Наследник имения Редклиф. Том первый

ГЛАВА I

Гостиная въ Голуэль-гаузѣ считалась одной имъ любимыхъ комнатъ обитателей этого дома. Громадныя окна ея, выходившія прямо въ садъ, придавали ей лѣтомъ необыкновенно веселый характеръ; а зимой, какъ, напримѣръ, въ тотъ день, когда начинается наша повѣсть, яркій огонь въ каминѣ и группы душистыхъ тепличныхъ растеній, живописно разставленныя по угламъ, дѣлали эту любимую комнату, кажется, еще привѣтливѣе, особенно при сравненіи съ грустной, ноябрской погодой, съ холодными туманами и обнаженными деревьями. Въ это утро въ комнатѣ находилось два лица: молодая дѣвушка, рисовавшая за столомъ, и молодой человѣкъ, лежавшій на на низенькомъ диванѣ подлѣ камина; вокругъ него были разбросаны книги и газеты, а у изголовья стояла пара костылей. Дверь отворилась, и въ комнату вошелъ молодой, стройный красавецъ, котораго оба — больной юноша и его сестра Лора, встрѣтили радостнымъ восклицаніемъ:

— А а! Филиппъ! Это вы? здравствуйте!

— Добраго утра, Лора! Чарльзъ! здорово! очень радъ, что ты опять внизъ спустился. Каково ты себя чувствуешь сегодня? спросилъ вошедшій.

— Спасибо! ничего особеннаго! грустно отвѣчалъ больной.

— А вы пѣшкомъ къ намъ пришли? спросила Лора.

— Да. Гдѣ дядя? Я заходилъ на почту и принесъ письмо на его имя. На конвертѣ есть штемпель Мурорта, — сказалъ Филиппъ, вынимая изъ кармана конвертъ.

— Что это такое — Мурортъ? спросилъ больной Чарльзъ.

— Почтовая станція близъ Рэдклифа, помѣстье сэръ Гэя Морвиль.

— Старика сэръ Гэя? А у него развѣ есть дѣла съ нашимъ отцомъ?

— А развѣ ты не зналъ, что дядя сдѣланъ опекуномъ мальчика — внука старика, — отвѣчалъ Филиппъ:

— Э? Неужели? Я ничего не слыхалъ.

— Да, — продолжалъ Филиппъ. — Когда сэръ Гэй настоятельно требовалъ, чтобы мой покойный отецъ принялъ на себя званіе опекуна, то тотъ не иначе согласился на это, какъ съ условіемъ, чтобы твой папа былъ вторымъ опекунъ ребенка. Покойникъ отецъ мой умеръ, и теперь дядя опекунъ мальчика. Я почти увѣренъ, что въ Рэдклифѣ что нибудь да не ладно. Адресъ на конвертѣ сдѣланъ чьей-то другой рукою, а не сэръ Гэя.

— Придется тебѣ подождать, если ты не очень любопытенъ и не пойдешь розыскивать отца, — сказалъ Чарльзъ: — Онъ отправился куда-то по хозяйству, потому что ему приходится самому замѣнять Дженкинса.

— Право, Филиппъ, — вмѣшалась Лора:- мы не знаемъ, какъ и благодарить васъ за то, что вы открыли отцу глаза на счетъ плутни Дженкинса. Ужъ не говоря о выгодѣ не быть обманутымъ, какое вы удовольствіе доставили этимъ папа; вѣдь онъ теперь самъ смотритъ за хозяйствомъ всей фермы.

Филиппъ улыбнулся и подошелъ къ столу, на которомъ она рисовала.

— Вы узнали, какой это видъ? спросила Лора, взглянувъ ему прямо въ лицо.

— Конечно. Это Стэйльгурстъ. Откуда вы его сняли?

— Это копія съ рисунка карандашемъ вашей сестры, который я нашла у мама, въ картонѣ.

— Очень похоже, только шпиль на кровлѣ дома слишкомъ малъ, да еще это дерево не вѣрно — нельзя ли перемѣнить его листву? Вѣдь это ясень.

— Въ самомъ дѣлѣ? а я приняла его за вязъ.

— А вотъ тутъ, на переднемъ планѣ картины, нужно сдѣлать деревья потемнѣе, чтобы выдать рѣзче перспективу. Видъ на вершину горы Соутъ-Муръ переданъ очень вѣрно, особенно если на него смотрѣть издали.

Лора начала быстро дѣлать поправки на рисункѣ, а Филиппъ молча слѣдилъ за ея карандашемъ. Лицо его приняло оттѣнокъ какой-то грусти. Вдругъ за дверью раздался голосъ: «Лора! Лора! Ты здѣсь? Отвори дверь посмотри.»

Филиппъ бросился отпирать дверь. На порогѣ комнаты явился горшокъ высокой камеліи съ темными, зелеными листьями, изъ-за которыхъ выглядывало смѣющееся лицо молодой дѣвушки въ бѣлокурыхъ локонахъ.

