Наследник имения Редклиф. Том второй

ГЛАВА VII

Мистеръ Ашфордъ былъ давно знакомъ съ лэди Торндаль; онъ принялъ мѣсто викарія въ Рэдклифѣ только годъ тому назадъ. Онъ и его жена чрезвычайно желали узнать покороче молодаго сквайра, отъ котораго зависѣло все благосостояніе ихъ прихода. Противодѣйствія Мэркгама, опиравшагося всегда на волю «сэръ Гэя», не очень обнадеживали ихъ въ пользу молодаго наслѣдника имѣнія, но между тѣмъ общая восторженная любовь поселянъ къ своему господину обѣщала много хорошаго со стороны Гэя. Рэдклифскіе поселяне были люди древняго закала, грубые, необразованные, но между тѣмъ, проникнутые чувствомъ глубокаго уваженія вассаловъ къ своему феодальному барону сэръ Гэю, который въ ихъ глазахъ служилъ олицетвореніемъ власти, силы и закона. Старухи же, по словамъ мистера Ашфордъ, иначе не звали Гэя, какъ «мистеръ Морвиль», а между тѣмъ онѣ всѣ говорили о немъ съ трогательной нѣжностью.

Въ то время, когда капитанъ Морвиль пріѣзжалъ ревизовать Рэдклифъ, Джемсъ Торндаль, пріѣхавшій вмѣстѣ съ нимъ, остановился часа на два въ церковномъ домѣ. Викарій и его жена стали съ любопытствомъ разспрашивать его о Гэѣ. Ему и въ голову не приходила мысль возбудить противъ него предубѣжденіе, тѣмъ болѣе, что Гэй былъ съ нимъ хорошій пріятель, но привыкнувъ смотрѣть на все съ точки зринія Филиппа, Торндаль и тутъ остался вѣренъ себѣ, и вотъ какъ онъ выразился, говоря о Рэдклифскомъ наслѣдникѣ.

— Онъ очень милый молодой человѣкъ; вы его всѣ полюбите, я увѣренъ; онъ довольно уменъ, хотя ему далеко до своего двоюроднаго брата, особенно въ отношеніи красоты. У него очень веселый характеръ, наружность крайне привлекательная и онъ почти всѣмъ нравится, съ перваго раза. Но недавно съ нимъ случилось что-то непріятное, кажется у него завелись долги. Капитанъ принужденъ былъ даже ѣздить по этому случаю въ Оксфордъ для справокъ о немъ, но я, впрочемъ, хорошо не знаю, въ чемъ дѣло, — прибавилъ мистеръ Торндаль:- Морвиль не любитъ объ этомъ толковать ни съ кѣмъ.

Слѣдствіемъ этой откровенности было то, что на вышеупомянутаго капитана Морвиля семья начала глядѣть съ большимъ уваженіемъ и каждому его слову и распоряженію придавали особенное значеніе и смыслъ. На Гэя же, имя котораго употреблялось Мэркгамомъ часто во зло, дѣти Ашфорда начали смотрѣть почти какъ на личнаго врага, и родители ихъ ожидали съ трепетомъ того дня, когда онъ вступитъ во владѣніе Рэдклифомъ.

— Мама! закричалъ Эдуардъ Ашфордъ, прибѣгая къ матери рано утромъ, на другой день, по пріѣздѣ Гэя. — Я слышалъ, что сэръ Гэй пріѣхалъ.

— Сэръ Гэй былъ въ церкви! вторилъ ему во все горло Робертъ, вбѣгая вслѣдъ за братомъ.

— Да, — заключилъ отецъ, входя въ комнату, — я видѣлъ самъ, какъ онъ послѣ службы подошелъ къ старикамъ поселянамъ, и разговаривалъ съ ними. Я спрашивалъ у Джона Бартона, онъ ли это, такъ старикъ со слезами на глазахъ, весь дрожа отъ радости, объявилъ мнѣ, что это сэръ Гэй. Я думалъ, что ужъ никогда больше въ жизни не услышу его голоса, — говорилъ мнѣ Джонъ. — А онъ, батюшка, самъ ко мнѣ собирается; хочу, говоритъ, видѣть, что тебѣ пишетъ сынъ изъ-за моря. Приду письмо его читать.

— Вотъ это мило! замѣтила мистриссъ Ашфордъ. Ты пойдешь къ нему съ визитомъ?

— Пойду. Даже если онъ здѣсь только два дня пробудетъ. Намъ нужно непремѣнно съ нимъ познакомиться.

Мистеръ Ашфордъ отправился въ Рэдклифъ-Паркъ въ два часа, по-полудни, и вернулся не ранѣе четырехъ.

— Правду говорилъ Джемсъ Торндаль, — сказалъ викарій своей женѣ:- у сэръ Гэя есть что-то притягивающее въ лицѣ.

