Наследник имения Редклиф. Том первый

ГЛАВА V

Мистриссъ Эдмонстонъ съ нетерпѣніемъ ожидала, что скажетъ мистеръ Лазсель о своемъ новомъ воспитанникѣ, и наконецъ узнала отъ него, что Гэй Морвиль одаренъ блестящими способностями, свѣдѣній имѣетъ много, но въ классическомъ образованіи отсталъ и по части математики слабъ. Его пріучили къ мысли, что очень достаточно перевезти прозой или стихами какого-нибудь классика, если притомъ англійскій переводъ будетъ гладокъ и изященъ, а между тѣмъ онъ забывалъ о точности перевода и нерѣдко искажалъ смыслъ подлинника. Трудиться онъ не привыкъ, такъ какъ понимается трудъ, и потому далеко отсталъ отъ своихъ сверстниковъ, гораздо менѣе его развитыхъ, но получившихъ правильное образованіе въ какомъ-нибудь общественномъ заведеніи. Все это мистеръ Лазсель передалъ Гэю лично, послѣ перваго испытанія; но такъ какъ тотъ не могъ вынести, чтобы кто-нибудь осмѣлился осудить его дѣда или прежняго учителя, то замѣчаніе его пропало даромъ, и Гэй ограничился только вопросомъ, по скольку часовъ въ день ему прикажутъ заниматься.

— По три, — сказалъ сначала мистеръ Лазсель; но, сообразивъ количество предметовъ, необходимыхъ для точнаго изученія, прибавилъ, — нужно бы, правду сказать, по четыре часа работать, если это возможно.

— Такъ я четыре часа и назначу, — отвѣчалъ Гэй:- а можетъ быть, и пять займусь.

Онъ усердно принялся работать и, не поднимая головы, трудился до завтрака, за часъ передъ которымъ онъ и Чарльзъ имѣли обыкновеніе читать что-нибудь по латыни вмѣстѣ. Во время этихъ уроковъ Чарльзъ рѣшительно забывалъ товарищество и обращался съ Гэемъ очень строго. Гэю же, привыкшему жить на волѣ и проводить цѣлые дни на воздухѣ, было очень трудно приниматься снова за сухой, мертвый языкъ классиковъ; ему пришлось горы ворочать, доискиваясь коренныхъ формъ и изучая трудные виды глаголовъ, и такая работа дотого его изнуряла, что къ полудню онъ былъ на себя не похожъ. Тутъ бы, кажется, и отдохнуть ему въ прохладной, покойной гостиной, тѣмъ болѣе, что Чарльзу было все равно, какой бы часъ для чтенія ни выбрать; но онъ, какъ нарочно, назначилъ полдень для уроковъ Гэя, вовсе не замѣчая, что лишаетъ своего пріятеля единственнаго часа для развлеченія. По временамъ Гэй зѣвалъ во весь ротъ и, получивъ однажды названіе дурака за это, рѣшился попросить Чарльза перемѣнить часъ урока; но тотъ не согласился, и Гэй скромно подчинился волѣ домашняго деспота. Изучать характеръ Гэя было самымъ пріятнымъ развлеченіемъ для больнаго; онъ, напримѣръ, очень радовался однажды, что ему предстоитъ услышать отъ Гэя описаніе перваго обѣда, на который его пригласили. Семейство Браунлоу прислало просить мистера и мистриссъ Эдмонстонъ, вмѣстѣ съ дочерью и молодымъ сэръ Морвилемъ, къ себѣ на обѣдъ. Гэю не очень хотѣлось ѣхать, не смотря на увѣщанія Лоры, соблазнявшей его тѣмъ, что они услышатъ за столомъ отличную музыку; да и мистеръ Эдмонстонъ подговаривалъ его, радуясь заранѣе перспективѣ дружескаго обѣда. Но Гэй что то отнѣкивался, пока наконецъ Чарльзъ не настоялъ, чтобы онъ ѣхалъ, хоть ради того, чтобы на слѣдующее утро передать ему изустное описаніе обѣда.

Такъ и случилось. На другой день за завтракомъ Чарльзъ не преминулъ спросить, весело ли было Гэю.

— Ахъ! пресмѣшно было! отвѣчалъ тотъ.

— Особенно смѣшнаго ничего не было, — прибавила Лора:- обыкновенный характеръ обѣдовъ Браунлоу извѣстенъ.

— Однако, разскажите все по порядку, — началъ снова Чарльзъ. — Лора, тебя кто велъ къ столу? Гэю вѣрно навязали хозяйку дома?

— Нѣтъ, — отвѣчала Лора, — хозяйку и меня вели лорды.

— А не Филиппъ?

— Нѣтъ, — сказалъ Гэй:- вѣрный Аматъ былъ безъ благочестиваго Энея.

— Ай да, Гэй, люблю за это! крикнулъ Чарльзъ, расхохотавшись.

— Мнѣ эта мысль невольно пришла въ голову, — сказалъ Гэй, какъ бы извиняясь за насмѣшку. — Я наблюдалъ все время за молодымъ Торнтолемъ, это пародія на Филиппа, а безъ него онъ еще смѣшнѣе, чѣмъ при немъ. Неужели онъ самъ этого не замѣчаетъ?

— Да, къ нему эти манеры вовсе не идутъ, — вмѣшалась мистриссъ Эдмонстонъ: — у него нѣтъ врожденнаго достоинства Филиппа.

— Видно, нужно быть непремѣнно шести футовъ росту, чтобы обладать этими величественными, спокойными и вмистѣ граціозными манерами, которыми отличается Филиппъ, — сказалъ Гэй.

— Лора, кто былъ твоимъ сосѣдомъ? заговорила Эмми.

— Докторъ Майэрнъ. Я осталась очень довольна, иначе на меня навязался бы кто-нибудь изъ пріятелей мистера Браунлоу. Тѣ ни о чемъ другомъ не говорятъ, какъ о скачкахъ, да о балахъ.

— А какъ держала себя сама хозяйка? спросилъ Чарльзъ.

— Она престранная, съ невозмутимымъ спокойствіемъ, замѣтила мистриссъ Эдмонстонъ, а Гэй, сдѣлавъ преуморительную физіономію, добавилъ: да, такихъ барынь мало на бѣломъ свѣтѣ! Благородная ли она?

— Филиппъ иначе не зоветъ ее, какъ: эта женщина, — сказалъ Чарльзъ. — Она его разъ вечеромъ чуть не уморила со смѣху, увѣряя, будто она во всю свою жизнь видѣла только троихъ примѣрныхъ молодыхъ людей; его, меня, да еще своего сына.

— Ну, ужъ о Морицѣ она этого не скажетъ, — замѣтила Лора, когда взрывъ хохота умолкъ.

— Я слышала, какъ она старалась обойдти одну молодую даму, увѣряя ее, что Морицъ старшій въ родѣ, - сказала съ улыбкой мистриссь Эдмонстонъ.

— Неужели, мама, она не знала, что говоритъ неправду? спросила Эмми.