— Благодарю! весело закричала она, неся горшокъ обѣими руками. — Ахъ, Филиппъ, это вы! не трогайте, не трогайте, я должна показать свою камелію Чарли.

— Ты сама не хуже дорогаго цвѣтка, — замѣтилъ больной.

— Да ты посмотри, сколько тутъ бутоновъ! продолжала бѣлокурая Эмми, съ торжествомъ ставя горшокъ передь диваномь. — Что за совершенство! какая бѣлизна, какіе отчетливые лепестки! Я побѣдила и Машу и садовниковъ, ранѣе двухъ недѣль ни одна камелія у нихъ не распустится, а моя можетъ идти на цвѣточную выставку. Старикъ Самъ насилу мнѣ ее довѣрилъ, даромъ, что это моя питомица, онъ все боялся, что я ее не донесу.

— Однако, Эмми, — замѣтилъ Филиппъ, когда всѣ достаточно налюбовались цвѣткомъ: — вы все-таки позволите мнѣ поставить горшокъ на окно. Вамъ онъ, право, не по силамъ.

— Берегитесь! крикнула Эмми?

Но увы! уже было поздно: не успѣлъ Филиппъ взять горшка изъ ея рукъ, какъ единственный распустившійся цвѣтокъ задѣлъ за столикъ Чарльза и, сломанный, упалъ на полъ.

— Ахъ, Эмми! Что я надѣлалъ! Вотъ жалость-то! Какъ это случилось? воскликнулъ Филиппъ.

— Дѣлать нечего! отвѣчала Эмми: — я поставлю цвѣтокъ въ воду.

— Какое несчастіе! мнѣ такъ досадно — вѣдь теперь ужъ нельвя послать эту камелію на выставку?

— Развѣдывайтесь, какъ знаете, съ Самомъ. Его это огорчитъ гораздо болѣе, чѣмъ меня. Впрочемъ, на выставкѣ моя бѣдная камелія могла бы пожалуй и вызябнуть; тогда она погибла бы на вѣки!

Голосъ Эмми звучалъ весело, но зеркало, чрезъ которое Чарльзъ наблюдалъ за сестрою, выдало ея тайну.

— Кажется, у тебя слезки на глазахъ Эмми? спросилъ онъ ее, улыбаясь.

— Неправда! со смѣхомъ возразила та, и не успѣла она выговорить этого слова, какъ въ комнату вошелъ среднихъ лѣтъ джентльменъ. Это былъ человѣкъ небольшаго роста, худощавый, съ нѣсколько усталой, но добродушной физіономіей, съ сѣдыми бакенбардами, быстрымъ взглядомъ и съ очень порывистыми манерами. Это былъ хозяинъ дома, мистеръ Эдмонстонъ. Онъ ласково поздоровался съ Филиппомъ, и тотъ подалъ ему письмо.

— Ба-а! Письмо! Посмотримъ, что пишутъ? Вѣдь это почеркъ не сэръ Гэя. Э! Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Умеръ! Вотъ неожиданно-то!

Все это онъ проговорилъ, пробѣгая письмо.

— Умеръ? кто такой? Сэръ Гэй Морвиль? закричали всѣ въ одинъ голосъ.

— Да, бѣдный старикъ умеръ скоропостижно, — сказалъ мистеръ Эдмонстонъ и, подойдя къ двери, громко крикнулъ: — Мама! Мама! зайди-ка сюда на минуту!

На его зовъ, черезъ нѣсколько времени, явилась стройная, красивая лэди, сзади которой, робко, нерѣшительно прокралась дѣвочка лѣтъ 11 — ти, съ вздернутымъ носикомъ и съ лицомъ, выражавшимъ живѣйшее любопытство. Она опрометью кинулась къ сестрѣ Эмми, которая хотя и покачала головой и погрозила ей пальцемъ, но улыбнувшись все-таки взяла дѣвочку за руку, внимательно вслушиваясь между тѣмъ въ слова отца.

— Слышишь, мама! говорилъ тотъ вошедшей женѣ. Какой ужасный случай! Сэръ Гэй Морвиль, скончался сегодня утромъ скоропостижно!

— Неужели? Бѣдняга! вотъ настрадался то на своемъ вѣку. Кто тебѣ пишетъ?

— Внукъ его, бѣдный мальчуганъ. Я едва могъ разобрать письмо.

И, отодвинувъ бумагу на четверть аршина отъ глазъ, мистеръ Эдмонстонъ прочелъ вслухъ нѣсколько строкъ нечеткаго, наскоро написаннаго увѣдомленія. По всему было замѣтно, что горе и волненіе заставили сильно дрожать и безъ того невѣрную руку мальчика, писавшаго слѣдующее:

— Бѣдный малый! замѣтилъ Филиппъ, — по письму видно, что онъ сильно разстроенъ.