— Неужели ты все это время просидѣлъ у него? спросила жена.

— Да. Я его сначала дома не засталъ. Оставилъ карточку, пошелъ домой, а онъ на углу мнѣ и встрѣтился. На бухтѣ вѣрно былъ. Мы шли такъ далеко другъ отъ друга, что онъ легко могъ сдѣлать видъ, что не замѣчаетъ меня. А тутъ, какъ нарочно, онъ первый подошелъ, очень привѣтливо протянулъ мнѣ руку и благодарилъ за посѣщеніе.

— Похожъ онъ на своего двоюроднаго брата?

— Ни мало. Онъ ниже его ростомъ, далеко не красавецъ, но лицо у него очень пріятное. Такой живой, проворный, гибкій, точно у него тѣло все изъ однихъ мускуловъ. Онъ сказалъ, что идетъ смотрѣть святочнаго быка [1] на фермѣ, и пригласилъ меня съ собою. Мы подошли къ высокимъ воротамъ, запертымъ изнутри, что-жъ ты думаешь? Сэръ Гэй махнулъ черезъ заборть, да и кричитъ мнѣ, чтобы я подождалъ. Я, говоритъ, сбѣгаю за ключомъ на ферму. Такъ и сдѣлалъ.

— Говорилъ ты съ нимъ о чемъ-нибудь? спросила жена.

— Онъ самъ заговорилъ о школѣ, сказавъ, что велитъ немедленно домъ для нея передѣлать. Видно, что онъ нашимъ планомъ очень доволенъ, обѣщался самъ потолковать съ Дженни Робинзонъ и сказалъ, что ему очень пріятно слышать, что ты совѣтуешь ей продолжать учить дѣтей на бухтѣ. Кажется, наше дѣло пойдетъ на ладъ.

— Да, если Мэркгамъ это допуститъ.

— О, нѣтъ, сэръ Гэй здѣсь полный господинъ. Это видно! Мы на фермѣ встрѣтили Мэркгама, осмотрѣли телятъ, потомъ видимъ, лежатъ какія-то доски. Сэръ Гэй и приказалъ, чтобы этими досками полъ въ школѣ наслать. Старикъ началъ было толковать свое, объясняя, что эти доски приготовлены на какую-то ригу, но сэръ Гэй объявилъ, что школой нужно сейчасъ же заняться. Мы всѣ трое отправились осматривать выбранный нами домъ и вотъ тамъ-то я и провозился долго. Все мѣрили, разсчитывали, я надѣюсь, что съ будущей недѣли и стройка начнется.

— Ахъ, какое счастіе! сказала мистриссъ Ашфордъ, — лучшаго и желать не надо.

— Мнѣ кажется, что онъ намъ мѣшать по дѣламъ прихода не будетъ, а въ частныхъ отношеніяхъ это препріятный человѣкъ. Дай Богъ ему во всемъ удачи! Странное только дѣло, отчего это онъ пріѣхалъ на каникулы сюда, а не отправился къ опекуну, какъ бывало прежде. Онъ такой грустный, задумчивый, на молодаго человѣка не похожъ. Не случилось ли ужъ съ нимъ какой бѣды? вѣдь эти пріятные люди часто бываютъ большіе вѣтренники. Ахъ! я вотъ еще что забылъ тебѣ разсказать. Идемъ мы по аллеѣ, которая тянется по восточной сторонѣ горы, вдругъ сэръ Гэй спрашиваетъ, кто отмѣтилъ на рубку старое ясневое дерево? Мэркгамъ надувшись отвѣчалъ, что мѣтки клалъ на деревья не онъ, а канитанъ Mopвиль. Сэръ Гэй вспыхнулъ и сдѣлалъ какое-то замѣчаніе, потолько что Мэркгамъ, привязавшись къ этому, началъ распространяться о капитанѣ, онъ его рѣзко остановилъ, сказавъ: «Ничего! Онъ такъ сдѣлалъ, какъ нужно было. Не говорите больше о немъ.» Вслѣдъ за этимъ онъ замолчалъ и вплоть до деревни не вымолвилъ ни слова. Видно, между обоими братцами черная кошка пробѣжала.

— А я такъ убѣждена, что это все интриги Мэркгама, — возразила мистриссъ Ашфордъ. — Онъ нарочно разжигаетъ въ немъ зависть къ капитану, какъ къ законному его наслѣднику. Хорошо еще, что у нихъ между собой дѣло кончается довольно мирно.

Молодой баронетъ вообще произвелъ пріятное впечатлѣніе на Ашфордовъ. Онъ разрѣшилъ многіе затруднительные вопросы, противъ которыхъ возставалъ Мэркгамъ; помогалъ викарію во всѣхъ его планахъ, съ народомъ былъ чрезвычайно ласковъ; но Ашфорды все-таки не рѣшались довѣриться Гэю вполнѣ, они не смѣли составить положительнаго мнѣнія объ немъ и не очень сближались съ нимъ.