— Да, я ей намекнула, что лордъ де-Курси еще живъ, но она нисколько не сконфузилась и прибавила: ахъ! да, я совсѣмъ забыла; ну, да это все равно; значитъ, онъ второй сынъ, слѣдующій послѣ перваго…

— Послушали бы вы анекдоты, которые она и Морицъ другъ другу разсказывали, — воскликнулъ Гэй. — Право, онъ ее дурачилъ, потому что на каждый ея разсказъ у него слѣдовалъ анекдотъ еще болѣе неправдоподобный. Неужели она благородная?

— По рожденію да, — сказала мистриссъ Эдмонстонъ:- но ея бойкость и глупость дѣлаютъ изъ нея просто неприличную женщину.

— Какъ она кричитъ! замѣтила Лора. — Что она тамъ толковала о лошадяхъ, Гэй?

— Она разсказывала, будто ей пришлось какъ-то править парой такихъ бѣшеныхъ лошадей, что всѣ грумы струсили, и что ей захотѣлось взять съ собой маленькаго сына, но мужъ будто бы сказалъ: «ты, душа моя, можешь ломать себѣ шею сколько тебѣ угодно, а ужъ сына я тебѣ не дамъ!» На это Морицъ замѣтилъ, что онъ самъ видѣлъ, какъ одна лэди правила не парой, а четверней въ рядъ, и прибавилъ еще какую-то несообразность.

— Дорого бы я дала, чтобы послушать ихъ! воскликнула Лора.

— А знаете ли, — сказалъ Гэй:- что мистриссъ Браунлоу куритъ сигары?

Крики ужаса и смѣхъ покрыли его голосъ.

— Право, Морицъ при мнѣ ей разсказывалъ, что и онъ зналъ какую-то лэди, у которой постоянно висѣла на поясѣ сигарочница на цѣпочкѣ, и будто она на балѣ, въ срединѣ танцевъ, всегда курила.

Въ эту минуту доложили, что лошадь Гэя осѣдлана, и онъ уѣхалъ на урокъ. Вернувшись оттуда, онъ прибѣжалъ прямо въ гостиную, гдѣ мистриссъ Эдмонстонъ читала что-то вслухъ Чарльзу, и отрывисто произнесъ:

— Я вамъ намедни солгалъ: мистриссъ Браунлоу не такъ сказала, — она всего разъ въ жизни выкурила сигару. Простите, что помѣшалъ! и, сказавъ это, онъ исчезъ.

На слѣдующій день, Гэй дома катался на конькахъ совершенно одинъ, и когда онъ пришелъ въ гостиную, то замѣтилъ Чарльза, занимавшаго миссъ Гарнеръ исторіей о сигарахъ мистриссъ Браунлоу. Онъ весь вспыхнулъ. Чарльзъ, вѣдь я говорилъ вамъ, что она одинъ разъ въ жизни выкурила сигару! воскликнулъ онъ.

— Ну да, я такъ и говорю, — прервалъ его Чарльзъ:- она начала съ одной, а потомъ и пошла катать. Я слышалъ, что она послала цѣлый заказъ въ Гаванну,

— Да вѣдь я вамъ вчера сказалъ, что ошибся, передавая ея слова.

Больному стало досадно, что Гэй портитъ ему дѣло; онъ снова началъ насмѣхаться надъ мистриссъ Браунлоу.

— Отъ нея всего можно ожидать, — сказала одна изъ барышенъ.

— Не вѣрьте ему, увмѣшался кротко Гэй:- я неточно передалъ чужія слова, я не желалъ бы дѣлать сплетни.

Чарльзъ надулся, Гэй сконфузился, а Лора съ Эмми насилу дождались, чтобы гости уѣхали.

— Вотъ несносный, то! — ворчалъ про себя больной когда миссъ Гарперъ скрылись за дверью.

— Простите, что я испортилъ вашъ анекдотъ, — сказалъ Гэй — но вѣдь я виноватъ въ неточной передачѣ факта, и потому это мой долгъ исправить свою ошибку.

— Глупости какія! произнесъ насмѣшливо Чарльзъ. — Кому какое дѣло, одну ли она сигару выкурила или двадцать? Она останется все той же мистриссъ Браунлоу.

Брови Гэя сильно наморщились, видно было по всему, что онъ сдерживается.

— Полноте, Гэй, — весело сказала Лора-.- не обращайте вниманія на брата, мы всѣ должны васъ уважать за правдивость.

— Совѣтую тебѣ представить его за отличіе Филиппу:- злобно проворчалъ Чарльзъ.

Долго не могъ онъ забыть нанесенной ему обиды: такъ онъ называлъ противорѣчіе, сдѣланное ему Гэемъ, и послѣ этого весь день нельзя было къ нему приступиться. Ѣдкія замѣчанія, ядовитыя колкости, подъ часъ даже грубыя, такъ и сыпались на голову бѣднаго Гэя, который переносилъ всѣ эти выходки съ невозмутимымъ спокойствіемъ, что положительно бѣсило Чарльза. Умоляющіе знаки, которые ему дѣлали мать и Лора, еще болѣе раздражали его желчь; но все-таки вечеромъ, когда пришлось идти спать, Чарльзъ, по привычкѣ, оперся на плечо Гэя, чтобы при его помощи взобраться на лѣстницу.

— Покойной ночи! сказалъ кротко Гэй, когда довелъ больнаго до постели.

— Прощайте! отвѣчалъ Чарльзъ. — Ну, я вижу, что мои старанія раздразнить сегодня львенка не удались. Жаль!

Между тѣмъ мысль, рано или поздно привести въ исполненіе этого рода планъ, т. е. раздразнить чѣмъ бы то ни было Гэя, не покидала Чарльза. Ему страстно хотѣлось быть свидѣтелемъ какого-нибудь взрыва его вспыльчивости, и онъ рѣшился не обращать вниманія на увѣщанія родителей и сестеръ.

Онъ доходилъ дотого, что говорилъ иногда противъ своихъ убѣжденій, противъ здраваго смысла, словомъ, говорилъ всѣмъ наперекоръ, лишь бы добиться своего. Гэй сначала не понималъ, въ чемъ дѣло и искренно удивлялся внезапной перемѣнѣ мыслей Чарльза; но онъ началъ замѣчать, что Лора дѣлаетъ ему какіе-то знаки, и когда они остались одни, молодая дѣвушка стала его просить не принимать за серьезное то, что ея больной братъ скажетъ въ припадкѣ раздражительности.

— Я увѣренъ, что онъ даже не думаетъ того, что говоритъ, но зачѣмъ онъ это дѣлаетъ? сказалъ Гэй.

— Ктожъ его знаетъ? намъ всѣмъ бываетъ очень неловко и непріятно во время этихъ сценъ; но такъ какъ онъ привыкъ постоянно исполнять всѣ свои капризы, намъ поневолѣ приходится извинять его бѣднаго: вѣдь ему не легко живется.

Съ этихъ поръ Гэй свободно вступалъ въ пренія съ Чарльзомъ, и тому ни разу ни пришлось его разсердить; какъ вдругъ, однажды, у нихъ зашелъ разговоръ о Карлѣ I, королѣ англійскомъ. Чарльзъ хватилъ его какой-то насмѣшкой.