— Грустно ему бѣдному оставаться одному въ цѣломъ домѣ, - сказала мистриссъ Эдмонстонъ.

— Да, да, очень должно быть грустно, — повторилъ ея мужъ. — Мнѣ немедленно нужно къ нему ѣхать. Неправда ли? Филиппъ, ты что на это скажешь?

— Конечно, поѣзжайте, и я поѣду вмѣстѣ съ вами. Это нашъ долгъ, я никакъ бы не желалъ оскорблять памяти покойнаго сэръ Гэя.

— Что и толковать! это нашъ долгъ, наша прямая обязанность. Къ нашему семейству покойникъ былъ постоянно ласковъ и внимателенъ, а ты прямой его наслѣдникъ послѣ внука.

Маленькая Шарлотта почему то начала прыгать отъ радости и, поднявъ брови, вопросительно посмотрѣла на Эмми.

— О наслѣдствѣ тутъ и рѣчи нѣтъ, — возразилъ Филиппъ: — но такъ какъ внукъ его и я, мы оба единственные представители двухъ вѣтвей дома Морвиль, то я съ своей стороны долженъ все сдѣлать, чтобы доказать, что старая семейная наша вражда прекратилась.

— Скажи лучше, что ты желаешь, чтобы она канула въ Лету забвенія; эта фраза гораздо торжественнѣе, — вмѣшался иронически Чарльзъ.

Эмми захохотала такъ громко, что принуждена была спрятать голову за плечо Шарлотты. Дѣвочка увлеклась примѣромъ сестры и, засмѣявшись, выдала тайну своего присутствія въ комнатѣ.

Отецъ улыбнулся, увидавъ ее, но съ укоромъ покачалъ головой.

— Ты какъ сюда попала, любопытная кошка? спросилъ онъ.

— Шарлотта! кто тебя звалъ сюда? строго замѣтила мать. Дѣвочка вся съежилась и исчезла мигомъ изъ гостиной. Мать съ улыбкой посмотрѣла ей вслѣдъ и прибавила вполголоса: бѣдный ребенокъ, прогнали!

— А сколько Гэю лѣтъ? продолжалъ мистеръ Эдмонстонъ, возвращаясь къ прерванному разговору.

— Онъ ровесникъ Лорѣ, ему 17 1/2 лѣтъ, отвѣчала жена. — Помнишь, какъ, бывало, покойникъ братъ говаривалъ, что на Лору весело смотрѣть, — такая она была здоровенькая въ сравненіи съ худымъ, тощимъ наслѣдникомъ Рэдклифа.

— Однако, изъ этого тощаго ребенка вышелъ очень красивый, проворный малый, — замѣтилъ Филиппъ.

— Его надо бы перевезти къ намъ въ домъ. Какъ ты думаешь, Филиппъ? спросилъ дядя.

— Отлично! лучшаго плана для него придумать нельзя. Можно смѣло сказать, что дѣдъ его умеръ во время. Бѣдный старикъ дотого боялся, чтобы мальчикъ не испортился, что онъ его, до этихъ поръ, держалъ……..

— Какъ въ тискахъ, хочешь ты сказать?

— Ну да, очень строго, а это крайне вредно для дѣтей съ такой горячей натурой, какъ у Гэя. Теперь, пожалуй, его опасно будетъ и отсылать въ Оксфордскій университетъ. Свобода обращенія со студентами и общество товарищей, послѣ строгой домашней дисциплины и деревенскаго уединенія, могутъ очень вредно подѣйствовать на Гэя.

— Ни, ни, ни! Ты объ этомъ и не толкуй! прервалъ Филиппа мистеръ Эдмонстонъ, замахавъ руками. — Мы должны сдѣлать для него все, что только возможно. — Вѣдь онъ у меня будетъ сидѣть на шеѣ до 25 лѣтняго возраста — его дѣдъ связалъ насъ опекой до этого срока. Если мы съумѣемъ спасти его отъ ошибокъ — тѣмъ лучше; если нѣтъ — дѣлать нечего!

— Да вѣдь онъ порученъ вашему личному надзору, папа, замѣтилъ Чарльзъ.

— Знаю, знаю; по несчастію это правда. Вотъ еслибы отецъ Филиппа былъ живъ, я былъ бы спокоенъ. А теперь у меня порядочная обуза на рукахъ, (лицо его приняло не столько озабоченный, сколько гордый видъ.) Вы подумайте только, имѣніе Рэдклифъ само по себѣ ужъ не шуточное дѣло, а тутъ еще наслѣдникъ! Дѣлать нечего, придется мнѣ завтра же, по пріѣздѣ, вступить въ переговоры съ арендаторами. Филиппъ, пойдемъ-ка со мной, походимъ! заключилъ М-ръ Эдмонстонъ.