— Такъ вотъ какъ, — сердито сказалъ, однажды, старшій сынъ Ашфорда — Эдуардъ. У насъ нынче въ сочельникъ и пѣвчихъ не будетъ? Всѣ они собираются въ Рэдклифъ-паркъ.

— Грустно будетъ бѣдному молодому человѣку проводить святки одному, въ такомъ большомъ домѣ, - замѣтила мать. — Не пригласить ли намъ его къ обѣду, какъ ты думаешь? сказала она, обращаясь къ мужу.

Пока мистеръ Ашфордъ собирался еще отвѣчать, мальчики подняли такой гвалтъ, возставая противъ предложенія матери, что вопросъ тутъ же и порѣшили:- не портить праздника, приглашая къ себѣ въ домъ совершенно незнакомаго человѣка.

Гэй, съ своей стороны, съ ужасомъ помышлялъ о сочельникѣ. Воспоминанія о томъ, какъ проводился этотъ вечеръ въ Гольуэлѣ, раздирали его сердце. Съ первой минуты по пріѣздѣ въ Рэдклифъ, онъ неутомимо занялся дѣлами по имѣнію; многое устроилъ для пользы народа, а все свободное время посвятилъ занятіямъ по университету. По поводу улучшенія быта жителей Кулебъ-Пріора, Гэй вступилъ въ дѣятельную переписку съ мистеромъ Россъ; онъ даже отправилъ Мэркгама, совершенно противъ желанія послѣдняго, для переговоровъ съ фермеромъ Тоддомъ на счетъ поправки домовъ въ этой запущенной деревнѣ. Не смотря на сознаніе, что онъ приноситъ пользу своимъ подданнымъ, что народъ любитъ и уважаетъ его, не смотря на широкое поле хозяйственной дѣятельности, какъ бы ожидавшее такого энергическаго распорядителя, какимъ могъ быть Гэй, онъ чувствовалъ себя дотого одинокимъ въ Рэдклифѣ, что на него нападала безотчетная тоска. Дѣло валилось изъ рукъ, энергія ослабѣвала, каждая новая реформа теряла свою цѣну въ его глазахъ, когда онъ вспоминалъ, что Эмми не увидитъ ничего, изъ сдѣланнаго имъ у себя дома.

Самая природа съ ея красотами, море и лѣсъ — эти вѣрные товарищи его дѣтства, все потеряло прежнюю прелесть въ глазахъ Гэя. Разлука съ Эмми какъ будто увеличила любовь Гэя къ ней, онъ думалъ и видѣлъ вездѣ только ее одну.

Упадокъ душевныхъ силъ увеличилъ наклонность Гэя къ меланхоліи. Ему все чаще и чаще приходили на память страшные эпизоды изъ жизни его предковъ. Мэркгамъ, эта живая лѣтопись, иногда по цѣлымъ часамъ разсказывалъ ему вечеромъ, отрывки изъ жизни его дѣда. Старикъ какъ бы нарочно не щадилъ своего слушателя и, развивая передъ нимъ длинный свертокъ фамильныхъ преданій, не пропускалъ ни одной подробности, чтобы страшнымъ примѣромъ оградить Гэя отъ вліянія пагубныхъ страстей, и спасти юношу отъ участи его предковъ. Отецъ Гэя былъ его славой, его гордостью; онъ его самъ вынянчилъ и любилъ, какъ сына. Покойный мистеръ Морвиль былъ старику дороже, чѣмъ Гэй. Предоставленный съ дѣтства надзору дядьки, онъ учился въ школѣ, выбранной для него Мэркгамомъ, все, что онъ ни дѣлалъ, все это разрѣшалось и запрещалось однимъ Мэркгамомъ, немудрено, если старикъ никому не повѣрялъ всего того, что онъ перечувствовалъ, когда молодой Морвиль погибъ ужасной смертью. Одинъ Богъ былъ свидѣтелемъ его тайной скорби. Ему пришлось въ первый разъ въ жизни разоблачить передъ Гэемъ все, что накопилось впродолженіе 20 лѣтъ въ его преданномъ сердцѣ. За то онъ съ какимъ-то благоговѣніемъ описывалъ ему, что за красавецъ былъ его отецъ, какіе у него были прекрасные, черные глаза, что за походка, и все это вмѣстѣ съ умомъ, съ блестящими способностями — заключилъ Мэркгамъ:- все погибло, вслѣдствіе его вспыльчивости и необузданности характера. Онъ былъ въ дѣтствѣ кроткимъ мальчикомъ, и не смотря на безпечность и на невниманіе къ нему отца, онъ такъ его нѣжно любилъ, что если бы тотъ далъ ему хотя малѣйшее воспитаніе, изъ него вышелъ бы отличный человѣкъ. Послѣднія слова Мэркгама объяснили теперь Гэю, въ чемъ именно состояли страшныя угрызенія совѣсти, мучившія его дѣда. Покойный сэръ Гэй укорялъ себя не за одну смерть сына, нѣтъ, онъ чувствовалъ, что отдастъ отвѣтъ Богу и за самую жизнь сына. Мэркгамъ кончилъ, наконецъ, мрачную повѣсть и невольно раскаялся въ излишней болтливости, когда повнимательнѣе вглядѣлся въ слушавшаго его Гэя. Онъ сидѣлъ молча, опустивъ голову, слезы сверкали на его глазахъ и глубокая тоска дышала въ каждой чертѣ его блѣднаго лица.