Гэй поблѣднѣлъ; его темные глаза блеснули какъ у орла; онъ вскочилъ съ мѣста и воскликнулъ:

— Неужели вы серьезно говорите?

— А Страффорда [1] забыли? холодно спросилъ Чарльзъ въ восторгѣ отъ того, что напалъ на больное мѣсто.

— Это нечестно, неблагородно, — сказалъ Гэй, весь дрожа отъ негодованія, — голосъ его почти упалъ — нечестно оскорблять его память тѣмъ, въ чемъ онъ самъ сильно раскаялся. Неужели испытанія, имъ перенесенныя, кровь, пролитая имъ…… И весь красный отъ волненія, Гэй вышелъ изъ комнаты.

— Ага! заговорилъ самъ съ собой Чарльзъ. — Попался таки! Страшенъ же онъ въ гнѣвѣ! Богъ знаетъ, чѣмъ бы все это кончилось, еслибы онъ не удержался. Наконецъ то мнѣ удалось полюбоваться на образецъ Морвильскаго взгляда: теперь довольно. Меня бѣситъ одно, зачѣмъ онъ обращается со мной, какъ будто я женщина или ребенокъ, и не даетъ полной воли своему гнѣву?

Минутъ черезъ десять спустя, Гэй пришелъ къ нему извиниться, говоря, что онъ увлекся.

— Да мнѣ и въ голову не могло придти, чтобы Карлъ I пользовался особеннымъ вашимъ благоволеніемъ — замѣтилъ Чарльзъ.

— Прошу васъ, разъ навсегда, не шутить болѣе на счетъ памяти Карла I.

Лицо Гэя было дотого серьезно и сосредоточенно, что капризный больной покорился поневолѣ и даже пересталъ дуться.

Вечеромъ Гэй, по обыкновенію, помогалъ ему всходить по лѣстницѣ въ спальню и дорогой сказалъ:

— Вы въ самомъ дѣлѣ меня простили, Чарльзъ?

— А развѣ вы еще помните что-нибудь? спросилъ тотъ. — Я не зналъ, что вы такъ злопамятны.

— Я помню, что провинился передъ вами, и болѣе ничего.

— Да и не изъ чего было горячиться: я говорилъ съ вами откровенно, какъ съ пріятелемъ.

— Что жъ мнѣ дѣлать? задумчиво произнесъ Гэй:- я не могу допустить, чтобы истый англичанинъ могъ глумиться надъ королемъ Карломъ. Онъ и безъ того слишкомъ много страдалъ отъ клеветы и насмѣшекъ, сердце у него было нѣжное, раскаяніе искреннее. Стыдно бросать въ его память камнями. Какъ горячо можно было его любить! произнесъ Гэй въ волненіи, какъ бы про себя. — Мягкій, кроткій въ эпоху варварскихъ нравовъ, истинный рыцарь въ отношеніи къ женщинѣ; почти святой по своему благочестію…. Боже! какое счастіе было сражаться за него!

— Да, — сказалъ Чарльзъ, — вы бы не задумавшись пошли бы за него сражаться. Воображаю васъ на Делоренѣ, во главѣ пѣхоты принца Руперта.

— Что я толкую? какъ бы очнувшись, произнесъ Гэй и самъ покраснѣлъ. — Я совсѣмъ забылся, извините; я, кажется, замечтался какъ у себя дома, катаясь на лодкѣ. Смѣйтесь надо мной завтра сколько хотите, а теперь, прощайте! И онъ ушелъ.

— Смотрите, цѣлую рапсодію сочинилъ! думалъ про себя Чарльзъ. — Какъ это я не засмѣялся? Увлекъ онъ меня, просто! Какой мечтатель, а въдь какъ естественно у него все это выходитъ! Куда мнѣ его дразнить, онъ преоригинальная личность. Живой человѣкъ, по крайней мѣрѣ, не то, что другіе.

Онътговорилъ правду: Гэй оживлялъ всѣхъ и все въ домѣ. Мистеръ Эдмонстонъ предложилъ ему какъ то идти съ нимъ на охоту; Гэй чуть не прыгалъ отъ восторга.

День охоты насталъ; онъ одѣлся за полчаса до срока и бѣгалъ по передней, тихонько посвистывая и разсказывая всѣмъ и каждому, что онъ наканунѣ занимался лишній часъ, а сегодня всталъ чуть свѣтъ и приготовилъ всѣ уроки до завтрака.

Лора невольно сознавалась, что Филиппъ правъ, не смотря на свои 17-ть лѣтъ, Гэй былъ сущимъ ребенкомъ. Онъ не умѣлъ даже ждать, а бѣгалъ по комнатѣ, загнувъ голову какъ-то назадъ и вслушиваясь, нейдеть ли кто.

Вечеромъ, послѣ охоты, онъ еще болѣе волновался, чѣмъ утромъ; описаніямъ его впечатлѣній не было конца. Разсказы Гэя объ охотѣ были полны поэзіи и интереса. Мистеръ Эдмонстонъ часто повторялъ это удовольствіе; гордился молодымъ охотникомъ и его искусною ѣздою. Тайно вздыхая о невозможности имѣть своего первенца Чарльза, товарищемъ, онъ поощрялъ гораздо болѣе охотничьи подвиги Гэя, чѣмъ его уроки.

Рэдклифскій грумъ Уильямъ Робинзонъ, хотя и гордился своимъ бариномъ не менѣе мистера Эдмонстона, но принужденъ былъ доложить ему, что Делорена невозможно сѣдлать четыре дня въ недѣлю. Вслѣдствіе чего Гэй пошелъ пѣшкомъ на урокъ, а грумъ оскорбился за честь владѣтеля Рэдклифа и объявилъ въ первый охотничій день, что конь боленъ.

Мистеръ Эдмонстонъ понялъ намекъ, что Гэю нужна другая лошадь.

Филиппъ высмотрѣлъ подходящаго коня; его освидѣтельствовали цѣлымъ семейнымъ комитетомъ въ присутствіи Уильяма, какъ спеціалиста по лошадиной части, и остались вполнѣ довольны.

Для окончательнаго рѣшенія вопроса, Филиппъ пріѣхалъ обѣдать въ Гольуэль. Гэй былъ очень оживленъ за столомъ, а послѣ обѣда онъ, Филиппъ и мистриссъ Эдмонстонъ чуть не усыпили Чарльза своими толками о лошадяхъ. Хозяйка дома ушла отъ нихъ читать, а двѣ старшія барышни начали между собой оживленный разговоръ шепотомъ.

Филиппъ невольно полюбопытствовалъ узнать, въ чемъ состоитъ интересъ этой таинственной бесѣды? —

— Мы толкуемъ, — сказала Лора:- объ одной исторіи о домовыхъ, о которой намъ писала Эвелина де-Курси.

— Зачѣмъ ты говоришь объ этомъ людямъ, которые не вѣрятъ колдовству, — шепнула Эмми сестрѣ.

— А вы развѣ вѣрите? спросилъ Филиппъ, не спуская съ нея глазъ.