— Извините, дядя, мнѣ пора домой, — возразилъ тотъ. — Притомъ, я долженъ еще выхлопотать себѣ отпускъ. Намъ нужно съ вами заранѣе условиться, когда выѣхать. — Они уговорились, и мистеръ Эдмонстонъ убѣжалъ одинъ.

— А что, правда, что въ Рэдклифскомъ домѣ водятся привидѣнія? спросилъ Чарльзъ, по уходѣ отца.

— Говорятъ, что такъ, — отвѣчалъ Филиппъ:- хотя я до сихъ поръ не знаю, чей именно духъ тамъ является. Есть въ домѣ комната, выходящая окнами къ воротамъ; ее зовутъ: «комната сэръ Гуго», но еще не рѣшено, Гуго ли это Морвиль, убійцы Ѳомы Беккета, или его тезки, перваго баронета Гуго, жившаго въ царствованіе Вильгельма Оранскаго, въ то время, когда началась распря между обѣими вѣтвями дома Морвиль. Впрочемъ тетушкѣ, вѣроятно, лучше, чѣмъ мнѣ, извѣстна фамильная наша исторія. Пусть она разскажетъ все это дѣло.

— Я знаю одно, — сказала мистриссъ Эдмонстонъ:- что семейная распря началась изъ-за раздѣла по имѣнію. Я вамъ опредѣлитъ навѣрно не могу, кто былъ правъ, кто виноватъ. Но родъ Морвиль вообще отличался всегда гордымъ, необузданнымъ характеромъ, и вражда, начавшаяся между баронетомъ сэръ Гуго и его братомъ, продолжалась изъ рода въ родъ, самымъ постыднымъ образомъ. На моей памяти еще то время, когда Морвилей изъ Рэдклифа звали въ нашей семьѣ не иначе, какъ людоѣдами.

— Видно, по шерсти была и кличка, — замѣтилъ Филиппъ. — говорятъ, что жизнь покойника сэръ Гэя отличалась разными приключеніями. Преданія о его дуэляхъ и безумныхъ выходкахъ до сихъ поръ еще живутъ въ народѣ той мѣстности, гдѣ онъ умеръ.

— Бѣдный старикъ! ему не легко жилось на бѣломъ свѣтѣ! сказала мистриссъ Эдмонстонъ.

— А что такое разсказываютъ объ ужасномъ происшествіи съ его сыномъ? спросилъ Филиппъ. — Убилъ его старикъ, что ли?

— О! нѣтъ! тутъ дѣло было совсѣмъ иначе.

— А какже? спросила Лора.

— У сэръ Гэя Морвиля былъ всего одинъ сынъ; жена его умерла тотчасъ послѣ родовъ. Ребенокъ воспитывался безъ матери очень дурно; онъ былъ также вспыльчивъ и дерзокъ, какъ отецъ; но сердце имѣлъ доброе и натуру честную. Девятнадцати лѣтъ отъ роду, молодой Морвиль увезъ 36-ти лѣтнюю дѣвушку, сестру знаменитаго въ то время скрипача. Они тайно обвѣнчались. Отецъ страшно оскорбился бракомъ сына, и тутъ то началась безумная вражда съ обѣихъ сторонъ. Наконецъ сынъ принужденъ былъ искать примиренія. Онъ привезъ свою молодую жену въ Мурортъ, а самъ, верхомъ, отправился въ Рэдклифъ, для свиданія съ отцомъ. Къ несчастію, въ этотъ день сэръ Гэй давалъ охотничій обѣдъ и напился сильно пьянъ. Онъ не только не принялъ сына, но началъ ругаться и приказалъ ему сказать, чтобы онъ убирался къ своему братцу — скрипачу. Сынъ, стоя въ передней, все это слышалъ, онъ вскочилъ на лошадь и помчался обратно въ Мурортъ. Ночь была темная, дорогой онъ стукнулся лбомъ о дерево въ лѣсу и убился до смерти.

— А бѣдная его жена? вздрогнувъ спросила Эмми.

— Она умерла на слѣдующій день, родивъ мальчика.

— Это ужасно! воскликнулъ Филиппъ. — Неужели это происшествіе не измѣнило характера сэръ Гэя?

— Разсказываютъ, что смертельный ужасъ наиалъ на всѣхъ гостей, обѣдавшихъ у сэръ Гэя, когда среди стола дворецкій шепотомъ вызвалъ полковника Гарвуда, и тотъ, вернувшись въ столовую, объявилъ несчастному отцу о случившемся происшествіи. Не мудрено, если съ этой минуты старикъ сдѣлался неузнаваемъ.

— Вѣрно, онъ тогда-то и пригласилъ моего отца къ себѣ — сказалъ Филиппъ. — Скажите, что-жъ это ему вздумалось? Вѣдь они были въ ссорѣ?