— Что прошло, того не воротишь, — кротко замѣтилъ ему старикъ. — Не слѣдовало бы намъ съ вами, сэръ, поднимать старину, благо, что всѣ главныя дѣйствующія лица уже въ могилѣ!

Дѣйствительно не слѣдовало, потому что впечатлительная натура Гэя выстрадала цѣлый адъ мученій впродолженіе этого вечера. Сцена смерти его отца дотого живо представилась его воображенію, что ему казалось, будто онъ самъ ее видѣлъ, самъ слышалъ предсмертный стонъ отца и послѣднее проклятіе дѣда. Онъ радъ былъ, когда Мэркгамъ замолчалъ; онъ точно очнулся послѣ тяжкаго, долгаго сна.

Разсказы объ отцѣ разожгли въ Гэѣ страстное желаніе узнать также нѣкоторыя подробности и о покойной матери, которая служила для него постояннымъ идеаломъ чистоты, кротости.

— Чѣмъ она могла быть для меня въ настоящую пору! говорилъ онъ тоскливо, ворочаясь въ постелѣ послѣ того вечера, когда Мэркгамъ разсказывалъ ему такъ много объ отцѣ. — Какъ бы она меня успокоила, какъ берегла бы! она не отреклась бы отъ меня, какъ мистриссъ Эдмонстонъ, по одному подозрѣнію, основанному на слухахъ.

Сэръ Гэй на другой же день отправился верхомъ въ гости къ мистриссъ Лэвирсъ съ тѣмъ, чтобы узнать отъ нея все то, что той было извѣстно про его мать.

Старушка не заставила себя долго просить и принялась разсказывать Гэю все, что она могла только припомнить.

— Мистеръ Морвиль пріѣхалъ ко мнѣ съ молодой супругой совсѣмъ неожиданно, — говорила она: — и ужь какъ же я имъ обрадовалась! Мистриссь Морвиль была собою блѣдная, худенькая, съ прекрасными голубыми глазами и волосами свѣтлыми, какъ ленъ. Все-то она ластилась къ мужу, и цѣловала его, точно ребеночекъ, который боится, чтобы его няня не бросила.

— Бѣдняжка! продолжала трактирщица, утирая слезы:- ужъ какъ же она перепугалась, когда онъ собрался уѣзжать къ отцу, кинулась ему на шею, заплакала и дотого встревожилась она, что онъ оставляетъ ее одну, что мистеръ Морвиль послалъ за мной и просилъ меня походить безъ него за барыней и успокоить ее. Вы не повѣрите, до чего было трогательно видѣть, что онъ, такой рѣзкій, нетерпѣливый со всѣми, былъ съ нею кротокъ и тихъ, какъ ягненокъ. Она долго его не отпускала отъ себя, все умоляла поскорѣе вернуться, наконецъ, онъ положилъ ее на диванъ и лаская началъ уговаривать: «Полно, полно Маріанна, говоритъ, перестань! Будь умница, я сейчасъ вернусь домой.» Я до сихъ поръ не могу забыть, что это были послѣднія его слова на землѣ.

— Ну, а потомъ что было? въ волненіи спросилъ Гэй.

— Потомъ, онъ уѣхалъ верхомъ, а она горько заплакала, но спустя нѣсколько времени развеселилась и долго со мной разговаривала. Я даже помню, что она назвала мнѣ нѣсколько любимыхъ пѣсенъ мистера Морвиля и вполголоса пропѣла нѣкоторыя изъ нихъ.

— Не можете-ли вы вспомнить эти пѣсни? съ живостью спросилъ Гэй.

— И - и! сэръ! да у меня никогда и голосу не было, — возразила мистриссъ Лэвирсъ. Слушайте-же. Мы съ ней очень разговорились, она смѣясь описывала мнѣ свое путешествіе по Шотландіи и начала даже дурачиться — но только меня ни на шагъ не выпускала изъ комнаты и все твердила «ахъ! скоро-ли мужъ пріѣдетъ?» Я заварила ей чаю, уговаривала ее лечь въ постель, но она не соглашалась, хотя видно было, что она очень утомлена.