— Прошу васъ не дѣлать подобнаго рода вопросовъ моей малюткѣ Эмми, — вмѣшалась Лора. — Посмѣйтесь-ка лучше тому, что мы обѣ вѣримъ, что на свѣтѣ есть вещи, которыхъ ничѣмъ объяснить нельзя.

— Чему жъ тутъ смѣяться?

— Вѣра въ таинственное не могла бы существовать, еслибы она не опиралась на какіе-нибудь факты, — замѣтилъ Гэй.

— Значитъ, по вашему, волшебницы и колдуны существуютъ? спросилъ Филиппъ.

— Съ каждымъ человѣкомъ случалось что-нибудь необыкновенное въ жизни, — сказала Эмми, — поэтому вѣра въ сверхестественное невольно поддерживается.

— Да, но вы замѣтили ли, что тѣ лица, которыя разсказываютъ объ этихъ происшествіяхъ, никогда не были очевидцами ихъ; они и передаютъ обыкновенно слова какого-нибудь пріятеля, и при этомъ всегда прибавляютъ: я самъ не видалъ, а слышалъ отъ человѣка, который никогда не лжетъ.

— Гэй! не вы ли намъ разсказали исторію о домовыхъ въ Рэдклифѣ? смѣясь спросила Лора.

— Тамъ дома у насъ всѣ имъ вѣрятъ, — отвѣчалъ Гэй.- Іона Ледберъ самъ слышалъ ихъ хохоть, когда онъ разъ ночью никакъ не могъ сладить съ воротами.

— Ага! значитъ, вы въ нѣкоторомъ родѣ авторитетъ по части привидѣній, — сказалъ Филиппъ.

— Что это мы васъ никогда не разспросимъ о привидѣніи, которое является въ Рэдклифскомъ домѣ, - замѣтила Лора. У Гэя вдругъ сдѣлалось такое странное выраженіе лица, что Эмми полуиспуганно спросила:- Да ужъ вы сами не видали ли его?

— Въ самомъ дѣлѣ, разскажите, Гэй, шутливо сказалъ Филиппъ. Не себя ли вы ужъ въ зеркалѣ видѣли, или покойнаго сэра Гуго, или наконецъ убійцу Ѳомы Беккета? Вѣдь это прелюбопытно. Посмотрите на нашихъ дамъ: онѣ ужъ готовы въ обморокъ упасть отъ страха. Не жалѣйте же прикрасъ, вѣдь это хоть и привидѣніе, а все-таки родственникъ, церемониться съ нимъ нечего.

У Эмми сердце замерло, пока Филиппъ говорилъ это. Онъ какъ будто не замѣчалъ, что лицо Гэя страшно измѣнилось. Онъ кусалъ себѣ губы, блѣднѣлъ, глаза его горѣли и наконецъ, не выдержавъ болье, онъ произнесъ дрожащимъ отъ бѣшенства голосомъ: Совѣтую не шутить этимъ! и затѣмъ бросился вонъ изъ комнаты.

— Это что значитъ? сказалъ мистеръ Эдмонстонъ, вздрогнувъ: онъ мирно вздремнулъ подъ шумокъ. Жена его тревожно оглянулась, не промолвила ни слова и опять принялась за чтеніе. Въ это время Филиппъ рѣзко отвѣтилъ:- Ничего оообеннаго, дядя.

— Ахъ, Филиппъ! что это вы надѣлали? съ укоромъ замѣтила Лора.

— Я увѣрена, что онъ самъ видѣлъ привидѣніе! шептала вся встревоженная Эмми.

— Не надо было употреблять слова прикрасы, — продолжала старшая сестра:- онъ вспомнилъ преувеличенный свой разсказъ о сигарахъ и вообразилъ, что Филиппъ попрекнулъ его имъ. Право, Филиппъ, надо съ нимъ говорить осторожнѣе.

— Я всегда остороженъ, — отвѣчалъ тотъ съ живостію:- нельзя же и потакать во всемъ Гэю. Кто его знаетъ, гдѣ у него чувствительныя струны?

— Онъ очень впечатлителенъ, — сказала Лора:- не даромъ ему такъ музыка далась. Посмотрите, какое вліяніе на него имѣетъ хорошая погода, красивый видъ; послушайте, какъ онъ читаетъ. Чарльзъ увѣряетъ, что, глядя на выраженіе его лица, можно узнать о содержаніи книги.

— Да, — прибавила Эмми:- не зная еще характера дѣйствующихъ лицъ, онъ ужъ дотого натурально передаетъ ихъ голосъ и тонъ выраженій, что кажется будто слышишь живыхъ людей!

— По моему, людямъ съ его натурой вредны всѣ книги, раздражающія воображеніе, — сказалъ Филиппъ.

Во время всей этой сцены Эмми такъ и тянуло посмотрѣть, что дѣлаетъ Гэй; но онъ пришелъ тогда уже, когда Филиппъ уѣхалъ. Блѣдный, съ мрачнымъ лицомъ, съ мокрыми обвислыми волосами, онъ страшно нанугалъ Эмми, вообразившую, что Гэй сейчасъ только что видѣлся съ какимъ-нибудь духомъ.

Выразивъ искреннее сожалѣніе, что Филиппъ ушелъ, онъ умолкъ на весь вечеръ. Уходя спать, Чарльзъ оперся на его руку и замѣтилъ, что у него рукавъ сюртука совсѣмъ мокрый.

— Гдѣ это вы были? спросилъ онъ Гэя.

— Ходилъ взадъ и впередъ, вдоль стѣны, — отвѣчалъ тотъ.

— Какъ! подъ дождемъ то?

— А развѣ шелъ дождь? я не чувствовалъ.

Къ удивленію Эмми, несшей вслѣдъ за ними костыли, Чарльзъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго замѣчанія; послѣ сцены по поводу Карла I, у него прошла охота дразнить Гэя. Всѣ они разстались у дверей уборной, и Гэй, прощаясь съ Эмми, движеніемъ головы отбросилъ мокрые волосы, упавшіе ему на лобъ, и сказалъ: «Простите меня, что я испортилъ вамъ вечеръ. Со временемъ, я вамъ все разскажу.»

— Ну, кончено! онъ непремѣнно видѣлъ духа! сказала, вся дрожа отъ волненія, трусиха Эмми, когда она вошла въ спальню къ себѣ. Долго не рѣшалась дѣвочка оглянуться въ темные углы комнаты; но, усердно помолившись Богу, она успокоилась.

— Что то онъ намъ разскажетъ со временемъ? твердила она засыпая.

На слѣдующее утро, обѣ сестры трудились надъ привязываніемъ гибкихъ вѣтокъ вьющейся Vesteria, которую дождь сбилъ ночью съ рѣшетки; какъ вдругъ на порогѣ конюшни появился Гэй, только что вернувшійся съ урока; онъ помогъ молодымъ дѣвушкамъ и отправился съ ними гулять. Сначала онъ былъ очень серьезенъ и молчаливъ; но вдругъ заговорилъ: «Я долженъ вамъ объяснить мою странную выходку, вчера вечеромъ.»