— Тутъ кроется цѣлая исторія — продолжала м-ссъ Эдмонстонъ. Вы вѣрно всѣ знаете домъ въ Стэйльгурстѣ, который принадлежитъ теперь полковнику Гарвуду. Много лѣтъ тому назадъ лошадиныя скачки въ Мильдредѣ были въ большой модѣ. Сэръ Гэй, полковникъ Гарвудъ и цѣлая компанія въ этомъ же родѣ нанимали этотъ домъ для себя. Одинъ разъ въ году, незадолго передъ скачками, всѣ они собирались въ Стэйльгурстъ и объѣзжали лошадей. Прислуга этихъ господъ начала вести себя дотого неприлично, что покойный мой братъ, а твой отецъ, Филиппъ, жившій въ томъ же мѣстечкѣ, принужденъ былъ сдѣлать имъ замѣчаніе. Сэръ Гэй сначала вспылилъ, но велъ себя все таки приличнѣе, чѣмъ его товарищи. Вѣроятно ему понравилась смѣлая, откровенная натура моего брата, онъ полюбилъ его горячо, а братъ отвѣчалъ ему тѣмъ-же, считая сэръ Гэя очень добрымъ человѣкомъ. Мнѣ случилось видѣть старика всего одинъ разъ; признаюсь, я никогда не воображала встрѣтить въ немъ такого истаго джентльмена, какимъ онъ мнѣ показался. Когда его сыну минуло 14-ть лѣтъ, то мальчикъ пріѣзжалъ къ намъ съ своимъ гувернеромъ. Впослѣдствіи, когда онъ женился, то брату пришлось встрѣчать его только въ Лондонѣ. Тамъ-то онъ и услыхалъ исторію несчастной женитьбы молодаго Морвиля и ссору его съ отцомъ. Братъ всячески старался ихъ примирить.

— А! а! вспомнилъ! сказалъ Филиппъ — Не пріѣзжали ли молодые супруги къ моему отцу въ Стэйльгурстъ. Я, какъ сквозь сонъ, помню какого-то господина и даму, которая пѣла,

— Да, они пріѣзжали къ вамъ. Твой отецъ нарочно пригласилъ ихъ погостить, чтобы покороче узнать молодую мистриссъ Морвиль. Онъ не разъ писалъ сэръ Гэю, что невѣстка его премилое, кроткое дитя, изъ котораго можно будетъ сдѣлать все, что хочешь. Онъ совѣтывалъ старику не оставлять молодыхъ супруговъ въ дурномъ обществѣ брата-артиста, который содержалъ ихъ въ то время на свой счетъ. Сэръ Гэй оставилъ всѣ письма безъ отвѣта, но недѣли двѣ спустя послѣ страшной катастрофы съ его сыномъ, полковникъ Гарвудъ увѣдомилъ брата, что его присутсвіе необходимо въ Рэдклифѣ, потому что сэръ Гэй только и твердитъ, что о немъ. Братъ немедленно прихалъ и впослѣдствіи разсказывалъ мнѣ, что ему еще никогда въ жизни не случалось встрѣчать человѣка, до такой степени убитаго горемъ, какъ сэръ Гэй.

— Я нашелъ между бумагами отца нѣсколько писемъ отъ сэръ Гэя, — сказалъ Филиппъ: — а когда батюшка умеръ, то онъ прислалъ ко мнѣ очень трогательное письмо. У этой породы изъ Рэдклифа сильные характеры!

— Когда это онъ завѣщалъ свое имѣніе дядѣ Морвилю? спросилъ Чарльзъ: — тотчасъ послѣ того какъ его сынъ умеръ?

— Да, — отвѣчала мистриссъ Эдмонстонъ. — Брату этого сильно не хотѣлось, но старикъ до тѣхъ поръ не успокоился, пока завѣщаніе не было составлено. Какъ ему ни напоминали, что у него есть прямой наслѣдникъ — внукъ, онъ слышать объ немъ не хотѣлъ, говоря, что ребенокъ непремѣнію умретъ, и въ самомъ дѣлѣ, жизнь маленькаго Гэя висѣла тогда на волоскѣ. Я помню, братъ разсказывалъ, что онъ ѣздилъ въ Мурортъ поглядѣть на мальчика, который былъ такъ слабъ, что его нельзя было перевезти въ Рэдклифъ. Братъ нашелъ его въ такомъ болѣзненномъ состояніи, что даже не осмѣлился обнадежить дѣда, что мальчикъ останется живъ. Только тогда, когда ему минуло три года, сэръ Гэй началъ чувотвовать къ нему привязанность.