— Мужъ сейчасъ вернется, — говорила она:- возьметъ меня съ собой въ Рэдклифъ, онъ разскажетъ мнѣ какъ его тамъ приняли, что онъ видѣлъ въ домѣ. — И бѣдняжка все прислушивалась у окна, не слышно-ли стука копытъ лошади. Я ее все утѣшала, говоря, что чѣмъ дольше онъ будетъ у отца, тѣмъ лучше. Вдругъ, меня позвали внизъ, бѣгу туда — всѣ люди въ смятеніи; извѣстіе уже прилетѣло — откуда и какъ? — никто не зналъ. Я еще порядкомъ не успѣла опомниться, какъ вдругъ на верху раздался страшный крикъ. Бѣдная мамочка вѣрно она побѣжала за мной и съ верху лѣстницы услыхала, что говорятъ внизу. Я бросилась къ ней, гляжу, а ужъ она лежитъ на полу какъ мертвая. Съ этой минуты начались у ней муки.

— Она на слѣдующій-же день и умерла? — спросилъ Гэй, помолчавъ немного. Могла-ли она хоть узнать меня?

— Нѣтъ, сэръ! она скончалась полъ-часа спустя, послѣ того какъ вы родились. Я ей сказала, что родился сынокъ, но она какъ будто не слыхала или не поняла меня, упала назадъ на подушки, и съ ней сдѣлался обморокъ. Почудилось мнѣ, будто она прошептала: Морвиль! но на вѣрно не знаю. Черезъ нѣсколько минутъ ее не стало. Голубушка моя! заключила мистриссъ Левирсъ, обливаясь слезами. Я объ ней плакала какъ объ родной дочери, но потомъ поблагодарила судьбу, что она скончалась. Каково было-бы ей узнать, какой смертью умеръ ея бѣдный супругъ? Да, сэръ Гэй, прибавила старушка, не думала я тогда, что увижу васъ когда-нибудь стройнымъ, здоровымъ молодымъ человѣкомъ. какъ теперь. Я ужъ и тогда думала, что вы Богу душу отдадите, когда послала за мистеромъ Гаррисономъ, чтобы окрестить васъ. Испугалась, да сама и окрестила.

— Такъ это вы позаботились о моей душѣ, - сказалъ Гэй, оживившись мгновенно. Значитъ, вамъ я обязанъ болѣе, чѣмъ кому другому на этомъ свѣтѣ.

— И - и, сэръ, помилуйте, — сказала улыбаясь мистриссъ Лэвирсъ, чрезвычайно довольная любезностью Гэя. Иначе нельзя было сдѣлать. Я васъ окрестила въ этой самой чашкѣ изъ китайскаго фарфора, что стоитъ у меня вотъ тамъ, въ шкафѣ. Я берегу ее, съ тѣхъ поръ какъ зѣницу ока, и никому до нея дотрогиваться не даю.

— По правдѣ сказать, я немного струсила, когда рѣшилась васъ крестить, но докторъ и всѣ окружающіе успокоили меня, говоря, что вамъ не дожить до пріѣзда мистера Гаррисона. Я рада была, что хоть Мэркгамъ попалъ къ намъ въ свидѣтели, онъ поспѣлъ какъ разъ вовремя, все возился въ Рэдклифѣ со старикомъ сэръ Гэемъ.

Разсказы мистриссъ Лэвирсъ доставляли огромную отраду Гэю, и онъ, отъ времени до времени, заѣзжалъ въ Мурортъ къ старушкѣ въ гости, чтобы попросить ее повторить то, что она ужъ разъ десять передавала.

Тоска по матери не ослабляла у Гэя тоску по Эмми, образъ которой ни на минуту не выходилъ у него изъ головы. Вечера тянулись длинной вереницей, и Гэй постоянно проводилъ ихъ одинъ, съ своими книгами и воспоминаніями прошлаго.

Однажды онъ зажегъ свѣчку и пошелъ въ большую столовую, двери которой не отпирались съ того несчастнаго вечера, когда его отца принесли изъ лѣсу мертваго. Замокъ громко щелкнулъ, на Гэя пахнуло сырымъ воздухомъ нежилой комнаты, загроможденной старинной мебелью сверху до низу. Гэй пробрался между креслами, диванами и столами, поставленными одни на другіе, и дошелъ до стѣны, на которой висѣлъ большой поясный портретъ молодаго человѣка — работы Лэли. Высоко приподнявъ свѣчку, онъ началъ пристально разсматривать картину. На ней былъ изображенъ юноша въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, онъ держалъ шляпу съ плюмажемъ въ одной рукѣ, а другой опирался на мечъ. Его темнокаштановые кудри обрамляли свѣжее лицо, полное жизни и силы; глаза, на портретѣ, горѣли какъ, живые. Онъ весь дышалъ весельемъ, но на губахъ его лежало какое-то строгое, жестокое выраженіе. Самая поза его, эта рука, смѣло опиравшаяся на орудіе смерти — придавала всему портрету что-то особенное, характеристическое. На углу подлѣ самой рамы была подпись: Гюго Морвиль. 20, 1671.