— Эмми думаетъ, что вы сами видѣли какое-нибудь привидѣніе, — замѣтила Лора, — стараясь придать своимъ словамъ шутливый тонъ.

— Не напугалъ ли я васъ? спросилъ Гэй, заботливо оборачиваясь къ ней. — Эмми будьте покойны, я во всю мою жизнь не видалъ привидѣній и даже не слыхивалъ, чтобы они являлись кому-нибудь. Но когда я подумаю, откуда взялась эта исторія о Рэдклифскомъ привидѣніи, — я не могу смѣяться. Ахъ, еслибы Филиппъ зналъ!…

— Право, онъ ничего не знаетъ, — сказала Лора. Мы всѣ привыкли считать домъ въ вашемъ имѣніи таинственнымъ, потому собственно, что онъ старинный. Я очень люблю дома, гдѣ водятся привидѣнія…

— Да и мнѣ чрезвычайно нравилась легенда о привидѣніи, — отвѣчалъ Гэй. — Я все добивался, который изъ двухъ Гуго, старый или убійца Беккета, стонетъ и стучитъ замкомъ у двери, ведущей въ комнату Гуго Чернаго. Я перерылъ всѣ фамильные документы и узналъ страшную исторію. Несчастный сэръ Гуго, тотъ самый, что первый началъ вражду съ родомъ вашей матери, былъ при дворѣ вельможа Карла II, и такой же негодяй, если еще не хуже, какъ и вся королевская шайка.

— Изъ-за чего началась вражда? спросила Лора.

— Онъ, говорятъ, поддѣлалъ или уничтожилъ духовное завѣщаніе своего отца, чтобы лишить наслѣдства своего брата, вашего предка; братъ протестовалъ, и Гуго выгналъ его изъ дома. Явныхъ доказательствъ его поддѣлки не нашли, но онъ остался въ сильномъ подозрѣніи. Объ его преступленіяхъ сохранилось много сказаній; говорятъ, что онъ былъ золъ и жестокъ до нельзя. Онъ заставилъ одну молодую дѣвушку, любившую другаго, выйдти за себя замужъ. Послѣ свадьбы онъ вдругъ вздумалъ ревновать ее къ прежнему жениху, вѣроломно овладѣлъ своимъ соперникомъ, заперъ его въ башнѣ, посадилъ потомъ въ тюрьму, подкупилъ судью, чтобы тотъ осудилъ его на смертную казнь, и кончилъ тѣмъ, что притащилъ свою жену смотрѣть на самую казнь. Его дотого ненавидѣли, что онъ долженъ былъ бѣжать изъ Англіи въ Голландію. Тамъ онъ подбился въ милость въ Вильгельму Оранскому, пожертвовалъ ему своимъ огромнымъ состояніемъ и за это получилъ титулъ барона. Долгое время онъ служилъ въ рядахъ его арміи и вернулся на родину, думая, что грѣхи его забыты. Но тутъ онъ сошелъ съ ума, началъ дѣлать неистовства и кончилъ тѣмъ, что повѣсился въ той самой комнатѣ, гдѣ сидѣлъ запертымъ его плѣнникъ.

— Это ужасно! воскликнула Лора:- но все это случилось такъ давно, что я удивляюсь, какъ можетъ подобнаго рода преданіе производить на васъ впечатлѣніе?

— А какже иначе? Развѣ не сказано, что за грѣхи отцовъ будетъ взыскано на дѣтяхъ? Попробуйте прослѣдить исторію Морвилей и скажите — преувеличилъ ли я? Преступленіе и невинная кровь тяготѣютъ на имени каждаго изъ моихъ предковъ. Несчастный мой отецъ, такъ рано погибшій, можетъ еще считаться счастливѣйшимъ изъ нихъ.

Лора видѣла, что мысль объ этомъ пустила сильные корни въ воображеніи Гэя, и, стараясь его успокоить, замѣтила:

— На насъ всѣхъ лежитъ печать грѣха нашихъ праотцевъ; не забудьте того, что, кто бы ни были ваши предки — вы все-таки христіанинъ.

— Гэй всегда это помнить, кротко сказала Эмми, поднявъ на него свои голубые глаза. Въ эту минуту лицо дѣвочки напомнило ангела.

— Неужели вы въ самомъ дѣлѣ имѣете большое сходство съ покойнымъ сэръ Гуго? спросила Лора.

Гэй молча кивнулъ головою. Но Лора и Эмми внутренно сознавали, что честное, открытое его лицо, орлиный взглядъ и самый характеръ — благородный и правдивый, не могли имѣть никакого тождества съ человѣкомъ, извѣстнымъ своей преступною жизнью.

На концѣ сада послышался голосъ мистера Эдмонстона, громко звавшаго кого-то изъ людей. Увидавъ Гэя, идущаго вдоль широкой аллеи съ его дочерьми, онъ рздостно засмѣялся. — Васъ то мнѣ и нужно! закричалъ онъ весело. — Берите ружье, мы выслѣдили зайца.

Гэй свистнулъ Буяна и опрометью бросился за ружьемъ. Къ этому времени подошелъ ловчій и всѣ три отправились на охоту.

Молодыя дѣвушки продолжали прогулку однѣ и разсуждали долго о Гэѣ, условившись между собой, ни слова не передавать Филиппу о сегодняшнемъ разговорѣ. На поворотѣ одной аллеи, онѣ вдругъ увидѣли его самого, быстро идущаго имъ навстрѣчу.

— Гдѣ Гэй? былъ первый вопросъ Филиппа.

— Ушелъ на охоту за зайцами, съ папа, — отвѣчала Лора.

— А вамъ зачѣмъ его? спросила Эмми.

— Пссмотрите. Можете вы мнѣ объяснить, что это означаетъ? Я нашелъ эту записку на моемъ письменномъ столѣ, сегодня утромъ.

Филиппъ подалъ ей визитную карточку Гэя, на оборотѣкоторой было написано карандашемъ: Дорогой Филиппъ! Я нахожу, что охота и ученіе рядомъ идти не могутъ; не хлопочите больше о покупкѣ лошади. Тысячу разъ благодарю за безпокойство. Г. М.

— Вотъ слѣдствіе ночи, проведенной въ гнѣвѣ, - замѣтилъ Филиппъ.

— О нѣтъ! вы его не поняли! возразила Лора. Есть причина весьма естественная, почему онъ былъ такъ раздраженъ вчера вечеромъ; онъ намъ все разсказалъ. Преданіе о сэръ Гуго гораздо ужаснѣе, чѣмъ мы воображали, и Гэй убѣжденъ, что ему на роду написано быть несчастнымъ. Вотъ отчего онъ не можетъ выносить, чтобы насмѣхались надъ фамильными преданіями.

— Такъ онъ вамъ разсказалъ всю исторію?

Лора вся вспыхнула; она вспомнила объ условіи не передавать Филиппу утренняго разговора, и боялась проговориться.

— Если бы вы были здѣсь, то убѣдились бы въ справедливости моихъ словъ, — сказала она. — Но отчегожъ вы не вѣрите, что охота можетъ мѣшать ученію Гэя?