— У сэръ Гэя была поразительная наружность, — замѣтилъ Филиппъ. — Я никогда не забуду одной поѣздки своей въ Рэдклифъ, года четыре тому назадъ. На меня это свиданіе произвело впечатлѣніе чего-то волшебнаго. Представьте, себѣ: огромный домъ съ красными, кирпичными стѣнами; ворота съ арками, обвитыми плющемъ; большой, крытый, четвероугольный дворъ, куда не проникалъ никогда лучъ солнца, и гдѣ каждое слово отдавалось эхомъ; громадная передняя; рѣзныя стѣны изъ чернаго дуба, и наконецъ мрачныя комнаты, освѣтить которыя было бы очень трудно: вотъ что я увидѣлъ! Ну, право, такъ и чудились вѣздѣ привидѣнія.

— Каково-же тамъ жить бѣдному мальчику, одному? сказала мистриссъ Эдмонстонъ. — я рада, что ты, Филиппъ, и мужъ мой, отправитесь къ нему.

— Разскажите намъ что-нибудь про кузена Гэя, Филиппъ, — вмѣшалась Лора.

— Да что про него разсказывать? Онъ просто сорви голова, — отвѣчалъ Филиппъ. — Старшій сэрь Гэй отличался необыкновенной сдержанностью; его меланхолическое выраженіе лица, необыкновенно величественныя манеры и мертвая тишина, царотвовавшая вокругъ, все это дѣлало его похожимъ или на отшельника въ кельѣ, или на рыцаря въ заколдованномъ замкѣ — но весь этотъ торжественный характеръ дома нарушался молодымъ Гэмъ……

— Какимъ образомъ? спросила Лора.

— Мальчикъ вѣчно шумѣлъ, носился изъ одного угла дома въ другой, вызывалъ своими криками эхо, пѣлъ, свисталъ! Меня его свистъ приводилъ въ негодованіе не одинъ разъ.

— Какже это переносилъ сэръ Гэй?

— Любопытно было видѣть, какъ внукъ трещалъ подъ самымъ ухомъ дѣда, передавалъ ему исторію своихъ приключеній, какъ онъ хохоталъ, хлопалъ въ ладоши, прыгалъ — а дѣдъ сидѣлъ все время молча, неподвижно, какъ статуя.

— Чтожъ, по вашему, любилъ его старикъ, или нѣтъ?

— Онъ любилъ ребенка безъ памяти, но выражалъ это чувство по своему, изрѣдка посмотритъ на него, кивнетъ головой, чтобы показать, что онъ его слушаетъ, а при другихъ вообще держалъ себя такъ, какъ будто онъ вовсе не обращаетъ на него вниманія. Всякій другой, на мѣстѣ рѣзваго мальчишки, непремѣнно бы присмирѣлъ отъ такого обращенія.

— А вы сами любите ли Гэя? спросила Лора. Неужели и у него такой же безумный характеръ, какъ у всѣхъ родовыхъ Морвилей? Вотъ было бы непріятно для насъ!

— Онъ славный малый, сказалъ Филиппъ. — Одна бѣда въ томъ, что дѣдъ странно его воспитывалъ. Онъ, какъ говорится, души во внукѣ не чаялъ и боялся пуще огня, чтобы съ нимъ чего-нибудь не случилось. Товарищей мальчику никакихъ не давали; каждое его дѣйствіе было подчинено правиламъ и строгому контролю. Врядъ ли кто-нибудь изъ насъ рѣшился бы повиноваться такой системѣ управленія. Не понимаю, какъ онъ все это выдерживалъ?

— А между тѣмъ вы сами сказали, что Гэй никогда не стѣснялся присутствіемъ дѣда и ничего не скрывалъ отъ него? замѣтила Эмми.

— Да, — прибавила мать:- и я хотѣла сказать тоже, что Эмми. Вѣрно система старика была необходима для такой натуры, какъ Гэй; иначе мальчикъ не могъ бы такъ любить дѣда.

— Но вѣдь я и прежде вамъ говорилъ, что это была натура открытая, характеръ замѣчательный, хотя отъ головы до ногъ Морвиль чистой породы. Я помню одинъ случай, который покажетъ вамъ и хорошую и дурную сторону Гэя. Вы знаете всѣ, что въ Рэдклифѣ мѣстность очаровательная; великолѣпныя скалы точно висятъ надъ моремъ, а на верху скалъ раскинулся лѣсъ. Въ ущельи одного изъ глубочайшихъ обрывовъ находилось соколиное гнѣздо; стоя на краю пропасти, мы часто любовались на самку и самца, которые носились вокругъ своихъ птенцовъ. Чтожъ, — вы думаете, сдѣлалъ мистеръ Гэй? Онъ скатился внизъ головою въ пропасть и добылъ себѣ гнѣздо. Какъ онъ остался живъ — не знаю, но съ тѣхъ поръ дѣдушка не могъ равнодушно проходить мимо этого мѣста. Назадъ онъ вскарабкался очень ловко и вернулся къ намъ съ двумя соколятами, которыхъ засунулъ въ карманъ своей куртки.

— Ай, да молодецъ! весело закричалъ Чарльзъ.