Гэй долго не спускалъ глазъ съ изображенія дѣда; странныя мысли шевелились въ головѣ, пока онъ вглядывался въ это знакомое ему лицо; ему казалось, что передъ нимъ стоитъ живой человѣкъ, желающій проникнуть въ его душу своими насквозь пронизывающими глазами. Съ трудомъ могъ онъ оторваться отъ тяжелаго чувства, приковавшаго его къ этому таинственнному портрету; постоявъ нѣсколько времени, онъ вздохнулъ, вышелъ изъ комнаты и крѣпко заперъ за собою двери.

Счастіе было Гэя, что природа одарила его необыкновенной энергіей и дѣятельностію. Онъ не допустилъ себя до отчаянія. Днемъ, онъ занимался по хозяйству, а вечеромъ, неутомимо работалъ надъ науками или толковалъ съ Мэркгамомъ, по дѣламъ имѣнія. Тяжелѣе всего было ему провести вечеръ сочельника одному. День былъ сумрачный, густой снѣгъ валилъ хлопьями. Къ Гэю никто не заглянулъ и онъ просидѣлъ все время одинъ, съ трудомъ борясь съ одолѣвающей его тоскою. Онъ пробовалъ заниматься, хотѣлъ что-то почитать — ничего не шло въ голову. Онъ бросилъ въ сторону книги, усѣлся противъ камина и задумался, вспоминая, какъ въ прошломъ году, въ это самое время, въ Гольуэлѣ, онъ вмѣстѣ съ Лорой и Эмми убиралъ комнаты зеленью и какъ весело они провели вечеръ наканунѣ Рождества.

Грустно ему стало сравнивать настоящее съ прошедшимъ. Его теперь всѣ забыли — всѣ, даже мистрисъ Эдмонстонъ и вѣрный Чарльзъ!….

Въ эту минуту до ушей его долетѣли слабые оторывки святочной пѣсни [2], распѣваемой хоромъ поceлянъ. Мелодія эта была дотого музыкальна и полна свѣжести, что даже для избалованнаго уха такого артиста, какъ Гэй, пѣснь звучала какой-то особенной прелестью. Онъ раздвинулъ тяжелыя занавѣси, отперъ ставни и выглянулъ на дворъ, гдѣ стояло нѣсколько человѣкъ. Какъ только изъ окна показался свѣтъ, пѣснь снова огласила воздухъ, и звуки ея лились все громче и громче. Гэй отперъ окно, привѣтствовалъ пѣвцовъ каждаго по ихъ имени и спросилъ: зачѣмъ они поютъ на холодѣ, стоя въ по колѣни снѣгу, когда имъ смѣло можно войдти въ переднюю.

Самый древній изъ стариковъ подошелъ поближе къ Гэю — онъ былъ дотого дряхлъ, что его дребезжащій голосъ больше портилъ, чѣмъ украшалъ ихъ скромный хоръ.

— Изволите-ли видѣть, сэръ Гэй, — сказалъ онъ, нѣкоторые изъ насъ сомнѣвались, будете-ли вы довольны, если мы по старинному обычаю, придемъ подъ наши окна и начнемъ пѣть. Теперь это ужъ не водится, говорятъ. Мы не смѣли васъ безпокоить, а начали вполголоса свой хоръ, чтобы узнать, разгнѣваетесь вы за это, или нѣтъ.

— Спасибо, старикъ, — отвѣчалъ Гэй:- тутъ не зачто гнѣваться, я очень люблю такого рода пѣсни. Пройдите къ парадному крыльцу, я вамъ отопру дверь.