— Слѣдовало бы раньше это обдумать. Вѣдь я почти купилъ лошадь. Все утро провозился я, торгуя ее, и теперь долженъ отступиться. Мнѣ бы въ десять разъ легче было взять ее себѣ, еслибы у меня хватило денегъ. Вѣдь это драгоцѣнность, а не лошадь, и она ему почти даромъ достается.

— Какъ это жаль! сказала Лора. — Лучше бы онъ самъ ее торговалъ. Недаромъ я не люблю навязывать другимъ моихъ покупокъ.

— Съ ума сходилъ отъ лошади наканунѣ, а утромъ отказывается отъ нея. Вотъ чудакъ то! Нѣтъ, Лора, не спорьте со мной, это не вѣтренность, а злоба. Себя накажу, да и другимъ на зло сдѣлаю. Вотъ чего ему хочется.

Лора горячо защищала Гэя, а Эмми радовалась, что сестра заступается за отсутствующаго. Иначе ей пришлось бы заговорить самой и тогда она пожалуй увлеклась бы и наговорила бы лишняго. Втайнѣ ее радовало то, что Гэю удалось досадить Филиппу.

Филиппъ не на шутку разгнѣвался; онъ объявилъ, что ему нѣкогда ждать, что его кто-то звалъ обѣдать, и быстрыми шагами удалился.

— Какой недобрый! воскликнула Эмми, когда онъ ушелъ.

— Надо его извинить, — замѣтила Лора. — Отказъ Гэя чрезвычайно непріятенъ; немудрено, если Филиппъ разсердился.

Послышался стукъ шаговъ. Чарльзъ съ матерью и Шарлоттою возвращались съ катанья; въ эту же самую минуту вдали показались мистеръ Эдмонстонъ съ Геемъ. Гэй побѣжалъ запереть на время Буяна, который вернулся съ охоты весь мокрый, а мистеръ Эдмонстонъ направился къ дому, швыряя ногами попадавшіеся ему по дорогѣ камешки и щелкая снятой перчаткой по рукѣ. Видно было сейчасъ, что онъ не въ духѣ.

— Хорошъ малый! сказалъ онъ, кивая головой въ ту сторону, куда исчезъ Гэй. — Говоритъ, что больше охотиться не будетъ.

— Охотиться больше не будетъ? воскликнули въ одинъ голосъ мистриссъ Эдмонстонъ и Чарльзъ. — Это почему?

— Увѣряетъ, будто охота развлекаетъ его. Вздоръ! Здѣсь кроется что-нибудь другое; я бы заплатилъ 10 ф. стерл., еслибы мнѣ сказали, чѣмъ онъ такъ разстроенъ. Подобнаго ему ѣздока въ цѣломъ околодкѣ нѣтъ. Смѣльчакъ! а еще отрѣкается отъ лошади; это чистое престушеніе. Я ему объявилъ, что мы далеко ушли, что лошадь почти уже куплена, слышать не хочетъ — говоритъ, что онъ Филиппу записку оставилъ съ отказомъ, и что все кончено.

— Да, — замѣтила Лора:- Филиппъ только что ушелъ. Онъ говорилъ, что Гэй писалъ ему, что ученіе и охота рядомъ идти не могутъ.

— Важная причина, нечего сказать! воскликнулъ мистеръ Эдмонстонъ, — Его вѣрно задѣло что нибудь, непремѣнно. Ужъ не оскорбилъ ли его Гордонъ своимъ фамильярнымъ обращеніемъ? мнѣ показалось въ тотъ разъ, что Гэю не понравилось, какъ онъ на охотѣ крикнулъ ему: Эй, Морвиль! Вѣдь эти Морвили по природѣ горды. Такъ что ли, мама?

— Зачѣмъ ломать себѣ голову, если онъ самъ высказалъ настоящую причину отказа, — отвѣчала его жена.

— Пустяки все это, — горячился мистеръ Эдмонстонъ;- это противорѣчигъ здравому смыслу. Я повѣрилъ бы Филиппу, или Джемсу Россу, это дѣлой другое; а ему сдѣлаться книжникомъ! Да онъ всѣ эти книги ненавидитъ; дамъ голову на отсѣченіе, что это правда. Бѣда въ томъ, что я его опекунъ, и не имѣю права его уговорить, потому что причина отказа слишкомъ уважительная. Мама, ты что скажешь?

— Я скажу, что тебѣ и толковать тутъ нечего, улыбаясь отвѣтила мистриссъ Эдмонетонъ.

— Послушай, матушка, ты его, кажется, въ рукахъ держишь. Вывѣдай поаккуратнѣе, Гордонъ что ли его обидѣлъ? растолкуй ты ему пожалуйста, что у того привычка ужъ такая, онъ и со мной за панибрата; да будь тутъ самъ лордъ намѣстникъ, онъ и тогда не перемѣнился бы!

Чарльзъ взялъ подъ руку Эмми и, подтрунивъ слегка надъ хлопотами отца, поплелся въ гостиную. Чрезъ минуту прибѣжалъ Гэй и кинулся вслѣдъ за мистриссъ Эдмонстонъ въ уборную. Подойдя къ дверямъ, онъ спросилъ, можно ли ему войти.

— Конечно, — отвѣчала та. — Теперь сумерки, а этотъ часъ принадлежитъ вамъ. Въ чемъ дѣло?

— Я разсердилъ, кажется, вашего супруга, — началъ Гэй:- и мнѣ такъ это досадно!

— Не разсердили, а встревожили. Ему сдается, что васъ кто-нибудь оскорбилъ, и вы не хотите высказаться, — сказала мистриссъ Эдмонстонъ съ разстановкой.

— Меня оскорбили? Съ чего же онъ это взялъ? Я сержусь только на себя. Видите-ли что: охота слишкомъ веселое развлеченіе, я объ ней день и ночь думаю; заниматься серьезно не могу. Если я охочусь утромъ и начну вечеромъ читать, сладить ни съ чѣмъ не могу, даже спать не въ состояніи. Греческія буквы, какъ зайцы, передъ глазами мечутся во всѣ стороны; самыя простыя вещи становятся для меня непонятными, и кончается тѣмъ, что я то и дѣло посматриваю на часовую стрѣлку, когда она дойдетъ до указаннаго срока. На прошедшей недѣлѣ у меня всѣ математическія задачи съ учителемъ шли изъ рукъ вонъ какъ плохо; а ужъ объ латинскихъ стихахъ и говорить нечего — отвратительно ихъ написалъ. Такъ какъ же послѣ этого не сказать, что ученіе и развлеченіе идти рядомъ не могугъ? Отложу охоту въ сторону, до поры до времени. Эхъ! скверная вещь быть дуракомъ; я думалъ — ну, да нечего о томъ толковать….

— Мистеръ Эдмонстонъ, какъ благоразумный опекунъ, долженъ быть очень вами доволенъ, — съ улыбкой сказала она. — Но я слышла, что вы пріостановили покупку лошади. Это почему? Вы бы могли ее купить и не ѣздить до тѣхъ поръ, пока совершенно не справились бы съ уроками.