— Птицы эти съ ума его свели совсѣмъ. Онъ перевернулъ вверхъ дномъ всю библіотеку дѣда, розыскивая себѣ руководства, какъ выдерживать соколовъ. За этимъ чтеніемъ онъ проводилъ всѣ свободные свои часы. Какъ-то нечаянно лакей забылъ притворить дверь комнаты, гдѣ жили соколы, и тѣ улетѣли. Гэй вышелъ изъ себя отъ бѣшенства. Право, я не прибавлю, если скажу, что онъ отъ злости себя не помнилъ.

— Бѣдный мальчикъ! сказала мистриссъ Эдмонстонъ.

— А канальѣ лакею подѣломъ! съ желчью замѣтилъ Чарльзъ.

— Съ Гэемъ никто сладить не могъ, пока его дѣдъ не вошелъ въ комнату. При одномъ взгядѣ на него мальчикъ опустилъ голову, притихъ и, подойдя къ нему, кротко сказалъ:- «мнѣ стыдно» — Бѣдняжка! проговорилъ старикъ, и они оба замолчали. Въ этогъ день я не видалъ уже Гэя, за то на другое утро онъ вышелъ къ намъ спокойнымъ и кроткимъ, какъ никогда. Но самый замѣчательный эпизодъ впереди. Дня два спустя послѣ страшной сцены съ лакеемъ, мы гуляли вдвоемъ по лѣсу. Гэй свистнулъ, и вдругъ на этотъ звукъ отозвалось какое-то шуршанье въ кустахъ, послышался тяжелый взмахъ крыльевъ, и передъ нами явились пропавшіе соколы. То ковыляя, перепархивая, при помощи своихъ подрѣзанныхъ крыльевъ, бѣдныя птицы дались намъ очень легко въ руки. Онѣ гордо щетинили свои перья, когда Гэй началъ ихъ ламкать, а въ желтыхъ глазахъ ихъ, какъ мнѣ показалось, засвѣтилось чувство нѣжности.

— Ахъ, они милые! сказала Эмми. — вотъ интересный-то конецъ повѣсти.

— Это еще не конецъ, — возразилъ Филиппъ. — Меня очень удивило то, что Гэй такъ хладнокровмо встрѣтилъ соколовъ: я невольно ждалъ сцены восторга. Онъ понесъ очень спокойно птицъ домой, а на другое утро я узналъ, что онъ самъ отправился къ какому-то фермеру съ тѣмъ, чтобы отдать ему соколовъ на сохраненіе.

— Что онъ самъ на это рѣшился, или ему приказали такъ поступить? спросила Лора.

— И мнѣ хотѣлось тоже узнать, но при малѣйшемъ намекѣ на этихъ птицъ, лицо Гэя принимало такое мрачное выраженіе, что я счелъ за лучшее не раздражать его вопросами. Однако я съ вами заговорился — замѣтилъ Филиппъ: — мнѣ пора идти. Прощайте, Эмми! Надѣюсь, что къ моему возвращенію, на вашей камеліи распустится еще бутонъ. А то мнѣ жутко достанется на домашнемъ митингѣ любителей садоводства.

— Прощай, Филиппъ! сказалъ Чарльзъ. — Совѣтую тебѣ держать въ карманѣ свою фамильную вражду съ Рэдклифскими Морвилями, если ты ее не схоронишь въ могилѣ сэръ Гэя. А не то выступай на бой съ внукомъ, это будетъ еще интереснѣе.

Филиппъ ушелъ, не дослушавъ его тирады. Мать нахмурила брови, а Лора не выдержала:

— Чарли! Ты ужъ черезчуръ забываешься! сказала она.

— Нельзя ли меня отправить наверхъ, — отвѣтилъ ей рѣзко больной.

— Сестра говоритъ правду, — произнесла мать, грустно посмотрѣвъ на него. — ты очень остроуменъ, но употребляешь во зло свой даръ. Если эта способность видѣть во всемъ смѣшную сторону облегчаетъ твои физическія страданія, зачѣмъ же оскорблять другихъ своими шутками?

Чарльзъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ рукою и ни мало не смутился. Эмми сконфузилась за него.

— Однако, — замѣтила м-риссъ Эдмонстонъ; — мнѣ бы пора справиться, что дѣлаетъ наша плѣнница?

Она ушла, оставивъ Лору и Эмми съ больнымъ братомъ

— Ахъ, Эмми! сказала Лора, когда мать скрылась за дверью. — Какъ ты дурно сдѣлала, что удержала здѣсь Шарлотту. Ты знаешь, какая она любопытная!

— Знаю, безъ тебя, — жалобно возразила сестра, — но у меня духу не достало выслать дѣвочку вонъ.

— Филиппъ не даромъ говоритъ, что у тебя характеръ, точно тѣло безъ костей……

— Полно, Лора, — прервалъ Чарльзъ:- Я не позволю Филиппу критиковать мою сестру. На бѣломъ свѣтѣ и безъ того много черствыхъ людей; не для чего совѣтывать Эмми, чтобы она измѣнила свое мягкое сердце.