— Много благодарны, сэръ, — отвѣчалъ старый Джемсъ, приподнимая шляпу, и весь хоръ направился по указанному пути. Гэй размѣстилъ ихъ въ первой залѣ, и просидѣлъ весь вечеръ, слушая съ удовольствіемъ пѣсни, когда-то сильно прельщавшія его въ дѣтствѣ. Но увы! визгливая скрипка Джемса Робинзона и дрожащія ноты въ голосѣ Гарри Рэй, произвели на него далеко не прежнее впечатлѣніе. По окончаніи хора старики приступили къ сэръ Гэю съ жалобою на викарія Ашфорда, который намиревался сдѣлать значительное измѣненіе въ церковномъ пѣніи; всѣ они смотрѣли на это нововведеніе съ недоброжелательствомъ и говорили, что это просто приложеніе со стороны мистера Ашфорда. Гэй долго ихъ убѣждалъ и наконецъ самъ спѣлъ имъ имъ туже пѣсню, но совершенно музыкальнымъ, правильнымъ образомъ, желая имъ объяснить разницу между старинной и новой методой церковнаго пѣнія. Увидавъ, что ихъ господинъ толкъ въ музыкѣ знаетъ, разные, доморощенные артисты, немедленно изъявили согласіе на реформу Ашфорда, а уходя рѣшили, что сэръ Гэй, пожалуй, и Гарри Рэя за поясъ заткнетъ своимъ голосомъ.

Проводивъ нежданныхъ гостей, Гэй долго еще пѣлъ у себя въ комнатѣ любимый гимнъ Эмми и этотъ вечеръ принесъ ему много нравственнаго утѣшенія. Молитва и утѣшеніе придали святому вечеру какой-то особенный характеръ, и въ эту ночь Гэй заснулъ тихимъ, безмятежнымъ сномъ младенца, примиренный съ собою и со всею своей жизнью.

На другой день онъ спокойно всталъ, позавтракалъ одинъ и отправился въ церковь. Никогда въ жизни не молился онъ такъ горячо за ненавидящихъ и любящихъ насъ, какъ въ это утро. Изъ церкви онъ пошелъ ходить по деревнѣ, любовался черезъ окна на семейныя сцены въ домахъ поселянъ, которые почти всѣ обѣдали въ комнатахъ, убранныхъ зелевью, и ему на каждомъ шагу приходилось обмѣниваться съ народомъ привѣтствіями и поздравленіями. Домой, онъ вернулся когда было уже совсѣмъ темно; мистриссъ Дру подала ему и Буяну обѣдъ, котораго хватило бы человѣкъ на двѣнадцать, а послѣ обѣда Гэй заперся у себя въ комнатѣ, гдѣ просидѣлъ вплоть до ночи. Онъ не много почиталъ, писалъ что-то, но большую часть времени посвятилъ религіознымъ размышленіямъ и молитвѣ, такъ успокоительно подѣйствовавшимъ на его сердце, что онъ самъ удивился, когда пробило одинадцать часовъ, и ему совсѣмъ не хотѣлось спать. На второй день праздника, по утру, Гэй нашелъ въ столовой конвертъ, адресованный на его имя. Это было письмо отъ мистера Росса на счетъ улучшенія быта жителей Кулебъ-Пріора; онъ совѣтовалъ Гэю написать о положеніи этого прихода самому епископу и давалъ ему вообще много полезныхъ совѣтовъ на счетъ хозяйства. Все письмо дышало ласкою; мистеръ Россъ поздравлялъ Гэя съ праздниками, желалъ ему весело ихъ провести и въ концѣ прибавлялъ, что здоровье Чарльза Эдмонстона значительно поправилось, нарывъ зажилъ, но что больному еще не позволяли сходить съ постели. Для Гэя это письмо отъ Гольуэльскаго друга — было просто подаркомъ. Онъ теперь только узналъ причину молчанія Чарльза, и его радовало то, что отъ него покрайней мѣрѣ не всѣ отреклись. Онъ рѣшился немедленно отвѣчать мистеру Россу, и просить его сообщать ему все, что тотъ узнаетъ о положеніи больнаго Чарльза. Къ епископу онъ сѣлъ писать сейчасъ же. Времени терять было нечего; 28-го марта Гэй вступалъ въ совершеннолѣтіе и къ этому сроку ему хотѣлось получить разрѣшеніе на стипендію для новаго викарія, котораго онъ предлагалъ епископу въ замѣнъ мистера Гельрэйда, состоящаго на жалованьи. Окончивъ письмо, Гэй пожалѣлъ, что онъ мало знакомъ съ Ашфордомъ, чтобы спросить его, годится-ли принятая имъ форма для переписки съ лицомъ духовнаго званія, такъ высоко поставленнымъ, какъ епископъ, но дѣлать было нечего, онъ запечаталъ письмо какъ оно было.