— Въ самомъ дѣлѣ такъ! весело воскликнулъ Гэй. Сейчасъ же напишу Филиппу по почтѣ. Прелесть такую выпустить изъ рукъ! Вы бы въ восторгъ пришли, если бы видѣли ее. Что за бѣгъ, головка какая, сколько огня! Нѣтъ, просто совѣстно отъ нея отказываться. Впрочемъ нѣтъ, нѣтъ, не нужно!…. прибавилъ онъ задумчиво. Я ужъ рѣшился не покупать ее. Мнѣ не сладить съ собою. Только залай собаки, мнѣ не выдержать, я поскачу за ними. А теперь, волей или не волей, не поѣду. Уильямъ не даетъ Делорена. Я за себя не отвѣчу, если эта лошадь будетъ моя, я стану попрежнему охотиться. Лучше себя не слушать. — Онъ грустно задумался.

— Ну, строги же вы къ себѣ, - сказала мистриссъ Эдмонстонъ, взглянувъ на него съ нѣжностію, — мнѣ бы жаль было лишить васъ такого наслажденія!

Ласковый ея голосъ и кроткое, чисто материнское выраженіе лица, вѣроятно, произвели сильное впечатлѣніе на Гэя, потому что онъ вдругъ спросилъ: Мистриссъ Эдмонстонъ, можете вы мнѣ разсказать что-нибудь про мою мать?

— Не многое, — отвѣчала она:- мы вѣдь не имѣли близкихъ сношеній съ вашей семьей, и я очень мало подробностей слышала о вашей матери.

— Пока я васъ не встрѣтилъ, — продолжалъ Гэй, облокотившись на каменный выступъ, — мнѣ казалось, что я совсѣмъ забылъ о своей матери. Но теперь мнѣ часто приходитъ въ голову мысль, что бы изъ меня вышло, если бы она была жива?

— Бѣдная женщина! замѣтила, вздохнувъ, мистриссъ Эдмонстонъ:- вѣдь она была чистое дитя.

— Да, она умерла 17-ти лѣтъ, — сказалъ Гэй.

Мистриссъ Эдмонстонъ отперла ящикъ въ столѣ, вынула оттуда три связки старыхъ писемъ и, порывшись въ нихъ при свѣтѣ огня, сказала: Нѣтъ, тутъ мало сказано о вашей матери. А у меня есть письма отъ моей невѣстки, матери Филиппа; тамъ она много говоритъ о мистриссъ Морвиль, особенно о томъ времени, когда молодые гостили у нихъ въ Стейльгурстѣ.

— Кто? мой отецъ и мать?

— А развѣ вы не знали, что они гостили у брата четыре дня сряду?

— Не слыхалъ. Я вѣдь вообще очень мало знаю о своихъ родителяхъ. Даже исторію ихъ семейной непріятности мнѣ разсказали только прошлаго года, осенью; тутъ только я узналъ, что вашъ братъ, архидіаконъ Морвиль, поступилъ въ этомъ дѣлѣ очень благородно.

— Да, онъ принималъ живѣйшее участіе въ судьбѣ вашего отца, — сказала мистриссъ Эдмонстонъ. Они оба встрѣтились, нечаянно, въ Лондонѣ, вскорѣ послѣ его свадьбы, и братъ отзывался съ необыкновенной похвалой о тогдашней его жизни; онъ жалѣлъ… очень жалѣлъ….

Она остановилась, вспомнивъ, что не слѣдуетъ при Гэѣ осуждать дѣйствій дѣда и одобрять поступокъ отца, тѣмъ болѣе, что въ эту минуту Гэй, дрожа отъ волненія, мялъ въ рукахъ какой-то лоскутокъ и видимо собирался съ духомъ возразить ей. Она продолжала. Трудно конечно судить семейныя дѣла, — сказала она:- обѣ стороны были одинаково виноваты; но братъ не разъ говаривалъ, что съ вашимъ отцомъ потупили слишкомъ жестоко. Правда, онъ провинился передъ сэръ Гэемъ, но не надо забывать небрежнаго его воспитанія въ дѣтствѣ: немудрено, если онъ, не имѣя никогда хорошаго руководителя, позволилъ себѣ выйдти изъ повиновенія своему отцу. Онъ тотчасъ послѣ свадьбы пріѣхалъ съ женой, гостить къ брату, въ Стэйльгурстъ, и вотъ что писала мнѣ въ то время невѣстка о влечатлѣніи, произведенномъ на нее молодыми супругами:

«Наши гости, пишетъ она, только что уѣхали; они понравились мнѣ гераздо болѣе, чѣмъ я ожидала. Мистриссъ Морвиль, прехорошенькая малютка; у нея прекрасные бѣлокурые локоны; она свѣжа и румяна, какъ яблоко; у нея голубые глаза и очень кроткій голосъ. Она рѣзва, какъ котенокъ, игрива дотого, что у васъ духу бы не достало останавливать ея шалости. Это не женщина, а дитя. По всему дому раздавался ея голосъ! она пѣла у насъ, какъ птичка, особенно когда попривыкла къ намъ и познакомилась съ моей Фанни и маленькимъ Филиппомъ. Дѣти страстно къ ней привязались, да и не мудрено: съ ней нельзя прожить двухъ дней въ одномъ домѣ, чтобы не полюбить ее. Я полагаю, что самъ сэръ Гэй не устоялъ бы при видѣ ея. Это воплощенная любовь и кротость; изъ нея лаской все можно сдѣлать. Она дотого молода и неопытна, что осудить ее за то, что она убѣжала, невозможно. Матери у нея не было, образованія, кромѣ музыкальнаго, она никакого не получила. Свадьбу эту сладилъ, кажется, ея братъ; онъ свелъ ее съ мистеромъ Морвиль, возбудилъ его страсти и принудилъ къ браку. Бѣдное дитя! она, кажется, и не догадывается, что дурно поступила. Пріятно было видѣть, какъ внимателенъ молодой мужъ къ своей женѣ, и какъ онъ нѣженъ съ нею. Мнѣ даже нравилась его манера смягчать свой громкій голосъ, когда онъ звалъ ее: Маріанна. А имъ она гордилась такъ наивно, какъ дѣвочка, которой хочется казаться большой».

Гэй тяжело вздохнулъ, украдкой отеръ слезу, скатившуюся ему на лицо, и спросилъ: больше ничего не написано?

— Далѣе читать я не имѣю права; притомъ вамъ нечего и знать всѣхъ подробностей, которыя невѣстка мнѣ передавала о ней. Вотъ тутъ развѣ, - продолжала мистриссъ Эдмонстонъ, пробѣгая другое письмо невѣстки:- говоря о вашемъ отцѣ, пишетъ еще, что онъ былъ чрезвычайно красивъ собой, человѣкъ энергическій, съ прекрасными побужденіями… Она снова остановилась, потому что, вслѣдъ за похвалой, въ письмѣ говорилось: «но, къ несчастію, его благородная натура испорчена дурнымъ воспитаніемъ!»

— Послѣ этого визита, жена моего брата уже никогда болѣе не видалась съ вашими. Мистеръ Диксонъ, вашъ дядя имѣлъ громадное вліяніе на вашего отца, и такъ его перессорилъ съ родными, что братъ мой считалъ себя впослѣдствіи въ полномъ правѣ прекратить всѣ сношенія съ вашими родителями.