Онъ схватилъ своей блѣдной рукою кругленькую, пухлую ручку сестры и началъ щипать розовыя подушки, какъ онъ называлъ пальцы Эмми.

— Какъ вы другъ друга балуете! съ улыбкой замѣтила Лора, уходя изъ комнаты.

— А что она не скажетъ, какъ Филиппъ себя держитъ съ нею? спросилъ Чарльзъ, мигнувъ выразительно ей вслѣдъ.

— Они другъ друга совершенствуютъ, Чарли, — наивно отвѣчала Эмми, и больной покатился со смѣху.

— Чему ты смѣешься? право, я бы очень желала быть похожей на благоразумную Лору, — продолжала она, вздыхая.

— Это еще что? сказалъ Чарльзъ, награждая ее щипками и теребя за волосы. — Не смѣй этого желать! Чтожъ я то буду дѣлать безъ моей шалуньи Эмми? Еслибы всѣ они понимали, какъ тяжело мнѣ достаются подчасъ мои шутки, у нихъ духу бы не достало журить меня за колкость.

— Подумай, Чарли, вѣдь Лора немногимъ старше меня! сказала Эмми тѣмъ же грустнымъ тономъ, но съ улыбкой.

— Дурочка! вѣдь ты по своимъ годамъ довольно умна, а Лора преждевременно развилась. Слушая ея мудрыя разсужденія, я постоянно трепещу за милую сестру. Ну, какъ природа возьметъ свое, да заставитъ Лору, подъ старость лѣтъ, выкинуть какую нибудь эксцентричную штуку!

— Вотъ ужъ этому не бывать! вскричала съ негодованіемъ Эмми. — Чтобы Лора сдѣлала какую-нибудь глупость? Никогда!

— Я вотъ чего дожидаюсь, чтобы она по уши влюбилась въ рэдклифскаго героя, а чтобы Филиппъ принялся ее ревновать къ нему.

— Чарли! Ну, не совѣстно ли тебѣ это говорить?

— А что такое? Развѣ это рѣдкость, чтобы дѣвушка влюбилась въ юношу, находящагося подъ опекой ея отца? Въ романахъ это вещь извѣстная.

— Неправда, романы всегда кончаются тѣмъ, что молодая дѣвушка остается жить одна со старикомъ отцемъ или со злой тетушкой, старой дѣвой.

— И отлично, Эмми! Оставайся-ка ты старой дѣвушкой, теткой, въ нашей семьѣ. — При этихъ словахъ его Лора снова вернулась въ гостиную.

— Знаешь ли что, сестра? сказалъ больной:- мы съ Эмми сейчасъ рѣшили, что ни одинъ герой романа не обходится безъ того, чтобы не влюбиться въ красавицу дочь своего опекуна.

— Да, если эта дочь въ самомъ дѣлѣ красавица, мудренаго ничего нѣтъ, — отвѣчала Лора, догадавшись, въ чемъ дѣло и стараясь не конфузиться.

— Какова? прямо напрашивается на крмплиментъ, сказалъ Чарльзъ. Но Эмми, не любившая, чтобы ея сестру дразнили, сѣла играть на фортепіано, чтобы прекратить разговоръ. Лора въ свою очередь принялась за рисованіе, а Чарльзъ, зевая, началъ перелистывать газеты. Блѣдное, измученное лицо его, которое могло бы назваться красивымъ, еслибы было не такъ худощаво и безцвѣтно, постепенно теряло свое оживленное, отчасти насмѣшливое выраженіе и сдѣлалось тоскливымъ и недовольнымъ.

Чарльзу былъ 19-тый годъ; лѣтъ десять сряду онъ страдалъ болью въ вертлугѣ и, не смотря на леченіе и заботы домашнихъ, боль эта дотого увеличивалась, что нога скорчилась отъ страданія и сдѣлала его калѣкой на всю жизнь. Весь организмъ мальчика дотого разстроился, что за нимъ нужно было ухаживать самымъ старательнымъ образомъ. Мать была его постоянной сидѣлкой, забывая всѣхъ и все ради больнаго сына. Отецъ исполнялъ малѣйшую его прихоть, а сестры считались его покорными слугами. Это былъ самовластный деспотъ всей семьи.

Двѣ старшія дочери, Лора и Эмми, за два мѣсяца до начала нашей повѣсти, находились подъ надзоромъ гувернатки; но теперь, для Лоры, настала пора выѣзжать въ свѣтъ, гувернантку отпустили, и обѣ сестры сдѣлались неизмѣнными собесѣдницами Чарльза, когда тотъ спускался внизъ, въ гостиную. Мистриссъ же Эдмонстонъ, въ это время, занималась лично уроками съ Шарлоттой.