Къ мистеру Россу онъ отправилъ длинное посданіе, въ которомъ разспрашивалъ его очень подробно о Чарльзѣ. Затѣмъ Гэй занялся съ часъ математикою, а утро кончилъ охотою съ ружьемъ. Лѣсникъ самъ вызвался потѣшить барина и, явившись къ нему въ библіотеку, сильно взволновалъ Буяна, неизмѣнно лежавшаго у ногъ своего господина. Увидавъ ружье, умная собака тотчасъ смекнула въ чемъ дѣло; она вскочила на ноги и, повернувшись къ Гэю мордой, такъ умильно начала на него глядѣть и такъ выразительно помахивала хвостомъ, что Гэй засмѣялся, бросилъ книги въ сторону и черезъ 5 минутъ былъ уже въ полѣ. Онъ давно не чувствовалъ наслажденія пробираться по снѣжной полянѣ въ сопровожденіи рѣзвыхъ собакъ, вдыхать свѣжій, холодный воздухъ и слушать, какъ хруститъ снѣгъ подъ ногами, и какъ разносится эхо отъ выстрѣловъ, перекатываясь по скаламъ.

Гэй вернулся домой въ половинѣ четвертаго, приказавъ лѣснику занести часть убитой дичи на церковный дворъ. Самъ же онъ отправился посмотрѣть на работы въ школьномъ домѣ. Мистеръ Ашфордъ съ женою и дѣтьми были уже тамъ. Мальчики съ любопытствомъ осматривали ружье сэръ Гэя и его охотничьи гэтры, совершенно покрытыя глинистой грязью; но они не рѣшались заговорить съ своимъ непріятелемъ, и не смотря на его ласковый привѣтъ и дружеское пожатіе руки, они прятались отъ него за мать и отвѣчали короткими да и нѣтъ на всѣ его разспросы. Молодой викарій чрезвычайно совѣстился, что ни онъ, ни жена его не пригласили еще къ себѣ сэръ Гэя, и потому, собравшись съ духомъ, супруги предложили баронету выбрать любой день и пожаловать къ нимъ откушать въ часовъ шесть вечера.

— Но вѣдь этотъ часъ нарушитъ вашъ обычный домашній порядокъ, — сказалъ Гэй. — Вы, кажется, всегда рано кушаете. Позвольте мнѣ лучше придти къ вамъ когда-нибудь, вечеромъ, къ чаю.

— Но вамъ надоѣстъ наша куча дѣтей, — возразилъ мистеръ Ашфордъ.

— Напротивъ, я дѣтей чрезвычайно люблю, — замѣтилъ Гэй. — Мнѣ давно съ ними хочется познакомиться. И онъ положилъ руку на плечо Роберта. Притомъ, намъ съ вами нужно еще переговорить на счетъ церконнаго хора, мистеръ Ашфордъ, — прибавилъ онъ. — Намъ нужно избавиться отъ скрипки Джемса Робинзона, не оскорбляя самолюбія старика.

Они простились, условившись о днѣ свиданія, и Гэй побѣжалъ обѣдать домой. Вечеръ онъ провелъ за греческимъ языкомъ и чтеніемъ. Съ этихъ поръ у него почти недоставало времени для окончанія необходимыхъ ежедневныхъ занятій. Переписка съ епископомъ о мѣстѣ викарія въ Кумбъ-Пріорѣ, устройство самой деревни, куда онъ безпрестанно ѣздилъ съ Мэркгамомъ и перемѣна контракта съ Тоддомъ, самымъ упрямымъ и непріятнымъ арендаторомъ, все это поглощало пропасть времени. Пришло второе письмо отъ мистера Росса. Въ его конвертъ была вложена записка отъ Чарльза къ Гэю. Больной писалъ, что онъ очень обрадовался, получивъ объ немъ извѣстіе; онъ просилъ Гэя извинить, что онъ самъ до сихъ поръ не прислалъ ему ни строчки.

— Силы не было, — писалъ онъ: — взять перо въ руки, да и теперь даже тяжело писать.

Чарльзъ упрашивалъ Гэя вѣрить, что онъ къ нему ни мало не перемѣнился, и что онъ будетъ ждать отъ него вѣсточки съ каждой почтой. Мистеръ Россъ приписывалъ въ концѣ, что болѣзнь Чарльза имѣла весьма серьезный характеръ; нѣсколько недѣль сряду больной лежалъ безъ движенія, такъ что нужно было выписать изъ Лондона оператора. Тотъ обнадежилъ родныхъ, говоря, что послѣ этого нарыва здоровье больнаго очень поправится, но что для этого ему нужно ровно шесть недѣль пролежать на спинѣ не двигаясь и рѣшительно ничѣмъ не волноваться. Чарльзъ такъ и дѣлаетъ, — писалъ мистеръ Россъ. — онъ теперь веселѣе, покойнѣе и позволяетъ себя развлекать.

Гэй дотого обрадовался, увидавъ возможность снова возобновить сношенія съ Гольуэлемъ, и продолжать переписку съ Чарльзомъ, что онъ и забылъ думать, что въ сущности, между имъ и Эмми лежитъ та же пропасть, которая раздѣляла ихъ и прежде, и что отъ переписки съ мистеромъ Россомъ, дѣло его съ опекуномъ не подвинулось ни на шагъ впередъ.