— Да, знаю, дядя отправился въ Америку, — сказалъ Гэй:- и я объ немъ ничего больше не слыхалъ. Онъ пріѣхалъ на похороны моего отца и во все время церемоніи стоялъ, нарочно скрестивъ на груди руки, чтобы не подавать ихъ дѣдушкѣ. Перечитайте мнѣ, пожалуйста, второе письмо, — продолжалъ онъ и, закрывъ лицо руками, слушалъ внимательно чтеніе тетки, стараясь воспроизвести въ своемъ воображеніи образъ матери.

Трудно былъ мистриссъ Эдмонстонъ перечитывать ему письма своего брата безъ того, чтобы не дѣлать большихъ пропусковъ: почти на каждой страницѣ были описанія возмутительныхъ семейныхъ сценъ между старикомъ сэръ Гэемъ и его сыномъ. Гэй все время молчалъ. Онъ дѣйствительно въ дѣтствѣ ничего не слыхалъ о трагической смерти своего отца, потому что дѣдъ старательно отдалялъ его отъ всякаго сношенія съ посторонними людьми, которые могли бы ему откровенно разсказать семейную исторію; но передъ смертію, онъ самъ передалъ ее Гэю. Вотъ отчего въ дѣтствѣ мальчику казалось страннымъ, что дѣдъ все молчитъ, а между тѣмъ сильно его балуетъ. Онъ росъ беззаботнымъ, веселымъ ребенкомъ; жилъ цѣлый день на воздухѣ, то ѣздилъ верхомъ, то бѣгалъ съ собакою по полямъ и лѣсамъ; одиночество развило въ немъ мечтательность; на него нерѣдко нападали припадки задумчивости, вовсе не свойственные дѣтскому возрасту. Дѣда онъ любилъ безъ памяти, считая его за человѣка совершеннаго во всѣхъ отношеніяхъ, и никогда не хотѣлъ вѣрить, будто предокъ ихъ — сэръ Гуго Морвиль, своими преступленіями навлекъ проклятіе и горе на весь ихъ родъ: по мнѣнію мальчика, дѣдушка былъ добрѣйшимъ и счастливѣйшимъ существомъ въ мірѣ. Когда Гэй вступилъ въ отроческій возрастъ, гдѣ было необходимо постороннее вліяніе, дѣдъ счелъ за нужное разсказать ему исторію своей жизни. Съ сокрушеннымъ сердцемъ и съ искреннимъ раскаяніемъ, старикъ передавалъ ему мрачныя картины своего прошлаго, описывая, какъ лѣнь, вспыльчивость, непокорный нравъ и животныя страсти довели его до порока, а затѣмъ до преступленія.

У него въ жизни было три дуэли, и одна только изъ нихъ кончилась не убійствомъ. Въ первый разъ убивъ своего сопбрника, сэръ Гэй дотого мучился угрызеніями совѣсти, что чуть было совсѣмъ не измѣнилъ образа жизни; но безумно вспыливъ во второй разъ, онъ уже шелъ стрѣлятье спокойно, а въ третій разъ едва ли не хладнокровно убилъ капитана Уэльвуда, оставившаго жену и дѣтей безъ куска хлѣба. Только въ ту минуту, когда его единственнаго, роднаго сына принесли мертваго къ нему въ домъ и объявили, что его пьянство и вспыльчивость были причиною смерти несчастнаго, только въ эту минуту сэръ Гэй Морвиль переродился; онъ постарѣлъ и осунулся въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ. Раскаяніе было страшное!

Не ранѣе какъ чрезъ три года старикъ сталъ жить надеждою, что судьба пощадитъ его внука, и впослѣдствіи привязался къ ребенку всѣмъ сердцемъ. Мальчикъ росъ, и въ немъ стали обнаруживаться признаки наслѣдственнаго характера. Чтобы спасти послѣднюю отрасль своего погибшаго рода отъ тѣхъ ошибокъ, которыя довели его самого до преступленій, дѣдъ передалъ внуку со всѣми подробностями свое кровавое прошлое. Впечатлѣніе, произведенное: на Гэя этимъ разсказомъ, было поразительно: чистую, безпорочную душу ребенка охватилъ ужасъ. Мальчикъ во все время разсказа сидѣлъ, опустя голову и закрывъ лицо руками; онъ безпрестанно вздрагивалъ, вскакивалъ со стула, боязливо осматривался кругомъ и начиналъ безсознательно бѣгать по комнатѣ. Когда дѣдъ кончилъ свою повѣсть, Гэй, рыдая, кинулся передъ нимъ на колѣни и сталъ ласкаться къ нему, какъ бывало дѣлалъ это въ дѣтствѣ. Пора было спать, они простились, и мальчикъ, запершись въ своей комнатѣ, проплакалъ до утра.

— Какъ! дѣдушка убійца! Онъ преступникъ! Вѣрно, и на мнѣ тяготѣетъ проклятіе сэръ Гуго! восклицалъ ребенокъ въ отчаяніи:- можетъ быть, и мнѣ предстоитъ та-же страшная будущность, что и отцу, потому что у меня фамильный безумный характеръ, я и лицомъ похожъ на сэръ Гуго; у меня тѣже глаза, эти историческіе глаза, о которыхъ говоритъ преданіе!

Не успѣлъ бѣдный Гэй придти въ себя отъ впечатлѣнія, произведеннаго на него исповѣдью дѣда, какъ съ сэръ Морвилемъ сдѣлался ударъ, отъ котораго тотъ умеръ. Смерть единственнаго близкаго ему человѣка, сознаніе, что онъ теперь одинокъ на бѣломъ свѣтѣ, все это вмѣстѣ увеличило горе Гэя и потрясло его организмъ.

Прошло не мало времени, пока нѣжное вниманіе обитателей Гольуэля и молодость возстановили упадшій духъ Гэя. Но полное спокойствіе къ нему не возвратилось. Ему все казалось, что онъ не достоинъ пользоваться радостями жизни на ряду съ прочими людьми; что на немъ лежитъ клеймо отверженія его предковъ. Было очень опасно подстрекать его на борьбу съ искушеніями. Его родовая страстность и способность безумно увлекаться, увеличивали для него каждый соблазнъ. Мистриссъ Эдмонстонъ первая заговорила съ нимъ о возможности бороться съ искушеніями: она убѣдила его вѣрить, что онъ, такъ же какъ и другіе люди, можетъ имѣть силу воли и можетъ преодолѣвать свои страсти. Мать и меньшая дочь, Эмми, всѣми силами старались поддержать его нравственную энергію; онѣ пріучали его смотрѣть безъ страха на всякую борьбу и не сомнѣваться въ возможности выйдти изъ нея побѣдителемъ. Вотъ какъ шла внутренняя жизнь Гэя. Что же касается его внѣшней жизни, то онъ постоянно былъ веселъ, откровененъ, оживленъ, такъ что со стороны казалось, будто разногласія въ его природѣ не существуетъ.