каждом шаге он проваливался в грязь по колено.

Он лишь спугнул с серого поля одинокого ворона, и тот с карканьем взмыл навстречу потокам дождя.

Битва в этой трясине грозила стать кошмаром.

Грязь уничтожила их единственную надежду - мобильность. Теперь они будут вязнуть в болоте, беспомощно махать руками, удерживая равновесие, и двигаться точь-в-точь как зомби. Фишер даже подозревал, что за переменой погоды стоит не кто иной, как сам фон Карстен. В конце концов, этот человек - демон, так почему бы ему не обладать властью над стихиями?

Он уже промок насквозь до самых коленей. Фишер остановился и оглянулся. Никаких признаков основной армии Оттилии, однако сколько угодно наглядных свидетельств вторжения войска вампиров. Тысячи. Десятки тысяч. Расползшиеся по всей смертоносной земле между ним и вторым притоком Бурной реки до самого Эссенского брода.

Тела.

Фишер прирос к месту, ноги его погружались все глубже и глубже в густую кашу.

Он видел, что мертвецы просто рухнули, где стояли, и лежали теперь, раскинув конечности. Ему страшно хотелось верить, что какова бы ни была затея фон Карстена, она провалилась и теперь они с товарищами в безопасности. Зомби - марионетки, их нити сейчас брошены, но фон Карстен может запросто подобрать их снова и заставить нежить плясать под свою дудку. Нет, они обречены - даже если объявится арьергард Шлиффена. Пощады не будет - да ее никто и не попросит. С закатом граф-вампир обрушит на них всю мощь своего войска, и никакие тактические ухищрения армии Старого Света не спасут их.

Он пошатнулся и шлепнулся на колени.

Мысль о бегстве промелькнула в сознании, но он отмахнулся от нее, прежде чем идея сформировалась хотя бы наполовину. После всего, что произошло, ему просто некуда было бежать. Он сделал то, что намеревался сделать, - донес весть. Тайна Влада фон Карстена открылась миру. Те, кому ладо ее знать, знают.

И все же слезы потекли по его щекам.

Эти слезы удивили его. Он не боялся. Он всегда знал, что этот день придет.

Сегодня он встанет рядом с Бауманом, Бернгольцем и остальными, и встанет с гордостью. Война делает из обычных людей героев. Здесь, на поле у Эссенского брода, родятся герои.

Родятся и погибнут.